Бои на коммуникациях
Полуострова Рыбачий и Средний соединяются между собой узкой низменной полоской земли. Когда по горному хребту Муста-Тунтури, занимающему весь перешеек полуострова Средний, протянулась линия фронта, оба полуострова фактически превратились в один большой остров. Его оборону осуществляли отступившие сюда в первые дни войны части 14-й стрелковой дивизии, а также существовавшие там ранее батареи береговой обороны. Впоследствии, в 1942 г., укрепив этот рубеж вновь сформированными частями и подразделениями [164] морской пехоты, Военный совет Северного флота создал здесь оперативное соединение — Северный оборонительный район (СОР), командование которым принял герой обороны Ханко генерал-лейтенант береговой службы С. И. Кабанов. Комиссаром СОР был назначен Б. М. Балев, бывалый балтийский моряк, один из тех, кто в 1922 г. по путевке комсомола прибыл восстанавливать Красный Флот. Теперь он носил звание бригадного комиссара, имел солидную теоретическую подготовку, обладал большим опытом партийно-политической работы в войсках. Начальником штаба являлся капитан 2 ранга Д. А. Туз, служивший ранее в сухопутных частях и хорошо знакомый с их тактикой.
Снабжение гарнизона островов возлагалось на тыл флота, а охрана внутренних морских коммуникаций, питающих полуостров, и перевозки войск — на ОВР.
Первый опыт доставки на Рыбачий людей, снаряжения и продовольствия показал, что морские транспорты большого и даже среднего тоннажа для этой цели не подходят. Они нуждались в сильном охранении, требовали больших глубин у причалов, долго разгружались. Мы пробовали транспортировать несрочные грузы на буксируемых несамоходных баржах, но и от этого отказались: тихоходный и неповоротливый буксировщик в паре с буксируемым средством оказывались совершенно беспомощными при налетах вражеской авиации. Обеспечить их сильным зенитным прикрытием мы не могли. Проще было, отказавшись от громоздких, неуклюжих барж с буксирами, загружать сами тральщики. Так мы и поступили.
Сообщение с Рыбачьим поддерживалось преимущественно через бухту Озерко — единственное место на полуострове, где имелся причал, связанный грунтовыми дорогами с расположением войск. Но морской путь в Озерко пролегал вдоль южного побережья Мотовского залива, занятого противником, который установил две батареи и стал вести регулярный артиллерийский обстрел проходящих мимо судов. Пришлось отказаться и от тральщиков, представлявших собой довольно крупную мишень. Так, экспериментируя, мы пришли к выводу, что лучшим средством для перевозок на небольшие расстояния являются мотоботы. Они ходили, прижимаясь к своему берегу, маскируясь на фоне серых скал. Мотоботы не могли брать единовременно большой груз, но это обстоятельство компенсировалось частыми рейсами большого числа плавающих единиц.
«Муравьи голубого поля», как их называли летчики, упорно ползли друг за другом к намеченной цели. Мотоботы [165] могли при необходимости укрыться в камнях и разгрузиться прямо на необорудованный берег. Фашисты догадались, какая роль отведена невзрачным на вид рыболовным судам в обороне побережья, и вражеские истребители охотились буквально за каждым из них.
Наши летчики по мере возможности прикрывали корабли ОВРа, но у флотской авиации было много более важных дел, и мы это хорошо понимали. Для охраны мотоботов, шедших к Рыбачьему, часто посылали катера МО. Они отбивали налеты немецких истребителей, подавляли огонь береговых батарей. Мы старались усилить зенитное вооружение и самих мотоботов, ставили на них дополнительные пулеметы, но этого было недостаточно.
Но не одни мотоботы осуществляли связь с частями, сражавшимися на Рыбачьем. Когда на Заполярье опускалась непроглядная мгла долгой ночи, а тундру застилал глубокий снежный покров, когда над гранитными скалами жалобно выли вьюги и глаза слепили снежные заряды, наступал наш черед. Опасаясь десантов с моря, фашисты оставляли на побережье только дозоры, которые освещали ракетами узкую полосу моря. Ни о каких вылетах авиации в такую погоду они и не помышляли, и мы могли посылать в Мотовский залив и в губу Озерко большие организованные конвои.
