Такими разными послевоенными дорогами
Напрасно мы мечтали в редкие часы военного затишья о спокойной размеренной службе после войны. Отгремели салюты Дня Победы, бравурные марши, а неотложные задачи навалились на нас, кажется, еще большим грузом. Не призраком прошедшей войны, а реальной угрозой оставались минные поля и плавающие мины — ведь торговый и рыболовный флоты вышли в море. Корабли, еще вчера неудержимо рвущиеся в бой, сейчас, словно их подменили, как бы с трудом отрывались от стенки причала, выходя в море: все они нуждались в незамедлительном ремонте, так как срок их эксплуатации по меркам мирного времени десятикратно истекли. А тут еще областные организации, получив от центра план лова рыбы, потребовали вернуть призванные по мобилизации траулеры и мотоботы, а вместе с ними и моряков-специалистов. Вокруг Полярного, Ваенги, Мурманска и на Рыбачьем бездействовали десятки батарей, личный состав которых продолжал жить в землянках. Надо было все это артиллерийское хозяйство приводить в порядок. Невыносимо трудно было с жильем. Несмотря на его отсутствие, постоянно прибывали истосковавшиеся по своим мужьям и отцам жены с детьми. Необходим был срочный ремонт старых домов, школ, магазинов. На первых порах устанавливали сборные щитовые домики, куда переселяли живущих в землянках, а вновь прибывших приходилось временно размещать на освобождающихся местах. [293]
Надо было частично разобрать или законсервировать оборонительные сооружения на полуострове Рыбачий и на подступах к Полярному, восстановить разрушенные противником порт Печенгу и аэродром в Луостари. И это только малая часть первостепенных задач, всех же забот не перечесть.
В этих бесконечных проблемах можно было легко запутаться, если рационально не распределить силы. Поэтому штаб и политуправление флота занялись вопросами поддержания боевой готовности кораблей и береговых частей, а член Военного совета взял под непосредственный контроль строительство, снабжение, расквартирование и благоустройство населения гарнизонов. Работать приходилось с раннего утра и до поздней ночи, и казалось, уставали больше, чем в войну.
В апреле 1946 г. мы прощались с адмиралом А. Г. Головко, отбывавшим в Москву к новому месту службы на должность заместителя начальника Главного штаба Военно-Морских Сил СССР. Вскоре после этого меня вызвал главнокомандующий ВМС адмирал флота Н. Г. Кузнецов и объявил, что на должность командующего Северным флотом он представляет правительству двух кандидатов: вице-адмирала Г. Н. Холостякова, командующего Дунайской военной флотилией, и меня, начальника штаба Северного флота. Беседуя со мной, заместитель министра Вооруженных Сил СССР, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Н. А. Булганин поинтересовался моим прохождением службы и, узнав о том, что я пришел на флот по первому призыву комсомола, в шутку обронил: «Ну вот — комсомолец, а виски уже седые». В Полярный я вернулся, уже зная, что буду назначен командующим флотом.
В мае, собрав походный штаб на линкоре «Архангельск», мы повели эскадру надводных кораблей и бригаду подводных лодок в Белое море на отработку задач боевой подготовки. План боевой подготовки в завершающей части предусматривал проведение учения по отражению прорыва сил «противника» в Горло Белого моря. На учения прибыл главнокомандующий ВМС Н. Г. Кузнецов. «Красной» стороной руководил командующий эскадрой вице-адмирал В. А. Фокин, «синей» — командир Отряда учебных кораблей контр-адмирал К. В. Шельтинга. Маневры прошли успешно, и в августе было подписано решение Совета Министров СССР об утверждении меня в должности командующего Северным флотом.
В первый послевоенный год перед флотами была поставлена [294] задача огромной важности — обобщить опыт Великой Отечественной войны. Решение ее требовало продолжительной, кропотливой работы большого коллектива. Забегая вперед, скажу, что мы пришли к следующим выводам.
В стратегическом плане в основе использования флота лежал принцип единства действий всех видов и родов сил, причем ведущая роль принадлежала Красной Армии. В главные задачи флота входило обеспечение устойчивого стратегического фланга Красной Армии от ударов противника и содействие ей в операциях на приморском направлении. Вместе с тем флот должен был вести активную борьбу с противником, нарушать его морские перевозки и обеспечивать свои морские коммуникации.
Северный флот участвовал в стратегической операции по освобождению советского Заполярья, а также осуществлял самостоятельные операции и систематические боевые действия по защите своих коммуникаций и нарушению коммуникаций противника. Во взаимодействии флота с армейскими объединениями основой успеха в операции являлась, тесная увязка их оперативных планов. Наиболее действенным в стратегическом использовании флота было поддержание высокой боевой готовности сил, сосредоточение усилий против основной группировки противника, тесное взаимодействие с объединениями (соединениями) и между разнородными силами, маневр силами между театрами, соблюдение скрытности подготовки и развертывания сил, всестороннее обеспечение боевой деятельности и централизованное управление силами. Важнейшей задачей Северного флота стало обеспечение стратегических внешних перевозок в Баренцевом море и внутренних — в других арктических районах.
Важнейшими принципами организации, подготовки в ведения операций, как показало боевое использование сил флота, явились постановка реальных и конкретных целей операции, сосредоточение сил на главном направлении, достижение внезапности, организация тесного взаимодействия, бесперебойное управление силами и организация всестороннего их обеспечения.
Как и на других флотах, большую роль в обороне Заполярья сыграло образование Северного оборонительного района — временного оперативного объединения, явившегося новой формой управления разнородными силами флота и армии.
Большой размах получили десантные действия, и это несмотря на отсутствии специальных высадочных средств, что [192] затрудняло их осуществление. В период активной обороны, высаживая десанты во фланг и в ближний, тыл противника, мы преследовали цель оттянуть часть сил с участка наступления, ослабить его группировку. При наступлении десанты создавали условия для улучшения позиций наших войск, помогали в прорыве укрепленных районов.
В самостоятельных действиях Северный флот решал задачи нарушения морских коммуникаций противника и защиты своих внешних и внутренних коммуникаций. По форме это были вначале систематические боевые действия, а на заключительной стадии войны — операции, которые приносила больший успех.
Из родов сил флота наиболее результативными оказались авиация и подводные лодки. Причем было очевидно, что самолеты предпочтительнее использовать большими разнородными группами.
Подводные лодки на Северном флоте использовали методы крейсерства в назначенных районах, маневренно-позиционный и нависающих завес. Последний метод был более предпочтительным, однако существенно зависел от эффективности оперативной разведки.
Из негативных моментов в первую очередь следует назвать недооценку роли Северного флота в обороне Родины. К такому же выводу пришел и Н. Г. Кузнецов, отметив, что уже опыт первых лет войны убедительно показал, как важны внутренние морские сообщения на Севере и что недооценка их защиты была серьезным просчетом в подготовке Северного флота в предвоенные годы. К тому же и сил там было явно недостаточно. Грустно вспоминать, что Северный, флот, флот открытого моря, начал войну, имея в своем состава 8 эсминцев, 15 подводных лодок, 7 сторожевых кораблей, 14 сторожевых катеров, 2 тральщика, 1 минный заградитель, эскадрилью «летакхщих лодок» да полк истребителей, в то время как почти 200 подводных лодок были «закупорены» в Черном и Балтийском морях или находились слишком далеко — в составе Тихоокеанского флота. Имей Северный, флот более сильный боевой состав, не пришлось бы так дорого платить за военно-политическую близорукость руководства страны.
