Десятая армия
Командующий артиллерией Западного фронта генерал-лейтенант И. П. Камера при встрече спросил, как я посмотрю, если мне предложат должность командующего артиллерией армии. Неудобно было огорчать моего доброго друга, старого боевого солдата, но я сказал, что не хочу расставаться с дивизией. Иван Павлович укоризненно покачал головой:
— Напрасно отказываешься, Григорий. Но надеюсь, что ты еще изменишь свое решение.
Меня вызвали в штаб фронта. Иван Павлович сухо поздоровался.
— Все упорствуешь?
— Привык я к дивизии. Да и страшно: с дивизии прямо на армию...
— Что ж поделаешь, корпусов теперь нет. К тому же артиллерией корпуса ты уже командовал, у Батова, в финскую.
— Дай еще подумать.
— Ну, хорошо. Пойдем сейчас к командующему фронтом, там додумаешь.
К самому Жукову! Георгия Константиновича я знаю давно, еще по службе в Белоруссии, когда он командовал кавалерийской дивизией. Он уже тогда выделялся талантом военачальника и непреклонной волей. После отлично воевал на Халхин-Голе. Был начальником Генерального штаба. А теперь командует фронтом. Имя его знает вся страна, солдаты говорят о нем с восторгом. Хотя многим от Жукова крепко достается. Властен и крут. За недостатки взыскивает так, что на всю жизнь запомнишь. Я сам недавно испытал это. Приехал к нам [208] в дивизию, узнал, что мы не успели вывезти боеприпасы. Ох какой это был разговор!..
— Ну что ты стоишь? — теребит меня Камера. — Пошли!
Несмело переступаю порог. Готов ко всему...
Георгий Константинович встал из-за стола, пошел к нам навстречу — большой, могучий. Но теперь он не был грозен. На усталом лине улыбка, глаза смотрят пытливо и ласково.
Камера представил меня и доложил, что я намечаюсь на должность командующего артиллерией 10-й армии. Жуков предложил нам сесть. Тихим голосом, спокойно, очень кратко он рассказал о моей будущей работе, о том, что армия ведет бои на широком фронте — от Мосальска до Плавска. Спросил, где моя семья. Это меня тронуло. Перед тем как проститься, командующий сказал:
— Уверен, что вы справитесь. Дивизия для вас уже пройденный этап.
Я поблагодарил за доверие.
Когда мы вышли, Камера пошутил:
— Вот видишь, как ты быстро думаешь в присутствии начальства!
Ваня Камера, конечно, понимал, в чем суть: с Жуковым я не мог спорить, слишком велико уважение у меня к этому человеку, к его уму и авторитету.
В Медыни только закончились бои. Город еще горел. Дежурный по штабу доложил, что меня вызывают в штаб армии. Принял командарм К. Д. Голубев.
— Выезжай к новому месту службы. — Константин Дмитриевич своими большими ручищами обнял, трижды поцеловал меня. Взял со стола довольно толстый конверт: — На, Григорий Давидович, тебе на дорогу.
В конверте лежали благодарственный приказ о моей службе в армии, боевая характеристика и три тысячи рублей. Тяжело было уходить. Командарм долго держал мою руку.
— Спасибо тебе за все, — сказал генерал.
Я повернулся и быстро ушел, боялся, что нервы сдадут. Ведь мы вместе прошли такой тяжелый путь. Горькие месяцы начала войны. Радость первых побед. [209]
Прощаюсь с боевыми друзьями. Разойдутся наши дороги. Больше мне не доведется побывать в 53-й дивизии. Без меня она станет гвардейской, пройдет по Смоленщине, Белоруссии, Украине, Румынии, Венгрии и закончит свой славный победный путь в Вене...
Испытанная, латаная и перелатанная «эмка» — чудесная машина, которая всю войну пройдет со мной, — повезла меня в штаб 10-й армии.
Зашел к начальнику штаба армии комбригу С. И. Любарскому, моему другу по академии. Вместе с ним и начальником штаба артиллерии полковником И. В. Плошкиным иду к командующему. Представляюсь Ф. И. Голикову. На маленьком столике, заваленном бумагами, лежит мое личное дело. Командарм и начальник оперативного отдела штаба армии полковник Л. Б. Соседов склонились над другим столом, где расстелена большая карта, что-то чертят.
Прошу командующего дать мне несколько дней, чтобы ознакомиться с артиллерийскими частями и войти в курс дела. Филипп Иванович оторвался от карты:
— Дела примете немедленно. А лучшее знакомство с войсками — это видеть их в бою.
С Плошкиным идем в штаб артиллерии. Там меня уже ждут. Офицеры по-уставному поздоровались со мной. Чувствую на себе настороженные взгляды. Понимаю: человек я новый, никто меня здесь не знает.
Прошу карту. Часов десять я изучал ее и другие документы, знакомясь с расположением войск, их задачами, состоянием артиллерии.
Вчера под моим началом была артиллерия одной дивизии. И то столько труда требовалось, чтобы ее правильно расположить и использовать как можно эффективнее. [210] А теперь я отвечаю за артиллерию восьми дивизий! И все эти дивизии воюют.
По документам можно судить, что в армии большой некомплект артиллерии. В общей сложности недостает двухсот одиннадцати стволов — больше одной трети. В стрелковых дивизиях почти нет минометов, их задачи приходится выполнять полковой артиллерии, которая и так перегружена до крайности. Особенно плохо с зенитной артиллерией — в наличии менее половины стволов.
Личный состав артиллерии дивизий подобран неплохо. Большинство офицеров кадровые, имеют боевой опыт. Сержанты и рядовые — люди тоже подготовленные, еще до войны прошедшие хорошую школу.
Но артиллерии маловато — пятнадцать стволов на километр фронта. Нелегко воевать в таких условиях.
Просидев всю ночь в штабе, утром выехал в войска.
Побывал в дивизиях, наступавших в районе Сухиничей. Город блокирован нашими войсками. Гарнизон его — два немецких полка. Гитлеровцы хорошо укрепились и отражают все атаки. Наступать приходится чуть ли не по грудь в снегу, по открытой местности. А враг все окраинные здания превратил в огневые точки. У нас не хватает людей — в полках всего по двести — триста активных штыков. Вражеская авиация с утра до ночи висит над полем боя. Бороться с ней нечем — зениток совсем мало.
Дивизии правого фланга армии — 326-я и 330-я — продвинулись дальше на запад, ведут бой у города Кирова и станции Барятинской. Это добрых три сотни километров от Москвы. Вон уже куда откатился враг!
До штаба 330-й дивизии добирался почти весь день. Ехал на розвальнях — другому транспорту не пробиться. Несколько раз приходилось соскакивать с саней и прятаться в сугробах: немецкие штурмовики так и сновали над дорогой.
Командующий артиллерией дивизии полковник Я. Я. Мелуп познакомил меня с обстановкой. Весь день вели бой. Артиллерия сделала все от нее зависящее, но пехота застряла в сугробах. За час до моего приезда атака захлебнулась:
Идем к командиру дивизии полковнику Гавриилу [211] Дмитриевичу Соколову. У него претензий к артиллеристам нет. Артподготовка велась правильно, командиры полков довольны действиями батарей, непосредственно поддерживавших пехоту.
