Отступление
На юг от Анисова
Огневые взводы свернулись и стоят в ожидании сигнала, который подаст представитель штаба полка. На западе, в Чернигове, на востоке, у Баклановой-Муравенки, и где-то южнее не затихает гул разрывов. Летят «юнкерсы».
Подошла машина. Командир дивизиона. Обменялся несколькими фразами с Варавиным и уехал. Следом двинулась батарея. Я чувствовал облегчение.
На подъезде к Анисову крутой подъем, перекресток дорог. Со всех сторон тянутся колонны машин и орудий.
Перед железнодорожным переездом остановка. В ряду колесных машин выглядывают стволы. Орудия 5-й батареи. Лейтенант Свириденко курил у забора в обществе двух-трех техников из ближайших машин.
— Товарищ лейтенант, давно снялись? — спросил Васильев.
— В семнадцать пятьдесят семь, — Свириденко взглянул на часы. — А вы?
Васильев посмотрел на собеседника. Меня тоже удивляла невозмутимость Свириденко.
— ...Наверняка позже вас... [239]
— ...Разве не всем был объявлен отбой? — Свириденко выдохнул дым.
— Не знаю... для огневых взводов шестой батареи он наступил, когда командир батареи расстрелял НЗ.
— Как? — удивился Свириденко.
Васильев рассказал о положении, в которое попала 6-я батарея после полудня.
— ...не подвозили?.. Первый раз слышу... нет снарядов...
— А у вас?
— Есть... пока...
— Где четвертая?
— Не видел... она стояла ближе к дороге.
— Почему снялись?
— Меняем позиции.
— Район указан?
— Нет... командир батареи приказал двигаться на Лукашевку... вероятно, там ОП... болтают, вот немцы… прорвались с плацдарма.
Я перестал удивляться наивности Свириденко, когда выяснилось, что он еще не виделся со своим командиром батареи.
— Воздух!
«Юнкерсы» развернулись в районе Подгорного и взяли курс на восток.
— ...Идут в сторону Баклановой-Муравенки, — произнес, провожая взглядом самолеты, Васильев.
— Баклановой-Муравенки? А там... что? — спросил Свириденко.
— Немцы, — отвечал Васильев.
— Да откуда вы взяли? Ведь Бакланова-Муравенка на востоке, глубоко в тылу. — Свириденко стал разворачивать свою карту.
— Товарищ лейтенант, вы с луны свалились? Соседи, почти родичи, стреляют прямой наводкой, а он стоит в четырех километрах, не слышит... позатыкал уши. Час назад огневые взводы шестой батареи с помощью четвертой отбили атаку автоматчиков, — Васильев позвал орудийного номера с трофейным оружием.
— Чем занималась ваша батарея?
Свириденко недоверчиво принял автомат, начал перекидывать в руках, отвел затвор.
— ...поддерживала пехоту, оборонялась на хуторе Еньков или Мельков...
Васильев вводил Свириденко в курс обстановки. Расчеты засыпали на дороге воронку. Подошла 4-я батарея. [240]
— Здорово поколотили, — говорил Иванюк. — Чего вы бегали туда-сюда... Трофеи делим? Мне пару автоматов.
— Вообще-то они должны принадлежать четвертой батарее. Отдал бы без слов, да нужда заставляет... Давайте полсотни снарядов... и автоматы ваши... — шутит Васильев.
— У самого полторы сотни осталось. Пару стреляных гильз, если хотите, могу дать, — ответил Иванюк.
— По местам!
В сумерках орудия 6-й батареи пришли в Лукашевку. У крайних хат полно машин, толпятся люди, шум. Горит постройка, еще что-то. Пламя освещает стены домов.
Появился Варавин.
— Товарищи командиры, положение следующее. В Чернигове и на ряде участков перед плацдармом наши части продолжают удерживать свои позиции. Лишь небольшая группировка противника продолжает наступление в районе Баклановой-Муравенки. Немцы перехватили шоссейную дорогу. Наш полк выведен в резерв начальника артиллерии пятой армии и сосредоточивается в районе Орловки... там получить боеприпасы и горючее. Идем общей колонной. По местам!
Утром 5-го сентября 6-я батарея пришла в Орловку. За обочиной под деревом — автомобиль взвода управления.
— Стой! — навстречу вышел Смольков. — Съезжайте, привал.
Орудийные номера спят на станинах, спит водитель в своем углу. Командир батареи вызван в штаб дивизиона. Смольков не знал дальнейших намерений начальников.
Привал длился два часа. Колонна двигается дальше. Район ОП — село Вертеевка.
Узкая заболоченная дорога. Лес. Пасмурно. В небе сплошные облака. Доносится гул «юнкерсов». Они идут курсом на юг. Временами слышен отдаленный грохот разрывов.
Новая партия «юнкерсов». «Стой, в укрытие!» Самолеты улетели дальше. Колонна тронулась и остановилась. Где-то впереди «пробка». Тягачи идут в объезд.
По сторонам раскинулись поля. Кюветов у дороги нет. «Юнкерсы» являются регулярно, каждые полтора-два часа. Укрыться негде. Грохочут разрывы. Расчеты бегут в поле, возвращаются к орудиям.
Опускаются сумерки. Колонна остановилась. Поздний обед — и снова в путь. В одном месте под гусеницами пыль, в другом — болотные лужи, колесные машины буксуют. [241]
Движение замедляется. Орудия ползут в грязи, проваливаясь в колдобины.
С утра появились «юнкерсы». За обочинами — болота, лес. «Юнкерсы» включают сирены, пикируют. Разрывы бомб... с треском валятся деревья. Пылают машины, тягачи. Дым поднимается на севере, на юге, куда лежит наш путь.
Снова лес. Невдалеке видна окраина села Вертеевка. «Стой!» Командир батареи объявил задачу, время готовности. В течение ночи артснабженцы подвезут снаряды. Ни о противнике, ни о своих войсках не было сказано ни слова.
Орудия углубились в лес, обогнули вырубку. ОП. Вокруг — высокие, оголенные ели с маленькими подсушенными кронами.
Заглохли двигатели. Тишина. Расчеты оборудуют позиции. Тут же находится и взвод управления. Кабель проложен только на КП дивизиона. Командир батареи уже несколько раз обращался с запросом относительно снарядов, хотя существует обратная последовательность. Сведения о боеприпасах обычно поступали на наблюдательные пункты батареи из штаба дивизиона.
К полудню оборудование закончилось. Командир батареи уехал на НП.
8 лесу под Вертеевкой 6-я батарея застряла на несколько суток. Боеприпасов нет. Все, кроме караула, беспробудно спят. Из штаба поступило приказание начать занятия. Явились проверяющие. Старшина организовал баню. Люди отоспались, стриглись, одели чистую одежду.
9 сентября под вечер телефонист принял сообщение: командир батареи выехал на ОП. Оказалось, он не один, со взводом управления. Варавин объявил, что с поставками боеприпасов возникли затруднения... Нет горючего. Все подразделения полка свертываются и должны ожидать на ОП пополнения ресурсов.
По временам доносится невнятный гул. Глушь. Тишина. Дорога в шести километрах. Старшина, доставляющий воду из Вертеевки, говорит, что колонны непрерывно двигаются на юг.
На рассвете 11-го сентября приехал командир дивизиона. Отбой, двигаться на Нежин и дальше на Яблоновку. Там получим снаряды и все необходимое.
Южнее Вертеевки колонна подверглась долгой, ожесточенной бомбежке. 6-я батарея потеряла четырех человек.
Во второй половине дня показался город Нежин. Колея, оставленная телегой в зарослях, привела огневые взводы к [242] заболоченному ручью. Горючее в баках на исходе. Тягачи остановились. Привал. Жарко. В воздухе слепни. Люди ставили маскировку.
Вернулся из штаба дивизиона Варавин. Топлива для тягачей нет. Людей укрыть. Установить наблюдение за воздухом.
Прибежал связной. Меня вызывал в штаб дивизиона старший лейтенант Юшко. Срочно.
Возле штабных машин я застал младшего лейтенанта Устимовича и лейтенанта Свириденко. Орудия обеих батарей остановились без горючего на дороге в двенадцати километрах.
Старший лейтенант Юшко сказал, что мы — младший лейтенант Устимович, лейтенант Чубуков, замполит дивизиона и несколько рядовых — включены в группу, которая направляется в Нежин для поисков горючего. Командир дивизиона приказал осмотреть все городские склады и конфисковать всякого сорта топливо, если оно пригодно для тягачей и автомобилей. «По местам!».
Четверть часа спустя автомобиль был в Нежине. На главной площади — приземистые каменные дома. Заборы. Жара, в воздухе пыль. Полно машин, повозок, толкутся всюду военнослужащие.
В городских учреждениях многолюдие. Снуют люди с объемистыми пакетами, в карманах — пистолеты. Юшко остановил одного. Оказалось, вся эта публика — члены будущего партизанского отряда.
Вся команда во главе со старшим лейтенантом Юшко переходила из одного кабинета в другой. В городском комитете партии Юшко нашел секретаря. Он поручил сотруднику показать городские склады.
На площади поднялась тревога. Летят «юнкерсы». Начался налет. За первым последовал второй. Грохот, дым, пламя. На лугу, в южной части Нежина, находился склад ГСМ. В цистерне более тонны дизельного топлива. И ни одной бочки!
На территории склада более дюжины цистерн разной емкости. Бревна, подведенные под цистерны вместо фундамента, ушли в грунт, просела на полметра цистерна, нет доступа к сливным кранам.
Нашли ручной насос. Отремонтировали. Качает. Юшко обратился к местному представителю.
— Есть учреждения в южной части города?
— Они не работают, — ответил представитель.