Не отвечала требованиям главной базы флата и Екатерининская гавань с расположенным на ее берегах Полярным. Существовала не только идея перевода главной базы в Ваенгу, но и бил разработан план строительства там технических сооружений и города Североморска. Поэтому эскадра надводных [296] кораблей уже давно базировалась в Ваенге. Практически в Полярном оставались только подводные лодки и корабли ОВРа. Естественно, что штаб флота тяготел к Ваенге. Получив согласие Главного штаба Военно-Морских Сил, мы наконец осуществили передислокацию всех органов управления флотом в Ваенгу (Североморск).
Реализация опыта Великой Отечественной войны в послевоенном строительстве флотов, баз, кораблей и авиации не всегда проходила гладко. В спешке часто делали ошибки. Так нам, морякам, предложили разделить Тихоокеанский и Балтийский флоты. Среди военно-морских специалистов эта идея поддержки не встретила, поскольку флот как оперативное объединение должен быть маневренным и появляться там, где объявился враг, ему чуждо пассивное ожидание неприятеля в отведенной зоне. Когда вопрос о разделении флотов решался в правительстве, главком ВМС был болен и не присутствовал на этом совещании, а направил туда начальника Главного штаба ВМС адмирала С. Г. Кучерова с указанием отстаивать точку зрения флотского командования. За твердость в защите мнения моряков, как рассказывал впоследствии Степан Григорьевич, он тут же, на совещании, был отстранен Сталиным от должности. Так были образованы 4-й и 8-й флоты с главными базами в Балтийске и Таллинне и 5-й и 7-й с главными базами во Владивостоке и в Советской Гавани.
Разделение флотов привело к тому, что каждый из них оказался вполовину слабее прежнего, штабы береговых учреждений удвоились так, что офицерских должностей на берегу оказалось больше, чем на кораблях, появились серьезные трудности с размещением тыловых органов и с расквартированием. Кроме того, возникли задачи, решить которые можно было только объединенными усилиями двух флотов, что требовало согласования работы штабов и координации действий в море. Следует отметить, что новая организация так и не прижилась, хотя просуществовала в течение ряда лет.
Несколько раньше последовало образование морских оборонительных районов (МОР), в состав которых вошли главным образом соединения охраны водного района, береговой обороны и торпедных катеров. Мотивировалось это необходимостью освободить командующего флотом от задач обороны баз и побережья. Так на Северном флоте появились: в Кольском заливе — КоМОР, в Белом море — БеМОР, командующие которых и их штабы узнавали о событиях нередко после того, как командующий флотом принимал по [297] ним решения. И эта реорганизация принесла одни ухудшения.
В январе 1947 г. в руководстве ВМС произошли серьезные изменения: с должности главнокомандующего ВМС был снят адмирал флота Н. Г. Кузнецов, были сняты и некоторые его заместители. Суть выдвинутых против них обвинений заключалась в том, что во время войны Н. Г. Кузнецов, заместитель главкома по кораблестроению и вооружению адмирал Л. М. Галлер, адмирал В. А. Алафузов, бывший тогда начальником Главного штаба, и его заместитель вице-адмирал Г. А. Степанов, получив от англичан подводный гидролокатор «Аздик», без ведома правительства передали союзникам взамен 130-мм корабельное орудие, парашютную торпеду и «секретную» карту Кольского залива. Теперь адмиралов судил офицерский суд чести, только что учрежденный в Вооруженных Силах. Но председательствующий на суде Маршал Советского Союза Л. А. Говоров установил, что рассматриваемые вопросы входят в компетенцию Верховного суда СССР. Адмирал флота Н. Г. Кузнецов был разжалован в контр-адмиралы и отстранен от должности главкома ВМС, а остальные были лишены воинских званий и осуждены к различным срокам заключения. Адмирал Л. М. Галлер скончался в тюрьме, а адмирал В. А. Алафузов и вице-адмирал Г. А. Степанов в 1953 г. были реабилитированы и возвращены на службу. Подробности этого судилища я узнал впоследствии у вице-адмирала Н. М. Кулакова, бывшего военным обвинителем по делу адмиралов.
В 1947 г. состоялись выборы в Верховный Совет РСФСР. Меня выдвинули кандидатом в депутаты шахтеры треста «Печенганикель». В течение недели на эсминце я обошел Печенгу, Кильдин, Териберку, Иоканьгу, где встречался с избирателями — металлургами, летчиками, артиллеристами, рыбаками, оленеводами. Тяжелым было послевоенное время: наследие войны — разруха и недостаток продуктов питания. Восстановить народное хозяйство в таких условиях мог только мужественный народ. Много вопросов обсуждалось, но все были единодушны: надо в кратчайший срок решать задачи восстановления промышленности, сельского хозяйства, рыболовства, повышения боевой готовности частей и подразделений. Передо мной, естественно, встал сложный вопрос: как помочь силами флота решить хотя бы самые насущные проблемы.
Летом 1948 г. нам приказали вернуть корабли, полученные во время войны в счет репараций. В Великобританию надлежало отвести линкор и семь эсминцев, в США — легкий [298] крейсер. Большие корабли находились в хорошем техническом состоянии, и мы смело повели их в океан. Мореходные качества порядком изношенных эсминцев вызывали серьезную тревогу. Мы долго ожидали благоприятной погоды, а выпустив корабли в море, напряженно следили за ними и держали наготове усиленный отряд кораблей аварийно-спасательной службы. Однако все корабли прибыли по назначению благополучно.
После войны на флоте сохранилось большое количество боеприпасов. Это всегда потенциально опасно, особенно когда у людей воевавших в мирное время притупляется бдительность. Так, однажды по причине небрежного обращения с боеприпасами на окраине Мурманска взлетел на воздух флотский склад снарядов. В результате взрыва погиб человек. Меня вызвал к себе министр обороны СССР Маршал Советского Союза Н. А. Булганин. Услыхав, сколько на флоте лишних боеприпасов, к тому же частично лежащих просто под снегом, Булганин схватился за голову: «Несчастный, ты же сгниешь на каторге и меня за собой потянешь!» А немного успокоившись, вызвал по телефону начальника Тыла Советской Армии генерала армии А. В. Хрулева и приказал ему проследить, чтобы Северному флоту помогли в строительстве соответствующих складов и хранилищ. Такого счастливого финала я, признаюсь, и не ожидал.
Нового главкома адмирала И. С. Юмашева я знал только по телефонным переговорам и тем коротким встречам, которые случались во время моих немногочисленных командировок в Москву. Тем не менее от своих сослуживцев-северян А. Г. Головко и Н. И. Виноградова, занимавшего пост заместителя главнокомандующего ВМС по кадрам, я слышал, что Юмашев о Северном флоте и о его командующем мления невысокого, И вот в 1950 г. Иван Степанович прилетел на Север, для обстоятельного знакомства с флотом. С ним прибыло много операторов, инспекторов и других сопровождающих. Они развернули передо мной обширный план инспекторской проверки соединений и частей. План хотя и был уже утвержден, но выполнение его не обеспечивало всестороннего знакомства главкома ВМС с Северным флотом. Я предложил адмиралу Юмашеву свой план, суть которого заключалась в том, чтобы на эсминце обойти все базы флота, от Печенги до Архангельска. На переходах в море нас будет «искать» разведывательная авиация и «наводить» ударные силы — подводные лодки, торпедные катера, надводные корабли, торпедоносную и бомбардировочную, авиацию. Все, кому, положено инспектировать действия флота [299] в море, пусть идут с нами на корабле, а те, кому надо инспектировать части та берегу и корабли на стоянке, пускай остаются в базе. Иван Степанович одобрил мой план, сказав «быть посему».