Всю ночь я с Вочаевым и Елинбаумом, офицерами из моего штаба, помогали артиллеристам дивизии готовить огневой налет, который должен был предшествовать утренней атаке.
Утром наблюдали артиллерию дивизии в действии. Позиции противника обрабатывались довольно основательно. Отдохнувшая за ночь пехота уверенно пошла за стеной разрывов. К сожалению, результатов атаки я не дождался: надо было ехать, чтобы засветло попасть в соседнюю дивизию.
Только что наши войска захватили Барятинскую. В боях за станцию противник лишь убитыми потерял более трехсот солдат и офицеров. В наших руках оказалось много трофейного оружия и огромный склад боеприпасов.
Без особого труда заняли и станцию Фаянсовая. В числе трофеев оказались тридцать три паровоза, семь вагонов с самолетами, девяносто один вагон боеприпасов, две цистерны с горючим.
Больше всего радуемся захваченным боеприпасам. Целыми эшелонами вывозим их со складов. Немецкие снаряды и патроны отправляем в тыл. На брошенных немцами складах попадались боеприпасы и советских образцов. Их немедленно пускаем в дело.
В 326-й дивизии мы работали не только на командном пункте, но и на огневых позициях. Вместе с офицером штаба артиллерии дивизии майором В. П. Канаковым, знающим и опытным офицером, с которым я был знаком еще по службе в 43-й армии, побывали во многих частях. Запомнились командиры батарей старшие лейтенанты А. П. Калужский и С. Н. Немцов. Понравилось, с какой заботой они укрывали и маскировали свои батареи. В двадцатишестиградусный мороз солдаты долбили твердую как камень землю. Сначала окапывали орудия, затем сооружали укрытия для лошадей и уже после этого строили блиндажи для себя. [212]
Меня познакомили с командиром дивизиона Н. В. Терещенко. Знакомая фамилия...
— Вы не родственник полковника Терещенко?
— Я его сын.
С полковником Терещенко, старым большевиком, я учился в академии. Он был заместителем начальника артиллерии Киевского военного округа.
— А где отец?
— Погиб. Еще в тридцать седьмом.
Дивизион Николая Терещенко оказался в безукоризненном состоянии.
На фланге дивизии большой аэродром, занятый противником. Наши войска всего в трех-четырех километрах от него, но ближе подойти не могут — враг встречает мощным и точным огнем.
С наблюдательного пункта дивизиона слежу за стрельбой немецких орудий. Стоит появиться на нашей стороне повозке, даже отдельному человеку, немедленно вблизи разрывается снаряд.
— И так все время, — говорит Канаков. — Словно их корректировщик среди нас сидит.
— Ну-ка, давайте посмотрим.
Через стереотрубу разглядываю сооружения на аэродроме. Ни одного достаточно высокого. Но в стороне торчит каменная башня.
— Надо ее уничтожить, — говорю.
Через несколько минут наши орудия открывают огонь. Попасть в такую цель нелегко. Выстрел следует за выстрелом, а башня стоит.
— Много боеприпасов расходуем, — беспокоится Канаков.
— Все расходы окупятся. Бейте.
Наконец снаряд попадает в цель. Низко, почти у самого основания, вспыхивает дымное облачко, башня кренится и обрушивается на землю.
После этого эффективность огня вражеской артиллерии значительно снизилась. Я еще раз убедился в необходимости разрушать высокие сооружения, на которых противник может разместить свои наблюдательные и корректировочные посты.
Аэродром действовал. На него приземлялись немецкие транспортные самолеты с солдатами. Тут находили прибежище и группы гитлеровцев, уцелевшие после разгрома [213] их частей. Судя по всему, войск здесь теперь не меньше дивизии.
Поступил приказ командарма захватить аэродром. 330-я дивизия с юго-востока, а 326-я с северо-востока обошли и полностью окружили его. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. Много вреда принесли нам их 20-миллиметровые пушки, по-видимому снятые с самолетов. Вражеская пехота не раз поднималась в контратаки. Наши артиллеристы расстреливали ее прямой наводкой, при этом трубка шрапнели устанавливалась на картечь.
Контратаки мы отбили. Но противник все время наращивал силы, перебрасывая пополнение по воздуху. Стало известно, что он создает ударные группировки западнее Барятинской. А наши войска уже исчерпали свои наступательные возможности.
Окруженный аэродром оставался в распоряжении противника. Наши артиллеристы уничтожили на нем двенадцать самолетов. Были убиты сотни гитлеровцев.
Мне понравились действия артиллеристов обеих дивизий. Несмотря на снежные заносы, они успевали перебрасывать пушки, чтобы вовремя поддержать пехоту, одинаково хорошо стреляли как с закрытых, так и открытых позиций. В полках и дивизионах поддерживалась крепкая дисциплина. Артиллерийские штабы работали слаженно, тесно взаимодействуя со стрелковыми частями. Отлично действовал 888-й артполк Г. А. Худолеева.
Под городом Кировом я впервые увидел немецкие артиллерийские поезда. Состав из платформ, на которых были установлены обычные колесные пушки, пулеметы на тумбах, а подчас и танки, подъезжал к расположению наших войск. Орудия и пулеметы открывали довольно плотный огонь. Эти налеты длились недолго — пока поезд не попадал под прицел нашей артиллерии, после чего гитлеровцы спешили быстрее отвести его в безопасное место. Но и столь короткие налеты доставляли нам немало хлопот.
Я продолжал объезжать дивизии.
Наш сосед слева — 61-я армия — в это время вел безуспешные бои в районе города Волхова. Ее войска отстали от частей 10-й армии на семьдесят километров. Прикрывал этот растянувшийся фланг 1107-й полк [214] 328-й стрелковой дивизии. Сил, конечно, у него не хватало, и левый фланг являлся для нас предметом постоянного беспокойства. К тому же стало известно, что Гитлер перебросил из Франции еще одну полнокровную 20-тысячную пехотную дивизию и сосредоточил ее в районе Жиздра, как раз против стыка наших армий. Подтягивались сюда и танковые части противника.
Мы пытались помешать сосредоточению вражеских войск, но наши дивизии на этом фланге были ослаблены длительными боями.
Кончилось тем, что враг нанес удар из районов Зикеево и Жиздра, прорвал наш растянутый фланг и вступил в город Людиново. Оборонявшаяся здесь 323-я дивизия вела тяжелые уличные бои. За день она потеряла семь орудий, много лошадей, без которых затруднялся маневр артиллерии.
Артиллеристы в упор расстреливали противника, защищая вместе с пехотинцами каждый квартал, каждый дом. После двенадцатичасового боя дивизия вынуждена была отойти в лес, севернее Людиново. По глубокому снегу артиллеристы вручную вывезли все уцелевшие орудия.
