В землях радимичей и северян

Гибель орудийного расчета

Лейтенант Смольков шагал возле машины взвода управления.

— Товарищ младший лейтенант... все имущество, как было приказано, в кузове, — встретил он командира батареи. — Митрошенко сматывает кабель... должно быть, уже на подходе к позициям.

— Хорошо... сажайте людей, — Варавин захлопнул дверцу. — На ОП!

Машина тронулась. Ветви скользили по кабине, заставляя пригибать головы. Савченко рассказывал людям взвода управления о новой задаче. Их не особенно занимала обстановка.

— Товарищ политрук, Чернигов большой город? Сколько туда километров? Как, будем стоять прямо в городе? — задавали они вопросы.

Машина миновала знакомые завалы, вышла к позициям. Орудия строились в колонну среди воронок и вывороченных вчерашней бомбежкой деревьев. Окопы, красиво облицованные свежими матами, опустели. Старшина, кажется, собрался выдавать обед. [101]

— Сколько вам времени, Политов? — осведомился Варавин. — Пятнадцать минут?.. Не годится... выдавайте, взвод управления заканчивать еду будет в кузове. Товарищ лейтенант, — он обратился ко мне, — движение начать через пятнадцать минут.

Командир батареи не захотел есть на ходу и, как только люди заняли свои места, вернул каптенармусу котелок.

— Ну что ж, все, кажется, готово? Вперед... на Чернигов! — невесело улыбался Варавин.

Машина взвода управления ушла. Следом за нею тронулись орудия.

Наше прибытие в Васильеву Гуту вызвало немало шума. Ватага ребятишек, восторженно крича, бежала, не отставая, до самой речки. Там нас встречал вчерашний дед в полотняной одежде и, приветливо глядя на солдат, указал брод.

За деревней виднелись оборудованные наполовину орудийные окопы. Увядшая маскировка наводила на размышления. 231-й КАП оставлял днепровские берега. Но, может быть, вместо нас придут другие? Днепр — неприступный оборонительный рубеж. Под прикрытием огня и воды пехота избавлялась от угрозы фланговых охватов. Где-то на юге противник форсировал Днепр... Но, по-видимому, положение восстановлено. 231-й КАП не оставил бы свои позиции... что бы ни происходило на севере, в районе Чернигова... Капитан Значенко упоминал ведь еще перед Припятью, что отход является не вынужденным, а преднамеренным. Наше командование преследует вполне определенную цель — занять выгодный для обороны рубеж, остановить и измотать противника...

В Боровиках орудия влились в колонну дивизиона. Тягачи ровно шли по песчаной дороге. Позади клубилась пыль. Сосны, за которыми позавчера нам мерещились парашютисты, мирно раскачивались, роняя на капот коричневые иголки.

Осталась позади Вороховка. Местность вокруг казалась знакомой. Густые девственные леса, песчаные дороги напоминали западное Приднепровье.

Колонна миновала село Козпыта и повернула на север. Ландшафт стал меняться. Лишенная лесов местность убегала перекатами к горизонту. К обочинам подступали неубранные поля.

Замелькали флажки.

— Воздух!

С юго-запада, приближаясь к селу, летели «юнкерсы». Тягачи остановились. [102]

— В укрытие!

Расчеты по заведенному порядку бросились в поле. 1-й и 3-й — вправо, 2-й и 4-й — влево от дороги.

Что касается меня, то я предпочитал не выходить из кабины, полагая, что бежать вместе со всеми неловко с точки зрения моих командирских обязанностей. Да, старший на батарее, занятый собой, не в состоянии присматривать за поведением людей и управлять ими. Он превращался в частное лицо, озабоченное одним стремлением — уйти от опасности. Вполне подходящий повод для пересудов. Любой из младших командиров и даже орудийный номер, всякий, обладающий выдержкой, а таковой всегда сыщется, имел основание рассказывать на досуге о командире, позабывшем от страха свои обязанности.

Нужно сказать, что орудийный номер снисходительно относится к недостаткам характера своего командира. Но он никогда не прощает ему отсутствия хладнокровия в выдержки, как и всякое другое проявление малодушия, хотя бы сам он был последним Трусом. Командир всегда на виду. Его внешность, привычки, поведение запоминаются подчиненным и служат примером — хорошим или дурным.

Старший на батарее, как и некоторые другие категории должностных лиц в артиллерии, в силу особенностей службы лишен выбора. Либо он соблюдает порядок и требует того же от других, невзирая на обстоятельства, либо делает вид, заведомо соглашаясь с тем, что орудийные номера не станут считаться с лицом, убегающим наравне с ними в укрытие.

Это не значит, что старший на батарее обречен. Он вправе заботиться о своей безопасности. Но ему не следует торопиться, забывать о своих обязанностях и о том, что важнейшим аргументом командирского авторитета является его собственное поведение в минуты опасности.

Впрочем, оставаясь в кабине, я рисковал не многим больше орудийных номеров. Артиллерийским командирам небезызвестно значение МОЖ{11}. Вероятность достичь попадания в узкую цель, каковой есть орудие, величина неопределенная, поскольку в лице пилота пикирующего бомбардировщика проявляется действие субъективного фактора.

Существенное значение, имел также опыт. Я видел много случаев, которые опровергают утверждение о том, будто сознательная воля человека определяет его судьбу в бою. Осколок и пуля настигали людей в укрытии, в то время [103] когда другие за бруствером оставались невредимыми. Чем объяснить этот парадокс? Никто не знает. Так стоит ли после этого прятаться?

По этим соображениям, а может быть, и просто так, без всяких соображений, насидел в кабине и наблюдал за «юнкерсами». Они разворачивались, не оставляя никаких сомнений относительно своих намерений.

Слева все орудийные номера залегли. Но на другой стороне оба расчета бежали, удаляясь от дороги. Негде укрыться. Полегшая рожь стелилась, как будто по ней прошелся каток.

Взвыли сирены. Что такое? Расчет 3-го орудия повернул обратно к дороге. Остановить немедленно! В последнее мгновение команда Васильева или «юнкерс», камнем несшийся вниз, прижали людей к земле. Блеснула обшивка крыла, и самолет взмыл в небо. Следом поднялся столб пламени и дыма.

Стало темно. В мою голову больше не проникали звуки. Глыбы земли, поднятые в воздух, падают, словно метеориты. А между двумя воронками лежали, разбросанные взрывами, тела людей. Рожь концентрическими кругами устилала растрескавшуюся обожженную землю.

Кричал, надрываясь, раненый. Один из лежавших зашевелился. Кажется, командир орудия. Привстал, поднес к лицу руки. Признаки жизни подавал еще один из номеров. Прогрохотал новый разрыв и оба скрылись в дыму.

Налет закончился. Поднялись Савченко, Васильев.

— Зовите всех сюда... — кричали они друг другу.

Стали отрывать тела, засыпанные землей. Откуда-то появились носилки. Несколько человек углубляли воронку. Командир 3-го орудия поводил налитыми кровью глазами.

— Почему не выполнил команду? — спрашивал Васильев.

— Я хотел остановить расчет...

— Зачем повернул к дороге?

— Обогнать... побежал за ними...

Разве сержант не видел входивший в пике самолет?

— Я кричал орудийным номерам... они, как ошалелые... — и сержант заплакал.

— Ну, ну... успокойтесь... конечно, виноват... нужно действовать решительно... вы... командир, твердо запомните, — успокаивал Савченко сержанта.

Тягач 2-го орудия получил повреждения и двигаться не мог. Ремонт требовал нескольких часов. В полусотне шагов горит машина. [104]

Беда с ранеными! Шесть человек. Три орудийных номера и три чьих-то, из горевших машин. Все в тяжелом состоянии. Санинструктор перевязал наскоро. Куда их грузить?

Прицеп на ходу качался. Стоны раненых не затихали. Санинструктор карабкался по ящикам от одного к другому.

Что делать?.. Полковая санчасть, по-видимому, ушла вместе с тылами. На попутные рассчитывать не приходилось. Неужели тащить их в Чернигов?

И ко всему еще — больной! Вчера один из номеров, кавказец, солдат, за которым не водилось никаких замечаний, съел вместе с медом и воск. На это не обратили внимания, некоторые даже посмеивались. К ночи ему стало плохо. Санинструктор обещал помочь. Теперь же обнаружилось, что он не в состоянии облегчить страданий бедняги. Живот страшно вздулся, орудийный номер извивался в судорогах, умоляя о помощи.

Много хлопот и со 2-м орудием, которое осталось без тягача. Перед селом Ведильцы на прицепе, за которым оно буксировалось, обломалось сцепное устройство.

Огневые взводы остановились. Раненые не умолкали. Оставить орудие на дороге до прихода тягача, а если он задержится?

Подошел санинструктор. Один из раненых скончался. Нужно передать остальных в санбат, но где он?

— Товарищ лейтенант, скоро поедем? Воды нет... просят пить...

— А НЗ? — спросил санинструктора Савченко.

— Выпили, товарищ политрук, все, что было... в расчетах ни капли...

— Ну найдите хоть сколько-нибудь... так надрываются, — сказал санинструктору Васильев. — Не может быть, чтобы ни у одного не осталось... Немедленно достаньте воды! Марш!

Принесли фляжку. Санинструктор полез на прицеп.

Артмастера с помощью орудийных номеров заводили за траверзу трос. Никак не удавалось приладить шкворную лапу передка, чтобы сцепить его с прицепом.

Мимо двигались чьи-то орудия. Впереди, в километре, лежал перекресток. С юга подтягивалась одна колонна, с востока — другая.

В небе слышится гул. «Юнкерсы». Началась бомбежка. Грохот разрывов удалялся и опять приближался. «Юнкерсы» бомбили перекресток.

— В укрытие! [105]

Раненые заволновались. Чтобы успокоить их, команда была отставлена. Расчеты вернулись к орудиям.

— Задержка избавила, кажется, нас от бомбежки? — говорил Савченко, глядя на разрывы, вздымавшие невдалеке землю.

— Вроде, — отвечал Васильев. — Сейчас избавила, а тогда, перед Чернобылем, подвела... Помните «замедленную бомбу»?

Сцепку, наконец, удалось закончить. Огневые взводы тронулись. За перекрестком лежал лес. На опушке — несколько машин, вроде санитарные.

— Останавливайте, нужно передать раненых, — Савченко поднялся в кабину.

Тягач съехал с дороги, машины, оказалось, разбиты. Под деревьями в ряд лежали раненые, возле них хлопотали сестры и врачи.

Старший, военврач 2-го ранга, пожилой человек в очках, отказался принять раненых.

— Не могу... поймите... не знаю, что делать со своими... Нужно оперировать... ждем... обещали прислать транспорт... а вы едете, по-видимому, в Чернигов? Там сдадите, — ответил он, не прерывая перевязку.

После долгих уговоров Савченко одного из врачей привел к прицепу. Вопрос решился. Но больного врач не принял.

— Вот лекарство, попытайтесь заставить принять, — заявил врач, глядя строго на санинструктора.

Зенитчик из Окунинова

Васильев оживленно разговаривал с человеком в бинтах. Лейтенант с черными артиллерийскими петлицами.

— Знакомьтесь, мой земляк, — Васильев представил лейтенанта. — Зенитчик, ранен на Днепре. С санитарных машин, которые бомбили «юнкерсы». Нельзя ли подвезти до Чернигова?

Я не возражал. Но, может быть, лейтенанту нужна перевязка? Ранение в голову... опасно. Пусть переговорит с врачами.

— Стоит ли? Советы ни к чему. Поеду... если возьмете, — ответил зенитчик.

Савченко напомнил о тряске и пыли. На машине было бы удобнее. [106]

— Когда они придут? Ждем с самого утра... — говорил зенитчик.

— Разместимся на сиденье как-нибудь... пойдем, — решил Васильев, — раньше попадете в госпиталь...

С помощью водителя зенитчик поднялся в кабину. «Можно трогаться», — - взмахнул флажками Васильев.

Впереди, растянувшись на многие километры, стояла колонна. Севернее села Андреевна «юнкерсы» бомбят дорогу. Между машинами видны белые торцы орудийных чехлов. Наши.

Огневые взводы подтянулись. Пришел Варавин.

— Как же это... в расчете два человека? — заговорил он. — Вы сидите в кабине, а люди мечутся по полю?

Мои объяснения не удовлетворили командира батареи. Вмешался Савченко.

— Товарищ комбат, такое место... голо, ну ни одной рытвины... Поздно залегли. Там машин сколько сгорело...

— А тягач? Что с ним? Вы уверены, догонит? — Варавин снова заговорил о бомбежке.

— С сегодняшнего дня командиры взводов должны лично водить людей в укрытия, — закончил он.

Неделей позже наши позиции бомбили «юнкерсы», на глазах полковника Стрелкова — начальника артиллерии 15-го СК. Не знаю содержания разговора, который состоялся, но Варавин, сославшись на командира полка, отменил это свое требование.

Садясь в кабину, командир батареи указал в направлении дальнего леса:

— Там привал. По местам!

Вечерело. Пыль рассеивалась. Машины замедляли ход, останавливались. Люди прыгали со своих мест. Тишина вызывала в ушах неприятный звон.

— Выступление через тридцать минут. Заправить баки, осмотреть людей, тягачи, орудия, — говорил Варавин. — Кто там с Васильевым? Зенитчик? Ранен на окуниновском мосту?

Варавин подошел к тягачу. Раненый лейтенант, кажется, чувствовал себя неважно. В его положении не следовало садиться в кабину. Представившись Варавину, он извинился и присел под деревом.

