Глава третья.

Наши командиры

Командный состав крейсера «Коминтерн»{1} делился на три категории. Ведущие должности — командира корабля, старпома и старших специалистов — занимали бывшие офицеры царского флота. Вахтенные начальники, они же плутонговые и ротные командиры, были из старшин, выдвинувшихся в период войны и революции. Наиболее малочисленную группу младших специалистов составляли краскомы — молодежь, окончившая военно-морские училища уже после революции.

Отношение краснофлотцев к командирам было неоднозначным. Командиры рот стояли к нам ближе всех, их служебная деятельность протекала на наших глазах, они были понятнее больше остальных, нескольку отличались от нас лишь возрастом да положением. В краскомах мы видели будущее советского флота, на них мы стремились быть похожими.

Старые офицеры заслуженно считались мастерами своего дела. Управление кораблем и его вооружением фактически было возложено именно на них. Сложная машинная и приборная техника была нам еще пока недоступна, и перед их знаниями мы преклонялись. Однако любой случай нечуткого отношения с их стороны, грубое или обидное слово, малейший признак иронии по отношению к нашим, коммунистическим идеалам настораживали нас. Командир крейсера И. П. Шабельский, появлявшийся на ходовом мостике только с выходом корабля в море, был уважаем командой. Но одно его необдуманное высказывание — «я служу сейчас, как служил и при царе, затем, чтобы прокормить семью», преследовавшее, собственно, цель показать, что он так же, как и все, зарабатывает хлеб собственными руками, — несколько насторожило и оттолкнуло нас. Мы-то считали его идейным союзником. [23]

Старшие специалисты — артиллерист Сергей Винкстерн и штурман Константин Беспальчев — старались быть строгими, но справедливыми, правда, держались несколько обособленно, и мы, вероятно несправедливо, считали их заносчивыми.

До нас доходили слухи, что среди части командного состава бытуют оскорбительные шуточки по поводу восстанавливаемых кораблей, делаются прозрачные намеки на то, что, мол, царь строил большой, мощный флот, нам же, по бедности, приходится плавать на захудалом старье. На комсомольских собраниях мы резко критиковали подобные высказывания, разбирали случаи грубости со стороны командного состава, называя таких командиров «отрыжками царского режима» Осуждали и казенный подход к делу, аполитичность и замкнутость некоторых наших начальников, оторванность их от масс, зазнайство и пренебрежительное отношение к нижним чинам. Подолгу спорили о правильных формах взаимоотношений молодых краснофлотцев со старшинами и командирами.

Комиссар крейсера «Коминтерн» Константин Годун пользовался всеобщей любовью. Он был не только грамотным политработником, но и технически подготовленным военным специалистом. В дореволюционном флоте он служил радиотелеграфистом. Умел вдохновенно и убедительно говорить, спокойно и логично рассуждать, проявлял отеческую заботу о людях. Любой моряк знал, что Годун терпеливо его выслушает, даст хороший совет, окажет реальную помощь, непременно заступится за обиженного, строго, но справедливо накажет провинившегося. В нем удачно сочетались обаяние, деловая серьезность и суровая строгость. К нему часто обращались за советом бывшие офицеры, не только как к старшему по службе, но и как к умному и более подготовленному к новой жизни человеку.

О революционных заслугах комиссара, его подпольной работе, об отваге, проявленной в гражданскую войну, ходили легенды. Тепло и правдиво писал о бесстрашном революционном матросе Косте Годуне Всеволод Вишневский. В 1927 г. появилась пьеса Бориса Лавренева «Разлом», главная роль в которой отводилась матросу-большевику Артему Годуну. Именно биография нашего комиссара вдохновила писателя на создание этого героического образа.

Комиссар исправно ходил на комсомольские собрания, помогал нам разбираться в сложных жизненных ситуациях.

