Бонжур, камарад!
Как-то майским днем 1943 года командир эскадрильи капитан Сибирин сказал мне:
— Приготовься! Полетим к французам.
Я знал, что неподалеку базируется эскадрилья французских летчиков-добровольцев «Нормандия». Но у них, кажется, никто из наших летчиков еще не бывал.
— А зачем полетим?
— Кто знает, может, будем разом «люльку качать» {3}, а может, и драться вместе придется, — уклончиво ответил Сибирин.
— Вы, командир, видимо, все знаете, но не говорите.
— Все знать может только бог, — отшутился комэск, — а мы с тобой должны выполнять приказ: посмотреть, как летают французы, какое у них настроение, какие взаимоотношения.
Через полчаса «небесный тихоход» По-2 приземлился на аэродроме Васильевское.
— Бонжур, камарад! Здравствуй, товарищ! — приветственными возгласами встретили нас пилоты «Нормандии».
На них были френчи со своими знаками различия, фуражки с желтополосыми околышами, добротные советские сапоги. Через плечо у каждого висел летный планшет, а на поясном ремне — наган или пистолет «ТТ». Многие курили сигареты, пыхтели трубками. [44]
Мы познакомились с такими известными летчиками, как Жан Тюлян, Альбер Литольф, Ролан де ля Пуап, Альбер Прециози, Марсель Лефевр, Альбер Дюран и другие, об отваге которых уже были наслышаны. Нас поначалу удивило их фамильярное обращение друг к другу: «Барон», «Виконт», «Мой командир». Но потом привыкли к этому. Вне полетов французские летчики не соблюдали чинопочитания. Среди них были выходцы и из дворянской среды, и из простых рабочих семей. Но все горели одним желанием — сражаться с фашистами. Их фамильярность не выходила за рамки приличия, они относились друг к другу уважительно.
Мы не знали французского языка, а французы плохо понимали по-русски. На помощь пришел врач «Нормандии» лейтенант Ж. Лебединский, который владел тем и другим языками. Мы сразу нашли взаимопонимание. Разговор был непринужденным, откровенным. Французы интересовались нашими военными успехами, техникой, жизнью, фронтовым бытом. Они с похвалой отзывались о Яках, которыми были вооружены, продемонстрировали хорошую технику пилотирования.
В то время в эскадрилье «Нормандия» насчитывалось 14 пилотов. Они были прекрасно подготовлены. Такие храбрецы, как А. Литольф, М. Лефевр, А. Дюран, М. Альбер, Р. де ля Пуап, уже имели на своем счету сбитые в Африке немецкие самолеты. Командовал эскадрильей опытный летчик-истребитель Жан Луи Тюлян — сухопарый, среднего роста, с безукоризненной выправкой майор. Он отлично владел техникой высшего пилотажа. Тюлян перед войной окончил военное училище Сен-Сир и Версальскую летную школу. В Ливии получил боевое крещение в воздушных схватках с гитлеровцами и имел несколько побед.
Под стать командиру был и его заместитель — тридцатилетний капитан Альбер Литольф, летчик высокого класса. Службу он начал сержантом. До прибытия в Советский Союз летал на многих типах самолетов, сбил над Францией и Северной Африкой 10 фашистских стервятников. Авиация была его призванием, стихией. Литольф любил повторять: «Ничего не отдано, если не отдано все». И впоследствии ценой своей жизни доказал, что это были не только слова.
От названия авиабазы Раяк, откуда большинство французских летчиков-добровольцев прибыло на советско-немецкий [45] фронт, они называли себя «раяками». Зачастую это был их позывной в воздухе.
Целый день мы провели в гостях. Провожали нас «нормандцы» так же тепло, как и встречали. Вскоре их эскадрилья была передана в оперативное подчинение нашей авиадивизии.
Однажды на рассвете со станции наведения французским летчикам передали, что в одном из квадратов появилась «рама», которая, вероятно, выискивает цели для своей артиллерии. В воздух поднялись Прециози и Альбер. Чтобы не спугнуть фашиста, они решили подобраться к нему на бреющем полете. Это удалось. На большой скорости подошли к корректировщику и зажали его в «клещи». Немецкий летчик, правильно оценив обстановку, шарахнулся в сторону, сделал переворот через крыло и со снижением попытался удрать. Но от Яков уйти не так-то просто. Выйдя в заднюю полусферу, французы ударили по «раме» из пушек и пулеметов, подожгли один мотор. В крутом пикировании фашистский самолет врезался в землю в районе Брусны, Меховая. Это была достойная победа, так как «Фокке-Вульф-189», обладая хорошей маневренностью и имея 5 пулеметов, порою ускользал от наших «ястребков».
Как-то летчики «Нормандии» во главе с майором Жаном Тюляном вылетели на прикрытие наших пикировщиков, которые бомбили скопления войск и техники врага. Над линией фронта французов обстреляли немецкие зенитки. При подходе к цели 4 вражеских истребителя пытались атаковать первую девятку бомбардировщиков. Французы, разгадав намерения фашистов, плотным заградительным огнем отразили эту атаку. В непродолжительной схватке немцы потеряли 2 самолета. Их сбили капитан А. Прециози и лейтенант А. Дюран. Бомбардировщики и истребители без потерь вернулись на свой аэродром. Командир полка «петляковых» горячо благодарил «нормандцев» за помощь.
Через несколько дней французы на 6 Яках вылетели на прикрытие советских войск в районе Спас-Деменска. Сразу же им пришлось сразиться с 9 немецкими истребителями. Это был продолжительный и тяжелый бой. Французам удалось сбить 3 фашистских самолета. Но эта победа досталась дорогой ценой — они недосчитались трех своих товарищей. [46]
В первых воздушных боях на советско-германском фронте летчики «Нормандии» еще не осознали преимуществ групповых действий в воздушном бою. Их тактика носила ярко выраженный индивидуальный характер. В обучении французских летчиков-истребителей преобладал принцип максимальной самостоятельности в бою. Это приводило к неоправданным потерям.
Командир дивизия генерал Георгий Нефедович Захаров с группой летчиков нашего полка прибыл на командный пункт «Нормандии». Наши мастера воздушного боя пояснили французам, что немецкие истребители действуют преимущественно большими группами. При численном превосходстве враг смелеет, старается расколоть боевой порядок наших самолетов, а затем большими силами с разных сторон их атаковать. Ничего особенного в этой тактике нет. Но ее надо было попять, с ней приходилось считаться. Иначе не добьешься успехов. Наши летчики советовали французам не допускать отрыва своих самолетов от группы, в любых ситуациях сохранять взаимодействие в паре.
Пока переводили сказанное, генерал внимательно следил, как воспринимают советы французские летчики. Под конец беседы он подошел к одному из них, ткнул его пальцем в грудь, спросил:
— Больно?
— Нет, мой генерал.
— А моему пальцу больно. А теперь? — Захаров слегка ударил француза но плечу кулаком.
— Больно, мой генерал, — с улыбкой воскликнул француз.
— А мне нет, — сказал комдив. — Вот и надо действовать не растопыренными пальцами, а плотно сжатым кулаком. Тогда эффективности будет больше, а потерь меньше.
— Я вас понял, мой генерал. Кажется, и мои друзья тоже.
Потом французские летчики не раз вспоминали эту беседу.
Весной 1943 года паша 1-я воздушная армия участвовала в операции, проводившейся на большом участке фронта. Одной из ее задач было уничтожение вражеской авиации на местах дислокации. После того как воздушные разведчики засекли большое скопление немецких самолетов на Брянском, Сещенском и других аэродромах, мы с французами [49] несколько раз сопровождали туда бомбардировщики и штурмовики. Под командованием капитана Сибирина летчики «Нормандии» вместе с группой нашего полка нанесли ощутимый удар по авиабазе Сеща. Только за два дня было выведено из строя около 25 самолетов врага, уничтожено 17 зенитных точек, склад авиабомб, убито и ранено около 200 гитлеровцев.
После удачных налетов на эти аэродромы и базы активность вражеской авиации на нашем участке фронта заметно снизилась. Мы же, наоборот, усилили удары по противнику. Пикирующие бомбардировщики Пе-2 вылетали большими группами — от 2 до 7 девяток. Истребители их прикрывали. Для обеспечения успеха нам необходимо было тщательно, со всей предусмотрительностью решить вопросы взаимодействия в бою. С этой целью на аэродроме 204-й бомбардировочной дивизии состоялась встреча руководящего и летного состава бомбардировочных и истребительных частей, на которой были определены общие боевые порядки, наиболее приемлемые варианты сопровождения и прикрытия бомбардировщиков. После этого 18-й полк вместе с эскадрильей «Нормандия» несколько раз совершал тренировочные полеты, отрабатывая приемы взаимодействия.