Много лет спустя, читая мемуары Маршала Советского Союза И. X. Баграмяна, я вспомнил привал на опушке леса, раненого зенитчика и его рассказ о том, как немцы захватили окуниновский мост. Земляк Васильева проходил службу в одной из батарей зенитно-артиллерийского дивизиона, [107] прикрывавшего мост. Оборону его возглавлял сапер, которому был подчинен, помимо других подразделений, ж зенитный дивизион. Сапер потребовал сменить позиции, мотивируя это тем, что орудия далеко «от прикрываемого объекта». Командир батареи отказался и направил сапера на командный пункт дивизиона. Но огневые позиции пришлось все же менять. Мост подвергался частым бомбежкам. Беспрерывным потоком шли машины, орудия. Наши части отступали за Днепр. Минуло несколько дней. На дамбе во время налета неожиданно началась стрельба. Загорелась одна машина, другая. Стрельба перекинулась к мосту. На ОП зенитчиков разорвался снаряд. Засвистели пули. С НЦ поступило сообщение о появлении немецких танков. Стволы орудий, стрелявших по самолетам, опустились. На мосту — танк. Зенитчики открыли огонь. Снаряды прошивали деревянный настил снизу, но танк мчался, лязгая гусеницами. Неразбериха усилилась. Вслед за первым танком появились второй, третий, вместе с нашими машинами. Командир батареи приказал перенести огонь, но орудия стояли слишком близко к дамбе. Сектор обстрела ограничен. Лейтенант был ранен. Очнулся он уже в темноте, среди зарослей, где собралось много людей. Лейтенанту сделали перевязку. Он узнал, что мост захватили немцы. О судьбе дивизиона санитарка, оказывавшая лейтенанту помощь, не знала. Потом лейтенант попал в санбат, который эвакуировался. Оттуда его направили в Остер, но в пути санитарная колонна почему-то повернула на Чернигов. Утром она попала под бомбежку. Много машин сгорело. Уцелевших раненых переправили в лес, где зенитчик встретился с Васильевым.

— Я слышал об этом... у вас были — шансы удержать мост? — спросил Варавин.

— Да... на старых позициях мы встретили бы танки перед дамбой... достаточно поджечь один...

Зенитчик был высокого мнения о боеспособности своих товарищей.

— Эх, вы, зенитчики... нужно было прогнать сапера... чтобы не совался не в свое дело, — проговорил Васильев.

— Как бы они это сделали? Сапер возглавлял оборону, — возразил Савченко.

— Да... но если начальство не нашло никого другого и решилось подчинить артиллерийские подразделения саперу, то следовало объяснить ему, что это за штука... зенитное орудие... Впрочем, такие истины изучаются годами, поэтому и не мудрено, что сапер не понял ни задач зенитчиков, ни своей собственной, — заявил Васильев. [108]

— Вы очень смолы... критиковать других... занимайтесь своим делом, — сказал Варавии, но, взглянув на зенитчика, примолк. — Извините... мой долг удержать подчиненных от опрометчивых слов.

— Да... да... я понимаю, — ответил зенитчик.

— Время близится к концу, — взглянул на часы Савченко, — вот и командиры орудий собрались... Наверное, с докладами.

— По местам! — пронеслась команда.

— Садитесь ко мне в машину, — Варавин помог подняться раненому. — Догоним нашу санчасть...

Зенитчик простился с Васильевым и сел в кабину. Варавин спросил:

— Что там с отставшим тягачом?

В распоряжении Смолина еще было время. Путь неблизкий. Кроме того, тягач могли задержать и разные другие причины...

— За тягачи отвечает командир, за своевременное возвращение тоже. И за людей спрошу... Вдвоем не могли распорядиться... укрыть расчет...

— Товарищ младший лейтенант! Где укроешь, если вокруг плоско, как на плацу... — возразил Васильев.

— Где? Там, где укрывались другие... По местам! — закончил Варавин.

Надвигались сумерки. Тягачи медленно ползли один за другим. Сквозь жалюзи капотов синими искрами светили контакты. Орудия едва различались в темноте. Габаритные фонари на щитах все были разбиты в дневную бомбежку.

Прошло около часа. Рядом с гусеницами бежал человек. Воентехник Овчинников.

— Я получил приказание насчет тягача...

Говорить на ходу было невозможно. Тягач остановился.

— Где искать его? — в луче фонарика Овчинников торопливо записывал маршрут. — Сколько километров?

За спиной автотехника — голова в пилотке. Смолин!

— ...приказание выполнил... каток сменил, гусеницу собрал... опять радиатор потек... машина там.

Варавин как-то сказал о командире отделения тяги, что он из числа тех немногих людей, которые, полагаясь на авось, благополучно вершат всякое дело. Меня очень тревожил поврежденный тягач. Найдет ли? Теперь я готов разделять мнение командира батареи. Я попросил Овчинникова осмотреть тягач.

Пришел Васильев. [109]

— Чего стоите? — и спросил Смолина: — Вы один?

— Как можно, товарищ лейтенант... с машиной все в порядке, — обиженно ответил Смолин.

— Молодец! Подавайте к орудию.

Ночные костры Чингис-хана

Движение продолжалось час, другой, третий. Впереди широкой оранжевой полосой светится горизонт. Я оглядел небо. В хвосте колонны висит серебристая дуга нового месяца. Солнце давно зашло. Что же там багровеет на северо-востоке?

Сумерки сгущались. Сполохи становились все отчетливей и расползались в стороны. Отдельные места светились ярче других.

Проходили машины, оставляя за собой густую, едкую пыль. Движение усиливалось. Мигавшие изредка фары выхватывали из темноты то деревья на опушке, то орудия, то дома.

Между тем светящаяся сфера уже заняла половину неба. Полыхал пожар. Разгоняя темноту, на горизонте клубится кроваво-рыжими волнами дым. Тусклые блики ложатся на капот, на орудия и на чахлый придорожный кустарник. С каждым пройденным километром зарево делалось ярче, сгущался окружающий мрак.

Столько пламени! Так не горят машины, подожженные «юнкерсами». Но, может быть, лес?.. Нет... Огненный смерч не катился лавиной, воспламеняя все, что встречалось по пути. Зловещее море огня бушевало на обширном пространстве, обтекая диковинные островки, в беспорядке громоздившиеся один возле другого.

Скорость движения начала замедляться. Машины, тягачи с орудиями, повозки останавливались, закрыли дорогу и обочины. На бугре толпились люди, пораженные невиданным зрелищем.

Подходили новые машины, сигналили, включали фары. Им никто не отвечал. Двигатели глохли. Молчаливая толпа росла.

Впереди лежал объятый пламенем Чернигов.

Трудно сказать, сколько еще продолжалось бы это печальное созерцание, если бы не явился кто-то из старших начальников. Осведомившись о причине остановки, он потребовал [110] освободить дорогу. Загудели моторы. Движение возобновилось.

Прошел еще час. Пламенеющее море будто перемещалось навстречу, катило свои волны где-то недалеко, за ближними буграми.

У опущенного шлагбаума огневые взводы остановились. Дальше, за переездом, начиналась городская окраина.

На фоне многочисленных пожарищ, которые казались одним чудовищным костром, вырисовываются крыши складских построек. Поблескивали рельсы. Пыхтел где-то невидимый паровоз. Раздавались удары буферов, свистки стрелочника. В поисках командира батареи я осмотрел у переезда орудия и не встретил своих.

На марше в полку не действовала никакая связь. Командиры батарей курсировали между штабом дивизиона и своими подразделениями. Таким образом в колонну поступали сведения из штаба полка и штабной батареи, которая вела разведку пути и поддерживала постоянный контакт с командиром полка. Наряду с этим назначались пункты, где командиры батарей и представители штаба встречали огневые взводы для уточнения задач.

Что происходит в городе? Как проехать на гомельскую дорогу? В какой последовательности действовать дальше? Только командир батареи может ответить на эти вопросы. Железнодорожный переезд — место встречи.

Железнодорожные пути занимал смешанный эшелон — платформы, товарные вагоны. Он поминутно дергался, но не уходил. Перед шлагбаумом собралось много людей, обступили со всех сторон будку, возле которой мигал фонарь стрелочника.

— Как бы не пришлось объезжать шлагбаум, — говорил Васильев. — Когда освободится переезд?

— Поврежден путь, через насыпь не поедешь... состав скоро уйдет, — стрелочник опустил фонарь и, помолчав, продолжал: — И раньше, бывало, аэропланы прилетали и улетали, а то пошел слух, что будут бомбить... Говорят, немцы бросали листовки, даже будто назначили день... мало кто верил... люди думали... запугивают. А вчера началось... сперва считали самолеты... стало страшно... тьма-тьмущая, как воронье... начали бомбы кидать, аспиды... светопреставление, ад кромешный... гнулись рельсы... валятся крыши и стены... дым... Пропало сколько людей! В центре города, говорят, только три дома стоят... психиатрическая больница, музей и финотдел... Будь они прокляты... фашисты...

Сполохи, отражаясь от стены, освещали скорбное лицо [111] рассказчика. Горячий порывистый ветер нес удушливую гарь. В черной непроглядной вышине гудел, приближаясь, самолет.

Стрелочник засуетился. Стали раздаваться команды. Потрясенные люди в молчании расходились.

— А я воображал, Чернигов... большой красивый город, людные улицы, гостиница и ванная, — заговорил Васильев. — Много книг перечитал о минувших войнах... писали и об этой, тогда еще будущей. Сколько споров вызывали у нас, курсантов, рассказы о рыцарских временах. Я верил тому, о чем читал, и сейчас все больше убеждаюсь в правоте тех, кто восхищался силой духа и поразительной цельностью натуры людей ушедших веков... Бесстрашие, непоколебимая верность слову, приверженность к праву и порядку, готовность жертвовать жизнью во имя чести... Эти понятия и тогда, в училище, значили для нас немало, но постичь их нелегкий смысл военного человека может заставить только служба... Вот перед нами пример того, что значит война, освобожденная от оков нравственности. У древних сознание силы создавало само по себе естественную границу дозволенного. Если воин преступал границу, то служба приносила ему не славу, а позор. Слабость же порождала низменные чувства и неотделимое от этого зло. Оно не имеет границ. Противоречия между этими крайностями обострялись и приводили к столкновению... Но воин знал... благородство и смелость делают великие дела. А потом явились лжепророки и стали проповедовать, мол, на войне все дозволено...

Васильев умолк, отвлеченный гулом самолетов. Их, кажется, было несколько. Самолеты описывали круги, по временам приближаясь к переезду.

Снова начали подходить люди. По одному, по два. Наши — Свириденко, Иванюк.

— Как это произошло? — спросил лейтенант Свириденко. — Потрясающая картина... кошмар... Так мне представлялись ночные костры на стойбищах Чингис-хана...

— Да... товарищи командиры, — в раздумье проговорил Иванюк, — такого не было... а ведь за эти месяцы всего мы, кажись, насмотрелись.

Лейтенанты глядели на город.

— Давно вы здесь? Что собираетесь делать?

— Ждать. Ничего другого не остается... — ответил Васильев, — переезд занят.

— А немцы? Далеко ли до переднего края?

— Кто знает? Стрельбы как будто не слышно, — ответил Васильев и продолжал: — Началась деградация... но даже [112] двести лет назад, еще в елизаветинские времена, на войне, как и в поединках, соблюдался закон чести... За произвол гренадер подвергался строгой каре. Русский главнокомандующий приказал интендантам выплатить деньги бюргеру Аленштейна за крышу, поврежденную при штурме города... Вообще разрушение жилищ считалось проявлением варварства и клеймилось как нарушение рыцарских заповедей, священных для воина... Но время шло, менялись поколения и нравы... И уже в первую мировую войну немцы, как, впрочем, и их противники, не признавали многие старые обычаи: палили, не разбираясь, вовсю... город ли, деревня. С тех пор многое изменилось... И не к лучшему... Некогда незыблемый кодекс воинской чести... не в чести... Немцы не признают норм. В погоне за успехами они готовы на самое гнусное свинство. Какое отношение к войне имели младенцы, умерщвленные под стенами черниговских развалин?

— Помните сколько писали перед войной о бомбежках немецкой авиацией городов на Западе... — проговорил Свириденко. — Только здесь, когда перед глазами тлеют эти жуткие головешки, человек начинает понимать их жестокость...

— Жестокость, вы говорите? — возразил Васильев. — Пляска диких монголов на помосте, под которым лежали предводители разбитых русских дружин, была жестокостью. Но это уже... глумление над самой человеческой природой, изуверство, потому что объектом тут были дети, существа безвинные, беспомощные и безответные. Кто совершил это вопиющее преступление? Фамилии пилотов и командиров нетрудно установить. Но кто они? Пешки... в руках негодяев и убийц они сами становятся убийцами. Не верю, чтобы этих каннибалов не терзали угрызения совести. В кругу своих они для очистки совести ссылаются на боевую задачу и на невозможность отличить жилой дом от цели... Да, факт несомненный... фашизм растлевает души солдат. У тех, кто способен на такое злодеяние, не может быть принципов, возвышавших воина как человека, готового жертвовать жизнью во имя долга...

Гул самолетов становился сильнее. Послышался свист и поплыл с мягким шелестом над переездом. Вверху затем что-то треснуло, и ослепительная вспышка озарила ночное небо. Осветительная бомба! Влекомая воздушным течением, она медленно опускалась на парашютах, разбрасывая вокруг синие брызги фосфора.

— Неплохо светит, — проговорил, оглядевшись, Васильев, — пойду взглянуть, что там дальше. Ординарец, за мной! [113]

— Подходящий случай ознакомиться с местностью, — сказал Иванюк и направился вслед за Васильевым.

Среди развалин черными крыльями метались тени. Осветительная бомба опускалась ниже. Ее свет из ослепительно-белого становился желтым. Тени удлинялись, перемещая границу между светом и тьмой.

— Подходят колонны, — оглянулся назад Свириденко. — Запруда... Сколько еще будет торчать на переезде этот эшелон?

— Не больше четверти часа, — сказал, возвратившись, Иванюк. — Шпалы там уже настланы, заколачивают костыли, и в другом конце работы идут к концу.