Такого насыщенного похода у меня еще ни разу не было. Крупный и могучий Юмашев от сверхуплотненного графика мероприятии едва ли не валился с ног. Я напрягал последние силы, чтобы выглядеть бодрым. Отдыхать приходилось только в море в промежутках между атаками то групп однородных кораблей, то отрядов взаимодействующих сил. Адмирал Юмашев был доволен учением и, несмотря на физическую усталость, казалось, отдыхал душой. Завтракал, обедал и ужинал главком всегда в компании. Начальник Боевой подготовки ВМС контр-адмирал С. Д. Солоухин и начальник политуправления ВМС генерал-лейтенант Н. В. Пупышев за столом не засиживались, мне же надлежало ждать, пока поднимется гость. А Иван Степанович любил задушевные беседы за столом, особенно вечерами после ужина и вечернего чая. Расстегнув тужурку и ослабив галстук, он подолгу рассказывал мне о своей морской службе, о работе в Москве, о встречах со Сталиным. Сам он, матрос царского флота, участвовал в революции, был человеком мужественным и храбрым, твердым в своих решениях, прямым, правдивым, справедливым. Но мягкосердечными чувствительным.
На оценку Северного флота Иван Степанович был скуп. Даже на прощание сказал только, что «море у вас хорошее». Но я понял, что эта похвала касается флота, и не ошибся. При первом же разговоре по телефону с Н. И. Виноградовым я узнал, что главнокомандующий свое прежнее мнение о Северном флоте в корне изменил. А вскоре, в январе 1951 г., мне было присвоено воинское звание адмирал.
По плану развития народного хозяйства СССР на 1946– 1950 гг. от промышленности на флот стали поступать корабли новой послевоенной постройки. На Севере первенцем эскадренных миноносцев проекта «30-К» был «Охотник» (с 17 декабря 1946 г. «Сталин»). Но первый блин вышел комом. У эсминца на больших ходах появлялась значительная вибрация корпуса, отчего образовывались трещины в обшивке подзора. Испытания хоть и продолжались, но без особой надежды на успех. Стали ждать эсминец улучшенной конструкции проекта «30-бис». «Тридцатки-бис» оказались неплохими кораблями: обладали высокими мореходными качествами, хорошими скоростями, были оснащены новейшей техникой. Однако на океанской волне они стремительно раскачивались [300] и при артиллерийских стрельбах допускали большое количество пропусков залпов. В силу этого оценки учебных стрельб новых эсминцев не поднимались выше трех баллов, в то время как на Балтике и Черном море стрельбы на этих кораблях оценивались на отлично. Главный штаб ВМС журил нас за низкие показатели в боевой подготовке и рекомендовал учиться у передовиков. Наши же объяснения никто во внимание не принимал, полагая, что мы пытаемся оправдаться.
Но вот И. В. Сталин вызвал к себе первого секретаря Мурманского обкома ВКП(б) В. А. Прокофьева с докладом о развитии края. Василий Андреевич являлся членом Военного совета флота и перед отъездом в Москву посоветовался со мной, что говорить, если «хозяин» поинтересуется военными делами. Как потом рассказывал В. А. Прокофьев, перспективами развития Севера он увлек И. В. Сталина. В заключение И. В. Сталин спросил: «Ну, что еще у вас есть доложить?»
Чувствуя, что атмосфера складывается деловая и доброжелательная, Василий Андреевич решительно попросил выслушать его по оборонным вопросам. Сталин, чтобы обратить на это особое внимание членов Политбюро, поднял указательный палец. Это ему принадлежала идея включить в состав военных советов флотов и округов первых секретарей обкомов. Он явно был доволен поворотом темы доклада. Но когда Василий Андреевич коснулся недостатков новых эсминцев, И. В. Сталин пришел в негодование.
— Я предупреждал моряков, чтобы они не повторяли старых ошибок. Довоенные миноносцы у них ломались на волне, эти плохо стреляют! — говорил он, все больше распаляясь.
— Соедините меня с Головко, — делая ударение на втором слоге, потребовал он от своего помощника А. Н. Поскребышева.
— Товарищ Головко, — уже спокойно сказал Сталин, — вот мне сейчас Прокофьев доложил, что ваши новые миноносцы на Северном флоте обнаружили серьезные недостатки. Они стремительно раскачиваются на волне и тем затрудняют орудийную стрельбу.
Видимо, Головко ответил, что Прокофьев не в курсе дела.
— А вот мы его спросим, откуда у него такие данные.
Василий Андреевич доложил, что он это неоднократно слышал от моряков, а перед отъездом в Москву беседовал с командующим флотом и тот все это подтвердил.
— Головко, так это, оказывайся, вы не в курсе дела. [301]
У Прокофьева сведения достоверные, — сказал И. В. Сталин, — Извольте собрать исчерпывающий материал о качестве этих кораблей и представьте правительству. Если подтвердится то, о чем доложил Прокофьев, мы вас будем судить, и я первый проголосую, чтобы вас расстреляли, — заявил он и повесил трубку.
Характеристику эсминцам «30-бис» я дал отрицательную. Командующие Балтийским и Черноморским флотами отозвались о них положительно. Тихоокеанцы опыта эксплуатации этих кораблей еще не имели и от характеристики их уклонились. Две положительные оценки из трех, видимо, спасли А. Г. Головко.
Вслед за эскадренными миноносцами и крейсерами отечественная промышленность приступила к строительству тральщиков и торпедных катеров. Новые корабли поступала на флот с перебоями. Ходовые испытания нередко затягивались и переносились на зимние штормовые месяцы. Часто корабли сдавались флоту с недоделками, которые затем вынуждены были устранять личный состав боевых частей или рабочие флотских судоремонтных заводов. Мы осваивали новую технику, искали более совершенные формы боя в ведения морских операций, с учетом опыта войны формировали новые соединения и оперативные объединения, проводили боевую и политическую подготовку.
При Военном министерстве СССР и Военно-морском министерстве СССР в 1950–1953 гг. существовали Главные военные советы. Это совещательные органы при министрах, хотя в их состав и входили по четыре члена Политбюро ЦК КПСС. И. В. Сталин входил в оба совета. В Главный военный совет ВМС входили шесть командующих флотами, заместители военно-морского министра, а также И. В. Сталин, В. М. Молотов, Г. М. Маленков и Н. А. Булганин. Председателем совета считался военно-морской министр СССР. Наш Главный военный совет долго не собирался. И вдруг в июле 1951 г. командующих флотами вызвали в Москву. Причины вызова не знал даже министр. Несколько дней ждали, пока освободится Сталин. На двух заседаниях совета, где присутствовал весь состав Политбюро ЦК КПСС, обсуждалось письмо главного инспектора ВМС адмирала Г. И. Левченко, адресованное Сталину. Г. И. Левченко ставил два вопроса: об отставании развития ВМС от флотов передовых морских держав и о неудовлетворительном руководстве флотами со стороны Военно-морского министерства и Морского генерального штаба. Сталин брал слово дважды: [302] в начале заседания, когда сказал, чего он ждет от Главного военного совета, и в конце, когда делал выводы.
По его предложению первыми выступили адмиралы А. Г. Головко и И. С. Юмашев, а затем командующие флотами адмиралы В. А. Андреев, И. М. Харламов, вице-адмирал И. И. Банков, Н. Г. Кузнецов, адмирал Н. Е. Басистый и я.
Сталин требовал от командующих флотами высказать свое суждение о руководстве ВМС. Но ни один из нас не мог сказать в адрес своих руководителей ничего — ни плохого, ни хорошего. Это объяснялось оторванностью руководства ВМС от жизни флотов, которые были самостоятельными. И. В. Сталин признал, что мы отстаем от крупных морских держав на 7–8 лет, и потребовал наверстать упущенное. Адмиралов И. С. Юмашева и А. Г. Головко он подверг резкой критике, что означало их неизбежную смену.
