Неведомыми путями

Клеверное поле

Моросит дождь. Видимость ухудшилась. Река скрылась в мутной дымке.

— Товарищ лейтенант... там, справа от дороги, — Андреев возвращал мне бинокль, — люди.

Среди копен нетрудно заметить движение людей. Клеверное поле, слева от дороги. Мы проходили там на рассвете.

— Пойдемте, — предложил Андреев, — наших много полегло на булыжнике и в болоте... но часть спаслась, видите хаты на левой стороне, ближе к дамбе?

Река, болото остались справа внизу. По меньшей мере три танка перешли мост, стреляют, изредка передвигаются туда и сюда за хатами. На восточном берегу, под дамбой, два бронетранспортера, справа и слева.

— Вы слышите? Мотор... это танк, давайте переждем. — Андреев остановился.

Дорога в сотне шагов, ее нужно перейти, и лучше сейчас, чем на виду у танка, вдруг появится.

Андреев не двигался. Гудит двигатель, казалось, танк полз на подъем. [338]

— ...Ну их... подождем, товарищ лейтенант... выйдем... прихватит... открытое место.

Прошло две, три минуты. Гул начал затихать, удалялся в сторону. Мы перешли дорогу. За обочиной — копны, я запомнил. Люди, которых я наблюдал полчаса назад, исчезли.

— А наши ли... вы уверены? — усомнился Андреев.

— Немцы не могли подойти со стороны моста.

— А из Городища? — Андреев колеблется.

Среди копен есть люди, я слышу голоса, выкрики. Раненые. Много. Откуда? Утром, вроде, их не было.

Раненые заметили нас. Зовут. Чем им помочь? Стоны, крики, просьбы, проклятия.

— Потерпите... мы сейчас наведаемся в село. Принесем воду и сделаем все, что нужно... тише, не кричите, все сразу нельзя, — уговаривал Андреев.

Что же делать, возвращаться? Андреев бежит впереди, оглядывается. Стал перед калиткой, стучит. Никто не отвечал. Мы снова стучим. Разве выстрелить? Не помогло.

Андреев обнаружил людей в погребе.

— О, господи... не стучите... дверь сломается, — взмолился голос.

На ступеньке показалась старая женщина. Дети в испуге обступили, тянут подол.

— Бабуся, в копнах раненые... Помощь... Воды, молока... пойдемте с нами...

Бабуся собралась идти, глядит на детей. Поднялся плач, дети не выпускают из посиневших ручонок ее одежду.

Па порог явились еще две женщины. Бабуся успокаивала детей. Вернулась в погреб, принесла кувшины.

Женщины вышли со двора, боязливо оглядываются. За бабусей увязались дети, не отступают ни на шаг. Андреев с ведрами отбивался от собак, шел в хвосте.

Начали сносить раненых. Женщины укладывают их, поят водой. Некоторые раненые, превозмогая боль, двигались сами.

У ближних копен собраны человек тридцать. Давай пить. Подошли еще две женщины с ведрами.

Андреев извлек индивидуальный пакет. Вспомнил и я о своем. Пакет сухой, наперекор дождям и водам, и вполне пригоден к применению. Имеются пакеты и у многих раненых.

Началась перевязка. Андреев помогал женщинам. Я продолжал осмотр копен. Из Сенчи доносились пулеметные очереди, выстрелы танковых орудий. [339]

Раненых тревожила стрельба на юго-западе. Она началась четверть часа назад. Судя по звуку, стреляли танки и орудия. Я слышал вой рикошетирующих снарядов. Если танки на западном берегу реки, скоро начнется обстрел копен.

Неожиданно я заметил женщину. Она стояла под копной на коленях, спиной ко мне. Ремень охватывал гимнастерку. Женщина поднялась. Невысокая, ладная. Рядом — сумка с крестом.

В массе людей встречаются лица, наделенные свойством создавать вокруг себя зону собственного присутствия. Не колдовство ли? Человек, попавший в пределы этой зоны, становится восприимчив к чужим настроениям и склонен поступать самым: неожиданным для себя образом.

Этим свойством, по-видимому, обладала женщина-врач, с которой однажды случай свел меня на окраине села Скураты. Шел дождь. Раненый пехотинец стонал на носилках. Моя одежда сплошь в крови. Орудийные номера стучали в дверь санитарного фургона. Я ожидал, на пороге вдруг появляется врач. И вот снова она протянула руки навстречу.

— Я знала, что вас увижу, — сказала она. — Страшно устала, проводите меня немного... хочу передохнуть.

В копнах десятки, сотни раненых. На рассвете, кажется, их не было?

Женщина присела под копной, сняла пилотку, стала рассказывать о том, что произошло в Городище после вчерашней атаки. Всю ночь два автомобиля вывозили раненых.

Бежала девочка лет семи.

— Там солдат умирает... Тетя, вы вылечите его? Лейтенант-артиллерист, о котором говорила девочка, едва шевелил пересохшими, окровавленными губами. Врач принялась за перевязку.

Из хат подошли еще две женщины. Перевязки продолжались. Раненые, кто мог, потянулись к хатам. На берегу танки...

— Мы спрячем их, — заверяли женщины.

Дождь усилился. Громыхнул выстрел недалекий, один, другой. Подошел Андреев, с ним два командира.

— Пополнение... — объявил невесело старшина. — Обнаружил под копной... спали... младший лейтенант Медиков, младший лейтенант Зотин...

Танкисты. Оба среднего роста, чем-то похожи друг на друга.

Одинаковая одежда и снаряжение. Зотин — блондин, несколько крепче на вид. Меликов — темноволос. Танкистов [340] роднила бодрость духа — черта натуры несломленного человека, в каком бы положении он ни был.

Младшие лейтенанты из запаса. Находились в резерве командного состава Юго-Западного фронта.

— ...из Киева нас направили в Прилуки, куда должен был передислоцироваться штаб фронта... Пятьдесят человек нашей команды передвигались всеми видами транспорта... прибыли в Пирятин... а дальше начался хаос... шли несколько суток... под селом Окоп немецкие танки... команда рассеялась... Усталость и дождь загнали нас в копны, — закончил рассказ Зотин.

— Присоединяйтесь к нам! — предложил Андреев.

— Вас много?

— Два. Но это... не так мало, — Андреев заметил скептическую улыбку на лице Зотина.

— Куда направляетесь?

— Пути открыты во все стороны... Меня тянет на восток, — ответил Андреев.

— Понятно... Спасибо, разбудили, — произнес Зотин. — В деревне танки... Надо уходить, пока не поздно.

Куда? Танкисты пришли с юга. В Сенче — немцы. Возвращаться обратно в Городище? У нас только одна дорога, на север.

Появился еще один младший лейтенант. В добротном шерстяном обмундировании, фуражка с малиновым околышем, петлицы, предрасположенный к полноте. Он мало походил на фронтовика в новой одежде.

— Младший лейтенант Кузнецов, — представился он, — слышал разговор ваш... Танки подавили много наших за селом Жданы, на грейдерной дороге. Мне посчастливилось... Танки двигались по дороге, вот-вот заявятся... Пойдем... на ходу договорим...

С юго-востока стали доноситься орудийные выстрелы. Туманная дымка заволокла горизонт. Что делается там? Стрельба велась не далее чем в трех-четырех километрах. Все умолкли, прислушиваясь.

Пять человек... Людей, сохранивших способность двигаться, в копнах я не видел. Раненые... чем еще мы можем им помочь? Нужно уходить.

Я вернулся к месту перевязки. Врач немало сделала со своими помощниками, но крики и стоны не затихали. Страдания доводят людей до исступления. Кто-то требовал отправки в госпиталь.

— ...подойдут санитарные машины, и отправим, — успокаивала [341] врач, смывала затвердевшую кровь. — Голубчик, потерпите.

Положение трагическое. Столько раненых... что будет с ними?

— Не оставляйте меня, — врач не выпускала из рук ремень моего снаряжения.

Утаить то, что ждет ее и раненых?... Нет! Я не могу скрыть правду. Придут немцы. Обеспечить безопасность раненых я не в состоянии, но сам обязан защищаться. Здесь это бессмысленно. Никаких шансов. Я не могу больше задерживаться, не рискуя навлечь на всех гибель.

— Что будет с ними... со мной? — плакала она.

Меньше всего я желал оказаться на месте человека, который утешает женщину перед тем, как оставить ее противнику. Но что же делать? Нет выбора, меня звал долг, она — врач... Она под защитой Красного Креста и должна продолжать работу, уповая на то, что немцы поймут ее. Не чужды же им солдатские чувства!

По щекам струятся слезы, она просила. Позади выкрики, зовут врача.

Если она возражает, я не уйду. Не сделаю ни одного шага вопреки ее мнению.

— ...но ведь они придут... Вы будете стрелять? Останьтесь... — она перестала плакать, смотрит сухими строгими глазами. — Ну еще пять минут.

Это была настоящая пытка.

В мой адрес неслись брань, угрозы. Кажется, раненые заподозрили меня в намерении увести врача. Под копной щелкнул патрон, досланный в пистолет. Врач повернулась лицом к раненым.

— Она не хочет идти со мной... она остается с вами... опустите оружие.

Она снова плакала.

— Ну, а теперь...идите... — приподняла голову и умолкла.

У тригопункта

Мои спутники не скрывали недовольства.

— Долго прощались... В Сенчу вошли пять танков, — укоряли они.

Дымка становилась непроницаемой для бинокля. Со стороны реки слышны приглушенный гул двигателей, выстрелы. [342]

- — Врач? — спросил Кузнецов. — Зачем вы оставили ее? Раненых не спасет, и попадет сама к немцам...

Мы шли на север. Поле. У обоих танкистов — карабины, Я вспомнил вчерашние стоги и СВТ. Зря разбил, сейчас пригодился бы, есть патроны. Конечно, пистолет — надежное оружие, но винтовка в моем положении несравненно лучше.

Стало проясняться. Впереди плоский бугор, на склонах поле, телеграфные столбы, дорога. Видимость километра полтора. Ни карты, ни указателей. Как ориентироваться?

— Ну, что стали? — нетерпеливо крикнул Кузнецов. — Перейдем дорогу... быстрее.

Да, место не особенно укромное. Поле ощетинилось рыжей стерней, впереди — грейдерная дорога из Сенчи на запад.

У обочины возвышался курган с тригонометрическим пунктом. До подножия оставалось полсотни шагов, когда со стороны Сенчи показалась машина. Грузовой «опель».

— Вот тебе и на! — Андреев говорил Кузнецову. — Дернула вас нелегкая... переждали бы на бугре.

Все бросились в кювет. Может быть, немцы не заметят?

— Давайте договоримся, куда целиться... кто стреляет первым, — предложил Зотин.

У танкистов карабины, как они стреляют? Зотин целит по командиру, Медиков — по водителю. Для страховки — Андреев и Кузнецов.

«Опель» шел тяжело, кажется, груженный. Подмокшая колея бросала его из стороны в сторону. В кузове, у переднего борта, торчали головы в касках. Два человека в кабине.

— Их полно в кузове... да с автоматами... может, пропустим?.. — предложил кто-то неуверенно.

Нет! Кювет на виду, немцы обнаружат, как только поравняются. Действовать, как условились!

Командир сидел в своем углу, откинувшись на спинку сидения. Шофер следил, вытянув шею, за дорогой. Укрыться всем и не поднимать головы, иначе...

«Опель», не сбавляя скорости, приближался к тригопункту. И тут я увидел кабель, полевой, наш... присыпан землей, закреплен за кюветом... телефонная линия.

Задние колеса «опеля» вильнули. Грудь за стеклом кабины выскользнула из прорези и вернулась снова, разделенная надвое мушкой.

— Огонь!

Частые, какие-то слабые выстрелы. Но что это?.. «Опель» шел, надвигался. [343]

Взвизгнула пуля, посланная из кабины. Офицер, открыв дверцу, привстал. Машину резко развернуло. Колеса попали в кювет, и она остановилась, едва не наехала на Меликова.

Мертвый водитель еще нажимал акселератор. Гудел мотор. Над капотом клубился пар.

Андреев выключил зажигание. Стало тихо. Их было пять — два в кабине, три в кузове.

Танкисты занялись полевой сумкой офицера. Он успел спрыгнуть, сделал несколько шагов и лежал, раскинув руки. Кузнецов осматривал кузов.

— Э-э... настоящий склад, — выбрасывал пятнистые плащ-палатки, пакеты. — Тут и каски... новые, железные, без трещин... лучшая защита от дождя и пуль.

Стал снова накрапывать дождь. Одежда подмокла и стала тяжелой и неудобной. Пропитанная влагой пилотка сползает с головы.

У Кузнецова — фуражка. Лучше, чем пилотка, но не намного. Плоская, на манер японской, тулья, околыш размокал и садился все глубже. Вода течет по лицу.