Зашипел паровоз, раздались свистки. Состав пополз и снова застрял на переезде. В небе вспыхнула новая осветительная бомба.

Возле будки опять толпились люди.

— Эшелон останавливают на самом переезде. Подозрительно... такое скопление машин... — слышалось из темноты.

— Уже сорок минут катается туда-сюда...

— Внимание! Вы и вы, немедленно найдите железнодорожное начальство и вызовите сюда!

Решительный голос принадлежал одному из подошедших старших командиров. Все расступились, и к шлагбауму приблизился генерал, широкоплечий, среднего роста. Появился железнодорожник.

— Генерал Москаленко, командир первой противотанковой бригады, — проговорил кто-то рядом.

— Может, теперь уберут эшелоны... Генерал был немногословен.

— В чем дело? — И объявил: — Через десять минут переезд освободить!

Двух командиров он направил к хвосту, двух — в голову эшелона. Другие получили исчерпывающие инструкции на тот случай, если требование не будет исполнено в срок.

К будке явился кто-то из железнодорожного начальства и стал уверять генерала, что помощь не нужна и эшелон уйдет сейчас же.

— Внимание... все по местам! На переезде... никаких собраний, — генерал ушел.

Не успела погаснуть одна бомба, вспыхнула новая.

На фоне развалин появился Васильев, вскочил на платформу. Он подталкивал каких-то людей, нехотя прыгавших через борт.

— Попались, субчики, — опустил оружие Васильев. — Вот, отобрал фонарики, сигналили самолетам, а эти двое [114] прятались в канализации. Несговорчивый, упирался... Едва не пристрелил.

Задержанные, перебивая друг друга, утверждали, что они ловили людей, грабивших развалины.

Из толпы вышел капитан, поднял висевший на ремне маузер.

— Вот вы где! — и повернулся к Васильеву. — Уже несколько дней гоняюсь за ними... вы обыскали? — и крикнул: — Руки вверх!

У задержанных, помимо фонарей, были найдены пистолеты, обоймы, запасные батарейки.

— ...вам повезло... где вы их взяли? — спросил капитан. Потом обратился к одному из своих спутников: — Ведите к машине... только полем. Я сейчас вернусь.

Самолеты продолжали сбрасывать осветительные бомбы. Вдруг взвыли осколочные. Над развалинами грохотали разрывы.

Эшелон, наконец, ушел. Шлагбаум открылся. Загудели моторы.

За обочиной послышались выкрики. Кто-то пробежал мимо...

— Стой! Стой!.. Стрелять буду!.. Раздались выстрелы.

Я подошел к стрелявшему. Связной Васильева из группы, которая конвоировала задержанных.

— Убежал, — растерянно проговорил он. — Были уже почти на месте... подошли люди... Тот высокий присел, меня кто-то ударил... Они бросились под машины...

— Эх, вы, ротозеи, — выругался капитан с маузером. — Черт понес вас по дороге. Я же предупредил... вести полем. За мной!

Колонна трогалась. Гул и крики. Я вернулся к орудиям. Спустя несколько минут явился связной.

— Поймали одного, товарищ лейтенант, лежал за дорогой. Капитан сцапал... теперь не уйдет, — радостно объявил солдат.

— Чекист, видно, цепкий парень, — отозвался Васильев. — Я уже жалел, что труды мои пропадут даром...

Мимо, подавая сигналы, двигались машины. Урчали тягачи.

Продвинувшись, орудия остановились. Куда дальше? Нужно ожидать командира батареи.

Прошло еще минут десять. Кто-то выкрикивал мою фамилию, кажется, сержант Митрошенко из взвода управления, [115]

— Товарищ лейтенант, командир батареи приказал ждать. Он сейчас подойдет... Начисто город разрушен.

Стали собираться огневики. Сержант рассказывал о том, что видел за переездом. Вскоре пришел Варавин.

— Что они наделали!.. Вчера еще здесь стояли прекрасные дома. Теперь — кучи развалин... Данных о положении в городе нет, объездов никто не знает... До рассвета нужно пересечь руины и сосредоточиться на северной окраине, у выезда на гомельскую дорогу. Колонну поведу я.

Среди развалин Чернигова

6-я батарея, миновав шлагбаум, повернула на улицу, которая вела в северном направлении. Проезд вначале был достаточно широким, но чем дальше, тем становился уже. Груды камней, гнутая жесть, какие-то бревна загромождали улицу. Все это тлело и дымило. На фоне огней торчат перекошенные телеграфные столбы, стропила крыш, изуродованные деревья. Несло гарью, битым кирпичом и еще теми непередаваемыми запахами, которые всегда наполняют воздух на пожарах и похоронах.

В стороне вспыхнула осветительная бомба. Варавин, направлявший движение, осмотрелся и крикнул: «Не сворачивать, не останавливаться, прямо и прямо вперед!» — и ступил с подножки на плоскую часть обнаженного фундамента.

Через полкилометра колонна остановилась. Улицу преградили лежавшие поперек каменные глыбы. По сторонам поднималась пирамидой куча кирпичей. Это был каменный мешок, открытая горловина которого осталась где-то позади.

Прибежал связной. Командир батареи приказал: «Движение продолжать!»

Темнота, пыль. Орудийные номера растаскивали камни, обугленные бревна. Тягач тронулся, прошел немного и стал. Слышен голос командира батареи. Он ни с чем же желал считаться.

— Разве вам не передали приказание? По кирпичам... вперед!

Тягач тронулся и, присев на гусеницу, остановился. Из кабины выглянул водитель.

— Товарищ лейтенант, боязно... перевернемся... [116]

Но тягач не перевернулся. Он полз, круша гусеницами камни, дергался. Подскакивали на колесах орудия. Продвинувшись на полсотни шагов, тягач застучал, заскрежетал и остановился. Снова окрик Варавина.

— В чем дело? Вперед!

Отскакивали, разбрасываемые гусеницами, кирпичи. Тягач судорожно полз, взбирался на камни, проваливался в ямы. Скрипело и содрогалось вместе с передком орудие. Попавшие под лафет кирпичи крошились, как в дробилке.

На одной из куч тягач потерял управление и с большим креном начал валиться на бок. Водитель прибавил газ, пытаясь его выровнять. Тягач дернулся и замер с оборванной гусеницей.

— Снимайте его оттуда и приступайте к ремонту, — крикнул Варавин. — Живо!

Орудийные номера возились, пока стащили тягач. Водитель начал ремонт. Подошли другие расчеты.

Варавин построил людей и разомкнул шеренгу:

— Не будем терять времени... Пока наладят тягач, мы расчистим путь... все лишнее убрать! Никаких инструментов! Приступить к работе!

Люди принялись за дело. Летят кирпичи. Гарь. Дым.

Снова гул «юнкерсов». Вперемежку с осветительными они сбрасывают осколочные бомбы. Только самые пугливые поднимают головы, ожидая, пока пронзительный вой оборвется и прогрохочет разрыв.

Прибежал Смолин: «Готово!»

— Ну вот, дорога свободна... молодцы, «саперы»!.. Управились без инструментов... — обращаясь к расчетам, кричит Васильев. — Вперед, «и горе Годунову!».

Батарея продвинулась еще около километра. И снова завал. В небе погасла последняя бомба. Гул «юнкерсов» затих. Люди продолжают расчистку улицы.

Варавин озабоченно рассматривает подсвеченный фонарем новый лист карты. Кажется, он потерял ориентировку.

— Нужно было держаться одного направления, — выругался он, — а теперь... поди, разберись в этой каменной пустыне...

Держаться одного направления? А если бы и оно оказалось закупоренным? Варавин вел батарею, предпочитая улицы, где меньше завалов. Где мы находимся? Варавин пытается найти ответ с помощью карты. Но как определить точку своего местонахождения, когда вместо ровных, расходящихся прямой линией улиц, нанесенных на карте, вокруг хаотическое нагромождение кирпичей? Темнота. Ни углов, [117] ни домов, ни перекрестков. Развалины не имели номеров и названий.

— Нет смысла двигаться с повязкой на глазах... Объявляю перерыв, — решительно произнес Варавин. — Попробуем теперь найти кого-нибудь из горожан.

Удачливей всех оказалась группа Васильева. После недолгих поисков он обнаружил подвал. Мы бросились на его зов. Дверь приоткрылась. В углу мерцал огарок свечи. Плакал ребенок, раненый стонал, старые женщины с узлами жались вдоль стен. В подвале находился и человек призывного возраста — сотрудник одного из городских учреждений.

После короткого разговора Варавин назначил его проводником. Эта миссия, кажется, не радовала горожанина, и он неохотно покинул убежище.

— Нельзя отказать в помощи людям, когда они просят... Укажите направление ближайших улиц, их названия. Это ваш долг... Потом вернетесь... Пойдемте! — убеждал его Варавин.

Подавленный страхом, проводник плохо справлялся со своим делом и не умел ориентироваться. Ко всему этому еще оказалось, что он нездоров. Ему сделалось плохо.

— Что же вы умолчали о болезни? — Варавин отпустил проводника. — Время не ждет... Пусть люди принимаются за расчистку... поиски жителей продолжать.

Оружие императора Петра

Рассвет мы встречали белые от пыли, уставшие и злые. К 6.00 с группой орудийных номеров я, в роли разъезда пути{12}, оказался у высокой чугунной решетки. В глубине двора стояло серое, внушительного вида здание. Кроме выбитых стекол повреждений оно как будто не имело.

Обрадованные, все направились во двор. По сторонам каменной лестницы на постаментах стояли старинные медные орудия. Над массивной дверью поблескивала надпись. Городской исторический музей.

На зов вышел человек довольно необычного вида — маленький, сухой и желтый.

— Чудеса... — в изумлении произнес Варавин, — китаец... или японец... уж не ради шутки «юнкерсы»... сбросили с зонтиком? [118]

Человек, стуча обувью, торопливо спускался по ступеням.

— Санинструктор захватил медикаменты? Вдруг и тут раненые...

Оглядев всех быстрым приветливым взглядом, человек представился.

— Смотритель музея, — он назвал восточную фамилию. — Такие дни, — сокрушенно говорил смотритель о трагедии, постигшей город. — Заходите, пожалуйста, будьте гостями.

Варавин ответил, что не имеет времени и что нужны люди, знающие город, а также для расчистки завалов.

— Как выйти на гомельский шлях? Мы спешим...

— Понимаю... вполне понимаю, товарищ командир. Знаю, где укрылись жители... — учтиво отвечал смотритель, — есть раненые и здоровые. Сейчас провожу... извините, я должен закрыть дверь.

Следуя за смотрителем, в одной из церквей мы нашли много людей, в большинстве своем пострадавших от бомбежки.

— Нужны перевязочные материалы, носилки, — просили находившиеся в церкви врачи. — Много жертв осталось среди развалин и на городских окраинах. Мы не управляемся... Говорят, на подходе войска, передайте командованию...

Варавин ответил, что он командир застрявшей в развалинах батареи. Связи с командованием не имеет, к тому же выполняет свою срочную задачу.

— У меня нет времени... ни минуты. Сожалею, но я должен забрать всех мужчин, способных работать... Не беспокойтесь, через час-другой все вернутся. Мой комиссар, — Варавин представил политрука Савченко, — уполномочен... вызовет санинструктора с медикаментами.

Собралось около сорока человек. В большинстве своем они не избавились от пережитого потрясения. Но шли, не отставая, время от времени подбадривая друг друга.

Мы поравнялись с музеем. У медных пушек стоял смотритель. Кто-то из жителей позвал его.

— Нет, он пусть остается на своем посту... — возразил Варавин. — Эти орудия хранят память сражений, в которых рождалось величие нашей страны. Канониры салютовали императору Петру... Нельзя оставлять священные для русского человека реликвии без охраны. Продолжайте, несите вашу службу, благодарю вас за верность, — закончил он, обращаясь к смотрителю.

Горожане дружно работали вместе с расчетами. Батарея продвинулась вперед на целый километр. Вплотную одно к [119] другому стояли подошедшие орудия из других батарей.

При свете наступавшего дня открылась во всей своей глубине трагедия, постигшая город Чернигов и его жителей.

Все видимое вокруг пространство лежало в руинах. Кучи рыжих кирпичей, обломки стен, каркасы и жесть крыш под слоем пыли и пепла громоздились на месте домов и улиц. Курился дым, распространяя горький запах пожара и тления.

Прямо впереди высилась стена, пустые проемы окон. Рядом — уцелевший дом. Нет, обман зрения. Взрывная волна разрушила наружные стены здания, обнажив его внутреннее устройство с междуэтажными перекрытиями, кухнями, столовыми. На высоте третьего этажа повисла койка, развеваются на ветру постельные принадлежности.

Вчера еще на месте этого хаотического нагромождения камней и мусора стоял большой современный город. Теперь он напоминал печальную картину «Последний день Помпеи». Но не злая стихия обрушилась на Чернигов. Он пострадал от преступных человеческих рук, столь же безжалостных, как силы природы.

К 9.00 батарея вышла на северную окраину. Больших повреждений дома тут не имели. Вдоль улицы тянутся ряды пышных темно-зеленых лип, крашеные деревянные и каменные заборы.

Горючее в тягачах было на исходе. Колонна остановилась в тени лип. Орудия заняли улицу, одна гусеница тягача в канаве, другая закрыла тротуар, впритык к забору. Васильев вернулся после осмотра прилегающих кварталов.

— Кроме нас, здесь еще две батареи из третьего дивизиона. Пусто в баках... Ждут, скоро должны подойти заправщики, — сообщил он.

Штабы не учли разрушений, поглотивших столько времени и горючего. Впрочем, этого нельзя было предусмотреть. Чернигов стоял еще на своем месте, когда ставились частям задачи. Последней заправки хватило бы до района ОП.

Командир батареи никому не позволил отвлекаться по пустякам.

