К Берлину!
Много дней танкисты сражались в отрыве от общевойсковых армий. Прошли более трехсот километров. Боевые порядки растянулись. Горючего нет, не хватает боеприпасов. Вызвал меня Богданов, ткнул пальцем в карту:
— Ищи, где здесь твоя артиллерия. Собери ее в течение двух суток. Но не отрываться от корпусов.
Значит, надо выводить артиллерию вместе с корпусами. Давно пора. Силы наши иссякают. В ожесточенных боях за освобождение Польши армия потеряла более пятисот танков и самоходок.
Гитлеровцы отошли на западный берег Вислы и взорвали все мосты. Мы уже в предместьях Варшавы, но дальше продвинуться нет сил.
Армию вывели во второй эшелон. Прибывают люди. Получаем технику. Штаб разрабатывает новую наступательную операцию.
Я еще очень слаб. Раньше мог десятки километров пройти пешком и не почувствовать усталости. Теперь пройду немного, и уже ноги отказывают. Даже в машине ездить тяжело. Хочется лечь и спать, спать. Меня опять вызвал Богданов. У него сняли гипс. У меня же рука как камень, кажется, тонны весит. За ужином я заснул. Семен Ильич разбудил, потащил в штаб. Боевого приказа еще нет. Но Богданов велит Радзиевскому еще раз проверить готовность к наступлению.
Креплюсь. Уж если вернулся, должен работать. А дел уйма. С. Н. Фадеев доложил, сколько удалось восстановить пушек и самоходок. Жалуется, что боеприпасов совсем нет. Начальник строевого отдела капитан А. Ф. Рабин [292] докладывает, что все подразделения пополнены людьми. Начальник отдела кадров подполковник И. У. Головко представил сотни наградных листов, разложил их в двух папках — в одной документы, которые утверждаются моим приказом, во второй — приказом Богданова. (В управлении армии только мы вдвоем имеем право награждать от имени правительства.) Все это надо прочесть, продумать, решить. А потом поехать в корпуса, там тоже хватает работы. Напрягая все силы, стараюсь больше двигаться: чем больше сидишь, тем труднее вставать. Наконец не выдержал. Еду в полевой госпиталь. Прошу начальника, хирурга майора Л. В. Нотик:
— Что хотите делайте. Не могу больше.
У Нотик не только искусные руки, но и нежное, чистое сердце. Она внимательно осмотрела меня, а потом взяла большой нож и решительно разрубила гипс. Стало легче. Рассматриваю руку. Красная, со сквозной дыркой в локте. Но живая, моя!
— Вы действительно волшебница, — говорю я этой милой женщине, чьи сильные руки спасли жизнь сотням людей.
Меня вызвал командующий артиллерией фронта генерал В. И. Казаков. У него был и генерал авиации С. И. Руденко. Поздравили меня с выздоровлением и с награждением орденом Ленина. Я посетовал, что тяжело мне после ранения.
— А как ваша семья? — спросил Руденко.
Я ответил, что жена живет в Саратове, за всю войну я ее не видел.
Через несколько дней к штабу подкатила машина, и из нее вышла Дора Григорьевна. Оказывается, Руденко приказал посадить ее в попутный самолет. Забота, которой окружила меня жена, ускорила выздоровление. Работать стало намного легче.
Мы на дружественной, много выстрадавшей польской земле. Поляки смотрят на нас как на избавителей, всюду встречают со слезами радости. Умоляют об одном: не уходить, не оставлять их. Некоторые с недоверием, с какой-то боязнью спрашивали; «Не вернутся ли немцы?». [293] Побывал в 3-м корпусе, которым теперь командует генерал-майор Н. Д. Веденеев. Оба обрадовались встрече.
Здесь я узнал, что западнее Люблина в засаду попала батарея 126-го дивизиона гвардейских минометов. Гитлеровцы окружили ее. Ракетчики вступили в неравный бой. В схватке погиб начальник штаба дивизиона капитан С. А. Левит. Погиб бы и командир дивизиона Добринский. Но его спас сержант Владимир Григорьев, командир отделения разведки. Он своим телом прикрыл майора. Ни на шаг не отходил от командира и солдат Аман Давлетшин. Рискуя жизнью, он вынес Добринского из огня. Наводчик Б. С. Кадель (живет сейчас в Москве) в это время в упор расстреливал фашистов из автомата. Гитлеровцы вплотную подошли к установке старшего сержанта Савинова. Когда стало видно, что установку не спасти, Савинов и шофер Овсянников облили ее бензином и подожгли. Оба героя погибли. Был убит помощник командира противотанкового взвода старший сержант Волошин. Сгорела боевая машина. Недосчитались ракетчики многих своих товарищей, но ни одна «катюша» не досталась врагу.
Еду к месту недавнего боя. Братская могила утопает в живых цветах. На небольших самодельных венках ленты с надписями: «Русским героям», «Нашим освободителям». А на одной прочитал даже такие слова: «Спите спокойно, за ваши души мы господу богу молимся». У могилы нас окружили местные жители. Один старик сказал:
— За Люблин гарно бились москали.
У женщин на глазах слезы.
— Это за нас они отдали свои жизни, — говорит пожилая полячка.
К Висле подошла 47-я армия. С Богдановым едем к командарму Григорию Васильевичу Перхоровичу. Беседуем с ним и начальником политотдела армии генералом Михаилом Харитоньевичем Калашником. С Калашником мы знакомы еще по боям под Москвой. Все уважают этого опытного политработника, исключительно внимательного к людям.
Командующему артиллерией армии генералу Григорию Васильевичу Родину, моему давнему другу, передаю [294] все артиллерийские данные нашего участка, неплохо оборудованные боевые позиции и наблюдательные пункты. Знакомлю со сведениями о противнике, которые успел собрать наш штаб.
Сосредоточиваем части в районе Минска-Мазовецкого, который находится в шестидесяти километрах восточнее Варшавы. Поступают боеприпасы, горючее. Я немного окреп, хотя руку еще ношу на перевязи: она не сгибается. Китель надеть и то мучение. Но я истосковался по работе и сутками пропадаю в войсках, которые готовятся к новой операции.
Перед нами сильный противник — четыре немецкие танковые дивизии. На западном берегу Вислы гитлеровцы создали мощную оборону. Нас встретит огонь десятков дзотов, закопанных в землю танков, сотен орудий. Вражеские укрепления окружены минными полями. Форсировать реку и одолеть такую оборону будет нелегко.
Штаб фронта затребовал материалы о боевом пути 2-й танковой армии. Военный совет поручил мне отвезти [295] эти документы. Заставили облачиться в парадный мундир, словно на дипломатический прием. Вручили красивую папку, дали охрану.
— Гриша, какой ты нарядный, — засмеялся, увидев меня, начальник штаба фронта М. С. Малинин. — Подожди, доложу о тебе командующему.
Константин Константинович Рокоссовский встретил меня с улыбкой:
— Ну, бравый артиллерист, с просьбой или без оной?
Я доложил о цели моего прихода, вручил папку. Он раскрыл ее, просмотрел бумаги. Взглянул на меня:
— А помните конные состязания в Пскове?
Еще бы не помнить. Летом 1935 года конно-спортивную команду 20-го артполка послали на окружные соревнования в Псков. Главным судьей состязаний был командир 5-го кавалерийского корпуса К. К. Рокоссовский. Сначала кавалеристы относились к артиллеристам скептически, за соперников не считали. Когда же мы в конкур-иппике, барьерных скачках и фигурной езде заняли призовые места, кавалеристы забеспокоились. Пошли даже на нарушение правил. На гладких скачках вперед вырвался командир батареи Н. М. Титов. Его якобы случайно подсек рядом мчавшийся всадник. Конь Титова на полном махе упал и несколько раз перевернулся. Вместе с врачом я подлетел к Николаю Михайловичу, получившему сильные ушибы. Приказываю команде полка оставить поле и подготовиться к отъезду. Но тут по радиотрансляции раздался голос главного судьи комкора К. К. Рокоссовского:
— Первое место по гладким скачкам занял командир батареи двадцатого артполка Титов.