— Карта, — обрадовался Зотин и передал мне вместе с планшеткой документы, парабеллум и компас офицера.

Карта охватывает районы на юг от Сенчы. Она попала в руки офицера, по всей вероятности, недавно, вчера или сегодня, пи помарок, ни других следов работы. На восточном берегу Сулы обозначены наши войска, а также полоса, довольно широкая в границах с северо-востока на юго-запад, по-видимому, какого-то немецкого соединения. Дата — 18.09 1941 г. Время — 6.00 и ничего более.

Все это делалось торопливо, впопыхах. Зотин одел каску. Удивительно преобразился человек. Лицо вытянулось, глаза в тени стали ярче. Примеру Зотина последовал Андреев, он без головного убора, осталась пилотка в болоте.

У меня вызывала что-то вроде отвращения куча имущества, выброшенного из кузова. Только парабеллум, еще не остывший, непривычно удобно и мягко сидел в руке.

Наша экипировка пополнилась, помимо карты, компаса и парабеллума, автоматами. Все одели каски и пятнистые плащ-палатки.

— Нужно трогаться, — спохватился Зотин. — Берите патроны, побольше, консервы... выбросить всегда успеем...

— Что делать с машиной? — спросил Меликов. «Опель», за исключением разбитого лобового стекла и отверстий в радиаторе, не имел повреждений. Оставить? Снова подберут немцы...

— Сжечь, и вся недолга! — объявил Кузнецов. [344]

Открыты канистры, младшие лейтенанты облили бензином солдатские шинели, одеяла и обложили вокруг «опеля».

Андреев подгонял ранец с продовольствием. Кузнецов торопливо вязал замысловатый вьюк с разными вещами, взятыми из кузова. Приготовления закончились. Медиков щелкнул зажигалкой, поджег лист немецкой газеты и направился к «опелю».

— Поблизости никого нет, — он в нерешительности остановился, — дым... немцы явятся... черт с ней... пожертвуем машину, пусть они ездят.

— Младший лейтенант прав... дым видно издали... — поддержал его Андреев.

— Пойдемте! — торопил Зотин.

Мы не успели уйти... Послышался треск мотоцикла. Он мчался со стороны Сенчи по следу «опеля»-. На бугре мотоциклисты дали две очереди. Они не знали того, что произошло с машиной, и неслись, очертя голову.

Немцы слишком поздно заметили опасность. Сидевший в коляске офицер успел сделать только два выстрела. Оборвалась очередь солдата на сиденье позади водителя.

Мы получили еще одну карту. На этой районы к западу от Сенчи заштрихованы красными линиями — наши войска. Меликов непременно хотел найти парабеллум, оброненный офицером. Поиски затянулись.

— ...потерялся в траве. Пойдемте, не то дождемся кого-нибудь похуже этих... мотоциклистов, — проговорил Андреев.

В полевой сумке офицера, помимо записной книжки, писем и фотографий, несколько документов, лист бумаги — список фамилий. В углу стояли цифры: 18.09.41. Я присмотрелся. Перечень должностных лиц одного из подразделений 10-го мотопехотного полка 3-й танковой дивизии.

Не знаю, почему в моей голове отложились сведения из разведывательного бюллетеня, который приносили нам месяц назад. Я запомнил, что 3-я танковая дивизия входила в состав 24-го танкового корпуса 2-й танковой группы, она действовала под Смоленском.

3-я танковая дивизия пришла с севера. Если у Сенчи находятся подразделения 10-го мотопехотного полка, то танковые полки где-то рядом. На восточном берегу. Значит, мы не ошиблись в выборе направления.

Андреев принес еще несколько бумаг офицера, погибшего в «опеле». В списке значилась и его фамилия. По-видимому, владелец мотоцикла спешил перехватить «опель» со своим сослуживцем. [345]

С момента появления «опеля» прошло 11 минут. Рядом с машиной лежит опрокинутый на бок мотоцикл.

Мы ждали конца поисков. Зотин, вдруг присмиревший, заговорил:

— Вот что... мне не нравится это. Как куропаток... из-за угла подстрелили... даже мутит... — он отвернулся.

И вот удивительно! Я не могу сказать, что радовался, но и не сожалел. А теперь, глядя на трупы, чувствовал сомнения... отчего-то нехорошо... да, и впрямь... как куропаток.

Нет, не совсем так... И не из-за угла... Мы находились в засаде. Распространенный прием. Применялся в войнах испокон веков. И потом... Военнослужащие обязаны стрелять при появлении противника. Конечно, обозревать последствия не всегда приятно... ничего не поделаешь, у нас никакого выхода не было... Мертвые тела, кровь... Зотину еще не приходилось сталкиваться с подобными вещами? Нам предстоит далекий и опасный путь. Лучше сразу договориться и покончить со всяким разномыслием.

Зотин слушал нехотя, машинально сжимая рукоять висевшего на шее автомата.

— Держите оружие! — отстранив ствол, крикнул Кузнецов. — Полагается ствол вверх, это вам не ложка!

К черту разговоры и парабеллум. Медлить больше нельзя. Всякую минуту подойдет мотоцикл, машина или танки 10-го мотопехотного полка. Тогда придется худо!

Выступаем сейчас же! Но тут всплыла еще куча вопросов. Продовольствие, которое должен нести Андреев, оказалось для одних плеч слишком тяжелым. Пришлось распределять по вещмешкам. Громоздок, неудобен вьюк Кузнецова. Этот хлам, по-моему, следовало выбросить. Но Кузнецов возражал. Уладилось, наконец, и это.

Мы шли беглым шагом, поднимаясь по склону. Расстояние от «опеля» увеличивалось.

— Что же, по-вашему, платочком махать?.. Нет у нас сигнальных флажков, — говорил Кузнецов Зотину. — На фронте так не делают... Вы, тыловики, должны привыкать... а то сказал... «как куропаток». Охотник, что ли?

— Причем здесь флажки? — Зотин раздражен. — Дело в телах человеческих... Когда начали стрелять по машине, защищался только офицер... Те растерялись, а мой... о, черт побери... заслонил лицо руками... жалкие перетрусившие люди... несколько выстрелов... и восемь трупов. Удручает простота... Вы не чувствуете... Это непостижимо...

— Оставим этот разговор до лучших времен, — предложил Кузнецов. — Наши шансы были не многим лучше... [346]

Одним словом, на войне как на войне, — он взмахнул свободной рукой в сторону тригопупкта и закончил: — Может, и нас ждет такая участь... как знать?

— Если даже опустить соображения долга, то и тогда дело выглядит не так уж скверно... Мы стреляли по необходимости, вынужденные обстоятельствами, — вступил в разговор Меликов, — можно сослаться на Ницше, Шопенгауэра, да и на сегодняшних столпов нацистской философии... Произвол и стремление приобщить «железом и кровью» покоренных к понятию порядка и справедливости ...вот немногое из того, что происходит на занятых оккупантами территориях... И они объясняют это законами борьбы за существование.

— Вот именно, — поддержал Кузнецов, — борьба за существование! В нашем положении не приходится быть разборчивым... Так что вы, Зотин, бросьте... не терзайтесь... Приобрел автомат, палатку... и благодари бога... есть консервы... и еще кое-что здесь, у меня за спиной.

Борьба за существование... Это наводило на грустные мысли. Мы, кажется, не соблюдаем правил... Зачем столько времени торчать возле «опеля»? Мы вели себя опрометчиво и глупо... как, впрочем, и сейчас... Бредем все гурьбой. А философия? Нигде ни единого кустика. Голый, со всех сторон открытый косогор, подбитая машина, восемь трупов... мотоцикл... И они толкуют о «борьбе за существование»! Прежде всего — прекратить разговоры... Затем — ускорить шаг... рысью, пока «опель» вместе с тригопунктом не скроются с глаз. Я доведу их до ближайшего укрытия, нужно назначить старшего, согласовать намерения. Осмотреть оружие, взять на изготовку. Немедленно разобраться попарно, установить круговое наблюдение, набрать дистанцию.

Спустя пять минут выяснилось, что Кузнецов не в состоянии вести на ходу наблюдение. Мешал вьюк. Выбросить сейчас же!

— Ну нет... необходимые всем вещи... уверяю... столько нес... не брошу, — ответил Кузнецов.

— Что там у вас? — спросил Меликов.

— Одежда... новая, — ответил Кузнецов.

— Выбросить легче... чем найти, — поддержал Меликов.

Кузнецов замыкающий в трехстах шагах позади. Убеждать его? Требовать? Мне нужно покинуть свое место и вернуться назад.

Припускавший дождь положил конец разногласиям. Стога [347] соломы, маячившие справа, и «опель» с тригопунктом исчезли, скрытые мутной серой пеленой. С форсированного шага можно перейти на обычный.

На все четыре стороны

Плоская лощина тянется с востока на запад. В восточной части течет небольшой родничок. Яркая густая трава замедляла течение, вода журчала тихо, переливаясь и шевеля стеблями растений.

— Сюда... тут можно остановиться! — звал, спускаясь по склону, Медиков.

Дистанция уменьшилась. Кузнецов отстал.

— Есть хочется... У меня в вещмешке португальские шпроты и сардины, — сказал Андреев и вынул из кармана небольшую яркую банку.

— У кого галеты?.. Давайте отдохнем...

Зотин ощупал мешок и стал вытаскивать оттуда галеты — засушенные кусочки печеного теста, величиной с орех. Подошел Кузнецов.

— Собираетесь есть... вот хорошо! — он доволен. Остановиться в низине? А наблюдение? Никто не хотел слушать мои доводы. Андреев стал раздавать консервы.

Ну что ж... Я обещал довести их до привала. Подступы со всех сторон закрыты. Опасно. Неужели нельзя подняться наверх, в копны за лощиной?

Кузнецов, Меликов недовольно ворчат. Все двинулись дальше. Не затихает мелкий дождь. Мы шли по склону лощины, жевали твердые солено-сладкие галеты с тмином и еще какими-то пряностями. Ползут тучи, касаясь самой земли.

На склоне, за родником, копна. Андреев помог Кузнецову снять вьюк. Зотин тащил охапку сена. Рядом Меликов. Андреев вскрывал консервные банки и передавал каждому. Начали есть.

Я сориентировал карту. На севере, примерно в километре, маячил полуразрушенный стог соломы, напоминавший верблюда. Время от времени доносится гул двигателей. Там — грейдерная дорога из Сенчи на Лохвицу. Указывала надпись на срезе карты. Правее «верблюда», кажется, видны телеграфные столбы, небольшой участок дороги. Далеко?.. Трудно сказать, дождь, дымка. Даже «верблюд» по временам расплывался и пропадал во мгле. [348]

В западном направлении лощина постепенно углублялась, там лежало большое село Гапоновка. Севернее ее — Веславы.

— Смотрите! — Андреев указал в направлении «верблюда».

На Сенчу двигалась колонна — танки, броневики, машины.

Северную окраину Сенчи обозначали вершины деревьев. Голова колонны скрылась. Прошло некоторое время. Послышались орудийные выстрелы, пулеметные очереди. Дождь стал усиливаться.

— Отлегло от сердца, — прервал молчание Кузнецов, — хорошо, убрались оттуда...

— Там врач... раненые. Но что я мог сделать? Она колебалась. Участь пленника и долг врача. Нет выбора.

* * *

Рассказы и кинофильмы, посвященные фронтовой медицине, отводят ей важную роль в обеспечении боевой деятельности войск. Врачи и сестры изображаются в командирских знаках различия с портупеями на фоне бинтов, как люди, внесшие в дело победы более значительный вклад, нежели фронтовой воин. Сколько внимания и забот уделялось раненым? К их услугам в каждом полку — санитарная рота, медсанбаты, госпитали, санитарные летучки, поезда. Служители медицины с умопомрачающей самоотверженностью, и даже более, приносили в жертву сон и отдых, а случалось, и жизнь во имя лечения воинов. Зависть берет, очень приятно быть раненым...

Организация медицинской службы на поле боя имеет большое значение. Но... сколько мог перетащить раненых санинструктор, если учесть, что пункт первой медицинской помощи находился на некотором удалении? Реальная, но нисколько не гарантированная, возможность транспортировки раненых существует только в двух видах боя — наступлении и обороне. И потом, необходимо представлять себе работу санинструктора — тащить по-пластунски на собственной спине раненого в зоне интенсивного обстрела всего оружия пехоты и артиллерии. Однако суть дела не в километрах, а в том, что расстояние между полем боя и санбатом — «дистанция огромного размера» и измеряется она нелинейными величинами.

