Перелом
Побывал во всех частях. Уцелели, пробились!
Врачи отправляют в госпиталь последних раненых. Работники медсанбата в боях были героями. Многие сотни бойцов и командиров обязаны им жизнью.
По международному соглашению все обозначенное красным крестом считается неприкосновенным. Фашисты попрали этот закон. Они безжалостно бомбили палатки и санитарные машины. Нам приходилось тратить много усилий, чтобы спасти раненых.
Командир медсанбата военврач 2 ранга В. А. Царьков однажды пришел в штаб крайне расстроенный:
— Ничего у нас не осталось. Все разбомбили...
— А люди? — спросил Коновалов.
— Раненые не пострадали. Всех двести восемьдесят человек за час до налета отправили в армейский госпиталь. Но палаток не осталось ни одной...
— Как же теперь?
— В подвале.
Спускаемся по темной лестнице. В низком тесном помещении горит керосиновая лампа. Хирургический стол. Над укутанным в простыни раненым склонились в марлевых масках хирурги А. А. Майоров и Ф. Ф. Федоров. Рукава халатов засучены. Майоров быстро орудует щипцами и иглой, накладывая последние швы на рану. Бросает в тазик инструмент, туда же летят резиновые перчатки.
— Будет жить!
Только теперь он замечает нас. Нахмурил брови.
— Товарищи командиры, прошу покинуть операционную! [187]
Уже выходя из подвала, мы услышали властный голос Майорова:
— Следующего на стол!
Солдаты видели медиков в самых опасных местах. Медсестры А. Клеменко, Л. Юшко, Т. Андреева, З. Чинковская и многие другие отважные девушки под огнем ползли к раненым, быстро перевязывали их и на себе выносили с поля боя. Нередко я своими глазами видел, как хрупкая девчушка взваливала себе на спину здоровенного парня, прихватывала его ремнем, а второго, пострадавшего поменьше, брала за руку. Сгибаясь под тяжкой ношей, она шла под пулями, пока обоих не доставляла в укрытие, где санитары укладывали их на носилки и уносили в медсанбат.
А сколько энергии и мужества требовалось от врачей, когда дивизия сражалась в окружении! В лесу, севернее Рославля, они оперировали раненых под открытым небом. Лучи автомобильных фар были направлены на три самодельных стола. За одним работали хирурги Германов и Каралов, за другим — Гурьянов и Лобжинидзе, за третьим — Козловский и Малинин. Им помогали военфельдшер Тамара Андреева и медсестры Лидия Юшко и Роза Басс. Рядом на табуретках стояли две керосинки. На них — никелированные кастрюли, в которых кипятились инструменты.
Пока хирурги оперировали одних, другие раненые лежали неподалеку на тюфяках, ожидая очереди.
Комиссаром медсанбата был старший политрук Д. Б. Розенберг — большой души, отважный человек. Он не только вел воспитательную работу среди медиков и раненых бойцов. Он был живым примером верности долгу. Помню, когда мы вели кровавый бой у Починок, юго-западнее Ельни, в самом пекле показалась санитарная машина. Из нее вышли Розенберг, медсестры Л. Юшко, Т. Андреева, В. Квитковская и два санитара из выздоравливавших солдат. Не обращая внимания на вражеский огонь, они начали оказывать помощь раненым и выносить их с поля боя. Я видел, как Розенберг шел по полю. Нагибался над бойцом, вызывал сестру и не отходил, пока раненого не уносили. С бреющего полета «мессершмитты» поливали луг свинцом. А медики трудились. Так же и под Ельней. Только санитарной машины не было — ее сожгли вражеские самолеты. Розенберг [188] с медсестрами А. Сорокиной, С. Крюковской, М. Калужской подбирали раненых, когда мы уже начали отход. Комиссар, невысокий, узкоплечий, четверть километра нес бойца, пока не передал его врачам.
В артиллерийских полках выделялись специальные команды, на обязанности которых возлагалось проверять, не осталось ли на поле боя раненых. Их инструктировал Розенберг. Эти самоотверженные люди отходили последними и несли на себе раненых, ежеминутно рискуя жизнью. Я запомнил некоторых из них: командира огневого взвода Плотникова, командиров орудий Кабдекаирова и Семенова, химинструктора Масеева.
Розенберг очень дружил с хирургом госпиталя А. М. Козловским. Я их часто видел вместе. Оба с дивизией дошли до Вены. Розенберг был ранен, у него поврежден шейный нерв (голова и сейчас прямо не держится). Но чуть залечил рану, снова вернулся в дивизию.
Вся дивизия была заинтересована в работе медсанбата. Командиры беспрекословно выделяли для него машины, отпускали самые лучшие продукты. Днем медсанбат тщательно укрывали в лесу и подтягивали сюда побольше зениток, чтобы защитить от фашистских самолетов. Бойцы всегда были готовы прийти на помощь врачам.
