У слияния великих рек

Хутор Теремцы

Позиции зенитчиков за мостом представляли собой сугубо печальное зрелище. Изрыта земля, разворочена. Особенно густо бомбы обложили обочины за дамбой. Глубокие ямы, окаймленные валом песка и грязи, уже заполняла вода.

У орудий оживление. Расчеты подправляли окопы, таскали снаряды, ставили маскировку. Артиллеристам хорошо знакома спешка, которой сопровождаются работы в перерывах между стрельбами.

Впереди был еще один мост, небольшой, перекинутый через рукав Припяти. Водитель огляделся и облегченно вздохнул.

Под насыпью, в зарослях, укрылись на позициях счетверенные пулеметы. Расчеты их так же энергично, как зенитчики, участвуют в отражении атак с воздуха, хотя досягаемость счетверенных пулеметов по высоте значительно меньше, чем орудий МЗА. Пулеметчики прикрывали второстепенный объект — небольшой мост и, одновременно, позиции зенитных батарей.

Булыжник кончился. Гусеницы мягко шуршат в песке, [53] поднимая легкую пыль. Тягач начал разворачиваться, сполз по откосу, обогнул песчаный бугор, густо поросший сосняком и красноталом. Командир батареи встал на подножку и указал в направлении сосен за буграми.

Это был нетронутый, пустынный уголок. Не заметно ни колесных рытвин, ни поломанных деревьев, ни воронок. Тягач остановился. Варавин подал команду слезать и стал смотреть в сторону дымящегося города. Потом обратился к карте.

— Здесь огневые позиции... основное направление... тридцать пять ноль, готовность... шестнадцать ноль... В вашем распоряжении больше часа... оборудовать щели... ниши под боеприпасы. Должен заметить, огневые взводы скверно вели себя перед мостом... Когда я вернулся, стреляли несколько человек... остальные прятались, как... беженцы. Орудийный номер обязан бороться с воздушным противником везде и всегда. В который раз повторяю?!. Тут где-то машина взвода управления и кухня. Подтяните сюда. Я пойду к дороге встречать командира дивизиона. Все. Приступайте!

Орудия заняли свои места. Начались работы. Медленно, вяло двигаются расчеты. Лишь упоминание о том, что грунт легкий, немного оживило измотанных, полусонных людей.

Вскоре командиры орудий и те из номеров, кто закончил оборудование ровиков, спали. Недалеко от буссоли спал Васильев.

Возвратился посыльный. Ни взводы управления, ни кухни не нашел. Удивительная беспечность! Они переправлялись три с лишним часа назад вместе с 4-м дивизионом. Смольков обязан выставить маяк для встречи огневых взводов. Посыльный ушел снова.

Борясь со сном, я шагал от одного орудия к другому. Над дорогой кружил немецкий корректировщик. Вернулся Варавин.

— Я не вижу машин, — сказал он.

Подошел посыльный, но это не избавило меня от объяснений.

— Посылайте людей расторопных... растолкуйте задачу как следует и побыстрей! Нужна машина, через час я должен быть на КП дивизиона.

Когда я вернулся к буссоли, командир батареи сидел с закрытыми глазами, прислонясь к сосне. Где же взвод управления? Район ОП нанесен на карте Смолькова.

Варавин спал недолго. Поднялся, взглянул на часы и молча направился на позицию. У 1-го орудия бодрствующий [54] номер чистил карабин. Варавин подал команду занять ровик. Орудийный номер опустился на дно, но туловище осталось снаружи.

— Бы, товарищ лейтенант, ленитесь... и потакаете командирам орудий... потом наступает расплата... — начал Варавин, — так вы опровергаете действием то, что требуете на словах! Когда придет конец этим безобразиям? Немедленно углубите щели. Поднимайте людей!

Позиция ожила. Нужно дооборудовать ровики. Придется заново ставить и маскировку.

Только командир батареи прилег, подошли обе машины, Оказывается, лейтенант Смольков увел их вправо от дороги, где и пристал к тыловым подразделениям. Наблюдатель, которого он выставил, не заметил свои орудия. Ни командир взвода, ни старшина не приняли мер к поискам батареи, хотя обоим был известен срок готовности к открытию огня.

Политов, дававший отчет первым, доложил, что получал в тылах продовольствие и вернулся десять минут назад. Командир взвода управления чистосердечно сознался, что уснул.

— Что значит уснул? — возмутился Варавин. — И они еще называются командирами! Один распустил огневые взводы до такой степени, что люди уже прячутся от самолетов, другой уснул и рассчитывает, как студент, на снисхождение! Да знаете ли вы, что полагается за такие штуки?

Стук лопат становился тише. Песок осторожно вываливался через бруствер. Расчеты прислушивались к разговору у буссоли.

Причина тут заключалась не в праздном любопытстве. Орудийный номер всегда ухо держит востро. По интонациям и выражению лица, неуловимым для посторонних, он угадывал не только настроения командиров, но и ближайшие их намерения.

Дойдет ли очередь до расчетов или дело ограничится выговором лейтенантам? По-видимому, есть время, и командир батареи, хотя и делал он это редко, не преминет побеседовать с теми, кто оплошал у моста. Значит, нужно приготовиться, оправить одежду, энергично ворочать лопатой и побольше углубить щель.

Командир батареи бросал взгляды по сторонам, не собирался оставлять свое место.

— ...Не дадите покоя... Ну, в боевых порядках, может быть, и простительно, а на марше?.. Чего же проще... но и [55] тут неприятности. Да... суть, видимо, не только в слабой дисциплине, но и в непорядочности... Уснуть посреди дороги! Ведь вы обязаны бодрствовать и глядеть за людьми и всем, что вверено вам. Вы ... командир!

Варавин говорил, взвешивая, будто вбивая каждое слово. Таков был стиль, который соблюдал командир батареи неизменно в отношениях с провинившимися подчиненными.

Варавин — способный командир. По службе он поднялся на ту ступень, которая доступна только лицам, обладающим естественными задатками к выполнению командирских обязанностей.

Отсутствие таковых нельзя восполнить знаниями или учебой, поскольку этот процесс только совершенствует свойства, присущие человеческой натуре, но не рождает их. Если человек не обладает необходимым предрасположением к службе, обрести его путем умственных тренировок, равно как и любым другим путем, невозможно.

Варавин относился к числу людей, которым присуща творческая организующая воля. Там, где случается, эти люди готовы делать всякую работу, лишь бы она шла на пользу. Если бы перед мостом огневые взводы замешкались, Варавин стал бы сам растаскивать бревна. Не думаю, чтобы очереди «юнкерсов» могли удержать орудийного номера, если, конечно, он не потерял от страха совесть, когда тот, кому он повиновался, делает его работу.

Воин-рядовой — один из многих в ряду. Все хороши, и он хорош, даже если не отличается как личность безупречностью поведения. В общей массе сплошь и рядом минус принимается как неопределенный плюс. Чтобы установить индивидуальные особенности орудийного номера, необходимо присматриваться в течение недели и месяца.

Достоинство командира обнаруживается весьма скоро, после первого огневого налета. Не важно, где и как это происходит. Важно то, что командир всегда на виду, в центре событий. Телефонист непременно найдет минуту, чтобы поделиться со всеми, с кем есть связь, сведениями о человеке, которому вверена судьба подразделения, а значит, и его собственная судьба.

Варавин пришел на службу из трудовой среды. После полковой школы окончил курсы младших лейтенантов. Был командиром орудия, командиром огневого взвода, взвода управления. Знаний, приобретенных в течение многих лет, оказалось достаточно, чтобы добросовестно нести службу командира батареи. Варавин был на хорошем счету у старших [56] начальников и пользовался влиянием среди личного состава батареи.

Разведчики, топографы, телефонисты, орудийные номера хорошо знают командира батареи. Варавин переносил разрывы снарядов с некоторым напряжением, но никто не ставил ему в укор этого, он старался держаться ровно и не поступался своими командирскими обязанностями.

Неизменная требовательность, строгость и взыскательность, однако, никогда не заслоняли в натуре Варавина доброжелательного отношения к младшему и снисходительность к поступкам, причины которых крылись в ограниченности или недостаточном знании службы.

Устав вверил командиру огромную власть. Он решает, кому из подчиненных адресована команда, он распоряжается жизнью и смертью личного состава вверенного ему подразделения. Но ожидать повиновения вправе лишь тот, кто наделен силой духа и готов действовать не колеблясь, во всякой обстановке.

У командира не существует никаких иных способов. Этот — единственный. Управлять батареей с помощью речей, подслащенных лестью и заискиванием, так же как высокомерием, — пагубная иллюзия. Слова тревожат слух и воздействуют на совесть только в исключительных случаях, когда подкреплены практическими шагами и не противоречат действительности. Поэтому командир взывает к совести подчиненных собственным примером, и они следуют за ним.

Но обязанности командира не ограничены рамками индивидуального поведения. В строю подразделения много людей. Сколько лиц — столько характеров. И специальности: орудийные номера, разведчики, топографы, связисты и т. д. Командир призван стимулировать усилия личного состава подразделения и направить к одной общей цели. В этом заключается суть его воинского достоинства.

* * *

В училище все должностные лица — преподаватели, командиры взводов, младшие командиры — постоянно твердили курсанту о бремени службы и будущих обязанностей. Занятия, распорядок дня, весь уклад жизни способствовали развитию физических и волевых задатков личности курсанта. Он становился участником общего процесса созидания воинского порядка. Слово устава на глазах обретало материальную сущность. В классе, на полевых учениях, в манеже курсант чувствовал себя чуждым элементом, если [57] своим внешним видом или поведением не соблюдал уставных стандартов.

Но даже в высокоорганизованной среде тогдашних училищ не было единодушия в отношении к службе. Курсантское мнение делило начальствующий состав на лиц требовательных и «добряков», энтузиастов и равнодушных.

Так называемые «добряки» предпочитали видеть улыбчивые лица курсантов и не обременяли свою мысль их будущим. Портить настроение по пустякам? Я — начальник, он — курсант. Приятно, когда поблажки, даже малые (это мне ничего не стоит), вызывают у окружающих признательность. Педанты, черствые формалисты не чувствуют умиления и много теряют. Мелкие нарушения дисциплины? Пусть исправят те, кто построже. Зачем спешить? Все равно курсант всего не постигнет. Молод. Время есть по окончании училища. Жизнь научит. Много знать — быстро состаришься. Требовать дисциплину, раздражаться? Лучше жить в ладу с подчиненными. На проверке не подведут.

Доброта «добряка» лживая. Он поступается интересами службы, т. е. общими, не своими индивидуальными, но капитал приобретает на свой сугубо личный счет. Склонность смотреть на обязанности командира сквозь пальцы, мириться со слабостями, простительными с точки зрения обычной житейской психологии, наносила непоправимый ущерб личности воина. Непреложный закон дисциплины представлялся эластичным и необязательным. С помощью «добряков» воин вредил себе, ибо он делался слабее в собственных глазах, чем есть на самом деле.

В подразделениях 1-го дивизиона Сумского артиллерийского училища я не припоминаю ни одного добряка. Командиры взводов лейтенанты Шаренко, Белянкин, Патаман, Свипухин, Варава, Пивовар, Сабельников, Тригер — все до единого конники, спортсмены, добросовестные, всей душой преданные службе. В те времена воинский порядок рассматривался всеми без исключения как детище общее. И все заботились о нем. Небрежность во внешности и поведении курсанта вызывала незамедлительную реакцию со стороны первого встречного, кто бы он ни был: командир, преподаватель, политработник либо просто курсант старшего курса. Виновный тут же немедленно устранял изъян и затем являлся к непосредственному начальнику с докладом, и тот принимал соответствующие меры.

В 3-й батарее был лейтенант Сабельников — щеголь, красавец и служака взыскательный в высшей степени. Курсант, если был небрежно одет, всегда мог получить замечание. [58] Сабельникова любили, но и побаивались. На железнодорожном переезде за швейной фабрикой стоял ведомственный знак «Берегись поезда» и стандартными буквами было дописано: «И лейтенанта Сабельникова». Предостережение, так сказать, местного характера.

В числе преподавателей водились вроде бы добряки. Социально-экономические и политические дисциплины читал старший батальонный комиссар Гантман. Нужно отметить, что личность преподавателя всегда занимала курсантов больше, чем общественные формации и восстания рабов Рима, хотя старший батальонный комиссар излагал тему интересно и живо.