Запыхавшись, ко мне подбежал младший командир и передал: вас просит командир корпуса. Поздоровавшись со мной, Рокоссовский мягко, но внушительно сказал:
— Виновного накажем, но самовольничать нельзя. Без разрешения судейской комиссии уходить с поля не положено...
— Виноват, товарищ комкор, — произнес я. — Разрешите отставить распоряжение.
— Оставайтесь здесь. [296]
Стоявший рядом командир дивизии С. П. Зыбин шепнул мне:
— Комендант уже передал твоим приказ комкора.
Я остался среди командиров, наблюдавших с трибуны за ходом соревнований.
Константин Константинович прошелся по комнате. Годы не изменили его. Такой же стройный, красивый. Та же добрая улыбка. С восхищением смотрю на него. Его имя известно всем. Войска под его командованием прославились победами под Москвой, Сталинградом, Курском, в Белоруссии. Для каждого из нас — высочайшая честь сражаться под руководством этого военачальника.
— Как ваша рука? — поинтересовался он. — Не тяжело вам работать?
— Теперь уже все в порядке, товарищ командующий.
Мы тепло простились. Вскоре пришел указ о преобразовании 2-й танковой армии в гвардейскую. Так вот зачем нужны были документы, которые с такой торжественностью поручали мне отвезти в штаб фронта!
Гвардейское звание 2-я танковая заслужила в жестоких боях. Ее могучие удары не раз испытывал враг. Только в Польше она освободила более трехсот населенных пунктов. Стремительное продвижение 2-й танковой ошеломляло противника. Приходилось ей и обороняться. И ни разу врагу не удалось пробить ее плотных боевых порядков.
Союзники наконец-то открыли второй фронт. Но вскоре их войска в Арденнах оказались в очень тяжелом положении. Черчилль обратился к Советскому правительству со слезной мольбой: выручайте. И Красной Армии на Висле пришлось спешно вступать в бой. В нашей армии было всего семьсот танков — меньше половины положенных по штату. Правда, артиллерия, как самоходная, так и полевая, была укомплектована полностью. В армию прибыло новое соединение — 1-й механизированный корпус под командованием генерал-лейтенанта С. М. Кривошеина.
К операции готовимся тщательно. Усиленно работают штабы. Ведется неустанное наблюдение за противником, изучается его оборона. [297]
Начальник разведки 1643-го артполка старший лейтенант Г. П. Марченко с разведывательной группой отправился в расположение противника. Преодолев заминированную ничейную полосу, разведчики утром привели «языка» — немецкого обер-лейтенанта. Эта разведка дала много ценного при планировании действий артиллерии в предстоящей операции.
Между Вислой и Одером гитлеровцы воздвигли семь оборонительных полос с противотанковыми препятствиями, оборудованными позициями и полевыми сооружениями. Почти все населенные пункты были превращены в узлы обороны. Серьезные препятствия для нас и крупные реки Бзура, Пилица, Варта, которые пересекают все дороги, ведущие с востока на запад. Их берега немцы усеяли укреплениями и огневыми точками.
Наступление началось 14 января 1945 года с магнушевского плацдарма. Артиллерия 5-й Ударной и нашей 2-й гвардейской армий пробила во вражеской обороне коридор шириною около восьми километров. Ночью в него ринулись танки. Армия наступала двумя эшелонами: в первом — 9-й и 12-й гвардейские танковые корпуса (бывшие 3-й и 16-й), во втором — 1-й механизированный. 16-я воздушная армия прикрывала нас на всю глубину прорыва одной штурмовой и двумя истребительными дивизиями.
В 9-м танковом корпусе в качестве передового отряда наступала 47-я гвардейская танковая бригада полковника Н. В. Копылова. Продвижение ее было настолько стремительным, что гитлеровцы не успели взорвать мост через реку Пилица. Саперы Левина быстро его разминировали. Пройдя по мосту на западный берег, наши танки, не сбавляя скорости, помчались дальше.
Командир 9-го корпуса генерал Н. Д. Веденеев старался побыстрее переправить через реку все части. Он сам подъехал к мосту, торопил командиров и водителей машин. Мы с В. Н. Торшиловым изо всех сил «проталкивали» через мост артиллерию. Каждый командир хочет поскорее перебросить своих на тот берег. Энергично вмешивается в ход переправы начальник политотдела армии М. М. Литвяк. Даже в такие жаркие минуты такт и выдержка не изменяют политработнику. Решительно и безапелляционно ликвидирует он все споры. Когда показались машины 341-го корпусного артиллерийского [298] полка, Веденеев и Литвяк пустили их в первую очередь: помощь самоходок может в любой момент понадобиться передовому отряду.
Налетела вражеская авиация. Зенитчики А. С. Пешакова, как всегда, были на месте, поставили плотную огневую завесу. Самолеты поспешно сбросили бомбы. Несколько из них упало близко. Даже нас на берегу с головы до ног окатило водой.
Одна из самоходок на мосту, видимо, получила повреждение. Свернув в сторону, она сорвала перила и рухнула в воду. Мы не успели опомниться, а с моста уже прыгнул в реку человек. Это был Николай Харитонов, командир орудия противотанковой батареи, следовавшей в конце колонны. Долго он не показывался. Наконец вынырнул, перевел дыхание. Крикнул:
— Молоток!
На лету поймал брошенный с моста инструмент — и снова под воду.
Литвяк на всякий случай направил к берегу санитарную машину. Томительно тянутся секунды. Наконец на поверхности показывается одна растрепанная голова, вторая, третья, четвертая. Отдуваясь, выплыл Харитонов. Для гарантии пальцем пересчитал головы:
— Все налицо!
К спасенным бросаются бойцы. Помогают выбраться на берег. Врачи оттирают ребят — вода-то ледяная.
— Спасибо, комсорг! — кричат самоходчики вслед своему спасителю. А комсорг батареи Н. И. Харитонов уже далеко. Как был в мокрой одежде, бежит к своей пушке, выехавшей на противоположный берег.
Танковая бригада продолжала стремительно продвигаться вперед. В ее боевых порядках следовали самоходки [299] 369-го артполка Д. Г. Гуренко. Их 100-миллиметровые снаряды падали впереди и на флангах, расчищая путь танкам. Не отставали от боевых машин и артиллеристы 1-го дивизиона 1643-го легкого артполка и 47-й истребительной противотанковой батареи.
Самоходчики самоотверженно прикрывали танки. Ночью в фольварке Гнуец вражеский огонь обрушился на нашу головную походную заставу. Комсомолец лейтенант П. М. Денисенко со своим взводом вырвался вперед. Враг подбил его самоходку. Денисенко и его бойцы взобрались на броню второй, уцелевшей машины взвода. Самоходка ринулась в темноту. Огнем и гусеницами она уничтожала гитлеровцев. Раздавила два орудия, перебила их прислугу. Денисенко и все четыре бойца, которые вместе с ним перешли с сожженной машины, были ранены. Их хотели отправить на перевязку. Но в это время из-за угла вырвался «тигр». Немецкий танк на таком близком расстоянии, что по нему уже нельзя вести огонь. И командир орудия старшина М. А. Терещенко скомандовал своему экипажу:
— На таран!
Это была его последняя команда. Удар. Звон лопающейся брони. Пламя озарило темноту. Был взвод — одиннадцать человек и два самоходных орудия. Свой боевой путь он начал на Курской дуге. За полтора года дошел до самой Германии. А теперь нет взвода. Пятеро погибли. Шестерых вытащили еле живыми из груды исковерканной стали. Нашли их наши отважные медики. Подполковник медицинской службы Всеволод Иванович Кречетов проследил, чтобы каждому раненому была оказана помощь, и сам их вывез из огня. Это трудная задача — подобрать и вывезти всех раненых, когда части ведут бой на оперативном просторе, в отрыве от общевойсковых частей. После госпиталя в строй вернулись только трое. В марте 1945 года под Альтдамом ко мне пришел после излечения старший лейтенант П. М. Денисенко. Я назначил его в то же подразделение, только теперь уж не командиром взвода, а командиром батареи самоходных артиллерийских установок.