Положение создалось тяжелое. Гитлеровцы получили возможность нанести удар по нашим войскам, блокировавшим Сухиничи, и спасти свой окруженный гарнизон, выйти в тыл 326-й и 330-й стрелковым дивизиям, занимавшим Барятинскую и Киров, а также отрезать группу генерала Белова, действовавшую западнее Мосальска и Мещевска. Нависла угроза над всем левым крылом Западного фронта.
Преодолевая сопротивление наших ослабленных частей, противник быстро продвигался в северном направлении и занял деревни Маклаки, Зимницы, Дубровка. В бою за Брынь наши артиллеристы полностью уничтожили ворвавшуюся в село немецкую роту и сожгли три танка. И все-таки село пришлось оставить. Командование армии принимало все меры, чтобы остановить врага. Наши дивизии предпринимали контратаки, спешно создавали новые рубежи обороны.
22 января в пять часов утра, когда мы с комиссаром Александром Михайловичем Беляевым собирались выехать [215] в войска, позвонил командарм. Попросил нас обоих зайти к нему. Ф. И. Голиков, наверное, так и не прилег в эту ночь. В задумчивости он рассматривал карту, на которой Любарский делал какие-то пометки. Вчера наши части оставили Думиничи. Видно было, что Филипп Иванович тяжело переживает сдачу этого города.
— Вы едете в 326-ю дивизию, — сказал командарм. — Там же будет корпусной комиссар Кожевников. Помогите ему подготовить людей к наступлению.
И вот мы в деревне, недалеко от Барятинской. На дворе жгучий мороз, а в деревенской школе духота. Людей набилось — не шевельнуться. И большинство молодежь, юнцы. Сидят молча.
Вчера, чтобы задержать здесь врага, командарм бросил в контратаку последний резерв — лыжный и инженерный батальоны, только что прибывшие к нам. Контратака не получилась. Молодые солдаты во главе со своими командирами, преподавателями военных училищ, сначала бодро двинулись вперед. Но открыла огонь наша артиллерия — бойцы ткнулись в снег и больше не поднимались. Пришлось вывести их из боя. Сейчас переживают: стыдно в глаза своим командирам смотреть.
Член Военного совета Сергей Константинович Кожевников внимательно вглядывается в лица:
— Так как же это получилось?
Молчание. Наконец поднялся один боец:
— Чего тут скрывать. Испугались мы, товарищ корпусной комиссар. Впервой ведь...
И заговорили ребята. Торопясь, перебивая друг друга.
На пункте формирования их учили мало. Казармы нужны были для нового пополнения.
— Знаете, сколько народу прибывает — тыщи. Идут и идут.
— Нам и пострелять-то как следует не дали: быстрее, говорят, освобождайте казармы...
— И к лыжам привыкнуть не успели.
Кожевников улыбается:
— Слушаю вас, и сердце радуется.
Недоуменно уставились на него ребята. Чему же тут радоваться?
— Вот вы говорите, тесно на пункте формирования. Это же здорово! Значит, подходят и подходят резервы. [216]
Конечно, жаль, что вы не прошли настоящей подготовки. Но это дело поправимое, здесь подучитесь. А вот своей артиллерии испугались — плохо! Ведь вы же храбрый народ, молодец к молодцу!
Комиссар говорит как-то очень по-домашнему. Словно с сыновьями своими беседует. Встает, подходит к карте.
— Смотрите, где был враг полтора месяца назад. — Указка возле самой Москвы. — А вот куда мы его отогнали. Нелегко нам это далось. Людей много потеряли. И устали. Все время в боях! А драться надо. Иначе враг опять нас отбросит. Вчера город мы сдали. А совсем недавно брали его, кровью брали. Это страшно тяжело — отдавать родные города. Думали, вы выручите. Большие надежды на вас возлагали. А вы...
Молчат ребята.
— Мы понимаем, вам туго было вчера. И верим: в следующий раз такого не допустите. Мы же знаем: народ вы стоящий, всем сердцем рвались на фронт. И еще покажете себя. Верно ведь?
— Верно!
— Посылайте нас сегодня же в бой!
— Мы докажем!
— Нет, сегодня вы будете заниматься, — говорит Кожевников. — А завтра пойдем в атаку.
Потом я сказал несколько слов. Вспомнил начало войны, страшные бои на Друти и Днепре. И как мы все-таки стояли. Как бросались в контратаки, зная, что противник намного сильнее нас. И побеждали.
— А своей артиллерии глупо бояться. Знаете, завтра я пойду с вами.
Веселый гомон в зале. Ожили ребята. Уже одно сознание, что завтра они сумеют исправить свою ошибку, взбодрило, обрадовало их.
Людей распустили. Кожевников с укором косится на меня.
— Что ты выдумал, Григорий Давидович? Генерал, командующий артиллерией, член Военного совета армии — и вдруг в атаку собрался.
— Но теперь уж слово назад не возьмешь. Пойду!
Утром после короткой артподготовки все поднялись дружно. Я заметил, что ближние забегают вперед, становятся стенкой, чтобы заслонить меня. [217]
Враг открывает огонь. Наши цепи не дрогнули. Идут ребята.
И вдруг оглушительный шелест проносится над головой. Держу папаху, чтобы не слетела. Ссутулились, пригнулись бойцы. Впереди, всего метрах в восьмидесяти от нас, грохочут взрывы. Черные кусты вырастают одновременно и на равных расстояниях друг от друга. В лицо бьет тугая волна воздуха. И снова воющий шелест. Снова лес взрывов — чуть подальше, чем в первый раз. Замедлили шаг бойцы, но идут. А снаряды продолжают падать впереди.
Много раз я ходил в атаки. А вот за линией своих разрывов иду впервые.
Бойцы осмелели. Прибавили шаг. Куда легче идти, когда артиллерия прикрывает тебя и расчищает путь.
Эх, побольше бы нам артиллерии! Чтобы можно было создать настоящий огневой вал. Куда успешнее станут атаки!
Мы дошли до поселка. Оттеснили противника из первых домов. Но дальше продвинуться не смогли. Чтобы вести бой в населенном пункте, сил не хватало. Командарм приказал отойти. Ребята возвращались неохотно. Горячие головы — они уверены, что взяли бы поселок.
Простившись с командирами лыжников и саперов, спешу к артиллеристам.
Г. А. Худолеев встречает меня взволнованный:
— Товарищ генерал, нельзя так.
— Чепуха. Видите — цел. Лучше покажите мне своих орлов. Превосходно вели огонь.
— Это они вот. — Григорий Александрович подводит ко мне двух лейтенантов. — Калужский и Анфисов. Командиры наших батарей.
Крепко жму руки смутившимся молодым офицерам.
— Вас не задело? — спрашивает Худолеев.
— Да нет, как видите.
— Вы, знаете, — улыбается он, — я больше всего пуль боюсь. Пулевое ранение для артиллериста — несолидно. Не тот калибр!
Эта атака уже выветрилась было у меня из головы. Но совсем недавно в московском магазине остановил [218] меня рослый, уже немолодой гражданин. Назвал себя: Нестеров Антон Спиридонович.
— Товарищ генерал, вы меня, конечно, не помните. А я с вами в атаку шел. Командир нам сказал: глаз не сводите с генерала, прикрывайте его. Ну мы и шли все время впереди вас.