— Вы поймите, товарищи, — говорил он, — бывшим [14] офицерам нелегко привыкать к советским порядкам. Раньше по уставу было положено беспрекословное повиновение нижних чинов старшим. У нас же нового корабельного устава пока нет, а подчиненные мало того что смотрят на все критическим глазом и не хотят механически исполнять приказания начальства, но еще стремятся проявлять инициативу, вносить свои предложения, во всем принимать активное участие. Наша пролетарская дисциплина по своей природе является сознательной, поэтому подчинение командирам и начальникам должно быть полным и беспрекословным, если, конечно, приказание не окажется абсурдным или явно враждебным.

Разоблачая маловеров и скептиков, комиссар говорил, что задача возрождения военно-морского флота будет выполнена — такова воля партии, и недалек тот день, когда советские моряки будут плавать на новых, современных кораблях.

За И. П. Шабельского комиссар заступался, говорил, что не подведет он Советскую власть, что безразличие его напускное, а мы должны ценить его как опытного морского специалиста, способного наставника молодых краснофлотцев.

Старшины рот поддерживали с боцманами тесный контакт. Мы отвечали за порядок в жилых помещениях, они — на верхней палубе. Главным боцманом, старшиной над старшинами, был на «Коминтерне» Игнат Лукич Кандалов. Высокий, широкоплечий, он ходил по палубе твердой неторопливой походкой. Близко посаженные желтые глазки на скуластом, побитом оспой лице смотрели остро а внимательно, топорщились жесткие, непокорные усы.

Боцманская каюта размещалась у входа под полубак. Чтобы наблюдать за верхней палубой, дверь в каюту Кандалов никогда не закрывал. Его часто можно было видеть с железной кружкой в руках, гоняющим чаи то в одиночестве, то в обществе соратников — боцманов Григория Меркулова и Кузьмы Клейменова. Кандалов прослужил на флоте 22 года и знал свое дело в совершенстве, за что снискал расположение командира и любовь старпома.

Наиболее сложной и трудоемкой баковой операцией считалась съемка с якорей при выходе корабля в море, но под руководством Игната Лукича она выполнялась быстро и минимальным количеством людей. Были у него для этой цели свои простые приспособления, усовершенствования и одному ему известные приемы. В минуту досады или в сильном раздражении главный боцман любил выругаться, но, строго [25] предупрежденный комиссаром, перед которым испытывал трепет, делал он это в каюте при закрытых дверях. В былые времена Кандалов бивал матросов, имел на этот счет и свою «философию». «Комиссар требует действовать на сознание, — говорил он. — Оно можно, конечно, и поговорить, если другого дела нет, но слова от сачков, что под шлюпочными чехлами в холодке припухают, когда другие в поте лица надрываются, как от стенки горох отскакивают, да и времени на дипломатию говорильни уходит пропасть. А как по харе смажешь — в момент просветление мозгов наступает. После, конечно, можно и пару слов добавить, чтоб знал, сукин сын, за что бит был».

Однажды поздним вечером поднимали гребной катер не по авралу, а одной подвахтой. Народу было немного, и тали шли со скрипом, хотя напрягали все силы. Вдруг Кандалов заприметил, что Еся Федякин повис на лопарях и не тянет, а лишь опирается на них. Боцманское сердце не выдержало, и он со всего маху огрел сачка сзади медной цепью от дудки. Еся взвизгнул от боли, кинулся на обидчика:

— Ты чего, старая шкура, дерешься?!

— Ну вот уж, и пошутить нельзя! Интеллигенция... — презрительно бросил боцман и пошел прочь.

Заходил ли разговор о хлебе, порядках, людях — Игнат Лукич неизменно сокрушался, что все теперь изменилось к худшему.

— Ну какой теперь воздух? — возмущался оп. — Вот раньше был воздух так воздух! Не дышишь, а пьешь, бывало!

Или:

— Матрос нынче пошел мелкий, пузатый, прожорливый и сановитый. Вот раньше были матросы так матросы! Богатыри!

При этих словах Кандалов как-то накатил бочонок себе на спину и, кряхтя, отнес в шкиперскую кладовую. А в бочонке-то было десять пудов свинцового сурика.