— Иван Степанович Юмашев, — говорил Сталин, — человек чистой совести и чести, большой отваги и храбрости, отличный, опытный моряк, человек редкой доброты, но не министр. Все дело он перепоручил помощникам, а власть выпустил из рук. Помощниками не руководит, часто болеет. Головко же хватается за все сам, а дело от этого страдает.
На следующий день комиссия, составленная по предложению И. В. Сталина из тех, кто выступал, а также Г. М. Маленкова и Л. П. Берия, избрала кандидата на должность военно-морского министра. Им стал командующий 7-м ВМФ вице-адмирал Н. Г. Кузнецов (в 1953 г. ему вернули прежнее звание). Адмирал И. С. Юмашев был назначен начальником Военно-морской академии, а А. Г. Головко в 1952 г, стал командующим 4-м ВМФ. На должность начальника Главного штаба ВМС Н. Г. Кузнецов пригласил вице-адмирала В. А. Фокина.
В марте 1952 г. на Северном флоте произошла авария. В море на ходу столкнулись два новых корабля — эскадренный миноносец «Осмотрительный» и крейсер «Чапаев». Как следствие этого, были отстранены от командования не только командиры кораблей, но и командование эскадры и Военный совет флота. Выводы строгие, даже по меркам того сурового времени. А все началось с того, что на должность начальника штаба Северного флота пришел человек, не знающий ни особенностей, ни сложностей Северного морского театра, но с апломбом. Я же, улетая в Москву на сессию Верховного Совета РСФСР, оставил его за себя, что было ошибкой. На время своего отсутствия я разрешил выходы в море только одиночным кораблям и то под руководством командиров соединений, сделал и другие необходимые [303] распоряжения. Мне казалось, что какие-либо неприятности исключены, но я заблуждался. На боевую подготовку вышел крейсер. Большие корабли мы выпускали только в охранении, как минимум одного эсминца. В море налетел свежий ветер, развело волну, выполнять намеченные задачи стало невозможно, и командующий эскадрой контр-адмирал А. И. Гурин запросил разрешения вернуться в базу. Начальник штаба флота контр-адмирал В. И. Сурабеков не только не утвердил просьбу флагмана, но и от имени командующего флотом приказал ему идти в Кильдинскую салму и там, стоя на якоре, ждать улучшения погоды. Если бы начальник штаба флота, прежде чем принимать столь ответственное решение, проконсультировался с синоптиками, посоветовался бы с кем-нибудь из своих помощников, знающих Север, то узнал бы, что нордовый ветер дует как минимум трое суток и еще столько же времени после этого будет бушевать волна и что в такую погоду Кильдинская салма становится чем-то вроде аэродинамической трубы. Стоящие там корабли срывает с якорей, не исключен обрыв якорной цепи, корабль может потащить на камни, поэтому приходится держать машины прогретыми, а вахты нести походные. Такая стоянка выматывает людей больше, чем на ходу в море. Да и зачем новому на флоте человеку понадобилось вступать в спор с командующим эскадрой, как мог он не удовлетворить просьбу опытнейшего североморца Героя Советского Союза контр-адмирала А. И. Турина? Уж если тот попросил вернуть корабли в базу, значит, у него имелись на то веские основания. Выполняя приказ начальника штаба флота, корабли стали на якорь в Кильдинской салме.
Всю ночь не стихал ветер, крейсер и эсминец водило туда-сюда, пока не оборвалась якорная цепь на крейсере. Тогда командующий эскадрой принял решение идти в базу, никого не спрашивая. Настало утро, в море продолжал бушевать шторм. Выйдя из узкости, не спавший всю ночь А. И. Гурин посчитал, что все трудности позади, и спустился с мостика вниз. Он не отдал никаких распоряжений, полагая, что дальше командиры кораблей сами знают, что им следует делать. Не отпустив охранение в базу и устранившись от управления кораблями в сложной метеорологической обстановке, он тем самым нарушил святее правило управления соединением.
Уже на повороте в Кольский залив корабли накрыл снежный заряд. Командир эсминца вел корабль впереди крейсера. После поворота, не имея информации о местоположении и действиях охраняемого корабля, он начал менять [304] позицию относительно крейсера, не учитывая, что тот снизил скорость. В результате неграмотного маневрирования эсминец ударил форштевнем крейсер в корму. На крейсере погибли два старшины, а оба корабля на длительный срок вышли из строя, встав на аварийный ремонт.
О случившемся военно-морской министр Н. Г. Кузнецов доложил правительству. Глубокой ночью меня вызвал к себе И. В. Сталин. В огромном, залитом светом невидимых ламп кабинете находились все члены Президиума ЦК КПСС. Отдельно, в самом конце большого стола, сидели вице-адмирал Н. Г. Кузнецов и адмирал А. Г. Головко. Когда я вошел, И. В. Сталин, стоя посреди кабинета, пристально посмотрел на меня. На приветствие ответил тихо, спокойно.
— Как же это у вас получилось? — спросил он.
Раньше я видел Сталина и в гневе, сейчас же его тон не предвещал бури. Казалось, что он сочувствует мне, не говоря о своем отсутствии, не упоминая имени начальника штаба флота, я в деталях доложил ему о причинах аварии. По моему докладу главным виновником был командующий эскадрой контр-адмирал Турин, по заготовленному Н. Г. Кузнецовым проекту решения Совета Министров — командир крейсера капитан 1 ранга Подруцкий.
— Значит, вы плохо воспитали Турина, если он не оправдал вашего доверия? — спросил Сталин.
— Да, — согласился я. — Больше того, мы избаловали его неограниченным доверием и обильными похвалами.
Меня внимательно слушали. Никто в наш разговор не вмешивался.
— А что, командир крейсера уж такой потерянный человек, что вы отдаете его под суд? — спросил он, видимо имея в виду доклад военно-морского министра.
— Нет, он допустил большую ошибку, которая повлекла за собой тяжелые последствия, но, без сомнения, искупит ее дальнейшей честной службой. Он неплохой командир корабля и до аварии служил безупречно. Его крейсер — один из лучших кораблей в соединении. В принципе этот офицер повинен лишь в том, что не взял на себя инициативу выполнить то, что недоделал его начальник — командующий эскадрой, присутствовавший на корабле: не отослал вовремя эсминец в базу и не запретил ему производить маневры, когда видимость резко ухудшилась.
— Так, может, нам его не судить? — обратился Сталин к членам Президиума ЦК КПСС.
Воцарилось минутное молчание. И вдруг встал вице-адмирал [305] Н. Г. Кузнецов и твердо заявил, что он просит отдать командира крейсера под суд, так как на флотах низкая дисциплина, высокая аварийность и что на этом примере надо учить, людей.
Сталин помолчал, медленно подошел к столу, с досадой бросил коробок спичек и недовольный тоном сказал:
— Ну ладно. Что еще?
Н. А. Булганин попросил его подписать решение.
Справедливости ради следует сказать, что когда Николай Герасимович был командующим флотом, то не давал в обиду своих командиров кораблей, не тащил их в суд за аварии, если, конечно, они не являлись следствием халатного отношения к служебным обязанностям. В этом я имел возможность убедиться сам.
В 1938 г. мне довелось принимать участие в работе Главного военного совета ВМФ, созванного правительством в Кремле во случаю первой годовщины образования нашего наркомата. На совещание съехались командующие и члены военных советов флотов и флотилий, командиры и комиссары передовых соединений и кораблей, начальники управлений боевой подготовки штабов. На заседаниях присутствовали И. В. Сталин, В. М. Молохов, М. И. Калинин, А. А. Жданов, К. Е. Ворошилов.