Рассказал, что он сейчас строитель. Работает в Магадане.
Мы оба были рады этой неожиданной встрече. И я сразу вспомнил все подробности того солнечного морозного дня, наши цепи, шагающие по снегу, и фонтаны разрывов, расчищавшие нам дорогу...
Начальнику штаба армии С. И. Любарскому, начальнику бронетанковых войск армии С. И. Богданову и мне командарм приказал выехать под Сухиничи. Нас сопровождала группа офицеров. Наша задача — сделать все возможное, чтобы закрыть только что пробитый немцами проход через Михалевичи и восстановить блокаду вражеского гарнизона. Поработали мы там много. Командование и штаб дивизии тоже приложили немало усилий, чтобы добиться успеха. Действия артиллерии и пехоты были безупречны. И все же задача не была выполнена. Вражеский коридор так и не закрыли. Почему?
Я наблюдал, как вместе с другими подразделениями наступала рота лейтенанта Бедуинова. Атаковала она на фронте метров в двести, а было в ней всего сорок человек. После артиллерийской подготовки пехота поднялась дружно, продвинулась далеко вперед. И все же атака сорвалась. Ночью я вызвал Бедуинова к телефону. Узнал, что его рота атаковала удачно, прошла тысячу двести метров, но к концу боя в ней осталось двадцать семь бойцов.
Да, с таким количеством людей не повоюешь. Подчищаем резервы, подтягиваем к передовой все, что можно. Снова готовим огневой налет. Полковники И. В. Плошкин, И. Н. Харук и Г. П. Аксенов с артиллеристами дивизии работали всю ночь. Расставили батареи, организовали подвоз боеприпасов, распределили цепи. Подошел к Сухиничам и дивизион гвардейских минометов. Налет решили произвести в необычное время — в 14 часов 30 минут. Любарский изъявил желание быть во время [219] боя на моем наблюдательном пункте. И вот наша артиллерия заговорила. «Катюши» обрушили удар на город. Там, где, по нашим расчетам, располагалась артиллерия гитлеровцев, все скрылось в пламени. Орудия нескольких артполков тем временем били по Михалевичам и по тому участку коридора, который должны были перерезать наши части. Вражеские батареи замолчали, и вообще, сопротивление противника было ослаблено. А замкнуть кольцо мы опять-таки не смогли. Занять коридор было нечем. В дивизии людей оставалось совсем мало. Помню, я как-то собрал командующих артиллерией дивизий и командиров артполков. Решили поговорить по душам — о настроениях, о нуждах, о планах на ближайшее будущее. Я услышал немало горьких слов. Полковник Борисов, командующий артиллерией 385-й дивизии, сказал:
— Я не привык кривить душой. И вынужден прямо сказать: задача, которую мы сейчас получили, нам не по плечу. Ослабленная дивизия, в которой нет и четверти штатного состава, должна наступать против двух свежих, только что вывезенных из Франции гитлеровских дивизий.
Борисова я встречал во время боев под Москвой. Смелый, решительный офицер. Командир дивизии полковник Немудров тоже человек энергичный, упорный. И если сейчас Борисов высказывает такие мрачные мысли, то, значит, действительно полон тревоги и сомнения. Это не страх перед врагом, не боязнь ответственности. Полковник переживает за судьбу своей дивизии. Я спросил, как думают по этому поводу другие товарищи. Митюрев и Мелуп заявили, что Борисов не прав. Мы не можем отказываться от ударов по противнику хотя бы для того, чтобы приковать сюда силы и не давать ему маневрировать резервами.
— Товарищи, мы не на ту тему разговор повели, — сказал начальник артиллерийского снабжения 385-й дивизии майор Н. И. Контор. — Приказ не обсуждают. Мы должны думать, как его лучше выполнить. Со своей стороны я сделаю все, чтобы боеприпасов у нас было вдоволь.
Контор не бросал слов на ветер. Через любые заносы он умел доставить снаряды на батареи. Этого инициативного и храброго человека уважали артиллеристы. [220]
— А разве я отказываюсь наступать? — обиделся Борисов. — Я просто хотел сказать, что нам будет очень трудно.
Да, бои тех дней, отнимавшие у нас много сил и редко приносившие успех, всем попортили крови. Но мы понимали, что они были нужны. Своими действиями мы не давали врагу накапливать резервы и вести большие наступательные операции. А самое важное: пока наши вымотавшиеся, малочисленные дивизии держали противника в напряжении, страна набирала силы для будущих решающих ударов.
У нас произошли перемены.
27 января к нам приехали генералы К. К. Рокоссовский, М. С. Малинин, В. И. Казаков и несколько офицеров. Цель их визита — принять от нас часть фронта и несколько дивизий. Штаб 16-й армии разместился под городом Сухиничи, но своих войск не имел. Малинин, мой друг по академии, пошутил:
— Ну, Гриша, ограбим вас, но зато вам легче станет: фронт армии вдвое сократится.
Мы передали 16-й армии половину стрелковых дивизий, танковую бригаду и все лыжные батальоны. Василий Иванович Казаков хотел прихватить и дивизион «катюш». С большим трудом мне удалось удержать дивизион у себя.
Не успели мы покончить с передачей дивизии, сменилось командование армии. Ставка отозвала Ф. И. Голикова. Командующим армией прибыл к нам генерал-майор В. С. Попов.
Сокращение протяженности фронта армии облегчило управление войсками. Но по-прежнему приходилось ездить по частям, причем много времени уходило на дорогу, так как штаб армии располагался довольно далеко от боевых порядков дивизий. Я поставил вопрос о том, чтобы перевести мой штаб на выносной пункт управления (ВПУ). Командарм согласился, и мы вскоре перебрались в деревню Крутая, которая находилась в непосредственной близости от дивизий. Телефонные линии напрямую связали нас со штабом армии, штабами артиллерии дивизий, со всеми артполками усиления. [221]
У меня оказались хорошие помощники. Начальник штаба И. В. Плошкин — человек изумительного трудолюбия. Он уже имел опыт работы в штабе артиллерии армии, и я на него мог всецело положиться при планировании артиллерийского обеспечения операций. Рука об руку с ним трудились начальник оперативного отдела Н. Н. Вочаев и начальник разведывательного отдела К. Н. Печерин.
Хорошо сработались мы с комиссаром штаба артиллерии армии полковым комиссаром А. М. Беляевым. Принципиальный, вдумчивый, он постоянно был с людьми, пользовался огромным влиянием. Его стараниями в армейских артиллерийских частях была отлично поставлена партийно-политическая работа.
Дело нам облегчало то, что об артиллерии постоянно заботились общевойсковые командиры.
Начальник штаба армии комбриг С. И. Любарский, начальник оперативного отдела полковник Л. Б. Соседов отдавали много сил и внимания организации взаимодействия между стрелковыми и артиллерийскими частями. По-хозяйски относились к своей артиллерии командиры дивизий генералы Г. П. Карамышев, И. А. Гарцев, полковник П. И. Филимонов.