— Неважно. [243]
— Консервный цех, швейная мастерская, молокозавод...
— Достаточно, — остановил Юшко. — Едем.
Все производство на маслозаводе парализовано частыми бомбежками последних дней. Двери настежь, окна выбиты. В помещениях запах молока. На мойке навалом бидонов.
— Вот то, что мне надо, — обрадовался Юшко. — Устимович, приступайте к погрузке.
Емкость бидонов 40–50 литров. Нет уплотнителей под горловины.
— ...дьявол с ними... грузите... быстрей.
К тому времени, когда мы вернулись, «юнкерсы» разбомбили склад. Но цистерна с соляркой уцелела.
Во второй половине дня 6-я батарея миновала Нежин. Южнее города колонна значительно увеличилась, главным образом за счет колесных машин.
Дорога подвергается беспрерывным бомбежкам. «Юнкерсы» летят с двух направлений: с севера и запада. Бомбардировщики уходили — являлись «мессершмитты». В колонне нетрудно заметить признаки дезорганизации. Шофера самовольно оставляют машины и бегут подальше в поле. Убегали все, кто в кузовах и кабинах. Но большинство людей старалось соблюдать порядок, многие вели стрельбу по самолетам.
На рассвете в лесу где-то севернее Хвилевки колонна остановилась. Привал продолжался до полудня. Приехал командир дивизиона. О противнике — общие фразы. 231-й КАП состоит в резерве начальника артиллерии 5-й армии. Двигаться дальше в район ОП, село Лосиновка, в 20–30 километрах южнее. Коснувшись положения под Черниговом, командир дивизиона сказал, что противник продолжает продвигаться, одна группировка в направлении Козельца, другая — на Нежин. Наши части ведут сдерживающие бои, прикрывая направление Нежин — Прилуки. Предполагается, что после перегруппировки они перейдут к обороне, задача — остановить противника. Перебои в обеспечении и снабжении вызваны разрушениями на железных дорогах в восточных районах. Подвоз боеприпасов, горючего и продовольствия по мере восстановления путей сообщения, считает командир дивизиона, будет налажен.
Командир дивизиона упомянул о беспорядках, возникающих при налетах самолетов, и требовал соблюдать дисциплину. Расчеты должны держаться сообща, действовать по командам и вести стрельбу по самолетам. [244]
— По местам... марш!
Колонна двинулась дальше. Снопа пыль, разрывы бомб, вой, стрельба.
Снарядов нет
К вечеру количество колесных машин заметно убавилось. По-видимому, они уходили в сторону с развилки дорог, которая осталась позади. Варавии сообщил содержание задач наших подразделений. 1-й дивизион занимал позиции в районе Лукьяновки, 3-й — севернее Лосиновки, 2-й — на перекрестке дорог, южнее Лосииовки.
Командир батареи держался бодро и в конце заявил:
— ...дело должно наладиться... нашлась твердая рука на интендантов... к утру обещали подвезти снаряды, горючее... Орудия... за мной!
На юг от Нежина грейдерная дорога, как таковая, перестала существовать. Ни кюветов, ни полотна и никаких других признаков. Там и сям покосившиеся телеграфные столбы, на каждом шагу пылают автомобили, тягачи, торчат какие-то обломки. Дым, смрад. На объездах колонны растекаются в стороны. Вместо дороги — транспортная полоса, на многих участках шириной в 200–400 метров.
На бугре перед Лосиновкой 6-я батарея остановилась. Пришел Варавин. Занять ОП. 1-й огневой взвод прикрывал дорогу на Веселое, село в 3–5 километрах от перекрестка, 2-й — на Сальное. Поскольку снарядов не было, расчеты оборудовали стрелковые ячейки, чтобы обеспечить прикрытие орудийных секторов.
Начало темнеть. Движение на дороге не прекращалось ни на минуту. В воздухе висит пыль. Горизонт светился заревом пожаров.
НП во дворе хаты на краю Лосиновки, тут же место старшего на батарее. Под забором — машина взвода управления. Вырыты ровики, установлен телефонный аппарат, связывавший огневые взводы с НП.
Варавин ужинал вместе с командирами-пехотинцами. Повар подал мне котелок.
Говорил один из пехотинцев:
— ...Части нашей дивизии отошли и оборонялись в центре Чернигова... Патроны на исходе. В сопровождении командира дивизии новый командир корпуса генерал-майор артиллерии Москаленко осматривал боевые порядки. [245]
Отступать некуда... наши подразделения удерживали узкую полосу берега восточнее города. Немцы простреливали с южного берега ее насквозь... Все ожидали последнего боя. Начало темнеть. Ракеты освещали берег. Громкоговорители призывали сдаваться в плен. Генерал Москаленко приказал готовиться к форсированию Десны. Представляете?.. Форсировать глубокую реку, имея два десятка крошечных спортивных лодок. Но все мы горели желанием вырваться... В полночь группы, выделенные для прикрытия, стали имитировать атаку. Немцы, вероятно, растерялись. Первые подразделения во главе с командиром корпуса достигли южного берега, встреченные бешеным огнем... Большая часть людей, прикрывавшая отход, сражалась до последнего патрона... Только немногим повезло... Я перебрался вплавь и на южном берегу в лесу нашел попутчиков, — он указал на двух своих товарищей.
Подразделения 45-й и 62-й стрелковых дивизий, 217-го гаубичного артиллерийского полка, — все, кто вышел из окружения, по словам пехотинцев, подтягиваются к Лосиновке. Здесь и командир 15-го корпуса генерал Москаленко, командиры обеих дивизий и штабы некоторых частей.
— ...пришлось хлебнуть воды... как тут дела? Где немец? — стали спрашивать пехотинцы. — Вы, артиллеристы, должны знать...
— Нет снарядов... горючего... подвезут... узнаем... и вам сообщим, — - невесело ответил Варавин.
Пехотинцы разошлись, кто на сеновал, кто во двор.
Я вернулся к 1-му огневому взводу. Расчеты продолжали оборудование. Движение на дороге не прекращалось.
Утро 13 сентября. Меня разбудили голоса. Возле 1-го орудия старший лейтенант Юшко разговаривал с командиром батареи.
— Товарищ лейтенант, оборудование приостановить... — объявил, проводив Юшко, Варавин. — Улучшить маскировку. Произвести осмотр тягачей.
По-видимому, ожидается отбой. Командиры орудий и водители осматривали тягачи.
Над дорогой — «юнкерсы». После первого налета последовал второй, за ним — третий. В середине дня «юнкерсы» нанесли удар по Лосиновке.
Бежал связной. Поступило приказание продолжать оборудование.
Полыхает вызванный бомбежкой пожар. В небе описывал круги корректировщик. «Юнкерсы» бомбят дорогу. Зенитная батарея, стоявшая в огородах, сбила 10–87. [246]
Ночью командир батареи объявил отбой. Двигаться на хутор Карабановка, ОП — на северной окраине. В течение дня расчеты занимались оборудованием ячеек и ходов сообщения для пехотной обороны.
Вечером 6-я батарея оставила хутор, вернулась в район юго-западнее Лосиновки. Позади ОП — небольшой хуторок. На бугре — ветряная мельница, НП.
Наступило утро. Размеренно машут мельничные крылья, трепеща парусиной. На дороге гул непрерывного движения. Туча пыли. Пикируют «юнкерсы». Поднимается столбом дым.
Оборудование позиции закончено. Стрелковые ячейки опоясали полукилометровой дугой склоны бугра. У подножия приведены в боевое положение три безмолвствующих орудия. Делать нечего. Я ходил без всякой цели от одной ячейки к другой.
Орудийные номера большей частью спят на дне ячеек. Некоторые бодрствуют в полудреме, провожают нас — Васильева и меня — тревожным взглядом усталых глаз.
— Что с кухней?.. Третий день не появляется... пойдемте на НП, узнаем... — вспомнил Васильев.
Зачем? С наблюдательным пунктом есть связь. Телефонист вызвал командира батареи к телефону.
— Что случилось? — спросил нехотя Варавин. — Что же, приходите.
Варавин встречает нас неодобрительным взглядом. Он знает — для посещения НП у командиров взводов достаточно причин. Но что мог сказать им в ответ он, командир батареи?
Старый мельник предоставил в распоряжение 6-й батареи весь верхний этаж своего владения, тут установлены приборы наблюдения, телефон, радиостанция. Все бело от мучной пыли, висящей в воздухе. Мельник сидит на куче мешков.
— Плохо вижу, — сказал Варавин, мигая. — Лейтенант Смольков, вы остановите мельницу или я сам должен заняться этим?
Мельник возражает.
— Ветер, может, через час затихнет.
— Остановить! — повторил Варавин, и мельник нехотя помогает телефонистам поймать крыло.
— Товарищ младший лейтенант, ориентир пять... снова колбаса, — Смольков указал на аэростат, поднятый на северо-западе, — наблюдает дорогу, мельницу. Вот пугнуть...
До аэростата не более десяти километров. Правее и ближе [247] ложатся снаряды. Облака разрывов, смещаясь к востоку, закрыли серой дымкой опушку в дальнем лесу. Мельник занял прежнее место.
— Молоть все одно надо... пока не пришел немец... — бурчит, глядя недружелюбно из-под косматых бровей, — отнимет зерно... муку легче сховать.
Над хатами рыскают «мессершмитты». Плывут косяки «юнкерсов». Слышен тяжелый грохот разрывов. В трехстах шагах стоят орудия. На ОП пусто и безлюдно. Расчеты в укрытиях. Вместо брустверов над ячейками — бугры сырой, вынутой из глубины, глины.