Утром 16 января 47-я танковая бригада овладела городом Мошунов. После обеда она уже была у юго-западной окраины Жирардува. Здесь движение замедлилось. Гарнизон города, имевший в своем распоряжении [300] свыше шестидесяти орудий и минометов, упорно оборонялся. Вместе с командующим артиллерией корпуса полковником Н. С. Максимовым едем к Жирардуву. Прихватываем с собой 234-й минометный полк подполковника Ковалева. Организуем мощный огневой налет. Сюда подтягиваются новые подразделения танков и самоходок.
И опять атака. К вечеру наши войска овладели Жирардувом и вышли на подступы к городу Сохачев.
В боях за Сохачев я оказался вблизи от орудия комсомольца старшего сержанта В. А. Никитина. Изумительно точно работал этот расчет. На моих глазах он подбил несколько танков. После боя я подошел к орудию. На стволе его уже не оставалось места для новых звездочек — такой внушительный боевой счет был у этой небольшой пушки.
— Где же теперь рисовать звезды будете? — спрашиваю у Никитина.
— Не знаю. Придется на щите...
Об этом орудии я рассказал Богданову. Командарм задумался.
— Пиши представление: весь расчет к орденам, а на Никитина пошлем реляцию в Москву.
Через несколько дней на груди комсомольца Василия Афанасьевича Никитина мы увидели Золотую Звезду Героя.
Передовые части 9-го гвардейского танкового корпуса продвинулись с боями на девяносто километров. Они перерезали дороги, ведущие от Варшавы на запад. Вражеские войска в этом районе оказались под угрозой окружения.
Ночью меня вызвали на совещание Военного совета армии. В блиндаже командующего я увидел людей в необычной форме. Оказалось, это генералы и офицеры 1-й армии Войска Польского. С радостью узнал в одном из них своего друга по гражданской войне А. С. Модзелевского. Теперь я увидел его генерал-лейтенантом. Он командовал артиллерией армии.
Разговор с польскими товарищами был душевным и деловым. Они прекрасно разбирались в обстановке, пришли с уже готовыми предложениями. Все свободно говорили по-русски. Захват нашей армией Сохачева облегчает им задачу: сопротивление гитлеровцев в Варшаве [301] ослабевает. Они воспользуются этим, чтобы освободить польскую столицу. Обо всем договорившись, поляки уехали.
Встреча с ними оставила у нас самое радостное впечатление.
У гитлеровцев на западном берегу Бзуры были три пехотные и одна танковая дивизии. Выручить нас могла только внезапность: ударить, пока враг не сконцентрировал силы на участке нашего наступления. Поэтому командир 12-го корпуса Герой Советского Союза генерал М. Н. Теляков не стал дожидаться, когда подтянутся к реке все части. Головной мотострелковый батальон Героя Советского Союза подполковника А. Р. Рыбина получил приказ приступить к форсированию. Под вражеским огнем подразделения переправляются на западный берег. Вместе с пехотой реку форсируют артиллеристы 34-го артиллерийского дивизиона под командой капитана С. А. Шилова. Рыбин и Шилов держатся все время рядом. Героическими усилиями их бойцы захватывают узкую полоску берега. Артиллеристы Сергея Андреевича Шилова восемнадцать часов сражались под бомбовыми ударами, отбивая яростные атаки гитлеровцев. Раненые оставались у орудий. Командир батареи старший лейтенант Тринкин, парторг сержант Белоногов, командир взвода старшина Ковшов выкатили орудия к вражеской траншее и в упор разбивали огневые точки.
Гитлеровцы всячески пытались сбросить наши части в реку. Видели бы вы, как дрались здесь наши люди! Немецкий танк ворвался на огневую позицию батареи, с ходу раздавил орудие. Командир взвода лейтенант Л. К. Левченко и его подчиненные взялись за ручные гранаты и подбили вражескую машину. Второе орудие взвода в это время продолжало вести огонь по противнику.
Заместитель командира батареи лейтенант А. Н. Троценко, увидя, что ранен наводчик, сам сел у панорамы и за полтора часа поджег шесть немецких танков.
Командир самоходной батареи старший лейтенант К. Э. Демидов сумел переправить через реку свои тяжелые машины. Все четыре орудия он направил во фланг противнику. Огнем и гусеницами самоходчики пробили брешь во вражеской обороне. За ними устремились [302] мотострелковые подразделения. Гитлеровцы подбили сначала одну, потом вторую самоходку. Демидов погиб. Но его подчиненные на оставшихся двух машинах продолжали прокладывать путь пехоте. Это помогло расширить плацдарм еще на несколько десятков метров.
Боем на западном берегу руководит командир 34-й мотострелковой бригады Герой Советского Союза полковник Н. П. Охман. Опираясь на палку, прихрамывая (старая рана еще не зажила), он появляется там, где всего труднее. Распоряжается, советует, шутливо грозит кому-то палкой.
На плацдарм переправляются все новые подразделения мотопехоты. Охман на ходу ставит перед ними задачи. Так понемногу на левый берег пробилась вся его бригада.
Тем временем мы подтянули к берегу сотни орудий — 198-ю артиллерийскую бригаду Героя Советского Союза М. А. Грехова, 226-й и 283-й артполки полковников Козлова и Пушкарева. Подоспела сюда и артиллерия 47-й и 61-й общевойсковых армий. На вражеские позиции обрушилось столько огня, что там ничего нельзя было разглядеть. Теперь переправа пошла успешнее. Реку преодолели танки 12-го корпуса. Теляков, не задерживаясь, повел их на запад.
С радостью мы узнали, что 1-я армия Войска Польского совместно с советскими частями освободила Варшаву. Разгромленные гитлеровцы поспешно отходят. Богданов выделяет танки и самоходные орудия, чтобы перехватить и уничтожить отступающего противника.
На рассвете 19 января наши части приблизились к городу Любеку. Путь преградила густая черная дымовая завеса. Сквозь нее летели в нас пули и фаустпатроны. В передовых подразделениях появились раненые и убитые. Мы приостановили движение и усилили огонь. Из-за дымзавесы послышались крики на русском языке:
— Товарищи, не стреляйте!
Мы прекратили стрельбу и вывели бойцов из-под огня.
Из дымзавесы показалась толпа изможденных, оборванных [303] людей. Они шли с поднятыми руками. А сзади слышалось:
— Шнель! Шнель!
В толпе были промежутки. Сквозь эти живые коридоры били в нашу сторону пулеметы. Огонь велся и через головы людей.
Стало понятно, что, заслоняясь этими несчастными, на нас наступают эсэсовцы.
Надо что-то делать, и немедленно! Но язык не поворачивался произнести привычное, сто раз в день повторяемое слово: «Огонь!» Вглядываемся в искаженные страхом и страданием лица. Нет, нельзя стрелять! И тут над толпой прозвучал властный громовой голос:
— Товарищи, ложись!
И люди упали, как подкошенные. Теперь эсэсовцы перед нами как на ладони. Молодые, откормленные, с автоматами на весу. Враз ударили все наши стволы, огненный шквал обрушился на врага. От эсэсовцев и следа не осталось. Люди вскочили с земли, чтобы дать дорогу танкам. Но многие остались лежать: гитлеровцы успели выпустить по ним автоматные очереди.
Те, кто уцелели, со слезами радости обступили нас. Это были узники концлагеря.
Заместитель командира 12-го корпуса по тылу подполковник Ф. И. Булавин распорядился накормить их, оказать помощь раненым. Многие из спасенных попросили оружие, хотели присоединиться к нам. Но все были страшно истощены.
— Сначала сил наберитесь, — сказал Булавин.
Они стояли у дороги. Мимо проносились танки и бронетранспортеры, тягачи с орудиями. На измученных лицах бывших узников светилось счастье. А советские войска спешили вперед.
Бои за Любен были тяжелыми. Упорно дрались здесь мотопехота и артиллеристы корпуса С. М. Кривошеина. Я приехал, чтобы посмотреть в деле артполки, с которыми еще не успел хорошо познакомиться. Впечатление осталось самое хорошее.
Командир 294-го полка полковник Василий Павлович Пузанов на большой скорости привел свои орудия к намеченному рубежу, в течение считанных минут развернул их, и тридцать шесть стволов одновременно открыли огонь. Так же четко действовал и 347-й полк [304] Героя Советского Союза полковника Вениамина Борисовича Миронова. Батареи расположились полукольцом и методически стали громить аэродром и оборону гитлеровцев на восточной окраине города.