— Пехота одна долго не продержится, а вы... «горючее». Девять ноль... время готовности шестой батареи к открытию огня... немец, говорят, прет по дороге вовсю... Произвести осмотр, заглянуть в передки, удалить с комплекта ИЗ пыль. Приведите в порядок людей! Я уезжаю в штаб дивизиона.

Во дворе — колодец. Как мучила жажда в пыли развалин! Я выпил котелок холодной вкусной воды и почувствовал [120] невыносимый зуд. Промедли я еще немного, одежда, казалось, задымит. Кирпичная пыль въедлива и намного неприятней дорожной. Сейчас же мыться, прочь одежду! Приехал старшина.

— Товарищ лейтенант, начальник штаба дивизиона приказал покормить людей, остальную пищу отвезти к церкви, где политрук, — начал он с ходу. — Не знаю, как туда пробраться.

Пришла машина с горючим. Воентехник службы ГСМ{13} сообщил, что командир полка с 1-м дивизионом и штабной батареей еще в 8 часов ушел на гомельскую дорогу. Гесеэмщик заправлял их перед селом Коты. По приказанию командира полка, санчасть до 12.00 остается в городе для оказания помощи населению... Воентехник намеревался ехать за Десну, на поиски горючего. С севера доносился гул далекой стрельбы.

— Слышите, с каким нетерпением немцы ожидают конца заправки? — указал Васильев.

В чистом безоблачном небе поднималось августовское солнце. Таяла над дальним лесом утренняя дымка. Со стороны Гомеля летел корректировщик. 85-миллиметровая зенитная батарея за Десной открыла огонь. Разрывы ее снарядов сопровождали самолет, пока он не ушел за пределы досягаемости.

Командир батареи не возвращался. Завтрак шел к концу. Орудийные номера устраивались спать, тот в тени, другой на солнцепеке, прислонясь к колесу, к станинам. Можно вздремнуть и мне. Пять-десять минут или сколько там еще осталось?

Я с трудом открыл глаза. Звал связной. Вернулся командир батареи. Невдалеке грохотали зенитки. Удаляясь на восток, плыла стая «юнкерсов».

Вдоль гомельской дороги

Варавин заканчивал у колодца свой туалет. Оделся, развернул карту:

— Товарищи командиры! По сведениям штаба полка, противник силами двести шестидесятой и сто тридцать четвертой пехотных дивизий из состава второй армии наносит удар вдоль гомельской дороги. На двадцать часов вчерашнего [121] дня, по сведениям штаба, передовые части немцев достигли района Седнев, Ивашков и западнее Репки... Помимо двести шестидесятой и сто тридцать четвертой пехотных дивизий на черниговском направлении действует еще одно немецкое соединение не установленной нумерации... К началу текущих суток сорок пятая стрелковая дивизия должна выйти на рубеж Роище... Репки. Второй дивизион поддерживает десятый стрелковый полк, на который возлагается оборона рубежа села Роище... Огневые позиции шестой батареи... лес в полутора километрах на север от Роища. Готовность к открытию огня... шесть ноль. Ну, а сейчас мы имеем девять пятьдесят. Батарея поддерживает второй батальон. Где он? Смольков! В конце улицы... видите?.. Старший лейтенант Азаренко. Он едет в десятый СП. Отправляйтесь с ним, разыщите командира второго батальона и уточните задачу. К одиннадцати ноль... не позже... явиться к ручью на дороге восточнее Роища, и ждите там меня. Огневые взводы, через пять минут... марш! После того как пройдете гомельскую развилку, установить наблюдение за местностью. Все!

Тихими улочками я вывел орудия к перекрестку. На указательном знаке надпись: «Гомель — 90 км». В моей планшетке лежал новый лист карты. Вот она — развилка. Хорошо. Тех, кому приходится водить колонны, всегда ободряют местные знаки, подтверждающие сведения, которые содержатся на карте.

90 километров... Противник вышел в район сел Репки — Роище, в 20–30 километрах от Чернигова. Но немецкие части были там по состоянию на вчерашний день. За прошедшие часы они, наверное, не сидели на месте.

Подтверждением этому служит формулировка задачи. Обычно командир батареи выражается кратко, просто, без всяких пауз, как учили артиллеристов говорить в подобных случаях. Когда он пользуется устаревшими данными, прибегает к общим фразам, ссылается раз за разом на штабы.

Командир батареи должен скрывать свои сомнения. Варавин не умел этого делать. Правда, старался, но речь выдавала настроение его духа.

Зачем подвергать командиров взводов переживаниям, для которых, быть может, еще не настало время? Они уступают командиру батареи в опыте, моложе летами. И восприимчивей. Один — больше, другой — меньше, в зависимости от характера. У командиров взводов достаточно забот, личных и связанных с поддержанием порядка среди орудийных номеров. [122]

Командир взвода — ближайший помощник командира батареи. И тот, и другой — должностные лица, категории разные, но цель у обоих одна и общие задачи. Командир взвода ближе к рядовым воинам, он знает поименно их всех, способности каждого.

Взвод — составная часть всякого подразделения. Боевая способность его определяется состоянием взводов, силой духа, выучкой командира и вверенных ему людей.

Командиры взводов — самая многочисленная командная инстанция, которая выполняет важнейшие функции в системе управления войсками. Именно командиры взводов приводят непосредственно в действие духовную и материальную мощь войск на поле боя.

Куда глядит он — командир взвода, — туда направлены глаза его подчиненных. И ни один человек на переднем крае не нажмет спуск карабина без его команды. Помимо его воли не двинется yи один танк, не сделает ни одного шага пехотинец, ни одного движения у орудий не сделает артиллерист.

Под яростным, всесокрушающим огнем, если поднялся он — командир взвода, — восстает и весь взвод. В бою и походе, на занятиях и работах, во всякое время люди следят за командиром взвода, поступают, как он, повинуясь его приказаниям. Ибо командир взвода, и никто другой, практически осуществляет идеи, заложенные в статьях воинских уставов, облекая решения старших в конкретную форму, и придает им движущую силу. Командир взвода — тот адресат, которому направляются все приказания на поле боя. Побуждаемый собственным сознанием долга и задачи, он объявляет ее людям, и голос командира взвода доносит к ним непреклонную волю командующего.

В пехоте служба проста, каждый занят своим делом. То ли в траншее, то ли в наступающей цепи. Взводу указан объект атаки, направление. И все. Способен командир взвода держаться в своем окопе — так же будут действовать и все его подчиненные. Влияние, необходимое для управления взводом, приобретается умением пехотного командира спокойно вести себя среди разрывов.

Взвод всегда последует за смельчаком, даже если он не является формально командиром. «Заменил погибшего командира» — это тот, кого взвод, группа людей в поисках выхода из критической ситуации выдвинули из своей среды.

Принципы боевого применения артиллерийских подразделений существенно отличаются от других родов войск. [123]

Пушку или гаубицу обслуживает орудийный расчет. Число орудий в подразделении не меньше четырех. Элементы боевых порядков во всех видах боя разделены расстоянием. Ни общей траншеи в обороне, ни общих цепей в наступлении. Командиру-артиллеристу, помимо волевых качеств, необходимы специальные знания по устройству и эксплуатации оружия, правилам стрельбы, топографии и геодезии, связи и транспорту, полевой фортификации. Но прежде всего — способность объединять боевые порядки в одно целое и управлять жми. В памяти артиллериста хранится много простых трафаретных слов, в сочетании своем называемых командами.

Может показаться удивительным, тем не менее это так; служба отдельного орудийного номера, помимо всего прочего, зависит также от умения командиров подавать команды, посредством их поддерживается взаимодействие людей в орудийных расчетах.

А таблицы стрельбы? Сколько там разнообразных требований, рекомендаций и запретов, пренебрежение ими снижает эффективность огня и приводит нередко к гибели людей и уничтожению материальной части. Командир-артиллерист должен твердо помнить множество наставлений и вложить в сознание каждому орудийному номеру.

Отсутствующего командира огневого взвода нельзя заменить лицами рядового состава. В отдельных случаях его обязанности могут выполнять командиры орудий, если они приобрели практические навыки и минимум знаний огневой службы. Во взводе управления ни один командир отделения, даже при вышеупомянутом условии, без предварительной подготовки из-за узкой специализации не пригоден для использования на должности командира взвода.

В предвоенное время высшее командование учитывало особенности службы различных родов войск. К лицам, поступавшим в военные училища, предъявлялись высокие требования как в части общеобразовательной и физической подготовки, так и предрасположения к выполнению командирских обязанностей.

Выше уже упоминалось о боевой подготовке курсантов военных училищ. Специально отобранные квалифицированные кадры командиров и преподавателей, пользуясь простыми, испытанными методами, приобщали курсантов и службе. Усилия концентрировались на дисциплине обучаемых и способности повиноваться. На этой первичной основе строилась вся система воинского воспитания и обучение необходимым техническим знаниям. [124]

Служба в училище давала курсанту лишь теоретические знания. Решающим фактором в формировании интеллекта командира является подразделение, умение обращаться с людьми, ибо готовить командира взвода на мертвых душах — то же самое, что плавать в бассейне, где есть все: стены, дно, краны, есть тренер, но нет воды.

Взвод — две шеренги людей, единственная в своем роде среда, несущая в себе зародыш тех отношений, которые объединяют командира и подчиненных в цельный дифференцированный и поэтому боеспособный воинский организм. Важную роль в последующем воспитании командира играет коллектив, принявший новичка. Здоровая, взыскательная атмосфера службы способствовала сохранению нравственной ориентации командира взвода на первых порах, когда ему это особенно необходимо.

В частях и подразделениях проводились мероприятия, способствовавшие развитию профессиональных навыков командиров взводов и отделений. Показательными в этом отношении являются правила отбора кандидатов для комплектования сержантских должностей, когда вся полнота ответственности за службу младшего возлагалась на старшего.

Я остался бы в долгу у тех, с кем нес в те дни службу, если бы умолчал о том, что старшие командиры-артиллеристы в большинстве своем относились к своим непосредственным помощникам с пониманием обстоятельств, обусловленных возрастом и спецификой обязанностей командиров взводов, как и полагается по нашим воинским уставам. Однако всякая статья имеет границы — верхнюю и нижнюю. Старшие командиры, если позволяли условия, предпочитали толкования, избавлявшие командиров взводов от чрезмерных нагрузок.

Я называю с признательностью лейтенанта Величко — командира 3-й батареи 92-го ОАД, командира 6-й батареи 231-го КАП младшего лейтенанта Варавина, командира 2-й батареи 595-го АП ПТО РГК лейтенанта Прокофьева, командира 4-й батареи того же полка старшего лейтенанта Кипенко и старших командиров, тех, кто возглавлял этот славный полк — капитана Лету, капитана Сусского и затем майора Купина. В моей памяти они остались людьми, которые умели совмещать требовательность и стремление помочь младшему обрести качества, необходимые командиру-артиллеристу и фронтовику. [125]

* * *

«Юнкерсы» летят курсом на юг. С севера доносился приглушенный расстоянием гул разрывов. Исчезло беззаботное настроение, не оставлявшее людей до вчерашнего дня. Сидят молча, на лицах — запыленных и усталых — выражение настороженности и тревоги.

Нужно принять меры предосторожности на всякий случай. Командиры орудий должны вести наблюдение за местностью.

За обочиной шоссе хаты — село Коты. Женщины в огородах оставили мотыги и глядят на дорогу. Возле колодца с журавлем пехотинцы поят лошадей. Бродят куры. Под плетнем на лавке — седобородый дед, положил руку на головку внука. У ног жмется собака.

Кроме повозок и пехотинцев в новом, вызывающем подозрения обмундировании, войск не видно. Улица из конца в конец пуста.

Техник ГСМ утверждал: в Котах заправлялся 1-й дивизион. С днепровских позиций он шел в голове полковой колонны и вчера до наступления темноты преодолел черниговские руины. Его батареи, наверное, уже ведут огонь.

За околицей начинался лес. На выезде застряла в кювете кухня. Ездовые и повара понукают усталых лошадей. Завидев урчащие тягачи, они встали на дыбы и унеслись с места.

На поляне много повозок. Целый лагерь. По-видимому, тыловые службы какого-то стрелкового полка. Будка с красным крестом, зарядные ящики, двуколки.

Мы, артиллеристы, питаем дружеские чувства к пехоте. Только мы знаем, как тяжело ей на переднем крае. Мы ценим выносливость пехотинцев, поистине ни с чем не сравнимую. Мы поддерживаем пехоту в бою и без всякой предвзятости можем судить о ее боевых качествах. Неприхотлив, готовый во всякой обстановке повиноваться' и шагать без устали навстречу опасности — в этом бесспорное достоинство пехотинца.

Но он беспечен. Не всегда проявляет рвение к службе. Даже в таком важном деле, как оповещение, связь, наблюдение на поле боя. Этот недостаток внимания, возможно, вызван тем, что мины сами сигналят о себе, а может, тем, что артиллерист с помощью приборов обнаружит опасность раньше, чем он, пехотинец, прижатый ливнем пуль к земле. [126]

Так же в боевых порядках: караулы зачастую выставляются только для видимости и довольствуются днем и ночью ответом «свой!». «Свой» может подойти, похлопать караульного по плечу, закурить. Особенно страдают этим тылы пехоты.

— Мы уже видели этих лошадей и повозки... — проговорил, влезая в кабину, Васильев. — На болоте остановились, ей-богу, как цыгане... смотрите, как будто насыпь, — он развернул карту, — да, железнодорожная ветка Чернигов-Гомель.

На пригорке широкая прогалина. Перекресток дорог. Стоит регулировщик. Дальше под деревьями замаскирована машина. Васильев поднес к глазам бинокль.

— Наши эмблемы.

Регулировщик взмахнул флажками. Двигаться прямо. Но маршрут 6-й батареи вел вправо, к Холявину — небольшому хуторку восточнее гомельской дороги.