Многие станут возражать, ссылаться на наставления. Я хорошо знаю наставления и не хуже — то, что творилось на поле боя. Но оставим вопрос о дистанции и погонах врачей [349] на потом и обратимся к тактике войск. Широко применялись еще две разновидности боевых действий: отступление и борьба в окружении. Кто оказывал помощь раненым на линии соприкосновения сторон по пути от Бреста до рубежа Подольск — Клин, от предгорий Карпат до Кавказа? Усилия командиров всех без исключения инстанций сосредоточены на том, как управлять оставшимися в строю людьми. А окружения таких масштабов, как в районе Вязьмы и Киева, и всех прочих масштабов в первый и последующие периоды войны? Ведь потери ранеными исчислялись сотнями тысяч. И всякие преувеличения в организации фронтовой медицины умаляют величие духа воина, жертвовавшего кровью и жизнью в условиях, когда не было никаких надежд на медицинскую помощь.

* * *

Участь раненых в окружении и на территории, которая переходила в руки противника, невозможно вообразить. Ее в какой-то мере разделяла и та часть медиков, которая, движимая чувством личного сострадания, ставила врачебный долг выше всех прочих соображений.

К числу этих достойных людей принадлежала и женщина — военврач третьего ранга. Я не знаю ее фамилию, имя — Анна. Во время первой встречи она проходила службу, по-видимому, в медицинских учреждениях 15-го СК, потому что в полосу действий его соединений едва ли могли попасть санитарные машины других корпусов 5-й армии. Хотя исключать полностью такую возможность нельзя.

Что произошло на клеверном поле после того, когда колонна танков из Лохвицы пришла в Сенчу? Что произошло с Анной и ранеными?

Всем, кто помнит дни, проведенные в окружении, очень печально сознавать, что такие врачи, как Анна, впоследствии зачислялись в общую категорию пленных.

* * *

Северо-восточный ветер гнал тучи, они со всех сторон обложили горизонт. Серая мгла стала непроницаемой.

Я сопоставлял немецкие карты. Наблюдение, может быть, следовало вести правее, где видимость оставалась сносной? Районы восточнее реки Сулы на обоих листах заштрихованы жирными косыми линиями. Наши войска.

Шум двигателей стал перемещаться ближе и слышался уже в стороне тригопункта. Что там происходит? [350]

— Если они осмотрят мотоцикл и машину, то легко установят время нападения... Тогда... жди погони, — проговорил Зотин.

— В такую погоду?.. А, впрочем, ждать нужно чего угодно, — согласился Андреев.

С запада доносились отзвуки орудийных выстрелов.

— Не затихает с утра... похоже, идет настоящий бой, — сказал Зотин.

Все повернули головы. Орудийная стрельба велась с обеих сторон — доказательство того, что наши люди располагали средствами борьбы с танками. Идти туда?

— А... север... как же? — спросил Кузнецов.

Мне казалось, присоединиться к своим подразделениям лучше всего. Если они располагают артиллерией, нет нужды петлять, они форсируют Суду. Прямая дорога на восток. Зачем тащиться невесть куда?

— ...не согласен... договорились, сообща идем на север... а теперь? Куда это годится, если менять на каждом привале решения? — заявил Кузнецов.

— Что значит «север»?

— Север?.. Белоруссия, брянские леса, а может... к Новгороду, — ответил Кузнецов. — Знать бы, какие вы... не пошел бы с вами.

Ближайшая задача — уйти из Сенчи. Там мост, скопление мотопехоты и танков. Вот две немецкие карты, В районе Лохвицы находятся тылы 3-й танковой дивизии, преодолеть там реку легче. Дальше, сообразуясь с обстоятельствами, пойдем на восток или северо-восток, к своим.

— Где они, свои?.. Блуждать, пока не влипнем в историю, как с «опелем»? — Андреев поддерживал Кузнецова.

Я не ожидал возражений, думал, все разделяют мое мнение. Но Кузнецов и Андреев предпочитали идти на север, в Леса, Зотин и Меликов отмалчивались.

— Товарищ лейтенант, вам знакомо чувство романтики? Вообразите себе огромные пространства, покрытые непроходимыми дремучими лесами, где редко ступала нога человека. Сказочная страна берендеев... укроемся, передохнем маленько, оглядимся... и решение само созреет... идти к своим или вести борьбу в тылу фашистов. Нападать на тыловые учреждения и колонны... мало ли дел вольным людям? Преимущества... случай подвернулся... пострелял и врассыпную, поди поймай!

— Как возле тригопункта? — спросил Зотин.

— Возле тригопункта? — повторил Кузнецов. — В некотором [351] роде... Только не придется дрожать от страха, ожидая погони.

Зотин решительно опустил руку.

— И что вам дался тригопункт? — раздраженно воскликнул Кузнецов. — Вы командир или... сентиментальная девица? Фашисты давят раненых из киевских госпиталей гусеницами, а в Сенче?.. А? Без всякого разбора расстреливают политработников, евреев... Нужно уничтожать захватчиков, как чумных...

— Да... — начал Зотин, но Кузнецов прервал его.

— А вы ноете... боится, видите ли, трупов...

Слова Кузнецова вернули мои мысли к тригопункту. Это в порядке вещей. С некоторыми доводами Кузнецова нельзя не согласиться, но слишком уж примитивно... Подвернулся случай... Постреляли, Варавин или Рева услышали бы. Видно, пройдоха этот Кузнецов.

Зотин начал возражать, но Кузнецов оборвал его снова.

— Как понять вашу точку зрения? Вы либо нытик, либо... трус. Я ненавижу фашистов... все должны ненавидеть...

— Фразы... — ответил Зотин. — Немцы поступают по-скотски... нет, хуже... Но подражать в данном случае... значит, множить зло. Мы должны показать превосходство... а вы? Э-э-х, вы... ученый... в Сибири даже медведя убить спящего считалось предосудительным. ...зверь, но прежде, чем стрелять, его будили. Тот, кто не соблюдает обычаи, навсегда теряет уважение. Закон морали, так сказать. «Иду на вы!..» — вот девиз русского воинства, выражение нашего национального духа, истоки, питающие ... нашу военную идеологию... понятия долга, чести, дисциплины и этики... Вы скажете, в галерее портретов древних князей и героев есть образ Ивана Сусанина. Да... но он не был солдатом, он вышел из недр народа, доведенного захватчиками до исступлепия... В подвиге Сусанина воплощена несломленная душа народа, продолжавшего сопротивление. Впрочем, то другая эпоха... другой цвет времени. Хотя в общем наши идеалы и не претерпели существенных изменений... Да, стрелять приходится даже в таких случаях, как на дороге... Но промышлять постоянно этим... нет... увольте, это не по мне... Я предпочитаю лицом к лицу!

Все уже насытились. Пора прекратить спор. Но Меликов поднял руку.

— Я согласен с вами, Зотин... идти к своим, на восток. А вам, товарищ младший лейтенант, — сказал он Кузнецову, — вы забыли, напомню, чему вас учили... вы не рядовой [352] военнослужащий. Вы обязаны управлять в бою двумя, тремя десятками людей. Нас ждут, вас тоже... там, на передовой. Вы хотите жить в лесу и по собственному усмотрению нажимать на спуск... Я не пойду с вами, даже если останусь один.

Кузнецов не сдавался.

— ...без местных жителей, разумеется, не обойтись... Установим связь, обдумаем... можно организовать борьбу и здесь. Сам знаю, что партизанить... не командирское дело, — примирительно продолжал он. — Но что поделаешь?.. Здесь много таких, как мы. Каждый готов сражаться... Нужно учитывать ситуацию, дорогие товарищи. Не лезть в петлю... кому это на руку? Фрицы изловят на переправе, вот и кончится ваша карьера, вернее, жизнь.

В аргументах Кузнецова много уязвимых мест, и построены они на хитрости — прятаться, укрываться. Не приемлема. Что заставляло Кузнецова отстаивать сомнительную точку зрения? Кто он?

Крупное, полное лицо, короткий нос, подвижные водянистые глаза... Сотрудник какого-то вуза, не кадровый военнослужащий. Призван во время финской войны.

Заговорил Зотин.

— Даже воинская часть со своей дисциплиной и четкой организацией, обеспеченная всеми необходимыми средствами борьбы, вынуждена отходить. Что могут сделать в тылу врага люди, словом... мы, разрозненные мелкие группы, с карабинами и гранатами, без огневой поддержки, которой обеспечены подразделения на фронте? Партизанская тактика во все времена... нападение на спящего, отставшего, словом, ослабленного противника. Кто должен сражаться с ним там, где он силен? Выжидать на лесных полустанках, когда железная дорога привезет врага, чтобы помочь, так сказать, вам стрельнуть для очистки совести... в то время, когда наши товарищи на фронте истекают кровью? Нет, младший лейтенант Кузнецов, ваши шутки неуместны... Мы знаем направление на восток. Мы командиры... Выжидание... одна из форм уклонения от службы. Разве вам нужно объяснять, во имя чего сражаемся? Наши поступки так же чисты, как помыслы... Меня не привлекает лесная жизнь. Занятия вольного стрелка и партизана, как и все, что подразумеваете вы под этим, не согласуется с моими убеждениями. Воин не имеет права в одностороннем порядке под давлением временных обстоятельств бросать свои обязанности. Тот, кто утверждает обратное, ставит себя в зависимость от действий противника, подчиняется ему. Мы отвергаем волю [353] врага... и не признаем за ним право управлять нашим поведением, принуждать солдата сойти с того пути, который продиктован долгом перед Родиной...

Три против двух. Нужно прекратить всякие споры. Если немцы еще не начали прочесывать местность в этих районах, то скоро начнут. В путь! Но прежде учредить старшего.

— Казачий круг?.. Выборы атамана, — Кузнецов начал толковать о равноправии. Андреев и Зотин держались одного мнения.

— В нашем полку лейтенант был старшим на батарее. Вы... танкисты и пехотинцы... не знаете... это далеко не последняя должность ... предлагаю избрать, — говорил Андреев.

Бремя старшинства

— В Уставе внутренней службы сказано, что если среди военнослужащих есть лица, занимающие равные должности, начальником становится старший в звании. Лейтенант — старший по должности и званию. Я стану комиссаром, — сказал Зотин.

Мой командирский опыт имел немало пробелов. Но кое-что я уже знаю. Одна из военных истин гласит: чем опаснее ситуация, тем тверже должна соблюдаться дисциплина. Так учил опыт 92-го отдельного артиллерийского дивизиона. Благодаря порядку, который поддерживался железной рукой майора Фарафонова по пути на Ковель, дивизион избежал разгрома, подразделения не теряли боеспособности и участвовали в боях до последних дней его существования.

Мое положение хуже! Пять командиров. Вокруг противник. Он занял населенные пункты, дороги, удерживает переправы и берега реки. Цель далеко. Достанет ли всем нам сил, выдержки? Необходимо беспрекословное повиновение четырех требованиям одного — старшего. Способны сидящие передо мной люди на это?

Кузнецов, похоже, не мог заниматься ничем иным, кроме своего вьюка. Даже шел с трудом. А возле «опеля»? Сколько времени потеряли попусту? Да что — время! Вся компания едва не сделала ошибку, которая наверняка стоила бы ей жизни. И сейчас нет единого мнения. А ведь это только начало. Сумею ли я вести их неведомыми путями в тылу противника? И кто они, люди, которых случай навязал мне в товарищи? [354]

Единственным свидетельством их личных качеств были командирские знаки различия. При всяких других обстоятельствах этого, при наличии документов, было бы достаточно. Но когда по плащ-палаткам барабанит дождь и со всех сторон противник, необходимо взаимное доверие. Иными словами, — знать людей, характер, взгляды, склонности каждого. Только при этом условии командир мог предугадать поведение, а следовательно, лучшим образом использовать боеспособность воина.

Я знаком со старшиной сверхсрочной службы Андреевым. В полку он считался дисциплинированным и добросовестным младшим командиром. Он не побоялся рискнуть, нашел в себе силы подняться, ему удалось уйти из болота. А младшие лейтенанты? Я их не знаю. Высказывания Кузнецова не внушали доверия. Много говорит, но слова еще ничего не значат. Зотин и Меликов вроде люди другого склада. Итак, их четыре человека. Но старшему придется иметь дело не только с ними.

— Вы были в окружении... старшина рассказал о вашей службе, принимайте булаву, — сказал Зотин.

Да... Но что из того? Первые дни войны. Всем известно, старшему, помимо опыта, необходимо иметь еще влияние. Зотин настаивал. Кузнецова выборы старшего не особенно интересовали. Прения возобновились.

Между тем стрельба на западе усиливалась. Изредка слышались очереди в стороне Сенчи и южнее. Лишь в северном направлении было тихо.

Зачем тянуть? Чего я добьюсь? Пора идти. Сгущать краски и предаваться унынию? Нет, нужно действовать, А к дисциплине они привыкнут. Три младших лейтенанта и старшина — военнослужащие. Правда, они не участвовали в боях, но у тригопункта показали себя превосходно. И пришли сюда, в конце концов.