Помнится такой случай. Раненого начали оперировать, и в это время прорвались гитлеровцы. Медсанбат мы отвели, но врач Ф. Ф. Федоров и военфельдшер Александра Клеменко заявили, что не могут прервать операцию: человек погибнет. Когда об этом узнал командир полка, он выделил стрелковую роту. Она залегла вблизи от «операционной» и вступила в бой с гитлеровцами. Фашистам удалось повредить единственную автомашину, которая должна была вывезти оставшихся врачей и раненых. Шофер Егор Хилькевич под огнем устранил неисправность. Потом вместе с медсестрой Мелиховой перенес в кузов бойцов, которых ранило уже в ходе боя. А операция все продолжалась. Она закончилась только через полтора часа. Все это время солдаты стойко отбивали атаки вражеских автоматчиков. Наконец, оперированный был погружен в машину. Бойцы прикрывали ее, пока она не догнала наши части. [189]
С величайшим удовлетворением мы восприняли весть, что почти все наши медики получили правительственные награды.
В дивизию прибыло пополнение. Наспех сколачиваем орудийные расчеты, производим перестановку командного состава. Многие командиры батарей становятся во главе дивизионов. На их место приходят новые офицеры. Занимаем рубеж на реке Лужа, западнее Ильинского. Спешно зарываемся в землю.
Простились с Коноваловым и Крымским — они получили новые назначения. Командиром дивизии теперь у нас Николай Павлович Краснорецкий, начальником штаба Павел Никонович Бибиков. Образованные, вдумчивые люди, они быстро вошли в курс дела, умело подготовили дивизию к новым боям.
Если бы спросили, кто мне всех дороже в дивизии, я сказал бы: Петр Павлович Семенихин. На огне его 36-го полка фактически держалась вся наша оборона.
На войну майор Семенихин вышел помощником начальника штаба артиллерии дивизии. В начале августа в 36-м полку ранило командира и начальника штаба. Командовать полком мы поставили Семенихина, начальником штаба временно стал Мизрахи. В свою новую роль Семенихин вошел быстро. Полк стал самым сильным в дивизии. Петр Павлович смело выдвигал одаренных людей. Это по его настоянию бывшие командиры батарей Алпаидзе и Подберезин были поставлены во главе дивизионов. Вчерашние командиры взводов Глазков, Герасимов и старшина Беридзе стали отличными командирами батарей. Во главе многих взводов стали недавние сержанты — и все они, до единого, под руководством и с помощью Семенихина безупречно справлялись со своими обязанностями.
Полк Семенихина дрался геройски. Особенно запомнился мне бой 2 октября, когда гитлеровцы с обоих флангов стали обходить дивизию. Семенихин, не дожидаясь распоряжений, снял свои дивизионы со старых мест, бросил их на фланги и начал расстреливать колонны противника. Передовые части гитлеровцев уже [190] продвинулись вперед. Артиллеристы Мизрахи, Кульгейко, Алпаидзе и Беридзе под общей командой Семенихина били врага в спину. И гитлеровцы не выдержали, заметались. Мы воспользовались этим и вывели все части из вражеских клещей.
Когда я оставил дивизию, ее артиллерию возглавил Семенихин. Я знал, что передаю дело в надежные руки. Семенихин возглавлял артиллерию дивизии на всем ее пути до Вены. Чудесный человек с большой чистой душой!
Обороняемся на широком фронте. Сил не хватает, и на нашем рубеже много слабых, почти незащищенных участков. Гитлеровцы любят использовать такие уязвимые места. Предлагаю командиру дивизии попытаться прикрыть их огнем артиллерии. Правда, для этого ее придется, как говорят, вытянуть в нитку. Риск большой: в случае если гитлеровцы прорвутся, эти орудия спасти не удастся.
Краснорецкий долго не соглашался. С недоверием выслушал мое предложение и командующий артиллерией армии Таранович. Но в конце концов я уговорил их. 36-й артполк Семенихина разбили побатарейно. Батареи расставили в одну линию так, чтобы их сектора обстрела смыкались. С новым начальником штаба артиллерии дивизии майором А. В. Расторгуевым проверяем, как оборудованы огневые позиции, хорошо ли пристреляна местность. Расторгуев — опытный артиллерист: раньше был командиром дивизиона, некоторое время работал и на штабных должностях. Он быстро сплотил штаб, установил хорошие взаимоотношения со стрелковыми частями.
Противник не дал нам времени на всестороннюю подготовку обороны. Утром гитлеровцы двинулись в атаку. Группы из восьмидесяти танков, за которыми [191] следовали автоматчики, Лезли то в одном, то в другом месте, искали прорехи в нашей обороне, но повсюду натыкались на хорошо организованный огонь. Батареи полка Семенихина, противотанковая артиллерия били хорошо. Стойко дралась и пехота. Командиры стрелковых полков, вчерашние комбаты, майоры Меликян и Рогов отлично управляли боем своих подразделений.
Пробираюсь на КП Меликяна.
— Ну как, Абрацум Меликович, жарко?
Он оборачивается, встает впереди меня. Я догадываюсь: добряк хочет собой заслонить меня от пуль. А сам низенький, худенький. Обнимаю его за плечо, вдвоем высовываемся за бруствер. Вражеские танки уже близко. Спрашиваю:
— Минометы целы?
— Целы.
— Пусть отсекают пехоту. И пулеметчики займутся тем же. А танки предоставь нам.
— А мы связки гранат приготовили. Вон, в передних окопах ребята ждут моего сигнала.
— Думаю, до этого не допустим. Береги людей.
Меликян обеспокоенно смотрит на меня:
— Товарищ полковник, уходите. Опасно здесь...
Чудак человек! Давлю ему на плечо, заставляю. склониться: над окопом прожужжали пулеметные очереди.
— Сам-то лоб зря не подставляй!