Появился лейтенант и подтвердил требование регулировщика. Лейтенант из штабной батареи. На перекрестке с четырех часов.

— Как же так? Вы доложили мне, что все орудия первого дивизиона прошли, — выговаривал он регулировщику. И повернулся ко мне. — Возвращайтесь, товарищ лейтенант, вам прямо.

Конечно, 1-й дивизион, наверное, ушел прямо. Но я-то из 2-го.

— Из второго? Стосемимиллиметровые пушки? — удивился лейтенант. — Ну, тогда... другой разговор. Ваши повернули направо, сюда.

— Давно?

— Минут сорок назад... — и лейтенант снова колебался. — Постойте... ведь во втором дивизионе стодвадцатидвухмиллиметровые пушки....

Огневые взводы тронулись. В дальнем лесу курится дым. С тыла доносятся звонкие орудийные выстрелы. В небе сверкнул, опустившись белым шлейфом, бризантный разрыв.

— Воздух! — вторят друг другу наблюдатели.

Навстречу тащится «хеншель». Орудийные номера хватаются за карабины. Хлопают винтовочные выстрелы. Не меняя высоты, «хеншель» удаляется к лесу.

Полевая дорога с отпечатками гусениц тянулась к зарослям. Следы ведут на север. Дым впереди сгущался. Справа, на синеющем горизонте серым пятном повис аэростат.

Кустарник становился выше. В стороне — покатый спуск, [127] дальше — узкая полоска луга. Берег речки Стрижень. В следующую минуту показались дома. Хутор Холявин.

Тягач сделал поворот. Слепит глаза яркое солнце. Навстречу толпой валят жители. Что такое? Взволнованные хуторяне обступили со всех сторон, о чем-то кричат, перебивая друг друга. Орудия остановились.

— Товарищи командиры... Куда едете?

Вот здорово! Куда полагается, туда и едем. Им-то что до этого? Марш, освободить дорогу!

— Если в Роище, то там немцы... — тараторит бойкая синеглазая молодка. — Солдаты от нас ушли еще утром. Сжалились... И вы уходите. Стрелять начнете, немцы спалят наши хаты!

Я заглянул в карту. Аккуратный кружок — знак ОП, нанесенный Варавиным, захватывал село и лес за ним. Туда не менее шести километров. Кто сказал, что в Роище немцы?

— Да, немцы... и недалеко, — произнес Васильев, опуская бинокль. Разрывы бризантных гранат клубились над лесом. — Значит, командир батареи где-нибудь в этих местах... Машину с такими знаками видели? — спросил он женщин.

Какая разница, видели или нет? Двигаемся в район позиций. Жители — случайные люди. Их побуждают добрые намерения. И это, наверное, так. Но что с того?

Командиры орудий закончили осмотр. Люди утолили жажду, вернулись к орудиям, прислушиваются к звукам недалеких разрывов. Не без труда они оттеснили жителей. Путь освободился. Вперед!

На выезде из хутора все же пришлось остановиться. Необходимо предупредить расчеты, подготовить снаряды. В этом отношении не запрещалось полагаться на сведения местных жителей.

Неожиданно взвыли снаряды и начали рваться за хутором. Дым заволок лесную опушку. Взлетела ракета. Потом еще несколько. Что это значит?

Васильев залез на крышу кабины. Дым сгущался, в зарослях бежали какие-то люди. Редкая цепочка растянулась по всей поляне и скрылась среди деревьев.

— Пехота... отходит! — Васильев кубарем скатился на капот. И вовремя! Снаряды, низко просвистев над кабиной, подняли в воздух холявинскую землю.

А на опушке снова завихрились разрывы. Простучала пулеметная очередь. Шел бой... Два-три пехотинца, отстреливаясь, продолжали отходить. Дальше двигаться я не решался. [128]

— Развернемся здесь? — спросил Васильев. — Все же это место ближе всякого иного к району наших позиций... может, пехота повернет. Обзор, скрытые подступы... Нетрудно сняться, если что...

Я согласен. Для 1-го огневого взвода позиции слева от дороги, в огороде за крайним домом. Направление стрельбы — опушка леса в километре впереди... 2-й огневой взвод — справа, по кромке кустарника. Направление стрельбы — изгиб речки. Отделение тяги — укрытие за домами... Готовность — десять минут. По местам!

С треском валится забор. Тягачи разворачиваются. Улица опустела. Орудия заняли позиции.

Васильев убежал к своему взводу. Мне удалось забраться по зыбкому соломенному скату на крышу сарая. Справа лежит лощина, левее — лес, дорога скрылась среди деревьев. Дальше, на взгорье, поднимались соломенные крыши домов. Должно быть, южная окраина Роища.

На лесной поляне слоями стелился дым. Две воронки, одна в одну, преградили дорогу. Там, где скрылись пехотинцы, снова простучал пулемет. Со стороны железной дороги зачастили выстрелы. Похоже, огонь вели 107-миллиметровые орудия.

Послышался гул мотора. Мчится машина, пересекла поляну, воронки и в облаке пыли продолжала нестись к хутору.

— Внимание! Второй огневой взвод! На дороге слева... машина. Наблюдать!

— Машины не вижу... Только вижу пыль, — ответил Васильев.

Достаточно... Появится, наверное, еще что-нибудь в объективе.

Машина не сбавляла скорости, приближалась к хутору. Пыль начала отставать. На дверце белело пятно... Неужели наша?

Прошла минута. В линзах бинокля лица людей приняли четкие очертания. В кабине — начальник штаба полка капитан Значенко. Я спустился по скату, успел отряхнуться и вышел навстречу.

Машина остановилась. Капитан Значенко поднял руку.

— Что это? — орудийные стволы смотрели черными глазами. — Подайте команду «Стой!» Чем вы занимаетесь? — и продолжал: — Пехота десятого СП оставила Роище и отходит, по-видимому, на Рябцы... дайте карту. Шестой батарее... Отбой... Новые ОП... на южной окраине хутора [129] Полуботки, основное направление ноль ноль, готовность... пятнадцать ноль. Выполняйте! — он вернул мне карту.

Опять просвистели снаряды и разорвались за речкой. Капитан поднял бинокль. Бежали цепью люди. Пехота оставила опушку. На дороге еще одна машина круто вильнула раз, другой и затормозила перед самым домом. С подножки спрыгнул Варавин.

— Товарищ капитан, разрешите доложить... пехота в лесу не удержится. Я говорил с командиром второго батальона, он хотел направить отход в лощину, — говорил Варавин. — Боюсь, опоздал... Немец опередит, если двинет.

— Где командир десятого СП?

— За гомельской дорогой. Около двенадцати часов был вместе со старшим лейтенантом Ревой. Кажется, их потеснили к западу...

— Майора Соловьева видели?

— Нет... утром, говорили, он был на КП первого дивизиона.

— Ну, а вы? Гнать в открытом поле...

— За вами, товарищ капитан! Начальник штаба продолжал:

— ... Давайте занимать НП. Я поставил задачу огневым взводам. Телефонную линию... на Полуботки. Смотрите... не упустить пехоту. Огни готовьте{14}... отсечь опушку, прикройте лощину и дальше заросли, — капитан нанес на карту. — Понесла же пехоту нелегкая на опушку... повернуть бы к хутору... так нет же. Останетесь без прикрытия... хутор и лощину держите под обстрелом... Я свяжусь с командиром первого дивизиона, наверняка он сумеет довернуть сюда хотя бы одной батареей. Вы ведь раньше сорока пяти минут не успеете? — капитан складывал карту.

— Ну, товарищ лейтенант, двигайте! На Полуботки, — Варавин застегнул кобуру, сдвинул набок, — побыстрей, чтобы телефонисты вас не обогнали.

Со двора вышла старушка. Оглядывала огород, изрытый гусеницами. Васильев стал ее утешать.

— Ну в чем дело? Не задерживайтесь, — торопил Варавин, — уходите!

— Я еду... может, успею поймать кого-либо из начальства пехоты. Ну как ее повернуть сюда? — в недоумении закончил капитан Значенко. [130]

Выстрелы уже раздавались в зарослях на подступах к хутору. По краю огорода в бурьянах окапывались люди взвода управления. Над лесом маячил аэростат.

В огороде появился, кажется, командир-пехотинец. Капитан Значенко вылез из кабины. По улице бежали Митрошенко с телефонистами, они тянули кабель.

Орудия миновали южную окраину Холявина. Позади, за домами, рвались мины. Клубятся облака бризантных разрывов.

Низко, сверля воздух, пронеслась многоголосая батарейная очередь. Загрохотали разрывы, разбросав по склону глыбы болотной земли.

Хутор, по-видимому, попал в поле зрения аэростата. После поворота поросшая травой колея привела огневые взводы в лес. Аэростат скрылся с глаз.

Справа, среди деревьев, неожиданно взметнулись факелы пламени. Стреляли орудия. Спустя мгновение, очередь повторилась. Батарея Ф-22 вела огонь.

Хутор Полуботки

Колонна огневых взводов, преодолев обмелевшую речку, вышла в поле. Впереди видны хаты, хутор Полуботки — небольшое селение, несколько улочек, растянутых с запада на восток. Под хатами — высокие ветвистые деревья.

Орудия вошли в огороды южного квартала и с ходу заняли позиции. Пестреют полосатые тыквы, зеленые грядки огурцов. Слева позади, на расстоянии четырехсот шагов, темной стеной поднималась кладбищенская ограда. За ней — лес.

... Тягачи ушли в укрытия. 1-е орудие наведено в основном направлении, построен веер. Расчеты подносили боеприпасы, роют ниши и щели, не поднимая головы. Нужно спешить! Местный фон облегчает маскировку. У Васильева к этому особенное пристрастие, не однажды он укрывал огневые взводы 6-й батареи от глаз корректировщика.

Нужно сказать, что наши части, как, впрочем, и немцы, не уделяли должного внимания маскировке. Наблюдатель на линии соприкосновения сторон, если внимательно выполнял свои обязанности, имел возможность вскрыть всю систему обороны: траншеи и ходы сообщения, НП, позиции оружия и т. д. [131]

Большое значение имеет ландшафт, характер окружающей местности. В лесу, скажем, среди зарослей или в населенном пункте есть все условия для скрытого развертывания самых разнообразных боевых средств, без особого риска обнаружения. Необходимо, разумеется, приложить усилия.

Меня, например, научил ценить маскировку лейтенант Васильев. Правда, и до прибытия его в 6-ю батарею я старался укрывать орудия на ОП, но, так сказать, с привлечением ограниченных средств, подручными материалами. Васильев сделал открытие, когда у меня на глазах посадил дерево, т. е. укрепил на растяжках между станинами. Дальше задача решалась сама собой.

Как скрыть от противника 76-мм дивизионную или 85-мм зенитную пушки — калибры, состоявшие в 1941–1942 гг. на вооружении частей противотанковой артиллерии РГК? На чижовском плацдарме в Воронеже моя 4-я батарея 595-го ИПТАП РГК{15} в течение пятнадцати суток занимала открытые позиции на расстоянии 400 шагов от первой немецкой траншеи. В Урыво-Покровском{16} (южная часть сторожевского плацдарма на Дону) с 20 ноября 1942 г. по 13 января 1943 г. расстояние до проволочных заграждений еще меньше.

Зима густо припорошила снегом высокий обрывистый берег Дона, сковала льдом течение. Толщина его без малого полметра. Студеный ветер дует с севера, оголил бугры и расщелины прибрежных круч. Мороз, красный столбик батарейного термометра опустился ниже черты минус тридцать.

В темноте светят немецкие ракеты. На снегу — частокол проволочных заграждений, ближе — своя полоса, дальше — противника. Расстояние — сто шагов. Слева глубокий овраг, дорога, проложенная по узкой террасе, и воронки, одна на другой. Дальше пойма речки Девица.

На выступе, омываемом с востока Доном, с юга — Девицей, были деревни: Урыво-Покровское и внизу под кручей — Голдаевка. Обе стерты с лица земли, не осталось никакого следа, даже дымоходов.

Долго тянется зимняя ночь, мороз удерживает темноту. Орудийные номера только тем и согреваются, что долбят неподатливый грунт, подравняли площадку, соорудили [132] снежные сугробы. Старшина доставил полученные в ОВС{17} три десятка простыней. Под их покрывалом, площадки превратились в орудийные окопы. К рассвету 4-я батарея заняла Oil.

Утром обстреляли минометчики, позже — артиллерия. На следующий день противник повторил обстрел. Прошел еще день, и наблюдатели потеряли интерес к непонятным сугробам за проволочным заграждением. Обстрел ОП 4-й батареи прекратился.

Много дней расчеты жили в снегу под обрывом, пока строили блиндажи. Хлеб разрубали топором, оттаивали в карманах.

Более полутора месяца занимал открытые позиции 1-й огневой взвод 4-й батареи, — район двух церквей в Уры-во-Покровском. 12 января ровно в 11.00 началась артиллерийская подготовка. Простыни и снег в течение 30 секунд были сброшены. Орудия 1-го огневого взвода{18} открыли огонь прямой наводкой — шрапнель, трубка на картечь, — для пехоты проделали два прохода в проволочных заграждениях, а затем — огонь по амбразурам дзотов, не подавленных артиллерией с закрытых огневых позиций.

Ни командир 1-го огневого взвода младший лейтенант М. П. Серебряков, пи старший сержант Г. Д. Агуреев, ни сержант А. В. Викторов — командиры орудий, ни наводчики, ни остальные орудийные номера не знали, что я пользовался уроками маскировки, преподанными в начале войны лейтенантом Васильевым.

* * *

Орудия, передки, штабели ящиков с боеприпасами, вспомогательное имущество, — ничего не должно выделяться на местности. Для маскировки используются бурьян, ботва, все, что по цвету сродни окружающему фону. Орудийные номера таскают материал из кустарника за кладбищем. Выкрики по ходу работ на 011 то затихают, то усиливаются.