У меня на душе лежит камень. Сколько пришлось испытать мытарств, пока нашел в Городище полк. Я обрадовался встрече с людьми, которых давно знал. На сослуживцев, и подчиненных, и начальников, можно положиться. Повиноваться, только и всего. Я чувствовал себя под крылом старших. А теперь самому принимать решения, от которых зависит судьба других... Одежда мокрая, бьет озноб. Как согреться, просушить одежду?.. Где свои? Где немцы?..

Никто не может мне ответить. Нельзя терять время... Но я не знаю, что делается на расстоянии полукилометра, в серой мгле, за горизонтом.

Пять человек... должны видеть и слышать все, что происходит [355] вокруг. Всякое упущение, неверный шаг стоит жизни. Если мы позволим себя обнаружить, столкновения не избежать. А вступить в бой — значит погибнуть. Кругом степь. Нельзя отойти под прикрытие своих подразделений, как поступал я со взводом во время движения 92-го ОАД на Ковель.

Да, к своим! Где они? И все же в моей душе теплилась надежда. Если напрячь силы, можно достичь цели, как бы она далеко ни была... Удача разборчива. Она сопутствует только смелым. Тригопункт... Стрелять из засады не так уж мудрено. Немцы вооружены автоматами, и, если бы они были осмотрительней, мы погибли бы. Итак, за дело!

Но прежде чем двинуться, каждый пусть подтвердит свое согласие словом. Андреев, Зотин и Медиков отвечали, Кузнецов молчал.

— А вы? — спросил Зотин.

— Не возражаю... но сперва нужно договориться... куда, а потом... как, — и, убавив тон, закончил: — Эх... был я однажды на тактических занятиях, поверил в военную организацию, а на самом деле ничего подобного... обыкновенные люди, каждый хочет выжить. Стреляют, давят гусеницами... и не знаешь, что станется с тобой через минуту... А вы планы строите...

Сколачивание группы приходилось считать законченным. Как она покажет себя? Мы мало знаем друг друга. Отсюда — недоверчивость и разногласия, не способствовавшие поддержанию и без того подавленного настроения.

Временами я испытывал подъем духа. Забывалась усталость. Я готов идти куда угодно, лишь бы не стоять на месте. Не страшили никакие трудности, и далекая цель влекла неудержимо.

Мои новые товарищи находились в том состоянии, когда человек, уяснивший вдруг, что он предоставлен самому себе, пытается устоять, обрести какую-то опору. Опасность подстерегает на каждом шагу. Где выход? Мне казалось, они сознают свой долг и готовы действовать.

Потом накатывалось сомнение, хотя в глубине души каждый верил в удачу. У нас не было других помыслов, кроме одного — сражаться. Мои товарищи слышат зов совести и не страшились преград.

Прежде всего — преодолеть реку Сулу. Окружение — понятие весьма относительное. По-видимому, сплошного фронта пока не существует. В оцеплении, созданном немцами, есть участки — километры, десятки километров пространства, — не занятые противником. Нужно найти их. Мы [356] имеем опыт, полны сил, ну, а если изменит удача, мы дорого отдадим свои жизни. Под влиянием этих чувств мне рисовалась моя задача.

— Внимание, ориентирую... Прямо впереди... северный полюс. Расстояние... четыре тысячи километров... Слева запад... поверженная в прах Европа. Там... южные моря, Константинополь, пески Африки, под жарким солнцем которой сражается британская армия, наш единственный союзник. Справа восток, сопки Маньчжурии... расстояние четырнадцать тысяч километров... Мы идем на восток, к своим. Ближайшая задача форсировать Сулу. Порядок движения: по два, первая пара... младший лейтенант Зотин и я... ведем наблюдение по направлению движения и в стороны, одновременно Зотин поддерживает зрительную связь со второй парой... Медиков и Андреев... наблюдают в обе стороны. Замыкающий, младший лейтенант Кузнецов, следит за сигналами и ведет наблюдение назад. Сигналы дневного времени... поднятая рука... внимание... Подается каждым, кто заметил опасность, при необходимости дублируется короткими свистками. Всем залечь и ждать команд. Сигнал «продолжать движение по-пластунски»... поднятый головной убор. Стрелять без разрешения запрещается. Нападаем только в том случае, если обнаружены и уклониться невозможно. Запомните, самая короткая очередь вынудит нас вступить в бой. Наша же задача двигаться, двигаться, двигаться. Дистанция между парами двести-четыреста шагов. И главное, всякая команда выполняется немедленно! Комментарии по поводу моих решений и приказаний запрещаются. В необходимых случаях я буду обращаться за советом. Хочу всех предупредить еще в одном отношении. Мои требования диктуются не только законами воинской дисциплины, но и доводами личного характера. Я не потерплю никаких возражений со стороны людей, с которыми связался. У вас не должно быть никаких сомнений... Вот так, вкратце, представляются мне обязанности старшего... Если мои условия неприемлемы, я готов сложить полномочия немедленно.

В молчании прошла минута, другая. Терять столько времени на размышления я не хотел и подал команду? «Встать!»

— С этого момента мы превратились в воинскую команду... выступление через пять минут... Согласовать обязанности друг с другом...

— К бою! — закричал не своим голосом Кузнецов. — Там люди... [357]

Преследование

Они убегали вниз по склону в лощине. Двое. Наши.

— Ну, напугал... — проговорил облегченно Медиков. — Эй, остановитесь, давай сюда!

Они продолжали бежать. Один замедлил шаг, оглянулся и пошел пуще прежнего.

— Поворачивайте, мы свои, — Медиков бежал вдогонку. Задний постоял и зашагал нерешительно навстречу.

— Кажется, знакомый... да, из нашего полка, — сказал Андреев, — начальник связи, лейтенант Обушный.

— Мы из Ганоновки... Было человек тридцать... выбились из сил, — стал рассказывать Обушный. — Уснули... слышу шум... Только я из сарая... немцы... колонна машин... Успели выскочить со старшим политруком... ваши каски... я думал, немцы...

В Деймановке лейтенант Обушный примкнул к группе, которая держала курс на Лохвицу. Вчера ночью она пришла в Гапоновку. В селе никого не было.

Подошел старший политрук.

— Товарищи, зачем это вы... в таких касках, — недоверчиво оглядевшись, начал он. — Далеко до реки? Не слышали, где наши?.. Что будем делать?

Фамилия его Хайкин. Небольшого роста, лет 35, с проседью в смолисто-черных волосах. Из запаса. Сотрудник политотдела одного из соединений.

Оба разглядывали трофейное оружие, пятнистые плащ-палатки.

— Кто вы? Откуда все это? — принимая консервы, спрашивал Хайкин. Он не мог успокоиться.

Пока оба ели, Зотин изложил наши планы.

— Мы согласны, — ответил за обоих Хайкин. — Так я буду в паре с вами?.. Хорошо, — говорил он Кузнецову.

Прошло пять, потом еще пять минут. Пора в путь.

— Каждый солдат должен знать свой маневр, утверждал генералиссимус Суворов. Я знаю, что делать, но не возьму в толк, зачем спешить?.. — начал Кузнецов.

Ну, нет! Согласие достигнуто, действовать без проволочек. Встать!

— Итак, марш? — спросил Зотин.

— Товарищи командиры, — взмолился Кузнецов. — Вы всерьез? Я присел в первый раз за трое суток. Неужели идти? Переждем дождь, а вечером наведаемся в село. Нужно обдумать... уж осень, грязь, слякоть, а там и зима... [358]

Обувь разваливается, раздеты... — он и впрямь не собирался подниматься.

Заговорил Обушный.

— Вы хотите идти? Подождем до вечера... В Гапоновке и в Сенче немцы...

Все поднялись. Кузнецов успел развернуть свой вьюк и стал выкладывать оттуда свертки.

— Перед дальней дорогой переодеться... Не стесняйтесь, берите... белье, — он задымил трофейной сигаретой.

Шелковая, с пепельным отливом ткань испускала тонкий, едва уловимый аромат. Белье было кстати. Моя промокшая одежда хранила воду трех рек... Удая, Многи и Сулы. А сапоги? Новые, я одел их на станции в Пирятине. Теперь раскисли, будто намазаны густо мылом.

Укрывшись в углублении за родником, я снял обувь и стал одевать белье. Неожиданно защелкали пули, очередь.

МГ! Нетрудно узнать по темпу. Пулемет стрелял со стога. Пули взвизгивали, вздымая комья земли... Ну? Не ложиться же в новом французском белье на землю.

Под копной суетились мои полураздетые товарищи.

— ...вы ранены? — окликнул меня Обушный.

Нет. Но положение мое не намного лучше раненого. Размокший сапог не лез на ногу. Вокруг ложатся, не дают выпрямиться, пули.

Раздались ответные выстрелы. Что толку? До «верблюда», пожалуй, больше километра. Пулеметчик короткими очередями продолжал стрелять по копнам.

Обушный действовал самовольно. Впрочем, запрет уже потерял силу. Нас обнаружили.

Пули ложатся дальше. Наконец, мне удалось закончить переодевание.

— Две машины идут к «верблюду»! — выкрикнул Андреев.

Я вижу, укрыть от наблюдения и пуль может только лощина.

Зотин, Андреев, Меликов двинулись вперед. Кузнецов возился со своим вещмешком и поковылял вдогонку. Хайкин и Обушный бежали рядом со мной.

Скроемся и уйдем по лощине. В Гапоновке нас не ждут. Возможно, немцы обнаружили нас, тех, кто совершил нападение у тригопункта.

— В Гапоновку?... Мы ни за что не пойдем! Насилу унесли ноги оттуда, — возражали оба, Хайкин и Обушный.

Так чего же они хотят? Вступать в бой с автоматчиками или сдаться? Занять свои места и не отставать ни на шаг! [359]

- — Мы только из Гапоновки, там немцы... нельзя, — растерянно твердил Хайкин.

Пулемет продолжал строчить, наполняя лощину шумом рикошетирующих пуль. Завеса дождя стала заволакивать «верблюда». Гул двигателей позади заставлял ускорить шаг.

Лощина между тем становилась все шире. Поднявшись по склону, я огляделся. Две машины уже подходили к копнам. Нас разделяло не более полутора-двух километров. Немцы спешат. Если машины не забуксуют, через три-четыре минуты нас настигнут.

Показались дома южной окраины Гапоновки. Я обогнал обе пары. Принят первый сигнал. Все залегли.

— Товарищ лейтенант! Давайте скорей, позади машины, — оставил свое место Меликов.

У крайних домов никого не было. Где немцы, о которых твердят Хайкин и Обушный?

Дождь стал затихать. Припав к земле, мы двигались по-пластунски, подгоняемые гулом моторов в лощине.

Зотин и я — в огороды. На краю несколько рядов кукурузы, под широкими листьями желтели тыквы.

Было двенадцать часов. Неужели немцы ушли из Гапоновки? Нужно осмотреться. Я стал наблюдать. Орудийная стрельба на западе, кажется, возобновилась. В дальнем конце деревни лаяли собаки. Послышался гул. И тут машины!

Укрывшись ботвой, Зотин привстал.

— Ей-богу, немцы... — проговорил он. — А что, если они передали по радио?

Едва ли. Впрочем, все может быть. Но меня больше беспокоила лощина позади. Я видел лишь одинокую копну на склоне. Двигатель ревел. Кажется, машина застряла. А другая? И тут — очередь. Автомат! Они напали на след!

Зотин волновался. Позади автоматная очередь, в деревне колонна машин.

— Да... конечно, — продолжал Зотин. — Они приехали к роднику... увидели белье... а дальше... следы...

Работая локтями и коленями, мы продвигались в канаве по краю огородов. Серая крапива, чертополох и еще какие-то толстые, грубые стебли царапали и обжигали кожу.

Стала просматриваться западная часть деревни. Вдоль улицы машины: две, четыре, восемь, одиннадцать. Закрыты тентами. Значит, с людьми... машин много... кажется, только прибыли. [360]

Солдаты слонялись, хлопали дверцами, курили. Поодаль сбились в кучу местные жители. Немцы вели себя беспечно. Похоже, связи с преследователями они не имели.

Мой товарищ кряхтел, глядя из-под каски. Лицо в поту.

— Ну, забрались, — произнес он. — Метров шестьсот-семьсот... Я закреплю вам листья лучше. Давайте в сторону, к тому чучелу...

Подвязав плащ-палатку, Зотин понатыкал ботвы под лямки снаряжения, оглянулся.

— Смотри ты, их всех видно... Я вернусь, нужно замаскировать... предупредить о машинах.

Дождь снова усилился. Я сосчитал машины. Двадцать шесть, кухня, несколько прицепов. Вернулся Зотин.

— ...Ну, что будет... только бы тут пройти.

