В Заполярье на «Авроре»
Еще в 1928 г. начальник Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе Юрий Федорович Ралль и комиссар Яков Васильевич Волков начали добиваться омоложения командного состава учебных рот. И вот такое решение состоялось. Жребий пал на наш выпуск. Николая Чулкова и Гаврилу Коновалова назначили начальниками курсов. Это считалось головокружительным повышением, особенно для недостаточно опытных, не послуживших как следует на флоте людей. Алексея Журавихина, Ксенофонта Цендровского, Николая Иванова, Павла Ипатова и меня назначили командирами рот. Несмотря на высокие должности, нас такое перемещение вовсе не радовало, уходить с кораблей на берег в самом начале службы никому не хотелось.
В октябре 1929 г. я навсегда расстался со своим дивизионом. В. Н. Даймитов пробовал задержать меня, бегал, как он выражался, ругаться в штаб, но там ему ответили, что уже получен приказ наркома и оспаривать его по поводу какого-то флаг-секретаря никто не станет. Василий Николаевич прощался со мной, как с родным сыном. Напутствуя, советовал не засиживаться на суше и скорей выбираться снова на корабли.
Ленинград встретил меня традиционным мелким осенним дождиком. На Васильевский остров с его верфями, Гаванью, [68] стоянками боевых кораблей и Военно-морским училищем я въехал на извозчике, как в ворота родительского дома.
В душной дежурной комнате училища меня окружили однокашники, тоже прибывшие по новым назначениям. После беглого обмена впечатлениями о службе на кораблях мы пошли к начальнику строевого отдела Н. Б. Павловичу, которого многие из нас знали по службе на линкоре «Парижская коммуна». Он усадил нас вокруг большого стола, а сам, расхаживая широкими шагами по кабинету, объяснял наши задачи, подкрепляя сказанное для большей убедительности примерами из флотской жизни. Как всегда, он был энергичен, жизнерадостен, полон тонкого юмора. Я скромно сидел в конце стола, переживая разлуку с кораблем и морем. От опытного глаза Николая Брониславовича не ускользнуло мое настроение.
— У вас такой вид, будто вы разжевали лимон, — сказал он мне. — Не показывайте, молодой человек, своего кислого лица подчиненным. Помните, что училище для них — храм науки, что каждый, поступая в него Иванушкой-дурачком, думает выйти Иваном-царевичем. Так не оскверняйте их лучших чувств своим скепсисом. Не место красит человека. Да что мне вам толковать, ведь не прошло и двух лет с того дня, как вы сами вылупились из этого яйца. И потом не забывайте, что в конце концов здесь тоже флот. При желании совершенствоваться можно и в училище. У вас впереди целая жизнь. За делом незаметно пролетит зима, тронется лед, а следом и мы уйдем в море.
Павлович был сто раз прав, но упрямое желание уйти служить на корабль преследовало меня долго и неотступно.
Мы, молодые воспитатели, постепенно стали привыкать к своему положению. Почти ничего нового в нашей работе не было, но специфические особенности, присущие учебному заведению, и некоторые трудности, конечно, были.
В то время училище составляли четыре курса — один подготовительный и три специальных. Меня определили командиром роты на первый курс. Ежедневно я приходил на службу до утреннего подъема курсантов и возвращался домой после того, как они отходили ко сну. Мой непосредственный начальник С. И. Луковников, человек уже немолодой, не отличался особой требовательностью. Когда-то он был пехотным офицером в царской армии и в силу некомпетентности в морских вопросах брал на себя лишь функции общего руководства курсом да строевой подготовкой. Все же заботы, связанные с воспитанием подопечных, а также с [69] повседневной жизнью, возлагались на нас, двух молодых командиров рот.
Чтобы подготовить квалифицированных флотских командиров, преданных Советской Родине и Коммунистической партии, чтобы правильно воздействовать на формирующиеся характеры, надо уметь проникнуть в духовный мир своих подопечных, знать их настроения, нужды и запросы, словом, жить одной с ними жизнью. Мы были с курсантами повсюду: и на уроках, и на комсомольских и партийных собраниях, а в дни отдыха — на экскурсиях. На занятиях у курсантов часто возникали вопросы, кому-то что-то было неясно. Обсуждение возникших проблем происходило в перерывах между лекциями, за советами они обращались не только к преподавателям, но и к нам, своим командирам. Мы гордились доверием и расположением воспитанников и потому тщательно готовились к занятиям, просиживая вечера за учебниками.