Гантман — небольшого роста, мешковатый, с черными печальными глазами выглядел недостаточно военным человеком и с курсантами обращался, как со студентами. Всегда спешил им на выручку, оценки объявлял по знанию, реальные, в классном журнале выставлял выше на один-два балла. И на очередном занятии курсант старался их подтвердить. Присутствие проверяющего приводило в смущение Гантмана, он подавал команды срывающимся голосом и очень переживал, волновался.

После финского конфликта политработников некоторое время привлекали на конную подготовку по программе начинающих. Они обязаны были носить шпоры. Вся смена являлась на конюшню, дневальные выводили лошадей. Начиналась седловка, затем построение. Лошадь всегда чувствует издали натуру всадника, оглядывается, прядет ушами, всхрапывает. Гантман панически боялся лошади и не умел сидеть в седле.

Конечно, для курсантов — людей привычных — смешно видеть преподавателя (по уставу он является начальником), когда тот, приняв поводья, не знает, что с ними делать. Знает, не знает — команда касается всех. «Смена... садись! Манежной рысью... Марш!»

То-то комедия, городские жители останавливались под проволокой летнего манежа, хохотали до упаду. Рядом артиллерийские парки — бывало и курсанты смеялись, но никто не насмехался. Мы забывали за воротами то, что видели в манеже. Через некоторое время полковник Иванов запретил проводить занятия с нестроевым составом в открытом манеже, а затем они были отставлены.

Нет, мне кажется, ни старший батальонный комиссар Гантман, ни майор Кашицын — начальник цикла средств связи — не относились к числу добряков в обычном понимании этого слова. Скорее они участливые и добросердечные [59] люди. В условиях службы существование таких людей оправдано и является вполне закономерным, поскольку естественным противовесом служили строгие и взыскательные командиры.

На долгой дороге войны я, как и многие лейтенанты, часто вспоминал училище, наших командиров — и требовательных, и добряков. Действительность показала, что только в требовательности, неукоснительной и постоянной, проявляется искренняя доброта к людям. Подразделения, которые отличались жесткой дисциплиной, всегда успешно решали задачи, несли меньшие потери, были лучше вооружены, обеспечены одеждой, пищей.

* * *

Варавин — требовательный командир, не лишен, однако, некоторых особенностей. Впрочем, проявлялось это, главным образом, при огневых налетах или бомбежке. На какое-то мгновение он поддавался общему течению, как бы растворяясь среди толпы. Но потом решительно занимал свое место.

Я слушал командира батареи. Какие тут возражения? Варавин прав! Перед спуском, как и на оборудовании ОП, многие орудийные номера вели себя не лучшим образом. Если собрать все эти случаи воедино и сопоставить с требованиями уставов, вырисовывалась картина, свидетельствовавшая о серьезных упущениях в дисциплине огневых взводов.

Рядом стоял Смольков. Сон как рукой сняло. Лицо оживилось. Командир взвода управления порывался говорить, но Варавин повысил голос:

— Семнадцать ноль! — и стучал по крышке часов. — Из-за вас я не могу прибыть вовремя к старшему начальнику!.. Возьмитесь за ум и не компрометируйте порядочных людей, ваших подчиненных, если вы расслаблены до того, что не в состоянии заботиться о собственной репутации... Я не намерен терпеть дальше такую службу! — Варавин сунул в карман часы и направился к машине.

Над рекой кружились стаи «юнкерсов». Начиналась очередная бомбежка. Варавин приостановился, провожая самолеты взглядом, и уже другим тоном закончил:

— Смотрите, чтобы они не накрыли позицию... свалится шальной какой-нибудь на голову... При таких порядках всего нужно ждать, — он хлопнул дверцей, машина ушла.

Завывают сирены «юнкерсов». Рассеянные огнем зенитчиков, они уходили вниз по течению и, собравшись с силами, вновь бросались в атаку на мост. [60]

Расчеты продолжали оборудование ровиков. Лейтенант Смольков, провожавший со мной командира батареи, вернулся к взводу управления. Возле буссоли ждал старшина Политов.

— Товарищ лейтенант, как будет с обедом? — озабоченно спросил он. — Объявите перерыв... покормить людей... Нужно ехать за водой и насчет ужина... подумать...

— Вам мало только что объявленного выговора? — ответил ему Васильев. — Сделают работу... пообедают.

— А если пойдем дальше ... опять выдавать на ходу?

— Ну, а налетят «юнкерсы» или командир батареи вернется? — отпарировал Васильев.

В разговор вмешался политрук Савченко.

— Сделаем так... я присмотрю за работой... вам, товарищи командиры, нужно поспать... вы, Политов, подождите еще... полчаса. Тут песок... вы же слышали, что было?

— Согласен, — подхватил Васильев, — не будем терять времени. — Он прилег на хвою, толстым слоем устилавшую землю под сосной у корневища.

Савченко пошел к 1-му орудию. Я занял место рядом с Васильевым. Поодаль низко над бугром носились самолеты. Грохотали зенитки. Снаряды рвались в синем небе белыми расплывчатыми хлопьями.

В лесах междуречья

Было 19 часов. Вокруг непривычная тишина. За Чернобылем солнце касалось горизонта. На фоне оранжевого заката поднимались столбы дыма. Ни самолетов, ни стрельбы, ни гула... Тишина.

— Товарищ лейтенант, поднимайтесь, — говорил Савченко. — Колонна построена... Смольков передал приказание... выйти на дорогу, двигаться дальше до первого перекрестка, потом повернуть направо. Будем трогаться?

На тетрадном листке торопливым почерком Варавин написал несколько слов — названия деревень и место встречи. В конце стояли число, время, подпись.

Опускаются сумерки. На дороге пыль. Отчаянно сигналя, мимо мчались колесные машины.

Карты здешних районов я еще не получил. Хуже нет полагаться на такие вот бумажки да на маяки, затерянные в пыли неведомых перекрестков.

Темнота быстро сгущалась. Движение продолжается полчаса, еще полчаса и еще. Впереди мерцает тусклый свет. [61]

К тягачу бежит регулировщик. Размахивал фонарем, старался перекричать гул двигателя:

— ...Ехать... в лесу поворот... а дальше... прямая дорога на село... называется Парышев.

Под деревьями уже вступила в свои права августовская ночь. Где-то позади «юнкерсы» сбрасывали осветительные бомбы. В темном небе молниями сверкают вспышки зенитных снарядов.

* * *

Ни днем, ни ночью не затихали на Припяти вой сирен, грохот зениток, разрывы бомб. Немецкая авиация бомбила Чернобыльский мост — единственную переправу в нижнем течении Припяти, куда отходили колонны механизированных — 9-го и 19-го — и стрелковых — 15-го и 31-го — корпусов и многочисленных частей артиллерии 5-й армии, которые сражались в Коростенском укрепленном районе и на Малинском рубеже.

Собственно, сами корпуса существовали скорее в виде символических величин. К описываемому времени их боевые части имели весьма малую численность и, Б основном, состояли в непосредственном соприкосновении с противником. Если не считать армейскую артиллерию и РГК, некоторые корпусные части, дороги занимали колонны тыловых учреждений и служб: технической, артснабженческой, вещевой, продовольственной, санитарной и т. д., отделов и органов управления тылами.

В районах, прилегавших к старой государственной границе, десятилетиями создавались склады мобилизационных запасов и материалов. После установления демаркационной линии на рубеже реки Западный Буг общая обстановка изменилась. Все эти ресурсы начали перемещать в западные районы в соответствии с планом прикрытия новой государственной границы. Часть их была израсходована в первые дни войны, часть попала в руки противника или уничтожена.

В ходе отступления войск 5-й армии к Припяти вновь встал вопрос о складах. Сколько могли войска увезти с собой боеприпасов, горючего? Не более того, что необходимо для текущего, так сказать, довольствия. А тылы? Задачи, возникшие перед службами обеспечения, превосходили их возможности. Автомобильные и гужевые подразделения под непрерывным воздействием авиации не были в состоянии эвакуировать на восток к Припяти и за Днепр материальные запасы в необходимом количестве. Это обстоятельство [62] пагубно отразилось на обеспечении правофланговой группировки войск 5-й армии в районе Чернигова и в известной мере предопределило ту участь, которая их постигла в сентябрьские дни 1941 года.

Несмотря на интенсивность движения, колонны скапливались в районе переправы и подвергались беспрерывным ударам авиации противника. В налетах участвовало иногда по сотне самолетов.

Разрушения, тела погибших на обочинах, пылающие повсюду машины. «Юнкерсы» наносили колоннам большой урон. В некоторых пунктах по пути отступления, и в частности на Чернобыльской переправе, была организована четкая ПВО.

В прифронтовой полосе и на поле боя прикрытие с воздуха осуществляли малочисленные войсковые зенитные подразделения. Их позиции часто становились объектом бомбежки «юнкерсов».

Чернобыльский мост прикрывали внушительные силы: не менее четырех-пяти зенитных дивизионов 37-миллиметрового и 76-миллиметрового калибров и несколько рот счетверенных пулеметов. Немецкая авиация встречала решительный отпор. Ни тактические маневры, к которым прибегали «юнкерсы», ни сосредоточенные удары по зенитным батареям не нарушали продуманную систему огня. «Юнкерсы» оказались не в состоянии парализовать Чернобыльскую переправу.

На восточном берегу Припяти 37-миллиметровые батареи понесли значительные потери. Многие позиции разрушены, земля вокруг изрыта бомбами.

«Юнкерсы» дорого платили за каждое прямое попадание. Счет сбитых самолетов знали все орудийные номера. Сегодня — четыре, неслыханная цифра, если вспомнить, что на поле боя часто не удавалось сбить ни одного самолета.

И все же нам, артиллеристам, приходилось выручать зенитчиков. Люди хотели, чтобы каждый снаряд непременно попал в цель. Желание понятное, но оно не учитывает возможности зенитной артиллерии. Противовоздушная оборона строилась на определенных началах. Вероятность поражения цели становится реальной лишь в зоне разлета осколков, тогда как задача средств ПВО — обеспечить прикрытие объекта, т. е. воспрепятствовать самолету вести прицельное бомбометание. [63]

* * *

Не умолкают на Припяти зенитные орудия ни днем, ни ночью. Разноцветные трассы снарядов, отпугивая одиночных «юнкерсов», чертят темное небо. Сейчас это единственный ориентир, который позволял судить о направлении движения колонн.

Впереди вспыхнули фары. Потом стали вырисовываться контуры строений. По-видимому, село Парышев. Мигал свет габаритных фонарей. Тягач идет вдоль улицы. У изгороди темнеют орудия.

Я остановил тягач. Загудели впереди моторы. Движение возобновилось.

Прошло два часа. Близилась полночь. Фонарь, мелькавший перед глазами, замер в неподвижности. Пыль начала оседать. Колонна остановилась.

Лес. Я шагал в узкой просеке не менее километра, пока достиг головы колонны. На станинах спят люди. Сержант из 4-й батареи ответил, что младший лейтенант ушел вперед, приказав ждать...

Просека вскоре опустела. Гул позади становился все тише. Я огляделся. Кругом — темень, только на севере, там, где лежал Чернобыль, багровыми пятнами отсвечивали пожары.

Послышался лай собак. В стороне — вроде изгородь. Я пригляделся. Окраина деревни. Возле хаты толпились люди. Кажется, голос Варавина. Он распорядился подтянуть орудия.

Головная батарея закрыла проезд. Обойти стороной нельзя. С этим я и вернулся к командиру батареи.

— Подождите, — остановил меня Варавин. Говорит старший лейтенант Юшко:

— ...находимся на северной окраине села Ладыжичи... второй дивизион занимает огневые позиции в районе Ладыжичи... Теремцы и готовится к ведению огня по западному берегу реки Припять... Позиции для шестой батареи... лес, западнее хутора Теремцы... готовность к открытию огня шесть ноль. О немцах... вчера появились их разъезды... в селе Оташев они конфисковали лодки, но к вечеру ушли в южном направлении... Командир полка приказал переправить разведгруппу из штабной батареи... на западный берег и уточнить сведения о противнике... Возглавит ее старший лейтенант Пономарев... Для обеспечения его действий шестая батарея проведет огневые налеты по району села Оташев... К шести ноль Пономарев ознакомит [64] командира шестой батареи с задачей. В случае, если связь с разведчиками после отплытия будет прервана, огонь вести по графику, который я сейчас составлю... Я укажу район целей и время открытия огня. Позиции оборудовать обычным порядком. Младший лейтенант Варавин, отправляйте огневые взводы и возвращайтесь сюда. Варавин осветил часы:

— Сейчас путь откроется, четвертая батарея уйдет... выступайте... времени достаточно. До Теремцов еще увидимся... запишите маршрут...