Остановка
Прибыл капитан Рахний из штаба артиллерии 15-го СК в сопровождении капитана Значенко. В руках новая карта. Капитан Рахний озадачен настроением орудийных номеров. Ответы явно не удовлетворяют его. Перед тем, как покинуть позиции, капитан обратился ко мне. Что можно сказать о положении? А в настроении людей я не находил ничего особенного... Снаряды не доставляются, горючее тоже... Обещание подвезти похоже на ложь.
Капитан шагал к мельнице. Я просил разрешения остаться и, не получив ответа, пошел вслед за ним.
Люди взвода управления представлялись по очереди. Рахний спросил Варавина:
— ...ваша батарея готова к бою?.. Что вы скажете о противнике... о своих частях?
— ...после занятия Нежина противник продолжал продвигаться в южном направлении, наши части отходят, — командир батареи отвечал общими фразами.
— ...как так? — Рахний обратился к Значенко. — Ваш полк ведет огонь, а шестая батарея не имеет никакого понятия... Отсутствие снарядов не дает права сидеть сложа руки...
— Товарищ капитан, шестая батарея заняла позиции, оборудуется, ведет разведку, — осторожно возразил капитан Значенко.
— ...почему неравномерно распределяются боеприпасы? Разве нельзя взять в первом дивизионе?... Почему не пополнен НЗ?
— ...командир полка приказал сосредоточить боеприпасы недостающих калибров в одном подразделении... Все стосемимиллиметровые снаряды направляются в первую и [248] вторую батареи... стодвадцатидвухмиллиметровые... в четвертую. Две стосеми — и одна стодвадцатидвухмиллиметровая батареи без снарядов... Только третий дивизион ведет огонь... у нас осталось не более двух боекомплектов... По состоянию на вчерашний вечер первый дивизион имел около семисот стосемимиллиметровых выстрелов... Командиры в таких условиях неподельчивы... А шестая батарея... одна из двух, что задержали немцев на черниговской дороге у Анисова в день прорыва... Знаете, какую сыграло это роль!
— Да, конечно... Но батарея... бездействует... сейчас, когда все части стремятся любой ценой остановить врага.
— Товарищ капитан, я возражаю, — более решительно заговорил Значенко, — наши подразделения выполняют боевые задачи... кто имеет боеприпасы, ведет огонь... другие готовы вступить в бой.
— Вопросы обеспечения нужно решать исходя из существующих возможностей... Это непорядок! НЗ укомплектуйте. Чем занят ваш взвод управления? — Рахний спросил Варавина.
— ...ведет наблюдение...
— ...вот, пожалуйста... вместо того, чтобы организовать живую разведку, совершенно необходимую в вашем положении. А оно крайне сложно, товарищи командиры... Немцы ввели в бой крупные силы, вышли на рубеж Крапивное... Хвылевка... Лукьяновка. Наши части, ослабленные в боях за Чернигов, вынуждены отходить... Связь нарушилась... каждое подразделение сейчас на счету... каждое орудие ведет огонь. Командование требует собранности, организованности, бдительности. — Капитан стал говорить об упадке духа в частях, которые отходили с севера. — Командир корпуса посетил позиции третьего дивизиона. В районе Лукьяновка — Погребец батареи рассеяли колонну немцев, дважды принуждали аэростат к снижению. — Капитан умолк, открыл планшетку. — Первая и вторая батареи первого дивизиона с открытых позиций отражают атаки пехоты. Молодцами показали себя лейтенант Сотенский, старший на второй батарее, младший лейтенант Зайцев... на первой. Старший лейтенант Плешаков... командир первого дивизиона, старший лейтенант Чикало и политрук Кравченко, лейтенанты Горохов и Линев, старший лейтенант Полоухин, начальник штаба дивизиона, отрезанные на своих наблюдательных пунктах, двое суток действовали в тылу врага и вернулись к своим подразделениям. Ваши товарищи дерутся, а вы сидите у пустых зарядных ящиков и не интересуетесь... нехорошо! Принимайтесь за дело, товарищ [249] младший лейтенант, — Рахний направился к машине.
Капитан Значенко проводил представителя штаба и вернулся к мельнице.
— ...ставьте задачу командиру взвода управления, — сказал он командиру батареи, — пусть отправляется... установить связь с батареями в районе Лукьяновки и Лустовки, переговорить с командиром первого дивизиона. Возьмите хотя бы полсотни снарядов. Выясните положение, где передний край. Товарищи командиры, я согласен... ориентироваться в обстановке трудно, перебои в обеспечении, неразбериха, распространяются разные слухи... Обратите внимание, до какой степени подавлен личный состав... Нельзя расслабляться... это временное явление... настроения начальников влияют на других... Представитель штаба прав, нужно восстановить воинский порядок, строго пресекать нарушения дисциплины.
— Товарищ капитан, разрешите доложить... рядовой состав изолирован...
— Хватит, знаю, — поднял руку начальник штаба, — у людей возникают вопросы... никаких посредников и пропагандистов... пусть обращаются к старшим... командиры взводов, вы свободны.
Орудийные номера приняли требования представителя штаба артиллерии и начальника штаба полка с открытым сердцем. Они устали. Что происходит? Снаряды не доставляются, нет горючего и продовольствия, орудия используются как макеты на полигоне. Колонны бесконечным потоком катятся на юг, войска отступают. Все более очевидными становятся признаки поражения. Почему беспрепятственно бомбят «юнкерсы»? Почему хаос? Людям не дают покоя десятки «почему»...
Но мы — военнослужащие, наш долг повиноваться во всякой обстановке. С послаблением последних дней нужно покончить! Огневые взводы 6-й батареи будут выполнять свои задачи независимо от того, есть снаряды или нет.
Стоявшие в шеренгах люди молчали. С запада летят «юнкерсы». Некоторые орудийные номера волнуются.
— Ну, ну, не отвлекаться, — успокоил Васильев. — Слушайте, что вам говорят.
«Юнкерсы» ушли дальше. Огневые взводы вернулись к своим ячейкам. [250]
Доносятся недалекие орудийные выстрелы. С наблюдательного пункта вернулся Савченко, снова собрал орудийные расчеты.
— Наши войска в тяжелом положении... нельзя этого скрывать, — Савченко стал рассказывать о прорыве частей 15-го стрелкового корпуса из Чернигова и о действиях батарей 3-го дивизиона. Беседу прервал посыльный: явиться на НП.
Оказывается, вернулся лейтенант Смольков, он был в Лукьяновке. Немецкие колонны двигаются с северо-востока на Бобровку. Южнее Лукьяновки Смольков встретил подразделения 134-й СД. Командир роты сказал, что с наступлением темноты пехота уйдет с позиций. В районе Лукьяновки действуют батареи первого дивизиона. Со снарядами туго. Прошлой ночью немцы напоролись на ОП. Сожжено десять машин. В 1-й батарее осталось по нескольку выстрелов на орудие. Старший лейтенант Полоухин снарядов не дал. 1-й дивизион меняет позиции в район хутора Криница.
Ночью приехал старший лейтенант Рева. Обстановка не изменилась, наши части продолжают отходить. 231-й КАП привлекается для прикрытия штаба 15-го СК и поступает в непосредственное подчинение начальника штаба. Район ОП 6-й батареи — Яблоновка. Готовность к открытию огня — 9.00. Маршрут: Лосиновка — Галица — Белоречица — хутор Нечволодовщина — Рудовка — Терновщина — Яблоновка.
На дороге ни на минуту не останавливается движение. В тучах пыли 122-миллиметровые пушки. 4-я батарея. Шла заправка баков. «Стой!».
Васильев переговорил с воентехником службы ГСМ. Горючего хватит на полную заправку. Подошел лейтенант Григорьев.
— Далеко направляется шестая батарея?
— Наверное, в одну сторону с четвертой, — ответил Васильев.
— На Яблоновку?
— Да... ближе к начальству... в распоряжение штаба корпуса, — уточнил Васильев.
— Значит, нам по пути, — Григорьев умолк. Васильев направился к машине. Стоит рядом, брошена, капот, дверцы — открыты, валяются подушки сидений. В ряду с сожженными еще две-три брошенных — неисправные.
— Что вы скажете? — сокрушался Васильев. [251]
— Ужасающее зрелище, — Григорьев закурил, — рухнула оборона...
— Да, — согласился Васильев, — отступали на Припять... к Днепру... такой неразберихи... еще не было... продолжается столько дней...
— Отступление... несомненно... почему в южном направлении... по одной дороге? — спросил Григорьев.
— Можно мириться с отступлением, если бы снаряды... где свои... противник?
— Артснабженцы привезли последним нам... осталось полторы-две сотни...
— У нас... ноль...
— А НЗ?
— Варавин начал расходовать... мы докончили...
— Так вы все время в походном положении?
— Ничуть... разворачиваемся, занимаем ОП.
— Без снарядов?
— Да... расчеты роют стрелковые ячейки... для прикрытия орудий... два ручных пулемета... четыре десятка карабинов... половина того, что положено по штату пехотной роты.
— Настроение как?
— А... — Васильев махнул рукой, — орудийный номер должен видеть смысл в том, что он делает... что я могу им сказать?
— У вас?
— Начальство зачастило... только проводили начальника артиллерии, Иванюк опять подал команду «Стой!»... Приехал командир корпуса генерал-майор артиллерии Москаленко...
Подошли командиры орудий. Заправка закончилась. «По местам!». Начал накрапывать дождь.
Отход продолжается
Колонна катится без остановки. Дождь прибил пыль, в отсветах пламени горящих машин поблескивают лужи на обочине. Южнее Галицы полыхает пожар. Я считал, горят хаты, но оказалось, военный транспорт, не менее полусотни машин.