Из леса на западе, а также с противоположного направления из района села Коты ведут оживленный огонь наши батареи. Со стороны хутора Холявина и Малиновки, села, лежащего дальше на восток, доносятся звуки боя.

Появились телефонисты. Связь с НП готова. Батарея открыла огонь. [133]

Прошел час, другой. Орудия не умолкали ни на минуту. Взволнованный и потный телефонист не отрывал трубку от уха.

Тем, кто обслуживает орудия, трудно судить о положении на переднем крае. Бой шел на расстоянии 8-ми километров. И хотя огневые взводы принимали в нем самое живое участие, они не имеют понятия о том, что произойдет в ближайшее время. Орудийным номерам остается только ловить на слух звуки и строить догадки. Кое-какие предположения можно сделать лишь по записям старшего на батарее, где указаны наименование целей, дальность и направление стрельбы.

С момента занятия позиций дальность стрельбы не менялась, колеблется в одних и тех же пределах: 12–16 километров. Район целей лежал севернее Холявина. Похоже, нашей пехоте удалось закрепиться. НП находился на крыше хуторской хаты.

— Стой... цель номер шестнадцать... записать... автомашины на южной окраине села Скиток... Огневым взводам... перерыв! — телефонист принял команду с НП.

Стрельбы прервались. Редеет, рассеиваясь, пыль. Под раскаленными стволами потрескалась земля, дымит. Усталой рысцой люди расчетов побежали в укрытия.

После занятия позиции у ближайших домов стало собираться местное население. Откуда в маленьком хуторе столько людей, особенно женщин? Толпа со страхом и любопытством глядела на то, что происходит у орудий.

Грохот, однообразие, кажется, начали утомлять зрителей. Но они оживились, когда орудийные номера заняли укрытия.

За огородами у канавы шум, гомон. Смешались жители и люди расчетов. Слышатся вопросы. Далеко немцы? Неужели мы уйдем? Что делать?

Орудийные номера ссылались на командиров орудий. Те пожимали плечами. Немцы подошли, но не ближе наблюдательных пунктов. Уходить, если не будет приказания, мы не собираемся и т. д.

Начались знакомства. Всех захватил вольный, непринужденный разговор, шутки.

— Внимание... женщины! — объявил Васильев. Он старался поддержать общее настроение: — Вы находитесь в зоне действий не только немецкой артиллерии, но и своей... берегитесь, орудийные номера... не промах!..

Улыбки, смех... Шутки не смущали женщин. Одна, подойдя вплотную, завладела планшеткой Васильева. [134]

— Посмотреть, что тут? Эй, вы... в огороды пришли, а дальше, небось, станете ждать темноты?

Люди забыли о войне. Шумит толпа. «А ведь Васильев прав, — подумал я. — Немцы, возможно, успели засечь позицию 6-й батареи, пошлют десяток-другой снарядов. Нужно прекратить этот карнавал...»

Я подошел ближе и увидел девушку. Она, кажется, только явилась, стоит в стороне. Серое платье свободно облегало гибкий стан, ломалось в талии.

Девушка сделала несколько шагов. Куда она направилась? Любопытно. Девушка не отводила спокойного и рассеянного взгляда, будто порывалась говорить. Вроде ищет кого-то, может быть, знакомых. Нет, слишком независимый вид для тех, кто нуждался в ободрении. От нее исходило непонятное обаяние, какая-то тайна, неведомая, кажется, ни ей и никому из окружающих.

Девушка оправила прическу, подошла ближе, привлекая взгляды. Нежный овал лица, темно-каштановые, чуть рыжеватые волосы. Под дугами бровей спокойно светились большие серые глаза. Девушка повернулась. Полные губы дрогнули, и неуверенная улыбка скользнула по лицу.

Орудийные номера балагурят, шутливо обнимают женщин. Дорошенко протянул руку, но девушка отстранилась и стала разглядывать орудия. Она была всего в нескольких шагах.

Прибежал телефонист:

— ...разрешите доложить... «По местам!»

О, служба! И всегда одно и то же! Тащится, бывало, колонна деревенской улицей. Одолевает усталость. Тупо ноет тело и смыкаются, будто засыпанные песком, глаза. Люди дремлют в полусне на станинах. И тут среди старух и детей является фигурка, остановила взгляд, улыбнулась. Исчезли усталость, голод, забылись все тяготы войны. Орудийный номер счастлив маленькой случайной награде. Улыбка предназначена ему, и никому больше!

Ушли славные старые времена, канули безвозвратно в вечность. Какие метаморфозы! Все мельчает, и война и воин. Вместо коня — тягач, вместо седла — под ним холодная, жесткая станина и пыль, пыль. Затих бы стук гусениц. Взглянуть еще раз. Так тоскливо в бесконечной сутолоке движения!

— Цель номер двенадцать... батареей... четыре снаряда... огонь!

Командиры приосанились, бодро выкрикивают доклады, глядя куда-то мимо буссоли. Орудия окутываются дымом. [135]

— Стой! Перерыв!

Расчеты спешат в укрытия. Опять смех, шутки. Девушки в сером платье не было. Ушла...

Ах, да... снаряды... Сколько осталось в наличии? Машины боепитания опаздывают. Телефонист о чем-то бормотал в своем ровике. Нужно сделать подсчет и доложить командиру батареи. Васильев прошел мимо, хотя и знает, что мне необходима его помощь.

- — Отправляйтесь по домам, — слышится его голос, — оборудуйте щели и не уходите. Освобожусь, приду проверить.

Некоторые жители, кажется, понимают, чем грозило пребывание вблизи ОП. Но, видно, мало кто собирается расставаться с опасными гостями.

— Туда можно? — женщины порывались к орудиям. — Поглядеть... нельзя? В гости придете? — и в том же духе.

Их нужно удалить. Стая «юнкерсов» направляется в сторону города. Вдруг сделает поворот? Пусть Васильев разъяснит людям.

Но он истолковал предупреждение по-иному, отвел в сторону орудийных номеров. Опять они смешались с толпой. Часть женщин отошла к изгороди, а те, кто посмелее, топтались на месте. Васильев подхватил одну. Это — сигнал, посвященные в заговор номера кинулись к остальным. Женщины бросились наутек. Но состязаться с орудийными номерами им не под силу, преследование закончилось. Визг, хохот. Появление «хеншеля» положило конец этой сцене. Команда «Воздух!». Толпа начала расходиться.

Встреча, устроенная хуторянами, ободрила орудийных номеров. Даже самый инертный старался выглядеть не последним. Конечно, он перестанет быть воином, если угасло стремление отличиться и показать, на что он способен. Вокруг столько приветливых лиц. И его кто-то помнит в далеком родном краю.

Орудийные номера обычно держались отдельными группами. Обособленность возникла сама собой и не совпадала со штатными расписаниями. Сержант Смолин наведывается к 4-му орудию. Большая часть укомплектованного снова расчета 3-го орудия на перерывах тянулась ко 2-му. Делят курево, в голодные дни — банку консервов, вынутую из глубины вещмешка, читают письма, вспоминают о мирном житье. Командир батареи собирался укомплектовать расчеты наново. Но дальше разговоров дело не двинулось.

И сейчас расчеты разбрелись группами. Отдыхают. Возвратились к укрытиям последние из орудийных номеров. [136]

Глядят вслед уходившим хуторянкам, дымя махоркой.

Подошли машины дивизионного взвода боепитания. В кабине — политрук Савченко, со вчерашнего дня он находился на совещании у комиссара полка.

— Не доехали до Холявина? Вам повезло, — говорил он. — Командир третьего дивизиона, говорят, угодил в Хмельнице к немцам... Передняя машина загорелась, люди бросились врассыпную, а тут раненые, крики, неразбериха. Старший лейтенант Горунов собрал часть людей... заняли оборону, присоединились старший лейтенант Рогачев и лейтенант Быкадоров... Подогнали уцелевшую штабную машину. Только погрузили раненых, тут автоматчики... Шофер убит, Быкадоров ранен. А кроме лейтенанта никто машину не водил. Горунов усадил Быкадорова за руль. Что-то случилось с машиной... немцы обходят. И в этот момент стали стрелять батареи первого дивизиона. Раненых вывезли. В лесу старший лейтенант Горунов собрал остальных своих людей. И повел огородами обратно в деревню, где бросили машины. Потом подошла пехота... вместе атаковали автоматчиков и оттеснили на северную окраину. Рогачев вывел еще одну машину... А в общем положение у нас неважное, — продолжал Савченко. — Немцы катили от самого Гомеля без всяких остановок... На гомельскую дорогу начали выдвигаться передовые подразделения сорок пятой СД. Пехота вступала в бой с ходу. Говорят в штабе, кое-где остановили немцев.

— А там, слева... есть кто-нибудь? — спросил Васильев.

— Гомельскую дорогу обороняет, кажется, шестьдесят первый стрелковый полк. Справа... не знаю. Левее в сторону Днепра выдвигается дивизия какого-то другого корпуса.

Речь коснулась сводки Совинформбюро.

— Да, товарищ политрук, веселого мало... — говорил Васильев. — Но унывать не стоит... тут столько жителей, симпатичные люди... эвакуированные из Чернигова, приглашают в гости.

— Ну вот, в гости... нашли время, — возразил Савченко. — На НП собираюсь... нужно повидать командира батареи... загляну к старшине... вернусь еще.

Васильев снова завел речь о приглашении. Нельзя отлучаться с позиции. Васильев дал согласие? Пусть и отчитывается за 6-ю батарею перед хуторянами и эвакуированными.

— Смотря сколько у меня времени... хотелось бы пойти, — ответил Васильев. [137]

— Двух часов достаточно?

— Вполне... — Васильев умолк. В стороне гомельской дороги зачастили орудийные выстрелы.

Савченко пришел к буссоли, стал напутствовать Васильева.

— Идите, девушки не признают стрельбы... не навлекайте на себя обвинений в невежливости. И помните... вы представляете командиров всего полка, — полушутя говорил политрук и осторожно стряхивал пыль с гимнастерки Васильева.

— ...не беспокойтесь, — Васильев ушел.

Явился старшина. Пища готова. Телефонист запросил у командира батареи разрешения на ужин. Расчеты шли к кухне.

Послышался вой снаряда. Северо-западнее хутора повисло мохнатое облако воздушного разрыва. За первым — последовало еще несколько. В укрытие!

Прошла минута, и начался огневой налет. Снаряды ложатся в лесу, за хутором, на расстоянии полкилометра, кажется, в район позиций 76-миллиметровой батареи. Лишь последняя очередь оторвалась, подняв пыль в дальних огородах.

Налет продолжался три минуты. Огонь вела одна батарея. Обстреляла позиции 76-миллиметровых орудий, потом лощину севернее хутора Полуботки.

Телефонист позвал меня к телефону.

— ...немцы наступают из района Добрянки, Репки, вышли на рубеж Роище, Петрушки, Черторыйка, — сообщил командир батареи. — Части сорок пятой СД закончили выдвижение, окапываются на линии лес южнее Роища... гомельский шлях. Для поддержки десятого СП выделены два дивизиона... наш второй и дивизион сто семьдесят восьмого ЛАП. Задача пехоты — оборонять участок, лес, севернее Холявина... овраги у хутора Толстолес... шестая батарея поддерживает второй батальон. В настоящий момент он занимает оборону западнее Холявина. Атаки в направлении хутора отражены. Результаты стрельб... шестая батарея подавила наблюдательный пункт, уничтожены два пулемета, рассеяна автомобильная колонна в селе Скиток, там же скопление пехоты. С наступлением темноты пехота собирается произвести перегруппировку и отойдет к Холявину. В общем, положение нужно считать неустойчивым... Как у вас? Есть поблизости соседи?

В лесу, северо-западнее, стояла чья-то 76-миллиметровая батарея. Противник только сейчас закончил обстрел ее [138] позиций. Других подразделений в хуторе Полуботки нет. На гомельской дороге с полудня пулеметная стрельба не затихает.

— ...надвигается ночь. Осмотрите подступы к позициям, готовьтесь к самообороне... Одно орудие назначить для стрельбы прямой наводкой в направлении безымянного хутора, восточнее Полуботок... Готовность... один час. Можете сообщить огневым взводам интересующие их сведения. А теперь запишите установки. Цель номер ноль один... подступы к моему наблюдательному пункту... отложите снаряды по знакам... На каждое орудие... дюжина. Все!

Говорить с огневыми взводами? Что значит Добрянка, Репки, Роище?

Люди выслушали сообщение и вернулись к своим котелкам. После ужина я должен объявить сигналы на случай нападения, определить сектор для стрельбы с открытых позиций, сообщить командирам орудий относительно цели № 01.

1-й огневой взвод прикрывал северные и восточные подступы к ОП, 2-й — южные и западные, 3-е орудие готовилось к занятию открытой ОП у крайнего дома — ориентир три...

Помкомвзвода, принявший обязанности лейтенанта Васильева, назначил дозорных и отправился к месту своей новой позиции. У орудий выставлялось по одному караульному. Остальным — отдых.

Неопределенность обстановки не особенно волновала людей — они уже привыкли и считаются со всякими предупреждениями лишь постольку, поскольку это потребовало дополнительных усилий.

Начало темнеть. Дозоры ушли к своим местам. Вернулся помкомвзвода с наводчиком, который теперь исполнял обязанности командира 3-го орудия. Ему необходимо семь минут для выдвижения на открытую позицию.

Хуторок после обстрела притих. Только у колодца за 4-м орудием появляются хуторянки и, постояв с ведрами, идут обратно. Теперь у меня выпала минута, чтобы присесть. Земля под бруствером ровика телефонистов мягкая. Слова доносились тише и тише... веки сомкнулись.