Обычно зимой делался годовой завоз боеприпасов, продовольствия, топлива и фуража. Для этого проводились целые конвойные операции. В Мурманске собиралось несколько груженых транспортов, и в охранении катеров МО, тральщиков, а то и сторожевых кораблей они отправлялись к Рыбачьему. На случай улучшения видимости в готовность приводилась истребительная авиация. Транспорты разгружались в губах Эйна и Озерко, как у причалов, так и на рейде, с помощью больших рыбачьих баркасов и мотоботов.
Когда же наши летчики стали хозяевами полярного неба, подобные конвои мы проводили и летом. Но действовали уже смелее, вытесняя противника из необходимого нам района. Самолеты непрерывно висели над кораблями, не подпуская и близко немецкие истребители, противолодочные корабли охраняли транспорты от атак подводных лодок, а силы прикрытия подавляли береговую артиллерию врага.
Людей на Рыбачий, как правило, перевозили на быстроходных катерах МО, только не всегда в Озерко. Мы облюбовали еще два места — губу Эйна и мыс Цып-Наволок, расположенные ближе к главной базе, но дальше от линии фронта. Ходить к ним и высаживаться там было безопаснее, [166] однако добираться оттуда до позиций было значительно сложней: не позволяло бездорожье. Побывавшие в боях воины предпочитали трудному маршу по суше сравнительно легкую, но более рискованную переброску по морю.
Снабжение гарнизона Рыбачьего оружием, боеприпасами, продовольствием, военным имуществом и другими видами довольствия было налажено сравнительно надежно. Это было достигнуто за счет того, что Кильдинский плес в Мотовский залив, по которым шли перевозки, были защищены систематическими корабельными дозорами и простреливались артиллерией береговой обороны, правда, приходилось считаться с сильным воздействием авиации и полевой артиллерии врага, ведущей обстрел с занятого им побережья.
Сложнее было организовать оборону линии снабжения Полярный — Иоканьга. Ответственность за ее осуществление возлагалась на ОВР. Этот участок в наибольшей степени подвергался воздействию противника и был самым сложным в гидрометеорологическом отношении. Часто свирепствовавшие северные ветры не позволяли с желаемой интенсивностью использовать мотоботы и катера МО. Да и враг здесь чаще применял авиацию, подводные лодки и эсминцы. В таких условиях ОВР не всегда мог обходиться только своими силами. Конвои, идущие в направлении Полярный, Иоканьга, нуждались в поддержке мощных артиллерийских надводных кораблей и подводных лодок и в надежном прикрытии с воздуха. Но корабельные силы, да и авиация Северного флота, не могли достаточно эффективно решать эти задачи. Пожалуй, самый активный в годы войны флот был самым маленьким по составу. Так, на начало войны из 54 эскадренных миноносцев Военно-Морского Флота на Северном флоте было только 8, а из 212 подводных лодок — всего 15. Поэтому неудивительно, что командующий флотом старался не распылять главные силы, держать их собранными в кулак, применять в виде мощных ударных группировок, посылать в море на тщательно спланированные боевые операции с гарантированным прикрытием с воздуха.
Таким образом, основная тяжесть службы по охране внутренних морских перевозок на восток выпала на долю неутомимых, но слабо вооруженных тральщиков и сторожевых кораблей.
На Севере еще в июле 1941 г. появилась немецкая 6-я флотилия эскадренных миноносцев. Командующий флотом вице-адмирал А. Г. Головко и командир дивизиона эсминцев капитан 1 ранга В. А. Фокин настойчиво искали встречи с врагом, но противник избегал открытых столкновений в море, [167] избрав тактику внезапных набегов на наши восточные морские пути сообщения.
Гитлеровцы выбирали дни, когда была низкая облачность и наша авиация не могла вести тщательную разведку на море, и посылали к побережью Кольского полуострова 3–4 эсминца. Но и такой способ борьбы на морских коммуникациях не принес ожидаемых результатов. Всякий раз, когда вражеские надводные корабли обнаруживались на наших коммуникациях, на их перехват спешили «семерки», и противник неизменно обращался в бегство, не принимая боя. Пиратствующие корабли не раз настигали и наши летчики, и тут уж им доставалось по заслугам. Поэтому эсминцы противника вскоре вынуждены были отказаться от подобной тактики.