— Уходите, — умоляет майор. — Не могу я спокойно работать, когда вы здесь.
— Наоборот, давай-ка вместе поработаем. Может, лучше получится.
— Товарищ полковник, — окликают меня. Это политрук Евгений Иванович Чистов. Вместе с ним командир [192] отделения связи с наушниками на голове, с микрофоном у рта, на ремне, перекинутом через плечо, телефонный аппарат.
— Это конец связи со штабом, — докладывает Чистов.
Поблагодарив, отпускаю политрука. Связиста сажаю в укрытие.
— Начальник штаба на проводе, — докладывает он.
— Передай: пусть Дьяченко откроет огонь по танкам.
Через несколько секунд в шум боя вплетаются дружные пушечные залпы. Вместе с Меликяном наблюдаем за разрывами снарядов. Они впереди головного танка. Он резко меняет направление движения. Но очередной снаряд ударяет в башню. Танк еще движется некоторое время, а потом замирает. Все четыре орудия переносят огонь на следующий танк. Вскоре тот завертелся с перебитой гусеницей. Умеют стрелять К. П. Дьяченко и его орлы!
До самых сумерек длился бой. Случалось, что танки и бронетранспортеры врывались в наши боевые порядки. Им наперерез бросались стрелки, саперы, связисты. В ход шли гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Врагу так и не удалось сломить нашу оборону. К концу боя мы насчитали двадцать один разбитый танк. У зенитчиков тоже радость — сбили вражеский бомбардировщик.
Гитлеровцы угомонились. Во тьме догорали подожженные танки. Изредка оттуда доносились глухие удары и треск — внутри горящих машин взрывались боеприпасы. На рубеже Белоусово, Кресты, где оборонялась дивизия, враг не продвинулся ни на шаг.
Ф. Т. Бойко — он теперь комиссар полка — вместе с медиками организует вывод раненых. Ко мне то и дело подходят бойцы со свежими марлевыми повязками на руке или на голове:
— Разрешите остаться. Ведь еле-еле царапнуло.
— Ничего, идите, подлечитесь. Там скорее выздоровеете.
— А попаду обратно в свою батарею?
— Обязательно попадете.
С обнаженной головой долго стою над телом лейтенанта Ивана Семеновича Глазкова. Лучший командир взвода противотанковых пушек, которому я только вчера [193] по поручению Военного совета армии вручил именные часы, погиб от вражеской авиабомбы. Когда налетели самолеты, артиллеристы не могли уйти в укрытие — вели огонь по танкам. Вместе с Глазковым погиб командир орудия его взвода комсомолец Хавибулин.
На другой день, чуть рассвело, противник возобновил атаки. Похоже, танков у него стало еще больше. И откуда он берет их? А может, это только кажется, потому что бой у нас сегодня идет тяжелее. Сказывается, что вчера потеряли немало опытных артиллеристов. На их место встали новички, дело у них не клеится. Боеприпасов расходуем уйму, а результаты куда хуже, чем вчера.
На моем КП появляется командующий артиллерией армии В. Э. Таранович. Посмотрел, как развертывается бой, и сказал:
— Пойдем-ка на огневые позиции.
— Может, переждем, когда кончится авиационный налет?
— Некогда ждать!
По ходу сообщения идем на ближайшую батарею. У орудия суетятся молодые бойцы. Владимир Эрастович с улыбкой отстранил вспотевшего наводчика, грузно опустился на сиденье, прильнул глазом к окуляру панорамы. Ударил в уши выстрел. Наблюдаю в бинокль. Темно-зеленый с серыми пятнами танк, только что покачивавшийся на ухабах метрах в трехстах от нашего переднего края, застыл, как вкопанный. Из дыры в броне струей вырвался дым.
— Распорядитесь, чтобы все командиры сели к панорамам, — приказывает генерал.
Я тоже сажусь к пушке. Слегка волнуюсь: давно уже не наводил. Поймав в перекрестье цель, дергаю шнур. Попал!
Владимир Эрастович трогает меня за рукав, смеется:
— Хватит. Оставь что-нибудь молодым офицерам. Покажи-ка мне свой тридцать шестой полк.
Я уже говорил, что батареи этого полка мы растянули в нитку по всему фронту, чтобы обеспечить пусть редкий, но сплошной рубеж артиллерийского прикрытия. Семенихину сейчас стало труднее управлять боем. Но это волевой и расторопный командир. Он успевает наблюдать за действиями всех своих дивизионов и батарей, распоряжается решительно и энергично. [194]
— Пожалуй, правильно ты поступил, — говорит мне генерал.
Почти во всех батареях командирам пришлось сесть за прицелы. У панорам Г. Е. Алпаидзе, А. С. Мизрахи, З. В. Кульгейко, Э. М. Подберезин. Солдаты-наводчики стоят рядом: учатся.
Враг и в этот день не прошел.
Никогда еще с такой решительностью не дрались наши бойцы. Ведь за спиной — Москва...
На полях Подмосковья идет невиданная по ожесточенности битва. Против наших ослабленных беспрерывными боями войск Гитлер бросил две тысячи танков, более миллиона солдат, сотни самолетов, артиллерию... Горит земля!