Канава становилась глубже. На дне скапливалась вода. Мешала ботва, ее поминутно приходилось подправлять. Медиков с Андреевым, продвинувшись, остановились.

В лощине снова простучала очередь. Эхо пронеслось в огородах. Несомненно, в деревне слышно очередь.

Раздвинув стебли, я осмотрел улицу. Возле машин осталось лишь несколько человек. Куда девались остальные? Нужно выяснить, потом трогаться с места.

— Они забрались под брезенты... глядите, — прошептал Зотин. — Ну, давайте двигать...

Немцы, те, что были у машин, стояли безучастно. Кажется, они не обратили на очередь внимания. Выстрелы слышатся отовсюду, а на западе, не далее четырех-пяти километров, канонада не затихала с самого утра.

Простучала еще одна очередь. Ближе.

— ...За нами... по пятам, — произнес Зотин. Сомневаться в этом уже не приходилось. Ясно, автоматчики оставили машины и продолжают преследование.

Теперь нужно пробираться на северную окраину. Скорее! Зотин должен собрать всех. Я продвинусь вперед. Приготовить оружие. Дистанция десять шагов.

Я оставил канаву, полз вдоль плетня. Столбики завалились посредине, но это был единственный путь, сокращавший расстояние. Заросли, которые виднелись севернее за крайней хатой.

Мне пришлось раскаиваться в поспешности. За огородами начинался луг. Его отделяет от зарослей сто пятьдесят шагов открытого пространства. Столько же было до ближайшей машины на улице. [361]

Я повернул назад, в канаву. Зотин успел остановить Обушного, Андреева и Меликова. Где замыкающая пара?

— Что там? Почему вернулись? — они были взволнованы до крайности...

За огородами — открытый луг. Придется... на виду. Возобновить маскировку... двигаться вплотную, голова — пятки... не оглядываться!

Я занял у плетня позицию, простреливались вдоль улица и огороды, и стал ждать Хайкина и Кузнецова.

Возле головной машины, кутаясь в плащ-палатки, сошлись три солдата, подошел четвертый. Через минуту он залез в кузов и скрылся под тентом. Позади в стороне лощины тихо.

Вдруг залаяла собака во дворе. Возле хаты никого не было, но она металась на цепи, оглашая двор злобным лаем.

Два солдата отошли от машины. Лай не утихал. Немцы повернули лица в мою сторону. Кажется, заметили. Так и есть! Солдаты направились к хате. Они обнаружат меня, если войдут во двор... тогда я стреляю!

Сухопарый высокий немец с унтер-офицерской нашивкой на рукаве говорил что-то своему товарищу, жестом указывал на хату. У ворот он остановился и, вскинув автомат, дал очередь. Пули ударили по двору, лай оборвался. В страхе я ждал ответной очереди, но мои товарищи ползли за дырявой изгородью, не оглядываясь.

Прошла целая вечность. На лугу перемещалась спина замыкающего. Цепочка торопливо вползла в заросли. Наконец-то!

Меня неудержимо тянуло вон. Куда запропастились Кузнецов с Хайкиным? Терпение мое было на исходе.

Глядя на стрелку, будто примерзшую к циферблату, я лежал. Наконец, они появились, Кузнецов и Хайкин. Бледные, лица в поту. Хайкин, не имевший пластунских навыков, полз на четвереньках, дергая раз за разом позади на расстегнутом ремне винтовку.

— Зачем вы стреляли? — сплюнув пот, со злостью спрашивал Кузнецов. — Ну и влипли же мы с вашими идиотскими бреднями. Куда дальше? Быстрей... позади немцы... вышли из лощины.

Близкая опасность одинаково действовала на обоих. Меня раздражали нелепые вопросы и медлительность. Не было никакого желания вдаваться в объяснения. Я бросил им охапку бурьяна и указал направление. [362]

Кузнецов полз впереди, Хайкин следом. Через каждые два-три шага то один, то другой норовят подняться, привстать на колени.

Вот-вот уже ряды пожелтевшей кукурузы. До угла изгороди оставалось с десяток шагов, когда позади простучала близкая очередь. За ней вторая, третья. Немцы выскакивают из-под тентов, стуча оружием, занимают оборону. Взвилась ракета.

Из лощины выходили автоматчики. Пять, за ними еще семь. Передний, без плащ-палатки, без головного убора, шагал, слегка пошатываясь, и строчил, почти не переставая. Пули летели вдоль улицы, к машинам. Во двор вбежал сухопарый.

— Ты ослеп, гренадер{34}! — подняв оружие, крикнул он. Передний продолжал строчить.

— Куда стреляешь, парень?.. Эй, перестань...

— Они убили Юппа! — зарычал передний в ответ.

— Подождите... остановитесь, — требовал сухопарый, пятясь к дому. Очередь, просвистев, забарабанила по стене. — Кто... они?

— Русские... русские... — отвечали из цепи, — русские... Юппа убили...

— Когда, какого Юппа?

— Он... с неба свалился... не знает Юппа, — кричали в ответ.

— Ребята... тут не было русских... Не видите? Нет и не было с самого утра, — сухопарый начинал раздражаться.

— Ты спал в неурочное время... баварский петух... мы по следу... убирайся, пока цел...

— Стой! — вдруг заорал сухопарый. — Ни с места! — и подал команду своим. Те рассыпались по двору.

Прибежали еще шесть человек и, вскинув автоматы, двинулись навстречу товарищам Юппа. Это происходило не более чем в двухстах шагах. Хайкин и Кузнецов звали, но я не мог сдвинуться с места... Сознание опасности исчезло. Я не чувствовал больше ни усталости, ни воды, текшей за воротник. Тело стало легким, и какая-то сила, будто исходившая от земли, наполняла мои члены.

В деревне было не менее полусотни немцев. Но меня это совсем не волновало. Еще одно мгновение... они продвинутся сюда, и я нажму спуск. Я был убежден, я знал совершенно твердо — они побегут.

Еще с курсантских времен я знаю о Спарте, о воинах-смертниках, [363] людях отважного сердца, о службе моряков подводных лодок — самой опасной военной профессии, и сам испытал состояние человека, когда он глядит в лицо смерти. Но вот сейчас, когда пишутся эти строки, я переживаю те же мгновения, теряюсь в догадках. Зачем было подвергать риску себя и других?

Унтер-офицеры бранились, автоматчики стояли друг против друга, готовые пустить в ход оружие. Я мог уйти, но...

Колоссальное напряжение духа, когда оно вышло из всех пределов, по-видимому, вызывает особого рода успокоение! Человек возвышался над своей природой и сознает себя неуязвимым. Преград не существует. Обостряется чутье и он, очертя голову, устремляется вперед, побеждает либо гибнет.

Над головой «баварского петуха» пронеслась новая очередь. С улицы торопливо толпой бежали немцы. Увидев подкрепление, сухопарый шагнул вперед.

— Двигайтесь... ну же... нельзя больше... оглянется вдруг который, — тяжело дыша, не умолкали Хайкин и Кузнецов.

Немецкий генерал

Низкорослые кустики, обглоданные животными, тянутся неширокой полоской на север. Справа на пологом склоне поле, позади слева — окраина села, с десяток сплюснутых копен. Начинался ряд чахлых деревьев по берегу речушки, которая разделяла луг. А за ней — обширное поле подсолнухов тянется на север, к селу Веславы.

Я уже в зарослях. Хайкин упал на спину и остался лежать с закрытыми глазами, а изумленный Кузнецов глядел назад. Немцы стояли друг против друга с оружием наперевес. Спор продолжался.

По дороге с востока, где остался подбитый «опель», медленно шли четыре машины. Их носило со стороны в сторону. Оставляя позади дым, за последней катила кухня. У хаты, в створе с огородами, где спорили немцы, машины остановились.

Я с надеждой глядел на подсолнухи за речкой. Они тянулись на добрый километр до Веслав. Но скоро пришло разочарование.

На грейдерной дороге, западнее Гапоновки, Зотин обнаружил колонну. Видны лишь тенты. Дальше за углом подсолнухов — десять-двенадцать танков. Блестевшие под дождем тупые стволы торчали, направленные на юг. [364]

В огородах снова строчил автомат.

— Спешат, — сказал Зотин. — Оставим подсолнухи... пойдем на берег, в случае чего... ближе к зарослям.

Речка имела ширину около двадцати метров. Вода пузырилась под дождем. На берегу — кустики, несколько ив. Едва ли за ними укроешься. Но лезть в воду... Нет, Зотин прав. Лучше вдоль берега по течению речки. Заросли дальше казались гуще.

Хаты, Гапоновка остались за копнами. Очереди, доносившиеся оттуда, действовали как удар кнута. Немцы — в восьмистах метрах.

Дождь усилился. Тенты и танки за подсолнухами скрылись из глаз.

Мы бежали вдоль берега. До укрытий оставалось немного. И тут просвистели пули. Навстречу, со стороны села Веславы, стрелял пулемет!

Дождевые капли часто стучали по палаткам, отбивая тревожную дробь. Быстрей, в заросли, они гуще и тянутся узкой полоской. Кузнецов и Хайкин брали последнюю сотню метров, когда стрекот послышался с противоположной стороны.

— Немцы! — вскрикнул Андреев. — Смотрите назад. За хатами.

В огородах цепь — восемь солдат. Они спешат к зарослям, оставляя канаву в стороне. Встречный ветер раздувал полы плащ-палаток. Немцы напали на след и не хотели его терять.

Теперь вся надежда на подсолнухи. Если удастся преодолеть стометровую полосу за речкой на виду у пулеметчика, который простреливал луг со стороны Веслав...

На размышления уже не осталось времени. Немцы, подступавшие к зарослям, еще не могли заглянуть сюда, но когда они войдут в копны, путь к подсолнухам будет отрезан.

Что ж, если вступать в бой, то из-за речки. В подсолнухах будем держаться. А теперь... прыгать!

Мутная вода обдала тело ледяным холодом. Скользкое илистое дно уходило все глубже. Шаг, еще шаг, и вот в руке ветка, протянувшаяся с другого берега. Лужи, заполненные водой, извилистые тропы, проторенные деревенскими стадами вдоль бугристой кромки по краю подсолнухов.

— Бегом!

Но эти двое... Хайкин и Кузнецов! Нужно положить конец медлительности этой пары. Они приближались, и я понял: подгонять бесполезно. Хайкин выбился из сил, оставил [365] палатку. Кузнецов держался лучше. Страшно пыхтя, он вытирал под каской лицо, зажав в зубах нижний конец палатки.

Под дождем шумят листья подсолнухов. Растения достигали двух метров, но в глубине были мельче. Пришла минута оглядеться.

В мутной пелене маячили хаты южной окраины Веслав. Там где-то сидит пулеметчик. А в Гапоновке суматоха не прекращалась. Выстрелы, очереди за кустарником и в поле, куда повернула прочесывавшая огороды цепь.

Подошел Андреев, за ним Обушный. Без головных уборов, волосы растрепаны, течет вода.

— Знать бы, как там? — Зотин указал в восточном направлении. — В Веславах... пулемет, за подсолнухами... колонна, позади... автоматчики... зажаты со всех сторон. Это село... Поспешили мы уйти из Сенчи... Там тихо.

— По-моему, Сенча севернее, — возразил Андреев. — Зря связались с машиной, да еще мотоцикл... Конечно, теперь они не отстанут...

— Нужно ждать вечера, — проговорил Обушный, — дождь смоет отпечатки сапог... Выпутаемся отсюда и подадимся в сторону... на запад.

С утра там слышались орудийные выстрелы. Обушный, пожалуй, прав. Пусть мы отойдем от Сулы, но зато соединимся со своими. Как только колонна за подсолнухами уйдет...

— Уйдет? Откуда вам известно? — спросил подошедший Кузнецов. Простучала очередь. От хат Гапоновки направлялась к зарослям еще одна цепь. Человек двадцать. На лугу она разделилась. Часть пошла вдоль речки, остальные повернули в копны.

— Ну... эти поворачиваются быстрей, — сказал Зотин. — Смотрите, как шпарят... сено летит во все стороны.

Немцы, не переставая стрелять, приближались к копнам. Наверняка перейдут речку. А впереди колонна... Нужно готовиться.

Лейтенант Обушный, Хайкин, Кузнецов и Меликов займут оборону в подсолнухах, отступив в глубину на пять рядов. Андреев вернется, когда я осмотрю колонну на дороге. Старший — лейтенант Обушный.

Андреев и Зотин шли со мной. Ввязаться в бой рядом с танками рискованно, но, может, вблизи дороги найду укрытие? Немцы начнут прочесывать подсолнухи, если решатся перейти речку. [366]

Позади строчили автоматчики. Со стороны деревни доносился гул моторов.

— Как будто мотоциклы, — произнес Андреев.