Так... название первого села, второго, третьего... записано, ну а дальше? От Парышева я вел орудие по следу, в Ладыжичи добирался наощупь. Такая ночь... Как найти эти... Теремцы?

— ...Перед вами Ладыжичи, — осветив фонарем карту, недовольно ответил Варавин, — смотрите... единственная улица... заблудиться трудно. При выезде спросите дорогу на Заглыбье, придете туда, дальше... на Теремцы. Язык до Киева доведет... Отправляйтесь!

Под ногами мягко шуршали лежалые листья. Рычат в темноте моторы. Шли орудия 4-й батареи. Как и 5-я, она разворачивалась в районе Ладыжичей.

— Куда? Куда тянешь? — размахивал фонарем младший лейтенант Иванюк. — Держи прямо... на меня, а теперь влево, влево... товарищ сержант! Ведите свое орудие на просвет и дальше... туда, видите? К прогалине... я сейчас вернусь... смотрите за стволом... за стволом смотрите!.. Стой!!!

Послышался треск. Ругаясь на чем свет стоит, Иванюк метнулся к орудию. Длинный ствол его, описывая вслед за тягачом дугу, прижал дерево, колесо приподнялось. Двигатель заглох. Огромная сосна глухо потрескивала под тяжестью орудия.

— ...Мотор! Сдать назад! Ну... что с вами? Двигатель запыхтел, орудие колыхнулось, осунулось назад и встало на колеса.

— Поломки нет... внимание всем! — слышался голос Иванюка. — Первым номерам... придерживать дульные тормоза и не выпускать из рук до новой команды!

Орудия выворачивали в узкий проход. Следом двигалась 5-я батарея.

— Ну что, Иванюк не сорвал ствол с направляющих? — встретил меня Свириденко. — ... Внимание, командиры орудий! — предостерегал он своих, — держать дульные тормоза, смотрите... не наломать дров! [65]

Гусеницы разрыли землю, висит запах хвои, выхлопных газов и солярки. Прошло последнее орудие 5-й батареи. Из темноты выступил Васильев.

— Кажется, можем двигаться? Получили задачу? Получить-то получил... до наших позиций еще пятнадцать километров.

— Так что, «по местам»? Эй, подъем!

Забравшись в кабину, я вспомнил разговор с Варавиным. Конечно, язык до Киева доводил, но то были другие времена. Богомольцы не торопились... с котомкой и посохом шли от хутора к хутору, от избы к избе. Следом не тащились орудия со спящими людьми. Их не толкали в спину срок готовности, недовольство и сарказм начальства.

Карты нет. В памяти остался отпечаток того, что я успел разглядеть на карте Варавина. Здесь, в междуречье, дорог как будто было немного. Но кто знает?

Спустя два часа показались дома населенного пункта. По-видимому, село Заглыбье. Нужно расспросить жителей.

Орудийные номера колотили прикладами в калитки. Никто не отзывался. Лаяли в ответ собаки. Час был поздний. Время — военное.

Я уже стал терять надежду, когда в одном из дворов дверь отворилась.

— Как проехать на Теремцы?

— Теремцы? — старик, придерживая руками одежду, дважды повторил название, и, подумав минуту, ответил: — Гм... Теремцы?.. Не знаю...

— Ну, как же? Теремцы... хутор, километрах в пяти... семи южнее. Вы здешний? Как называется ваше село?

Старик произнес маловразумительное название. В моих записях оно не значилось. Я перечислил населенные пункты, пройденные батареей. После раздумья старик ответил, что таких сел он не знает.

Куда я заехал? Неужели сбился... Нет... тут недоразумение... В Заглыбье я, возможно, не попал, но относительно Ладыжичей не может быть ни малейшего сомнения. Село запомнилось, и я по складам повторил: Ла-ды-жи-чи.

Васильев зажег фонарь. Старик как-то странно двигал челюстью, подозрительно глядя то на меня, то на улицу, где гудели моторы. Поведение его начало меня пугать. Если я заблудился, нужно получить подтверждение. И побыстрее!

Прошло немного времени, и Васильев привел нескольких жителей. Село все же называлось Заглыбье. В местном [66] произношении звучало оно несколько иначе. Удивительно, как переиначил старик название.

Чтобы продолжать путь, нужно возвратиться к озеру, где берет начало дорога на Теремцы. Спустя десять минут орудия покинули разбуженное село. Как много собак в этих лесных селениях!.. Колонна уже давно миновала околицу, а лай все не затихал.

Теперь слышался только гул двигателей. Мои мысли снова обратились к дороге. Разве это дело полагаться на расспросы? Местные жители, в этом я не раз убеждался, с детства знающие всякую тропинку в округе, не понимают человека, за которым идут орудия... Все, что касается окружающей местности, кажется им простым и понятным. В Заглыбье меня уверяли, что дорога на Теремцы идет на юго-восток без всяких отклонений. Колонна сделала уже два довольно крутых поворота и теперь двигалась, насколько я мог судить, в восточном направлении.

Не видно звезд в пасмурном небе. Зарево в районе Чернобыля расплылось, и я не мог ориентироваться по широкой полосе, которая освещала чуть ли не полнеба. Если орудия шли своим путем, то зарево должно оставаться позади. Между тем оно, опережая колонну, смещалось и делалось видимым справа, как будто движение колонны направлялось на запад.

Тягач остановился. Я оглядел дорогу и немало был обрадован, обнаружив следы машины. Не может никто другой сюда заехать, кроме Варавина или Юшко.

Орудия двинулись дальше, но сполохи справа не давали мне покоя. Оставившая след машина могла проехать и вернуться. И, кроме того, я не был уверен, что она принадлежала именно нашему полку.

Началась грязь. Под гусеницами плещутся лужи. Неожиданно впереди зажглись фары. Раз, другой.

— Наш командир батареи, товарищ лейтенант, — обозвался водитель, подтверждая мою догадку. — Он всегда так светит... Ну и дороги! Сколько еще осталось?

Сколько? Пока я сам этого не знаю. Впрочем отвечать на подобные вопросы не обязательно. Командир батареи может остановить колонну во всякое время или потребовать двигаться еще 20 или 50 часов.

Машина, действительно, взвода управления. С помощью телефонистов и разведчиков она медленно ползла навстречу, буксуя в грязи. Висел на подножке, кажется, командир батареи.

— Черепашьи темпы. Я уже начал беспокоиться... [67]

Хутор, где мы разминулись, относится к Заглыбью... до Теремцов пройдете еще один населенный пункт. — Варавин прыгнул в грязь. — Мы находимся в междуречье Припяти и Днепра... район редконаселенный. Во всем треугольнике несколько хуторов, связанных единственной, проложенной в просеках, дорогой... Ясно? Помогите вытолкнуть мою машину. Попробую проскочить на Теремцы.

Варавин уехал. Темнота будто рассеялась. Меня больше не интересовало ни небо, ни чернобыльское зарево. Тягач мягко покачивался на корневищах, выступавших по сторонам. Голова водителя опускалась вниз. Он судорожно дергал рычаги, и тогда я напоминал ему о дороге.

Голос Припяти

Прошел час. Деревья отступили, открылась широкая поляна. В дальнем конце ее вырисовывались расплывчатые контуры какого-то строения. Начинало светать.

Вокруг стояли, вздымая вершины в небо, громадные ели. Под сенью косматых ветвей ютился бревенчатый домик с крошечным оконцем и трубой, венчавшей островерхую крышу. Он возник, как видение, воскресив в памяти какую-то давно позабытую картинку.

Двигатель заглох. Стало тихо. Казалось, дверь домика отворится, выйдет петушок-золотой гребешок в сапогах со шпорами. Теремок, неожиданно явившийся перед глазами, увлекал воображение далеко-далеко, в мир ушедшего детства.

Раздался резкий металлический стук, и чувство умиротворения рассеялось. Невдалеке я увидел машину взвода управления.

Варавин спал, сжавшись в углу кабины. Выглядел он довольно беспомощно. У бодрствующего совсем другой вид — собранный и решительный. Но тревог, которые не давали покоя мне, у командира батареи гораздо больше. Сейчас, когда, неудобно прикорнув к железу, он спал, воочию проступало его состояние.

Я не решился будить командира и обратился к Смолькову. Он осторожно извлек карту из планшетки Варавина. Пользуясь ею, я вывел огневые взводы на позиции.

Знакомясь с подступами, я сделал довольно большой круг и убедился в выгодах местоположения поляны. Западнее хутора едва ли был другой уголок удачнее. Окруженная [68] со всех сторон старыми деревьями, поляна была открыта лишь в направлении стрельбы.

Огневые взводы закончили подготовку к ведению огня. Об этом полагается докладывать командиру батареи. Я вернулся к машине. Но ее уже не было. Остался только домик, сказочный и неподвижный.

Прошло около часа. Явился Смольков. Следом за ним телефонисты тянули линию. Смольков не надеялся, что они найдут в густом лесу позиции. Он составил данные для стрельбы, подготовленные по 200-тысячной карте. Для подобной цели карты этого масштаба мало пригодны. Но что делать? Других нет. Хорошо, что есть двухсоттысячная, иначе командиру батареи пришлось бы заняться глазомерной подготовкой данных{6}. В этих условиях стрельба по ним обещала мало успеха.

— Как у вас там, на НП? — Васильев обменялся приветствиями со Смольковым. — Немцы далеко?

— На НП? Ввернул штырь в корягу, насадил стереотрубу, отгоризонтировал... вот и все. Ориентировать... ни зги не видно... Занесло же нас. В трехстах шагах... Припять... плещет волной. Туман погуще, чем здесь. Старший лейтенант Пономарев уже отплыл. А насчет немцев... сейчас узнаем. — Смольков взял у телефониста трубку. Но вместо того чтобы спрашивать, вдруг поднял голову:

— Есть! Сейчас выхожу, — и, повернувшись, закончил: — Вызывают на НП... Всего хорошего.

Было семь часов. У аппарата телефонист отвечал на вызов:

— «Ибис-один» слушает... Есть! Старшему на батарее... по местам!

Тишину нарушили крики команды:

— ...Цель номер восемь... батареей... шесть снарядов... огонь!

Орудийные выстрелы будто спугнули сырую темень ночи. Дым стал рассеиваться. Прозвучала команда «Стой!».

Наступило сырое туманное утро. Свет, струившийся с неба, освещал деревья и рассеивался в водянистой мгле, заполнившей поляну. Шумно падают капли. Змейками струилась вода по орудийным щитам.

После короткого просветления туман нахлынул с новой силой. Исчезла бесследно точка наводки. Густая молочно-белая мгла с каждой минутой становилась все гуще и, [69] наконец, поглотила орудия, людей и деревья. И все это произошло в течение одной минуты!

Нужно принимать меры... спасать ОП! Поднялся шум. Командиры орудий выставили створные вехи. На худой конец, можно ими пользоваться для наводки орудий, если начнут поступать команды. Но туман угрожал и вехам.

Что делать? Остался единственный, хотя и неудобный способ — производить наводку орудий посредством взаимного отмечания или по буссоли. Операция хлопотливая и медлительная. Что скажет стреляющий — командир батареи, когда ему нужен огонь в высоком темпе?

Туман, однако, сгущался. Видимость уменьшилась до нескольких шагов. Стекла приборов покрылись влагой. Телефонист получил приказание доложить о случившемся на НП. Варавин разрешил сделать перерыв. Расчеты прошли в укрытие. Стало тихо.

— Ужас что творится, — заговорил Васильев. — Видимо, слишком быстро мы катим на восток... а может, чем-то другим прогневили русалок и леших... помнится, у слияния великих рек... излюбленные места их обитания... мы вторглись в запретные владения, нарушили покой духов... торжественная минута! Вы слышите тревожный стук капель?.. Я утверждаю, станины моих орудий упираются в берег Днепра... а под стволами течет Припять!