Русские, украинцы, белорусы, литовцы, грузины, туркмены, азербайджане, армяне — все сыны многонационального советского народа плечом к плечу защищали столицу Родины. С Дальнего Востока, из Сибири, из Средней Азии, со всех концов страны шли сюда резервы. Труженики тыла присылали танки, пушки, самолеты, боеприпасы. По призыву партии, под ее руководством народ напрягал все силы, чтобы дать отпор врагу.
Тяжело, очень тяжело нам бывало. Когда становилось совсем невмочь, командование разрешало дивизии отойти на следующий рубеж. Теперь отходили не на пустое место: тысячи москвичей рыли окопы и противотанковые рвы, устанавливали ежи и надолбы. Ломами и лопатами долбили неподатливую, прихваченную первыми морозами землю. Работали под бомбежками, под огнем. А когда гитлеровцы подходили совсем близко, многие из этих самоотверженных людей становились рядом с солдатами и сражались в окопах, только что отрытых их руками.
В боях мы встретили 24-ю годовщину Великого Октября. Затаив дыхание слушали радиопередачу с торжественного заседания, которое проходило на станции метро «Маяковская», сообщение о традиционном праздничном параде. С Красной площади солдаты направлялись прямо на фронт.
Занимаем рубеж Кресты, Каменка. Всего в каких-нибудь тридцати километрах от окраины Москвы. Щемит сердце — враг так близко от дорогого всем нам города. Немного успокаивало сознание, что за последние [195] семь недель боев гитлеровцы на нашем участке продвинулись всего на тридцать два километра. Выдыхается враг. И мы стали сильнее, если сумели так замедлить его продвижение. На этом рубеже мы наконец остановились. Несмотря на отчаянные атаки, на страшные потери, гитлеровцы больше ни на шаг не смогли нас потеснить.
Погиб Н. П. Краснорецкий. Всего 11 дней командовал он дивизией. У нас опять новый комдив — А. Ф. Наумов. Второй раз он служит в этой дивизии. В первый раз — еще в 1920 году — он сражался в ее рядах в качестве рядового красноармейца. Спустя двадцать один год вернулся сюда полковником. Закаленный в испытаниях старый солдат, требовательный и заботливый командир, он быстро завоевал всеобщую любовь.
Вечером 5 декабря командование дивизии вызвали в штаб армии. Предупредили: готовьтесь к контрнаступлению; подробный приказ последует дополнительно. У всех радостно заблестели глаза: наконец-то!
Ночью созываю командиров-артиллеристов, коротко передаю распоряжение Военного совета. Офицеры сорвались с мест, захлопали в ладоши.
— Тише! — останавливаю их. — Об этом пока никто не должен знать!
Но разве скроешь что-нибудь от солдат! Все уже давно почувствовали ветер перемен. Мы получили новые пушки, много боеприпасов. Роты и батареи пополнились людьми. Солдаты ни о чем не расспрашивают, но никогда еще так споро не ладилось любое дело в их руках.
Атаке будет предшествовать двадцатишестиминутный огневой налет. Готовим его с особой тщательностью. С Расторгуевым и другими офицерами штаба артиллерии обходим все огневые позиции. Дотошно проверяем, подвезены ли снаряды, в полной ли исправности орудия и приборы, хорошо ли разведана местность. На наблюдательных пунктах требуем от офицеров, чтобы конкретно показали цели, по которым они будут стрелять, точно нанесли их на огневые планшеты, доложили исходные данные для стрельбы. Контролируем выучку каждого расчета. Добиваемся, чтобы командиры батарей поддерживали тесную связь с пехотными подразделениями.
8 декабря, как обычно, утром гитлеровцы начали огневую подготовку. Целый час их артиллерия и авиация долбили нашу оборону. Укрывшись в окопах, бойцы терпеливо [196] выжидали. Потерь мы почти не имели: за двенадцать дней борьбы на этом рубеже основательно закопались в землю.
Замолчали вражеские пушки. Улетели самолеты. В наступившей тишине послышался лязг гусениц. По заснеженному полю поползли танки. За ними показалась пехота.
Командир дивизии и его штаб, наш штаб артиллерии находятся в боевых порядках частей. Наблюдаем за приближением врага. Я — на огневых позициях артполка Семенихина. Орудия заряжены. Натянуты шнуры. Наша сторона пока безмолвствует.
Все ближе вражеские танки. Бегущие за ними гитлеровцы горланят, строчат наобум из автоматов.
Красные ракеты прочертили хмурое зимнее небо. Это — сигнал.
— Огонь!
Разом грохнули десятки орудий. Выстрелы слились в сплошной гул. Гитлеровцы не ожидали такого удара. Замедлили бег их танки. А орудия Беридзе и Мизрахи били и били по ним. И вот уже несколько фашистских машин вспыхнуло. Наши снаряды отрезали пехоту от танков, и она заметалась среди разрывов. А гаубицы уже молотят вражеский передний край...
Пора начинать атаку. Переносим весь огонь на позиции гитлеровцев. С тревогой следим: поднимется ли наша пехота, не упустит ли благоприятный момент?.. Ведь, по существу, дивизия еще ни разу не наступала. Только оборонялась да отходила...
Вижу, из окопов выскакивают люди, перепрыгивают через бруствер, бегут вперед. Их все больше и больше. Поле потемнело от движущихся человеческих фигур. Могучее «ура» перекрывает грохот орудий. В цепях солдат — орудия непосредственной поддержки пехоты. Артиллеристы катят их по глубокому снегу. Остановятся, сделают несколько выстрелов по ожившим вражеским пулеметам и снова тянут тяжелую пушку.