Начальник курса С. И. Луковников был беспартийным, а так как штатный политработник на курсе не полагался, то осуществлять партийное руководство приходилось все тем же командирам рот и коммунистам из числа слушателей. Собрания всегда проходили активно и деловито. Отмалчиваться на них нам казалось не только неприличным, но и недопустимым. И начальник училища, и комиссар внимательно следили за нашей работой. Они часто собирали нас, чтобы узнать, какие трудности мы испытываем. Нам нравилась спокойная, деловая атмосфера собраний. Это были наши университеты, где мы приобретали опыт партийной работы.
Однажды начальник училища Ю. Ф. Ралль проэкзаменовал нас по вопросам морской тактики и убедился в том, что наши знания начинают выветриваться.
— Надо привлечь вас, товарищи, к преподаванию, — решительно заявил он, пряча улыбку в своих аккуратно подстриженных усиках, — а то вы, чего доброго, за хозяйственными делами не только маневрирование, но и таблицу умножения забудете.
Так мы стали кроме командиров рот еще и помощниками преподавателей. Моим шефом оказался бывший командир броненосца старый моряк и опытный артиллерист С. С. Коль. Его внешний вид был идеален: до синевы выбритые щеки, костюм отутюжен, складки на брюках остры — того и гляди порежешься, воротничок и манжеты белоснежны и накрахмалены. Свой предмет он вел увлекательно и живо, говорил кратко, ясно и образно. Я сознавал, что Коль может [70] свободно обходиться без моей помощи, но он постоянно загружал меня поручениями, стремясь углубить мою тактическую подготовку: то поручал выписать из английского справочника Джейна тактико-технические элементы некоторых кораблей, то проверить чьи-либо расчеты. В общении он всегда был со всеми одинаково внимателен, вежлив и терпелив при разъяснении даже самых несложных понятий.
В свободные минуты строевой командный состав изредка собирался в одном из помещений училища, где обсуждались служебные дела, флотские новости, события дня, а то и просто разыгрывали кого-нибудь из коллег, чаще всего того, кто шутку воспринимал всерьез. Иногда к нам заходил заместитель начальника училища Н. Б. Павлович, и мы просили его рассказать о порядках в Морском кадетском корпусе, который он закончил. Наш начальник всякий раз вспоминал какую-нибудь интересную историю из жизни этого привилегированного учебного заведения.
— Разные тут учились люди, — говорил он задумчиво. — Одни из них были детьми потомственных моряков и учились добросовестно, видя в морской службе свое будущее. Из таких выходили Нахимовы и Бутаковы. Другие, как правило дети знатных родителей, были либо лоботрясами, либо беспечными, как, скажем, князь Трубецкой. Будучи командиром миноносца, он часто ломал свой корабль, правда, потом ремонтировал его, кормил и одевал команду за собственный счет. Для таких, как он, пребывание в корпусе было лишь скучной необходимостью. Им и оценки-то за успеваемость или, вернее, за неуспеваемость выставляли, как мы говорили тогда, не за знания, а за звания.
Для прохождения курсантами практики по специальности на Балтийском море был создан отряд учебных кораблей, в который вошли Краснознаменный крейсер «Аврора», учебные суда «Комсомолец», «Ленинградсовет» и «Красный Ленинград», парусные шхуны «Учеба» и «Практика», а также несколько рейдовых катеров. Командовал соединением по совместительству Ю. Ф. Ралль, комиссаром был Я. В. Волков, начальником походного штаба — Н. Б. Павлович.
Сразу после майских праздников училище начало готовиться к корабельной практике курсантов. Меня назначили на «Аврору» вахтенным начальником и командиром роты [71] курсантов. Вместе со мной на корабль прибыли мои однокашники: Ксенофонт Цендровский — на должность младшего штурмана и Алексей Журавихин — на должность младшего артиллериста.
На Большом Кронштадтском рейде мы отрабатывали организационную задачу: изучали обязанности по заведованиям, по тревогам и авралам, оттачивали слаженность действий на боевых постах, взаимодействие боевых постов и боевых частей. В Лужской и Копорской губах отрабатывалось одиночное плавание корабля, в ходе которого выполнялись артиллерийские стрельбы сначала личным составом корабля, а затем курсантами.