Серебристый налет покрыл лицо и пилотку лейтенанта, словно иней. Одежда и обувь промокли. Васильев шутил, но положение было вполне серьезным. Туман продолжал сгущаться. В этих краях, по-видимому, он мог держаться сколько угодно. Видимость не более одного шага.

Телефонист позвал к аппарату.

— Что там наплел ваш телефонист? — спросил Варавин. — Что с того, что туман? Вы разве не знаете, что делать в таких случаях?

Я пытался объяснить положение, но командир батареи не слушал.

— ... С группой старшего лейтенанта Пономарева, кажется, что-то происходит... за рекой началась перестрелка, — Варавин волновался. — Радиостанция умолкла... приготовиться... по местам! — и он бросил трубку.

Люди возвращались к орудиям. Я не мог разглядеть того, что было дальше буссоли. Нужно пойти к телефону и предупредить командира батареи.

— Все ушли к реке... занимают оборону... остались разведчик и я... командир батареи приказал ждать его команд, — с НП ответил сержант Митрошенко. [70]

Что значит «ждать команд»? Ничего не видно. Я стал вспоминать статьи Боевого устава артиллерии. Они гласят, что артиллерийское орудие в перерывах между стрельбами, если оно не участвует в постановке НЗО или ПЗО{7}, наводится, когда позволяют условия маскировки, по одной из пристрелянных целей. 6-я батарея имела только одну цель — № 8. Орудия наведены. Единственное, что обязан еще сделать старший на батарее, — подправить наводку, но приниматься за это сейчас совершенно бесполезно.

Да... но за Припятью старший лейтенант Пономарев... взвод управления занял оборону. Значит, что-то там неладно. Как быть? Ведь орудия могли вести огонь только по одной цели и, притом, не возобновляя наводки. А вдруг... нет, так не годится! Сейчас же нужно переговорить с командиром батареи... Он не должен заблуждаться — 6-я батарея может вести огонь только по цели № 8.

Меня остановил голос телефониста:

— Внимание... цель номер восемь... огонь!

Теперь положение упрощалось. Я запросил командиров орудий. Они считали необходимым подправить наводку. Но ведь командиру батареи известна ситуация на ОП!

— Огонь!

Израсходовано назначенное количество снарядов. Орудия умолкли. Наводчики не видели ни створных вех, ни друг друга. Неужели командир батареи решится переносить огонь?

Снова к телефону. Слышимость ухудшалась. Вначале я разбирал невнятные слова, потом и они пропали. В наушниках слышался далекий слабый шорох. И неудивительно: в такой сырости промокнет и новый кабель, не то что наш, побитый, рваный, поистертый за долгий срок, сплошь связанный узлами. «Ибиса» не было слышно. Я еще раз проверил аппарат и отправил телефониста на линию. Возможно, кабель оголился где-нибудь недалеко.

Тут как будто начало проясняться. Вернувшись к буссоли, я взглянул в окуляр. Различался силуэт ближнего орудия, но прошла минута, другая и он исчез снова в тумане.

Возвратился с линии телефонист. Связь была восстановлена, слышимость улучшилась.

— Старший лейтенант Пономарев вернулся, — сообщил Варавин. — Едва успел высадиться, как наскочили немцы. [71]

Началась перестрелка. Пономарев не сумел пройти дальше, к месту, куда они собрали лодки. Вы можете изменить направление на пять ноль? Я хочу обстрелять заводь ниже по течению, где собраны лодки. Не сейчас... когда прояснится. Запишите, буссоль тридцать двадцать, уровень тридцать ноль, прицел двести девяносто ... принимайтесь за дело. Все!

Небо стало светлеть. Спустя пятнадцать минут наводка закончилась, и я доложил о готовности.

— Огонь!

В течение семи минут лесное эхо раскатисто вторило грохоту выстрелов. После команды «Стой!» Варавин вызвал меня к телефону.

— Стреляли дружно... не знаю, как насчет результатов, но за шумовой эффект готов поручиться. Думаю, никто еще не слышал тут ничего подобного... Припять охала и ахала, как живая... огневики молодцы... Как туман? Наводку не сбивать. Объявляйте перерыв. Можете отдохнуть и вы.

Расчеты убежали в укрытие. Туман начал отступать. Светлее становилось под деревьями. Уже можно было разглядеть орудия.

Невдалеке послышались выкрики. Пришел политрук Савченко.

— Ну и утро, — он выругался. — Спасла стрельба... а то хоть обратно к старшине поворачивай... Когда первый раз вы начали, я повернул напрямую, потом орудия умолкли. Кругом деревья, куда идти?

Вчера Савченко задержался в штабе дивизиона у замполита и возвращался в батарею на машине старшины. Где-то южнее Заглыбья она застряла, и Савченко пошел по следу гусениц. Услышав выстрелы, оставил дорогу и проплутал в тумане около четырех часов.

— Ну и промокли вы, товарищ политрук... можно подумать, что перебирались вплавь через Припять, — говорил Васильев. — Снимайте вашу одежду. Телефонист, помогите политруку и принесите палатку.

— Как дела? Куда стреляли? Говорят, тут сливаются реки? Где противник? — спрашивал Савченко, отжимая мокрую гимнастерку.

Васильев стал объяснять обстановку. Завернувшись в палатку, я опустился на землю. Спать!

Внезапно наступило пробуждение. От тумана не осталось и следа. Над головой, раскачиваясь, шумели деревья. Омытые росой, на солнце поблескивали орудийные щиты. [72]

В шеренгах застыли расчеты. Орлов представлял свое орудие начальнику штаба дивизиона.

— Что означает этот ... частокол? — обходя створные вехи, спросил старший лейтенант Юшко.

Я оглядел ОП. Васильев, кажется, перестарался. Когда туман начал рассеиваться, он распорядился выставить дополнительно вехи для каждого орудия.

— ... Пустяками занимаетесь... если не видно точку наводки, орудия наводятся по буссоли, — напомнил Юшко.

— Но ведь и буссоль не было видно!

— Ну это уж слишком... прибор перенесите насколько нужно{8}, — возразил Юшко. — Где телефон?

После разговора с командиром батареи он вынул карту:

— Объявляю отбой. Выступление через пятнадцать минут... маршрут... Теремцы, Заглыбье и на Ладыжичи. Знаете? Дорога, которой шли сюда... подберите свою хозяйственную машину... на северной окраине Ладыжичей. Командир батареи поставит задачу... здесь срежете угол, — Юшко указал на карту. — Пойдете не к отдельным домикам, как ночью, а прямо на хутор Теремцы... Все!

Часы раздумий

Дул ветер. Солнце уже поднялось, но на поляне было еще сыро. Огрубевшая одежда коробилась и шелестела при каждом движении.

Ночью огневые взводы миновали стороной Теремцы и сейчас имели возможность осмотреть хутор в дневном свете. Он состоял из десятка хат, похожих на ту, что стояла на поляне. Хутор Теремцы — последнее селение в обширном лесном районе междуречья Днепра и Припяти. Дальше населенных пунктов не было.

Следы гусениц, оставленные в низинах ночью, заполняла коричневая болотная вода. Раскачиваясь на ухабах, тягач перегонял и расплескивал ее. Огневые взводы двигались без остановок.

При въезде в Заглыбье подошла машина старшего лейтенанта Юшко. Чтобы освободить проезд, 4-е орудие сошло с дороги и застряло. Невдалеке сидела в болоте машина старшины с кухней и вчерашним ужином. [73]

Собрав людей, Васильев валил перед засевшим тягачом деревья. Старшина наблюдал, погрузившись по колени в грязь у радиатора своей машины.

— Уже проплыл не меньше километра... никак не выберусь... хочу разгрузить котел... у огневиков прибавится сил, машина станет легче, — шутил он. — Смотрите, что он делает? Как держишь инструмент? — Политов выхватил у орудийного номера топор и застучал по дереву звонко и часто. Щепа летела в стороны, дерево рухнуло. Старшина с силой вогнал топор в поверженный ствол.

— Понял, как обращаться с этой вещью? — спросил он у орудийного номера.

Прибыл Варавин.

— И что такое с вами? Зачем он съехал? — недовольно спросил он, оглядев застрявший тягач. — Не задерживайтесь... людей кормить в Ладыжичах!

Тягач вскоре выбрался. Колонна подошла к сельской окраине. Ручей, пересекавший улицу, после нашего вчерашнего вторжения повернул вдоль заборов. Образовалась заводь, в которой буксовали колесные машины. Орудия вошли в село.

Людей тут больше, чем в Заглыбье. Бросалась в глаза степенная важность стариков, опрятная одежда. Они молчаливо стояли особо от женщин, пожилых и молодых, возле которых кучками жались дети.

Короткие тени, отбрасываемые деревьями, падали пестрыми пятнами на заросли. Батарея свернула на тропинку и остановилась.

Варавин объявил привал.

— Старшина, выдавайте пищу! На завтрак ... пятнадцать минут. Товарищи командиры и замполит, ко мне! — Когда все уселись, он продолжал: — Части противника продвигаются к Припяти... в ряде мест обнаружены разведывательные группы, как та, с которой столкнулся старший лейтенант Пономарев. Наши арьергарды отходят к Чернобылю, где оборудуется оборонительный рубеж. Второй дивизион должен показать противнику, что междуречье занято и наши части готовы обороняться. Двести тридцать первый КАП после выполнения своих задач на Припяти двигается дальше, на Днепр. Первый, третий, четвертый дивизионы уже выступили.

Варавин объявил маршрут и распорядился раздать схемы, которые заканчивал лейтенант Смольков вместе с вычислителем. Поодаль ожидал повар с котелками, приготовленными для командиров. [74]

Варавин продолжал:

— Ознакомились с маршрутами? Теперь припомните то, что я говорил вчера, позавчера и еще раньше насчет поддержания воинского порядка на марше... Есть вопросы?.. В таком случае... все! По местам!

Итак, мы идем к Днепру. Вспомнился разговор Миронова с комиссаром во время привала. Прошло несколько дней, и что же? Отступление продолжается. А Припять? Долго ли удержится пехота? Смольков говорил, что немцы уже вышли к Припяти где-то на юге.

4-я и 5-я батареи, как это нередко случалось и прежде, ушли. К ним приказания доходят раньше, чем в 6-ю. Позиции ей назначаются часто на отшибе, в каком-нибудь дальнем углу, как здесь в междуречье или тогда в лесу за рекой Чертовец, или... Впрочем, 6-я батарея подвижней других, орудия легче 122-миллиметровых пушек. Быстроходней тягачи. Но, конечно, когда они были новыми, сейчас — не то, износились. Догнать дивизион можно, если только двигаться без остановок.

Возвышается вдали лысыми буграми западный берег Припяти. Над Чернобылем кружили «юнкерсы». А тут, в лесах Левобережья, шла подготовка к обороне. Через дорогу прошли галопом конные упряжки с гаубичными передками. На южной окраине Парышева разворачивалась на позициях гаубичная батарея.

Конные упряжки заняли деревенскую улицу, повозки с зелеными снарядными ящиками, телефонные двуколки, конные разведчики, связисты. По-видимому, это был один из артиллерийских полков какой-то стрелковой дивизии. Если гаубичные батареи занимают здесь позиции, то пехота, с которой они должны действовать, окапывается где-нибудь на холмах западнее Чернобыля и в селах севернее и южнее города. Передний край — по Припяти.

А мы уходим... На схеме, которую изготовил Смольков, выделялась надпись — «Гдень». Линия маршрута брала начало за парышевским перекрестком и в окаймлении лесов, западнее Черкизова, через Гдень тянулась в северовосточном направлении к днепровскому мосту у деревни Навозы. Конечно, никакую схему, даже если она вычерчена так красиво и чисто, как эта, нельзя сравнить с топографической картой. Но все же это лучше, чем наспех набросанные бумажки, которыми нам приходится пользоваться. По крайней мере, можно составить себе представление о направлении движения, расстояниях и даже о рельефе местности. [75]

Орудия миновали перекресток. В кабину поднялся Васильев.

— Жаль, нет карты. Знаете новость? Слышал от штабных писарей... Разведчики, ходившие со старшим лейтенантом Пономаревым за Припять, говорят, будто немцы уже переправились на восточный берег Днепра.