Пошли!
Все дальше и дальше откатывается от нас треск винтовочных выстрелов, пулеметных и автоматных очередей, глухие хлопки гранатных разрывов. Оборона врага прорвана! Артиллерия прекращает огонь. Часть орудий на всякий случай оставляем на позициях, а большинство [197] посылаем вперед. Тягачи вытаскивают пушки на изрытую снарядами дорогу, буксуя, выгребая гусеницами снег, везут орудия в ту сторону, куда ушла наша пехота.
Вперед! Вперед! Вперед! — только это слово и слышно везде. Все устремляется на запад. Словно плотина прорвалась. Бегу к своей «эмке» и тоже тереблю водителя:
— Вперед!
Идти вперед, видеть отступающего противника — высшее счастье для солдата. И все были преисполнены этим счастьем.
Не давая врагу закрепиться, гоним и гоним его.
Чтобы провезти пушки, приходится расчищать дорогу — она загромождена брошенной гитлеровцами техникой: автомашинами, танками, орудиями. Сбрасываем все это в кюветы.
Враг огрызается. Пытается удержаться в селах, встречает огнем из сараев, из-за печных труб (эти черные обгорелые трубы — подчас все, что оставили фашисты на выжженной земле). Тогда спешно подтягиваем артиллерию. Орудия непосредственной поддержки пехоты поставлены на полозья — так их легче тащить по снегу. Бойцы впрягаются в лямки, тащат пушки по заснеженной целине, устанавливают и бьют прямой наводкой по фашистским огневым точкам. Чаще всего на это опасное дело выделяю дивизионы Кульгейко и Алпаидзе.
Три дня наступала дивизия. Продвинулась на шестьдесят километров, дошла до Угодского завода и Тарутино, заняла их. Враг успел взорвать мост через реку Нара. Переправляем артиллерию по льду. Фашистская авиация бомбит переправу. Лед во многих местах разворочен. Мне докладывают, что одна гаубица вместе с тягачом пошла ко дну. Спешу туда. Солдаты, сбросив одежду, ныряют в ледяную воду. Вылезают дрожащие, посиневшие. Фельдшер растирает их спиртом, кутает в полушубки. Уже несколько смельчаков приняли такую «ванну», а подцепить тросом затонувшее орудие никак не удается. Узнаю, что младший сержант Петр Флешеров, командир расчета, нырял уже трижды. Сейчас снова собирается прыгать.
Помните сына и отца Флешеровых, которые добровольцами пришли к нам еще под Оршей? Мы не раскаивались, [198] что взяли их к себе. У отца оказались золотые руки, его пристроили в артмастерскую. Напористый, любознательный Петр стал наводчиком, хорошо показал себя в боях. Вскоре ему присвоили звание младшего сержанта, назначили командиром орудия.
Хотя сын с отцом служили в разных подразделениях, не было дня, чтобы они не побывали друг у друга. И сейчас, когда с орудием Петра случилась беда, Михаил Максимович поспешил к реке. Бегает вокруг полыньи, дает советы солдатам. Наконец удалось подцепить орудие к длинному тросу. Два тягача на берегу, натуженно гудя двигателями, потащили...
Снова налетели бомбардировщики. Взрывы, выплеснули на лед массы воды. Когда дым рассеялся, мы увидели: сын и отец лежат обнявшись. Даже смерть не разлучила их...
Дивизия продолжала наступать. Но продвигаться все труднее из-за глубокого снега, метели и мороза. В двенадцати километрах от Малоярославца наши полки наткнулись на организованную оборону противника. С ходу не взять...
Готовимся к штурму. Приказано к Новому году освободить город. Задача нелегкая. Гитлеровцы используют выгодные естественные преграды. У них хорошо оборудованный рубеж, спрятанные в надежных укрытиях пулеметы, орудия и минометы. В качестве огневых точек фашисты применяют и танки, зарытые в землю. Лобовыми атаками здесь ничего не добьешься.
Предлагается смелый план: демонстративными атаками отвлечь внимание противника, а ударными группами обойти город и ворваться с тыла. Штаб дивизии вместе с командирами подразделений на местности до мелочей отработал предстоящие действия, наметил объекты атаки. Разведка тщательно изучила вражескую оборону.
Атака началась 31 декабря, в ночь под новый, 1942 год. Как и всегда, в головных подразделениях пошли лучшие политработники. С батареями, сопровождавшими пехоту, отправился любимец солдат Ф. Т. Бойко, комиссар 36-го артполка. Расположившись на шоссе, батареи капитанов Кунцева и Дьяченко открыли огонь. Под его прикрытием наши подразделения двинулись вперед. Солдаты по пояс проваливаются в снег. Каждый [199] шаг стоит неимоверного труда. Противник осветил поле ракетами. Все его огневые точки пришли в действие. Гитлеровцы стянули сюда большую часть своих войск. В течение ночи они несколько раз предпринимали контратаки. Огромных усилий стоило нашим подразделениям выдержать натиск. Выручал огонь артиллерии. Батареи 36-го и 64-го артполков наносили сокрушительные удары по вражеской пехоте, артиллерии и закопанным в землю танкам. Поздней ночью, когда мы отбивали очередную вражескую контратаку, радио открытым текстом донесло:
— Войска Кравченко вступили в город Малоярославец!