Результат сказался. Однажды мы сопровождали 5 девяток пикировщиков, которые должны были бомбить одну из железнодорожных станций под Брянском. При пересечении линии фронта встретили 18 Ме-110. Так как мы были в группе непосредственного прикрытия, по всем летным законам вступать в бой и оставлять бомбардировщики на произвол судьбы не имели права. Французские же летчики, находясь в ударной группе, вступили в бой и за несколько минут сбили 3 вражеских самолета. Затем снова заняли свое месть в общем боевом порядке. Мы убедились, что они хорошо усвоили нашу науку.
В июне эскадрилья «Нормандия» отметила еще одно важное событие — прибыло пополнение во главе с майором Пьером Пуйядом.
Огненная дуга
Летом 1943 года наш 18-й гвардейский авиаполк участвовал в Курской битве. Правда, к активным действиям мы приступили несколько позже других. [48]
Из сообщений Совинформбюро стало известно о беспримерных подвигах старшего лейтенанта А. К. Горовца, сбившего в одном воздушном бою 9 немецких самолетов, лейтенанта С. К. Колесниченко, уничтожившего за несколько дней 16 фашистских стервятников, летчика В. К. Полякова, таранившего вражеский бомбардировщик. По соседству с нами в 1-м гвардейском истребительном корпусе воевал Алексей Маресьев, у которого после ранения были ампутированы ступни обеих ног, но он на протезах продолжал в воздухе разить врага.
Мы радовались успехам товарищей по оружию. Но огорчало затянувшееся затишье на нашем участке фронта.
Утром 12 июля послышалась сильная канонада. Советская артиллерия обрушила на позиции врага тысячи снарядов разных калибров. За четверть часа до перехода танков и пехоты в атаку над полем боя появились пикирующие бомбардировщики. Что недоделала артиллерия, сокрушала и подавляла авиация. Затем в воздух поднялись штурмовики, обрушив на противника пушечно-пулеметный огонь и реактивные снаряды. Советские войска перешли в наступление.
Немецко-фашистское командование предпринимало отчаянные попытки задержать наши войска. Оно бросило на наиболее угрожаемые участки большие силы авиации. В небе часто стали появляться группы бомбардировщиков и истребителей одной и другой стороны. Бои в воздухе не прекращались в течение всего дня. Тогда в нашем полку отличились Семен Сибирин, Иван Столяров, Дмитрий Лобашов и Владимир Баландин. Каждый из них сбил по 2 немецких самолета.
С утра 13 июля мы прикрывали Илы 224-й авиадивизии в районе Мелехово, Шваново, Клен. Восьмерку «ястребков» возглавлял капитан Сибирин. Штурмовиков было десять. Звено лейтенанта Лобашова находилось в группе прикрытия, а четверка Сибирина составляла ударную группу и летела на 600–800 метров выше нас. Вдруг командир передал по радио: «В воздухе ниже нас немецкие истребители». Мы обнаружили четыре ФВ-190, которые на бреющем полете пытались атаковать Илы. Их атака была отбита, причем Иван Столяров сумел уничтожить один фашистский самолет.
Через считанные минуты справа впереди меня на большой скорости проскочил «фоккер». Даю полные обороты [49] мотору и мчусь за ним. А в это время второй немец сзади открыл огонь по моему самолету. К счастью, вражеский летчик оказался плохим стрелком. Зато Владимир Баландин стрелял метко и с первой очереди сбил его. Мне удалось сблизиться с вышедшим вперед другим «фоккером» и длинной очередью отправить его к праотцам.
Штурмовики, сделав четыре захода на цель, сбросили бомбы, а затем реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем уничтожали артиллерийские орудия, автомашины и живую силу врага. Без потерь мы все возвратились на свои аэродромы.
На разборе проведенного боя выяснилось, что немцы применили новый, хитрый по замыслу тактический прием, хотя и дорого поплатились. Суть его заключалась в следующем: самолет, который выходит вперед, на какое-то время отвлекает внимание наших летчиков от просмотра задней полусферы, а в это время его напарник безнаказанно может вести огонь. Получилось вроде удара из-за угла. На войне на это жаловаться никому не будешь. Неважно, кто и как строит свой маневр, какую применяет тактику. Важен результат. Он же был в нашу пользу.
В тот же день летчикам «Нормандии» было поручено прикрывать переправу у деревни Дурнево. Только Яки появились над объектом, как по радио передали о подходе вражеских самолетов. По команде капитана Альбера Литольфа французы пошли им навстречу. В завязавшейся схватке Литольф, а также лейтенанты Альбер Дюран и Ноэль Кастелэн сбили по одному Ме-110. Остальные «мессеры», беспорядочно побросав бомбы, ушли за линию фронта.
После третьего боевого вылета мы с лейтенантом Лобашовым снова заняли места в кабинах своих «ястребков». Над аэродромом появился немецкий разведчик Ю-88. Запустив моторы, мы взлетели с места стоянки поперек взлетной полосы. На самой границе летного поля с трудом оторвали от земли самолеты, чуть не задев зенитки, прикрывавшие наш аэродром. Набрав скорость, пошли вверх и вскоре настигли врага. Он начал маневрировать и со снижением уходить в сторону своих. На высоте 200–300 метров мы подожгли сначала левый, а затем и правый мотор «юнкерса». Фашисту не удалось доставить разведданные, он упал в районе Столбовая, Солодово.
В тех боях во многих случаях пришлось сражаться в воздухе с превосходящими силами противника. Но наши [50] летчики вступали в бой, независимо от того, сколько перед ними было фашистских стервятников. Мы помнили об одном: надо уничтожать врага во что бы то ни стало.
В одном из боев особо отличился мой друг Иван Столяров. Он сумел поджечь три «Фокке-Вулъфа-190».Но тогда и мы потеряли двух товарищей: был сбит младший лейтенант А. Бородавко и не возвратился на базу лейтенант К. Пилипейко.
Техник Василий Васильевич Сироткин насчитал в моем самолете более десятка пробоин. Но мотор уцелел, К машине подошел инженер полка напитан Андрей Захарович Нестеров и спросил:
— Сколько Пинчук налетал на этом самолете?
— Сто сорок часов, — ответил Сироткин. — Только вот масла приходится уже каждый раз доливать.
Ресурс мотора был определен в 150 часов. Но на взлетах я несколько раз наблюдал, как из выхлопных патрубков появляется белый дымок. А это значило, что начинает сгорать масло.
— Летать с этим мотором запрещаю. Замените его! — приказал инженер.
Каждый летчик, кому довелось воевать, навсегда сохранит чувство глубокой благодарности к авиационным техникам, механикам, мотористам, оружейникам, прибористам и другим специалистам за их самоотверженный труд. В сложных, тяжелых фронтовых условиях, под открытым небом, а нередко и под вражеским артобстрелом эти мужественные и на редкость работящие люди, не считаясь ни с чем, быстро ремонтировали в готовили самолеты к боевым вылетам. Нашими победами они по праву могли гордиться, как своими.
В то время, о котором здесь идет рассказ, я, как у нас в шутку говорили, остался временно «безлошадным», т. е. без самолета. Однако мне повезло. На нашем аэродроме стоял истребитель Як-9т заместителя командира дивизии подполковника Константина Дмитриевича Орлова. Командир полка позвонил ему, и тот «одолжил» мне на два дня свой самолет. В отличие от Як-76 этот истребитель был вооружен крупнокалиберной 37-миллиметровой пушкой.
16 июля восьмерка наших истребителей и восьмерка французских летчиков во главе с командиром «Нормандии» майором Тюляном прикрывали советские войска в районе Ильинское, Селехово, Хотынец. В воздухе заметили [51] четыре ФВ-190. По опыту мы уже знали, что это — предвестники немецких бомбардировщиков, которые вот-вот должны были появиться над полем боя. Развернулись на запад — и сразу увидели армаду «юнкерсов» и истребителей. С первой атаки Сибирин сбил один, а Столяров — другой фашистский самолет. Сбросив бомбовый груз куда попало, немцы на полной скорости повернули обратно. Из этого боя не возвратился Иван Столяров. Двадцатилетний комсомолец провоевал немного, но оставил о себе светлую память. Только за полтора месяца он лично сбил 11 самолетов врага. Его ратный подвиг был отмечен двумя орденами Красного Знамени.
Французы уничтожили 4 немецких самолета. Сами потеряли трех летчиков. Не вернулись с задания заместитель командира эскадрильи капитан Альбер Литольф, младшие лейтенанты Ноэль Кастелэн и Андриен Бернавон. Всего за две недели до этого Литольф был награжден орденом Отечественной войны I степени.