В колонне визжали стартеры. Неужели суматоха из Гапоновки перекинулась в колонну? Мои товарищи остановились. Прошло несколько минут.

Раздвигая растения, появился Медиков.

— ...автоматчики подошли к речке и вернулись... Что теперь?.. — он ушел обратно.

Зотин, Андреев и я продвинулись на полсотни шагов. Гул моторов начал перемещаться. Колонна, кажется, тронулась...

Дождь не прекращался. Пробираясь из ряда в ряд, мы вышли к западной границе подсолнухов. Не было ни машин, ни танков. Грейдер просматривался в обе стороны. Лишь слева, ближе к деревне, небольшой участок скрывала седловина. По-видимому, колонна двинулась на Исковцы, куда, как показывала карта, ведет дорога.

Дальше — поле. Часть его убрана. На гребне осталась солома, местами сложенная в кучи. Вполне надежное укрытие.

Уйти от Гапоновки! Забраться в высокую, поросшую травой стерню.

Андреев вернулся известить Обушного. Зотин терял терпение.

— Пока все подтянутся... мы будем возле куч, пошли... зачем тянуть?

Десять шагов — и под ногами кювет. Дорожное полотно еще сохраняло твердость с многочисленными отпечатками гусениц и колес. В углублениях пузырилась вода. Кое-где блестели лужи.

Узорчатый рисунок протекторов разбегался в стороны. Я поднял голову. Машина! Она выскочила из седловины и приближалась к подсолнухам. Повернуть назад?.. Нет... не успею! Крайние ряды подсолнухов изрядно поломаны и примяты.

А машина миновала угол и неслась прямо на меня. Ошарашенный быстротой и неожиданностью, я не заметил бронетранспортер, который спускался вниз, в седловину, вслед за машиной.

Расстояние неумолимо сокращалось. Машину вдруг занесло. Колеса вильнули и выровнялись. Стрелять или не стрелять?

Длинная серая легковая машина приближалась. Я слышал, что машины высших немецких офицеров бронированы [367] и снабжены пуленепробиваемыми стеклами. А если это она? Ни в броню, ни в стекла я не верил и готов был нажать спуск. Но бронетранспортер?! Он надвигался, заняв все дорожное полотно.

Отпечаток колесных протекторов — в пяти шагах от моих носков. Ветер отбрасывал мокрый угол плащ-палатки и хлопал по каске. Ну, что будет... мой автомат... спокойно, не спешить, не шевелиться.

Я глядел на машину. Боковые стекла полуопущены. На правом сиденье — офицер. Под козырьком с серебристыми знаками бледное продолговатое лицо аскета. Расстояние десять шагов... пять... и вот... напротив. Нажать?.. Если сбавит скорость, тогда... тогда... огонь!

Офицер, скользнув взглядом, небрежно поднес к фуражке руку и отвернулся. Машину снова занесло. Выбросив из-под колес струю грязи, она увеличила скорость и стала удаляться.

В ушах стоял звон. Удары сердца отдавались в висках.

Не поворачивая головы, я взглянул на Зотина. По лицу не заметно волнения. Каска опустилась слишком. Капли воды висли по краю и падали на грудь.

Постукивая гусеницами, двигался бронетранспортер. Проклятье! Он сбавляет ход. Ну, теперь — все! Палец скользнул по скобе и лег на спусковой крючок.

Широкий, приземистый полугусеничный бронетранспортер. Под бортом торчит черный ствол пулемета. Залепленное грязью переднее колесо проворачивалось все медленней. Крыло, дальше широкий капот и стойки открытого броневого щитка. Расплывались пятнами за стеклом солдатские лица.

Приближаясь, лица округлились, обрели черты и отодвинулись вглубь. Скорость уменьшилась. Вот-вот колесо остановится. С лязгом откинулся щиток дверцы. Показалась голова в пилотке. Ствол пулемета задрался вверх.

Прошло еще несколько мгновений. Бронетранспортер поравнялся. Тяжелая бронированная дверца приоткрылась. Выглянул солдат и, улыбнувшись, бросил промокшим камрадам-пехотинцам пачку сигарет.

Бронетранспортер, переключив скорость, обдал меня запахом бензина и покатил дальше. Синеватая дымка стелется вслед гусеницам. [368]

Заколдованный круг

— Ну... представление... кончилось, — стуча зубами и запинаясь, проговорил Зотин, — пора публике расходиться...

Зотин не закончил фразу, обернулся. Позади пригнул стебли Обушный. Поодаль все остальные.

— Они собрались на лугу... подошли три мотоцикла... давайте уходить, — сказал Обушный.

Речь шла о стороне, которая лежала за речкой. Немецкий генерал находился значительно ближе мотоциклистов. Кто разрешил оставлять позицию?

— Автоматчики рыскают на берегу... Будут переправляться, — торопливо говорил Кузнецов. — Давайте сматываться, пока не поздно.

Все поминутно оглядывались. Был слышен треск мотоциклов. Доносились выстрелы.

Первыми перебежали дорогу Обушный и Меликов. Когда они подошли к соломе, двинулись все остальные.

Зотин говорил Андрееву: — Немец бросил пачку сигарет... не хотел бы я прикуривать от его зажигалки... Не отставайте, Хайкин, если не хотите получить персонально подарок.

Стрельба на лугу возобновилась. Взлетела ракета. Кажется, она опустилась в подсолнухах. Прилетела с той стороны или немцы уже перешли речку?

Кучи, манившие нас, оказались травой, присыпанной слегка соломой. Дальше до гребня путь был проделан по-пластунски. Пары растянулись. Я видел только Обушного и Андреева. На грейдере снова появились машины.

— Будем ждать или перевалим? — спросил Зотин, оглядываясь.

Солома промокла, как моя палатка. Зотин прилег, достал из кармана немецкие сигареты. Они примялись, но фольга под плотной глянцевой бумагой сохранила целость. После тщательного всестороннего осмотра пачка была открыта. Все закурили. Потом разошлись по укрытиям.

С северо-востока дул холодный, порывистый ветер. Ползут тучи. Сеет мелкий осенний дождь. Вокруг раскинулось унылое поле. Стерня, словно коричневое покрывало.

На западе еще одна дорога. Я решил отказаться от прежнего направления и повернуть на юго-запад. Судя по немецкой карте, ближе всего до наших войск...

Идти к своим... Я уже знаю, толкают со всех сторон, из Гапоновки на луг, потом к речке, в подсолнухи, мы лежим [369] на виду, ни туда, ни сюда, дороги — одна перед нами, другая — позади.

Зотин поглядел на часы.

— Пятнадцать часов... на западе стрельба затихла в полдень... Шесть-семь километров, не дальше, — он вздохнул и умолк.

В районах на запад от реки Сулы наши подразделения, кажется, не имели ни танков, ни артиллерии и действовали обособленно. Затишье могло означать только то, что бой, который они вели, закончился неудачей.

В голову лезли невеселые мысли. Что делать? Идти на север? Как миновать немецкий пост в Веславах?

Зотин насторожился — стал слышен шум. Откуда он исходит? Шум то затихал, то усиливался. Настороженность вскоре сменилась горечью.

По дороге тащатся люди. Без оружия, без шинелей и плащ-палаток... Пленные...

Голова колонны прошла и потянула за собой серые, колеблющиеся ряды промокших, легко одетых людей. Шествие продолжалось долго-долго.

Навстречу, со стороны Лохвицы, двигались машины и бронетранспортеры. Среди пленных началось замешательство. Шеренги смялись. Конвой сгонял людей на обочину.

Машины буксовали, останавливались. Пленные их подталкивали. Раздавались гудки и выкрики.

Машины и бронетранспортеры все шли и шли. Но остановки стали учащаться. Застрявшие задержали остальных. Уже толкали машины не только пленные, но и немцы. В 17.00 колонна остановилась.

Пленные, наконец, прошли. Машины с прицепами и бронетранспортеры не двигались. Голова колонны скрылась где-то на юге, хвост — в противоположной стороне.

Дождь перестал. Пронимала дрожь. Зотин растирал посиневшие пальцы.

— Нужно предпринимать что-то... Совсем окоченеем, если лежать так...

Что же... двигаться? Куда? Путь на запад закрыла колонна. Да и смысла не было туда идти. Поворачивать снова к Гапоновке? Нет...

Зотин продолжал наблюдение. Я перебрался в кучу, где укрывались остальные. Каждый выкурил свою долю сигарет, и Кузнецов из «бычков» мастерил подобие козьей ножки. [370]

Обстановка скверная. Куда ни кинь — клин. Но у нас есть союзник — темнота. Время близится к ночи. Я хотел ободрить товарищей. Никто не проронил ни слова.

— Согласен... на запад идти незачем, возвращаться в Гапоновку... тоже... — заговорил Обушный. — Остается одно... обогнуть Веславы и — на Сулу.

Дымя козьей ножкой, Кузнецов сказал:

— Вернемся в подсолнухи... Немцы ушли, село рядом... Остальное я беру на себя.

Андреев согласен с Обушным. Меликов и Хайкин поддерживали Кузнецова.

— Идти на Веславы... где находится конец этой колонны? Может, в селе... — высказал сомнение Хайкин.

Под прикрытием гребня мы разделились и по-пластунски — к Веславам. На краю села дороги разветвляются, одна — на Гапоновку, другая занята колонной. Подразделения какой-то мотопехотной части. Помимо колесных машин и бронетранспортеров, в колонне около двадцати стопятимиллиметровых орудий с интервалом между ними до двухсот метров. Замыкающее орудие скрылось наполовину за хатой. Немцы сидели под тентами. Бродили лишь одиночки у прицепа и фургонов.

— Почему они стоят? — спрашивал Обушный. — Перебраться бы через дорогу...

— Да, — соглашается Зотин, — село обойти было бы нетрудно.

До орудий не более восьмисот метров. Местность открыта с востока и со стороны дороги, по которой проходили одиночные машины на Гапоновку.

— Нет... ничего не выйдет, пока они не уберутся, — -ежась, говорил Обушный, — глядите, едет...

Из-за хат выкатила машина с кухней. За ней — другая, третья. Дорога, по-видимому, не очень размокла. Почему же не двигается колонна? Может, привал на ужин?

В дальнем конце деревни простучала очередь. Потом еще одна.

Прошло около получаса. Колонна не трогалась. Солдатам раздавали ужин. Короткое оживление кончилось, немцы стали залезать под тенты.

Миновать Веславы не было возможности, и я решил возвратиться в подсолнухи.

Между тем начинало темнеть. Мы продвинулись к местам, которые оставили час назад. С дороги доносились голоса, звуки губной гармошки. Машины, бронетранспортеры стояли. Похоже, немцы собирались ночевать. [371]

Местность на севере Гапоновки контролировали немецкие посты. Идти туда опасно. Ожидать, пока откроется путь на запад? Но колонна могла простоять до утра...

Положение на дороге я знал. Между машинами дистанция кое-где достигала сотен метров. Особенно там, где находились тяжелые броневики. Можно попытаться...

Эту мысль высказал лейтенант Обушный. Но когда я стал уточнять задачи, начались возражения.

— Подождем, пока уснут, — говорил Зотин, — до полуночи... Может, колонна уберется...

— Как знать?.. На ночь немцы выставят караулы... а сейчас, пока не улеглись, пройти легче, — поддержал меня Обушный.

— Пройти... да... но тут нужно ползти... и не вдоль, а поперек... Это совсем другое дело, — возражал Андреев.

— Что вы говорите, товарищи! Как можно рядом с машиной? — спрашивал Хайкин и отвечал: — Задние фонари горят, часовые кругом... нет, нет... это глупо...

— Только выпутались в Гапоновке и снова лезть под машины? Пропадем... ей-богу, пропадем, — заговорил Кузнецов, стуча зубами от холода.

Конечно, сидеть на месте проще. Но ведь время не ждет. Нужно спешить. Чем раньше двинемся, тем меньше встретим препятствий. Сидеть перед дорогой, на виду, а дальше что?

Обушный, лучше других понимавший ситуацию, отвечал на возражения:

— Согласие не нужно. Требования старшего должны выполнять все...

Итак, вперед!.. Пароль «братья пилигримы». Стрелять только после сигнала: две — одна за одной — короткие очереди моего автомата.

Мы двинулись на габаритные огни, мерцавшие в темноте. Бронетранспортеры. Расстояния между ними достигали сотен метров.

Вместе со мной, в первой паре, полз Обушный. Дорога уже недалеко. Слышались обрывки фраз, смех.

Обушный справа позади. Казалось, он отстал. Я задержался, чтобы подождать.

— Кто здесь? — раздался вдруг испуганный возглас, и немец затопал сапогами.

Силуэт мелькнул и исчез. Где же Обушный?

— Что случилось? — немцы спрашивали друг друга возле транспортера. Щелкнул выстрел. Взвилась ракета. [372]

— Удираем!.. Сейчас начнут стрелять, — послышался голос Обушного.