Шабельский не раз приглашал боцмана бороться, но тот, смущаясь, отказывался:

— Ну что вы, ваше... то есть товарищ командир. У меня и времени-то нет, да и не дай бог косточку какую вам свихну. Начальник ведь, что ни говори.

И. Л. Кандалов признавал авторитет только командира и старшего помощника. Шабельский звал главного боцмана Лукичом и приглашал после каждого смотра советоваться, как лучше устранить те или иные неполадки на верхней [26] палубе. Старпом здоровался с боцманом за руку, называл по имени и отчеству. Область деятельности штурмана, артиллериста и механика главною боцмана не касалась, к ним он относился со сдержанным почтением, всех же прочих старших чинов Игнат Лукич считал ниже себя, поскольку получал жалованье больше любого из них и владел недвижимой личной собственностью на Корабельной стороне.

Старший помощник командира корабля Илья Борисович Ковтунович, видя неопытность старшин рот, каждый день собирал их вместе с боцманами у себя в каюте для разбора замечаний, учебы и инструктажа. Новый Корабельный устав тогда еще только составлялся, и старпом учил нас, исходя из своих знаний, опыта и понимания задач.

Выполнив указания старпома, мы докладывали, что получилось. Он внимательно выслушивал, отменял неудачные решения в узаконивал то, что пришлось к месту. Он вел записи в толстой, хорошо переплетенной тетради. На ее широких плотных ластах фигурировали фамилии и должности членов команды, и для каждого были обозначены роль и место по боевой, водяной и пожарной тревогам, определялись обязанности по приборкам, погрузкам угля и боезапаса, постановкам на якорь и швартовы.

Однажды мы увидели на обратной стороне обложки этой тетради написанный крупным аккуратным почерком отрывок из самодеятельной поэмы:

Ковтунович, как и многие его современники, признавал только, как он выражался, «классический флот», в котором главную роль играли линейные корабли. Позже жизнь опровергла эти представления, но тогда мы думали, что стихи эти выражают пренебрежительное отношение к проблеме создания Рабоче-Крестьянского Красного Флота, которая нас всех так волновала, что этот умный, интеллигентный моряк не видит или не понимает простых вещей, сомневается, колеблется и как будто не весь с нами. Не обходилось и без стычек. В старом флоте вызов команды наверх сопровождался не только звоном колоколов громкою боя, но и дудкой, которой подавалась команда «Унтер-офицеры к люкам». По этой команде они становились у трапов и подгоняли [27] бегущих наверх матросов окриками и цепочками. Старпом хотел, чтобы и на «Коминтерне» старшины стояли и наблюдали, насколько энергично бегут их подчиненные. Мы наотрез отказались выступать в этой роли. Ковтунович долго спорил с нами, но воплотить в жизнь свою идею не решился. Старпом не терпел беспорядка, неаккуратности. Притянув к себе за рукав нарушителя формы одежды или распорядка дня, Ковтунович кричал ему прямо в ухо:

— Пять суток ареста, флотский!

Если виновный молчал, все этим и заканчивалось, если начинал оправдываться, получал трое суток дополнительно. Когда кто-нибудь из кочегаров, появившись наверху незамеченным, оставлял угольный след на выдраенной палубе, взыскание за потерю бдительности ожидало всю вахту на юте.

Однажды, обойдя корабль на шлюпке, Ковтунович вернулся чернее тучи и сразу вызвал к себе старшин рот и боцманов.

— Тысячу раз я запрещал плевать или бросать что-либо за борт, — стукнул он кулаком по столу. — Ваши подчиненные ведут себя, как дикари. Ступайте, устраните безобразие, которое не смогли заметить, а виновный пусть придумает себе наказание к зайдет ко мне.

Оказывается, из помещения моей роты кто-то выплеснул в иллюминатор миску жидкой пшенной каши. Желтый след протянулся по свежей шаровой краске до самой ватерлинии. За это упущение я получил двадцать суток без берега — командир в ответе за все. [28]