15-го сентября. К утру дождь перестал. Вслед за машиной командира батареи огневые взводы оставили грейдерную дорогу. В стороне на расстоянии 3–4-х километров — село. Владимир-Девичье. В центре — площадь, поросшая бурьяном, ближе к забору — колодец. Ни людей, ни машин. [252]
— Стой... глуши моторы... привал.
Село только просыпалось. Поют петухи. Васильев делал разминку перед радиатором, орудийные номера черпали воду, умывались.
Площадь тотчас наполнилась народом. Скрипели калитки... Женщины угощали орудийных номеров хлебом, молоком.
— Фашисты придут, — хором говорили жители, — наши отступают...
— Войска выполняют свои задачи, не волнуйтесь, — успокаивал Васильев.
Жители встревожены. Немецкое наступление неудержимо катится на восток. Чернигов, Нежин, Конотоп уже за линией фронта.
Васильев стал объяснять обстановку, упомянул оборону на Днепре, неудачную попытку противника овладеть Киевом. Жители слушали с недоверием.
— Придут фашисты, — с горечью говорила девушка, ведром которой я пользовался, — вы отступаете...
— Это передислокация... переброска войск с одного направления на другое, — Васильев протянул руку к девушке.
Она воскликнула: — Переброска... целую неделю... бросаете нас на милость немцам... горе... что будет, когда немцы придут?
Васильев, пораженный красотой и искренностью девушки, запнулся.
— Я надеюсь, они не сделают этого, — серьезно сказал он.
— Не сделают... чего?.. Не придут?.. Или минуют наше село? — печально спросила девушка. Ее глаза наполнились слезами.
— По местам!
Передо мной возникли другие глаза. И зачем Варавин остановился у этого колодца? Владимир-Девичье! Еще одно село... Сколько я видел таких сцен?.. Колонна остановилась, бегут жители... Одни спрашивают, другие хранят молчание. Эти знают наперед все, что мы можем сказать в утешение.
Расчеты возвратились к своим местам. Улыбка на лице девушки угасла. Орудия двинулись вдоль улицы, провожаемые горестными взглядами.
Я не видел прежде во встречном взгляде столько глубоких, откровенных и противоречивых чувств: радость и печаль, обида, просьба и обвинение. Слова красивой девушки не выходили из головы, я понял — она обвиняла... решительно [253] и убежденно, без всякого права на оправдание. Обвинения ложились на всех... Девушку не интересовал ни я, ни Васильев, ни орудийные номера. В ее представлении мы все являем собой воина — безликую частицу огромной военной машины, воплощаем силы вооруженного мужчины, призванного испокон веков стоять лицом к врагу и защищать ее до последнего дыхания. Но воин уходил на виду у всех. Никакие слова не в состоянии изменить горькую сущность этого факта. Пропадала девичья надежда на завтрашний день, не тот, что рождается всякий раз с восходом солнца, а другой — тот, который вытекал из вчерашнего дня, из всех прожитых лет. Девушка спрашивала: что будет? Это не вопрос, а жалоба. Она осталась со своим ведром у колодца. Мою душу томила боль. Я чувствовал свою вину перед девушкой, всеми людьми на площади и перед их жилищами.
Снова гул, грохот, пламя... прилетели «юнкерсы». Движение остановилось. Машины, тягачи, орудия стоят вплотную одно к другому. Бесконечная колонна заняла все обозримое пространство.
Уже не слышно команд, когда являются «юнкерсы». Произвол. Никакой дисциплины. Машина впереди остановилась, прекращают движение остальные. Шоферы бегут, сломя голову, кто куда в поисках укрытий.
Люди огневых взводов не составляли исключения. Не хотелось мириться с этим. В укрытиях расчеты должны стрелять по самолетам.
— Есть ли смысл настаивать?.. Никто не стреляет... — ответил Васильев.
Начался налет. Приехал Варавин. Укрывшись, он проводил взглядом убегавших людей. Я просил разъяснений, как должны вести себя расчеты.
— На ваше усмотрение... укрытия занимать под руководством командиров орудий и стрелять по самолетам, — последовал ответ.
Началась бомбежка. Один расчет отстал, смешался с людьми из ближних машин. Васильев начал собирать, подавал команды. Не тут-то было. Отовсюду раздавались выкрики, брань: довели до чего людей... начальник... докомандовались... ребята, не слушайтесь... пошлите его подальше... наводит фрица на нас...
Я не верил своим ушам. Рядовые препятствовали командиру выполнять его обязанности?! Ни у Васильева, ни [254] у меня не было ни малейшего сомнения в необходимости соблюдать дисциплину. Всякий уважающий себя командир не должен уклоняться от своих обязанностей.
К черту «юнкерсов»! Собрать всех людей до последнего, немедленно построить! Кто этот человек, подстрекавший других к неповиновению?
И вот стоят они, неряшливо одетые, с предметами командирской экипировки, одутловатые шоферы и рядовые из тыловых служб. Одиннадцать человек. Оскорбили лейтенанта! Кто посмел?
Боязливо переминаясь, они мычат что-то нечленораздельное. Пилот, заметив скопление, перевернул «юнкерс» на крыло и устремился вниз. В лицо ударяют разбрызганные очередью комья земли, дохнула упругая волна двигателя, «юнкерс» взмыл в небо.
Люди кричат, в ужасе втянув головы в плечи. «Юнкерс» снова бросился в пике. Люди дрожат, ложатся на землю. Нет! Никто не двинется с места, пока не найден человек, виновный в преступлении, даже если «юнкерс» врежется тут в землю!
— Товарищи лейтенанты!.. Он погорячился, сболтнул лишнее... простите... — все галдели разом.
Взвихрилась пыль, «Юнкерс» вогнал новую очередь.
— ...погибать всем из-за одного... сознайся, ребята, побьет ведь пас, — кричат они друг другу.
Лица сделались зелеными. С высоты валится «юнкерс», пилот нажал гашетки, и два выталкивают третьего.
— Он, товарищи командиры! — истошно вопят они от страха и боли в ушах, причиняемой диким воем сирены.
С ненавистью они глядят на человека, которого скрывали. Тот дрожит всем телом, не разглядеть ни лица, ни фигуры.
— Так-с, — Васильев повернул его лицом к остальным. — Слушай мои команды!.. Разобрать оружие... мигом... к огневым взводам... стрелять по самолетам... марш!
Люди бегут врассыпную, ложатся. «Юнкерс» прошел над головами.
— Стрелять... всем! — кричит Васильев. У одного нет оружия, у другого — подсумка.
— Камнями бросай... черт возьми...
Виновник инцидента, шофер старшего, возраста, в ужасе лепечет что-то, захлебывается. Животный страх сковывал его рассудок и тело. Он знает, как поступают с подстрекателями и паникерами?
— Вперед! — сказал ему Васильев. [255]
— ...отпустите меня... клянусь… никогда в жизни... ребята, братцы, выручайте, не дайте погибнуть.
«Братцы» по команде командиров орудий дружно пуляли в небо.
Шофер ошалело вертит головой, хватается за гусеницу, глядя на «юнкерсов» и на Васильева, не в силах прервать бессвязный поток раскаяния.
«Юнкерсы», наконец, улетели. Крупное лицо шофера конвульсивно дергалось, он трет кулаками маленькие табачные глаза и без удержу говорит... говорит. Ну и вид, гимнастерка собрана сзади, как у старухи, в две складки, одна на другую, командирский ремень.
Командиры орудий собрали всех, кто слушал подстрекателя и был свидетелем вызванной им сцены. От наглости этих молодчиков не осталось и следа. Ретиво бегут вместе с расчетами, становятся в строй. С оружием, воротники наглухо, затянуты пояса.
Виновник происшествия громко повторяет все, что «сболтнул» в начале налета. Васильев выдержал паузу и говорит о мерах, предусмотренных воинскими законами для тех, кто склоняет военнослужащих к неповиновению. Инцидент исчерпан. «По местам!»
Шведские могилы
Движение с каждым часом становилось оживленней. За Лосиновкой в основное русло с запада и востока вливались новые потоки.
Тут уже происходили сцены, свидетельствовавшие об упадке духа и о дезорганизации. Командиры не выполняли свои обязанности. Некоторые старались уравняться с рядовыми: убегали пораньше в укрытия, проходили мимо раненых, не пресекали беспорядков.
16-го сентября колонна 2-го дивизиона вошла в Яблоновку. Было 14 часов. Ни проехать, ни пройти. Улицу из конца в конец запрудили машины. Поиски объездов длились долго. Наконец, колонна тронулась в обход и остановилась в зарослях юго-восточнее села.
— Обстановка усложняется, — сказал командир дивизиона. — Сведения разноречивы... одни говорят, что наши части на северном участке фронта удерживают рубеж Лосиновка... Згуровка, другие — что оборона прорвана. Противник из района Козельца продолжает двигаться на юг... [256]
Наш полк, согласно приказанию командира пятнадцатого СК генерал-майора артиллерии Москаленко, выведен из резерва и направляется для поддержки сто тридцать четвертой СД. Ее части сохраняли боеспособность и отдельными подразделениями продолжают действовать в районе Серебровка... Лукьяновка. К исходу шестнадцатого сентября они отойдут на рубеж Туровка... Сергеевка... Крутояровка. Линии фронта не существует. В ряде мест немцы вклинились, движение колонн парализовано. Второй дивизион имеет задачу установить связь с подразделениями пехоты, которые действуют в районе Крутояровка... Белошапка, обеспечить прикрытие узла дорог у Яблоновки...
4-я и 5-я батареи занимали закрытые позиции в районе Бубновщнны. Наблюдательные пункты — развилка дорог западнее Крутояровки. Задача 6-й батареи — прикрыть дорогу южнее хутора Козин, которая вела к Яблоновке, а также подступы к позициям других батарей. В 4-й батарее имелось всего четверть БК. Если боеприпасы подвезены не будут, задачи приказано выполнять стрелковым оружием. КП 2-го дивизиона и командира полка — у Яблоновки, высота с геометрической точкой 139,9. Связь через посыльных.