Уж так, видимо, устроен человек. На фронте привыкаешь ко всему, даже к смерти друга. Тяжелая утрата не сломила боевого духа ни наших, ни французских летчиков. На следующий день 18 истребителей полка и десятка самолетов «Нормандии» сопровождали большую группу пикирующих бомбардировщиков 204-й авиадивизии, которые нанесли удар по железнодорожной станции Белые Берега. Там скопились составы с боеприпасами и живой силой противника. В ходе бомбежки было взорвано много вагонов со снарядами, авиабомбами и уничтожено два эшелона с немецкими солдатами и офицерами. Все наши самолеты вернулись на свою базу. За успешное выполнение задания командующий армией объявил благодарность участникам этого налета.
Напор наших войск нарастал. Немецкое командование предприняло несколько контратак с целью удержать железную дорогу Орел — Брянск. Противник на этом направлении ввел в сражение резервные соединения, которые поддерживал мощными ударами с воздуха. В создавшейся обстановке командир нашего полка решил изменить тактику и действовать большими группами — до трех эскадрилий одновременно.
Этот день выдался для нас жарким. Мы вместе с летчиками «Нормандки» сделали по 4–5 вылетов, и все они проходили с воздушными боями. Так, дважды вылетали [52] на уничтожение немецкой авиации в район Знаменское, Красниково, Гнездилово, Ягодное. Наша тактика действий большими группами полностью оправдала себя. Во время этих вылетов было сбито 6 вражеских самолетов. Под вечер «нормандцам» пришлось вести бой с численно превосходящим противником. Когда прикрываемые штурмовики начали обстреливать механизированную колонну реактивными и пушечными снарядами, появились вражеские истребители. С ходу они попытались атаковать Илы, но были отбиты заградительным огнем. Штурмовики выполнили задание и, отстреливаясь, начали отходить на свою территорию. Летчики «Нормандии» продолжали вести бой. В этой огненной схватке Алъбер Прециози и Марсель Альбер сбили по одному немецкому истребителю. Майор Тюлян вел воздушный бой несколько выше остальных и в стороне. С присущей ему смелостью и отвагой он дрался с четверкой самолетов врага. Его ведомый увлекся боем с другой парой «фоккеров». Машина Жана Тюляна, словно стрела, мелькала среди немцев. Она то виртуозно ускользала от их огненных очередей, то коршуном кидалась на врага. Так продолжалось, увы, недолго: боевые товарищи потеряли Тюляна из поля зрения. Что произошло дальше, никто из летчиков не видел и не знает. Жан Тюлян не возвратился на свою базу.
Глубокой печалью затуманились лица «нормандцев». Никому не хотелось верить в гибель боевого, отважного командира и хорошего товарища. Каждому думалось, может быть, каким-нибудь чудом он уцелел и вот-вот объявится, вернется. Но не вернулся. Пришлось смириться с мыслью о гибели командира. В штабном помещении повесили портрет Тюляна с надписью: «С честью погиб на поле брани за отечество».
Через несколько дней восьмерка Илов под прикрытием наших «ястребков» вылетела для нанесения удара по колонне немецких танков и автомашин, двигавшихся к переднему краю. На врага были сброшены новые эффективные противотанковые авиабомбы (ПТАБ). После третьей атаки появилась шестерка «фоккеров». Наша ударная группа заметила их еще на подходе и вступила в бой. Лейтенант Иван Соболев сбил одного фашиста, остальные поспешили уйти за линию фронта.
Проводив штурмовиков на свою территорию, мой ведущий Дмитрий Лобашов покачал крыльями Яка, развернулся [53] и резко пошел с набором высоты. Я за ним. Впереди увидел какую-то беспорядочную карусель самолетов. Когда подошли ближе, рассмотрели, что группа «ястребков» ведет жаркий бой с «фокке-вульфами». Самолетов с обеих сторон было более двух десятков. Через считанные минуты наши машины уже оказались в центре сражения. Неподалеку от меня в отвесном пикировании пронесся к земле горящий Як. Вслед за ним факелом устремился «фоккер». У меня появилось непреодолимое, безотчетное желание мести. Я до боли в скулах сжал зубы, весь напрягся. Сделав маневр, на вираже зашел в хвост одному «фокке-вульфу», поймал его в прицел и дал очередь из пушки. От прямого попадания снаряда у «фоккера» отлетела правая плоскость, и он стал падать. В воздухе некоторое время крутилось оторванное крыло, но затем и оно исчезло.
— Еще один гад готов! — радостно крикнул я и тут же почувствовал, как мой Як вздрогнул.
«Попадание, — мелькнуло в голове. — Только куда?»
В это время самолеты один за другим начали выходить из боя. Дело сделано. После посадки техник обнаружил в моей машине две большие пробоины. К утру их искусно залатали.
Боевая напряженность усиливалась. В особенно тяжелые дни, когда небо стонало от рева моторов, командир полка приказывал вынести на аэродром боевое гвардейское знамя. Каждый летчик выруливал мимо украшенного орденами и гвардейской лентой кумачового полотнища и мысленно еще раз давал клятву быть до конца стойким и верным своему воинскому долгу.
В течение всего июля мы выполняли задачи по прикрытию наших наступающих войск, сопровождали штурмовики и бомбардировщики, которые уничтожали живую силу и технику отступающего врага. В отдельные дни погода была очень сложной для полетов. Нижний край облаков доходил до 100–200 метров с плохой горизонтальной видимостью земных ориентиров. Но, несмотря на это, мы совершали полеты.
Истребители сопровождения часто летали под самой нижней кромкой облаков, спасаясь от наземного огня заходом на короткое время в облачность, хотя навигационное оборудование не позволяло выполнять полет вне видимости земли. Не было специальных приборов для длительного пилотирования в облаках. Особенно большие непри-ятности приносил нам огонь вражеской малокалиберной артиллерии. Ребята не раз возвращались на изрешеченных самолетах. Неутомимые техники и механики умело и быстро их ремонтировали. Пример в этом показывали секретарь партийной организации эскадрильи старшина А. Гришаев, комсомольский вожак сержант В. Сироткин, инженер эскадрильи А. Веселов, техники Н. Я. Пинчук, А. Давыденков, механики и мотористы П. Белоглазов, А. Семенов, М. Резник, В. Попов, А. Суховаров, А. Ведерников, Г. Козин и многие другие.
В конце июля наш полк пополнился летным составом и новейшими самолетами Як-9д. Этот истребитель имел более мощный мотор, обладал большей скоростью, скороподъемностью, лучшей маневренностью и более совершенным авиационным оружием. Мне достался самолет с четырьмя бензиновыми баками в плоскостях. По сравнению с Як-76 он имел намного большую продолжительность полета. На этих машинах в районе Курской дуги мы успели сделать по нескольку боевых вылетов.
В ночь на 4 августа передовые части генералов А. В. Горбатова и В. Я. Колпакчи, поддерживаемые с воздуха авиацией, ворвались в Орел, а на рассвете другого дня очистили его от немецко-фашистских захватчиков. 5 августа был освобожден и Белгород. Столица нашей Родины — Москва впервые за время войны торжественно салютовала доблестным советским войскам артиллерийскими залпами.
На подступах к Белоруссии
Заканчивалось третье военное лето. Войска Западного и Калининского фронтов готовились к Смоленской наступательной операции. Ее целью был разгром противостоящей группировки немцев и выход на рубеж Духовщина, Смоленск, Рославль. В составе Западного фронта продолжала вести боевые действия наша 303-я истребительная авиадивизия под командованием генерала Г. Н. Захарова.
В начале августа мы перебазировались ближе к линии фронта — на полевой аэродром Знаменка. В отличие от стационарных полевые аэродромы были менее благоустроены в техническом и бытовом отношении. Поэтому тут всегда хватало работы батальону аэродромного обслуживания. Да и от летчиков требовалось больше внимания и профессионального [55] мастерства, потому что взлетать и садиться на луг или земляную полосу, хотя и укатанную, не то, что на бетонную дорожку.
По прибытии в Знаменку технический состав сразу же начал готовить машины к боевым полетам, а летчики подводили итоги воздушных боев, разбирали характерные тактические приемы врага.
— Учтите, долго скучать не придется, работенки хватит всем, — предупредил нас комэск.
И он был прав. 7 августа после артиллерийской подготовки в воздухе начали появляться большие группы наших штурмовиков, бомбардировщиков и истребителей. Группы следовали одна за другой через небольшие промежутки времени.
Нам довелось снова сопровождать «ильюшины» и «петляковы», охранять их от атак вражеской авиации. Советские штурмовики и пикировщики, как правило, вылетали на задание в сопровождении «ястребков», которые их прикрывали. Если немцам сопутствовал успех, то с нас, истребителей сопровождения, строго спрашивали, почему но уберегли своих подопечных. И тогда на земле шел тщательный анализ и разбор неудач с тем, чтобы не повторить их в будущем.