С докладом об итогах боевой и политической подготовки выступал новый нарком Военно-Морского Флота М. Н. Фриновский. Не имеющий представления о флотах и кораблях, чекист по происхождению, Фриновский сбивчиво и неграмотно читая написанный чужой рукой незнакомый ему текст обширного доклада, то и дело запинался и коверкал специальные и технические термины, обнаруживая полную беспомощность в морском деле. Было очевидно, что на столь ответственном посту этот человек оказался случайно, по какому-то недоразумению или по ошибке и что наркома Военно-Морского Флота из него никогда не получится. И вот, когда он, критикуя высокую аварийность самолетов и кораблей, стал поносить тихоокеанцев за потерю разбитого штормом эсминца, с места поднялся молодой командующий флотом Н. Г. Кузнецов и, перебив оторопевшего от неслыханной дерзости докладчика, бросил ему в лицо:
— Корабль погиб не по вине личного состава, а из-за внезапно налетевшего урагана. Вам надо сначала позаботиться о том, чтобы Дальневосточный морской театр был оснащен необходимой сетью метеостанций и постов наблюдения за погодой, а уж потом бросать такие обвинения. И [306] еще, если бы вы не вмешивались, сидя в Москве, в мои распоряжения и не путали их, может быть, эсминец и удалось бы спасти.
Видимо, потому, что в запальчивых словах Кузнецова прозвучала правда, смелый его выпад понравился правительству. Ни командира погибшего эсминца, ни возглавлявшего переход комдива в тот раз судить не стали. А командующего Тихоокеанским флотом вскоре призвали сменить Фриновского в должности наркома. В новой же своей роли Николай Герасимович отношение к командирам, корабли которых потерпели аварию, резко изменил.
В качестве примера ногу привести случай, происшедший на Северном флоте. Эскадренный миноносец «Разумный» потерпел серьезную аварию. На нем отказало рулевое управление, когда корабль на большой скорости проходил узкость в Кольском заливе. Его командир капитан 3 ранга Н. И. Никольский не успел погасить инерцию, и эсминец ударился о скалу. Вся носовая часть оказалась смятой в гармошку, и корабль пришлось поставить в длительный ремонт. За неуместную лихость маневра и превышение скорости в неположенном месте нарком потребовал предать командира корабля суду военного трибунала. И командующий флотом А. Г. Головко, и член Военного совета А. А. Николаев жалели и отстаивали опытного командира, пытались объяснить, что у него были уважительные причины торопиться и авария произошла не столько из-за его оплошности, сколько из-за конструктивных и технических недостатков механизмов.
— Мы и без того вольно или невольно потеряли столько командиров кораблей, что хватило бы на целую эскадру, — сокрушался А. А. Николаев. — За гибель тральщика разжаловали Егорова и отправили в десантные части, где он и сложил голову, за малодушие расстреляли командира эсминца «Сокрушительный» и командира артиллерийской боевой части, а комиссара и старпома отправили в штрафную часть, за трусость и умышленную порчу гирокомпаса приговорили к смертной казни командира подводной лодки Малышева: его убили немцы, сбросив на гауптвахту 500-килограммовую авиабомбу. Если к этому добавить комбрига Павлуцкого и командира «щуки» Шуйского, посаженных перед самой войной за гибель подводных лодок, то получится очень уж много.
— Да, трибунал у нас судит, не гуляет, — заметил Головко. — Как только Николай Герасимович стал наркомом, [307] так начал считать тюрьму наиболее подходящим учреждением для эффективной борьбы с аварийностью.
К сожалению, командующий флотом был во многом прав. И теперь, много лет спустя после аварии, резко изменившей не только мою судьбу, но и судьбы многих людей, мне все же кажется, что наказание было чрезмерно суровым.
Тяжело было прощаться с Северным флотом, с его людьми, со всем тем, чему были отданы, скажу не кривя душой и не боясь высокопарных слов, лучшие годы моей жизни.
Интересно отметить, что я, будучи отстраненным от командования флотом, продолжал оставаться членом Главного военного совета ВМС и принимал участие в его очередном заседании, на котором Н. Г. Кузнецов делал доклад о дисциплине и аварийности на флотах.
Летом 1952 г. мне пытались подобрать должность, но безуспешно. То не соглашался Н. А. Булганин, то не нравилось Н. Г. Кузнецову. Пост командующего Дунайской военной флотилией, казалось, устраивал всех, но это предложение отверг Сталин. «Не надо его туда засылать», — коротко резюмировал он. Осенью меня направили учиться в Академию Генерального штаба.
Если: морской офицер хочет соответствовать требованиям, которые предъявляет к нему служба, он обязан систематически углублять и обновлять свои знания. Непривычно было очутиться в роли студента. Но когда понял, сколько еще нужно знать и можно узнать, какие горы непрочитанных книг еще лежат не тронутые тобой, когда втянулся в пауку, стало не хватать времени. За два года я успел привести в систему те знания и опыт, которыми располагал ранее, много узнал нового. Так, например, я впервые принимал участие в учениях на картах, где противоборствующие стороны использовали ядерное оружие.
За время моего пребывания в академии многое в нашей жизни изменилось. Произошли значительные изменения в Советском правительстве. У руководства Вооруженными Силами страны встали другие люди. Военно-морское министерство было упразднено, и Военно-Морские Силы стали одним из видов Вооруженных Сил. Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов на должность первого заместителя главнокомандующего ВМФ пригласил командующего Черноморским флотом адмирала С. Г. Горшкова, талантливого руководителя и искусного флотоводца, которого хорошо знал по совместной службе. Меня назначала в Главный [308] штаб ВМФ на должность начальника Управления боевой подготовки ВМФ.
Уже давно в нашей стране провели испытания атомной и водородной бомб, части береговой обороны были вооружены крылатыми ракетами, подводные лодки готовились к испытаниям баллистических ракет, а судостроительные заводы все еще продолжали строить крейсера и эсминцы, вооруженные только артиллерийскими системами. Флоты проводили учения без учета возможного применения и воздействия на них ядерного оружия. Хотя ни один ваш крейсер за всю войну не сделал ни единого выстрела по кораблям своего класса, большие надводные корабли по-прежнему считались главной силой флота. Все ждала новейших теоретических разработок от Главного штаба ВМФ и его научной лаборатории — Военно-морской академий, но тщетно. Как это иногда случается, изменение нашей военно-морской доктрины произошло довольно неожиданно.
В сентябре 1955 г. в Крыму находилась на отдыхе пять членов Президиума ЦК КПСС — Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, А. И. Микоян, Г. К. Жуков в Н. Г. Кириченко. Адмирала В. А. Фокина, меня и еще нескольких товарищей вызвал С. Г. Горшков и сообщил, что руководители партии и правительства хотят послушать флагманов Черноморского флота, чтобы узнать, каким они видят флот ближайшего будущего. Необходимо присутствовать и нам как представителям Главного штаба ВМФ. Главком ВМФ Н. Г. Кузнецов хотя и не совсем оправился от инфаркта, но также будет. Летит и заместитель начальника Генерального штаба адмирал Ф. В. Зозуля.
Совещание в Севастополе открыл Н. С. Хрущев. Он сказал, что моряки не могут толком объяснить, какой флот надо строить, и что на совещании должны быть высказаны предложения по этому вопросу. Затем предоставили слово командиру бригады подводных лодок контр-адмиралу П. К. Иванову, командующему ВВС ЧФ генерал-майору авиация А. А. Мироненко, командующему эскадрой контр-адмиралу Чуйкову и коменданту береговой обороны генерал-майору Коваленко.