Высокой выучкой личного состава выделялся 761-й тяжелый артиллерийский полк. Командовал им бывший начальник кафедры Артиллерийской академии полковник Иван Николаевич Харук. Я любил бывать в этом полку, беседовать с его командиром, широко эрудированным артиллеристом.
Офицеры нашего штаба много работали в частях: помогали планировать предстоящий бой, учили молодых офицеров, порой приходилось даже вмешиваться в управление огнем дивизионов и батарей. Но 761-й тяжелый артполк в этой повседневной помощи не нуждался. Полковник Харук и его подчиненные были хорошо подготовлены во всех отношениях. Здесь мы отмечали самую высокую слаженность в работе орудийных расчетов, примерный порядок, отличную дисциплину. Поездки сюда для меня были отдыхом.
Впервые мне довелось наблюдать работу артиллеристов 761-го полка во время боев за аэродром. Гитлеровцы здесь часто переходили в атаки против наших войск. Мы спешно перебросили сюда дивизион капитана Вязина [222] из полка Харука. Точный огонь его орудий буквально опустошал ряды атакующих гитлеровцев. От тяжелых снарядов не было спасения немецким танкам. И фашисты реже стали вылезать на этом участке. Офицеры-артиллеристы соседних частей приходили в дивизион Вязина полюбоваться мастерством своих товарищей, поучиться у них. В конце января, когда фашисты в этом районе предприняли большое наступление, мы перебазировали сюда весь 761-й полк. И надо прямо признать, что только с его помощью враг был остановлен.
В феврале нам было приказано перерезать Варшавское шоссе, которое являлось важной коммуникацией гитлеровцев. И. Н. Харук и начальник его штаба майор И. И. Гомберг предложили начальнику артиллерии дивизии готовый план обеспечения операции. План был разработан во всех деталях, и командованию дивизии оставалось лишь утвердить его. И так бывало всегда. Планы, разработанные Харуком и его помощниками, не нуждались в поправках и дополнениях.
В этой операции блестяще действовал дивизион Н. А. Бажана. Его меткий огонь парализовал вражеские огневые точки, и наша пехота без особого груда овладела Синилином, крупным опорным пунктом обороны противника. Развивая успех, 385-я дивизия продвинулась далеко вперед. Враг собрал силы и попытался нанести удар во фланг, чтобы зайти в тыл первому эшелону дивизии. Я находился на командном пункте полка. Чтобы сорвать вражеский маневр, я приказал прибывшему со мной офицеру штаба артиллерии армии капитану Пожанову связаться с Борисовым и предложить ему часть артиллерии дивизии переключить на угрожаемое направление. Но никаких распоряжений не потребовалось. Командир первого дивизиона 761-го полка М. Е. Ересеев по своей инициативе поспешил на выручку боевых товарищей. Его снаряды смяли гитлеровцев. Сюда же подоспел и третий дивизион Вязина.
Огнем дивизионов управляли Харук и Гомберг. Стреляли они не спеша, расчетливо. Батареи ни разу не прибегли к беглому огню. Полк бил равными дивизионными очередями. Почти одновременно на врага падали тридцать шесть тяжелых 152-миллиметровых снарядов. Громадные столбы дыма и взметенной взрывами земли [223] сливались в сплошную стену. Когда дым рассеивался, на этом месте ничего не оставалось, только широкая полоса, перепаханной земли чернела на белоснежной равнине. В результате такого методического огня в поле, где только что наступала вражеская пехота, стало пусто. Это была образцовая групповая стрельба.
Столь же эффективно действовал полк под Думиничами. Одно время гитлеровцы там почти на километр углубились в нашу оборону. Но стоило вступить в бой полку Харука и подоспевшему дивизиону «катюш», как враг покатился назад, и наша пехота легко восстановила прежнее положение. Село Попково, только что занятое немцами, вновь перешло в наши руки.
Неоценимую помощь полк Харука оказал нашим войскам, когда мы пробивали проход для конников генерала Белова.
Военный совет армии неоднократно отмечал боевые успехи 761-го полка и ставил его в пример всем другим артиллерийским частям.
Трудно было поверить, что этот полк создан совсем недавно на базе противотанкового полка. Офицеры и солдаты, получив новую материальную часть, в короткие сроки освоили ее. Полк был очень маневренным. Средства тяги, автотранспорт содержались в идеальном порядке. Отдавая артиллеристам приказ перейти на другое направление, я был уверен, что все орудия прибудут на место в точно назначенный срок.
Полк воевал много, но потери нес незначительные. Сказывалось умение артиллеристов быстро «зарываться в землю», умело укрывать и маскировать свои огневые позиции. Заместителем у Харука был Владимир Андреевич Кузнецов — всесторонне образованный артиллерист. Вместе с командиром полка он поддерживал в дивизионах и батареях крепкую дисциплину, неутомимо учил и офицеров, и бойцов.
Из офицеров полка я до сих пор многих помню. Назову хотя бы командира батареи В. А. Дудкина. Мне нравился этот подтянутый, быстрый в действиях офицер. Получив задачу, он аккуратно наносил цели на карту, с которой никогда не расставался, тут же производил все измерения. Через минуту у него готовы были все данные для стрельбы. И сколько раз я ни проверял эти расчеты, они оказывались пунктуально точными. [224]
Здесь каждый был мастером своего дела. Командир взвода, кажется, небольшая должность. Но я восхищался лейтенантом Георгием Гриценко. Он в своем взводе был настоящим хозяином. Огневые позиции всегда оборудованы по всем правилам, орудия вычищены до блеска, снаряды лежат под рукой. Все данные для ведения огня аккуратно записаны на щитах орудий. Тягачи и машины в полной готовности стоят в надежном укрытии. Я видел лейтенанта Гриценко в бою. Спокойный, уверенный, он искусно управлял огнем своего взвода. Подчиненные понимали его с полуслова. И как бы тяжело ни складывалась обстановка, артиллеристы сохраняли бодрость духа, работали слаженно и неутомимо.
В наше распоряжение прибыл 486-й тяжелый артиллерийский полк под командованием Г. П. Аксенова. Того самого Аксенова, который десять лет назад командовал дивизионом в 20-м артполку, где я был командиром. Обрадовались встрече. Аксенов с обычной своей прямотой доложил: полк богатый, но стреляет плохо.
За дело он взялся рьяно. Учились его артиллеристы на боевых позициях, в полукилометре от гитлеровцев. Вместо учебных стрельб — боевые. Отрабатывали сосредоточение и рассредоточение огня, вели разведку, рыли укрытия. Часто в этот полк мы привозили людей из полка Харука. Они делились своим опытом, практически учили молодых офицеров и солдат. Все это принесло хорошие результаты.