Я остановился на наблюдательном пункте командира 2-го дивизиона Константина Юрьевича Лихошерста. В стереотрубу слежу за разрывами. Точность стрельбы радует. Я увлекся и не сразу заметил, что вражеские снаряды начали падать неподалеку от НП. Телефонист подал мне телефонную трубку.
— Товарищ генерал, — слышу голос Пузанова. — Не беспокойтесь, я вижу, откуда они стреляют. Сейчас я их...
Батареи справа от нас усилили огонь. Я догадался, что по приказу Пузанова по вражеским орудиям открыл огонь 1-й дивизион капитана Александра Тарасенкова. Снаряды больше не падали вокруг нашего наблюдательного пункта.
Корпуса Героев Советского Союза М. Н. Телякова и С. М. Кривошеина к исходу 19 января заняли Любен и Кутно. В Любене захвачен аэродром, шестьдесят боевых самолетов, пятнадцать разных складов.
Во 2-й гвардейской танковой уже больше двухсот Героев Советского Союза. Среди них лейтенант Л. С. Черкас, старший лейтенант В. Н. Крот, старшина Л. Я. Давыдов, капитан М. Д. Саначев, майор А. В. Матвеев и многие другие.
Золотая Звезда Героя... Я видел, как сражаются люди, удостоенные этой самой высокой награды. Они были примером мужества, отваги и мастерства.
Город Редзеюв противник окружил противотанковым рвом, четырьмя рядами проволочных заграждений, дотами и дзотами. Штурмовал эти позиции головной батальон Героя Советского Союза А. В. Матвеева. Враг встретил яростным огнем. Мотострелки, используя каждую складку местности, пробирались вперед. В рядах атакующих следовали артиллеристы. Руководил их действиями командир артполка Герой Советского Союза С. М. Бендиков. Батареи К. Л. Павленко, Л. Я. Драбкина, Ф. М. Казакова, ни на шаг не отставая от пехоты, разбивали дзоты, снарядами прорубали проходы в проволочных [305] заграждениях. В батарее лейтенанта К. Л. Павленко из четырех орудий два были разбиты. В строю оставалось всего семнадцать человек. Они продолжали катить пушки, стрелять по врагу. У одного орудия в живых остался только наводчик Горин. И все-таки пушка стреляла. В самую тяжелую минуту отважный артиллерист помог пехотинцам отбить атаку. После боя младшему сержанту Н. К. Горину было присвоено звание Героя Советского Союза.
21 января 12-й танковый и 1-й механизированный корпуса получили приказ форсировать реку Нетце и занять Шнайдемюле. Но у Самочина наткнулись на крепкую оборону противника. Богданов решил обойти этот укрепленный пункт и приказал мне поехать в 1-й корпус и повернуть его на Чарникау.
Мчусь к генерал-лейтенанту Кривошеину. Мы с ним давние друзья, вместе закончили академию. Выслушав меня, Семен Михайлович отдает распоряжения. Мотострелки, до этого наступавшие в пешем строю, быстро и организованно садятся в подошедшие из укрытий бронетранспортеры и автомашины. Кривошеин махнул мне на прощание рукой и в своем «виллисе» укатил к передовому отряду, уже вытягивавшемуся на шоссе. Мы договорились с ним, что с мотобригадами, уходящими на новое направление, пойдут и все артиллерийские части корпуса. У Самочина должны были остаться только подразделения прикрытия. Несколько восточнее стояли установки 41-го гвардейского минометного дивизиона — резерв командующего корпусом.
Я уже собирался возвращаться к своему штабу, когда показались вражеские танки. На больших скоростях они приближались справа, готовясь нанести удар по бронетранспортерам, еще не успевшим выехать на дорогу. Положение создалось опасное. Немедленно связываюсь по радио с командующим артиллерией корпуса Д. Я. Селезневым.
— Здесь почти ничего не осталось, — говорю ему. — Придется использовать «катюши».
— Сейчас распоряжусь.
Через несколько секунд командир дивизиона подполковник П. М. Прокопенко и начальник его штаба майор А. П. Ищенко кинулись к установкам. «Катюши» выехали на открытое место. Направляющие установок опустились [306] почти горизонтально. Рев, гул — и ракеты понеслись навстречу противнику. Летели они очень низко над землей. Несколько ракет взорвались впереди танков, другие упали с перелетом. Но были и прямые попадания. — Кто стреляет? — спросил я.
Мне ответили, что огонь ведут батареи капитанов В. П. Гаврикова и О. С. Кольцова.
После первых же разрывов ракет вражеская пехота, наступавшая за танками, разбежалась. Танки снизили скорость. Два из них скрылись в клубе пламени — ракеты им попали в лоб. Остановились танки. Ракетчики только и ждали этого. Последовал залп. Там, где были фашистские машины, теперь бушевало пламя. «Катюши» уже отъехали в укрытие, а на поле боя все еще клубилось [307] огромное облако дыма. Наконец мы снова увидели танки. Их было больше десятка, и все они горели. Налетели фашистские бомбардировщики. Им удалось уничтожить одну нашу «катюшу». Вместе с ней погиб ее командир гвардии сержант И. Н. Сысоев. Потеряли мы еще две машины — зенитную установку и радиостанцию.
В этом бою впервые у нас были применены зенитные «катюши» (БУМ-13). Они вели огонь по вражеским бомбардировщикам. Один самолет загорелся. Не меняя курса, он быстро снижался. Мчался прямо на нас. Все кинулись врассыпную. Я замешкался. Оглушительный взрыв. Длинные струи пламени. Горячей тугой волной меня бросило на землю. Я услышал громкий голос:
— Товарищ генерал, закройте глаза руками!
Ко мне подбежали Торшилов, парторг дивизиона капитан Жуков, старшина 1-й батареи Чистов. Они погасили загоревшуюся на мне одежду.
Позже я узнал, что бомбардировщик сбили бойцы 1382-го зенитного артполка подполковника К. В. Погоскина. Казимир Викторович стоял рядом со мной и первым увидел, что на мне загорелся полушубок. Это он и крикнул, чтобы я закрыл глаза.
На «катюши» в нашей армии смотрели с восхищением. Зайдем в деревню — от нее сохранилось всего несколько домов, людей в них набьется, что сельдей в бочке. Но стоит танкистам или мотострелкам услышать: «Катюши» приехали» — для ракетчиков всегда найдется место. Потеснятся солдаты, уже не лежать, а сидеть им приходится, но дорогих друзей примут радушно, уложат там, где потеплее.
На марше стоит застрять «катюше», к ней сейчас же устремляется танк или бронетранспортер. На буксире вывезут ее, а если дорога совсем плоха, так и тащат ее на тросе. А как оберегали в бою эти установки! Танкисты, артиллеристы, пехота буквально грудь свою подставляли, лишь бы не допустить врага к «катюшам».
Славился в армии 86-й армейский полк гвардейских минометов П. А. Зазирного. Ракетчики с доброй шуткой говорили о своем командире: «Зазирный не дает нам жизни мирной». Павел Ануфриевич поддерживал в подразделениях идеальный порядок. Залюбуешься его полком на марше, особенно когда установки идут расчехленными. [308] Строго соблюдая положенную дистанцию, движутся по дороге тридцать шесть тяжелых машин. Поблескивают свежей краской, на рельсах направляющих сияют шлифованной сталью ракеты. Все расступаются перед «катюшами» — им всегда дается зеленая улица. Впереди колонны на неизменном открытом «газике» («виллисов» не признавал!) — Зазирный. Рядом с ним — заместитель по политической части Рождественский. Первую, головную машину ведет старший сержант Николай Масюков.
У Зазирного все — и офицеры и бойцы — были на подбор. Начальник штаба майор М. А. Волощук, командиры дивизионов майоры Г. И. Анисимов, П. И. Скоробогатов, И. Н. Кальчик — люди, влюбленные в свое дело и одаренные воспитатели. Самые разнообразные задачи доводилось выполнять ракетчикам — и разрушать вражескую оборону, и отражать атаку. Приходилось и прямой наводкой бить по танкам, хотя до этого считалось, что такой метод не применим для «катюш». (Кстати, первым открыл счет немецким танкам, подбитым прямой наводкой, старшина В. И. Лопоха — он сейчас капитан милиции, работает в Лобне, под Москвой.)