Итоги боевых действий немецкой 6-й флотилии эсминцев выглядели довольно бледно. Ее кораблям удалось обстрелять рыбачье становище у Семи Островов, выставить минную банку в Горле Белого моря, расстрелять небольшое гидрографическое судно с эвакуирующимся населением и потопить три рыболовных траулера, из которых только два, «Пассат» и «Туман», были вооружены легкими 45-мм пушками. Зато наша авиация неоднократно бомбила немецкие корабли, а эсминцу «Рихард Байтцен» нанесла столь серьезные повреждения, что он вынужден был покинуть воды Заполярья и уйти на ремонт в Германию.
Несмотря на слабое вооружение, бывшие траулеры, а теперь корабли ОВРа не пугались встреч с фашистскими боевыми кораблями, смело принимали бой и сражались насмерть.
...Это было 13 июля 1941 г. Три эсминца противника, выскочив из тумана у острова Харлов, атаковали отряд судов ЭПРОНа в составе траулеров «РТ-32» и «РТ-67», следовавший из Мурманска в Иоканьгу в сопровождении сторожевого корабля «Пассат» (командир старший лейтенант В. Л. Окуневич, комиссар старший политрук А. И. Вяткин). Пытаясь отвлечь внимание противника от охраняемых судов, «Пассат» вступил в неравную схватку с врагом. До последних минут он вел прицельный огонь двумя сорокапятками. Комендоры не покинули боевых постов и, погибая вместе с кораблем, продолжали посылать во врага снаряд за снарядом. «РТ-67» также затонул, а «РТ-32», получив повреждения, выбросился на берег. Катерам МО удалось спасти только двух человек, одним из них был рулевой «Пассата» В. Н. Моцель, бывший мурманский рыбак.
Спустя десять дней отряд эскадренных миноносцев повторил [168] набег на наше побережье, однако, атакованный бомбардировочной авиацией, вынужден был ретироваться. 10 августа, воспользовавшись плохой погодой, вражеские эсминцы вновь вышли на Кильдинский плес, в районе которого нес дозорную службу сторожевой корабль «Туман». Его командир старший лейтенант Л. А. Шестаков, оповестив флот о появлении противника, повел корабль под прикрытие батарей береговой обороны. Но скорости «Тумана» и эскадренных миноносцев слишком неравны. Враг быстро настиг тихоходный сторожевик и открыл по нему огонь из шести орудий.
Когда начался бой, лейтенант М. М. Букин отдал приказание рулевому К. Д. Семенову поднять Военно-морской флаг. Несмотря на тяжелое ранение в руку, Семенов с помощью радиста К. В. Блинова выполнил приказание. Флаг был поднят.
После двух залпов корабль получил серьезные пробоины, через которые стала поступать вода. Личный состав сделал все что мог, чтобы спасти гибнущий корабль. Командир отделения котельных машинистов старшина 2-й статьи С. Г. Годунов собственным телом закрывал пробоину, пока не наложили пластырь. Старшина 2-й статьи Г. А. Бессонов, краснофлотцы трюмный машинист И. З. Быльченко, радист М. К. Анисимов, старший электрик Е. М. Михеев, рулевой М. В. Ширяев и старший краснофлотец машинист М. С. Алешин под руководством командира БЧ-5 воентехника 1 ранга Я. М. Кошева самоотверженно боролись за живучесть. Им удалось завести пластырь на одну из пробоин.
На корабле уже были убитые и раненые, среди них командир корабля и военный комиссар политрук П. Н. Стрельник. Помощник командира корабля лейтенант Л. А. Рыбаков, приняв командование кораблем после гибели командира, четко и умело руководил ходом боя. Тонущий корабль он покинул последним.
Мужественно действовал И. З. Быльченко, под разрывами снарядов сбрасывая за борт с охваченной пламенем кормы корабля глубинные бомбы. До последнего момента находился на боевом посту, вручную управляя рулем, лейтенант Букин. Рискуя жизнью, он сбрасывал с горящего мостика за борт пулеметные ленты.