Праздником для нас было прибытие в армию только что сформированного 1091-го пушечного артиллерийского полка. Он укомплектован новой боевой техникой, средствами связи, совершенной оптикой, механической тягой. В полку опытные офицеры. Командир Я. А. Лисогурский и его заместитель П. Г. Торопов — превосходные артиллеристы. Правда, большинство сержантов и солдат — новички, не успевшие пройти положенного курса подготовки. Сейчас, прибыв на фронт, они продолжили учебу. Мы поставили полк в первом эшелоне. Объяснили людям задачу, познакомили с обстановкой. Лисогурский и его офицеры произвели тщательную рекогносцировку, подготовили надежные пункты управления и наблюдения. За ночь артиллеристы оборудовали огневые позиции, и к утру полк уже был готов к открытию огня. Офицеры нашего штаба много времени проводили здесь, [225] помогали сколачивать подразделения, проводить стрельбы. Лучших результатов добился командир дивизиона П. А. Трубач.
Следя за успехами полка, я все больше убеждался, что дело здесь не только в умении командиров. Сказывалась большая воспитательная работа, которая велась в каждой батарее. Душой ее был комиссар Я. Г. Фейгин. Солдаты гордились своим комиссаром. Да и как было не гордиться — ведь Яков Григорьевич Фейгин не просто политработник, а доктор экономических наук, профессор, член-корреспондент Академии наук!
Сам Фейгин работал больше всех и больше всех учился. Далеко за полночь заставал я его сидящим при свете орудийного фонаря: он изучал правила стрельбы или старый учебник Павловича «Управление огнем дивизиона». Вскоре Яков Григорьевич мог самостоятельно управлять огнем, хорошо освоил тактику. И когда командир полка выбыл из строя, на его место был назначен Фейгин.
Это был неунывающий человек, умевший всем передать свою жизнерадостность. Бывало, налетит вражеская авиация, перепашет бомбами все вокруг. Вылезут артиллеристы из укрытий и пригорюнятся — разрушены боевые позиции. И тут появляется Фейгин. Улыбается.
— Никто не пострадал? Вот и хорошо. А это — чепуха. Подумаешь, придется опять окапываться.
Переглядываются ребята: «Действительно, что это мы носы повесили!» И за работу. Весело, с шуткой-прибауткой орудуют лопатами и топорами. Глядишь, через час все огневые позиции опять как новенькие.
В феврале пришел документ: ученый Я. Г. Фейгин отзывается в Москву. Яков Григорьевич наотрез отказался. [226] Ему говорили: подумайте, ведь там, в Москве, вас ждет большая, генеральская должность!
— Нет, мое место здесь, — отвечал он. — До конца войны буду на фронте.
И он дошел со своими артиллеристами до Берлина!
...Мне доложили, что наша тяжелая батарея сбила вражеский бомбардировщик. Спешу на место происшествия. Не так-то часто полевые орудия сбивают самолеты! Поговорил с орудийными расчетами, с парторгом батареи Федором Васильевичем Ивановым, с комиссаром дивизиона Никифором Гавриловичем Коротких. Оказывается, они уже несколько раз стреляли по низко летящим самолетам.
— Уж очень злят эти бомбардировщики нашего командира полка Фейгина. Мы и решили сбить хоть одного стервятника. Долго тренировались. Все не получалось. А вот сегодня наконец-то поднесли ему подарок.
Страна отмечала Первомай. Наши части в этот день вели наступление западнее Кирова. 637-й артиллерийский полк Е. Я. Водолажского шел в боевых порядках пехоты. Вечером дали людям отдохнуть. Я позвонил всем командирам частей, поздравил с праздником. В подразделения доставили праздничные подарки, присланные на фронт изо всех уголков страны. Евгений Яковлевич Водолажский пригласил меня и комиссара Беляева приехать к нему поужинать. Офицеры собрались в землянке. Прежде чем сесть за стол, мы потребовали еще раз проверить службу на всех постах. Праздник праздником, а бдительность терять нельзя.
Ужин прошел оживленно. Но только мы поднялись, чтобы проститься с гостеприимными хозяевами, как земля затряслась от взрывов. Все выскочили из землянки. Немецкая артиллерия била по расположению наших войск. А через четверть часа на нас двинулась вражеская пехота. Наши орудия и минометы открыли огонь. В сумерках было видно, как темные фигуры падают от осколков, как подрываются на минах, которые успели выставить наши минеры. Но уцелевшие, перешагивая через своих убитых и раненых, упорно лезли вперед. В узкой полосе, шириной не более сотни метров, гитлеровцам удалось пробить брешь в нашей обороне. [227]
— Наш штаб! — закричал Водолажский.
Действительно, передовые цепи немцев уже обходили штаб артиллерийского полка. Связь с ним была нарушена. Водолажский, Беляев и я поспешили туда. Пришли в самый разгар боя. Водолажский вызвал штабную батарею, подтянул другие подразделения. Уже много гитлеровцев полегло. Крепко выпившие перед атакой, они теперь протрезвели. Пытались отойти. Но со всех сторон попадали под огонь. Когда стрельба прекратилась, мы насчитали пятьдесят семь вражеских трупов. Наши потери — один убитый и шестеро раненых. Четырех гитлеровцев захватили в плен. Они показали, что входили в диверсионную группу из ста солдат и офицеров, которая должна была разгромить штаб советской дивизии и взять в плен ее командира. Им сказали, что сегодня у русских праздник, все они пьянствуют и серьезного сопротивления не окажут. Но вместо штаба дивизии оказался штаб полка. И вместо победы — разгром.
Я сказал Водолажскому:
— Говорили, что пуль боитесь, а сами вот как храбро бросились на автоматчиков.
— Когда прижмет, все на свете забываешь.
Как всегда, скромничал подполковник. Я видел его в бою: хладнокровно и разумно распоряжался он действиями подчиненных, рассчетливо наносил удары. Авторитет Водолажского после этого боя возрос еще больше. Командир 330-й дивизии полковник Соколов на другой день позвонил мне:
— Очень прошу, чтобы меня поддерживал ваш артиллерист. Знаете, этот высокий, черный, который вчера фрицам по зубам дал.
— Его фамилия Водолажский. [228]
— Вот-вот, он самый.
В следующий раз Соколов уже говорил:
— Товарищ генерал, надеюсь со мной опять будет подполковник Евгений Яковлевич Водолажский? Уж очень хорошо с ним работать...
Полтора года спустя, уже после Курской битвы, получил я письмо из госпиталя. Не тронула Евгения Яковлевича пуля («не тот калибр!»). Пострадал он от снаряда. Остался без ноги. Но даже это несчастье не поколебало его жизнерадостности. «Мы еще повоюем!» — писал он мне. Воевать ему не пришлось, но без дела он по-прежнему не может жить ни минуты. Сейчас мой боевой друг работает в Министерстве высшего образования. Как всегда, деятелен, как всегда, с людьми...
Весной работать нам стало спокойнее. Серьезных боев в полосе нашей армии не было. Мы все силы смогли сосредоточить на пополнении дивизий людьми и вооружением. Войска неутомимо учились. Прибывали все новые артиллерийские части. К сожалению, они редко у нас задерживались. Только привыкнем к людям, обучим их — полки забирают в другую армию.