Зачеты на право действовать в открытом море мы выходили сдавать в центральную часть Балтики, в район острова Готланд. Командиры рот обязаны были вместе со своими подопечными выполнять все действия по кругу обязанностей соответствующих корабельных специалистов. Имея некоторый практический опыт службы на кораблях, мы быстро входили в отведенную нам роль и, исполняя обязанности вахтенных начальников, не удивлялись нелепым, на первый взгляд, докладам вахтенных сигнальщиков:
— Товарищ вахтенный начальник, Абрек пристает к Лене, — понимая, что это посыльное судно «Абрек» подходит грузиться углем к топливной барже «Лена».
В дни стоянок корабля на рейдах курсанты тренировались в управлении шлюпкой. Этот старый морской прием очень многое дает будущему командиру, развивает выносливость, глазомер, наблюдательность, чувство ответственности, решительность, умение самостоятельно мыслить, приучает смело встречать опасность. Тренировки проводились методом «от простого к сложному». Сначала мы показывали, как надо управлять шлюпкой на веслах и под парусом, затем с мостика корабля флажными сигналами заставляли курсантов выполнять самостоятельно то или иное упражнение.
Однажды во время учения, когда засвежел ветер и было приказано взять два рифа, я заметил, что какой-то барказ, опасно кренясь, продолжает ходить под полными парусами. В бинокль я видел, как командир барказа, закусив ленточки бескозырки, чтобы ее не сдуло, упорно работал рулем, не допуская губительного крена при сильных порывах ветра. Пришлось лихачу приказать подойти к трапу.
— Курсант Магомет Гаджиев по вашему приказанию прибыл! — громко, с сильным кавказским акцентом доложил курсант, еще не успевший остыть от борьбы со стихией. [72]
— Почему вы, товарищ Гаджиев, не исполнили сигнала взять два рифа, хотя ответили, что поняли его?
— А я не боюсь такого ветра.
— Да разве вы не знаете, что рифы берутся затем, чтобы не сносило с курса шлюпку, а не из-за боязни перевернуться.
— Знаю, но не верю этому. По-моему, рифы вяжут больше для того, чтобы какого-нибудь зеваку не опрокинуло налетевшим шквалом.
Доля истины в его суждениях была. Приведенные им доводы заставили меня изменить свое мнение и ограничиться внушением. Этого молодого аварца я встретил через десять лет в Полярном, когда он прибыл с назначением в штаб флота. Но горячий, влюбленный в свое дело подводник надолго усидел на берегу и в первые же дни войны ушел на подводную лодку. Капитану 2 ранга Магомету Имадутиновичу Гаджиеву суждено было прославить свое имя. На его личном боевом счету к июню 1942 г. было десять потопленных кораблей и транспортов противника. Подводные лодки руководимого им 1-го дивизиона в сложных условиях Баренцева моря действовали смело, расчетливо и дерзко. 13 июля 1942 г. подводная лодка «К-23», на борту которой находился М. И. Гаджиев, возвращаясь в базу после успешного похода, подверглась атаке вражеской авиации и сил ПЛО и погибла. Отважный подводник в октябре 1942 г. был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
Сборы в дальний поход продолжались десять суток. Наш путь лежал в Архангельск вокруг Скандинавии и Кольского полуострова с заходами в порты Норвегии и Мурманск. Экипажи кораблей тщательно готовились, запасаясь всем, что могло понадобиться в пути. «Комсомолец» набивал объемистые трюмы углем, мешками с мукой и крупой, ящиками с табаком и макаронами, бочками с рыбой и солониной.
К нам на практику прибыли слушатели Военно-морской академии и ее преподаватели. Несмотря на большое количество командного состава, оказалось, что ходовую вахту могут нести всего три человека: мои новые товарищи по службе Борис Хомич, будущий вице-адмирал, Виктор Швецов (это штатные вахтенные начальники) и я. Стажеры из академии специализировались по инженерному профилю и несли самостоятельную вахту по механической части. Правда [73] иногда их ставили нашими помощниками. Они были старше нас по возрасту и должностным категориям, что сильно смущало и нас, и их. Многие слушатели, до того как выдвинуться на руководящие посты, плавали очень долго, но кто машинистом, кто кочегаром, а кто электриком, поэтому на ходовой вахте им можно было доверить немногое.
Из Балтийского моря корабли выходили проливом Зунд. В самом узком, опасном для плавания, месте, невзирая на темное время суток, от услуг лоцмана отказались. Начальник кафедры кораблевождения училища И. Н. Дмитриев, выполнявший в походе обязанности флагманского штурмана отряда, не позволял даже заикаться об этом, считая оскорблением для советских моряков.