В заключение командир дивизиона сказал:
— Сведения о подразделениях сто тридцать четвертой СД будут уточнены штабом дивизиона в ближайшее время. Извещаю также, что обеспечение горючим и боеприпасами с этого дня возлагается целиком на командиров батарей... необходимо самим принять меры. Инженерное оборудование... по усмотрению командиров батарей. Готовность к открытию огня... девятнадцать ноль.
Дороги забиты сгоревшими в брошенными машинами. 6-я батарея миновала Белошапку, двинулась по полю и, преодолев заболоченную лощину, вошла в хутор Козин. Позиции 2-го огневого взвода — западная окраина хутора, 1-го — курган на юго-востоке.
Впереди стволов — Яблоновка, узел дорог. Со всех сторон ползут колонны. Начался очередной налет.
Васильев ушел к своему орудию. 1-й огневой взвод оборудовал ячейки на северо-западных склонах кургана, взвод управления — на юго-восточных.
Грохот бомбежки затих. Стали слышны звуки артиллерийской стрельбы. Снаряды рвались на север от Яблоновки.
Подошли Варавин, Савченко и Смольков.
— Наши это или немецкие? — спросил Савченко, прислушиваясь к разрывам снарядов. [257]
— Кто знает... — ответил Смольков. — Сам черт голову сломит. Наши колонны, рядом... немецкие... вот, смотрите, — он указал на восток, где параллельно двигались две колонны, — вот то... наша.
Втроем они стоят возле кучи сгруженных приборов, наблюдают в бинокли. Приехали командир полка, комиссар. После осмотра позиции комиссар ушел во 2-й огневой взвод. Командир полка стал говорить о положении.
— Товарищи командиры, нужно ожидать появления танков... вам известно?
Варавин болезненно поморщился, промолчал.
— ...нет снарядов... знаю... но воин должен сражаться тем оружием, которое имеет... Части пятнадцатого стрелкового корпуса располагают необходимыми силами для обороны на рубеже Яблоновка... прояснится обстановка, поступят боеприпасы. Соберите бутылки у населения, наполните бензином. Обучите метанию. Оборудовать позиции со всей тщательности), обороняться, не оглядываясь по сторонам.
Командир полка умолк и долго смотрел на людей, рывших окопы. Потом все направились на НП. Оборудованная наполовину траншея огибала серую гранитную глыбу. Майор Соловьев взглянул на карту.
— ...Мы у шведских могил... Этот камень... надгробие. Прекратить работы... не следует нарушать покой усопших... перенесите траншею.
Телефонист очистил поверхность. На сером замшелом камне сохранилась насечка — крест, следы надписи старославянской вязью. Дальше другие камни выступали из-под земли. Кто похоронен под ними? Трабанты Карла XII? Гвардейцы императора Петра? Казаки, сложившие в жаркой сече свои головы?
Пронеслись «мессершмитты», обстреляли курган. Командир полка подал команду укрыться, опустился в траншею. Люди взялись за оружие.
Никто не нарушал покой древнего воинского кладбища.
8 этом я убедился два года спустя, день в день — 16-го сентября 1943 года. Дороги войны снова привели меня на склоны кургана «Шведские могилы».
Колесо военной судьбы вращалось вспять. Немецкие войска после провала операции «Цитадель» поспешно отходили к Днепру, оставляя позади дым пожарищ. Соединения 40-й армии Воронежского фронта энергично преследовали [258] противника. 1850-й ИПТАП{26} 32-й ОИПТАБр РВИ, командиром которого я состоял, поддерживал 309-ю СД. После форсирования реки Удай и освобождения Пирятина пехота продолжала наступление в направлении Яблоновки.
В селах царило радостное возбуждение. Население о восторгом встречало первый день своего освобождения. Слышались приветствия, букеты цветов украшали щиты орудий, броню тягачей. Солдат был желанным гостем в каждом доме.
В Пирятине 1850-й ИПТАП получил задачу выдвинуться на рубеж станции Давыдовка и обеспечить с открытых огневых позиций растянутый фланг наших частей.
Две батареи 1850-го ИПТАП двинулись в район позиций, остальные вместе со штабной батареей повернули вслед за моей машиной в Давыдовку. За обочинами там и сям в бурьяне — кучи ржавого хлама: остовы машин, тягачи, орудия, сожженные «юнкерсами» в сентябрьские дни 1941-го года.
На площади, окруженной пышными кленами, собралось все население Давыдовки, чтобы приветствовать первых вошедших в село воинов. Командный пункт командира полка обосновался в восточной части площади. У забора приткнулись командирские «виллисы» и бронетранспортеры. Работала радиостанция, поддерживавшая связь с командирами батарей. Во дворе хозяйка накрывала стол с помощью повара Сазонова и ординарцев — Павлова и Пирогова.
Явился начальник штаба полка капитан Кулемин с радиограммой — немцы перешли в контратаку, пехота отходит. Отставить обед!
Спустя десять минут мой «виллис» подъезжал к небольшому кургану в стороне от дороги, которая ведет на Бубновщину и Яблоновку. КНП 1850-го ИПТАП. На склонах рвались немецкие снаряды. С недалеких ОП вели ответный огонь орудия 2-й батареи. Шел бой.
Когда грохот затих, явился старший лейтенант Лещенко — помощник начальника штаба полка — и представил карту с данными о противнике. В глаза бросилась надпись под треугольником КНП: курган «Шведские могилы». Я огляделся, в бурьяне на гранитном камне пятнистый полуистертый барельеф.
Моя стереотруба стояла в том самом месте, где стереотруба [259] Варавина. Под могильным камнем кучей лежали позеленевшие винтовочные гильзы, оставленные кем-то из взвода управления 6-й батареи.
От лица солдат 1941-го года
Вечерело. Майор Соловьев уехал. Варавин опустился на бруствер.
— Товарищи командиры! Если вдуматься, то нет ничего особенного в нашем положении... Вы понимаете? Пока подадут боеприпасы, мы должны оборонять позиции... Все ли сделано для этого? Знают командиры орудий свои секторы? Инженерные работы продолжать. Смольков! Поезжайте на НП дивизиона... ищите пехоту... три часа. Все.
...Я знаю состояние человека, который взял на себя труд говорить о сентябрьских днях 1941-го года. Его язык бессилен, ибо слова обрисуют лишь контуры событий, напоминающие то, что происходило в действительности, не более чем плоская канава, поросшая бурьяном, — траншею полного профиля.
...Идут бесконечно колонны... Ложится бугром выброшенный из щели орудийным номером грунт... падает в отвесном пике «юнкерс»... грохочет, сотрясая землю, разрыв... тяжелый удушливый запах воронки... свист пуль...
У многих читателей складывается обо всем этом плоское, одномерное представление. Ни в душе, ни в мыслях не остается следов. Люди послевоенного поколения воспринимают войну «о стороны и не способны понять даже то немногое, о чем говорится в книгах или в кинофильмах, если не находят сравнений с явлениями повседневной жизни. Они не чувствуют ужас орудийного номера, переживаемый всякий раз с одинаковой силой, когда опускается с леденящим воем снаряд. Им неведомо свойство человеческой натуры, создающее у многих людей впечатление, будто пикирующий «юнкерс» непременно попадет в щель, что грохот разрывов поражает не только слух, но все человеческое существо, что надрывный крик раненого исходит не от кого-то, а из его собственной груди, и что осколок, вонзившийся в тело, вызывает непередаваемую никакими сравнениями невообразимую боль... Они не имеют ни малейшего представления о самоотрешенности воина, бегущего в атаку, и не знают, что такое паника. Им неизвестно духовное [260] и физическое состояние во время обстрела и течение мыслей того, кто подвергается десяти бомбежкам за день. Они не знают безмерной власти воинской дисциплины, побуждающей военного человека жертвовать жизнью. Они не испытали страх — не житейский, нет, не то пугливое чувство, заставляющее отпрянуть, заслониться руками. Нет! Речь идет о психике воина, мужественного человека, о состоянии души, которое вызвано присутствием смерти, когда она изо дня в день, из месяца в месяц хозяйничает на одном с ним пространстве и уносит по своему непостижимому выбору близких ему людей, то одного, то другого.
Для солдата сама собой разумеется та истина, что обслуживание оружия, стрельба и все в совокупности, что делает на позициях и наблюдательных пунктах артиллерист или пехотинец в траншее, не имеет ничего общего с производственной деятельностью людей. Солдат повинуется присяге, иными словами, делает дело, которое требует полного подчинения личности понятию долга, он действует в условиях, лишенных какой-либо меры и ритма. Состояние покоя внезапно сменяется колоссальным напряжением. Прилив духа возносит его в заоблачную высь, в одно мгновение он испытывает столько, сколько иные люди за всю свою жизнь.
Особый характер сохраняют отношения к службе, к товарищам и старшим. Все несет на себе печать общности, которая сближает людей перед лицом смерти.
Каждый день — испытания, но воин не получал возмещения ресурсов — физических и духовных — сообразно с тем, как их расходовал. И в то же время требования повышались на унылом, безрадостном фоне.
Когда орудийный номер занимал свое место, в поисках опоры он обращался к собственному самосознанию. Те, кто обладал силой духа, никогда не расставались с надеждой на лучшее будущее и в этом находили поддержку.