В тот день мы сделали пять вылетов, во время которых бомбардировщики и штурмовики бомбили и обстреливали железнодорожные станции Павлиново и Гнездилово. Они нанесли сокрушительные удары по врагу. Пленные гитлеровцы признавались, что бомбежка с пикирования и штурмовка с малой высоты были для них невыносимым испытанием.
Во время одного из вылетов в районе Гнездилова и Красной Поляны на Илы напала восьмерка «фокке-вульфов». Шестерка наших истребителей сопровождения вынуждена была принять бой. Несмотря на все попытки врага, ему но удалось прорваться к штурмовикам и атаковать их. Схватка проходила на вертикальном маневре. Стремясь занять наивыгоднейшую позицию, мы то опускались вниз до 500–600 метров, то взмывали вверх километра на два. Яки были более маневренными, чем немецкие истребители. Используя эти качества, я на «косой петле» {4} зашел в хвост [56] «фоккеру» и одной очередь» поджег его. Еще с одним фашистом расправился Владимир Запаскин. Все наши самолеты вернулись на аэродром.
Бои принимали затяжной характер — немецко-фашистские войска упорно сопротивлялись. Все чаще стали появляться их истребители бомбардировщики, в небе завязывались ожесточенные схватки.
Через несколько дней нас постигла неудача. Две девятки «пешек» (так мы называли пикирующие бомбардировщики конструкции Петлякова) снова нанесли удар по скоплением живой силы и техники врага на станции Павлиново. Отбомбившись, они вместе с истребителями сопровождения возвращались на свою базу. Мне казалось, что успех уже обеспечен. Вдруг мы увидели три четверки немецких истребителей «Фоке-Вульф-190». Они были выше метров на 600–800. Наших тоже 12 самолетов — 8 в группе непосредственного прикрытия бомбардировщиков и 4 в ударной группе. Враг оказался очень опытным. Мы же промедлили. 2 «фоккера» мгновенно отделились от своих, резко перешли в пикирование и на предельной скорости с принижением догнали вторую девятку «пешек». Затем немцы быстро перешли в нa6op высоты, сбили 2 наших бомбардировщика и скрылись в облаках. В воздухе распустилось 6 парашютных куполов. Хотя экипажи сбитых бомбардировщиков приземлились в расположении своих войск, нам пришлешь объясняться за допущенную оплошность, за то, что мы не упредили атаку немцев.
Как впоследствии донесла разведка, немецкое командование перебросило на этот участок фронта отборную истребительную эскадру «Мелъдерс». Она пополнялась наиболее подготовленными летчиками из специальной школы воздушного боя, которая находилась на аэродроме Виттенберг под Кенигсбергом. Там летчики под руководством опытных инструкторов отрабатывали высший пилотаж и различные тактические примы ведения боя с советскими самолетами.
Этот случай стал для нас серьезным уроком. В последующем мы такой оплошности не допускали.
303-я авиадивизия прикрывала наземные войска на направлении главного удара на пути наиболее вероятного пролета вражеских бомбардировщиков. По заранее составленному штабами дивизии и полков графику одна группа [57] истребителей сменяла в воздухе другую. Мы делали по 3–5 вылетов в день.
19 августа наша эскадрилья вылетела в район Иловец, Церковщина, Починок. Примерно на высоте 3000 метров встретили большую группу бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Враг превосходил нас втрое. Мы знали, что немецкие летчики чувствуют себя уверенно, когда летят в четком строю, выдерживая боевой порядок, когда один страхует другого и есть ведущий командир. Но если расколоть, смешать строй, сбить или отсечь ведущего, немцы теряются, разлетаются в разные стороны или пускаются наутек. Оценив обстановку, командир эскадрильи Семен Сибирин по радио предупредил лейтенанта Лобашова:
— Я шестеркой иду в лобовую на «юнкерсы», а ты своим звеном свяжи боем «фоккеры»...
Враг, видимо, рассчитывал, что советские самолеты совершат маневр, а мы с ходу стремительно врезались в строй немцев. Они явно не ожидали такой смелости. Внезапность атаки принесла успех. Боевой порядок врага раскололся. «Юнкерсы» поспешили освободиться от груза. Бомбы посыпались куда попало. Три вражеских бомбардировщика стали нашей добычей. Их вогнали в землю Сибирин, Арсеньев и Запаскин. Два «фоккера» настиг меткий пушечно-пулеметный огонь Лобашова и Баландина.
Летом 1943 года французская эскадрилья «Нормандия» снова пополнилась летным составом за счет своих соотечественников и была реорганизована в 1-й отдельный истребительный авиационный полк под командованием майора Пьера Пуйяда. Его заместителем стал майор Луи Дельфино. Советское командование передало полку новые, только пошедшие в серию истребители. Механики раскрасили носовую часть каждой машины в три цвета французского национального флага — синий, белый, красный, а летчики нарисовали на фюзеляжах головы акул, львов, драконов, символизирующих военное счастье, боевую удачу.
По установившейся традиции французы стали именовать все 4 эскадрильи названиями своих городов — Руан, Гавр, Шербур, Кан. 1-ю эскадрилью возглавил старший лейтенант Марсель Альбер. До войны, работая на заводе «Рено», он на свои сбережения окончил частную школу пилотов. После гитлеровской оккупации Франции уехал в Англию, а затем с добровольцами прибыл в СССР. М. Альбер [58] одним из первых начал перенимать боевой опыт наших летчиков. Он больше всех в эскадрилье сбил вражеских самолетов.
Командиром 3-й эскадрильи стал капитан Марсель Лефевр. Смелый, общительный и отменно вежливый, он был общим любимцем полка. Без его участия не проходил ни один бой. Особенно охотно он вылетал на задания с нашими гвардейцами. М. Лефевр носил летную форму советского офицера и очень гордился этим.
Под стать Альберу и Лефевру были и другие комэски и командиры звеньев, такие, как Ролан де ля Пуап, Жак Андре, Морис де Сейн, Леон Кюффо, Роже Марки.
Фронт постепенно перемещали все дальше на запад. Во второй половине августа 18-й авиаполк и «Нормандия» перебазировались на аэродром Гордечня. Французы вместе с нами продолжали вести жаркие бои на подступах к Смоленску.
После боевых полетов мы часто за ужином собирались вместе с французскими летчиками. Они уже немного научились говорить по-русски, а кое-кто из нас осваивал французский язык. За столами сидели вперемежку, поэтому слышалась смесь русско-французских слов, подкрепляемая энергичными выразительными жестами. Лучше и быстрее других овладел русским языком Жан Риссо — коренастый, веселый француз, один из первых добровольцев в полку. Во время немецкой оккупации Франции он оказался в Испании, откуда под видом грузчика торгового судна перебрался на Ближний Восток. После долгих мытарств попал в добровольческую группу соотечественников. Жан Риссо был большим весельчаком.
Искусным рассказчиком и ловим фокусником являлся Сэн-Марсо. «Три мушкетера» — Так все звали никогда не унывавших отважных летчиков Марселя Альбера, Альбера Дюрана и Марселя Лефевра. Как истинные французы, они были немножко гурманами и шутя говорили, что лучше сидеть за хорошим обедом в полутемной столовой, чем драться с плохим фашистом в светлом небе.
Офицерской столовой летчиков заведовала пожилая, но весьма энергичная женщина, которую все звали Ольгой Афанасьевной. Она была общительна, обходительна и, что самое важное, — чудесная хозяйка Во время приема пищи в столовой играл баянист. На стенах всегда стояли цветы. А уж какая была выдумщица на закуски — любой ресторанный [59] повар позавидовал бы! Для французов в столовой частенько готовили их любимые блюда и лакомства.
Одевалась Ольга Афанасьевна по-армейски — сапоги, галифе, гимнастерка и на ремне пистолет. Своими шутками, юмором она у всех поднимала настроение. Бывало, прохаживается Ольга Афанасьевна между столиками и присматривается, кто как ест.
— Зачем вам такие наблюдения? — спрашивали се. А она улыбнется и со смехом ответит:
— Да вот смотрю: кто как вилкой в тарелке ковыряет, тот, значит, так и летает. Придется командиру доложить.
Ребята рассмеются и с большим аппетитом примутся за еду.
После ужина мы обычно отодвигали в сторону столы, расставляли стулья, и начинался импровизированный концерт. Среди нас были и музыканты, и певцы, и рассказчики-юмористы. Хорошо играл на баяне командир 3-й эскадрильи Василий Серегин. Французы звали его «Капитан Татьяна». Прозвище это Серегин получил за особое пристрастие к популярному в то время танго «Татьяна». Только Василий возьмет в руки баян, как тут же запевает своим приятным голосом:
Где же ты теперь, моя Татьяна, — Моя любовь, мои прежние мечты?
Французы вместе с нами любили петь «Катюшу». Зачастую вечером из столовой далеко разносились сильные мужские голоса:
Выходила на берег Катюша, На высокий берег, на крутой...