А. X. Кравченко — майор, и все его войско — батальон. Но и батальон побеждает дивизию, если командир — орел, а его подчиненные — богатыри.
Вскоре вражеский огонь перед нами ослабел. Наши бойцы совершили стремительный рывок. И гитлеровцы стали покидать свой отлично оборудованный рубеж и кинулись к городу, где с каждой минутой усиливалась перестрелка.
Батальон Кравченко вышел в путь еще за сутки до общего штурма. Комбат построил бойцов и повел их по глубокому снегу, по непроходимому лесу в стык между вражескими частями. С батальоном следовала батарея старшего лейтенанта Кравченко — однофамильца комбата. Захватили с собой минометы, и на этот раз я не скупился и все заявки на мины удовлетворял сполна. По рекомендации командира дивизии генерал-майора Наумова и комиссара Зыкова в батарею Кравченко включили еще два артиллерийских расчета без орудий. Это на случай, если удастся захватить вражескую артиллерию. Тогда наши пушкари быстро повернут ее против гитлеровцев.
Пушки, минометы и боеприпасы к ним предстояло тащить на себе. Поэтому в помощь орудийным расчетам выделили бойцов из стрелковых подразделений.
Длинная вереница людей, одетых в белые маскировочные халаты, вечером 30 декабря начала этот долгий и рискованный рейд. Невыносимая стужа, ветер, буран... А люди шагают и шагают. Идут в колонну по три, чтобы не оставлять лишних следов на снегу. В середине колонны на лямках везут пушки. Марш выдерживается по всем [200] правилам — с разведкой, боевым охранением. Запрещены разговоры и всякий другой шум. Рассвет застал глубоко во вражеском тылу. Проверили — ни одного отставшего. Выставив дозоры, комбат объявил привал. Люди повалились в снег. Но в тридцатиградусный мороз — и отдых не в радость. Тесно прижавшись друг к другу, бойцы напрасно пытаются согреться. А сверху сыплет снег. Если бы кто-нибудь заглянул в тот день на опушку, то увидел лишь белые кочки, сотни заснеженных холмиков. Можно было подумать, что люди давным-давно окоченели и больше уже не встанут.
Но вот над лесом загустели ранние зимние сумерки, послышались тихие команды, и снежные холмики зашевелились. Бойцы повскакали на ноги, отряхнулись, снова построились в колонну по три и зашагали через лесную чащу, далеко обходя населенные пункты, с величайшей осторожностью пересекая дороги.
Как ни спешили, на исходный рубеж вышли с некоторым опозданием. Поэтому экономили каждую минуту. Задачи командирам уточнялись на ходу.
Рядом с Кравченко неотлучно следовал начальник связи батальона лейтенант Г. Д. Мышастый. Он участвовал во всех атаках. В любом бою умел обеспечить командира связью. (Когда не хватало телефонного кабеля, связисты батальона пускали в ход колючую проволоку. Трудно было поверить, что она может служить для целей связи, но в руках Мышастого и его подчиненных она служила, и притом довольно сносно.)
В 00.30 серия красных ракет вспыхнула в небе. Батальон ворвался в город. Орудия и минометы ударили по центру города и его восточной окраине, где располагалась вражеская артиллерия. Гитлеровцы были застигнуты врасплох. Ведь линия фронта находилась на значительном удалении от города. Началась паника. Фашисты полуодетые выскакивают на мороз. Пытаются сопротивляться, но падают под пулями. Наши бойцы отвоевывают квартал за кварталом. Только в центре города и на восточной окраине бой не стихает. Мы издали видим его зарево и спешим на выручку товарищам.
Пришли в движение основные силы дивизии. В головной цепи атакующих — комиссар Корней Алексеевич Бондарь. Не выпуская из рук горячего от стрельбы автомата, он в темноте подбегает то к одному, то к другому [201] бойцу, чтобы ободрить, поддержать острым словцом, веселой шуткой.
Спешим. Ведь до города, где сейчас ведут бой Кравченко и его подчиненные, больше десятка километров.
Бойцы сержанта Четверикова тащат на лямках орудия, поставленные на полозья. Сбросили полушубки, от разгоряченных тел пар валит. Артиллеристы часто останавливаются, можно сказать, чуть ли не с ходу ведут огонь и опять тянут пушку. Стараются ни на шаг не отстать от пехоты. Отчаянно буксуя и стреляя разбитым глушителем, мимо нас проползает старый грузовичок. В этот страшный мороз, по сыпучему глубокому снегу он доставил боеприпасы наступающим подразделениям. В кабине грузовика — майор И. П. Игонин. Зовут его в шутку командиром автобатальона, хотя, по существу, батальона такого у нас нет, есть несколько грузовиков, которые всегда находятся в деле: подвозят боеприпасы и продовольствие, а на обратном пути — раненых.
(Неутомимый труженик Игонин и по сей день остался таким же. Сейчас он работает в Кричевском музее, настойчиво собирает документы об обороне Москвы, ищет участников великого сражения. Забот, как всегда, у него хватает.)
В Москве уже встретили Новый год. Радисту не терпится, он на минутку включает рацию. Музыка вплетается в топот сотен ног и тяжелое дыхание усталых людей.