— Терпеть не могу этих лоцманов, — говорил Иван Николаевич. — Их вызывают не мореплаватели, а так называемые гореплаватели, которые боятся ответственности и не жалеют государственной казны. Все лоцманы — сущие нахалы. Жрут водку да еще требуют на закуску черной икры.
Истинный моряк, он, несмотря на пожилом возраст, почти все время находился на мостике. И. Н. Дмитриев был строг и требователен к старшему штурману корабля Александру Евгеньевичу Пастухову и его помощнику Ксенофонту Цендровскому, требуя предельной точности вычислений, аккуратности записей, чистоты ведения карты. Сам он с поразительной ловкостью и быстротой брал пеленги и определял место крейсера в море, а своими знаниями особенностей плавания в северных широтах удивлял даже такого бывалого моряка, как Ю. Ф. Ралль.
В проливах часто попадались встречные суда, сновали каботажники, медленно ползли громоздкие паромы, расхождение с которыми требовало ювелирного мастерства.
В Каттегате и Скагерраке стояла хорошая погода, и любопытных на верхней палубе из числа свободных от вахты было хоть отбавляй. Мы вывесили на шкафуте карту маршрута следования, у которой всегда толпилось много народу. Часто возникали импровизированные беседы. Задавались тысячи вопросов, на которые не всегда находились ответы. Это заставляло нас дополнительно заниматься самообразованием.
Северное море встретило нас приличным штормом, который словно смыл всех с верхней палубы и надстроек, оставив только вахту. Даже видавшая виды «Аврора» поскрипывала всем корпусом, словно жалуясь на преклонный возраст. И действительно, с усилением шторма озверевшие волны стали обрывать покрытую медными листами деревянную [74] обшивку подводной части корпуса. Пришлось снизить скорость старого крейсера, а следовательно, и всего отряда.
До Бергена мы долго шли узкими извилистыми фьордами, будто плыли по реке. При входе в Берген с «Авроры» прозвучали залпы салюта нации. Хозяева ответили залпами из крепостной пушки. Наш крейсер оказался старшим по рангу в Бергенском порту, и корабли всех государств, соблюдая морские традиции, поднимали флаги утром и спускали их вечером, равняясь на «Аврору». Игнорировал этот ритуал только американский парусник, поскольку в то время США не признавали Советский Союз как суверенное государство.
К несчастью, в первый же день пребывания в Бергене на нашем корабле произошел трагический случай. Корабельные правила предписывают не приближаться к механизмам, имеющий открытые вращающиеся детали. Один из моряков-машинистов И. Ковригин пренебрег этим правилом, его зацепило мотылем двигателя, и он погиб. В день похорон на наших кораблях и на кораблях других государств были приспущены флаги. Несмотря на официальный запрет, соблюдая траурную церемонию, приспустило флаг и судно Соединенных Штатов Америки. На похоронах нашего товарища, повинуясь общечеловеческим чувствам, присутствовало очень много норвежцев, главным образом простых тружеников.
Берген — промышленный город и большой океанский порт. В торговом порту мы видели обширную механизированную причальную линию, доки и вместительные склады. В промышленности главное место занимали судостроение и ремонт коммерческого морского транспорта. Это город-труженик, город моряков, докеров, портовых рабочих, рабочих промышленных предприятий. В часы же вечернего отдыха Бергенский рейд и прилегающие к нему фьорды заполнялись катерами, на которых прогуливались целыми семьями. Кто-то из посетивших нас норвежцев сказал, что моторка для норвежца то же самое, что автомобиль для американца, — знак престижа и признак преуспевания.
Были и увольнения на берег. Члены экипажей «Авроры» и «Комсомольца» стайками рассыпались по городу, осматривая его достопримечательности, наблюдая быт и нравы норвежцев. За ними по пятам ходили большие группы горожан, которые интересовались жизнью советских моряков и восхищались взаимоотношениями краснофлотцев и командиров, дисциплиной спаянного воинского коллектива. Местные газеты помещали восторженные отзывы о нашем ансамбле [75] песни и пляски, о дружеских встречах с русскими, об их образцовом поведении, широте интересов, образованности.
Но вот подошел к концу визит «Авроры» и «Комсомольца». Все набережные покрылись пестрыми толпами провожающих, на рейд высыпали флотилии катеров и шлюпок. В день нашего ухода из Бергена, как по заказу, ярко светило солнце, с юга дул легкий ласковый ветер. Под марш духового оркестра мы снялись с якоря и простились с этим прекрасным городом и его радушными жителями.