Но, несмотря на героизм экипажа, «Туман», получивший одиннадцать прямых попаданий, был обречен.
До конца боя, до самого последнего мига, пока корабль не скрылся под водой, Военно-морской флаг — Боевое Знамя корабля — реял на гафеле. [169]
Оставшихся в живых членов экипажа подобрали катера МО и доставили в Полярный. Последним с одного из катеров вынесли на носилках лейтенанта Л. А. Рыбакова. Увидев меня, он потребовал остановиться и, превозмогая боль, не обращая внимания на мой протест, доложил о выполнении боевого задания.
Подвиги экипажей сторожевых кораблей «Пассат» и «Туман» увековечены в памяти советских моряков. Места их героической гибели объявлены координатами боевой славы: все корабли, проходя эти районы, отдают воинские почести героям-североморцам.
Борьба с набеговыми действиями немецких эсминцев на наши коммуникации имела для Северного флота свои особенности, которые обусловливались, с одной стороны, большой протяженностью этих коммуникаций, а с другой — недостатком сил и средств для их защиты. Так, нельзя было ограничиваться авиаразведкой только по курсу следования судов, кораблей и конвоев. Чтобы добытые сведения не устаревали, ее требовалось вести на большую глубину, летать далеко в море, а самолетов-разведчиков явно не хватало. Это заставляло нас реже формировать и отправлять конвои, но делать их большими, а значит, они становились маломаневренными и к тому же требовали выделения сильного корабельного охранения и серьезного авиационного прикрытия.
Все эти сложности заставили штабы маневренных соединений и флота более трезво оценивать складывающуюся ситуацию и гибко реагировать на ее изменения. Кажется, нам удалось добиться более-менее реального планирования перевозок, рационального выделения сил для их защиты, мы знали, когда нужно назначить большой эскорт, а когда можно рискнуть выпустить транспорты вовсе без охранения. Не сразу, но довольно скоро мы научились отражать удары легких сил противника по коммуникациям и давать ему отпор, не оставляя безнаказанными попытки сорвать перевозки.
Бой сторожевого корабля «Туман» с немецкими эскадренными миноносцами послужил проверкой надежности взаимодействия кораблей ОВРа с частями береговой обороны. Обнаружились как положительные, так и отрицательные стороны подготовки наших береговых батарей, выявились недостатки оперативной службы штабов береговой обороны.
Интересно отметать, что и фашистское командование по достоинству оценило надежность охраны наших внутренних [170] морских коммуникаций и поняло, насколько нереально было рассчитывать решить эти задачи только силами 6-й флотилии эскадренных миноносцев. В дальнейшем в базах и портах Северной Норвегии оно вынуждено было держать не только легкие силы, но и линейные корабли. Боевое ядро этих сил должно было противостоять флоту Великобритании, часть их охотилась в Карском море за советскими ледоколами, но случаев нападения на коммуникации, соединяющие Мурманск и Архангельск, больше не было. И это несмотря на то что загрузка этих коммуникаций росла год от года.
Немецкие подводные лодки в начале войны большой активности на наших внутренних морских коммуникациях не проявляли. По трагическому опыту флота Великобритании, терпевшего чувствительный урон от «волчьих стай» адмирала Дёница, мы знали, насколько серьезна эта опасность, и основательно готовились отражать удары из-под воды.
Кольский залив корабли охраны водного района перекрыли боносетевыми заграждениями в двух местах. На линиях заграждений постоянно несли дозор мотоботы, загруженные несколькими десятками глубинных бомб. В поддержку им назначалось по звену катеров МО. В светлое время суток на Кильдинском плесе в дополнение к дозору устанавливался патруль из кораблей противолодочной обороны. В целях освещения гидроакустической обстановки ему в помощь выделялись корабельные поисково-ударные группы (ПУГ). Перед выходом в море и возвращением в базу боевых кораблей и крупных транспортов фарватеры прослушивались акустическими станциями с катеров МО. Наши подводные лодки выводили на позиции и встречали при возвращении усиленные эскорты. Благодаря этим мерам удавалось удерживать немецкие подводные лодки на значительном удалении от главной базы флота, и прорываться в нее они, кажется, большого желания не имели. По крайней мере таких попыток с их стороны на протяжении Великой Отечественной войны мы не зафиксировали.