Вот почему обязанности орудийных номеров, невесть какие сложные, в атмосфере тех дней ложились жерновным камнем на плечи. Но в большинстве своем они добросовестно делали свое дело, отодвинув прочь все личное. В моей душе и — я уверен — у всех, кто участвовал в боях тех дней, никогда не изгладится чувство признательности к нашим товарищам, начальникам и подчиненным. Они проявляли величайшую выдержку и терпение — качества, всегда свойственные русскому воину, они жертвовали жизнью во имя правого дела.
«Что ж... обыкновенные люди, — скажут читатели, — [261] подчинялись требованиям времени и выполняли то, что приказано... поется же в песне... «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой».
Нет... это лживая песня. В природе обыкновенных людей вообще не существует. Каждый живет своими чувствами, мыслями, своей судьбой. В особенности — на поле боя.
Воин нес службу, отдавал все свои силы общему делу. В такой же мере, как дисциплина, орудийных номеров 6-й батареи связывало сознание того, что они шли стопами отцов, сохраняя солдатскую верность слову присяги. Они пели их песни, шагали в ритме их маршей, говорили их речью и превыше всего на свете чтили их идеалы.
Воины 6-й батареи считали себя преемниками того мира, который существовал тысячу лет и был обновлен преобразующим дыханием революции, трудом и кровью предшествующих поколений, и не желали быть никем иным.
Воины 6-й батареи не позволяли себе упреждающих жестов и не выказывали намерений относить себя к сонму героев. Героизм — явление, свойственное войне. Герой-топограф был одним из их числа. Они знали о его подвиге и знали, что далеко не каждый несет в груди его бестрепетное сердце — сердце человека, который отдал жизнь, повинуясь зову чистой солдатской совести.
Воины тех дней совершали великие подвиги, они закрыли грудью не амбразуры, но всю ширь земную и гибли в безвестии во имя грядущих побед.
Окружение
В темноте пылают машины. Тянет гарью. Чьи-то орудия ведут огонь. Со всех сторон полыхают зарева.
Варавин закончил осмотр позиции и направлялся на НП. Я провожал его, когда вернулся лейтенант Смольков. Вести малоутешительные. В районе Сергеевки, села, лежавшего в 12–15 километрах, автомобиль Смолькова обстреляли немецкие бронетранспортеры. Спасаясь от преследования, Смольков неожиданно попал на КП полка. Из должностных лиц нашел только лейтенанта Кобца. Сведений о пехоте тот не имел. Командир полка, начальник штаба и другие командиры находились в боевых порядках подразделений. Лейтенант Кобец сказал, что батареи 3-го дивизиона вели огонь по немецким колоннам в районе Гнилицы, урочище Селецкие Левады. [262]
В десяти километрах северо-западнее Яблоновки Смольков встретил отдельные группы нашей пехоты разных частей и ни одного пехотинца из 134-й стрелковой дивизии. Смольков заехал в штаб дивизиона. Старший лейтенант Юшко подтвердил задачу 6-й батарее и приказал передать: вести разведку в радиусе 7–8 километров. Штабу дивизиона известно о замечаниях, сделанных капитаном Рахнием.
Варавин отправил Смолькова обратно, он обязан найти подразделения 134-й СД.
— Где пехота? — спрашивал Варавин. — Мы остаемся островитянами, отрезанными наводнением от прочей суши.
В 24.00 старший лейтенант Юшко объявил отбой. Двигаться дальше на села Белошапки и Бубновщина. Завтра к 10.00 прибыть в Линовицу. У железнодорожного переезда получить новую задачу.
По обочинам дороги — остовы машин. Те, что подожжены днем, светятся в темноте красными пятнами. Бредут толпами люди. Направление — на юг.
На переезде остановка. У всех на языке зловещее слово «окружение». Кто произнес его первым? В поле на северной стороне железнодорожной насыпи толпятся люди. «Окружение...», «окружение».
17-е сентября. Рассвет. Со всех сторон тянет дымом и вонью горящей резины и металла. Вдоль дороги полоса шириной в полкилометра сплошь уставлена брошенными машинами.
Люди орудийных расчетов сидят в полудреме на станинах, иные слоняются от орудия к орудию. Меня поражает перемена в поведении. Когда это произошло? Уже нет нужды ни уговаривать, ни спешивать. Никто не спал, ни на ходу, ни на остановке.
Под насыпью — полураскиданная куча шпал. Капитан Значенко вызвал командира батареи, замполита, кажется, там находятся старший лейтенант Рева, Юшко, Устимович, Миронов.
Варавина нет и нет. Что делать? Я жду уже полчаса. Тягачи расходуют топливо неравномерно. Нужно заправлять либо перераспределить остатки того, что имеется в баках.
Подошел Васильев, молча опустился на гусеницу. Следом — Орлов и другие командиры орудий. По какому поводу?
— Товарищ лейтенант... разрешите доложить, солярка [263] в баке кончается, — Орлов умолк, явно не закончив фразу. Подождем командира батареи.
— Товарищ лейтенант... люди спрашивают... обстановку... не понятно, — начал командир 4-го орудия, — и опять... сколько обещали... снаряды... а теперь и не вспоминает никто... Что же будет?
— Снаряды доставляют артснабженцы, товарищ сержант, а сведения о противнике, — Васильев задумался, — это обязанность штаба... получим разведсводку, я скажу...
— ...трое суток не евши, — продолжал командир орудия, — что с кухней?
— Кто знает? — Васильев сослался на бомбежки. — Придет командир батареи... выясню...
— Товарищ лейтенант... оно, конечно, не до еды... не поймешь, что творится, — снова Орлов, — да ведь от голода живот подводит...
— Едут ж едут, — снова командир 4-го орудия, — а куда?
— Товарищ лейтенант, — заговорил молчавший Дорошенко, — болтают, что немцы зашли в тыл... перерезали все дороги, — выдержка сержанта, по-видимому, объяснялась опытом службы в 92-м ОАД.
— Говорите прямо, — Васильев терял терпение, — я не затыкаю уши и слышал, о чем толкуют люди.
— Заколдованный круг, — Орлов оглядел сержантов, — никто не знает, отделываются обещаниями... — и снова о бомбардировке, окружении, неразберихе.
Всякий военнослужащий имеет право обращаться к начальнику за разъяснением. Командиры орудий вместо ответов по существу слышали лишь обещания, слова о том, что должно быть. Доверие в огневых взводах нарушилось. Старший на батарее не в состоянии объяснить обстановку. Это необходимо! Командиры орудий сомневаются в целесообразности требований, которые их принуждают предъявлять к орудийным номерам.
— Товарищи сержанты... поговорили... и хватит, — Васильев поднялся. — Мы умели выполнять осмысленные приказания... ну, а... действовать... так... без всяких раздумий... во много крат тяжелее... Я понимаю вас... но дисциплину необходимо соблюдать во всякой обстановке... такой, как вчера... сегодня... и похуже... никаких послаблений... мы военнослужащие... по местам!
Прошло четверть часа. Вернулся Варавин.
— Товарищи командиры... обстановка изменяется... Начальник штаба полка сообщил, что немцы прорвались на флангах и пытаются окружить наши войска... точнее, ту [264] группировку, что сражалась под Черниговом и в районе Киева. Подробности пока не известны. Приказано двигаться в южном направлении. Начальник штаба полка сказал, что задачи будут уточняться... Наш полк остается в непосредственном подчинении начальника артиллерии пятнадцатого стрелкового корпуса...
Относительно боеприпасов ничего нового. Обеспечение горючим возлагается на подразделения. Чтобы облегчить снабжение, дальше двигаться побатарейно. Маршрут: Линовица — Маклаки — Кроты — Курбитцы — Леляки — Карлинцы — Пирятин — южная окраина по дороге на село Запорожская Круча.
— ...Я вас встречу... — Варавин поднял голову.
Летят «юнкерсы». «В укрытие!». Началась бомбежка. Рядом с 4-м орудием остановился легковой автомобиль — эмка.
— ...какого полка? — спросил подполковник, открыв дверцу...
— Двести тридцать первого КАП!
Ответ Варавина привел подполковника в гневное изумление. Он поспешно вышел из эмки.
— Как?! — подполковник не обращал внимания на «юнкерсов». — Двести тридцать первый КАП должен находиться на огневых позициях... совершенно в другом месте! Да знаете ли вы, что это значит? Где командир полка?
Подполковник захлопнул с силой дверцу.
Много лет спустя я встретился с полковником в отставке Соловьевым и узнал то, о чем не сказал подполковник. Еще 13-го сентября артиллерийским частям, сохранившим боеспособность, было приказано сосредоточиться в районе Лохвицы, где предполагалось создать крупную артиллерийскую группировку. На железнодорожных путях, которые вели к сахарному заводу, по словам полковника Соловьева, были поданы эшелоны со снарядами. На рубеже севернее Лохвицы вплоть до 15-го сентября существовала возможность задержать передовые части 3-й танковой дивизии противника и обеспечить нашим войскам условия для отступления на восток. От Нежина Лохвица и Пирятин на одном удалении. [265]
Налет закончился. Я просил командира батареи указать пункт встречи по возможности точнее. До Пирятина около 50 километров.
Варавин в недоумении огляделся. Мне казалось, обстановка требует постоянных контактов. Что делать, если, предположим, встреча в Кротах или Леляках не состоится? Ждать? Как долго?
— ...не могу обещать, — развел руками Варавин. — Ждать не более получаса... и двигаться... двигаться. Оба вы, товарищи лейтенанты, помните... на вас ложится огромная ответственность... не останавливайтесь... не угодите под бомбы... надеюсь, вы справитесь...
Мы «оба» тоже питали надежды на это, не особенно, впрочем, твердые.
— Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить... горючего во втором огневом взводе на тридцать-тридцать пять километров, — сказал Васильев.
Варавин, зная склонности шоферов ловчить, потребовал точных сведений. Но вторая и третья проверки не изменили уровня горючего в баках. Орудия могли покрыть не более того расстояния, которое назвал Васильев.