Ракеты взлетели одна за другой. Бронетранспортер находился в двухстах шагах. Затаив дыхание, я ждал автоматной очереди. Но тревога улеглась. Я передвинулся на два-три шага. Тот же голос крикнул снова:

— Эй, кто там?

Немец ходил взад-вперед. Хлопнула дверца раз, другой.

Я вернулся. Отошли. Обозначился другой промежуток. Огни габаритных фонарей светились красными точками. Но и вторая попытка закончилась неудачей. Звякнуло что-то. Ракета едва не застала нас врасплох. Немцы подняли стрельбу.

Пришлось возвращаться к гребню. Обушный не отставал. Присоединился Зотин. После долгих блужданий встретили Андреева, а потом Меликова и Кузнецова. Хайкина не было.

— Когда стрельба началась, он... упал, — сообщил замыкающий Кузнецов, — я вернулся, звал... был бы ранен... ответил.

— Пули свистели над головой, — подтвердил Медиков, он был невдалеке от Кузнецова. — Мы ощупали все... наверное, убит.

На поиски Хайкина ушло еще около часа, дважды мы подходили к дороге, откатывались обратно к гребню. Затем повернули на юг. По всей колонне взлетали ракеты. Дорогу нужно пересечь и обойти Веславы.

Потеря Хайкина заставила изменить прежний порядок движения и перестроиться цепочкой — в затылок друг другу. Каски брошены. Свернули палатки. Они выручали днем, но сейчас ткань промокла, залеплена грязью и только мешала.

В темноте волчьими глазами светят габаритные фонари, вытянувшись полудугой. Мы приближались — и каждый раз вынуждены были отходить. Вместо проходов темнели силуэты машин без огней.

Впереди обозначился свободный участок. Это разрыв. Зотин предупредил, и все ползут друг за другом.

Расстояние между машинами не менее двухсот метров. Я был уже на дороге, когда раздался окрик, последовал выстрел. Ракета ударила в землю ярким клубком и рассыпалась искрами.

Подсвеченный снизу караульный стоял, расставив ноги. Я готов был нажать на спуск. Новая ракета взлетела ближе. Караульный дал очередь, стали стрелять другие. Трассы скрещивались над головой и разлетались в стороны. [373]

Сначала Обушный был рядом, потом отвернул влево. Вокруг свистели пули, сверкали разноцветные полосы трасс. С дороги доносились выкрики. Я прилег, осмотрелся.

Свет плыл поверху. Вблизи держалась темень. Никто не отвечал на сигналы. Я поднялся, отбежал полсотни шагов.

Слева в свете ракет виднелись хаты, машины в колонне. Это хутор. Я не думал, что забрался так далеко, и был доволен, когда удалось сориентироваться.

Нужно взять левей и отойти, дать немцам успокоиться. Спасительный гребень был недалеко. И я одним духом поднялся по склону. Дорога осталась в восьмистах шагах позади.

Я стал произносить пароль. Никто не отвечал. Стрельба затихала. Реже взлетали ракеты.

Где мои товарищи? Не потерялись ли, как огневые взводы за Деймановкой?

Я прилег, слушал, вглядывался в темноту. Уйти далеко они не могли. Найду кого-нибудь.

Зарево ракет перекатывалось волнами. Никто не отзывался. Я повернул назад, чтобы осмотреть склон. Продвинулся двести, триста шагов. «Братья пилигримы!»

— Ну вот, встретились... Мы уже третий раз возвращаемся к дороге, — говорил Зотин. Тут был и Обушный. — Черт бы его взял, этого немца! Кто ожидал, что он уйдет так далеко от бронетранспортера.

Держаться всем вместе, попытаемся еще раз. Меня поддерживал только Зотин. Мнения разделились. Трое считали необходимым прекратить попытки, нужен привал.

— Тыкаемся без всякого толку то там, то там, всполошили их... по всей колонне... Вряд ли удастся прорваться... — говорил Обушный.

— Все началось с «опеля», — прервал Кузнецов. — Шли спокойно пять людей... Зачем задираться?.. Зачем стрелять?.. Пять храбрецов ввязались в сражение со всей немецкой армией. Затравили, как зверей, пригнали сюда и... мало дневных злоключений... Под носом колонна... сами на виду, переждать бы, а нет, снова дразнить гусей хотите... тянет на дорогу... К черту, я промок, устал безумно, не убьют, так околеешь до утра...

— Влипли мы, хлопцы, — проговорил Медиков.

Нет, так не пойдет!.. Они жалуются на судьбу?.. Но это только начало... Пусть вспомнят воинский дух... я никому не навязываюсь... Оставайтесь, кто хочет... Сидеть здесь я [374] не намерен... пойду обратно к подсолнухам... через речку, мимо Гапоновки... мимо «верблюда...» на Суду...

— Давайте двигать, — сказал Зотин, — в конце концов нас вынудили... а теперь... пойдем к реке...

Гибель товарища

Глубокой ночью мы повернули на северо-восток и спустя полтора часа вошли в подсолнухи.

Рассеивая снопы света, прошла машина на Исковцы.

Дождь льет снова. Я зря выбросил каску. Вода струится по лицу и течет за ворот. Не согревают ни одежда, ни грязные треугольные трофейные плащ-палатки.

Речка осталась позади. Справа, над хатами Гапоновки, каждые две-три минуты поднимается ракета, полыхает над лугом, освещая копны сена. Со всех сторон обложила ночь. Чернильная темнота придвигается вплотную к лицам, вползает в душу.

Перед кучами разметанного сена мои товарищи в молчании остановились. За крайней хатой приглушенно щелкнула ракетница. Взвилась ракета. Роняя искры, поднимается, описывает дугу. Из темноты выступали соломенные крыши, окна, изгородь, луг и маслянисто-черная лента речки. Удручающая картина! Будто приподнялся занавес и открыл опустошенный чумой уголок сказочного царства. Все вокруг мертво и неподвижно. Бесшумно скользят и перемещаются тени, ширятся, чтобы снова упрятать мир под черное покрывало ночи. Дует ветер. Дождь стучит по одежде...

Ракета погасла. Снова слышится голос, сетующий на погоду, вездесущего противника, невезение.

— Не понимаю этих речей, — раздраженно говорил Зотин. — Пловцы с корабля, потерпевшего крушение, взывают о помощи... Но тут положение хуже... против нас стихия и люди... Нельзя предаться течению волн, свернуть с курса, проложенного среди опасностей... Повсюду враг... за хатами... в поле... на дороге. Притаился, ловит ночные шорохи, готовый бросить в глаза сверкающую очередь трассирующих пуль... До цели неблизко, и придет к ней лишь тот, кто способен бесшумно двигаться, смело отвечать врагу... сносить холод, голод, не докучать постыдным нытьем своему ближнему... Нам дождь на пользу... «Верблюд», кажется, в этом направлении? Товарищ лейтенант, время торопит. Там пас не ждут... река Сула рядом, мы выберемся из этой петли...

И побрели все прочь от Гапоновки. Кустарник, спасавший [375] нас днем, остался справа. Позади слева — Веславы. Сапоги вязли в размокшем грунте. Палатки шелестят, под ногами путалась стерня. За гребнем — зарево. Похоже, машины с зажженными фарами.

Шли молча. Справа впереди, где, по моим предположениям, находился «верблюд», горит костер. В отсветах пламени видны две машины, возле копошатся люди. Пламя освещало небольшое пространство вокруг костра. Я принял севернее и двинулся дальше.

— Халы! — глухо щелкнул выстрел, ракета медленно поднялась. Тут же ударила очередь.

Мне еще не приходилось так близко слышать звон падающих стреляных гильз. Стучал часто затвор. Пули пронеслись выше. Перед глазами мокрые стебли, сверкают вспышки встречных выстрелов. А расстояние... Десять или двадцать шагов. Спуск плавно провалился, палец нажал скобу. Очередь.

А на бугре — гирлянды ракет. У Гапоновки и у костра они взвивались почти непрерывно. Сполохи, словно факел, раздуваемый ветром, поднимались слева, со стороны Веслав. Стало светло, как днем.

Куда меня занесло? Новая серия ракет. У меня отлегло от сердца — «верблюд» никуда не исчез. Просто он превратился в кучу золы и жара.

Со всех сторон неслись трассирующие пули. Перед глазами шелохнулось что-то. Я нажал спуск, две короткие очереди — сигнал для всех. Начали стрелять Зотин и вторая пара.

Автоматчик умолк, но пулемет у костра строчил, не переставая. Отвечать бесполезно. Далеко. Нужно отходить.

Зотин поднялся, упал. Наступил ногой на палатку. Автоматная очередь справа струей скрестилась с пулеметной. Кто-то двигался, отсвечивала мокрая одежда, кажется, свои.

— Левей, левей!

И снова ракеты — три, четыре, пять, от костра, вдоль лощины по дуге до самой Гапоновки.

Да ведь это ловушка, и подожженный «верблюд» — тоже. Конечно, друзья Юппа договорились с «баварским петухом». Посты со всех сторон обложили поле с «верблюдом».

Стучал пулемет из лощины. Светящаяся сеть снует и расстилается по низу. Коснувшись земли, пули со злобным визгом уносятся в черное небо. Правый пулемет длинной сплошной трассирующей лентой высвечивал каждую рытвину и стебелек. [376]

Мелькнула чья-то голова в каске, я нажал спуск. Обойма кончилась. Вторая, к моему ужасу, оказалась трассирующей. Пулемет полоснул выше. Позади взлетела ракета. Я находился между пулеметом и постом слева. Пулеметчик снова ударил с перелетом. Моя трасса вроде совмещалась со вспышками. В ответ взлетела ракета. Со стороны костра, брызнув грязью в лицо, ударила рикошетирующая очередь.

Зотин зовет. Я открыл залепленные грязью глаза. Возле костра машина, светят, словно прожекторы, фары. И снова ракеты и пламя.

Что я сделал! Трассирующие пули! Машина... Она забуксует, сядет в грязь?.. Нет... ползет. Двинулась еще одна. Ну, теперь уходить! Ни выемки, ни бугорка! Цветные точки касались палатки, тянет гарью. Зотин! Нет, он жив, послал две ответные очереди. Стреляет вторая пара. Слева еще кто-то. Пулемет из Веслава строчил непрерывно.

Слепит яркий свет. Сторона левее костра погружена в темноту. Передо мной ползут двое. Одна за другой машины заливают светом мокрое поле. Трассирующие очереди веером рассеиваются, исчезают в небе.

Машины держались левее лощины, освещая одна другую. Пулемет у костра не умолкал. Позади у Гапоновки трассы поднимаются в небо.

Я полз и полз. Костер остался справа. Кажется, удалось выскользнуть из заколдованного круга. Где-то недалеко — я знал — дорога, по которой танки и машины шли на Сенчу.

Я мог оторваться от земли. Тяжело дыша, поднялся рядом Зотин.

— Черт... как жарко... давайте передохнем... где же наши?

На северо-востоке, в стороне Лохвицы, появляются желтые пятна. По-моему, фары. В темноте различался грейдер — полоса на фоне неба, подсвеченного недалекими ракетами. Зотин ступил в рытвину. Она наполнена водой.

— Что-то там, — шепотом произнес он, — смотрите... идет. — Он сменил магазин. Раздался щелчок.

— «Братья пилигримы»! — послышалось в ответ. — Свои, не стреляйте! — Андреев, следом Медиков.

— Позади еще... вроде двое, — продолжал Зотин, вглядываясь, — нет... один.

Подошел Кузнецов. Где Обушный?

— Нет его... накрыли, мы поднялись... и сразу ракета... Обушный выстрелил только... а справа пулемет... всадил в бок... гад, трассирующими, он вскрикнул страшно и... все... пистолет вот... снял, — Кузнецов протянул планшетку. [377]

Андреев долго отстегивал размокшую петлю трофейного фонарика. Потом закрылся палаткой, завел красный фильтр, включил свет. Зотин развернул планшетку.

— Тетрадь... фотографии, два письма... а документы? — спросил он, выложив все, что было в планшетке.

— Захватил, что попало... думал, они в планшетке, — ответил Кузнецов.

Разве он не знает, где хранятся у командира документы?

— Что вы насели?.. Места живого не было... искромсан весь... а им документы...

— Жаль лейтенанта... хороший парень был, — печально сказал Андреев, — и вот...

— Ладно читать отходную, — прервал его Кузнецов. Только теперь я начал сознавать, насколько безнадежно было положение. Даже не верил, что удалось выскользнуть. Однополчан Юппа, шедших за нами по пятам, задержала ссора. Но они договорились в Гапоновке и продолжили преследование. Несомненно, они видели следы на берегу речки. Не захотели лезть в холодную воду. Это спасло нас.