He успеет затихнуть эта песня, как тут же кто-нибудь начнет другую. А потом Серегин заиграет вальс и закружатся пары. Во время танцев счастливчикам в партнерши доставались официантки. Но здесь всегда нас опережали французы.
Для перехвата вражеских бомбардировщиков на дальних подступах к объектам удара командование дивизии решило посадить на прифронтовые аэродромы по звену истребителей. 24 августа Семен Сибирин, Борис Арсеньев, Дмитрий Лобашов и я перелетели на подготовленную площадку вблизи деревни Пальково, в 4–5 километрах от [60] линии фронта. На такую же площадку рядом с нашей приземлились французы Бегэн, Альбер, Лефевр и Дюран.
По вызову наземной радиостанции мы по нескольку раз в день вылетали на прикрытие наступавших советских войск. На радиостанции находился командир дивизии, который и наводил истребители на авиацию врага. Однако самолеты противника стали появляться в воздухе все реже и реже. Оказалось, что немецкое командование, с помощью радиолокационных средств обнаружив наши «ястребки» в воздухе, задерживало группы своих бомбардировщиков в зоне ожидания. А как только мы улетали домой, тут же направляло «юнкерсы» и «хейнкели» на цель. Этот прием врага у нас быстро разгадали.
В один из погожих августовских дней, когда, по данным разведки, ожидался массированный налет гитлеровской авиации, 16 Яков во главе с подполковником А. Е. Голубовым прикрывали наземные войска в районе Бывалки, Ельня. Время шло, а противник не показывался. Командир полка решил на хитрость врага ответить хитростью и как следует проучить немцев. По радио он подал команду: «Уходим домой». И развернулся в противоположную сторону от линии фронта. За ним последовали все. Однако через 5–6 минут полета командир резко развернул группу в обратном направлении. Со станции наведения передали: «Соколы! Соколы! К линии фронта подходит большая группа вражеских бомбардировщиков. Немедленно атаковать!»
Более 30 «хейнкелей» под прикрытием «фокке-вульфов» мы встретили на высоте 3000 метров. Группа Голубова вступила в бой с истребителями прикрытия, и сразу же два «фоккера» были уничтожены — один им самим, а другой его ведомым. Остальные Яки напали на бомбардировщики. После первой атаки 4 «хейнкеля» загорелись. Не ожидавшие такой встречи фашистские стервятники побросали бомбы, не дойдя до цели. Рассеянную группу немцев мы преследовали около трех минут и за это время сбили еще 3 самолета. У нас потерь не было.
Задуманная тактическая уловка удалась, фашисты попались на удочку.
Через несколько дней после этого две четверки — наша и французская — были подняты в воздух для несения патрульной службы в районе Ельни. По радио нам передали: «Ожидаются немецкие бомбардировщики. Встретить их над территорией, занятой врагом!» Патрулировали мы [61] на высоте 3–3,5 тысячи метров. Как ни вглядывались в бескрайнее небо, на этот раз враг так и не появился. Видимо, наш урок пошел немцам впрок.
Возвращаясь домой, встретили «раму» под прикрытием двух ФВ-190. Она корректировала огонь своей артиллерии, а «фоккеры» ее оберегали. Но не уберегли! Лобашов с первой атаки сбил «раму», я — один «фокке-вульф», а французы прикончили другой. Вся троица врезалась в землю неподалеку друг от друга.
— Туда им и дорога! — довольным топом сказал Дмитрий Лобашов.
Треугольник смерти
В нашей части служили братья Зверевы. Василий — летчик-истребитель, а Александр и Вячеслав — младшие авиационные специалисты. Они были моими земляками-белорусами из небольшой деревушки Парфенково Дубровенского района Витебской области.
За храбрость в бою Василия Зверева особо уважали сослуживцы. Когда его группа «ястребков» возвращалась с боевого задания, в полку обычно говорили: «Ребята дрались, как звери».
Как-то после войны, просматривая летную книжку Зверева, я обнаружил в ней запись: «19 августа 1943 года вел воздушный бой с группой немецких истребителей ФВ-190. Не вернулся с боевого задания».
Я вновь и вновь перечитывал запись и глазам своим не верил. Наконец, не выдержал, с удивлением спросил:
— Василий, что это значит? Почему так написали? Ведь ты же отлетал всю войну...
— Было дело, — вздохнул он.
...Войска Западного фронта вели упорные бои по взламыванию вражеской обороны на ельненском направлении. В тот августовский день 1943 года шестерке наших истребителей приказали прикрывать группу штурмовиков Ил-2, которые должны были нанести удар по живой силе и технике немцев в районе станции Павлиново. Там пересекались две железные и шоссейная дороги, образуя своеобразный треугольник, который летчики за его сильное прикрытие зенитным огнем и авиацией противника окрестили «треугольником смерти». Лететь над этим местом всякий раз было очень рискованно. [62]
У ведущего крайней пары штурмовиков в воздухе почему-то не убрались «ноги», и он со своим ведомым стал заметно отставать от остальных. Тогда командир группы истребителей по радио приказы Василию Звереву с его ведомым Сергеем Долгалевым прикрыть четверку Илов, уходивших все дальше на запад, а сам с остальными ребятами вернулся оберегать отставшую пару штурмовиков от всяких неожиданностей.
Подойдя к цели, Зверев увидел, что над ней кружат около 10 вражеских истребителей. Моментально оценил обстановку и предупредил по радио своих подопечных об опасности.
Четыре Ила и пара Яков не дрогнули перед численно превосходящими силами врага и смело пошли на цель. Сбросив бомбовый груз, штурмовики стали в круг и продолжали обрабатывать пушечно-пулеметным огнем позиции гитлеровцев. А в это время Зверев и Долгалев с отчаянной смелостью отбивали атаки фашистских истребителей, которые, используя численное преимущество, старались во что бы то ни стало сбить наши самолеты. Василий и Сергей, умело маневрируя, уходили от вражеского огня. Наши штурмовики, выполнив задачу, взяли курс на свою территорию. Они сбили один «фокке-вульф».
«Ястребкам» пришлось продолжать неравный бой, отвлекая на себя основные силы врага. В самолет Зверева угодил фашистский зенитный снаряд, которым был поврежден мотор и перебита тяга управления элеронами — рулями самолета. Увидев, что краснозвездный истребитель начал терять маневренность, гитлеровцы с еще большим остервенением стали наседать. Сергей Долгалев старался защитить командира, отбивал яростные наскоки фашистских «фоккеров». Но силы были слишком неравными.
После очередной вражеской атаки машина Василия Зверева загорелась и потеряла управление, а сам он был ранен в руку и ногу. Оставался один выход — воспользоваться парашютом. Однако для раскрытия его уже не хватало высоты. Тогда Зверев решает выброситься из горящего самолета методом срыва. Он напряг все силы, открыл фонарь кабины, приподнялся и дернул кольцо. Раскрывшийся купол парашюта потянул его за собой. Но сильно ударившись головой о хвостовое оперение, Василий потерял сознание. [63]
Когда очнулся, он услышал гортанную немецкую речь. Зверев сразу понял весь ужас своего положения — фашистский плен. Попробовал приподняться. Но раненые нога и рука отказывались слушаться, а голова, словно налитая расплавленным свинцом, тяжело упала. Подошел немецкий офицер в сопровождении переводчика и что-то сказал.
— Господин офицер говорит, — начал переводчик, — что вы храбрый русский летчик и вас не будут расстреливать. Мы, немцы, уважаем смелых, отважных воинов. Вам дадут возможность увидеть победу великой Германии. Вы хотите увидеть эту победу?
С трудом, но со всей ясностью до сознания Василия дошли эти слова и, будто огонь, обожгли сердце. Он приподнял отяжелевшую голову и с ненавистью прошептал запекшимися губами:
— Хочу, очень хочу видеть всех вас в гробу...
— Что? Что? — нетерпеливо переспросил по-немецки офицер.
— Всех фашистов, в том числе и вас! — громче повторил Василий.
Переводчик стушевался и тихо перевел офицеру. Тот зло выругался, пнул Василия и, что-то бормоча, ушел прочь.
Не помнит Зверев, сколько времени он был в забытьи. В себя пришел от холодной воды. Над ним, лежавшим на голом деревянном полу, склонилось несколько мужчин. Один осторожно тряс его за плечо, приговаривая:
— Браточек, очнись... Браточек, мы свои...
Зверев приподнял отяжелевшие веки и в сумраке увидел небольшое помещение, набитое людьми. Одни из них лежали, подобно ему, другие сидели, третьи стояли.
— Где я? — спросил Василий, внимательно разглядывая людей.
— В Смоленске, в лагере военнопленных, — ответил ему средних лет мужчина с приятным открытым лицом. — Давай, брат, знакомиться. Летчик я, Солопов, по званию капитан. Попал сюда, как и ты, не по своей воле...