Выступления подводника и летчика была наиболее конкретными, но тем не менее, какой все-таки надлежит строить флот, ясней не стало. Министр обороны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков сказал, что моряки действительно не знают, чего хотят, и что в век ракетно-ядерного оружия и реактивной авиации надводные корабли утратили свое былое значение, так как подводные лодки и авиация [309] превосходят их в дальности и внезапности действия, по мощи огня, по разнообразию решаемых задач. Поэтому на роль главных сил флота выходят подводные лодки и морская авиация. Заключение делал Н. С. Хрущев. Не называя имени и должности, он указал на адмирала В. А. Фокина, сказав, что это он виноват в таком разброде мнений в среде моряков, что давно пора освободить верфи от крейсеров и что в эпоху использования ракетно-ядерного оружия большие надводные корабли — это хорошая пища для акул.
После севастопольского совещания Главный штаб ВМФ начал перестраивать боевую подготовку флотов с учетом применения ядерного оружия. Строительство крейсеров было прекращено, корпуса недостроенных и устаревших кораблей пошли на металлолом.
Осенью 1955 г. на Черноморском флоте произошла трагедия. 29 октября в четыре часа ночи меня вызвал первый заместитель главкома адмирал С. Г. Горшков. В кабинете у него я застал заместителя главкома по вооружению вице-адмирала Н. И. Виноградова. Сергей Георгиевич рассказал нам, что в Севастополе на рейде погиб линкор «Новороссийск» в результате сильного взрыва, видимо, артиллерийского погреба в районе носовой орудийной башни.
— Вам надлежит, — сказал С. Г. Горшков, — немедленно вылететь в Севастополь и предварительно, до прибытия правительственной комиссии, расследовать причины катастрофы.
Когда мы прибыли в Северную бухту, к месту гибели «Новороссийска», то на поверхности были видны киль и часть днища корабля, еще раздавались удары в корпус, свидетельствующие о том, что моряки, оказавшиеся в стальном плену, живы. Вскоре прибыла правительственная комиссия во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР В. А. Малышевым, которая привлекла к своей работе вице-адмирала Н. И. Виноградова и меня. После обследования аварийного корабля водолазами и опроса очевидцев было выявлено: в корпусе пробоина площадью около 48 квадратных метров, пробиты второе дно, нижняя батарейная, карапасная и жилая палубы. В результате взрыва большое количество ила было вынесено на верхнюю палубу. Наиболее вероятной причиной таких разрушений мог быть только взрыв донной мины, которыми немецко-фашистские захватчики забросали Севастопольскую бухту. Но ведь акваторию бухты и тралили, и осматривали водолазы, и она считалась безопасной от мин. Все это так. Но предположим, что часовой механизм — основа приборов срочности [310] и кратности мины — при ее постановке остановился по каким-то причинам. Следовательно, мина лежала до поры до времени и не представляла собой угрозы. Но стоило якорем или якорь-цепью пошевелить ее, и часы заработали. Прибор срочности сработал, привет мину в боевое положение и подключил прибор кратности. После отработки заданного количества импульсов, то есть проходов корабля над миной, последовал взрыв.
Мне, бывшему флагманскому минеру, никогда еще не доводилось видеть результаты столь сильного взрыва. Очевидно, по роковому стечению обстоятельств мина лежала взрывателем вверх и взрыв приобрел кумулятивный характер. Кроме того, сила взрывной волны максимальна, если слой воды составляет семь метров, а под килем линкора была именно такая глубина.
У командира корабля было два возможных варианта спасения линкора: предотвратить распространение воды внутри корабля на плаву или выброситься на мель. В борьбе с водой было создано семь рубежей обороны, но они рушились один за другим под ее всесокрушающим напором. А принятое вскоре решение отбуксировать плавучую крепость на мелководье оказалось запоздалым: уткнувшийся рваным носом в ил корабль не могли сдвинуть наличные буксирные средства. Через час сорок минут «Новороссийск» перевернулся и затонул.
Причинами трагедии в Севастопольской бухте были и несовершенство конструкции старого итальянского линкора, обеспечивавшей герметичность корпуса только ниже ватерлинии, и организационная неразбериха, вызванная попыткой начальника штаба эскадры, а затем и Военного совета флота руководить борьбой за живучесть, и, кроме того, беспечность, выразившаяся в одновременном отсутствии командира корабля и командира электромеханической боевой части, то есть лиц, наиболее подготовленных к борьбе за спасение корабля, и боязнь отдельных должностных лиц принять ответственное решение о выбросе корабля на берег. Кстати говоря, в экстремальных условиях психологический фактор играет не последнюю роль. Бытующая практика иерархической ответственности, когда наказывают всех снизу доверху, иногда минуя непосредственного виновника, чаще всего приводит к тому, что младшие стремятся спрятаться за спину старших в сложной ситуации, а старших тянет подменить непосредственных ответственных их начальниками. В итоге люди, хорошо знающие конкретную технику, отстраняются от руководства, а лица, знающие ее поверхностно, [311] скорее, не помогают, а мешают принятию правильных решений.
Командующему флотом вице-адмиралу В. А. Пархоменко, возглавившему руководство спасением корабля, было известно, что корпус линкора и его конструкции ветхи, что распространение воды нарастает с угрожающей быстротой и соответственно катастрофически увеличивается креп. Нужно было принимать решение о посадке на мель, но это влекло за собой неминуемую поломку винтов, погиб гребных валов. Как потом докажешь, что решение выбросить корабль на берег, влекущее за собой ремонт стоимостью несколько миллионов рублей, было единственно верным? Такие сомнения терзали членов Военного совета. Начав же массовый своз личного состава на берег, боялись поднять панику на корабле. В этих условиях гибель линкора была неизбежной.
При разборе обстоятельств катастрофы правительственная комиссия задала нам, руководящим должностным лицам, вопрос: почему мы считаем, что командующий флотом лучше справится с задачей спасения тонущего корабля, нежели сам командир корабля? Кто может знать корабль лучше его командира?
Справедливости рада следует сказать, что за гибель линейного корабля и 603 человек непосредственных виновников не судили. Министр обороны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков считал, что жертвы и без того большие. Командующего флотом, члена Военного совета, начальника штаба флота, командира корабля понизили в воинском звании на одну ступень и отстранили от занимаемых должностей.
Судили «стрелочника». Им оказался командир Охраны водного района, которому поставили в вину то, что не были закрыты боновые ворота на входе в Севастопольскую бухту, поскольку не исключалась возможность подрыва корабля в результате диверсии.
Организацией погребения погибших, руководил член Военного совета флота вице-адмирал Н. М. Кулаков, тяжело переживавший трагедию.
Позже мне приходилось слышать мление, что вот, дескать, повезло С. Г. Горшкову, задержишь он в должности командующего Черноморским флотом всего на три месяца, и за катастрофу пришлось бы отвечать ему. А я уверен, что, случись при этом быть С. Г. Горшкову, он не допустил бы ни гибели корабля, ни таких больших жертв. У него достаточно было смелости, воли и таланта.
Трагедия с «Новороссийском» произошла в конце октября, [312] а в декабре 1955 г. Н. Г. Кузнецова «за неудовлетворительное руководство Военно-Морским Флотом» сняли о должности и направили в распоряжение министра обороны. Еще через два месяца его понизили в звании «за крупные недостатки в руководстве флотами и как не соответствующего по своим деловым качествам...». Это уже было похоже на расправу. Ко всему прочему, бывший Адмирал Флота Советского Союза был наказан и по партийной линии, о чем он, правда, узнал только двенадцать лет спустя. Заслуги Н. Г. Кузнецова перед Родиной, флотом неоспоримы, несмотря на ошибки, которые он мужественно признал в своих мемуарах. Время, как искусный лекарь и справедливый судья, все поставило на свои места. Указом Президиума Верховного Совета СССР в июле 1988 г. Н. Г. Кузнецов восстановлен в звании Адмирала Флота Советского Союза.