Мы выбрались из петли, потеряли двух человек. Вдвоем они пришли, и оба погибли. Старшего политрука Хайкина я видел впервые. Мало знал и лейтенанта Обушного. Видел мельком, во время рекогносцировки Чернобыльской переправы, и позже, когда полк поддерживал 204-ю ВДБр перед плацдармом восточнее Чернигова. Потом еще после атаки ночью возле стога. И вот он погиб в поле под Гапоновкой. Мы вместе учились в Сумском артиллерийском училище. Меня удручала гибель лейтенанта Обушного.

— Не зря они убегали от нас, — Андреев умолк.

— До своих далеко и где они?.. Смерть... Она вот, рядом, — продолжал Кузнецов, — на той стороне Гапоновки Хайкин остался, на этой... лейтенант...

— Довольно вам, — оборвал его Зотин. — Давайте перейдем дорогу?

Вырисовывались очертания кургана. Подножие опоясала неглубокая канава. На дне вода. Но почва значительно суше, чем за Гапоновкой.

Свет фар в стороне Лохвицы делался ярче. Стал слышен гул двигателей. Машин было три. Кто-то вспомнил о патронах.

— Что... стрелять хотите? Еле выбрались из одного капкана... нет, пусть катятся, — начал Кузнецов.

Нападать никто не собирается. Но подготовиться не метает. Что у нас осталось из оружия? [378]

Помимо четырех пистолетов ТТ — моего, Андреева, Кузнецова и Меликова — имелись два парабеллума у Зотина и у меня и четыре автомата. Кузнецов выбросил свой после того, как израсходовал магазин, на ремне он нес длинный, почти до колен, трофейный штыковой нож в металлических ножнах.

Почему Кузнецов бросил оружие?

— Какой смысл таскать железо? Найдем патроны, будет и автомат, отдельно такие вещи не валяются. Довольно того, что есть... чем меньше стрелять...

Осталось немногим более полусотни немецких патронов, кроме того, что было в пистолетных обоймах. Не хватило снарядить и двух автоматных магазинов.

Свет на дороге усиливался, потом слабел. Фары скрылись в лощине. Три, пять, девять, тринадцать пар.

Машины приближались. Отчетливей слышался стук, монотонный и мягкий. Что это? Недоумение рассеялось, когда в конусах света начали обрисовываться силуэты. Это не тяжелые машины, как я считал, а полугусеничные броневики. На передке колеса, задний мост — гусеничный. Некоторые имели на крюке орудия с длинными стволами, по-видимому, противотанковые.

Броневики двигались из Лохвицы в сторону Сенчи. До грейдера сто шагов, габаритные огни удалялись. Прошли еще четыре бронетранспортера и несколько колесных машин.

Снова наползла темнота. Посыпал дождь.

— Свет... — Зотин указывал на север, — фары...

— Ракета, — возразил Медиков, — смотрите, и там светит рядом...

В направлении Лохвицы зарево. Опять похоже — шла машина. Впрочем, утверждать трудно. Местность всхолмленная. Бугры... балки. Утром маячил на горизонте лес, а сейчас темень. В пяти шагах не разглядеть человека. Холодно. Мокро. Пора трогаться.

— Стоит ли тащить трофеи из-за одного магазина, — уже на ходу проговорил Зотин. — Что толку?

Автоматы, верно, но недолго послужившие нам, пришлось бросить. Патроны разделили.

Столкновение

На буграх взлетали ракеты. Низкие тучи поглощают свет, и он рассеивается беспорядочными волнами. Как судить о расстояниях? Раз за разом нужно останавливаться, напрягать слух, вглядываться в темноту. [379]

Позади снова свет фар. Я определил направление по компасу. В районе Гапоновки небо озаряют тускло-желтые сполохи, несутся, рассекая темноту, трассирующие очереди. Дальше, у Веслав и Исковцев, и в противоположной стороне, у Сенчи, лишь световые пятна.

Дождь не затихает. Путаются ноги в стерне. На сапогах груз налипшей грязи. Не согреться. Вода течет в глаза, вызывает постоянную незатихающую резь. Приходится тереть их, от этого становится еще хуже.

Одолевает сон. Голова поминутно свисала на грудь, то туда, то сюда, запрокидывалась назад. Подкашиваются ноги, и ноет все тело. Шли все вместе. Позади — Кузнецов.

— ...остановимся... попробуем раскурить, табак размок... и зажигалка уже отказала.

Другие молчат. Снова балка, бугор, склон, круто идущий вверх, будто на небо. Кузнецов не унимается. — ...передохнуть минуту... Он начинает с другого конца:

— Ног не чувствую, товарищи... не могу больше... ничего не вижу...

О том же стали говорить Меликов и Андреев.

Я с трудом переставлял ноги. Тяжело! Боль от глаз проникала в голову. Вода, глаза слезятся, и я тру их снова. Нужно идти, идти... к реке... переправиться... иначе — гибель.

— ...не могу... напрасно все это... — хнычет Кузнецов.

В лощине — вода. Кузнецов падает. На помощь. Несколько шагов, и он свалился снова.

Звезд не видно. Воздух перенасыщен влагой. В низине клубится хлопьями туман. Наступал рассвет.

Река Сула, по моим расчетам, недалеко, в пяти-семи километрах. Видимость начала улучшаться. Порядок движения, сохранившийся с ночи, меняется, и пары набирают дистанцию.

Зотин шел со мной. На расстоянии позади — Меликов, Андреев, Кузнецов — замыкающий.

Бессилие накатывалось волнами, как туман. Мысли путались, смыкаются опухшие веки и, чтобы не уснуть, я перекидывал висящий на цепочке парабеллум из руки в руку.

На склоне — свекольное поле, наполовину вылезшие из земли громадные корни под длинными темно-зелеными листьями. Это тяжкое препятствие. Нужно подымать высоко ноги, не споткнуться. Но толку мало. Падают то один, то другой. [380] А, черт с ним, с азимутом. Вдоль ряда миную поле, внесу поправку.

Зотин остался оповестить. Повернули все. Андреев и Меликов двигались справа. Зотин брел к своему месту.

Стало легче. Широкие, скользкие листья устилали землю. Втаптываются, липнут к сапогам. Я тянул ноги, стряхнуть гирями налипшую грязь.

Позади брел, должно быть, Кузнецов. Замыкающий отклонился влево. Вторая пара куда-то скрылась. Потерялся из виду и Зотин.

Я оглянулся, увидел Андреева. Кажется, Меликов упал, Андреев нагнулся. Потом оба стали звать Кузнецова. Замыкающий повернул вдоль ряда.

Я хотел подождать, пока они поравняются, подойдет Зотин. Но остановиться — значит уснуть. Нет... пойду, Зотин догонит, пока я буду подниматься на гребень.

Подул ветер. Жидкий туман, испариной стелившийся понизу, редел. Свекольное поле тянулось влево. Гребень. Справа позади темнели вершины деревьев. Зотин уже в полусотне шагов. Там вторая пара. Кузнецов отставал все больше.

Следовало сориентироваться. От Сенчи я шел на запад километров 10–12, повернул и ночью держался северо-восточного направления. Значит, за этим или следующим бугром я увижу реку.

Мысль об этом заставляла напрягать силы, я забыл резь в глазах, содранную кожу и боли в голове, порой они делаются невыносимы. Грязь налипала и отваливалась. В глазах мельтешили пятнами свекловичные корни. Смыкались налитые свинцом и болью веки, и ощущение действительности исчезает. Я переступал через свеклу и натыкался на нее снова. Мощные листья поднимались до колен, ударяли в бедро. Пистолет выскальзывал. Поднять руку не было сил.

Слышались звуки. Тревожило то, что нельзя уловить, откуда — с земли или с неба? Путаница, невнятные слова... вроде, по-немецки... О чем речь?

— Комт, рус!

Почему «комт»? Ведь они кричат «хальт»!

— Комт, комт, рус!

Немец стоял, протянув навстречу руку с серебристой унтер-офицерской нашивкой в верхней части рукава. Рядом несколько солдат в плащ-палатках, куча безоружных людей в нашей одежде.

— Комт, рус! — дернул меня за рукав унтер-офицер, указал направление.

Не целясь, я нажал спуск. Унтер-офицер опустился на [381] землю. Перед лицом — ствол автомата, обжигая щеку, сверкнуло пламя.

Красная пелена заволокла глаза. В затылке я чувствовал явственно отверстия. Я выстрелил, очередь оборвалась. Немец упал. Трое бросились ко мне.

Снова полоснула автоматная очередь. Кровь. Я нажал на спуск — раз, другой, третий. К ногам упала брошенная свекла. Я оглянулся, немцы обходят — бросился назад.

Стучат, захлебываясь, автоматы. Мучали отверстия в затылке. Я отнимал пальцы, они появлялись опять. Впереди бежали двое. А еще два? Но что же с моим лицом? Щека онемела, голову не повернуть, будто в тисках. Рана... на лбу... Кровь течет, вязнет в пальцах. Кожи не чувствую, жжет подбородок.

Пули щелкают, стелются со свистом. Я снова увидел Андреева и Зотина. Бегут во весь опор. А в тумане позади немцы... пять, шесть, восемь.

На краю поля деревья. Роща. Андреев и Зотин приближались к опушке, недалеко Медиков. Треск очередей на склоне слабел. Немцы отстали. Пули летят все ниже, с шумом вонзаясь в землю.

До деревьев двести шагов... сто... пятьдесят. И вот укрытие...

— Вы ранены! — закричал Андреев. — Лоб, щека, подбородок задет... вроде неглубоко... быстрее... они сейчас заявятся.

— Где Кузнецов? — остановил его Зотин.

— Он слева, — ответил Медиков, — отрежут... глядите... они...

Три немца обгоняли остальных, они уже на краю поля. От опушки их отделяет не более трехсот шагов.

— Пошли, — звал Андреев.

Я видел — нужно уходить, Зотин остановился.

— Кузнецов... я вернусь... может, недалеко. Андреев хватал Зотина за руку.

— Пустите! — вырывался Зотин. — Пропадет ведь...

— Товарищ лейтенант, броневик! — Андреев бросился ко мне. — Смотрите, их сколько.

Раскатисто пронеслась очередь крупнокалиберного пулемета. Треск автоматов приближался. Андреев и Меликов двинулись в глубь зарослей, Зотин нехотя повернул за мной.

Дождь, начавший снова накрапывать, перешел в ливень. Вода хлестала и шумела в листве. Умолкнувший было крупнокалиберный пулемет застучал ближе, рассеивая пули по лесу. [382]

Продираясь сквозь заросли, я услышал возглас Андреева:

— Обрыв... тут не пройти!

Андреев стоял рядом с Меликовым перед глубокой промоиной с крутыми, почти отвесными глинистыми стенами. Прыгать? Полтора десятка метров. Опасно. Голая, лишенная всяких выступов, стена. Вода пузырилась и мутными струями падала вниз.

Сквозь шум дождя слышалось урчание двигателей. Автоматы захлебывались, заставляли спешить. Андреев шагнул на край обрыва, сунул в кобуру пистолет, схватил ветку и, оттолкнувшись, повис на высоте. Качнулся раз, другой и, раскинув руки и ноги, заскользил, кувыркаясь, вниз. Вслед ему отправился Медиков. За ним — Зотин.

Меня мучила боль. Щека вздулась, глаз заплыл. Стрельба слева затихла. Я готов был повернуть в обход, найти другое место. Но тут пули защелкали понизу. Мне ничего не оставалось, как прыгать.

Приземление оказалось жестким. Я зацепился за выступ в нижней части стены и вместе с глиняной глыбой свалился в мутный поток, бушевавший на дне. Поднялся и шел по течению, проваливаясь в раскисшей глине. За первым поворотом увидел товарищей. Медиков вскрыл свой индивидуальный пакет, но тампон промок прежде, чем он поднес его к моим ранам.

Стрельба наверху стала затихать. Прихрамывая и разминая ушибы, мы брели между двумя отвесными стенами, не имея ни малейшего представления о том, что ждет нас впереди.

Овраг становился шире. Поток ушел к стенке, и мы выбрались из глинистого русла. Дальше склоны менялись. На глинистой поверхности, цепляясь обнаженными корнями, торчали кустики. По дну ложа, среди растений, обглоданных снизу, пролегают кривые скользкие тропки.

Не слышно звуков стрельбы. Зотин, хромавший больше всех, остановился на возвышении, которое омывал все ширившийся поток. Начинался лес.

— Кажется, я подвихнул... вот тут, — он присел, стал поворачивать ступню.

— Давайте я сниму сапог, — предложил Медиков.

— Нет... сапог... не будем... я придержу, — Андреев обхватил голень, — а вы, товарищ младший лейтенант, тяните к себе... ну... рывок!

Зотину стало лучше. Двинулись дальше. [383]