Потекли дни и ночи ненавистного плена. Василия на работу не гоняли, он еще не мог ходить. Новые товарищи ухаживали за ним: приносили ему утром и вечером баланду, пайку какой-то массы, отдаленно напоминавшей черный хлеб, доставали «чай» — кружку кипятка без сахара, обрывками нижнего белья перевязывали раны. [64]
«Так долго продолжаться не может. Что делать, что делать?» — эта мысль ни днем, ни ночью не давала покоя.
Когда Василий понемногу стал ходить, его вместе со всеми пленными заставили работать, хотя правая рука еще висела плетью. Как в ужасном кошмаре прошли четыре недели. В начале пятой, когда все уснули, он созвал своих новых друзей — стрелков-радистов Крюковского и Корнева, танкиста Михновца, летчика Солопова и еще одного авиатора.
— Надо бежать, — предложил Зверев.
— Мы тоже об этом думали, — поддержали его товарищи. — Но как это сделать?
— Сделать можно, — продолжил шепотом Зверев. — Прорежем проход в колючей проводке и, когда часовые разойдутся в разные стороны, по-пластунски проползем, а там — в лес... Пока утром во вредя переклички хватятся, мы уже будем отсюда далеко. Повстречаем партизан, а может быть, и перемахнем линию фонта.
В ночь с 19 на 20 сентября 1943 года беглецы во главе с Василием Зверевым выскользнули из лагерного помещения и, крадучись, направились к условленному месту в ограждении. Темная осенняя ночь была хорошей помощницей смельчакам. Из помещения охраны доносились пьяные голоса немецких солдат. Быстро сделали проход и до очереди стали проползать черв него. Зверев пролезал под проволокой третьим. И опять ему не повезло, чуть было не сорвалась вся операция. Рукавом правой, неподвижной, руки он запутался в колючей проволоке, но на помощь поспешили друзья.
Перед беглецами темнел спасительный лес. Вздохи радости и облегчения вырвались у всех из груди. Определили направление по звездам и двинулись к своим, на восток. Полураздетые и обессиленные, они четверо суток бродили по тылам врага, рискуя нарваться на немцев и полицаев. Днем отлеживались на болотных островках, в густом лесу в волчьих ямах, а ночью угарно шагали на восток. Ели клюкву, осенние грибы. На пятые сутки удалось перейти линию фронта. А еще через два дня Василия доставили в свой полк. Автомашина остановилась у столовой, где в это время был ужин. Кто-то в окно увидел гостя и с удивлением произнес:
— Товарищи, никак Зверев из мертвых воскрес... Все бросились на улицу. [65]
— Вася! Живой! Вернулся! — неслось со всех сторон. Его обнимали, целовали, трясли за руки, а затем под громкое «ура!» принялись качать.
— Братцы, осторожно, у меня еще раны не закрылись, — упрашивал Василий однополчан.
Пришел командир полка. Зверев вытянулся по стойке «смирно» и доложил о том, что боевое задание выполнено и что он вернулся после побега из плена.
— Готов к выполнению новых приказов, — отчеканил летчик.
Командир, улыбаясь, по-отцовски обнял и расцеловал Зверева.
— Ну, насчет новых подожди, слабоват ты еще. Вот подлечишься — тогда снова летать будешь.
Василия отправили в госпиталь. Через полтора месяца он возвратился в полк, который в это время стоял на аэродроме Литивля в 20 километрах от его родном деревушки. Но не долечился, уговорил врачей выписать его досрочно. Тогда он никому не сказал, что начал летать с еще не зажившими ранами на ноге и правой руке. Несмотря на это, Василий отважно дрался с врагом в небе родной Белоруссии. А после изгнания оккупантов с Витебщины ему посчастливилось побывать дома.
Ну а как же появилась в летной книжке вышеприведенная запись?
Ведомый Зверева Сергей Долгалев от начала до конца был свидетелем того, как подбили самолет его командира и как тот загорелся, потерял управление, как парашют на малой высоте вырвал Василия из кабины и даже как он приземлился в стане врага.
Вернувшись с боевого задания, Долгалев доложил все, что видел. Он только не знал, жив ли его командир. Может быть, его свои укрыли — такое тоже могло статься. Поэтому в летной книжке Зверева и появилась запись: «Не вернулся с боевого задания». А потом, после возвращения летчика из плена, забыли ее изменить.
Василий Глебович закончил войну командиром эскадрильи. Он сделал 170 боевых вылетов, лично и в групповых боях сбил 9 вражеских самолетов. Родина наградила его тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны II степени и шестью медалями.
В. Г. Зверев уже давно расстался с авиацией. Теперь он живет и работает в Минске. [66]
Иду на таран
30 августа 1943 года, видно, до конца жизни останется в моей памяти.
Утром мы вылетели с целью прикрытая наступавших наземных войск. Обошлось без встречи с противником. После посадки, как всегда, стали готовиться к новому вылету. Но команды из штаба юлка пока не поступало. Мы пообедали и всем звеном собрались под крылом самолета. Командир эскадрильи подвел итоги предыдущего полета, разобрал несколько тактических приемов, которые рекомендовалось применять при встрече с врагом, поделился своим боевым опытом.
Вдруг затрещал стоявший неподалеку полевой телефон и дежурный передал: «Четверке — в воздух!» Все быстро разбежались по самолетам, запустили моторы и взлетели. Пролетая над площадкой французов, мы увидели, что и их четверка выруливает на старт. Сибирин с Арсеньевым шли впереди, а я с Лобашовым — метров на триста сзади их и немного выше. В таком боевом порядке мы и следовали в район Вывалки, Ельня, который нам был указан со станции наведения.
Набрав высоту в 3000 метров, издалека увидели, как с запада тянется большая груша немецких самолетов. Сибирин подал команду: «Увеличить скорость, приготовиться к атаке!» Не менее 50 бомбардировщиков Ю-87 шли нам навстречу. В этих самолетам не убирались шасси, за что мы прозвали их «лаптежниками».
Командир передал: «Все атакуем первую девятку «юнкерсов». На большой скорости мы врезались в строй врага. С первой атаки 4 «лаптежника» рухнули на землю. Каждый из нас сбил по одному самолету. Строй фашистов смешался.
В это время французы вступили в бой с истребителями прикрытия. Началась невообразимая карусель. Представьте себе в воздухе около 80 самолетов, которые буквально на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга снуют то вверх, то вниз, изворачиваются, мечутся в разные стороны, палят один по другому из пушек и пулеметов. Одни стремятся поймать в прицел противника, другие уходят от преследования. В воздухе сплошной гул, орудийная трескотня. С земли все это может показаться хаосом, неразберихой. [64]
После выхода из первой атаки нам с Дмитрием Лобашовым пришлось отбиваться от наседавших «фоккеров» сопровождения. Вырвавшись из адского кольца, мы снова атаковали «юнкерсы». Лобашов поджег еще один. Я же, видимо, рановато открыл огонь, и очередь прошла мимо. При выходе из атаки прямо перед собой увидел фашистский бомбардировщик. Расстояние между нами не превышало 20 метров. Нажал на гашетки, а выстрелов нет. Мгновенно, как-то сама собой пришла мысль: «Таранить! Врага живым упускать нельзя!»
Фашистский летчик, словно разгадав мой замысел, начал маневрировать, поливая меня огнем. Но на немецком бомбардировщике был плохой стрелок. Пулеметные очереди проходили то справа, то слева. Меня охватила ярость — хоть руками души гадов. А как их достанешь? Мозг работал четко и ясно. Я довернул машину вправо, увеличил скорость и левой консолью крыла своего Яка ударил по фюзеляжу «юнкерса». Он переломился пополам и в беспорядочном падении пошел к земле. Но и у моего самолета не стало половины левой плоскости. Машина потеряла управление и тоже начала падать. Все попытки вывести ее в горизонтальный полет оказались безуспешными.
Сообразил — надо прыгать с парашютом. Стал открывать фонарь кабины, а он ни с места — очевидно, деформировался при таране. Я оказался как бы заживо погребенным в кабине своего самолета. Что делать? Отстегнул привязные ремни, ногами уперся в педали и обеими руками с откуда-то взявшейся неистовой силой потянул на себя рукоятку открытия фонаря.