Я проснулся. В ближнем дворе тявкала собака. Луна повисла на небосклоне, а впереди, за крышами, полыхали вспышки ракет.

— Товарищ лейтенант, огневые взводы... по местам! — крикнул телефонист.

— По местам! [139]

В темноте мечутся у орудий люди, мелькают желтыми пятнами лампы подсветки приборов. Телефонист принимал команды:

— ... цель номер шестнадцать... батареей... шесть снарядов... беглый... огонь!

Над стволами полыхают факелы выстрелов. Дым стелется по земле и медленно сползает в сторону, к дому и темнеющим дальше деревьям.

— Первое отстрелялось!.. Второе отстрелялось!.. Третье отстрелялось!.. Четвертое отстрелялось! — выкрикивали командиры орудий.

— Телефонист! Доложить... по цели номер шестнадцать израсходовано двадцать четыре осколочно-фугасные гранаты.

— Стой! Огневым взводам... перерыв... старшего на батарее... к телефону.

— Неожиданно немцы заняли выступ леса западнее Холявина. Фланг второго батальона загнулся, пехота отошла в хутор... Не знаю, что из этого получится. Если немцы войдут в лощину, плохо придется... запишите данные по цели помер ноль два... лощина позади НП... Все!

Спустя четверть часа, Варавин звонил опять, передал данные по рубежу южнее хутора Холявина.

Положение на переднем крае неустойчиво. На пехоту, кажется, надежды плохи. Району Холявина грозит окружение, если немцы продвинутся на юг. Варавин произвел контрольную пристрелку подступов к своему наблюдательному пункту.

В таких случаях хлопот у старшего на батарее прибавляется, как, впрочем, и у командиров орудий. Пристрелка НП — задача щекотливая. Нужна высокая точность. Небольшая ошибка — и снаряд угодит в ячейку командира батареи.

Светит луна. В вышине сверкающей дугой опоясал небо Чумацкий Шлях, мириады мерцающих миров. Далекие таинственные светила. Не раз глаза артиллеристов в минуты тревог обращались к звездам. Установилась тишина. Надолго ли? Нужно проверить веер.

— Внимание... огневые взводы, по местам!.. Слева фронта батареи отдельное дерево... выше кроны... яркая звезда на фоне других... Венера... Первое! Второе! Третье! Четвертое!.. Угломер сорок один десять. Наводить в... Венеру!

Наводчики установили отсчеты, наводят орудия по звезде. Командиры орудий после проверки доложили о готовности. [140]

— Отметиться по основной точке наводки!

Только головкой панорамы наводчик отмечается по точке паводки, стволы остались в прежнем положении.

— Отметка первого... двадцать девять пятьдесят шесть!

Отметились и остальные орудия. Считанные с угломерного кольца отметки сравниваются с прежними. Истинными считаются отметки, полученные после наводки по Венере.

Таким образом производится быстро, с высокой точностью построение или контроль построенного прежде параллельного веера. Этот способ применяется давно, с тех пор как артиллерия начала вести огонь с закрытых позиций. Сущность его состоит в том, что небесные объекты, такие, скажем, как Луна или Венера, принимаются как удаленные в бесконечность. В действительности, понятно, это не так, но в сравнении с величиной интервалов между орудиями допускаемая погрешность ничтожна и не имеет практического значения.

Контроль веера закончен. Расчеты вернулись продолжать прерванный отдых. Прошло минут десять. Телефонист, бормотавший в своем ровике, поднялся.

— ...разрешите доложить! С НП передают... по местам! — и затем: — НЗО «Зубр»... шесть снарядов, беглый огонь!..

Прошло две-три минуту и снова:

— Правее ноль десять... прицел меньше шесть... огонь! Где-то за хуторской окраиной взлетали ракеты. Цветные трассирующие очереди поднимаются в небо, обгоняют одна другую. Холодным блеском сверкают бризантные разрывы. Доносится грохот рвущихся снарядов, орудийные выстрелы.

На переднем крае неспокойно. Похоже, пехота 2-й немецкой армии еще не утратила пыл, с которым рвалась к Москве, и не склонна соблюдать ночную паузу, как было поставлено в дивизиях 6-й немецкой армии, с которыми мы имели дело прежде.

Расчеты едва успевают занять щели — новая команда зовет их к орудиям. Не только в 6-й батарее. Факелы орудийных выстрелов полыхают слева, справа, в тылу. Стрельбу ведут десять-двенадцать батарей.

Начались перебои в связи. Первый порыв обнаружился скоро.

— Стой! — передает телефонист. — Цель номер десять... правее ноль сорок... батареей... «Пеликан»... «Пеликан»...

НП умолк. Наводка закончена. Орудия готовы к выстрелу. Движение людей остановилось. Какую команду хотел [141] подать командир батареи? «Огонь!»? А, может быть, «Стой!»? Я не знаю, и никто не знает этого на ОП.

Телефонист отправился исправлять линию. Расчеты ждут. Поразмыслив минуту, я решил подать команду «Огонь!», назначив 4 снаряда. Орудия отстрелялись.

Позиция замерла. Тянулись минуты ожидания. Орудийные номера переговариваются у своих мест. Прошло четверть часа.

— ... НП ответил!.. «Пеликан» на линии!.. — кричал из ровика телефонист.

— Правее ноль пятьдесят... батареей... четыре снаряда... десять секунд выстрел... огонь!

Телефонист передал доклад о расходе снарядов. Командир батареи приказал начать второй БК — третью полутысячу снарядов за сегодняшний день.

— НЗО «Зубр»... прицел меньше восемь... шесть снарядов... беглый огонь!

И снова над длинными стволами плещется ослепительно-белый фейерверк пламени. Четко видны на лимбе буссоли цифры.

— Стой!

Снова прогремела очередь. За ней еще две. Пляска света оборвалась. Позиции погружаются в темноту. Поступают доклады командиров орудий:

— Первое по НЗО «Зубр»... расход восемнадцать осколочно-фугасных гранат... второе... третье... четвертое...

— ...разрешите доложить, — проговорил телефонист, — передали... наблюдательный пункт снимается...

Мой карандаш машинально скользил на бумаге, а в мыслях тревожный голос телефониста. Что значит «снимается»? В случае отхода командир батареи обычно сообщал о смене НП. Не понимаю... Раз НП снимался, нужно готовиться и к оставлению позиций. Не упоминалось ли об этом?

Но связи уже не было. «Пеликан» умолк, оборвав на половине предусмотренное Боевым уставом артиллерии обычное и неизменное предупреждение: «Отключаюсь»... И все?

— Так точно, все... Еще, товарищ лейтенант, перед этим я слышал в трубку... кого-то вызывали на КП дивизиона очень срочно... отключились и без предупреждения снялись, ничего не сказали, — растерянно закончил телефонист.

Да, со вчерашнего дня все идет через пень-колоду, а с наступлением темноты началась чехарда какая-то. Частые стрельбы. Большой расход снарядов. И в довершение [142] всего — снялся НП, то есть ушел... Куда? Зачем? А огневые взводы?

Я вернулся к буссоли. Перестрелка в стороне Холявина не затихала. На северо-западе полыхал, освещая горизонт, пожар. Взлетают ракеты. Рассеиваясь, несутся цепочкой трассирующие очереди. Багровыми сполохами светятся разрывы невидимых снарядов.

76-миллиметровая батарея западнее Полуботок возобновила огонь. К ней присоединилось еще несколько. Огненные языки мечутся слева и далеко впереди, на немецкой стороне.

Что происходит на переднем крае? Варавин пристрелял несколько целей в районе Холявина, данные очерчены на моем бланке. Но что пользы от этого, если НП снялся? Варавин — предусмотрительный командир. Поступать так — не в его правилах. Видно, были важные причины, если НП отключился с такой поспешностью.

Нужно приниматься за дело: проверить готовность к самообороне, переговорить с командиром орудий, найти дозорных.

Васильева нет. Савченко отправился к командиру батареи. Старшим на ОП останется Орлов. Я пойду к дозорам. В случае надобности телефонист даст трассирующую очередь из трофейного автомата.

— Разрешите вызвать расчеты? — спросил Орлов, он сразу оценил обстановку.

Прерывать отдых людей нет надобности, пока, по крайней мере. Пусть Орлов возьмет двух человек, чтобы обозначить границы секторов, ориентиры, нужно проверить освещение приборов, подготовить ящики со шрапнелью.

Одного из дозорных я встретил в конце улицы. Ему, в паре с другим, указан для патрулирования ближний квартал. Задачу дозорный знал. Где его помощник? Отлучился? Зачем?

Запрещалось отклоняться от маршрутов. Дозорный звал товарища, но тот пропал куда-то. Найти немедленно! Только после выстрела через забор перемахнула тень.

Патруль 2-го огневого взвода оказался добросовестней. После осмотра открытой позиции, подготовленной для 3-го орудия, я вернулся к буссоли. [143]

Вне обстановки

— Что же делать? — спрашивал Васильев. Он вернулся. — И связи, как назло, нет...

Наблюдательный пункт снялся. Приняты меры к самообороне. Васильев собирается -уходить? Перед вечером положение было иное, а сейчас я не могу разрешить никаких отлучек. Пусть Васильев приступает к своим обязанностям.

— Досадно... но ничего не поделаешь, — проговорил уныло Васильев и указал в направлении колодца, где виднелись девичьи фигуры. — Их... нужно проводить... задержат дозорные.

Вот дела!.. Но они показались мне совершенно безнадежными, когда в одной из фигур я узнал девушку в сером платье. Она!

Девушки, освещенные луной, стояли одна рядом с другой. Ждут. А может, и нет, им безразлично — придем мы или нет. И удерживал их тревожный свет недалеких ракет, ночная темнота. До колодца полсотни шагов. Но мне казалось, что ни в эту минуту, ни в следующую и никогда в будущем я не преодолею этого расстояния.

Стало грустно от того, что нельзя уйти от буссоли, и от того, что я не знал девушку раньше, и теперь, когда она пришла, не узнаю, она останется такой же далекой и недосягаемой, как звезда, по которой я сверял веер.

— А, может, подождем? — Васильева занимали, по-видимому, те же мысли.

Ждать? Зачем? Девушки окоченеют, нет, это не для нас. Их нужно отправить... проводят орудийные номера.

— Дайте ваши палатки, — обратился Васильев к телефонистам и зашагал к колодцу.

Впереди стрельба стала затихать. Умолкла батарея в лесу. Слева, в стороне гомельской дороги, гудели машины.

— Связь есть! — радостно воскликнул телефонист. — Сержант Митрошенко передал... сматывает линию... командир батареи выехал на ОП... разрешите ему отключиться?

Прошла еще минута. Вспыхнули фары и погасли. Едет кто-то, кажется, Варавин. Поворот, еще поворот и, осветив фигуры у колодца, машина остановилась. С подножки прыгнул Варавин.

— Скверно... хутор Холявин оставлен... Автоматчики атаковали с тыла. Пехота ушла и не предупредила. Телефонную линию перерезали. Хотел прикрыть... цель ноль два... не мог связаться с вами... ералаш... едва выпутался, потерял двух человек. Южнее Роища держались только [144] роты первого батальона. Рябцы, Малиновка оставлены... теперь батальон в мешке. Если пехота не сумеет закрепиться, мы будем вести огонь прямой наводкой. Командир корпуса приказал... все батареи остаются на занимаемых позициях. Варавин объяснял случившееся тем, что наши части ввязались во встречный бой и поэтому не сумели удержаться на рубеже восточнее гомельской дороги. Пехота должна перестроить боевые порядки и закрепиться непосредственно впереди артиллерийских позиций.

— ... это благое намерение напоминает день возвращения к Малину, — продолжал Варавин. — Никто не думал, что придется стрелять прямой наводкой с закрытых позиций... и тут тоже... — Помолчав, он продолжал: — Едва ли артиллерийские начальники согласятся с тем, чтобы пять артиллерийских полков были отданы на съедение немецким минометам... только для того, чтобы помочь пехоте занять очередной оборонительный рубеж. А потом что?.. Но это между нами... Где Савченко? Вызовите!

Замполит зашел к старшине, он собирался на НП, может быть, задержался...

Посыльный вернулся, доложил, что политрук отбыл около часа назад.

— ...я предупреждал... сообщать о всех, кто направляется на НП... Час назад? Попадет к немцам... снимайте третье орудие... Смольков занял за хутором ближний НП... Сигналы для всех... появление автоматчиков... две красные ракеты... там, возле освещенной крыши. Если включится Митрошенко, передайте о замполите.

— Товарищ комбат, ужин готов! — подошел старшина. — Стол накрыт возле буссоли.

Никакого стола, разумеется, нет. Крошечная лампа освещала ящик, опрокинутый на ребро, скатерть [палатку] и котелок. Старшина не желал поступаться терминологией нормальной обстановки.

— Нельзя ли тут помыться? — Варавин благодарил старшину.

Политов был добросовестным человеком и толковым старшиной. Он понимал, что командир батареи нуждался в заботливом отношении больше, чем кто бы то ни было другой на позиции.

— ...сделаю! — и, щелкнув каблуками, ушел. Потом вернулся. — Теплая вода будет через пятнадцать минут, через тридцать... горячая, а если командиру угодно, через час приготовлю все, что полагается в полевой бане.

Варавин отправился вслед за старшиной. [145]

Мимо прошло 3-е орудие, снова на прежнее место. Я возвращался к буссоли. Навстречу торопливо шагал Васильев.

— Все в порядке, я уладил. Идите к командиру батареи. Я договорился.

О чем он толкует?

— Идем в гости, быстрей, у нас три часа.

Варавин причесывал мокрые волосы, знакомился со схемами. Ему помогал Орлов.

— Три часа я согласен управляться с вашими обязанностями... дайте записи... раньше вы вели их аккуратно... Небрежность... плохой аргумент для всякой просьбы... возьмите связного... не опаздывать!