Если задачу противолодочной обороны главной базы удалось решить сравнительно быстро, то организовать защиту коммуникаций между Кольским заливом и Иоканьгой на протяжении 180 миль было весьма непросто. Здесь, на открытых просторах, доступных крутой океанской волне, катера МО и мотоботы можно было использовать только при сравнительно спокойном состоянии моря, что для Заполярья нехарактерно. Нельзя было установить ни отсечные минные, ни тем более сетевые заграждения, а батарей [171] береговой обороны на этом участке побережья не было, да и вряд ли они смогли бы чем-либо помочь. Было решено строить противолодочную оборону на основе поисково-ударных групп с организацией оправдавшей себя системы конвоев. В принципе это выглядело следующим образом.
Перед каждой проводкой крупного конвоя по пути следования транспортов проводилась авиаразведка расчетной полосы моря. Ее ширина зависела от скорости движения основного отряда. Затем гидросамолеты разведывательной авиации флота вели поиск подводных лодок по генеральному курсу конвоя. Поисково-ударные группы, составленные из эсминцев, сторожевых кораблей и тральщиков, оснащенных гидроакустической и гидролокационной аппаратурой и вооруженных скорострельными реактивными бомбометами, разворачивались по маршруту движения конвоя. Обнаружив подводную лодку противника, гидросамолеты сбрасывали глубинные бомбы и вызывали по радио ближайшую ПУГ. ПУГ выходила к месту обнаружения подводной лодки, производила тщательный поиск с помощью технических средств и, получив контакт, атаковала неприятеля бомбами; при этом плотность сброшенных противолодочных бомб по площади и глубине должна была гарантировать попадание в подводную лодку.
Данная система защиты морских конвоев от нападения подводных лодок оказалась весьма эффективной. Благодаря неутомимой, самоотверженной работе гидроавиации и поисково-ударпых групп немецкие подводники, как говорится, и носа не могли высунуть из-под воды. В этом районе моря боевых успехов они не имели, а, наоборот, несли потери. Поэтому, да и по многим другим причинам, подводные лодки противника здесь появлялись неохотно, даже в период оживленного обмена конвоями с союзниками. Они предпочитали действовать в открытом океане вдоль норвежского побережья, надеясь достичь более существенных результатов.
Иногда мы отваживались выпускать небольшие грузовые суда со слабым охранением, а то и самостоятельно. Они проходили Кильдинской салмой, а затем проливами, стараясь укрыться за островами. Транспорты следовали, прижимаясь вплотную к берегу. Таким образом конвой страховался от торпедных атак со стороны берега и появлялась возможность удвоить силы охранения и прикрытия со стороны моря. Это, так сказать, теоретически, а на самом деле все обстояло гораздо сложнее, особенно если учесть малую мореходность кораблей ОВРа. Из-за этого [172] бывали и курьезные случаи. Так, однажды из Мурманска в Архангельск должен был перейти землечерпательный снаряд «Мудьюг». Охранять его было поручено мотоботу, кем-то в шутку нареченному «Пузанком». Ранним утром конвой отправился по назначению. Первый сигнально-наблюдательный пост донес, что «Пузанок» бодро дефилирует впереди по курсу охраняемого объекта. Но вот подул встречный ветер. Второй пост уже сообщил, что охранение сильно отстает от земснаряда. А из Иоканьги мы получили депешу, из которой узнали, что «Мудьюг» благополучно прибыл в базу... с «Пузанком» на буксире.