В конце 1956 г. главнокомандующий ВМФ адмирал С. Г. Горшков предложил мне поехать в командировку в Китайскую Народную Республику. Я согласился и два года проработал в роли военного советника главнокомандующего ВМФ КНР. Было легко, просто, а самое главное, интересно работать с талантливым военачальником главкомом военно-морского флота КНР старшим адмиралом Сяо Дингуаном. Много воды утекло с тех пор, но до сегодняшних дней я сохранил теплые воспоминания о наших встречах, на которых обсуждались вопросы базирования флота, проблемы кораблестроения, военно-морского искусства. Это были незабываемые времена, и многое можно было бы рассказать об опыте совместной плодотворной работы с китайскими товарищами, но это тема самостоятельной книги, и, если здоровье позволит, а читатели заинтересуются, я обязательно снова возьмусь за перо, тем более что сохранился дневник, который я вел тогда.
Два года пребывания в Китае пролетели быстро. По возвращении на Родину меня назначили в Главную инспекцию Министерства обороны, и я сменил адмирала В. Ф. Трибуца на должности адмирала-инспектора ВМФ. Аппарат адмирала-инспектора ВМФ был укомплектован таким образом, что включал специалистов всех родов сил ВМФ, а также специалистов по морскому вооружению.
Группу инспекторов-подводников возглавлял североморец вице-адмирал М. П. Августинович. Михаил Петрович в 1933 г. прибыл на Северный флот после окончания артиллерийского училища береговой обороны в Севастополе. Его назначили командовать артиллерийской боевой частью на плавучую базу подводных лодок «Умба». Скоро Августинович, [313] человек по натуре пытливый, любознательный и проворный, изучил устройство подводных лодок и был направлен в Ленинград на учебу в специальном подводном классе. Вернувшись в 1936 г. на Север, он плавал помощником командира подводной лодки, командиром дивизиона и начальником штаба бригады. В годы Великой Отечественной войны Августинович командовал крейсерской подводной лодкой «К-1», на его счету немало боевых походов, шесть потопленных транспортов и боевых кораблей. После войны он служил в Управлении подводного плавания Северного флота и в Москве в аппарате главнокомандующего ВМФ. Вице-адмирал Августинович был авторитетным инспектором. Он легко подмечал на инспектируемых кораблях и в штабах как недостатки, так и успехи. Кроме инспекторских функций Михаил Петрович выполнял обязанности начальника штаба нашей морской инспекции. Он составлял планы проверок и учений, редактировал акты инспектирований и материалы разборов, готовил проекты приказов министра обороны и главнокомандующего ВМФ.
Инспекторскую группу надводных кораблей возглавлял контр-адмирал Н. А. Петрищев. Всю Великую Отечественную войну Николай Андреевич командовал линейным кораблем «Октябрьская революция», который обстреливал вражеские укрепления под Ленинградом. С 1944 г. Петрищев — командир линкора «Архангельск», а затем начальник штаба эскадры. Инспектор он был строгий и бескомпромиссный. Проверить любой, даже самый большой, корабль для него никакой трудности не составляло, а вот сочинить отчет или какую-либо бумагу Николай Андреевич просил товарищей по работе, владеющих пером. Высокий, плечистый, суровый на вид человек, он обладал мягким и отзывчивым сердцем. Жизнь круто обошлась с ним. Последнее горе, которое он пережил, — это гибель в авиационной катастрофе невестки и единственного внука. Умер Н. А. Петрищев еще молодым, в расцвете творческих сил.
Соединения охраны водного района, противолодочную и противоминную оборону флотов инспектировал контр-адмирал С. А. Капанадзе. Работал он увлеченно и на обнаруженные при инспектировании недостатки реагировал так болезненно, как будто они являлись его личной виной. На разборах он не только вскрывал неполадки в службе, но и называл имена конкретных виновников, советовал, как исправить положение.
Немало было и других опытных, высоко квалифицированных [314] специалистов. Всем им я выражаю глубочайшую признательность за совместную работу.
Должен заметить, что инспекторская работа не так проста, как может показаться. То, что она тяжела из-за постоянных, порой длительных командировок — это одна сторона. Она сложна тем, что в каждом инспектируемом соединении, учреждении надлежит выявить передовой опыт, который достоин распространения на других соединениях.. Нельзя упускать и недостатки в деятельности командиров кораблей, соединений, командующих флотами, необходимо обоснованно опровергать надуманные доводы, приводимые в оправдание упущений, не позволять себе скатываться до мелочных придирок, внимательно подходить к объективной аргументации. В результате проверки должен; быть сделан содержательный, грамотный и поучительный разбор. Проверка флота, как правило, сопряжена с проведением учений с выходами кораблей в море. Действиям сторон необходимо дать объективную оценку, сделать оперативно-тактические выводы. Случаются проверки интересные, в ходе которых и сам инспектор многому может научиться, бывают, проверки неприятные, в результате которых те или иные руководители отстраняются от должностей.
В составе Главной инспекции мне несколько раз довелось работать во Владивостоке, дважды на Камчатке, в Николаевске-на-Амуре, Хабаровске, Омске, Охотске, Магадане, Баку, Тбилиси, Красноводске, Таллинне, Балтийске, Калининграде.
Мне приходилось инспектировать Тихоокеанский флот неоднократно, при нескольких командующих — К. А. Пантелееве, В. А. Чекурове, В. А. Фокине, военную флотилию на ТОФ — при командующем Г. И. Щедрине, Краснознаменную Каспийскую военную флотилию — при А. В. Кузьмине, Краснознаменный Балтийский флот — при А. Е. Орле, 4-й ВМФ — при А. Г. Головко. Инспектируя в 1954 г. 4-й ВМФ, я все время испытывал какую-то неловкость. Головко встретил меня откровенно неприязненно, как будто я явился к нему по собственной инициативе. Не было бы между нами старой боевой дружбы, он, разумеется, себе бы этого не позволил. Предъявленный ему план требовал вывода в море флота. Несмотря на плохую погоду, учение он провел хорошо. Бывший наш северянин, начальник штаба эскадры контр-адмирал О. И. Рудаков в тумане умело управлял кораблями с помощью радиолокации и радиотелефона. Когда Головко увидел, что я не собираюсь придираться к мелочам и пустякам, он успокоился и перестал выражать недовольство инспекцией, [315] начал подтрунивать и острить по поводу мелких замечаний, которые сам же делал и шутя требовал занести в акт. Я же своим разбором остался недоволен. Я всегда считал А. Г. Головко талантливым организатором и флотоводцем. Он имел блестящий послужной список, отражавший большой жизненный опыт: воевал в Испании, хоть и недолго, но командовал двумя флотилиями, в Великую Отечественную войну успешно руководил флотом, продолжительное время возглавлял Главный штаб ВМФ. Хвалить или поучать его мое было трудно. Я отступил от своих правил живого разговорного разбора, прочел, как пономарь, составленный протокольным языком акт и сошел с трибуны. Арсений Григорьевич понял мое настроение, потеплел, настороженность его растаяла. Он пригласил меня к себе домок обедать. Однако те искренность и чистота чувств, что существовали между нами на Северном флоте, никогда уже больше не вернулись.
О безнадежном состояние здоровья своего боевого товарища я узнал, когда собирался в командировку на Камчатку. Отправляясь в дальний путь, я не мог с ним не проститься. Меня ввели в небольшую белую палату, где лежал больной Арсений Григорьевич. Его трудно было узнать, так сильно он изменился. Когда я приблизился к другу, он бросил не меня страдальческий взгляд.