Ну... не может быть. Я видел карту командира батареи. На Днепре, севернее впадения Припяти, есть два моста. Для того чтобы выйти к ним, немцы должны сначала завладеть Чернобылем. Других переправ, по-моему, на Припяти нет, как и подступов, пригодных для этой цели. Возможно, речь идет о южных районах. Сведений о положении там мы не имеем.

— Куда же направляется наша колонна?

Может быть, передвижение войск, в котором участвует полк, объясняется тем, что противник переправился через Днепр? А может быть, это «утка»?

— Не знаю... — неуверенно ответил Васильев. — Что-то непонятно... на сто километров откатились, дали несколько залпов и снова в путь... а как же пехота?.. Послушайте, поговорим откровенно... ведь мы доверяем друг другу...

Поговорить я был не прочь, только известно мне не больше, чем Васильеву. А относительно доверия, то между нами — Васильев знает — оно существует не на словах, а в действии. Действие всегда имеет «свой вес, слова невесомы» — так в училище говаривал наш преподаватель, старший батальонный комиссар Гантман.

— Ну, а как вы смотрите на обстановку? Надолго пехота задержит немцев на Припяти?

Столько, сколько сможет... Впрочем, пехота способна оказывать сопротивление в зависимости от поддержки. Возьмем, к примеру, немцев. Если бы не «юнкерсы», минометы да танки, что станется с пехотой? Точно так же и у нас... Только поддержку нашей пехоте оказывает во всех видах боя единственная сила — артиллерия. Под Новоградом-Волынским, Малиной, Барановкой, в районе Базара, да и сейчас там, на западе, сколько артиллерийских полков, дивизионов, батарей? Пусть Васильев вспомнит лес за Скуратами. Тогда, на грейдерной дороге, 6-я батарея задержала танки... иначе они попали бы в Скураты раньше пехоты... Один из оборонительных рубежей проходит по Припяти. Если пехоту обеспечить артиллерийской поддержкой, она будет держаться... ну, а мы отступаем... ясно...

Васильев задумался и умолк. Потом заговорил снова: [76]

— Куда идет наш полк и вся эта масса машин и людей? Поглядите, сколько орудий... Если слухи имеют основания, то мы повернем на юг... а может, на север, к Чернигову... Я слышал, будто и там неладно.

Чернигов?.. Одну минутку... когда в Ладыжичах вытаскивали машины, я уловил обрывки фраз из разговора между Юшко и Варавиным. Они упоминали этот город!

— Может быть, пойдем на Чернигов, — Васильев разворачивал схему. — Киев на юге, Чернигов на северо-востоке... Не знаю, сколько правды в том, что болтают, но думаю, на Днепре мы остановимся, и надолго, если не до конца.

Из всех рек, которые встречались нам, Припять — самая многоводная. Л ведь Днепр — одна из крупнейших рек Европы. Я уверен, днепровский рубеж наши войска будут удерживать до последней возможности!

— И я так думаю, — ответил Васильев, — но, знаете, линия дотов тоже была рубежом, и притом прочным... сталь л бетон.

Пожалуй, Васильев прав. Но нельзя забывать, что устойчивость обороны, независимо от того, опирается она на реки или на инженерные сооружения, в конечном итоге определяется состоянием войск. Сегодня наши войска сильнее, чем месяц назад, потому что начали приобретать то, чего недоставало им прежде, — боевой опыт. Хотя, конечно, численный состав их уменьшился... Но ведь помимо тех, кто сражается, есть еще кое-что в тылах... есть резервы.

— Где они... резервы... только разговор.

Да... Мы резервов не видели, потому что они направлялись в горячие места. В те дни их было немало. Район полесских болот лежал в стороне от главных событий, это было второстепенное направление. Здесь бои носили менее интенсивный характер.

Но наши настроения питались не только мыслью о делах текущих. Тот, кто перенес первые месяцы войны, не верил словам и признавал только то, что видел собственными глазами. А это была далеко не радужная картина. Потери в подразделениях росли, в то же время объем задач не уменьшался, а, напротив, возрастал. Люди напрягали силы, уповая на лучшее будущее. Положение характеризовалось не только неизбежной общностью судеб. Возможно, бремя, которое несли войска на Припяти, было в тот день легче, но платили они той же монетой, что и их товарищи под стенами Смоленска и Киева. Они были готовы сражаться и не питали никаких иллюзий относительно будущего.

Я понимал Васильева. Наши суждения во многом совпадали. [77]

Но почему-то неприятно слышать слова уныния, хотя в глубине души я испытывал то же. Чем это объяснить? Но только не соображениями дисциплины. Скорее всего желанием уйти от собственных сомнений, всплывавших в такие вот часы. Как бы там ни было, но, кажется, в этом заключалась одна из причин недоразумений вроде того, что произошло вечером при моем возвращении из 5-й батареи.

Я оглядел Васильева. Меня поразили происшедшие с ним перемены. Щеки ввалились, морщины. Васильев осунулся, на измученном лице застыло выражение тревоги. Только голубые глаза глядели холодно и твердо, смягчая первое противоречивое впечатление. Что случилось с Васильевым? Уж не болен ли?

— Нет, здоров... пыль припудрила немного, — Васильев перехватил мой взгляд. — И все же на фронте лучше, чем в тылу... я не переношу сводки, когда упоминаются знакомые названия городов, сданных врагу...

Впереди возвышался бугор. Дорога петляла среди сосен. На прогалинках — заросли ежевики. Люди дергают ее с корнями и возвращаются на лафеты. Длинные, покрытые шипами стебли царапают кожу, цепляются на одежду. Ягоды, едва начинающие созревать, жесткие и кислые.

Варавин остановил колонну. Привал. Морщась от ежевики, он рассеянно слушал вопросы относительно Чернигова и днепровского моста.

— Нет... спасибо, не могу больше, — он вернул разведчику котелок с ежевикой. — Я не знаю обстановки на Днепре... двигаемся мы в северо-восточном направлении... не исключено, что придем в Чернигов... об этом поговорим, когда будет объявлена задача. А пока у вас есть маршруты... придерживайтесь их... Все!.. По местам!

Путь дальше пересекла речка Брагинка. Ширина небольшая, перед мостом — болото. Застрявшие машины перекрыли дорогу. На объезде мой тягач завалился в яму, наполненную стоячей водой. На поверхности осталась только кабина. Подступиться и завести буксирный трос не было никакой возможности.

Прошло четверть часа. Позади скопление машин увеличивалось. Грязь до колена. Подходили командиры, ругались. И тут: «Воздух!» Но «юнкерсы» прошли, не меняя курса. Наконец, тягач выбрался из ямы.

К вечеру колонна вышла из леса. Слева, среди желтеющих полей, лежит село Гдень. Дорога круто повернула в сторону. [78]

Хаты скрылись из глаз. Снова над головой качались вершины сосен.

И вдруг пасека! Как в Олевских лесах. Сотни ульев, большей частью опустошенные, пестрыми рядами стояли в тени сосновых крон. Кажется, ни один не уцелел.

Орудийные номера указывали в сторону пасеки. Орлов постучал в кабину и, заручившись согласием, взмахнул свернутыми флажками. Сигнал достиг замыкающего орудия. Обгоняя друг друга, люди бросились к ульям.

Щедрый дар лесов! Прошло несколько минут, и стало ясно, что самовольные угощения даже для голодных орудийных номеров не проходят безнаказанно. Растревоженные пчелы целыми роями кружат в воздухе. Многие уже стали жертвой их мести, но веселое возбуждение, захватившее всех, держалось еще долго.

Время близилось к вечеру. Поток колесных машин заметно уменьшился. Впереди на быстроходных тягачах СТЗ-НАТИ-5 шли 152-миллиметровые гаубицы. Расстояние увеличивалось, и, когда огневые взводы приблизились к лесу, дорога оказалась свободной. Потянуло гарью. Сквозь деревья просвечивалось пламя. По опушке и дальше, у перекрестка, горят машины, подожженные «юнкерсами». Не меньше полусотни.

Надвигались сумерки. Рассыпанные в вышине звезды делались ярче и, переливаясь, мерцали на ночном небосклоне. Лобовое стекло, принимавшее все больше пыли, поглощает свет. Я удалял пыль, пока не надоело, потом стал глядеть через открытый дверной проем кабины. Потянулись бессонные часы темноты. Пыль, остановки, объезды, сонные люди, водитель.

На обочине мелькал сигнал фонаря. Из темноты выступил Варавин.

— Впереди Днепр... мост в пяти километрах. Съезжайте, сократите дистанции... занять открытые ОП, — он указал в темноту. — Задача... прикрыть дорогу на выходе из леса... направление стрельбы... зарево, готовность... четыре ноль. От огневых взводов выставить дозоры. Район патрулирования укажет Смольков. Оборудование позиций не начинать. К семи ноль подготовиться к движению.

Ушло бы немало времени, если бы не осветительные бомбы, сброшенные гудевшим в небе «юнкерсом». Отпала надобность в фонаре связного. Светильники, повисшие на парашютах, залили бледным мерцающим светом все вокруг — дорогу, лес, черневший позади, колонну и луг, где находились позиции. [79]

За обочиной стояла на позиции батарея 85-миллиметровых зенитных орудий. Удалось разглядеть и луговые заросли. В район ОП вел только один путь — по следу повозок, среди зарослей ивняка. Вокруг, по-видимому, мокрый луг.

Свет бомб погас. Огневые взводы пришли в движение. Головное орудие застряло. После долгих трудов его удалось вытащить, но оба буксировавших его тягача зарылись глубоко в болото. Выкарабкаться оттуда удалось только к рассвету.

До выступления оставалось еще около трех часов. Орудия были готовы к открытию огня. После осмотра я вернулся к буссоли. Васильев уснул на ящиках. Пришла моя очередь отдохнуть. Васильев поднялся, я занял его место.

Сквозь сон чувствовалась сырость, ломившая тело. В глаза бил яркий свет. Из-за горизонта выкатывался солнечный шар, рассеивая яркие лучи. Переливами сверкали капли росы в луговой траве. Невдалеке серебрилась заводь, окантованная буйной зеленью.

Ящики, на которых я спал, порядком осели под своей тяжестью. Болотная вода поднялась вровень с крышками и подмочила бы одежду, если бы Васильев не разбудил меня.

— ...Боеприпасы погружены, колонну выстроил. Командир батареи ждет на дамбе. Мост, говорят, вполне надежный.

Мнимая опасность

В кабине было необычайно светло и чисто. Водитель сделал уборку. Тягач рулит на дорогу. Усаживаясь на сиденье, я чувствовал себя вполне отдохнувшим. Исчезли ломившая тело тяжесть и нудная тошнота, которую вызывает у меня постоянное недосыпание.

За дамбой начинался длинный мост. Ни в лесу, ни в прибрежных зарослях, ни на дороге не было той толчеи, которая обычно возникала в подобных местах. На лугу, подняв стволы в небо, ожидали команд зенитные орудия.

Справа, у красной сторожевой будки, собралась группа командиров. Здесь находились старший лейтенант Рева, командир нашей батареи и другие.

Я ожидал повторения того, что было на переправе через Припять. Нужно приготовиться... Я встал на подножку. [80]

Но Варавин взмахом руки потребовал продолжать движение.

Мост через Днепр значительно солидней припятского и, кажется, не имел еще повреждений. Без всякой остановки, вслед за 5-й батареей, мое орудие двинулось вперед. Дистанции не менялись. Настил, правда, слегка раскачивался, но колебания его не шли ни в какое сравнение с тем состоянием лихорадки, которая трясла Чернобыльский мост.

Вдоль перил рядами висят бело-красные спасательные круги. На пешеходных дорожках сложены штабеля ремонтных материалов.

Ниже дамбы под развесистыми деревьями стояли чистенькие постройки с красными черепичными крышами. Луг усеян копнами, темно-зеленые шарообразные кусты. Справа впереди, километрах в трех, поднимался косогор с разбросанными в беспорядке хатами села Навозы.

Река Днепр позади. Кончилась мостовая, и дорога стала разветвляться. Замелькали флажки. Люди оглядывались. В утреннем небе плывут «юнкерсы». Зенитные батареи открыли огонь.

Слышатся глухие разрывы бомб. Мало кто обращал на это внимание. Орудия успели отойти от моста и продолжали движение в лесу, укрытые от наблюдения с воздуха.

На перекрестке дорог колонна остановилась. В голове се были видны машины штаба дивизиона.