К установке подводных минных заграждений на наших внутренних коммуникациях неприятель прибегал редко, что объяснялось трудными условиями для ведения минной войны. Из-за больших глубин у мурманского побережья в Кольском заливе применять донные электромагнитные мины не всегда было целесообразно. Фашистская авиация пыталась минировать рейды Полярного и Мурманска, но каждый раз плотный зенитный огонь заставлял немецких асов сбрасывать свой груз с большой высоты, часто не долетев до цели. Предназначенные для постановки на якорных стоянках и фарватерах мины падали чаще всего на берег или отмели. Но тем не менее после каждого налета тральщики ОВРа тщательно обследовали опасные районы с помощью буксируемых электромагнитных тралов. Так как неконтактные мины имели приборы срочности и кратности, позволявшие им приходить в боевое положение только после определенного числа галсов тральщиков, то после окончания траления подозрительные фарватеры и рейды забрасывали глубинными бомбами. Но и это не гарантировало в полной мере безопасность плавания. Для большей надежности якорные стоянки судов и кораблей обследовали водолазы. И надо сказать, такая система борьбы с донными электромагнитными минами полностью себя оправдала. Северный флот в пределах главной базы не имел ни одного случая подрыва на минах какого-либо корабля или судна.
К постановке же якорных мин у мурманского побережья гитлеровцы прибегали лишь однажды. Я уже писал о том, что в начале войны немецкие эсминцы на входе в Горло Белого моря выставили небольшую минную банку. Тралить ее мы не стали, а временно использовали для обороны Беломорского бассейна. Опасный район объявили закрытым для плавания, и корабли и суда обходили его кружным путем. Осенние штормы сорвали с якорей все мины, [173] что сильно облегчило работу нашим тральщикам. Впервые мы обнаружили якорную электромагнитную мину на пляже в Поное. Ее разоружили, доставили в Полярный и подвергли всестороннему изучению.
Серьезную опасность для мореплавания представляли плавающие мины. Их срывало штормами у берегов Норвегии, где противник плотным минным «забором» защищал свои перевозки, и постоянным восточным течением несло в нашу сторону. Поиск плавающих мин вели гидросамолеты, кроме того, требовалось выделять большой наряд тральных сил. Авиация обследовала квадраты и сектора моря и сообщала по радио места обнаружения мин. Расписанные по своим участкам корабли выходили в объявленные квадраты, отыскивали мины и расстреливали их из орудий. Но у кораблей ОВРа были немалые трудности. Так, нелетная погода не позволяла использовать авиацию для поиска мин, отчего резко сокращался район обзора моря, а значит, уменьшалась и эффективность всей работы. В полярную ночь, когда светлого времени суток очень мало, авиация и тральщики успевали за день обследовать только узкую полосу моря, по которой прокладывались курсы кораблей и соединений. Но и обнаруженную мину непросто уничтожить. Особое искусство требовалось, чтобы попасть снарядом в мину, «пляшущую» на волне, и на тральщиках появились своего рода снайперы.
Напряженная работа морской авиации и кораблей охраны водного района дала хорошие результаты. Ни в войну, ни после нее, когда еще долго сохранялась минная опасность, не было ни одного случая подрыва на минах кораблей и судов.
Потеряв надежду овладеть Полярным и Мурманском с суши, противник попытался стереть их с лица земли с помощью авиации. Полярный был сравнительно надежно прикрыт с воздуха авиацией флота. Деревянный же Мурманск в дни вражеских налетов превращался в гигантский костер. Но ни частые бомбардировки, ни пожары не смогли сломить стойкости и мужества трудящихся города. С повышенной нагрузкой работали судоремонтный завод Северного флота и мастерские рыбников, ни на один день не прекращали операций торговый порт и железнодорожный узел. Во время воздушных тревог специальные команды занимали посты по расписаниям гражданской обороны, а те, кто стоял у станков и работал на погрузочных кранах, продолжали [174] трудиться. Как-то, проезжая по выгоревшим кварталам Мурманска, я подумал: откуда у противника такая жестокость по отношению к мирному населению? Ведь, по сути, в городе от бомбежек больше страдало мирное население, нежели военные и экономические объекты. Ответ в какой-то мере я получил в кабинете командующего флотом на допросе сбитого нашими истребителями немецкого летчика. Перед нами сидел испуганный и подавленный человек.
— Ваше звание и фамилия? — спросил Л. Г. Головко.
— Капитан Лоевски, — ответил тот.
— Кто вас сбил?
— Ваш истребитель И-16.
— Как вы оцениваете тактико-технические данные этой машины?