Не было случая, чтобы хоть одна установка полка отстала в походе или отказала в бою. Как-то на привале я застал у машины знакомого мне солдата — артмастера Юрия Мурашкина.
— Почему не отдохнете? — спросил.
— Не могу, — ответил он. — Что-то подъемное устройство заедает. А у нас ведь так: чуть недосмотрел, сейчас же попадешь в многотиражку. Комсорг Масюков заставит [309] сфотографировать тебя у неисправной машины, позора после не оберешься.
Действительно, полковая многотиражка ракетчиков часто печатала подобные фотообвинения. Но дело, конечно, не в них. Просто у людей была высоко развита ответственность. Ею была пронизана вся жизнь полка.
Возле Любена немцы сожгли автоцистерну с горючим. Полк остался без бензина. Зазирный вызвал снабженца капитана Константина Федоровича Зинченко:
— Достать бензин!
А где его достать? Бой ведем в сотне километров от армейских тылов, кругом гитлеровцы...
Поздним вечером Зинченко позвал своего друга штабного офицера Николая Макурина, сели в машину. За рулем Гриша Кузьмин — самый надежный шофер. С потушенными фарами машина скрылась в темноте.
На рассвете привели громадную автоцистерну. Зинченко доложил Зазирному:
— Есть бензин!
— Хорошо, — спокойно ответил тот.
— Слушайте, — спросил я, — где же вы раздобыли горючее?
— У немцев. Прослышали, что в лагере Майданек у них большой топливный склад. Ну мы и поехали туда. Ударили часового... Выбрали подходящую цистерну — и сюда.
Зазирный скупо улыбнулся и сказал:
— Смотрите, чтобы цистерны больше не горели!
С первым эшелоном у нас, как всегда, следует армейская оперативная группа.
Во 2-й танковой существовал незыблемый порядок: при вводе армии в прорыв для управления войсками с первым эшелоном командарм высылал оперативную группу со средствами связи и необходимой техникой. В нее входили офицеры штаба армии, начальник инженерных войск полковник И. А. Левин и автор этих строк. Возглавлял группу заместитель командующего армией генерал-майор М. Д. Гончаров.
Командиры корпусов были довольны присутствием Гончарова. Они знали, что он поможет в трудную минуту. [310]
Михаил Дмитриевич Гончаров многим из нас в отцы годился. Было ему уже за пятьдесят. Кадровый военный с 1918 года. Перед войной командовал дивизией. К нам он прибыл после ранения.
Все уважали этого генерала с красивой седой головой. Несмотря на возраст, он был полон энергии. С раннего утра до поздней ночи находился в войсках. Вместе с командирами бригад руководил наступлением. Его «виллис» следовал в боевых порядках, в самой гуще атакующих танков. Часами он проверял боевую готовность частей, дотошно выяснял, знают ли офицеры свои задачи, исправна ли связь, ремонтные средства. Не ложился отдыхать, пока не убеждался, что все раненые отправлены на медицинский пункт.
Но с Богдановым они первое время не могли сработаться. Возможно, потому, что слишком невозмутимым и спокойным казался Гончаров по сравнению с горячим, экспансивным командармом. Мы с беспокойством замечали, что отчуждение между Богдановым и его заместителем не убывает.
В часы затишья Гончаров ненадолго приезжал в штаб, знакомился с оперативными документами и распоряжениями. По-стариковски долго парился в бане и, получив указания, возвращался к войскам. Он и питался там. Я ни разу не видел его в столовой Военного совета армии.
Вечером 23 января 1945 года, когда мы с Гончаровым находились на КП корпуса, Михаила Дмитриевича позвали к телефону. Вернулся огорченный. Я спросил, в чем дело.
— Понимаешь, бригада полковника Потапова потеряла много техники при овладении городом Бромберг. Командующий разгневан: зачем я допустил лобовую атаку. Но ведь так и было запланировано: Потапов с фронта сковывает врага, а остальные обойдут с флангов.
— Ты ему сказал об этом?
— Богданов и сам знает, да и Теляков ему докладывал.
— Но нельзя же мириться с такой несправедливостью?
Гончаров усадил меня рядом с собой.
— Григорий Давидович, я уважаю Богданова. Он хороший командарм, любит и дорожит своей армией, [311] умело командует ею. Нам всем надо помогать ему. Что он вспыльчив, резковат — так и все мы не безгрешны. Интересы дела выше личных обид. В жизни, брат, всякое бывает!
При случае я рассказал П. М. Латышеву об этом разговоре.
— Меня тоже их взаимоотношения беспокоят, — сказал Петр Матвеевич. — Советовался я с членом Военного совета фронта Телегиным. Тот вызывал Гончарова, беседовал с ним. Была предложена ему должность командира корпуса. Но Гончаров не захотел расстаться со 2-й танковой. Давай-ка мы с тобой поговорим с командармом.
Когда мы приехали к Богданову, он был не в духе.
— Хорошо, что вы пришли. Будем завтракать. — И адъютанту: — Жиров, скажи, чтобы подавали.
Но прежде чем сесть за стол, командарм подошел к телефону и долго разговаривал с начальником штаба, выпытывал, почему медленно продвигаются части.
— Быстрее, быстрее надо, — завершил, как обычно, разговор Богданов.
Командарм взял уже нож с вилкой, когда Латышев сказал:
— Семен Ильич, мы пришли поговорить о Гончарове. Переживает старик.
— А что такое?
И мы выложили все. И о том, что Гончаров себя не бережет, что работает за троих. Напомнили, как он сел на тяжелый самоход и помог Телякову вести корпус в атаку, когда в корпусе не клеилось на плацдарме. Вспомнили март 1944 года, когда западнее Умани Гончаров с трудом проталкивал корпуса.
И сколько раз он в тяжелые моменты выручал армию, потому что всегда находился, где труднее и откуда легче было влиять на события.
— А вы постоянно обижаете его.
Богданов вскочил из-за стола, нервно зашагал по комнате.
— Что же вы раньше молчали? Да разве я не понимаю, что значит Гончаров для армии!
Он подошел к микрофону:
— Михаил Дмитриевич, прошу, зайдите ко мне.
В голосе Богданова прозвучали душевность, мягкость, [312] что очень редко бывало.
Как много значат нормальные отношения между людьми! Кто скажет, что военная жизнь вся строится на уставе, дисциплине и подчинении, тот ничего о ней не знает. Наш воинский устав не зачеркивает человеческих чувств. Он опирается, он держится на них. И мы видели это на Гончарове. Казалось, он остался таким же. Но насколько легче работалось ему! А главное — еще ближе, еще душевнее стал он к людям. Да и Богданов теперь реже хмурился и нервничал.
25 января 1-й механизированный корпус генерала С. М. Крнвошеина вышел в район Черникау. Но и здесь с ходу преодолеть Нетце не удалось: все переправы были взорваны.
Спуститься к реке саперам не давал вражеский огонь. Выручили опять «катюши». Дивизион майора Анисимова обрушил залп ракет на западный берег. Огонь противника сразу ослабел. В это время к реке подошел и 274-й артполк. Под прикрытием артиллерийского огня саперы и пехота приступили к возведению переправы. Мелкие подразделения, пользуясь подручными средствами, переплыли на западный берег и уцепились за него. Полковник Д. Я. Селезнев организовал переправу своих артиллеристов. На быстро сооруженные плоты вкатили пушки. Бойцы во главе с капитанами К. Ю. Лихошерстом и А. Н. Тарасенковым вошли в ледяную воду и стали толкать плоты. Из артиллеристов они первыми оказались на плацдарме. Установив пушки, смельчаки открыли огонь. С восточного берега действия своих товарищей прикрывали батареи самоходок лейтенантов П. П. Ионина и И. Н. Егорова. Переправа была налажена. [313] 26 января наши танкисты и мотострелки разгромили группировку противника в районе Хохцайт. В полдень перешли границу Германии. Теперь бои идут на территории гитлеровского рейха.