— Сеня, ты узнаешь меня? — спросил я. Он промолчал и отвернулся. Я взял его легкую влажную руку, но он не ответил на мое слабое пожатие. С трудом сдерживая подступивший к горлу комок, я вышел из палаты.
О смерти Арсения Григорьевича я узнал на Дальнем Востоке из газет. Большие некрологи в черных рамках описывали заслуги покойного. Он был, несомненно, выдающимся военным моряком и всю жизнь, без остатка, отдал служению Отчизне, ради которой сжег себя раньше времена. И я горжусь тем, что за одной с ним картой постигал военно-морские науки, в одном строю сражался, долгие годы был рядом.
В Главной инспекции мне пришлось служить под руководством Маршалов Советского Союза К. К. Рокоссовского, а затем К. С. Москаленко.
К. К. Рокоссовский всегда был для меня человеком из легенды. Его имя связано с битвами под Москвой, Сталинградом, за Берлин. Впервые я познакомился с ним в 1948 г. в Сочи в санатории имени Яна Фабрициуса, где он отдыхал с женой и дочерью. Константин Константинович был подкупающе [316] скромен и, казалось, не замечал пристального внимания окружающих. Загорал, много плавал, азартно играл в теннис, грациозно танцевал с женой и дочерью на вечерах танцев.
В 1958 г. К. К. Рокоссовский возглавил Главную инспекцию. Но по службе я столкнулся с ним лишь в 1959 г., когда у него возникли вопросы по морской части и ему надо было поставить перед нами, моряками, очередные задачи. Так он знакомился со всеми — не в ходе полуформальных кабинетных бесед, а непосредственно в деле.
Однажды по заданию министра обороны адмиралы С. Г. Горшков, Н. И. Виноградов и я летали вместе с Рокоссовским на Северный флот. Константин Константинович оказался очень интересным рассказчиком. Темы он выбирал самые неожиданные, преимущественно веселого жанра, в духе морской «травли». Так, он поведал нам, как на практике познал, что такое отрицательная плавучесть: много раз безуспешно нырял за часами, оброненными женой в море, пока не догадался прихватить под мышку здоровенный булыжник. Всеобщий хохот вызвал его рассказ о том, как в годы гражданской войны, будучи молодым командиром эскадрона, стоявшего в какой-то сибирской деревне, он впервые был вынужден ретироваться. «Усталый, — рассказывал он, — пришел я в избу. В избе никого нет, ну и стал снимать амуницию, шинель, думая извиниться за вторжение перед вышедшими, видимо, на минутку хозяевами. Вдруг заслонка в печи отодвинулась, и взору открылась картина: красная от жара хозяйка дома разворачивается к выходу. Пришлось, правда, временно, но отступить».
На флоте маршал изучал быт подводников, выходил в море, внимательно выслушивал доклады. Однажды за обедом в салоне Военного совета я попросил угостить К. К. Рокоссовского полярной форелью. Командующий флотом адмирал Н. А. Чабаненко промолчал, а член Военного совета вице-адмирал С. И. Аверчук возразил мне, сказав, что все реки и озера давно замерзли и о форели не может быть и речи. Столь категоричное заявление так меня смутило, что я и сам усомнился, можно ли наловить зимой форели, но, вспомнив о подледном лове, вызвал помощника начальника штаба флота контр-адмирала В. А. Гущина и попросил организовать вылазку на лед. На следующий день к обеду подали уху и жареную форель. Константин Константинович, ни к кому персонально не обращаясь, все же не преминул спросить: «Что, лед на озерах и реках уже растаял?»
Когда здоровье ухудшилось, К. К. Рокоссовский ушел из [317] инспекции. Подчиненных не собирал, а сам зашел к каждому в кабинет. Крепко пожал мне руку и со своей больно кольнувшей в сердце детской улыбкой, плохо скрывая грусть, сказал: «Все там будем».
Маршалу Советского Союза К. С. Москаленко, как и любому из нас, пришлось привыкать к новой роли начальника Главной инспекции Министерства обороны. Кирилл Семенович не только очень внимательно и детально изучал инспекторские планы и программы моряков, но и старался присутствовать на учениях, проводимых флотами.
При инспектировании флотов маршал вникал в суть дела, искал в нашей работе главное звено и, обладая большим опытом, помогал нам разбираться в сложных вопросах. Его интересовала не только работа морской инспекции, но и организация быта и отдыха ее коллектива.
В 1962 г. меня свалил инфаркт. Не успел я встать на ноги, как он повторился. Стало ясно, что должность адмирала-инспектора мне уже не под силу. В госпиталь приехал маршал К. С. Москаленко и, узнав о принятом мной решении, попросил меня рекомендовать адмирала-инспектора из числа кандидатов, предложенных управлением кадров. Я остановил его внимание на бывшем первом заместителе командующего Северным флотом вице-адмирале Н. И. Шибаеве, которого хорошо знал, считал, что он справится с обязанностями на этой должности.
В 1964 г. по состоянию здоровья я ушел в отставку, но никак не мог, да и не хотел, смириться с вынужденным бездействием. Встав на учет в первичной партийной организации морской школы ДОСААФ, стал помогать преподавателям, инструкторам, администрации готовить допризывную молодежь к службе на флоте, которому отдал почти всю сознательную жизнь. В меру сил и способностей принимал участие в работе совета ветеранов Краснознаменного Северного флота и научной группы при ЦДСА. Считал своим долгом рассказать молодому поколению о том, как проходило становление Советского Военно-Морского Флота, как отстаивал он свободу и независимость нашей Родины в Великой Отечественной войне. Так, в 1967 г. в журнале «Юность» появился мой рассказ о том, как комсомольцы 20-х годов восстанавливали крейсер «Память Меркурия». В 1969 г. вышел в свет сборник «Через фиорды», где напечатаны мои воспоминания о Петсамо-Киркенесской операции, участником которой я был, а в 1975 г. журнал «Север» опубликовал мои воспоминания о Северном флоте в годы Великой Отечественной войны. [318]
Встречаемся мы, ветераны, и по сей день. Встречи с друзьями и боевыми товарищами бывают порой удивительными и неожиданными. Как-то раз сын, уже будучи начальником Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, которое я закончил в 1928 г., предложил мне побывать в нем. Вот и старый, такой родной Компасный зал, большая группа курсантов, собравшихся на встречу. Вдруг вижу, из этой группы выходит легкой быстрой погодкой невысокий седой контр-адмирал с двумя Звездами Героя Советского Союза на груди и, к удивлению собравшихся, дается ко мне в объятия.
— Саша! — воскликнул я. — Откуда ты?
Это был знаменитый катерник Александр Осипович Шабалин. На испещренных морщинами щеках, как капли морской воды, застыли непрошеные слезы. Он не чувствовал их или стеснялся смахнуть. Слезы у бесстрашного снайпера ночного торпедного удара, который водил головной отряд катеров в легендарный прорыв в Печенгскую гавань, поразительный по своему искусству и дерзости, — что это? Радость от неожиданной встречи с боевым товарищем? Тризна по молодости и неукротимой когда-то смелости и отваге? Думаю, это слезы благодарности судьбе за то, что нашему поколению выпала святая доля, хотя и ценой больших жертв, отвоевать для детей и внуков право спокойно жить на своей земле, плавать по родному морю. Пусть молодые постигают теперь науку побеждать. Уже не нам лететь в космос, плыть на подводных лодках к Северному полюсу, огибать земной шар под водой. Но в наше трудное время мы не жалели сил, чтобы эти подвиги стали реальностью.