— Командиры и политработники, к командиру дивизиона! — выкрикивали наблюдатели.

— Ну его, с осмотром... опоздаем... уже все ушли, — торопил меня Васильев.

Мы прибежали, когда командный состав уже стоял в строю. Старший лейтенант Рева, оглядев недовольно обоих, указал место и продолжал:

— ...противник вышел к Припяти у Чернобыля, а на юге, в районе Окунинова, ему удалось захватить мост и создать плацдарм на восточном берегу Днепра. При этом часть его сил повернула и начала продвигаться в северном направлении. Оборона наших частей, по состоянию на вчерашний день, проходила западнее Припяти и дальше, по берегу Днепра до Окунинова... Подробными данными о положении в районе Окунинова мы не располагаем... К сожалению, все, что поступает из штаба полка в последние дни, носит отрывочный характер. Мы не можем судить о положении наших частей и частей противника даже на ближайшем участке фронта... В лесных районах южнее села Навозы действуют разведывательные группы противника. Откуда? [81]

Высажены с самолетов? Просочились через линию фронта или подошли со стороны Окунинова? Не известно... не знаем мы и численности их... Появление разведывательных групп, возможно, связано с плацдармом на восточном берегу Днепра. Возникает вопрос о мерах по обеспечению безопасности тыловых районов... Созданы временные подразделения прикрытия... из разных тыловых учреждений, главным образом, местного филиала НКВД. Они выдвигаются к реке Смолва. Артиллерийская поддержка группы возложена на второй дивизион.

Старший лейтенант Рева стал говорить о задачах. 6-я батарея разворачивалась в районе села Васильева Гута.

Орудия и машины стояли под деревьями в затылок друг другу. Было тихо. В глубине леса вдруг захлопали винтовочные выстрелы. Простучала короткая очередь. Помолчав, Рева продолжал:

— ...до безымянных хуторов севернее Хотиновой Гуты дивизион двигается общей колонной. Выступление через десять минут. Командирам батарей остаться... остальные... по местам!

Строй поломался. Командиры взводов возвращались к своим местам. Я уже свыкся со всякими неожиданностями, но сообщение командира дивизиона выходило из обычного ряда.

— Не похоже ли на малинскую историю? — спрашивал Васильев. — Представляю, что там творилось!

Да... под Малином немцы обрушились как снег на голову. Но тут действительно глубокие тылы. Нет... то, что произошло на железной дороге под Малином, едва ли повторится, хотя бы потому, что о противнике нам известно гораздо больше. А впрочем, кто знает...

— Конечно, — согласился Васильев, — среди деревьев с нашими длинноствольными орудиями не очень-то развернешься...

Орудийные расчеты заканчивали осмотр. Подошел Варавин.

— Шестая батарея назначена дежурной... Прикажите вынуть шрапнель и иметь по два ящика на лафетах, чехлы снять, приборы установить. Лейтенант Васильев, вы со своим взводом отправитесь в распоряжение старшего лейтенанта Юшко в голову колонны. Все, по местам!

Колонна двинулась. Орудийные номера вели наблюдение, вглядываясь в глубину безмолвного леса. В пределах видимости ничего такого, что могло бы напоминать о противнике, не замечалось. [82]

Показался хутор. 5-я батарея впереди остановилась. Проехал Варавин. Следом шли орудия Васильева. Он возвращался в батарею.

Спустя полчаса огневые взводы вошли в Хотиновую Гуту. У крайних домов было тревожно. Люди взвода управления окапывались. Смольков осматривал ручной пулемет. Шофер маскировал машину. Варавин шагал возле.

Возвратились ходившие на поиски разведчики. Пехоту они не встретили: ни в селе, ни в лесу.

— Ну, а что слышно? — спросил Варавин.

— Местные жители говорят... недалеко происходила перестрелка, — докладывал командир отделения разведки, — немцев никто не видел.

— Ну что ж, — вздохнул Варавин, — не стоит терять время... Вы и Орлов с буссолью... в мою машину. Лейтенант Васильев, разверните один взвод в направлении просеки... выставьте дозорных... Если в течение часа я не вернусь, двигаться на Васильеву Гуту. Там найдете маяк. Все! Смольков, по местам!

Машина тронулась. Люди взвода управления с оружием на изготовку разместились по бортам. Смольков с помощью разведчика пристраивал для стрельбы ручной пулемет.

— Ложная тревога... стреляют все, кому не лень, — начал Смольков. — А может, заблудился какой-нибудь парашютист, болтается тут в тылу, сеет страх...

А окуниновский мост? Командир дивизиона говорил об этом...

— До Окунинова далеко... такое расстояние нельзя пройти незаметно. Да и что делать немцам в лесу? Разве грибы собирать.

Варавин выглянул из кабины:

— Наблюдайте за местностью, лейтенант Смольков, и не отвлекайтесь!

— Есть! — ответил Смольков обиженно и умолк.

— Товарищ лейтенант, какие-то люди, — обращаясь к командиру взвода управления, сказал разведчик.

Людей двое. Машина остановилась. Оба шли из Хотивовой Гуты в Васильеву Гуту.

— Из Гуты в Гуту? — спросил Варавин. — Кто тут стреляет? Что известно о немцах?

— Наступают немцы, говорят... шпионы... вчера поймали в Сорокошичах, — ответил тот, что был постарше.

— По ночам ракеты пускают... Сегодня стреляли и днем, бабы говорят... будто парашютисты, — добавил другой.

Опрос закончен, Варавин захлопнул дверцу. В Васильевой [83] Гуте определенно никто не ждал взвод управления. Деревня притихла. Жители укрывались в домах. Машина прошла пустынной улицей в конец и остановилась.

Журчит речка Смолва. На противоположном берегу лежал пологий песчаный выгон. Там должны занимать позиции тыловые подразделения, упомянутые командиром дивизиона при постановке задачи.

Взвод управления спешился и залег у изгороди. Смольков с разведчиками отправился в разведку. Варавин озабоченно разглядывал свою карту.

От крайнего дома шел старик в окружении ребятишек.

— Есть ли войска в деревне? Немцы? Где брод через речку? — спрашивал Варавин.

— Немцев нет, бог миловал... — ответил старик, — и военных нет... только милиционеры... вчера было много, ловили шпионов, сегодня осталось двое.

— Где они?

— Были в той хате, ушли. Старик пригласил Варавина в дом.

— Товарищ командир, пообедаете, отдохнете... может, вы тоже ловите шпионов?

Варавин благодарил старика. «По местам!»

Не без усилия машина преодолела речку Смолву. Мы были в районе OIL

Разворачивать орудия? В секторе стрельбы высились толстые деревья. Неужели нельзя отодвинуть границу ОП в сторону? Тут ведь тыл... тишина.

— Неважно, тыл, фронт... найдем пехоту, другое дело, — ответил Варавин. — Назначено... занимайте и приступайте к работе.

Вскоре вернулся Смольков. Ничего утешительного он не сообщил. В окрестностях села пехоты не было.

— Жители говорят о стрельбе, стекла дрожали... по-моему, бомбили самолеты, — закончил доклад Смольков.

— Чертовщина какая-то... кто стрелял? Куда и откуда?.. , Ну, ладно, орудия можете передвинуть. Я пойду на НП. Отправляйте машину за огневыми взводами.

Покончив с разбивкой фронта, я рассчитывал наименьшие прицелы. Орлов с помощью ребятишек готовил колышки. Подошли огневые взводы.

— Что слышно? — спросил Васильев. — Пехоту не нашли? А парашютистов?

Орудия становились на свои места. Телефонисты наладили связь. Огневые взводы были готовы к открытию огня. Варавин вызвал меня к телефону. [84]

-- Пехота... пехота... ни одного человека. Хорошо, что напал на сведущих людей, лесников. Орудийная стрельба происходила позавчера, не известно только, кто стрелял... Подождем представителей штаба. Что там у вас?

Прошло около получаса, и снова к телефону:

— Обстановка понемногу проясняется. Смольков обследовал Сорокошичи... видимо, позавчера мы своей стрельбой напугали местные гарнизоны... почудились немцы. До Теремцов меньше двадцати километров. Слух по телефонным проводам достиг ушей начальства... Оборудование приостановить, разрешается отдых, — закончил Варавин.

Перед вечером он вернулся на позиции.

— Наконец-то обнаружена, — сказал Варавин о пехоте, — и уже отличилась. Люди из подразделений НКВД, прочесывая лес, нашли несколько парашютов. Будем думать, они найдут и тех, кому принадлежат парашюты.

— Где это? — спросил Савченко. — Нужно предупредить своих.

— Незачем, — ответил Варавин. — Есть кое-что поважнее. Двигаемся в район села Сорокошичи. Задача... подготовить огни на западном берегу Днепра... особое внимание придается скрытности... выступим с началом темноты... к рассвету покончить со всеми работами и тщательно замаскироваться. Вопросы?

До Сорокошичей порядочно. Близится ночь. Кто должен выбирать позиции?

— Они уже выбраны... на южной окраине Сорокошичей выставлен маяк, который приведет вас... Командуйте «Отбой!».

Темнота застала огневые взводы в дороге. Около полуночи орудия прибыли на ОП. Началось оборудование. Песок подавался быстро. Орудийные окопы вскоре были готовы, но оборудование ровиков затянулось.

Васильев рассчитал величину заложения. Нормы выдерживались, однако стенки сползали и засыпали щель.

Я попросил командира батареи перенести срок готовности инженерного оборудования.

— Предположим, я отодвину срок, — ответил Варавин, — но «юнкерсов» это не удержит. С утра ожидаются налеты... До рассвета щели оборудовать!

С 8 часов стали поступать команды. Передав установки по трем целям, Варавин подал команду «Стой!» и позвал меня к телефону.

— Дождусь я, наконец, доклада?

Речь шла о щелях. У 2-го орудия песок попался особенно [85] сыпучий. Я не мог доложить о выполнении приказания.

— Вы мне еще ответите... и не только за сроки, но и за постановку работы, — заявил Варавин, — кормите людей!

Недовольство командира батареи имело свои причины. Оборудование затянулось не только из-за песка, но и по вине расчета. Чтобы сократить объем работ, Дорошенко уменьшил число щелей. Самоуправство командира орудия обнаружилось поздно, и мне ничего не осталось, как разделить с ним вину.

Поддержание воинского порядка на ОП — трудное занятие. За всем нужно следить, обо всем помнить. Нельзя отклоняться от регламентов и норм, определяющих порядок у орудий. С момента занятия позиций и до оставления их дисциплина направляет движение людей. По командам они начинают всякое действие и отдыхают по командам.

Ничего не поделаешь! 107-миллиметровое орудие — это не винтовка, не пулемет и даже не танк. Его обслуживает расчет, девять человек. Каждый имеет свои, строго определенные обязанности и должен выполнять их в четком согласии с другими. Добиться необходимой для этого слаженности можно только путем постоянных и утомительных тренировок.

Всякие перерывы — вынужденные и случайные — расхолаживают людей, ослабляют навыки. Наверстать упущенное сразу, одним заходом или приказанием, нельзя.

Но что делать? Расчет 2-го орудия сегодня испортил дело с оборудованием. Не лучше ведут себя и люди 3-го. Васильев дважды возвращал их от кухни. А сейчас вынужден начать занятие вроде строевой подготовки.

Непонятный случай

Позавтракал провинившийся расчет. Все вернулись к орудиям и заняли места. Неожиданно раздалась команда «Воздух!». Летели со стороны реки «юнкерсы». Три десятка. Высота около тысячи метров.

На позициях движение прекратилось. Моя буссоль стояла под сосной. Ствол ее был согнут на высоте трех метров, вершина срублена, мощные ветви нижнего яруса широко раскинулись, прикрыв землю шатром. Васильев огляделся, накрыл буссоль чехлом и стал наблюдать за самолетами. Развернувшись над хатами деревни Сорокошичи, они строились в цепочку. [86]

Куда «юнкерсы» метят? На село или куда-то еще? О том, что бомбы обрушатся на позиции, не подозревали ни я, ни Васильев.

Вдруг кто-то пробежал. Орлов?

Что такое?.. Командир 1-го орудия, старший сержант Орлов позволяет себе пренебрегать командами! Я остановил Орлова и напомнил о самолетах. Он залег.