Вступаем в немецкие деревни и города. Словно вымерло все — ни одной живой души. Стены домов, заборы оклеены плакатами. Все одного содержания: спасайтесь, красные не щадят никого. Вот и наглядная агитация: чудовище в буденовке вонзает зубы в тельце грудного ребенка. Напуганные оголтелой геббельсовскон пропагандой, немецкие жители прячутся от нас. Но очень скоро они убеждаются, что на их землю пришел не мститель, не палач, а воин-освободитель, сражающийся за жизнь и счастье не только своего народа, но и всех пародов Европы. И вот уже к нашим солдатским кухням все смелее тянутся сначала дети, а потом и женщины.
— Ком битте, подходи! — приглашают повара и щедро льют наваристые русские щи в протянутые кастрюли. — Проголодались небось.
Немки завороженно смотрят на еду. И не забывают к традиционному «Данке зер» прибавить: «Гитлер капут».
Медленно, туго, со скрипом на немецкой земле начинается новая жизнь.
29 января артиллеристы 75-го зенитного полка сбили «костыль» — немецкий разведывательный самолет. Он приземлился на нашей территории. Летчики побежали в сторону своих войск. Оказавшийся поблизости В. К. Кравчук приказал взять их живыми. А гитлеровцы отчаянно отстреливались, схватка угрожала затянуться. Из группы наших бойцов вырвался человек в черном матросском бушлате. Он отогнал немцев, потом зашел им с тыла. Первым же он бросился на фашистов и обезоружил их.
Это был Филипп Минаев. Мы с ним познакомились еще в 10-й армии. Черноморский матрос был ранен в Севастополе. После госпиталя попал на сухопутный фронт. Ко мне пришел с жалобой: он тракторист, шофер, а его держат на слесарных работах.
Взял я его к себе водителем. Стал Минаев моим неразлучным другом, не раз спасал меня в боях. В армейскую [314] форму так и отказался переодеться: я матрос!
Потом назначили его командиром зенитной установки, охраняющей штаб артиллерии. И снова мы с ним неразлучны. У Филиппа золотые руки. Все шоферы к нему обращаются за помощью. А его машина всегда в идеальном порядке. И главное — у моряка чисто флотская удаль. Медом не корми — дай дело порискованнее. И вот он опять отличился.
Плененные им летчики сначала молчали. Но когда Кравчук в обложке орденской книжки одного из них нашел очень важный документ, фашисты заговорили. Из документа и показаний пленных явствовало, что гитлеровцы готовят мощный удар по правому флангу 1-го Белорусского фронта. Это создавало угрозу для советских войск, продвигавшихся на запад.
Пленные, протокол допроса и другие документы под сильной охраной были отправлены в штаб фронта.
Все участники пленения фашистских летчиков были награждены. Получил орден и Минаев.
Я не берусь утверждать, что только данные, полученные от плененных нами летчиков, легли в основу решения Ставки. Наверное, были и другие подтверждения задуманного фашистами коварного плана. Во всяком случае, значительная часть войск 1-го Белорусского фронта, уже нацеленных на германскую столицу, была срочно повернута на север. 2-я гвардейская танковая совместно с 61-й общевойсковой армией перешла в наступление на Золдин.
В ночь на 1 февраля колонна штабных машин, сопровождаемых двумя броневиками, с потушенными фарами двигалась к Одеру. Днем здесь прошли наши танки. [315]
Противник — в полутора километрах от нашего маршрута. Все настороже. Остановка. Мокрый снег слепит глаза. Штабные офицеры ищут дорогу. В темноте видим, что к нашей колонне пристроилась незнакомая машина. Луч карманного фонарика наталкивается на немецкий вездеход. За ним — прицеп с солдатами. В вездеходе рядом с шофером радист с наушниками на голове.
Погасив фонарик, Ширяев бежит к нам. Шепчет:
— Немцы!
Не поднимая тревоги, посылаем в хвост колонны бойцов. Немцев быстро обезоружили. Допрашиваем их. Выясняется, что это группа немецких летчиков, которые уже давно не летают из-за отсутствия самолетов. Держат путь на Кенигсберг. В темноте сбились с дороги. Наши машины они приняли за отходящую на запад немецкую колонну.
Двигаемся дальше и часа в два ночи прибываем в село. Ровные ряды немецких домиков. Тишина. Ни души. Ставни закрыты. На свежем снегу никаких следов. Будто вымерло все. На бреющем полете с включенными опознавательными огнями проносится немецкий ночник.
Ширяев посредине улицы развертывает рацию. Не успевает запустить движок, как тишину нарушают хлопки винтовочных выстрелов и треск автоматов. Подбегает сержант Жданов:
— В селе немцы!
Перестрелка усиливается. У гитлеровцев несколько пулеметов. Приказываю Ширяеву связаться с командованием. Знаю, что Владимир сделает это в любых условиях. Ведь был случай, когда надо было вызвать истребители, чтобы прикрыть переправу. Связаться с авиационной частью напрямую не удалось. Тогда Ширяев установил связь с летчиками... через Москву.
Стучит движок. Ширяев и радист колдуют у передатчиков. Минут через сорок послышался знакомый звон гусениц. В село влетают три наши «тридцатьчетверки». Стрельба стихает. Оказывается, мы вели бой с немецкой артбатареей, остановившейся в селе на ночлег. Орудия ее нам достались в качестве трофеев.
Как-то после боя Гончаров предложил мне навестить раненых. Я пригласил с собой заместителя командира [316] 274-го артполка Героя Советского Союза гвардии подполковника К. Д. Гулеватого. Втроем направились в подвижной корпусной лазарет. Побеседовать с людьми нам не удалось: их уже грузили в машины — перевязанных, умытых, причесанных. Молодые девушки в белых халатах медленно и бережно на носилках проносили их мимо нас. Большинство раненых я знал, с некоторыми из них вместе воевал уже второй год, много раз видел их в бою. Некоторые тихо говорили: «Товарищи генералы, вернемся!» Другие лежали неподвижно с закрытыми глазами. Вскоре машины ушли.
В углу, у большой госпитальной палатки, лежала куча изрезанного обмундирования и обуви. Все было пропитано кровью. Вошла начальник госпиталя майор медицинской службы Л. В. Нотик:
— Товарищ генерал, все раненые и тяжелобольные эвакуированы.
— Уберите это! — сказал Гончаров, указывая на угол палатки. Михаил Дмитриевич стал к нам спиной, вытер глаза и смущенно произнес:
— Пыль, что ли, попала...
Мы уже собирались уезжать, когда послышался близкий треск автоматов. Выскочили на улицу. Метрах в двухстах от нас двигались три цепи гитлеровцев в затылок друг другу.
Мы могли бы уехать. Но Гончаров напомнил:
— Надо, чтобы раненых успели подальше отвезти. Из штаба корпуса выбежал Теляков. Крикнул дежурному:
— Где рота охраны? Вызвать мотоциклетный батальон!
Когда армия сражается на оперативном просторе, приходится всегда быть готовым к отражению врага. Рота охраны моментально заняла позиции и открыла огонь. К ней присоединились офицеры штаба. Гитлеровцы приближались. Гончаров поднялся на ноги:
— Вперед!
И повел роту в атаку.
Начали подкатывать наши мотоциклы. На каждом по три-четыре бойца. Соскакивают, вливаются в ряды контратакующих.
Автоматный треск, свист пуль. Крик «ура». Громкая ругань, стоны. [317]
— Не выпускать подлецов! — кричит Гончаров. — Ведь это они на наш лазарет целились!
Бой закончился. Бойцы конвоировали к штабу пленных, собирали брошенные гитлеровцами автоматы.
Приехали Богданов, Латышев и Литвяк. Литвяк помог Гончарову снять простреленный китель. Медсестра смыла с плеча Михаила Дмитриевича кровь. Рана была касательная, пуля только сорвала кожу.
— Михаил Дмитриевич, нельзя так рисковать, — мягко упрекнул Гончарова командарм.
— Ничего, я завороженный, — отшутился тот.
Гончаров вместе с офицерами разведывательного отдела корпуса допросил пленных. Выяснилось, что отошедшие части вражеской дивизии располагались в лесу, всего в нескольких километрах от нас. Из-за неосторожных наших разговоров по радио гитлеровцы узнали о месте расположения штаба и лазарета и решили напасть.