Центробежная сила выбросила меня из кабины. Я оказался в воздухе в свободном падении. Через несколько секунд над головой затрепетал спасительный купол парашюта. Раскачиваясь из стороны в сторону, медленно приближался к земле. Сердце билось учащенно. «Спасен, все в порядке», — мелькнуло в голове. Но радость была преждевременной. Оказалось, я раскрыл парашют над территорией, занятой немцами. На счастье, ветер стал сносить меня в сторону наших войск. Посмотрев на ноги, увидел, что опускаюсь босиком. Сапоги, которые были больше нужного размера, остались в кабине самолета. Но это не беда. Беду я почувствовал, когда увидел слева огненные трассы и немецкий «фоккер». Гитлеровец решил расстрелять меня в воздухе. [68]
В стороне 2 наших истребителя вели бой с «фокке-вулъфами». Вот один «фоккер» задымил и пошел к земле. Его сбили французские летчики, я их самолеты узнал по трехцветным носам. Тем временем немец, стрелявший в меня, делал маневр для повторной атаки. Покончив еще с одним фашистом, французы устремились за моим охотником и не дали ему произвести новую атаку. Когда они пролетали мимо, я успел заметить на фюзеляже одного самолета цифру 11. Это был «ястребок» младшего лейтенанта Альбера Дюрана. От радости я закричал, не думая, что он не может меня услышать:
— Мерси, шер ами! Спасибо, дорогой друг!
Дюран сделал пару кругов надо мной, а затем развернулся в сторону своего аэродрома. Конечно, у него было на исходе горючее.
Когда до земли оставалось менее сотни метров, я вдруг почувствовал сильный ожог в правой стороне груди. Приземлился в кустах боярышника. И тут же лейтенант-пехотинец с автоматом на изготовку закричал:
— А ну, фашист босоногий, топай ко мне! Пошатываясь, я подошел и успел только сказать:
— Не фашист я, а свой, летчик-истребитель...
В глазах у меня потемнело, изо рта пошла кровь. Я упал. Но слышал, как подбежавшие солдаты и офицеры рассказывали о воздушной схватке и моем таране. Они все видели с земли. Даже подсчитали, что мы сбили 9 немецких самолетов.
Начальник артиллерии 22-й гвардейской стрелковой дивизии, если мне память не изменяет, полковник Сухин (он был без левой руки по локоть) написал подтверждение о таране и вручил его мне. Пришла медсестра, сделала перевязку. Оказалось, пуля вошла в двух сантиметрах от позвоночника, пробила легкое и вышла под мышкой правой руки.
Пока ждали машину, бойцы не переставали говорить об увиденном ими воздушном бое. Они лестно отзывались о наших летчиках. Очень приятно было это слышать. Я лежал на траве, смотрел в лазурное небо и повторял про себя: «Жив, живой...» Только теперь, на земле, ощутил противную дрожь в коленках и подступившую к горлу тошноту. Если закрывал глаза, то казалось, что вновь нахожусь в кабине падающего самолета. Сердце холодело, я вздрагивал и открывал глаза. Когда вес уже было позади, [69] меня вдруг охватил страх: «А если бы не открылся фонарь кабины?..»
На фронте мне порою приходилось слышать, что вот, мол, такой-то летчик никогда не знает страха. Это пустая бравада. Уверен, что чувство страха в какой-то степени есть у каждого. Другое дело, что у людей с сильной волей в момент опасности страх растворяется. Тогда человек идет на вполне осознанный риск. Его рассудок ничто по занимает, кроме желания сделать задуманное во что бы то ни стало, выполнить до конца свой священный долг перед Родиной. Это подтверждается бесчисленными подвигами советских воинов в годы минувшей войны.
Я хорошо знаю летчика-истребителя, товарища по Бобруйскому аэроклубу и Одесской авиашколе пилотов, Героя Советского Союза Бориса Ивановича Ковзана. Это — единственный человек в мире, который четырежды ходил на таран и остался в живых.
Первый таран мой 19-летний земляк совершил в начале войны под Тулой. В одном из боев, выпустив последние патроны по фашистскому самолету, Борис подошел поближе к врагу и, как неотвратимый меч возмездия, завис чуть правее и выше «мессершмитта». Уравняв скорость, он подвел нос своего «ястребка» на уровень киля «мессера», затем, скользнув вниз, концами лопастей винта рубанул по нему. Вражеский самолет потерял управление, клюнул носом, опрокинулся и в падении понесся к серевшему внизу скошенному полю.
Второй самолет Ковзан таранил на Северо-Западном фронте, над Торжком. Тогда его истребитель так врезался в фюзеляж «юнкерса», что некоторое время они оба, сцепившись, летели над городом, а затем разом начали падать. Каким-то чудом Борису удалось приземлиться на парашюте.
В июне 1942 года на Северо-Западном фронте Ковзан рубит винтом крыло третьего фашистского стервятника. Во время четвертого тарана, под Старой Руссой, Борис передал по радио: «Всем, всем! Я — «Ястреб», тяжело ранен, самолет горит, иду на таран!» Выброситься с парашютом он не мог. «Мессеры», а их было 5, сразу бы расстреляли его в воздухе. Продолжать бой нет никакой возможности — пламя подбиралось к кабине. Еще минута — и самолет взорвется. Но минута была, и Ковзан, воспользовавшись ею, пошел на таран. Через лобовое стекло, развороченное вражеским снарядом, Борис видел только бок «мессера» да огненные струйки очередей, вырывавшихся из-под верхнего капота. Пули настигали его «ястребок», но он не сворачивал с курса. «Мессер» еще раз полоснул по нему длинной очередью и резко взметнулся вверх. В этот момент пылающий истребитель ударил в желто-серое брюхо фашистской машины. От страшного столкновения оба самолета разлетелись на куски. Ковзана выбросило из кабины. Струя упругого, освежающего воздуха вернула ему на какое-то мгновение сознание. Он дернул кольцо и раскрыл парашют всего лишь в 200 метрах от земли...
Начало применению таранных ударов в воздухе положил известный русский летчик Петр Нестеров в 1914 году. Тогда он таким способом сбил австрийский самолет-разведчик «Альбатрос».
В истории Великой Отечественной войны один из первых воздушных таранов совершил летчик-истребитель Дмитрий Кокорев. 22 июня 1941 года в 4 часа 15 минут он ударом своего самолета располовинил фашистский разведчик. Затем стали известны имена других отважных соколов — белоруса Леонида Бутелина, Петра Рябцева, Виктора Талалихина, Андрея Данилова, Алексея Севастьянова, которые шли на таран.
В годы войны Совинформбюро более 200 раз сообщало о таранных ударах летчиков. Разумеется, не просто было это сделать. Французский летчик Франсуа де Жоффер в своей книге «Нормандия — Неман» пишет: «Знаете ли вы, что такое таран? Это наивысшее самопожертвование русского летчика, который, израсходовав полностью боеприпасы, устремляется на вражеский самолет и ударяет его своей машиной. В девяноста случаях из ста — это неминуемая гибель».
Исход не всегда бывал смертельным. Кое-кто полагал, что это случайность. Я не согласен. Обстановка складывалась по-разному, но цель летчика-истребителя всегда выражена точно и определенно — уничтожить противника. Легче, проще и надежнее сделать это огнем бортового оружия. А как быть, если снаряды кончились и пулеметы молчат? Можно, конечно, выйти из боя. У каждого летчика есть на то право. В данном случае пользоваться этим правом, руководствоваться инструкцией было совсем не обязательно. Летчики сознательно шли на большой риск [71] во имя победы. И в ряде случаев тараны приводили только к гибели врага.
Я часто спрашиваю себя, повторим ли подвиг Бориса Ковзана, возможен ли таран в наши дни? И каждый раз прихожу к выводу: да, повторим, да, возможен. В принципе сила столкновения двух самолетов в воздухе, летящих даже на сверхзвуковых скоростях, может быть использована для уничтожения противника. Дело здесь не столько в скоростях полета, сколько в их соотношениях. Сила удара зависит от превышения скорости одного самолета над скоростью другого. Значит, сохранение боевой машины будет зависеть от мастерства летчика, его точного расчета, бесстрашия. Таран — оружие смелых.
Но это мои теперешние размышления, а тогда...
Подошел грузовик, меня уложили в кузов на свежее сено, дали сопровождающего, который должен был доставить меня в медсанбат километрах в десяти от линии фронта. Но это небольшое расстояние мы преодолевали часа два. Тряска мешала мне дышать, приходилось то и дело останавливаться. К вечеру кое-как добрались до места.
Самочувствие мое было неважное — болели грудь, спина, плечо, из раны сочилась кровь. Подозвал сестру и попросил ее, чтобы меня поскорее положили на операционный стол. Она передала просьбу врачу. Меня осмотрели, обработали рану и наложили повязку.
Окровавленную гимнастерку заменили чистой, а вместо сапог дали тапочки. Хотя теперь меня окружали раненые, нашлись и шутники.
— Слышь, браток, почему ты без сапог прибыл? — спросил один боец. — Ведь без сапог какой же вояка? В тапочках-то по паркету ходят или в гроб кладут...
— Жарко было, вот сапоги и оставил в самолете, — отшутился я, хотя мне было совсем не до шуток. Кто-то хрипло засмеялся:
— Хорошо, что голову не оставил, а только сапоги.