Все слаженнее работал наш штаб. Большой экзамен мы выдержали в июне. На заседании Военного совета армии сообщили о новой задаче — помочь конно-механизированной группе генерала П. А. Белова перейти линию фронта. Войска Белова уже более четырех месяцев действовали во вражеском тылу. Используя помощь партизан, они освободили сотни населенных пунктов, нанесли гитлеровцам огромный урон. Удерживая обширную территорию, конники ждали подхода наших войск. Но так как продвижение Западного фронта задерживалось, пребывание оперативной группы во вражеском тылу теряло значение, и ей разрешили вернуться к своим.
Штаб 10-й армии через партизанскую радиостанцию поддерживал постоянную связь со штабом Белова. Любарский (ему присвоили звание генерал-майора) доложил обстановку, сложившуюся на фронте. Местом прорыва командование избрало участок западнее города Кирова. Военный совет принял решение произвести здесь тщательную общевойсковую разведку с участием артиллеристов и инженеров. Артиллерия армии получила [229] приказ своим огнем пробить в боевых порядках противника коридор в семьсот — восемьсот метров шириной, уничтожив в этой полосе огневые средства на всей глубине вражеской обороны.
С Фейгиным мы обошли позиции 326-й дивизии. Облюбовали участок шириной около километра. Местность простреливалась, но Фейгин смело взобрался на дерево и там, под пулями, набросал схему вражеских укреплений со всеми огневыми точками, которые сумел обнаружить. Общевойсковая разведка, работавшая в отрыве от нас, выбрала тот же самый участок. Большую энергию и высокую осведомленность проявил при этом начальник разведывательного отдела штаба артиллерии армии К. Н. Печерин (ныне генерал-майор), который входил в состав группы общевойсковой разведки.
Наши выводы проверил на местности член Военного совета Сергей Константинович Кожевников. Одобрил выбор. Командарм В. С. Попов, утверждая участок прорыва, убедительно просил получше помочь конникам:
— Павел Алексеевич Белов — мой друг. Вы уж постарайтесь. А вам, Григорий Давидович, разрешаю не жалеть снарядов.
Ночью произвели перегруппировку артиллерии. 761, 486 и 1091-й артполки усиления заняли позиции и приготовились к бою. В шесть часов утра мы с командирами полков и начальниками их штабов уточнили цели и районы подавления. Командующий и член Военного совета торопили: беловцы прорываются, они уже близко.
Главный удар наносили полки усиления. Артиллерия дивизии обеспечивала фланги на случай вражеской атаки.
В семь часов пять дивизионов, почти шестьдесят орудий, начали обработку полосы прорыва. Двадцать минут били орудия. Плотность вражеской обороны здесь была небольшая, и мы легко расправились с огневыми точками. Начав с переднего края, орудия методически переносили огонь все дальше в глубину, а затем еще раз перепахали весь участок прорыва. Похоже было, что здесь было сметено все живое. Во всяком случае, когда мы прекратили огонь, то не услышали ни одного ответного выстрела. И в это время долетело могучее «ура». Показалась колонна людей. Впереди на конях — два генерала. Их встретили и проводили к командарму. Это [230] были А. Ф. Казанкин и В. К. Баранов. Они сказали, что Белов идет с арьергардом.
Живой поток двигался мимо нас. Кто скакал на коне, кто вел коня на поводу. Скрипели полозья саней. Визжали на снегу колеса повозок. Быстрым шагом проходила пехота. Люди усталые. Кони тощие. Но у всех бойцов в руках автоматы. И выправку воинскую не потеряли. Наши интенданты и политработники радушно встречали конников, размещали их поудобнее, кормили досыта. Раненых и больных сейчас же отправляли в госпиталь. Артиллеристы поделились с гостями фуражом, хотя и у самих было с ним туго: корм добывали всюду, где только можно, и все же частенько нашим лошадкам приходилось довольствоваться гнилой соломой с крыш. А тут, на радостях, все свои скромные запасы зерна выложили. Щедро сыпали это богатство в колоды: наедайтесь, боевые кони, ведь столько испытать вам довелось!
Я поехал навстречу потоку прорывающихся войск. Во всю ширину коридора земля перекопана снарядами. Что значит шестьдесят стволов на километр фронта! А если бы триста стволов... Вот бы так всегда расчищать дорогу нашим войскам!
Проехав километра полтора, увидел партизан. Это были бойцы из соединения майора Галюка. Они поддерживали с нами связь по радио, а сейчас вывели конников к участку прорыва. Дальше партизаны не шли, они должны были снова вернуться во вражеский тыл.
Мы разговорились с командиром партизанского отряда Иваном Даниловичем Прохоренко. Он и в немецком тылу чувствовал себя хозяином. Партизаны уже присмотрели какой-то домик, по-видимому жилище лесника.
— Это мой штаб, — сказал Прохоренко.
В домике был накрыт стол. Меня пригласили пообедать.
Прохоренко и его помощники рассказали о жизни за линией фронта, о трудной своей борьбе, об успехах и неудачах. Командир с восхищением говорил о своих людях.
— Хотите, я покажу вам самого молодого нашего героя? Всего шестнадцать лет парнишке, а разведчик хоть куда. Заберется к гитлеровцам, высмотрит все: что за части стоят, сколько танков и пушек, в каких домах [231] фашистское начальство остановилось. В лесу, как рыба в воде, лучшего проводника не сыскать. Ходил и на диверсии. С его участием уже четыре поезда пущено под откос. — Прохоренко открыл дверь и крикнул:
— Позвать Орленка и мамашу тоже!
Через несколько минут в комнату вошла пожилая женщина в валенках, в рваном полушубке, а рядом с ней юноша в немецкой серой меховой шубе. На ногах унты. Вытянулся, отдал честь:
— Товарищ командир, по вашему приказанию прибыл!
— Раздевайся, садись и доложи генералам, как воюешь, — тоном приказа произнес Прохоренко.
Я остолбенел. Передо мной стояли Пелагея Федоровна и Колька Андрушенко, которые на Друти предложили нам свой погреб под командный пункт. Каких только встреч не бывает на войне! Чуть придя в себя от неожиданности, я подошел к ним, обнял:
— Садитесь. Рассказывайте, как жили.
Когда мы уходили из Чериково, предложили семье Андрушенко пойти с нами. И машину им давали. Пелагея Федоровна отказалась: «Здесь родилась, здесь и умру». А пришлось все-таки покинуть село.
— Налетели фашисты. Погреба и сараи облазили, все дочиста забрали: одежду, продукты, ну все, даже обувку с наших ног поснимали. Секли ребят, девчат в крытые машины таскали, просто погром устроили. А потом стали молодежь в Германию угонять. Маруська моя дважды убегала с вербовочного пункта, и все же ее поймали и в проклятую неметчину отправили. А мы с Колькой подались к Деду — к нашему партизанскому командиру. Колька воюет, а я чищу картошку, варю, штопаю, стираю, ведь семья моя теперь большая.
Коля перебил ее:
— Что говорить, делаем, что велят, и все.
Грудь парня украшали орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Крепко пожал я ему руку. Вынул из кобуры трофейный вальтер.
— Бери, Орленок, на память.
По пробитому нами проходу все еще двигались войска. Но вот их поток стал убывать. Генерала Белова не было.