Мы наступали в Западной Померании. Немцы почти беспрерывно бомбили наши части. Гончаров находился в 34-й бригаде Н. П. Охмана, впереди главных сил. Ломая яростное сопротивление врага, войска медленно продвигались вперед.
Я был на наблюдательном пункте командующего артиллерией корпуса полковника Н. С. Максимова, метрах в четырехстах от атакующих частей. Вдруг радист доложил:
— Товарищ генерал, передали, что бомба попала в машину генерала Гончарова.
Мы с подполковником В. Н. Торшиловым помчались к Михаилу Дмитриевичу. Через несколько минут увидели группу бойцов, выбрасывающих землю из большой воронки. В ней находился перевернутый и помятый «виллис», а неподалеку от него лежали полузасыпанные землей Гончаров и его водитель.
Их быстро откопали. Вслед за нами подъехала санитарная машина. Неподалеку рвались бомбы. Врач и санитары с помощью солдат бережно вынесли обоих из ямы.
С Михаила Дмитриевича сняли китель, солдату разрезали гимнастерку. Обоим сделали уколы. Врач и [318] санитары начали счищать и смывать землю с их лиц. Довольно долго приводили их в чувство. Первым застонал шофер. Спустя некоторое время открыл глаза и Михаил Дмитриевич. Их положили на носилки, укрыли.
— Гриша, — прошептал Гончаров, — скажи, чтобы очки разыскали. А то ведь без них работать не смогу. — И добавил, обратившись к шоферу: — Николай, побыли мы с тобой на том свете, теперь долго будем жить.
Вечером мы с Латышевым навестили Гончарова. Он уже сидел за столом в большой госпитальной палатке и что-то писал. Его бледное, исхудалое лицо было чисто выбритым. Латышев обрадовался:
— А мне сказали, что ты...
— Да, — ответил Михаил Дмитриевич, — утром немного прибаливало, а теперь совсем здоров.
Позвонил Семен Ильич, спросил Гончарова, как он себя чувствует.
— Прекрасно. Могу сейчас же приехать.
В палату вошел начальник госпиталя, сказал Латышеву:
— Хотя у генерала нет никаких повреждений, он должен полежать у нас несколько дней...
Но Михаил Дмитриевич уже благодарил начальника госпиталя за гостеприимство. Забрав свой чемоданчик, он вместе с нами поехал в штаб армии.
Оказывается, Богданов вызвал всех ветеранов, прослуживших в Красной Армии двадцать пять лет. В армию прибыл командующий бронетанковыми войсками фронта генерал-полковник А. В. Куркин вручать награды за долгую и безупречную службу.
Первым получил награду Богданов. Затем подошли Гончаров, Латышев, я. Куркин и Семен Ильич особенно тепло поздравили Гончарова.
Выйдя из штаба, я пригласил Михаила Дмитриевича зайти попить чаю.
— Спасибо, не могу. Кружится голова, все тело болит, хочу скорее лечь.
Я проводил его.
Успехи 2-й гвардейской танковой армии во многом объяснялись огромной воспитательной работой, которую вели все командиры, политработники, партийные и комсомольские [319] активисты. Возглавлял эту работу, был ее душой член Военного совета армии Петр Матвеевич Латышев. Его принципиальность и человечность влекли к нему людей. Тысячи коммунистов учились у него находить путь к сердцу солдата. К Латышеву шли за советом и генерал, и рядовой боец. И он знал, как помочь каждому, для каждого находил нужное слово. Его видели и в штабе, и у еще не остывших после боя танков, и в окопах на только что захваченном плацдарме.
Этот человек нес солдатам слово большевистской правды. И слово это зажигало людей, делало их непобедимыми.
Под яростным огнем появлялся его «виллис» у переправы или у батареи, отражающей контратаку. Латышев подойдет к саперам, артиллеристам, бодрый, веселый, вместе с шуткой скажет такое, от чего люди становятся еще сильнее. В самые тяжелые минуты он умел внести спокойствие, организованность, уверенность и бодрость, умел всем передать свою убежденность, свою непоколебимую преданность делу, которому отдавал все силы, весь огонь сердца. Иначе Латышев не мог. Это был настоящий коммунист.
Латышев редко выступал с речами. Но коль уж выступит, то так, что слова его запомнятся надолго.
Они были очень схожи — Латышев и Богданов, наш «генерал Вперед». Воля, организаторский талант и военная прозорливость командарма не дали бы результатов, если бы не дополнялись партийной мудростью и чуткостью политработника Латышева, направлявшего могучую силу коллектива коммунистов на воплощение замыслов командующего. Нет, Богданов и Латышев не всегда жили в мире. Бывали и споры, подчас и очень резкие. Богданов частенько был излишне горяч. Латышев — всегда спокоен. Я никогда не слышал, чтобы он ругался, грозил. Говорил с улыбкой, подчас с иронией. Но его мягкий, тихий голос проникал в самую душу. И провинившийся — одинаково солдат или генерал — уходил от него потрясенный и взмокший, словно после бани. Характеры у Латышева и Богданова были разные. Но они оба были коммунисты и всегда могли прийти к единому решению. Оба они ясно видели цель — большую и высокую, и во имя ее не жалели ни сил, ни жизни. [320]
Я впервые встретился с Петром Матвеевичем в 1938 году, когда приехал в качестве председателя государственной выпускной комиссии в Сумское артиллерийское училище, где Латышев был комиссаром. Уже тогда мне бросилось в глаза его умение влиять на людей. Он всегда был с массами, неотделим от них. Потому что сам вышел из самой гущи народа. Четырнадцати лет стал рабочим. Семнадцатилетним парнем ушел в Красную гвардию. Гражданскую войну закончил комиссаром стрелкового батальона.
Я не встречал еще такого дружного и сколоченного коллектива, какой была партийная организация 2-й гвардейской танковой.
Перед наступлением коммунисты успевали поговорить с каждым бойцом. Пропагандистами и агитаторами выступали все офицеры и сержанты, все коммунисты, независимо от должности и звания. В подразделениях проходили митинги, собрания, беседы. Все делалось, чтобы каждый боец уяснил задачу. А в бою каждый коммунист и комсомолец был не только агитатором, но и живым примером отваги и воинского умения. На этом зиждилось могущество танковой армии.
Люди тянулись к партии. «Хочу в бой идти коммунистом» — сколько таких заявлений получали партийные организации. Мы теряли людей. Но никогда не уменьшались наши партийные организации: на смену погибшему герою приходили два-три молодых коммуниста. И, прижимая к груди только что полученный партбилет, боец знал: вместе с этим документом он обретает единственную привилегию и главную обязанность — быть первым в бою.
Латышев заботился, чтобы у нас не было «беспартийных» танков и орудий. В каждом расчете должен [321] быть коммунист! И этих чудесных ребят узнаешь сразу. В бою — самые лихие и вместе с тем расчетливые. А в минуты затишья увидишь их в кругу бойцов. Читает коммунист газету или полученное товарищем интересное письмо. Или беседует. Но как беседует!
Пожалуй, самые лучшие агитаторы были в 198-й артиллерийской бригаде. Они равнялись на заместителя командира бригады по политчасти А. Е. Куделько. Тот говорить много не любил, но каждое слово било в цель. Вот он собрал только что прибывшую на батарею молодежь.
— Вы видели знамя нашей бригады? Мы пронесли его через сотни боев. Оно пробито осколками. Но мы ни разу не осрамили его бегством. И на вас надеемся. Что требуется для победы? Совсем немного: не трусить, стрелять умело, смотреть не по сторонам, а в панораму, не бояться отката и не ждать наката, наводить не спеша, но быстро и точно. «Тигр» не спит, прозеваешь — он тебя раздавит. И толстокожий он, просто его не пробьешь. А ты бей ему под низ башни. Самое верное дело: заклинишь башню, деваться некуда «тигру», повернет назад, а ты ему тогда в бок, под ребро — и каюк зверюге.
Страстными агитаторами были генерал Н. П. Юкин и полковник С. Н. Фадеев. Тема их бесед была самая прозаическая: уход за материальной частью. Но бойцы слушали их, затаив дыхание. Вот Юкин рассказывает, как надо тушить загоревшуюся боевую машину.