Проследовав неспокойным Норвежским морем до Лофотенских островов, отряд снова вошел в тихие фьорды. В их рукавах хорошо укрываться от волны, но плавать опасно: собьешься с курса — и сотни подводных скал в одну минуту распорют днище корабля. В прилив они прячутся под водой, а в малую воду обнажаются и зловеще чернеют на поверхности. Штурманам и командирам тут нужен глаз да глаз. В одном стесненном проходе нас напугал кит, вынырнувший перед самым носом корабля, чью черную спину мы приняли за скалу. Даже всегда уверенный в своих расчетах И. Н. Дмитриев и тот поспешил скомандовать рулевому: «Право на борт. Обходить опасность». В другом случае мы, доверясь английским картам, ошиблись в определении уровня воды в океане, и, проходя проливом у порта Тромсё, оба корабля коснулись килем грунта. К счастью, касание не было аварийным.
Самую северную оконечность Европы — мыс Нордкап огибали с юга, фьордом. В ущельях его высокого скалистого берега белел старый снег. Порсангер-фьордом вышли в холодное Баренцево море, а на следующий день уже подходили к Кольскому заливу.
Встали на якорь на рейде Мурманска. С корабля маленький городок выглядел угрюмым и убогим. Здесь имелось всего два каменных здания — гостиница «Арктика» и баня, все остальные постройки были деревянными. Сойдя на берег, мы с Алексеем Журавихиным поднялись на высокую сопку — город и его окрестности лежали перед нами как на ладони. Обжитой нам показалась лишь узкая полоса побережья. Но порт уже шумел: стояли под погрузкой транспорты, сдавали улов траулеры, ждали своей очереди разгружаться или загружаться на рейде суда, сновали по гавани буксиры и катера. Вот он, незамерзающий порт, выход из которого в открытый океан свободен круглый год и не подконтролен другим государствам. Вот они, океанские ворота Родины! [76]
Я взял на память кусок Кольского синего гранита. Кто знал, что через три года долг службы вновь приведет меня к этим голым скалам, и на долгие девятнадцать лет суровый заполярный край станет моей судьбой!
Белое море в районе Двинского залива чем-то напоминало Балтику: такие же низменные берега, поросшие лесом, такие же маленькие глубины. По устью Северной Двины мы не шли, а ползли. Главная ходовая ее протока узкая, извилистая, вся запружена плотами. Это пища ненасытных лесозаводов, которые раскинулись по правому берегу реки на десятки километров. И всюду возвышались штабеля бревен и теса, стояли под погрузкой транспорты-лесовозы — и английские, и норвежские, и многие другие. Кажется, все тут было сделано из дерева: дома, заборы, мостовые, причалы, баржи, мотоботы. Архангельск вытянулся вдоль Северной Двины в одну улицу, которой, казалось, не будет и конца. Он начинался небольшими рыбачьими поселками, потом шли лесопильные и другие заводы, образующие пригород.
Якоря мы отдали против огромного полуразрушенного собора, возвышавшегося посредине центральной площади, которую пересекала главная улица города, названная в честь Павлина Виноградова — героя гражданской войны, сражавшегося и погибшего в годы борьбы против иностранных интервентов и белогвардейцев. Все дни нашего пребывания в Архангельске были заполнены встречами с тружениками города. Незаметно настало время собираться в обратный путь.
Теперь шли открытым морем, не укрываясь в фьордах. Мыс Нордкап обогнули с севера. Ненадолго заглянули в маленький норвежский порт Христианзанд, населенный моряками и рыбаками. Там командиру нашего соединения нанес визит вежливости комендант крепости в чине генерала. Он прибыл на «Аврору» в парадном мундире, расшитом золотом, и в треугольной шляпе с красными перьями. Вид его был весьма импозантен. Представителю страны нашего пребывания был оказан достойный прием.
Больше всего нас удивила свобода посещения приморской крепости Христианзанда. Там среди батарей береговой обороны, как в парке, гуляла публика. Прохожие свободно обменивались репликами с часовыми. Посещать крепость не разрешалось только иностранным военным, да и то если они появлялись в форменной одежде, но стоило облачиться в гражданское платье, как их никто не задерживал.
В Христианзанде нас принимали так же тепло и радушно, как и в Бергене. [77]
В общем, поход Краснознаменного крейсера «Аврора» и учебного судна «Комсомолец» завершился успешно. Моряки — краснофлотцы, старшины и командиры — получили хорошую практику плавания в северных широтах.