В ту же минуту пронзительно взвыли сирены. Начинался налет. Первая бомба разорвалась на опушке, в трех сотнях шагов от 4-го орудия. «Юнкерсы» бомбили ОП!

Орудия были тщательно укрыты среди деревьев. Нечасто случалось так удачно маскироваться. Каким образом «юнкерсы» обнаружили ОП?..

Прогрохотала целая серия разрывов. Опушку заволок дым. Перед бруствером ровика телефонистов упал кусок бревна. Кружились обломки веток. «Юнкерсы» носились, деревья скрипели, как в бурю.

Неожиданная бомбежка близилась к концу. Разорвалось еще несколько бомб. «Юнкерс» послал еще одну очередь. Бомбежка стала перемещаться к деревне.

«Юнкерсы» улетели. Расчеты могли продолжать прерванные занятия. Поднялся и Орлов. Он с трудом сдерживал волнение.

Старший сержант Орлов пытался не выполнить команду? Возможно, он привлек самолеты! Да знает ли он, что натворил!?

— Я не слышал команды... потом... они начали пикировать, — сквозь слезы отвечал Орлов. — Щель рядом... хотел укрыться...

Орлов разволновался вконец, говорил с трудом. Я не понимал, почему обыкновенное замечание вызвало столь неожиданную реакцию. Странно! Тем более, что Орлов считался одним из лучших младших командиров.

— Стоит ли толковать с ним... пусть успокоится, — вмешался Васильев, — разберемся потом...

Я хорошо знаю Орлова и не хотел, чтобы между нами оставались какие бы то ни было недомолвки. Орлов должен объяснить свое поведение. И он еще обижен?!

— Я не боюсь «юнкерсов»... не слышал команды... Обидно, старший на батарее... так... требовал... когда щель рядом...

А по уставу? Команда подана — все! Ложись, сколько бы не было до щели! Орлов — командир и должен служить для всех примером!

Пришел политрук Савченко. Во время налета он находился в деревне. [87]

— Что случилось? Что с вами, Орлов? Васильев стал объяснять суть дела.

Командиры орудий доложили о последствиях налета. Орлов отправился к своему месту, Савченко проводил его взглядом.

— Товарищ лейтенант, Орлов... лучший командир орудия. Вспомните Старую Гуту... Барановку... гибель Дурова... Вы предпочитали его другим... Орлов тогда был вместе с вами, и в выборе вы не ошибались... а сейчас? Перестали понимать друг друга... Товарищ лейтенант, вы слишком... Орлов не выполнил команду... кто вас рассудит?

Старший на батарее не обязан потворствовать слабостям подчиненных. Команды касаются всех и должны выполняться беспрекословно и незамедлительно. Всеми! Старший на батарее обязан поддерживать воинский порядок на позиции всеми предоставленными уставом средствами!

— Да, верно... согласен, — отвечал Савченко. — Орлов чего-то не понял... нужно, чтобы дисциплина была сознательной. Меньше обид.

Да, конечно... но дисциплина лучше любая... чем никакой. Дисциплина — единственный рычаг, посредством которого обеспечивается управление расчетами. Иначе невозможно — это азы службы... замполит не понимает?

Меня раздражали уклончивые возражения политрука. Дисциплину обязаны поддерживать все. Савченко нехотя согласился, не стал возражать. Да и к чему? Вопрос ясен.

И все же я чувствовал себя неловко. Хуже всего то, что такое ничтожное происшествие, как бомбежка, заслонило все, что я делал вместе с Орловым, он помогал мне. В словах политрука есть доля правды. Командир 1-го орудия — хороший парень. Он делил со мной опасности, я обидел его.

Я подошел к 1-му орудию. Орлов занимал своё место. Я сказал, что помню и не хочу умалять заслуги командира 1-го орудия. Орлов добросовестно выполнял свои обязанности, не считаясь ни с чем. Я ценю это. А «юнкерсы»... черт с ними! Но команды нужно выполнять. Если я обидел Орлова, пусть он забудет об этом.

Орлов стал успокаиваться. Оправил одежду и, щелкнув каблуками, ответил:

— Я понимаю свою вину. Спасибо за доброе слово. Извините.

Инцидент исчерпан. Но в моей душе остался неприятный осадок.

На ОП командиры часто вынуждены прибегать к разного рода замечаниям. И не всегда условия позволяют облекать [88] их в приятную форму. Грохот разрывов, свист осколков и смерть неотступно следят за каждым. Фронтовики знают, есть мгновения, когда рождается и умирает репутация человека, а с нею нередко умирает и он сам. На поле боя нужно действовать решительно и быстро. И никакие, даже самые чрезвычайные обстоятельства не возмещают ущерб, которым чревато нарушение дисциплины.

Орлов, несомненно, знал об этом. Он — хороший солдат. Так в чем же дело? Чем объясняется его поведение? Послаблением на тыловых дорогах или упадком сил измотанного постоянным напряжением человека?

По пути к Припяти, на позициях за рекой и все последние дни огневые взводы не участвовали в боях. Семь суток никто не слышал ни очередей, ни разрывов.

Но отдохнуть не удалось. Орудийный номер бежал по обочине, томился в полусне на лафете, глядел в небо, каждую минуту ожидая окрика или команды. Часы сна, которые ему выпадали, всего лишь передышка, она не снимала усталости.

Нужно оборудовать ОП. Тяжелая, изнурительная работа. О чем думали орудийные номера? Где свои, где противник? Имеются лишь отрывочные сведения. С точки зрения задач, которые решает батарея, это ничего не стоит.

Орудийные номера не привыкли к таким ситуациям. Контакт с противником потерян, данных о положении нет, неизвестность не может не влиять на настроение, а следовательно, и на поступки орудийных номеров.

Командиру батареи не известно, что происходит за буграми, обозреваемыми его стереотрубой. Вести разведку каким-либо иным способом он не в состоянии. Еще один источник сведений: сводки, поступающие из штаба полка. Разведгруппа штабной батареи переправилась на западный берег Припяти, опросила жителей и вернулась обратно, обменявшись выстрелами с противником.

Вступать в соприкосновение с немецкими разъездами она не могла, потому что не имела необходимых для этого возможностей. Что она узнала о противнике? Каковы его силы на западном берегу? Где он, его намерения?

И потом... Что означала сегодняшняя бомбежка? Каким образом «юнкерсы» обнаружили ОП 6-й батареи? Немцам, по-видимому, известно, что происходит у нас, если они обнаружили позицию, занятую ночью.

Я доложил Варавину о последствиях налета.

— Видел, видел... А вы тянули с оборудованием! Быстро [89] «юнкерсы» разведали... надо ожидать, они вернутся. Южнее Домантовки немцы подняли аэростат. Подготовьтесь к стрельбе.

В пределах огневой позиции разорвались две бомбы. А сколько работы? Стенки окопов обвалились, глубина их уменьшилась наполовину.

Прошло не более часа, и самолеты появились снова. Зашли со стороны реки, сделали разворот и начали сбрасывать бомбы в районе юго-западнее ОП 6-й батареи.

Заспанный телефонист высунулся из ровика, следит за самолетами. Видно, как они выходят из пике.

— Проверьте линию, — сказал телефонисту Савченко. Телефонист крутил ручку вызова. «Ибис» не отвечал.

Нет связи.

— Не иначе, бомбят наблюдательный пункт или еще кого-то, — заключил Савченко. — Если опять нагрянут сюда, пропадет труд. Нужно искать выход из положения... пока есть время...

— Зачем искать то, что на глазах, — возразил Васильев. — Необходимо одеть крутости одеждой, если выражаться по-саперному, а проще... матами, небольшими щитами из веток, которыми укрепляются вертикальные стенки инженерных сооружений, когда они оборудуются в сыпучем грунте.

— Ну, вы так сведущи... за чем же остановка? — спросил Савченко. — Принимайтесь за работу.

Васильев отозвал расчет 3-го орудия в заросли, нарубил прутьев. Наблюдая за работой, Савченко засек время. Нет, маты не годились. Нужно придумать что-то другое.

Телефонист не мог вызвать НП. Бомбежка впереди продолжалась.

После осмотра щелей было решено еще увеличить заложение. Часть песка следовало выбросить. Двухметровая щель становилась гораздо шире, сужаясь по дну. Теперь можно надеяться, что стенки устоят.

Связь удалось наладить только через час. «Юнкерсы» бомбили прибрежный лес, повреждена во многих местах телефонная линия. Пострадал и НП.

Варавин вызвал меня к телефону.

— Налет полбеды... с «юнкерсами» мириться можно. Хуже, когда завоют мины... Подавайте команду «По местам!», начну пристрелку.

Орудия открыли огонь. Прошло около часа. Варавин пристрелял на берегу несколько целей и в глубине территории за Днепром. [90]

— Теперь спокойно на душе, — говорил он, — участки, пригодные для переправы, я могу обстрелять в любой момент... Подготовиться к ночным стрельбам и на случай тумана. Оборудование доведет до конца Васильев, вам разрешается отдыхать.

Я вернулся к дереву возле буссоли. Наконец-то можно прилечь. Сквозь сон слышалось завывание сирен, недалекие разрывы бомб. Третий раз «юнкерсы» бомбят лес севернее Сорокошичей.

После десяти часов непробудного сна окружающий мир казался мне привлекательней, чем прежде. Позицию окутывала прозрачная утренняя дымка. От реки тянуло легким ветерком. Сквозь деревья пробивались солнечные лучи.

Умытый и выбритый Васильев беззаботно выкрикивал команды. Батарея вела огонь.

— Нет... ничего особенного... Командир батареи уточняет пристрелку вчерашних целей. Я разбудил вас потому, что политруку и вам приказано прибыть на НП.

Я шел по телефонной линии в сторону села Сорокошичи. Несмотря на поздний час, жители, напуганные «юнкерсами» и стрельбой, не решались оставлять дома. В деревне было так же безлюдно, как и в лесу.

Савченко говорил:

— Скоро сюда подтянутся обозы, кухни, минометы... пехота начнет рыть траншеи, рубить деревья, жечь костры... сядет в оборону. Жителей выселят, да многие и сами убегут. Пехота... неприятная соседка.

Мне почему-то казалось, что недолго придется стоять на здешних позициях. В районе Сорокошичей кроме нас нет никого. Если пехота не появится завтра, TQ это значит, что она ушла в другом направлении. Наши позиции — временные.

— Ну, для временных не обязательно рыть окопы двухметровой глубины, — Савченко считал, что мы останемся на Днепре. — Природа богатая... река, лес. Начнется оборудование, саперы поставят минные поля, проволочные заграждения... Окопаемся, пристреляемся, не пустим дальше фашистов.

Работы, которые вела 6-я батарея, еще ничего не доказывали. Щели оборудовались каждый раз, начиная с памятного вечера под Малином. Но Днепр, конечно, другое дело.

— Оборудовали, — согласился Савченко, — только теперь уже не то, что было прежде... далеко откатились... будем стоять на Днепре, пока не погоним фашистов обратно. Под Киевом дали отпор… [91]

Да... В районе Киева противник остановлен. Но на других направлениях продолжает продвигаться. Слышал политрук о Гомеле?

— Да... немцы прорвались к Гомелю... это далеко, за болотами...

Из района Гомеля открывался путь на восток, к Брянску, и на юг — к Чернигову. Юшко и Варавин несколько дней назад что-то говорили об этом.

Савченко не стал вдаваться в детали.

— Как ни говорите, фашисты стали осторожней... пообломали им рога... уже не идут напролом, как в начале. Но сильны... немцы... вышколенные и обученные... механизм... да... продвигаться, это верно, еще продвигаются. А уж эти «юнкерсы»... вот летят.

Поблескивая крыльями в лучах солнца, подходили бомбардировщики. Кажется, вчерашняя стая.

— Снова, стервецы, будут бомбить, — Савченко остановился, стараясь разгадать намерения пилотов.

«Юнкерсы» прошли вдоль реки, скрылись с глаз. Стали доноситься глухие разрывы их бомб.

Связной впереди остановился. Завал. Нагромождение деревьев, образовавшееся после разрыва четырех-пяти бомб, растянулось на сотни метров. Телефонная линия огибала завал. Балансируя, Савченко забрался на расщепленный ствол.

— Там река! Пойдемте, вот кабель, справа бугор, кажется, окопы.