— Всякое бывает. Подожгли вашу самоходку. А кругом пули. Вылезете из нее — конец вам. Ну и дурак, если вылезешь под пули. У тебя есть возможность сбить пламя. Спасай свою машину. Знаете, сколько времени горит танк или самоход? Пять часов! Так что всегда можно спасти. Только не теряйся, с умом действуй. А делать это надо вот так...
И генерал показывает, как надо применять огнетушитель, как накрывать пламя кошмой, как засыпать песком. И тем временем говорит о том, сколько людей трудились, чтобы построить танк, как много надежд они возлагали на эту машину, с каким нетерпением народ ждет победы и во имя ее не жалеет ни труда, ни металла, ни средств.
Эффект от таких бесед изумительный: стали реже сгорать наши танки. Пусть из всего расчета один человек остался — все равно спасет боевую машину. [322]
Газеты... Они были с нами всегда, как бы далеко ни продвинулись мы в оперативную глубину. Самолеты сбрасывали нам тюки «Правды» и «Красной звезды». И с нами была своя, наша армейская газета. Ее редактировал превосходный журналист подполковник Иван Никонович Греков. Редакция и типография были на колесах, как и все в танковой армии. И в какие бы переделки мы ни попадали, Латышев и начальник политотдела армии Литвяк добивались, чтобы газета вышла в срок и попала в каждый взвод. Газета зачитывалась до дыр. Еще бы, ведь она рассказывала бойцу о его товарищах, которые были в бою рядом с ним, о нем самом, если его поступок заслуживал славы.
Политическая работа объединяла, сплачивала людей, превращала армию в единое целое. И командарм мог в считанные минуты сосредоточить в нужном направлении сотни танков, тысячу артиллерийских стволов. Он знал, что привычный его возглас «Вперед!» будет подхвачен многотысячной массой бойцов и каждый сделает все, чтобы выполнить приказ, как бы это ни было трудно.
Помню, в феврале 1945 года армия получила приказ повернуть на север, к Балтийскому морю. Военный совет потребовал, чтобы новая задача немедленно была доведена до сведения каждого бойца. Офицеры штабов и политотдела армии отправились в подразделения. Побывали в каждой роте, на каждой батарее. Провели совместные встречи танкистов, мотострелков, артиллеристов, саперов, а также поддерживавших нас летчиков. Каждый продумал, чем и как может помочь соседу.
Все знали, что наступать будет трудно. Враг озверел. Местность тяжелая: реки, озера, болота. И погода не баловала нас — дожди, непроницаемые туманы.
Мы должны были войти в прорыв, который расчистит нам 61-я армия. Но пехота продвигалась с трудом. И Богданов бросил свое неизменное:
— Вперед!
Залп «катюш» — мы почти все свои гвардейские минометы собрали на участке прорыва. Тысяча артиллерийских стволов били несколько минут. Пушки еще не смолкли, когда лавиной двинулись наши танки.
И прорвались! По бездорожью, под вражеским огнем за день продвинулись на двадцать километров. [323]
3 марта путь нам преградил мощный укрепленный район. Доты, надолбы, проволочные заграждения. И убийственный огонь. Прибыл А. И. Радзиевский. (Когда туго на фронте, он в штабе не сидит.) Подтягиваем артиллерию. В течение двух часов долбили вражескую оборону наши тяжелые орудия. А тронулись танки — фашисты опять бьют вовсю.
Богданов шагает возле своего «доджа». Подзывает Латышева, Радзиевского и меня.
— Что будем делать?
Алексей Иванович Радзиевский предложил прекратить лобовую атаку и обойти укрепленный район.
Богданов отдает приказ. На ходу перегруппировываю артиллерию. Танки, самоходки, бронетранспортеры поворачивают на Рокков и Наугард, в тыл 3-го танкового корпуса СС.
Быстрый маневр помог нам мгновенно оторваться от противника. Я вспомнил гражданскую войну. Тогда мы прорывались, заходили в тыл врагу на лошадях. С трудом тянули пушки. И все-таки успевали, били деникинцев в спину, когда они совсем не ожидали удара. А теперь в тылу врага с громом несутся сотни наших тяжелых машин. И в моих руках не две трехдюймовки, а тысяча могучих стволов. Тысяча!
Неподалеку от Наугарда танки задержались у реки Ина. Мелкая речушка, а с ходу ее взять не удавалось. К тому же враг открыл сильный огонь. Генерал Гончаров сейчас же поспешил туда, чтобы помочь танкистам. Его перехватил Г. М. Максимов, предложил уйти в укрытие и переждать артиллерийский налет. В ответ Михаил Дмитриевич сказал:
— Ничего со мной не станет, не впервые! А там меня ждут.
На берегу реки Гончаров был смертельно ранен...
Вот и Наугард. Танки, не снижая скорости, мчатся на проволоку, на дзоты. Мы наносим удар в стык 3-го и 10-го танковых немецких корпусов. Наше нападение ошеломляет врага, он весь огонь переносит на нас. Это облегчает задачу 61-й армии, наступающей с фронта. Мы чувствуем, как она увереннее двинулась вперед. Чувствуем подчас довольно болезненно — до нас начинают долетать снаряды ее артиллерии. Спешно посылаем к соседу нашу оперативную артиллерийскую группу. [324] В нее входят начштаба артиллерии армии А. Е. Левин и начальник оперативного отдела В. Н. Торшилов. Задача группы координировать действия артиллерии обеих армий.
4 марта занимаем города Добра и Наугард, утром 5 марта перерезаем автостраду Данциг — Берлин.
Вместе с Богдановым объезжаем части, торопим людей. По пути заглядываем в небольшой поселок. У кирпичного здания сгрудились пушки и автомашины. Интересуемся, что тут происходит. Заместитель командира 198-й армейской артбригады по хозчасти подполковник Янчин объясняет:
— Полевая артмастерская вступила в строй.
Командующий обошел мастерскую. Она создана на базе немецкого гаража. Уже вертятся станки, слесари ползают под машинами. У поврежденных пушек вместе с мастерами работают бойцы орудийных расчетов.
— Запиши! — велит Богданов.
Важно не то, что организаторы этой мастерской хозяйственники бригады подполковники Янчин, Деревичер, Чучурукин и Журба и их подчиненные получат ордена. Важно, что командарм запомнит их почин и силой своего приказа внедрит его во все корпуса, бригады и полки. У Богданова наметанный глаз, и все полезное он схватывает на лету.
Армия движется на Альтдам. Подгоняю своих артиллеристов, решительно ликвидирую заторы — научился этому у Богданова. Вдруг на дорогу устремляется незнакомая часть.
— Стойте! — кричу непрошеным гостям.
— Товарищ генерал, не признаете своих!
Ко мне подходит подполковник, улыбается. Знакомое лицо.
— Кто вы?
— Еремин.
Георгий Михайлович Еремин! В начале войны в 53-й дивизии он был лейтенантом. В боях под Москвой стал начальником штаба полка. А сейчас начальник штаба 212-й дивизии.
— Куда вы сейчас?
— На Альтдам. [325]
Останавливаю самоходки и бронетранспортеры:
— Дайте дорогу пехоте!
Еремин прыгает в свой «виллис». За ним грузовики с солдатами. Десятки — и наших и трофейных. Молодцы! Всю дивизию посадили на колеса.
Враг дерется упорно. Города Каммика, Вустеренц, Волин берем с боями. Но вот и Штатгард. Первой вырвалась к Балтийскому морю самоходка сержанта Ивана Семеновича Кабатова. Командир взвода управления батареи лейтенант Василий Москальков докладывает:
— Мы на берегу!
Спешу туда. На берегу застаю И. И. Таранова и начальника штаба дивизиона капитана М. А. Санжару. Смотрят на бескрайний морской простор.
— Красота какая!
Но любоваться некогда. На подступах к Голянову снова бой. На поддержку мотострелков Н. П. Охмана бросаю 274-й артполк К. Д. Гулеватого и «катюши» П. А. Зазирного. Шаг за шагом очищаем от врага правый берег Одера, от устья до Альтдама.
Вскоре наши танки и пехота вступают в город.
Восточно-Померанская операция закончена. Армия готовится к удару на Берлин. [326]