2 сентября всех раненых из медсанбата повезли на железнодорожную станцию для эвакуации в тыл. По дороге нам встретилась колонна автомашин. И надо же такому случиться — наш шофер почему-то остановился. Тут я и узнал, что это за колонна: личный состав нашего полка переезжал на повое место. Я попал в объятия однополчан.
— Пиня? Вот так встреча! А мы думали, что тебе амба, — раздавалось со всех сторон. [72]
— С нами поедешь или в тыловой госпиталь? — спросил заместитель начальника штаба.
— Конечно, с вами, — обрадовался я.
— Куда с вами, а я как? — спохватился шофер. — У меня в путевом листе записано двадцать четыре человека, а привезу двадцать три. Спросят, куда одного дел. Что я отвечу?
— Пожалуй, ты прав, — согласился заместитель начальника штаба и сделал соответствующую запись в путевом листе медсанбатовского водителя.
В полдень мы прибыли на аэродром Мышково, куда перебазировался полк. Товарищи и друзья встретили меня радостно и немного удивленно.
— Коля, а ведь мы тебя похоронили. И салют из пистолетов дали, — сказал Лобашов. — Ну, значит, жить долго будешь. Дай-ка я тебя обниму, друг дорогой!
— Нельзя, у меня легкое продырявлено, — предупредил его.
— Ну ладно, подлатают, тогда обнимемся.
Говорить мне было трудно, при каждом слове изо рта шла кровь. Полковой врач капитан Г. С. Сергеев забрал меня в лазарет. Там мне рассказали о некоторых событиях, происшедших в полку за время моего отсутствия.
31 августа восьмерка Яков во главе с С. Сибириным вылетела на прикрытие накануне освобожденной Ельни. «Хейнкели» пытались бомбить наши части в этом районе. Над городом завязался воздушный бой. Сибирин меткой очередью первым сбил вражеский самолет. По одной машине подожгли И. Соболев, Д. Лобашов, В. Баландин. Французские летчики А. Дюран, Ж. Риссо и Г. Фуко в этом бою сбили 3 немецких «фоккера».
1 сентября не вернулся с задания младший лейтенант Альбер Дюран, спасший меня от верной смерти. Не стало одного из «трех мушкетеров». Я очень переживал его гибель. Было жалко и досадно, что не успел по-братски обнять и поблагодарить своего спасителя.
По настоянию полкового врача 3 сентября меня отправили в армейский госпиталь. До Химок пришлось лететь вместе с командиром эскадрильи на его Яке, в отсеке за бронеспинкой летчика, а от Химок до станции Востриково, где размещался госпиталь нашей воздушной армии, добрался на автомашине. Мне был предписан строгий постельный режим. Две недели я не вставал с кровати. За мной, [73] как и за другими ранеными, заботливо ухаживала молодая симпатичная медсестра Тоня Морскова. Она часто нам приносила цветы. Однажды на моей тумбочке появился букетик нарциссов. Я с благодарностью посмотрел на Тоню.
— А знаете ли вы историю этого цветка? — зардевшись, спросила она и присела на краешек койки.
— Нет, не знаю.
— Тогда расскажу...
Однажды на охоте в густом лесу заблудился красивый, но очень гордый юноша по имени Нарцисс. Его встретила нимфа Эхо и полюбила с первого взгляда. Над ней тяготело заклятие древнегреческой богини Геры, поэтому нимфа не могла выразить свои чувства словами. Она хотела обнять Нарцисса, но он гневно отстранил ее. Отвергнутая нимфа долго страдала и наконец от нее остался только один отзвук — эхо. С тех пор бродит оно по лесам и горам. А на юношу разгневалась богиня любви Афродита и обрекла его на вечные скитания. Как-то, утомленный дальней дорогой, он присел у ручья и хотел напиться, но тут увидел свое отражение в воде и замер, очарованный сам собой. Нарцисс долго сидел у ручья, любуясь собой, пока не умер. На том месте вырос чудесный цветок. Каждый год он возрождается из напоенной влагой земли, гордо неся на стройном стебле нежный ароматный цветок, который люди назвали нарциссом.
Тоня умолкла и, улыбнувшись, добавила:
— Это все я из древнегреческой мифологии узнала.
Ее рассказы каждый раз действовали как-то благотворно, успокаивающе.
Через две недели врачи разрешили мне вставать с кровати и понемногу ходить. Дела пошли на поправку. В госпитале меня навестил замполит полка майор Константин Феофилактович Федоров. Он вручил мне вторую правительственную награду. Теперь на моей гимнастерке рядом с орденом Красного Знамени засверкал новенький орден Отечественной войны I степени. У Федорова также было два боевых ордена. Он вместе с нами не раз вылетал на выполнение боевых заданий, участвовал во многих воздушных боях, имел на своем счету сбитые немецкие самолеты.
С чувством гордости и глубокого уважения я всегда вспоминаю своих старших товарищей, воспитателей — комиссаров, замполитов. Это — люди щедрой души, беспредельной [74] преданности своему делу. Они были нашей честью и совестью. К таким относится и Константин Феофилактович Федоров. Это его заслуга, что в полку на высоком уровне были дисциплина и морально-политическое состояние личного состава. Федорова видели то на аэродроме, то в казарме или землянке среди летчиков и техников, а то и прямо в бою, в воздушной: схватке с врагом. Он поспевал всюду, знал наши думы, тревоги, волнения, знал, кто чем дышит. Личный пример замполита, которого продолжали называть комиссаром, действовал на нас заразительно, мы старались подражать ему. В полку часто говорили: «Действуй в воздухе так, как наш комиссар!» Он был смел и решителен, за что мы все его уважали.
Мы с Константином Феофилактовичем Федоровым провоевали до конца войны. Смерть обошла стороной этого отважного коммуниста.
Орденом комиссар обрадовал меня, а рассказом о друзьях-товарищах, сам не желая того, расстроил. Он сообщил о гибели командира звена Дмитрия Лобашова, старшего летчика эскадрильи Ивана Соболева, и я не смог сдержать слез.
Кому довелось быть на фронте, тот поймет, что значит лишиться друзей, с которыми вместе летал, ел, спал, делил радости и печали. «Им бы жить да жить, — думал я. — Да разве только их родители оплакивают своих сыновей? А сколько осталось двадцатилетних солдатских вдов? Сколько невест не дождались и не дождутся своих женихов? Эх, бить врага надо, бить еще сильнее...»
— Ты, Николай, крепись. Ничего не поделаешь — война без жертв не бывает, — успокаивал Федоров. — Мы отомстим врагу сполна. После госпиталя ждем тебя в полку. Пришлем твоего моториста Суховарова, когда будешь выписываться.
Замполит уехал, а у меня перед глазами, словно живой, стоял Дима Лобашов. Это был боевой 22-летний парень. Он сделал более 200 вылетов, провел 40 воздушных боев и лично сбил 13 фашистских самолетов. Мой друг был награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны. И вот теперь его нет. С этими думами я забылся в беспокойном сне.
Прошел месяц моего пребывания в госпитале. Рана зажила, и я чувствовал себя хорошо. Лечащий врач Иванов удивлялся: [75]
— В моей практике еще не было случая, чтобы с таким ранением поправлялись за месяц.
Конечно, сказались молодость, крепкое здоровье и строгое выполнение предписаний врачей. Но мне кажется, что все же основную роль сыграло неукротимое желание летать. «Летать, летать и летать» — с этой мыслью я принимал лекарства, с этой мыслью и засыпал. Даше во сне я видел себя в небе.
Приближался день выписки. Но, как известно, ему предшествует осмотр медицинской комиссией. Мне сказали, что могут допустить к полетам только на легкомоторных самолетах типа По-2. Я запротестовал и забегал по врачам и госпитальному начальству, доказывая, что вполне здоров и должен быть в истребительной авиации. Так ходил за врачами до самого вечера. На следующий день меня снова пригласили на медкомиссию, повторно осмотрели все специалисты и все же допустили к полетам на истребителе. Не помня себя от радости, выскочил из кабинета начальника госпиталя.
В полку меня встретили радостно. Я считался своим человеком, ветераном. Из рассказов друзей узнал о погибших товарищах, познакомился с новичками, которые заменили их. В нашу эскадрилью пришли молодые лейтенанты — Алексей Калюжный, Николай Корниенко и Григорий Васильев. Вскоре меня назначили командиром звена, а моим ведомым стал Калюжный — высоченный детина с басовитым голосом. Под стать ему был и Корниенко. Когда я впервые посмотрел на них, то подумал: «Вот вымахали хлопцы! Как они только в «ястребок» влезут, им бы на бомбардировщике летать, там просторнее!» Но, как показала жизнь, из них получились отличные летчики-истребители, а затем и командиры.