Партизаны сказали, что труднее всего было переходить через Минское шоссе. Немцы подтянули туда силы, [232] и нашим войскам приходилось преодолевать насыпь и полотно дороги под сильным огнем. Возможно, часть конников не смогла перейти эту преграду.
Мимо нас тянулись последние повозки. И только тогда показалась вражеская авиация. К счастью, бомбила она неточно, и наши друзья почти не пострадали.
Прощаюсь с партизанами. Вдруг Коля Андрушенко обращается к Прохоренко:
— Товарищ командир, отпустите меня с ними на настоящий фронт.
Задумался командир. Положил руку на плечо парня. Привлек его к себе, трижды поцеловал:
— Иди, хлопец.
Сын обнимает мать. Та заливается слезами. Просит меня:
— Присмотрите за ним, товарищ генерал. Пропадет ведь, горячая головушка.
— Присмотрю, Пелагея Федоровна.
Коля садится ко мне в машину. Привез я его к себе. Но не захотел он служить в артиллерии:
— Хочу только в танкисты. Чтобы танком на танк!
Признаться, я даже рассердился на него. Но уперся парень, никаких доводов не слушает. Веду его к Богданову:
— Получай пополнение.
Расстались мы с Орленком холодно. Не мог я простить ему пренебрежения к артиллерии.
Ночью 4 августа меня вызвал к себе командующий артиллерией фронта И. П. Камера, попросил сопровождать его в поездке под Ржев. Вместе с нами поехали его заместитель генерал С. А. Краснопевцев и офицер штаба фронта полковник М. А. Михайлов.
— Там предстоят большие бои, — объяснил по дороге Камера. — Надо помочь товарищам.
На рассвете мы уже были на месте.
Ивана Павловича я знаю давно. Беспокойный, пытливый, он и на этот раз работал за семерых. Мы побывали на командных пунктах артиллерии армии, дивизий, полков. Камера опытным глазом проверял боевые документы, порядок в частях. Требовал строго, но командиры относились к нему без страха: знали, что Иван Павлович [233] не только взыщет за упущения, но и поможет, поддержит.
Поработать в сравнительно спокойной обстановке мы смогли только сутки. На рассвете 6 августа враг начал артиллерийскую и авиационную подготовку. Снаряды и бомбы накрывали все расположение наших войск. Через сорок пять минут немецкие танки и пехота пошли в атаку.
Много боев довелось мне пережить, но такого я еще не видел. Сотни танков ринулись на наши позиции. Двигались они волнами по восемнадцать — двадцать машин. Артиллеристы стреляли метко, многие танки загорались. Но новая стальная волна обтекала подбитые машины и устремлялась вперед.
Недалеко от нашего блиндажа вела бой 6-я батарея 1014-го артиллерийского полка, которой командовал старший лейтенант Л. Н. Денисов. В течение часа она прямой наводкой подбила шесть танков. Дивизион Я. С. Ястребова огнем отсек от танков фашистскую пехоту, приземлил ее. Но двенадцать вражеских машин приблизились к нашему переднему краю. Командир батальона С. Б. Павленко крикнул: «За мной!» — и вместе с группой бойцов выскочил из окопа. Они забросали танки гранатами. Несколько машин загорелось. Остальные начали было отходить, но попали под огонь батареи старшего лейтенанта А. Г. Климова и были уничтожены.
Вражеские танки и пехота под прикрытием авиации и артиллерии наступали по всему фронту. С огромным трудом отбивались наши части. В течение дня 114-й стрелковый полк под командованием майора Харламова четыре раза предпринимал контратаки. Фашисты ворвались в окопы, где оборонялся 401-й стрелковый полк. Батальоны капитанов Н. Р. Слободюника и X. М. Фишмана вступили врукопашную с вражеской пехотой и выбили ее.
Неожиданно встретил Абрацума Меликяна. В бою за Малоярославец он был ранен. После госпиталя попал в другую армию. Сейчас командует 21-м стрелковым полком 180-й дивизии. Воюет хорошо. При мне командир дивизии похвалил его полк. Я порадовался за своего старого боевого друга.
Бой длился уже несколько часов. Люди дрались под непрерывным огнем. Окопы и траншеи разрушались [234] снарядами и бомбами. Солдаты перетаскивали пулеметы в свежие воронки и снова открывали огонь. На многих батареях осталось совсем мало людей, но пушки не замолкали.
В этом аду Камера и мы, его спутники, переходили с одного КП на другой. Иван Павлович деловито давал советы, как лучше организовать действия артиллерии.
К вечеру, когда бой начал понемногу стихать, налетели (в какой уже раз!) вражеские бомбардировщики. Дрогнула земля от взрывов. Блиндаж командного пункта артиллерийского полка, где находились мы, качнуло. С потолка посыпался песок, затрещали бревна наката. Мы кинулись к покосившейся двери, но не успели выскочить в траншею, как неподалеку снова грохнуло. Стена блиндажа обвалилась, нас засыпало землей. Страшное ощущение! Непомерная тяжесть давит тебя, не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой. Песком забило рот и нос, задыхаешься... Сколько это длилось — не знаю. Очнулся уже на свежем воздухе. Открываю глаза. Вижу над собой небо. Около хлопочут врачи. Оглядываюсь. Рядом Камера и Краснопевцев. Шепотом (раньше я никогда не слышал, чтобы он говорил тихо) Иван Павлович просит:
— Воды!..
Мы лежим у развороченного блиндажа. Тут же несколько офицеров и солдат, которых удалось спасти. В стороне — накрытые плащ-палатками погибшие. Пробую встать — сил не хватает.
Наши «виллисы», оставленные в укрытиях, разнесло вдребезги.
Помогли подняться. Только теперь я вижу высокого генерала в походном кителе и запыленных сапогах. Это И. С. Конев, который теперь командовал Западным фронтом.
— Ну, как? — спрашивает он.
— Спасибо, товарищ командующий! — Слышу сквозь шум в ушах ответ моих спутников-офицеров.
Позже я узнал, что, как только командующему сообщили о несчастье с нами, он тут же вызвал саперов и врачей, поспешил к разрушенному блиндажу. Быстрые меры, принятые им, спасли нам жизнь.
К Камере вернулся его густой бас: [235]
— Ничего, товарищ командующий, будем продолжать работу!
Нас проводили на КП артиллерии дивизии. Немного отдохнули и снова принялись за дела.
За день наши войска отбили восемь атак, уничтожили тысячи фашистов, подбили двести семьдесят танков.
Приказ задержать противника был выполнен.
Бои под Ржевом длились долго. Но я пишу только об одном дне, когда мне довелось побывать на этом участке фронта. Перед тем как отпустить нас, командующий фронтом сказал мне:
— Видели, как тут трудно? Так старайтесь на своем участке крепче бить гитлеровцев. Тем самым вы облегчите положение здесь.
К нам прибывали люди и вооружение. Армия готовилась к новому большому наступлению. К сожалению, мне не привелось в нем участвовать. В середине октября я был ранен. После госпиталя меня ожидало новое назначение. [236]