Обе девушки ожидали у колодца. Васильев назвал меня. Потом взял свою знакомую под руку и удалился. За ним ушел связной.

Я взглянул на девушку. Она продрогла — платье под брезентом плащ-палатки. Локоть дрожал. Она протянула сквозь проем руку.

Девушке знакомо устройство плащ-палатки?

— Да... это разрез для оружия... Почему она не назвала своего имени?

— Подождите... меня зовут Ю. З.

Ю. З. стояла тут целый час?.. Озябла?

— Да... прохладно... хотела дождаться... Куда делась ее подруга?

— Ушла с лейтенантом.

Потом Ю. З. рассказала о себе. Она из Чернигова, вместе с матерью приехала на хутор к родственникам. Многие жители бежали из города, спасаясь от бомбежки, оставили все имущество. Ее родственники пригласили меня в гости.

В гости? Не лучше ли побыть здесь? Я провожу Ю. З. к самому дому. Она поддерживает приглашение?

— О, я первая... не хочу... здесь... страшно. Пойдемте... подруга уже, наверное, дома.

Двигалась Ю. З. медленно. Полы плащ-палатки поминутно выскальзывают из рук, позади волочился нижний угол. В нерешительности Ю. З. остановилась. Я подстегнул углы, повернул ее лицо... губы раскрылись... в глубине глаз мерцал отблеск звезды.

Ну, Ю. З., согрелась?

— Нет... не совсем.

Дозорные, 3-е орудие, передний край, все заботы отошли прочь. Осталась только Ю. З. Тепло, исходившее от нее, проникло сквозь одежду. [146]

Ю. З. порывалась идти и снова останавливалась, оправляла плащ-палатку.

— Идемте, — она не двигалась. — Завтра встретимся?

Не знаю, в моем представлении завтрашний день — - далекое неведомое будущее. Я располагаю тремя часами. Хочу разглядеть Ю. З., узнать все, что известно Ю. З. о себе и чего она не знает, не знают ее родители, все, чем наполнена ее душа и сердце. Все!

— Рассказывать сейчас... да... о чем?

Зачем она пришла к колодцу и зачем уходит? Она оттолкнула сержанта и укрывалась под плащ-палаткой... Зачем Ю. З., отстраняясь, тянется вновь? Почему у нее такие уголки губ, глаза и, вообще, почему она Ю. З.?

— ...расскажу все... что знаю... если забуду, подскажете, правда?.. Не хочу домой... дышать... палатка мешает.

Она улыбалась и начинала снова.

— Столько вопросов... не хватит ни ночи, ни дня... не буду отвечать... разве мало того, что я здесь? Ну, хорошо, расскажу... но зачем это вам?

Когда я уйду, а это произойдет так или иначе, возьму с собой все, что о ней знаю, трепет губ, тепло ее тела... плоть и душу Ю. З. И пусть не упрямится. Если она не желает, я обойдусь... создам свой образ... модель Ю. З.

— ...не хочу... — голос изменился, — чтобы меня уносили без меня... нет... нет...

Ю. З., Ю. З.!.. У нее нет выбора... никакого... она сделает так, как я сказал, и все то, что утаит она и не доскажет, я придумаю сам... Неужели Ю. З. согласна, чтобы незнакомый лейтенант создавал ее наново и, к тому же, придал какие-нибудь не свойственные ей черты? Она подвергает себя страшной опасности... Воображение создаст лишь жалкое подобие того, что существует наяву, что возникло и возросло в ней и что унаследовала она от рождения... Готова ли она так легкомысленно расставаться со своей сущностью? Ну, Ю. З., я жду!

Она стояла, прислонясь к стволу липы. Упругая девичья грудь отдаляла и вновь приближала ее лицо.

— Хорошо... согласна, но... не сейчас... боюсь представить себя другой... расскажу все... позже, ради бога, идемте... мама волнуется, — она не двигалась с места.

Послышались шаги. «Стой, кто идет?» — раздался голос дозорного. Ю. З. вздрогнула. Никуда никто не шел. Дозорный ответил, что Васильев прошел час назад.

— Заколдованное дерево... отойдем мы, наконец, отсюда [147] или нет? — строго спрашивала Ю. З. и возвращалась под сень липы.

Хуторок притих, но не собирался отойти ко сну. В окнах — то в одном, то в другом — пробивался свет. Жители ожидали утра.

Ю. З. оставила липу и двинулась к дому. Во дворе, кажется, никого не было. Ю. З. открыла дверь. В большом помещении мигала свеча. На лавке сидели старик и две женщины. Одна — старушка, другая — помоложе. Меня усадили за стол.

Подан чай и стаканы. Вошла подруга Ю. З., Васильев. Дед разгладил бороду, щурил глаза.

— Милости прошу отведать, что бог послал...

Девушки молчали. Меня стесняла обстановка в комнате. Хозяева допытывались, далеко ли немцы? Займут ли хутор?

Ни Васильев, ни я не решались говорить правду. Оставлять в заблуждении искренних и простосердечных людей — совестно. Кажется, хозяева понимали наше состояние. Беседа не клеилась.

— А может, товарищи командиры желают чего-нибудь погорячей? — и дед поглядел на женщин. Старая голова, видно, подсказала ему, что мы сыты и единственное, чего хотим, — поскорее выбраться из-за стола.

Васильев поднялся, поблагодарил за угощение. Девушки в нерешительности переглянулись. Васильев щелкнул каблуками.

— Я готов, как обещал, осмотреть ваши укрытия. Пойдемте, — и шагнул к выходу.

Девушки показывали «инженерное» оборудование усадьбы. Вышла и старушка. Под стеной вырыты две глубокие щели, перекрыты фанерой, поодаль вход в погреб, там хранилась часть домашнего имущества и кувшины с молоком.

— На первый случай... достаточно, — рывком выбравшись из щели, резюмировал Васильев, — только не выдержано заложение... близкий разрыв может вызвать обвал стенок... не уходите от укрытий, послышится вой снаряда... бросайтесь на землю немедленно. Передвигаться по-пластунски... лежачий менее уязвим, и пословица говорит... лежачего не бьют.

— Господи... за какие грехи? — взмолилась бабуся. — Да неужто убьет? Невинного? — и начала об антихристе и немцах.

Разговор грозил затянуться. Ю. З. дергала позади шнур моего пистолета. Начали прощаться. Васильев рекомендовал [148] хозяевам на ночь занять укрытия. Девушки вызвались провожать.

В хуторе тишина. По всей округе светят ракеты. Васильев с девушкой скрылись в темноте. Ю. З. куталась в плащ-палатку, вспоминая школу, Чернигов, посещение позиций.

...Снова и снова она уходила от ворот и возвращалась обратно. Луна зашла. Стало совсем темно. Полыхали ракеты. Откуда-то издалека доносились звуки редких пулеметных очередей.

Когда я в десятый раз вернулся, притихшая Ю. З. решительно переступила порог. Я вошел в дом. Ю. З. остановилась. Я повернул к выходу, но она прикрыла дверь и шептала невнятное о развалинах города и страхе.

Всякое представление о времени исчезло, и мир, со всеми своими ракетами и стрельбой, растворился во мгле девичьей комнаты. Очнулся я от ударов, которые доносились снаружи. Стрелки показывали четыре часа.

Ю. З. вздрогнула. В полумраке обрисовывалось ее лицо. Она не понимала ни стука, ни того, что я должен уйти, и, казалось, не имеет сил, чтобы разомкнуть объятия. В доверчивых, широко раскрытых глазах мелькнул проблеск надежды и угас.

За стеной не прекращались нетерпеливые удары.

Ю. З. приободрилась, сказала слова прощания. Взгляд снова теплился радостью. Она приникла, улыбаясь сквозь слезы, заслонила дверь.

— Я приду к колодцу, — и опустила руки.

Горе опоздавшим!

— Сорок минут стучу! Поднял стариков из-за вас, — встретил меня Васильев. — Слишком уж тихо...

Васильев не договорил. Звонко и отрывисто простучала короткая очередь. Совсем рядом, кажется, в огороде. Васильев прибавил шаг.

— Дурак пульнул с перепугу... а может, кто из наших... охрана ближнего НП, — высказал неуверенно предположение Васильев.

На улице — ни души. Только наши шаги отдавались в тишине.

— Так опоздать... ну, скандал неминуем!

Был тот час, когда ночь ушла, а утро еще не наступило. В предрассветной мгле виднелись кладбищенские деревья. Сейчас поворот, за ним — позиции. Ну, шире шаг! [149]

— Пойдем сюда... ближе, — приподнялся Васильев над изгородью. В то же мгновение взвизгнули пули и частой дробью застучали в стену дома.

Мы бросились в изумлении на землю. Неужели... немцы? Вот колодец... где же орудия? 4-е стояло в сотне шагов...

Я оглядел огород. Пусто... Никаких признаков. Кучи вчерашней ботвы громоздятся на развороченном бруствере.

Васильев привстал. Струйки пламени вспыхнули у колодца, и пули защелкали вокруг. На ОП немцы!

Что делать? Ушла батарея... Куда? Немедленно убраться отсюда...

Вдоль забора тянется канава. Кладбище в сотне шагов. Как проникнуть туда? Дальше лес.

— Наши орудия не могли перелететь, как куропатки, в воздухе. Наверное, подались на Чернигов... я слышал шум, вроде тягачи, — перевел дух Васильев.

Где-то невдалеке затарахтел мотоцикл. Васильев замер. Послышались выкрики. Чужая речь... Хутор заняли немцы!.. Прощай, Ю. З.!

Десять шагов... пять... И вот кладбищенская изгородь.

Наступает утро. Позади простучала новая очередь. Неужели немцы следят за нами? Лежим, не двигаясь. Прошло несколько томительных минут. Гул мотоцикла стал удаляться.

— Здесь рубили маскировку, — указал Васильев, — вот следы гусениц... вчера не было...

По дороге совсем недавно шли тягачи с орудиями. Не иначе, наши! Значит, 6-я батарея двинулась в сторону города.

— Но где этот прохвост... связной? — вытирал струившийся по лицу пот, ругался Васильев.

— Я здесь, товарищ лейтенант, — раздался голос. Из-за могилы выглянула голова в пилотке и тут же скрылась. Связной.

— Ну... вылезайте оттуда, — подбадривал его Васильев. Боязливо озираясь, орудийный номер высунул голову, он не выпускал могильный крест из рук.

— Так вы... тут, значит! — грозно приступил к нему Васильев, — Ну... так что же случилось?

— Товарищ лейтенант, я не виноват... послал командир батареи, ругался... Я обошел все хаты, подумал, что вы слышали... вернулся, спросить хотел возле колодца дозорных... они погнались и стали стрелять, — связной уставился вытаращенными глазами, он еще пребывал под впечатлением встречи с «дозорными». [150]

Втроем мы оставили кладбище и двинулись в лес. Васильев осмотрел следы.

— Что же случилось, связной? В ряду всего-то семь-восемь хат.

Васильев, сколько ни пытался, не мог получить вразумительного ответа. Но не беда... Теперь известно, куда идти. Вперед!

Мы бежали по обочине, не теряя из виду гусеничный след.

— Что это? — Васильев остановился.

Позади знакомые хлопки. Звук мины. Одна, другая, третья. Разрывы ложатся в глубине леса.

Покинутые строения. Место напоминает недавно оставленную лагерную стоянку. Прямой отгоризонтированной полосой тянулась передняя линейка. Ряды пустых палаточных гнезд, летние классы. Васильев развернул карту. Тщетно он искал среди зеленых квадратов южнее Полуботок поляну и ряды палаточных гнезд.

Начались заросли. Орешник. Высокие, развесистые кусты, примятые гусеницами, уже поднялись над колеей. Слева, километрах в пяти, видны крыши домов.

Скоро до слуха стали доноситься выкрики. Потом прекратились.

— Повернем на голос, нужно спросить... — сказал Васильев.

— Немцы... ей-богу, товарищ лейтенант, — орудийный номер в испуге остановился, — кричат чудно как-то, слов не разберешь.

Какие там слова! Это команды. Недалеко располагаются огневые позиции.

Гусеницы сделали еще один поворот. Знакомый голос! Команды подавал Варавин.

Посреди поляны, подняв стволы, стоят уступом орудия. Позади фронта шагал Варавин с записями в руках. Завидел нас, приостановился и снова зашагал, продолжая подавать команды.

Моя гимнастерка промокла насквозь, нити паутины. По лицу Васильева катил пот, он выглядел ничуть не лучше.

Варавин выслушал рапорт, пристально оглядел обоих, подал команду «Стой!» и умолк. Пауза длилась долго. Не останавливаясь, Варавин шагал, но уже не у буссоли, а перед нами. Пять шагов туда, пять — обратно.

— Я обошелся по-товарищески... чем же ответили вы? — заговорил он вдруг. — Разве не был назначен срок?.. Разве [151] не говорилось о связном?.. Они совершенно не знают простейших вещей... командиры!

Варавин говорил по привычке медленно, не меняя интонации. Сам спрашивал и сам отвечал. Расчеты у орудий притихли. Я чувствовал их взгляды и не находил решительно ни одного слова для ответа.

— Товарищ младший лейтенант, посланный вами связной... — воспользовался Васильев паузой, — напоролись на автоматчиков... связного нашли на кладбище... в пять часов... когда выбрались...

— Кто позволил вам говорить и причем тут связной?! — в изумлении Варавин остановился. — Речь идет о вас... командирах из моей батареи... Возмутительно!.. Вопиющее нарушение воинской дисциплины... Я не желаю оставлять подобные проступки без наказания. И вы ответите по всей строгости военного времени... Савченко донес комиссару. Должен и я сообщить командиру дивизиона. Буду настаивать на расследовании, чтобы выяснить, насколько вы оба дорожите вашими командирскими обязанностями, доверием старших и людей, вам подчиненных. [152]