— У нее хорошая маневренность, но низкая скорость слабое вооружение. Правда, ваши летчики владеют ею виртуозно, в атаку идут решительно.
— Вы офицер, видимо, получили хорошее образование и, кажется, способны дать трезвую оценку своим поступкам. Неужели вас никогда не мучают угрызения совести за то, что вы бомбите жилые кварталы городов, убиваете мирное население, детей, женщин?
— Таков приказ командования. Мы солдаты. Нам прислушиваться к своим чувствам не полагается. За наши поступки отвечает фюрер, он думает за нас, — с жаром ответил заученными фразами немец.
— Как немецкое офицерство восприняло провал наступления на Мурманск и Полярный? — продолжал допрос командующий.
— Вообще-то, сопротивление, которое оказывают русские войска, невиданные потери в людях и в технике, которые мы несем, нас пугают. Среди офицеров все чаще и чаще встречаются слабые духом люди, испытывающие страх за исход этой войны.
— Что вы знаете о дальнейших планах вашего главного командования здесь, на Севере?
— Они мне неизвестны. Я могу высказать только свое личное мнение, если вам угодно его знать.
— Я вас слушаю, — сказал А. Г. Головко.
— С начала войны мы на Севере не только не получили никаких подкреплений, а, наоборот, у нас забрали на другие направления восточного фронта часть ударной авиации. Мои наблюдения подсказывают, что ни по составу [175] сил, ни по настроению войск предпринять активных действий на суше мы уже не в состоянии.
— Какие задачи стоят перед вашей авиацией?
— Нарушать морские и сухопутные коммуникации. Бомбить Мурманск, Архангельск, Полярный, топить суда, разрушать железную дорогу, бомбить поезда.
— Хоть за вас и думает фюрер, как мы теперь знаем, но все же, что вы сами думаете о дальнейшем ходе войны?
— Я не могу видеть так далеко вперед, но мне кажется, что конец войны будет не таким, каким мы его представляли 22 июня 1941 года.
Немецкий офицер на допросе у командующего Северным флотом не покривил душой, не скрыл своих истинных чувств, вызванных неудачами гитлеровских войск на восточном фронте. Спустя некоторое время мы прочли в газетах, что в числе других военнопленных он подписал воззвание к солдатам и офицерам германской армии с требованием прекратить преступную, кровопролитную войну.
Размещенные в Мурманске и его пригородах склады и судоремонтные предприятия флота страдали от частых бомбардировок. Начались перебои в снабжении запасными частями и техническими материалами, нарушались графики ремонта кораблей. Экипажи более выносливых и менее капризных тральщиков и сторожевиков, имеющих пароэнергетические установки, обходились собственными силами, плавали, как тогда выражались, на энтузиазме машинных команд. Сменившись с дозора, корабли возвращались в базу, и моряки вместо отдыха принимались за ремонт механизмов. В какой-то мере нас выручало то обстоятельство, что двигатели катеров МО и моторы гидросамолетов МБР-2 были одной марки и модификации, что обнаружилось совершенно случайно.
Самые большие трудности выпали на долю флагманского механика соединения инженер-капитана 3 ранга М. П. Захаревича. Когда он заходил на КП, я сразу догадывался о цели визита.
— Что, опять пора моторы перебирать?
— Так точно.
— Вы же, кажется, совсем недавно их перебирали?
— Недавно, это верно. Так ведь они с тех пор уже успели вон сколько накрутить. Меньше надо катера гонять.
— Ну, а за подводными лодками вы, что ли, будете бегать? Лучше скажите, сколько часов после очередного ремонта они смогут работать? [176]
— Теперь уже только половину их полного моторесурса.
— А дальше что?
— Потом последняя переборка.
— И что тогда?
— Тогда уже будем вертеть моторы, пока не рассыплются на части.
Но время шло, моторы крутились, а катера «бегали» сражались. И так до самого конца войны. Авиационные моторы ГАМ-34 выдержали испытание и боем, и временем. Летчики и катерники признательны советским конструкторам, инженерам и рабочим за то, что своим талантом и трудом они помогли флоту в опасные для Родины дни. [177]