Появились «юнкерсы». Начался очередной налет.
— Вот что, товарищи лейтенанты, — Варавин стряхнул с плеч землю. — Я полагал, что вы лучше запомнили посещение капитана Рахния... Но вы хотите задавать вопросы... будто я скрываю от вас запасы... не обольщайтесь... у меня ничего нет... По пути осматривайте брошенные машины, забирайте все, что найдете. Понятно?
— ...до этой остановки орудия буксировали тягачи, а дальше что же... тащить по-бурлацки?.. — спросил Васильев.
— Ну вот, — невесело улыбнулся Варавин, — сравнение вполне отражает суть дела. На Пирятин. Все по местам!
Движение продолжается с большим трудом. Разбитые, горящие машины сплошь загромождают дорогу. Слева вплотную подступает болото.
В деревне Кроты, в поисках объездов, я попал в тупик. Осталось только одно — через овраг. Тягач второго орудия потерял на крутизне управление, подмял человека и едва не опрокинулся.
В небе «юнкерсы». Люди уже почти свыклись с ними. Пугают не столько бомбы, сколько то, что на остановках приходится глушить двигатели. Горючее будто испарялось [266] из баков литр за литром. Я не мог заметить ни машин, ни орудий нашего полка.
После очередного налета тягач 2-го орудия остановился. Двигатель заглох. В баке пусто. Дорошенко прилег на гусенице. Водитель остался в кабине.
Двигаться огневые взводы не могли. Васильев собрал полусонных людей, образовалось три группы.
— На пути столько машин, брошенные... не все же с пустыми баками, — он отправлял людей на поиски горючего, — возвращайтесь в срок...
Орудия стоят четверть часа, еще и еще столько же. Безветрие. Нещадно жжет солнце. Ни дерева, ни кустика.
Минул срок, назначенный Васильевым, но ни одна группа не возвратилась. Все, кто остался, укрылись в тени под станинами. Мимо непрерывно двигалась колонна.
Прошел час, другой. Движение замедлялось. Скоро дорога опустела. Лишь изредка проезжали, не останавливаясь, одиночные машины.
Медленно тянется время. Вернулась группа сержанта Смолина. За станицей Давыдовка обнаружена цистерна с керосином. Смолин принес ведро.
— Нужна солярка... на обмен взял керосин что ли, вы... техник? — спросил Васильев.
— Товарищ лейтенант, лучше керосин, чем ничего, — ответил Смолин.
Слабое дыхание ветра доносит горячий воздух неубранных полей. На бугре маячат три-четыре стога прошлогодней соломы. Васильев вернулся к 4-му орудию. Смолин дремал, прислонясь спиной к гусенице. Рядом ведро с керосином, прикрытое ветошью. Смолин встал, приподнял его, как бы взвешивая, и молча опустил обратно.
— ...столько рылся в металлоломе... и керосин... — с досадой проговорил он.
Пришел Васильев. Проводив взглядом летевшие «юнкерсы», он осторожно поднял ведро.
— Товарищ сержант, сколько керосина в цистерне? — Васильев присел на корточки, глядит в ведро.
— ...не меньше тонны...
— Тягачи есть? Заглянул в баки?
— Так точно, товарищ лейтенант... — с обидой ответил Смолин, — не пройду мимо...
— Отвечайте на вопрос, — оборвал его Васильев.
— ...Все осмотрел, до последнего... в баках, как в опрокинутом котелке.
Васильев снова обратил взгляд в ведро. Что он там [267] увидел? Отражение лица, поросшего рыжей щетиной, или перевернутый вверх колесами «юнкерс» с крестами из стаи, которая плыла в тот момент над дорогой? Смотрел Васильев долго и сосредоточенно. Потом решительно встал, поднял ведро и осторожно опустил на место.
— Я что-то придумал, — объявил он. — Мы дотянем до цистерны, если разделить остатки поровну... из двигателей возьмем автол, добавим в керосин и получим... солярку.
Смолин взглянул на Васильева.
— Да... пожалуй... я, значит, не зря тащил бадью три километра!
Спустя пять минут орудия развернулись и двинулись в обратном направлении. Целый ряд брошенных машин. Будто прошел ураган. Дверцы распахнуты, сиденья выворочены.
Тягачи, на крюках 152-миллиметровые гаубицы. И ни одного снаряда — ни в передках, ни в кузове. Приткнулась к гаубичному колесу перекошенная цистерна. Открыты заправочная горловина, сливной кран. Содержимое цистерны вытекло, но часть его осталась в углу на дне.
Водитель черпал котелком керосин и переливал в ведро. Когда оно наполнялось, Васильев добавлял автол. Орудийный номер размешивал досыльником все это, пока жидкость не принимала цвет солярки.
При смешивании происходили какие-то превращения. Но становилось очевидным, что автол растворялся в керосине под действием досыльника лишь отчасти. Как только жидкость приходила в состояние покоя, автол начинал опускаться на дно.
Орудийные номера высказывали разные мнения. Водитель первого тягача ныл: пользы не будет. Двигатели перегреются, заклинят поршни, оборвутся шатуны и т. д. Другие возражали. На малой скорости, с остановками, можно двигаться. Все готовы ехать на чем угодно, лишь бы не стоять на месте.
Заправка продолжалась, вызывая споры. Но все умолкли, когда появился Орлов. Он вместе с орудийным номером ходил за продовольствием в Давыдовку.
— Товарищ лейтенант, — кричал издали Орлов, — в Давыдовке немцы... на мотоциклах... уехали на Бубновщину...
Наступила тишина. За бугром, который лежал на севере, послышалась автоматная очередь. Спустя минуту она повторилась. По-видимому, немцы не так далеко.
Лейтенант Захаров
Баки были заполнены почти на три четверти. Вперед! Тягачи шли по старому следу. В кабину стучал Орлов. Там, где осталась цистерна, повисло облако бризантного разрыва.
Прошло несколько минут. Сквозь гул слышался нарастающий вой. Снаряд! Первый разрыв лег в стороне. По-видимому, немцы начинали пристрелку дороги.
Гребень близко, и «цель» ускользнула. Орудия перевалили через бугор. Я решил избегать открытых мест и двигался лощиной.
Скоро показались хаты. Клубилась пыль. Машина? Чья? Не лучше ли остановиться? Вдруг немцы... Среди копен удобная позиция для обороны... Стой!
Облако пыли перемещалось довольно быстро. Стал различаться силуэт... кажется, тягач, СТЗ-НАТИ-5. На крюке 122-миллиметровая гаубица.
Обнаружив засаду, тягач заскрипел гусеницами и остановился. Перекатилась пыль. Из кабины прыгнул человек в синем комбинезоне.
Захаров... Вот встреча! Неужели оп, лейтенант Захаров, курсант 14-го классного отделения 1-й батареи Сумского артиллерийского училища? Дверь в дверь — наши классы, койки стояли в одном ряду. Два года мы гоняли коней манежным галопом, в нарядах сменяли друг друга, ходили в одном строю, вместе пели песни. Захаров — звонкоголосый запевала, неизменный участник самодеятельности, комсорг, а затем старшина 1-й батареи.
Рослый, статный лейтенант остановился на полушаге. Поддернул на боку планшетку и бросился навстречу.
— Так это ты?.. Готов был встретить кого угодно, но только не из тринадцатого классного отделения! Стосемимиллиметровые пушки? Откуда и куда?
Захаров мигал мохнатыми от пыли ресницами. Розовое веселое лицо его становилось все более озабоченным. Захаров назвал свой гаубичный полк. В первом дивизионе осталось семь орудий. Мало снарядов... Захаров старший на батарее. В огневых взводах одно орудие. Гаубичный полк получил задачу занять открытые позиции в Давыдовке.
— ...оседлать дорогу и держаться до последнего снаряда... окружение... слышал?
Захаров за все время встретил из выпускников училища только лейтенанта Белокобыльского. Двадцать лет спустя, на праздновании Дня Победы в Киеве, и я встретил [269] его — полковника Белокобыльского. Мы остановились в одной гостинице, но об этом я расскажу в своем месте.
Под Луцком, на окраине села Копачевка, еще в первые дни войны мне попался на глаза курсант 14-го классного отделения Михлин, родом, помнится, из Пирятина; небольшого роста, широкоплечий, с боксерской шеей и квадратным лицом. Конная батарея, в которой он служил, двигалась в район позиций. Начался налет. Я не мог оставить свое место в строю. Михлин поднял руку. Мы издали приветствовали друг друга.
И вот еще встреча, и снова курсант 14-го классного отделения.
— В Давыдовке были немцы? Давно? Надо спешить, верно, командир батареи ждет на окраине, — заторопился Захаров.
Мы простились. Гаубица прошла и скрылась в облаке пыли. Я вернулся к машинам. Двигатели грелись, но ждать, пока они остынут, нельзя. Для поддержания топлива в пределах дизельной марки орудийный номер, стоя на крюке, взбалтывал досыльником беспрерывно горючее в баке.
От остановок, которые делались вначале, пришлось отказаться. Нужно наверстать упущенное время.
Спустя четыре часа огневые взводы 6-й батареи вошли в село Ковтуновка. Со стороны Прилук сплошным потоком катили машины. На обочинах много машин без горючего.
«Юнкерсы»! Южнее Ковтуновки началась бомбежка. Впереди — стволы 107-миллиметровых орудий. По-видимому, одна из наших батарей? Но на щитах не было знакомой эмблемы. Орудия принадлежали другой части. Я спросил лейтенанта о снарядах.
— Нет, — ответил он. — Горючего до Пирятина, может быть, хватит, а снарядов... нет. Говорят, за Пирятином есть проход на восток... Вы слышали?