Два передовых батальона полка Меликяна, обойдя город, форсировали с запада реку Лужа и в 6.00 вошли в город. Вражеский гарнизон окружен. Фашисты дерутся с отчаянием обреченных. Полки первого эшелона приступают к выполнению основной задачи — к разгрому окруженного противника. Рядом со мной начальник штаба дивизии П. Н. Бибиков. С наушниками на голове, подсвечивая фонариком карту, он быстро наносит на нее красные стрелы, вонзающиеся в синюю черту — линию вражеской обороны. Все новые и новые наши подразделения пробивают бреши в боевых порядках гитлеровцев. А. Ф. Наумов, поглядывая то на карту, то на развертывающуюся картину боя — мы находимся всего в полукилометре от передовых цепей, — отдает короткие распоряжения полкам. По его приказу освободившиеся [202] подразделения 475-го полка перерезают шоссе и крепко держат его. Гитлеровцам теперь нет пути на запад.
Батальоны А. И. Бараева и П. И. Гусак ведут тяжелые уличные бои. Лейтенанты Горохов и Охтин развернули свои батареи в центре города, помогая пехотинцам отражать вражеские контратаки. Старший лейтенант Кравченко тоже установил орудия на мостовой. Снарядами пробивает дорогу пехоте. Гитлеровцы не выдерживают, оставляют свою трехорудийную батарею. Наши артиллеристы немедленно бросаются к этим пушкам, поворачивают их против фашистов.
Железнодорожная станция. Гитлеровцы взорвали ее. Разрушена водокачка, водонапорная башня, станционное здание. На путях мы насчитали более четырехсот платформ с автомашинами, орудиями, танками. В наши руки попало и множество грузовиков с новогодними подарками из Германии — гитлеровцы так и не успели получить их.
В бою был ранен Меликян. Его заменил заместитель начальника оперативного отдела штаба дивизии майор А. В. Тузов. Это человек кипучей энергии. В самые тяжелые дни его видели в передовых подразделениях. Смелый, решительный, он всюду был нужен. Работал круглыми сутками. Днем — в войсках, ночью — в штабе. Когда пробивались из окружения под Белоусово, Александра Васильевича ранило. Только вернулся из госпиталя — снова в бой. Он сам попросился пойти вместе с полком Меликяна в новогоднюю ночь. С полком Тузов был знаком, люди его тоже хорошо знали. Лучшей кандидатуры на место раненого Меликяна трудно было сыскать.
Бой за Малоярославец длился тридцать шесть часов. И вот он опять наш, этот старинный русский город. Мы узнали, что обороняли его отборные немецко-фашистские части, некоторые подразделения целиком состояли из унтер-офицеров. Наши солдаты еще раз убедились, что гитлеровцев можно бить, увидели, как убегают от нас фашистские «сверхчеловеки», как они делают «хенде хох», если их крепко прижать.
В моей жизни это была лучшая встреча Нового года. Не только потому, что на окраине города мне радист штабной батареи М. В. Абрамович передал:
— Я хорошо слышал, я не ошибся: вас произвели в генералы! [203]
А самое главное потому, что впервые увидел родную дивизию в наступлении, увидел воодушевленные, счастливые лица своих боевых друзей, с которыми мы прошли совсем недавно столь тяжкий путь, увидел, как мастерски офицеры управляют огнем, как точно ложатся снаряды впереди нашей атакующей пехоты. Умеем мы воевать и с каждым днем будем воевать все лучше!
Командующий армией генерал-лейтенант К. Д. Голубев и командующий артиллерией генерал В. Э. Таранович приехали в Малоярославец, похвалили наши действия. Меня они поздравили со званием генерал-майора. Таранович упрекнул:
— Григорий Давидович, ты уже несколько месяцев числишься моим заместителем. Когда же перейдешь в штаб артиллерии армии? Пора бы уже...
— Не могу я сейчас оставить дивизию!
Командарм приказал: не давать врагу передышки, продолжать преследование. И мы снова пошли на запад.
Стремительный удар советских войск отбросил фашистов от столицы. Гитлеровский блицкриг провалился окончательно.
На перекрестке шоссе я увидел столб с немецкими табличками: «До Москвы 100 км», «До Берлина 2000 км». Солдатская рука жирно вывела на второй табличке: «Дотопаем!». Эта озорная надпись после долго-долго виделась мне. И как бы ни было трудно, я упрямо повторял:
— Дотопаем!
Не налюбуюсь людьми. Сияют глаза. И куда усталость делась! Не обращают внимания ни на мороз, ни на снежные заносы, ни на вражеский огонь. Чуть ли не силой приходится удерживать их от излишнего риска.
Удачи взбодрили, приподняли людей. Стрелять стали лучше. Семенихин, в новой шинели, с полевой сумкой на боку, казалось, вырос на голову. Теперь он более тщательно планирует бой. Старается стрелять с закрытых позиций. От командиров батарей требует перехитрить противника, одолеть искусством и мастерством. Меня радует, как блестяще организовали поддержку пехоты в боях за Ильинское командиры дивизионов Кульгейко и Алпаидзе. А как точно били по вражеским объектам в Малоярославце батареи Руднева и Беридзе! Западнее Каменки дивизион Подберезина три раза менял огневые [204] позиции, не отставая от пехоты ни траекторией, ни колесом. Умеем наступать!
11 января мы у села Марютино. До Медыни всего одиннадцать километров.
Мороз уменьшился — 12–14 градусов. Бойцы хорошо одеты — в полушубках, валенках, шапках-ушанках.
Но идти трудно. Встречный ветер крутит поземку, обжигает лицо. Обочины шоссе заминированы, а узенькая проезжая ленточка дороги сплошь простреливается вражеским артиллерийским и минометным огнем. Батальоны снова наступают по снежной целине. А. Ф. Наумов, К. А. Зыков, П. Н. Бибиков и я остановились за снежным холмом. Неподалеку стреляют наши орудия. Артиллеристы побросали вещевые мешки, полушубки. Огонь ведут с полной скорострельностью.
Но пехота не может продвинуться. Падают люди. Санитары и медсестры ползают в снегу. Надо спешить: чуть замешкаешься, раненый замерзнет. Наумов приказывает прекратить атаки. В сумерках накормили людей. Вьюга усилилась. Мороз крепчает.
Перегруппировываем силы, подтягиваем артиллерию. Немцы нервничают. Пулеметы их строчат наобум. Бесчисленные осветительные ракеты повисают в мутном небе.
И нам не до сна. Батальоны Саркисяна, Кравченко, Ледяева под командованием Тузова, артиллерийские дивизионы Алпаидзе, Кульгейко, Подберезина во главе с Семенихиным и Бойко бесшумно тронулись и ушли в метель. Через несколько часов они обрушились на противника с тыла. Бой был яростный и короткий. Мало кто уцелел из вражеского гарнизона. Путь расчищен. Мы двинулись дальше. [205]
Впереди Медынь. На подступах к городу немцы создали сильно укрепленную оборону. Подвалы, каменные постройки они приспособили для огневого сопротивления, разместили в них пулеметы и малокалиберные орудия.
Первыми вошли на окраины города подразделения 475-го полка во главе с капитаном А. В. Тузовым. Бои шли за каждый квартал, за каждый дом. Город местами горел: гитлеровцы не жалели термитных снарядов. Много наших бойцов погибло от пуль немецких снайперов. Батальон 12-го полка капитана Саркисяна (впоследствии он командовал этим полком), чтобы пробить себе дорогу, забрасывал засевших в домах фашистов ручными гранатами.
13 января наступление успеха не дало. Было решено перейти к обороне, а ночью возобновить атаку. В 21.00 после короткой, но мощной артиллерийской подготовки батальоны Ледяева и Кравченко пошли на штурм. На рассвете к ним присоединились подразделения второго эшелона 12-го полка. С батальоном Саркисяна шел инструктор политотдела дивизии батальонный комиссар В. И. Пальчиков. В боях он показал себя смелым, расчетливым и умелым организатором.
Наши бойцы ворвались в город и завязали бой в центре. Гитлеровцы не выдержали.
В Медыни немцы оставили около шестисот грузовых и пятнадцати легковых автомашин, шесть танков, тридцать два орудия и три тысячи шестьсот снарядов к ним, более сорока пулеметов, двенадцать минометов, сто километров нового телефонного кабеля, много повозок, лошадей. Орудия и снаряды я передал дивизионам, и около месяца мы били фашистов из их же пушек.
К полудню 15 января город был полностью очищен. Мы продолжали с тяжелыми боями гнать врага на Запад.
В январе 1967 года общественные организации Малоярославца и Медыни пригласили нас, ветеранов 53-й дивизии, на свой праздник в честь двадцатилетия освобождения этих городов. Мы проехали по местам былых сражений. Не узнать сел и городов. Когда-то здесь были пепелища и развалины. Теперь выросли новые [206] кварталы светлых и красивых домов. Восстановлены старые и построены новые заводы и фабрики. Разбогатели колхозы и совхозы.
Беседовали мы с рабочими и колхозниками. Они гордятся своими достижениями, строят еще более смелые планы на будущее.
Народ не забыл тех, кто сражался на этой земле, кто здесь задержал врага, рвавшегося к Москве.
В центре Медыни на большом каменном постаменте высится боевой танк. На гранитных плитах высечены имена героев, погибших при освобождении города.
На моих глазах бесконечный людской поток двигался к этому памятнику над братской могилой. Пожилые и молодежь. С цветами и венками. Морозно, снег кругом, а подножие памятника утопает в живых цветах и яркой зелени. В полдень открылся митинг. Прогремел трехкратный салют. Выступил секретарь райкома партии В. С. Анискевич. Виктор Степанович в 1941 году защищал Брестскую крепость. Человек, много переживший, очевидец героизма советских бойцов, он умеет найти слова, берущие за сердце. Взволнованно рассказал о подвиге наших солдат, освобождавших Медынь, председатель районного исполнительного Совета Евгений Андреевич Максимов. От имени ветеранов к собравшимся обратился генерал Александр Федорович Наумов. Председатель горсовета зачитал постановление исполнительного комитета. Улица Автодора, где погиб комбат Федор Федорович Ледяев, переименована в улицу Ледяева. Появилась в городе и улица Гордюка — в честь командира батальона 12-го полка Никиты Афанасьевича Гордюка, погибшего при штурме города.
Потрясенные, смотрели мы на людское море, окружившее памятник. С обнаженными головами тысячи людей застыли в молчании. И скорбь, и сердечная признательность, и гордость читались на их лицах.
Герои не умирают. Вечно живут они в памяти народа, в его делах! [207]