Движение возобновилось, но ненадолго. За хутором Дань-ковка начался новый налет. Расчеты отбежали от орудий и залегли. Самолеты носились над скученной колонной. Рвались бомбы.
На выходе из пике «юнкерс» вдруг завалился на крыло и — в землю. Удачный выстрел! Второй самолет, сбитый за все дни с начала отхода от Чернигова.
Орудийные номера укрылись за обочиной. Никто не стрелял. Что это значит?
— Стрелять? — спросил Васильев. — На карабин осталось по три десятка патронов. Вчерашние цинки израсходованы. [270] У орудийного номера, погибшего сегодня, подсумок пустой. Нужно сдерживать, останемся без патронов...
Вечером орудия подошли к Линовице. На улицах толчея, машины, люди. Все толкуют о «юнкерсах» и танках, их нужно ждать всякую минуту.
Битый час ушел на то, чтобы выбраться из села. За обочинами в поле лежат люди, иные спят. Через 100–200 шагов остановки. Всю ночь орудия ползли такими темпами.
Рассвет открыл перед глазами печальную картину. Пространство до самого горизонта заставлено поврежденными и брошенными машинами. Перед селом Каплинцы их насчитывались тысячи.
Но и в этом оцепенелом хаосе движение не прекращалось. Машины и тягачи с орудиями ползли черепашьей скоростью, лавируя среди огня и смрада то в одну, то в другую сторону, никто не держался дороги.
Тянется бесконечная вереница пеших — преимущественно командный и начальствующий состав. Бледные, измученные лица, запыленная одежда. Много раненых, свежие и пропитанные кровью пересохшие бинты.
Серо-зелеными волнами колышутся камыши в заболоченной пойме реки Удай. К деревянному мосту ведет дамба, сплошь изрытая воронками от бомб. Пламя, дым, пыль. Дистанции — никакой, радиатор подпирает либо орудийный ствол, либо кузов машины. Сомкнутое в одно целое, чудовище, урчащее двигателями, как бы замирает, потом рывком перемещается на десяток-другой шагов и снова останавливается.
Узкий скрипучий мост остался позади. Колонна стиснута в несколько рядов. Ее больше не дергали конвульсии. Являются «юнкерсы» стаями, одна за другой. Грохочут разрывы. Самолеты рыскают над болотом. Пылают, накаляя воздух, машины.
Проходит один час, потом еще и еще. Наконец, колонна тронулась. Полкилометра — и снова ее начали дергать судороги. Так огневые взводы 6-й батареи вошли в глинистое глубокое ложе и остановились на спуске косогора. Слева — луг, впереди — мутная завеса огня, дыма. «Юнкерсы», «мессершмитты» рыскают по верхней ее кромке. [271]
В крупном масштабе
Мимо идут толпы людей. Колонна застыла на месте. То крайний, то средний ряд перемещается на пять, десять шагов. Перед радиатором машины. Весь ряд стоит, справа, слева — пламя. Я пошел со всеми, чтобы узнать состояние дороги.
До Пирятина не более километра. В толпе лица разных званий, главным образом средние и старшие командиры и начальники. Я оказался в группе пехотинцев — подполковник, два майора и батальонный комиссар с бледным лицом канцеляриста в обмундировании, еще не принявшем, как у его спутников, обычный для окруженца вид.
Мои случайные спутники говорили между собой, не обращая внимания на окружающих. Я понял, что двое, по меньшей мере, сотрудники штабов армии или фронта. Утром в бомбежке они потеряли машины и за селом Каплинцы в толпе встретили сослуживца по мирному времени.
Как всегда при встрече фронтовиков, невзгоды на первое время оттесняются в сторону. Говорят о погибших и тех, кто остался в живых, о раненых и отличившихся, о должностях и начальстве. Личная тема исчерпана, настает черед обыденным делам.
Подполковник, майор и батальонный комиссар располагали обширными сведениями обстановки. Поначалу было даже как-то не по себе. Речь шла о событиях оперативного масштаба. Упоминались армии и корпуса, фамилии командующих — своих, немецких. Командиры и комиссар говорили фразами, которые мне доводилось слушать только в сводках Совинформбюро.
Из слов подполковника следовало, что, после занятия Чернигова, соединения 2-й немецкой армии продолжали наступать дальше на юг. Одна группировка повернула в район Прилук, другая — вошла во взаимодействие с 6-й немецкой армией и теснила наши войска, оборонявшиеся на рубеже Днепра, к Киевскому укрепрайону. Корпуса 5-й армии — 15-й и 31-й стрелковые и остатки механизированных — отходят на юг. В полосе 5-й армии оказались соединения 21-й и 3-й армий Центрального фронта. На южном фланге 5-й армии, по восточному берегу Днепра, оборонялись 38-я, затем 37-я, удерживавшая Киевский укрепрайон. И ниже по течению Днепра — 26-я армия. Еще в конце августа она отошла на восточный берег Днепра, но сохраняла за собой плацдарм в районе Канева. Я узнал, что на московском направлении противник приостановил наступление. Вслед [272] за 2-й армией в полосу действий войск Юго-Западного фронта немецкое командование повернуло 2-ю танковую группу. Ее танковые и моторизованные дивизии наступали в южном и юго-западном направлениях. В начале сентября они прорвали оборону 13-й армии Брянского фронта и, продолжая двигаться в направлении Конотоп — Ромны, вышли в глубокие тылы войск Юго-Западного фронта.
Подполковник упомянул одно любопытное обстоятельство: еще в начале сентября 6-я немецкая армия захватила плацдарм южнее Киева, в районе Кременчуга. Спустя немного времени немцы переправили на плацдарм соединения 1-й танковой группы. Несколько дней назад они перешли в наступление и стали продвигаться на север по течению реки Суды. 16 сентября у Лохвицы передовые части 2-й и 1-й танковых групп соединились.
Ни подполковник, ни его собеседники не видели в этом особой опасности и ограничились констатацией самого факта: соединения немецких танковых групп вышли в тылы войск Юго-Западного фронта, растянув на четыреста с лишним километров собственные боевые порядки. На всем этом протяжении противник мог создать только заслоны, не особенно плотные. Подполковник не находил причин для того, чтобы сгущать краски, и решительно осуждал тех, кто поступает подобным образом.
Наше командование предприняло ответные меры. 37-й армии приказано оставить Киевский укрепленный район. В свете этого и других событий штаб фронта, находящийся, по словам подполковника, в районе Пирятина, начал перегруппировку войск с целью обеспечить отвод войск фронта для организации обороны на рубеже реки Сулы. 5-я армия, а также соединения 3-й и 21-й армий, отходят в южном и юго-восточном направлениях в полосу 38-й армии.
Оторванная от остальных сил фронта, на рубеже Конотоп — Глухов действует 40-я армия, созданная в последние дни из соединений, изъятых из 26-й армии и Киевского укрепрайона{27}, а также соединений, переданных из резерва Ставки.
По течению Днепра с северо-запада и юга наступают крупные немецкие силы. Наши войска продолжали оказывать [273] сопротивление. В последние дни, особенно на северном участке, оно носило очаговый характер. Связь на отдельных направлениях прервана. Вследствие того, что всякое обеспечение войск прекратилось, нарушена структура их боевых порядков, понижается их устойчивость. Пехота не в состоянии сражаться без поддержки, поскольку артиллерия не имеет снарядов и в большинстве своем потеряла подвижность. Но лучшие части всех родов войск сохраняют боеспособность. Во фронтовом штабе командиры надеются после перегруппировки атаковать растянутые в линию соединения танковых групп и прорваться на рубеж реки Сулы.
Начинался налет. Бомбы рвались среди горевших домов северной окраины Пирятина. Все залегли, скоро грохот стал отдаляться.
— ...трудности громадные, но они возрастут еще многократно... — говорил батальонный комиссар. — Видите, масса людей? Они крепки духом и преданностью Родине... Необходимо их организовать... указать задачи, вдохнуть силу и решимость сражаться в условиях, когда оружием воина вместо пулеметов и пушек становится дух мужества... Наши части и подразделения с самой границы отстаивали свои участки, но сегодня они расширились, каждому бойцу как бы прирезана новая мера за счет земель подмосковных, потому что упорная оборона наших войск на днепровских берегах сорвала планы врага. Он снял силы, нацеленные для захвата Москвы, и бросил сюда, за тридевять земель... От войск на московском направлении прежде нас отделяли тысячи километров. Теперь мы сражаемся рядом. А пока танки и самолеты, брошенные сюда, враг вернет на московское направление... наши товарищи успеют изготовиться, чтобы отразить его атаки. Дело свершилось... И на сегодняшний день не так уж важны все прочие итоги, даже вопрос о том, сумеют ли пробиться наши армии на рубеж Сулы или застрянут, сражаясь среди этих полей и лесов...
Батальонный комиссар говорил, все больше воодушевляясь. Привлеченные его словами, подходили люди от ближних и дальних машин. Многие стали задавать вопросы, в основном, касавшиеся обстановки в районе Пирятина.
Штабные командиры двинулись дальше. Я пошел за ними. Колонна позади не трогалась с места.
В воздухе слышался гул двигателя У-2. Он пролетел низко наперерез, развернулся и лег курсом на восток. Командиры [274] остановились, и, когда самолет скрылся, майор сказал своему товарищу, что справа, в полукилометре, располагается оперативная группа штаба Юго-Западного направления. Улетевший самолет принадлежал главнокомандующему Маршалу Советского Союза С. М. Буденному.
Справа лежал плоский бугор, разрезанный широким оврагом. Склоны поросли кустами. Стояли штабные машины. Подполковник, майор и батальонный комиссар направились к оврагу. [275]