Песчаный бугор густо порос серебристо-красными кустами. От подножия к гребню тянется зигзагами траншея. Перед входом караульный. Он узнал политрука и взял оружие «на караул». Мы — на НП.

Варавин улыбался.

— Вы, должно быть, ожидали увидеть песчаный карьер? Ничего подобного... люди взвода управления трудились на совесть... Старший лейтенант Рева заверил командира полка, что командиры, начальники и весь личный состав второго дивизиона проникнуты сознанием величия реки, на берегах которой предстоит сражаться... каждый воин шестой батареи должен знать об этом. Думаю, вы согласны с мнением старших.

Командир батареи приглашал в свою ячейку.

— Вот он, Днепр... оборонительный рубеж... передний край... долго ли он останется условным? Пока не известно... а вот там... видите?.. Заводь... левее... причал на берегу. Впрочем, вам полезно ближе ознакомиться с местностью. [92]

Идите к стереотрубе. Времени... десять минут. Разведчик, планшет!

С помощью схемы я сориентировал стереотрубу. Приближенный линзами, западный берег Днепра переливался дневными красками. На склонах круч, среди густых зарослей, выделялись два домика. Тот, дальний, виден лучше. Ярко-белая стена его являлась точкой, через которую проходила правая граница основного сектора стрельбы 6-й батареи. Влево тянулись к горизонту лесистые бугры, изрезанные оврагами с голыми обрывистыми склонами. У подножия их, сверкая в лучах солнца, величаво катились воды Днепра.

В средней части сектора, ближе к берегу, выделялся острый клин золотистой отмели и небольшой песчаный островок с тремя одинокими соснами. Слева сектор был ограничен изгибом прибрежной дороги, которая терялась дальше среди темно-зеленых зарослей.

— Ну вот, — продолжал Варавин, — здесь будем обороняться... О-хо-хо... Позиционная оборона есть пассивный вид боевых действий, как говаривал старик Клаузевиц. И он был прав... ничего не поделаешь. Но худа без добра не бывает... Наряду с недостатками оборона имеет в данной обстановке неоспоримые преимущества. Нужно изучить местность, прежде чем приступить к выполнению своих задач. Об этом расскажет командир дивизиона на совещании. Начало в двенадцать тридцать. У нас есть еще время... Как дела на ОП? Было бы приятно, если бы личный состав огневых взводов выглядел так же, как вы.

— Благополучно, кажется, товарищ младший лейтенант, — ответил Савченко. — Немного передохнули. Орудийный номер не теряет даром времени. Выдался час... он вздремнул. Забота у него одна. У командира... много, — и он стал рассказывать о политической работе, которая проводилась на ОП.

Орудийные номера 6-й батареи, в большинстве своем, призыва 1939–1940 годов. Около трети — пополнение, пришедшее после Малина, — имеет возраст 27–30 лет. Но эти люди уже пообтерлись немного, хотя и отличаются от наших кадровых воинов.

Во внешнем их облике отложились черты, которые выделяют фронтовика среди всех прочих военнослужащих. Манера поведения, какой-то неуловимый фасон в ношении одежды и своя сноровка в обращении с оружием, имуществом, своя речь и умение схватить на лету суть всякого дела. Наши орудийные номера — крепкие, дружные, дисциплинированные [93] воины. Их не страшат, как бывало вначале, ни огневые налеты, ни танки, ни «юнкерсы». В течение многих часов они ведут огонь, работают не покладая рук, выносят долгие и утомительные марши. Конечно, им часто выпадают тяжелые дни. Но они — воины, терпеливо и безропотно несут службу, выполняя свои обязанности, свой сыновний долг перед родной страной.

Орудийных номеров объединяли чувства, неведомые прежде, истоки их во фронтовой службе, в единстве помыслов людей, связанных общей участью. Не однажды они смотрели в глаза смерти. Сознание ужаса и неизъяснимого восторга, испытываемое на грани небытия, преображает человека, он отрешается от всего мелочного и низкого. В такие минуты никакой опасности, ничего сдерживающего не существует. Он действовал, не размышляя, готовый жертвовать жизнью во имя службы.

Орудийные номера изведали все, что было вначале. Они знают цену честного слова в будничной солдатской жизни и немало других истин, которые навсегда остались бы тайной, если бы судьба не свела их в расчете 107-миллиметрового орудия.

Но, при всем том, они — люди с присущими им недостатками. Конечно, их стало меньше. Но они есть. И проскальзывали то в одном, то в другом случае. Говорят ведь, что наши пороки не что иное, как негативное выражение наших добродетелей.

Как и в других батареях, наши люди иногда позволяют себе вольности в обращении с мирными жителями. Имеют место недоразумения с пехотой. Случалось, грешили и против службы, хотя тут речь шла о проступках отдельных лиц. Но нарушения дисциплины такого рода сглаживались добросовестной службой большинства. И, разумеется, частные эпизоды не вызывали перебоев в действиях отлаженного, здорового механизма огневых взводов.

Листая потрепанный блокнот, Савченко говорил о дисциплине и о том, что делалось в огневых взводах для ее поддержания. Упомянул случай с Орловым.

Командир батареи имел свои суждения. Когда замполит умолк, он сказал:

— Подобных вещей за командиром первого орудия как будто не замечалось... Орлов... добросовестный парень! Я знаю, вы помогали ему... Если же с ним стряслось что-то, не отталкивайте, нужно подправить его для завтрашней службы... И потом бомбежка... такое дело... но воинский порядок всегда должен стоять на первом месте. Нарушения [94] дисциплины необходимо пресекать самыми решительными мерами всегда и повсюду... Это не значит... рубить сплеча... старайтесь учитывать обстоятельства момента, прежнее поведение человека. Помните, что сказано в наших уставах? Эх, молоды вы... ну, об этом еще поговорим... а сейчас время идти, — Варавин взглянул на часы.

Ступень в бессмертие

Тропинка неожиданно оборвалась. Впереди круглой чашей сверкало прозрачное озерко. По краю шумели густые камыши. Нерешительно переминаясь, проводник — штабной телефонист дивизиона — виновато оглядывался.

Мы могли опоздать. Подобных вещей начальники не любят.

Варавин пожурил телефониста, извлек из планшетки свою двухсоттысячную карту и решительно повернул обратно. Мы двигались скорым шагом и через полчаса вышли к песчаным курганам, каких немало на берегу Днепра. На ближнем из них обосновался командный пункт командира 2-го дивизиона. Патрулировавшие подступы дозорные направили нас к блиндажу, оборудованному у подножия кургана.

Это было просторное помещение с бревенчатыми стенами и потолками из толстых неошкуренных сосен, освещенное небольшими лампочками с провисшей проводкой. Судя по глубине последнего участка хода сообщения, перекрытие имело толщину не менее десяти метров.

После трех месяцев, проведенных под открытым небом, атмосфера блиндажа стесняет, чересчур уж мрачно. В конусах света, который излучали лампы, за грубыми, наспех сколоченными столами рассаживались вызванные на совещание командиры и начальники из батарей и. штаба дивизиона. Штабные писари развешивали по стенам схемы и карты. В дальнем углу работали на планшетах топографы. Переговаривались у своих аппаратов телефонисты.

Едва начал затихать шум приветствий, вызванный нашим прибытием, вошел командир дивизиона. Старший лейтенант Юшко подал команду. Но, кажется, он отвык от казарменной службы. Слова рапорта вызвали раскачивание схем на стенах. Старший лейтенант Рева улыбался. Прошел к столу, начал говорить:

— Товарищи командиры и начальники! Находясь здесь, с потолком над головой, вы имеете возможность представить себе наше ближайшее будущее. Подобные сооружения соответствующего [95] объема и профиля необходимо построить для каждого отделения и расчета. Но об этом я скажу позже... А сейчас... обстановка. Немцы своими передовыми частями вышли к Припяти у Чернобыля и южнее его начали накапливать силы. На двести тридцать первый КАП возлагается прикрытие Днепра на участке от впадения Припяти и вниз по течению. Фронт... тридцать пять километров. На всем протяжении устанавливается беспрерывное наблюдение. Задача... огнем с закрытых позиций воспретить противнику форсирование реки. Плоты, лодки, паромы... все, что появляется на воде, немедленно отправлять ко дну. Участок второго дивизиона, — он поднял указку к схеме, — справа... навигационный знак у слияния Припяти с Днепром, слева... на северной окраине села Домантовка... заброшенное строение. Фронт... двенадцать километров. Топопривязку элементов боевых порядков и организацию сопряженного наблюдения{9} закончить сегодня к восемнадцати ноль. К этому времени назначается готовность батарей к выполнению огневых задач в пределах их основных секторов. С восемнадцати ноль дивизион начинает пристрелку рубежей ПЗО и НЗО и заканчивает ее к двадцати ноль. С двадцати тридцати наступает готовность второго дивизиона к решению огневых задач в пределах отведенного участка в полном объеме. Затем дивизион привлекается к участию в пристрелке целей в составе полка по особому плану. К выполнению задачи наш поли приступает с двадцати четырех часов.

Командир дивизиона остановился на требованиях по организации артиллерийской разведки:

— ...штабу полка не удалось связаться с частями на западном берегу Днепра. Нет также сколько-нибудь полных сведений о противнике. С какой стороны ждать? Когда? Каковы его силы? Пехоты с нами нет... — вернувшись к общей обстановке, командир дивизиона сделал обзор боевых действий за последний месяц. Потом стал говорить о положении на рубеже Днепра севернее Киева. — В последнее время наши части отходили. С этим теперь покончено... В соответствии с приказом командующего пятой армией войска переходят к жесткой обороне... Ее основу составляет система полевых инженерных сооружений, возводимых на восточном берегу Днепра. Строительство оборонительных позиций начинается по мере подхода войск... есть указания и относительно боевых порядков артиллерии. Оборудование ОП [96] включает следующие элементы: орудийные окопы, ниши под боеприпасы, укрытия для расчетов по типу щелей с перекрытием не менее чем в два-три наката, блиндажи для жилья, окопы для тягачей. На командных и наблюдательных пунктах накаты возводятся на всех сооружениях. Работы производить скрыто, особенно в районах НП, и тщательно маскировать... Нужно всегда помнить, что живучесть наших батарей зависит, как бы это ни было мало в сравнении с дисциплиной и духом личного состава, также и от глубины окопов и их прочности. Я смотрел вместе с начальником штаба позиции пятой батареи и должен отметить, что личный состав сделал много...

Рева умолк, отвлеченный шумом в дальнем углу блиндажа. Послышался стук, упал телефонный аппарат. Один из телефонистов бросился к выходу, другой полез под стол. Что-то щелкнуло, испуганный голос крикнул:

— Товарищ старший лейтенант, граната!

Раздался взрыв. Свет погас. Стало темно. С потолка сыпался песок. Слышались стоны.

Часть присутствующих оставила свои места. Командиру дивизиона пришлось повысить голос, чтобы водворить порядок. Потом зажглась лампа. Старший лейтенант Юшко послал за фельдшером.

В блиндаже стоял полумрак. Тусклый свет лампы едва пробивался сквозь дым, заполнивший помещение. Командир дивизиона объявил перерыв. Участники совещания стали выходить наружу.

Младший лейтенант Устимович угощал папиросами собравшихся вокруг командиров. Всех волновал взрыв ручной гранаты.

— Вот как бывает... из-за неумения обращаться с оружием, — произнес Устимович.

— Да... — подтвердил, раскуривая папиросу, Миронов. — Солдат не знает, где его подстережет смерть... в бою или на собрании под землей... Мой старшина тоже получил гранаты... выдать всему личному составу... У вас есть приказание об этом? — спросил он Варавина.

— Да, — отвечал Варавин, — но я подожду... сначала нужно ознакомить людей с устройством и правилами обращения.

— Ручная граната... а сколько, дыма! — продолжал Устимович. — Из дверного проема валит, как из трубы... ну и оружие...

В ходе сообщения появился старший лейтенант Азаренко. Следом за ним шел, поддерживаемый санинструктором, [97] начальник связи дивизиона лейтенант Чубуков. Он сидел на последней скамейке и был легко ранен.

— Как это случилось? — спросил Миронов.

— Провались сквозь землю... эти чурбаны из пополнения... От скуки, представляете? Вертел в руках гранату, пока не сорвал предохранительную чеку, — ругаясь, говорил Азаренко, — растерялся, негодяй, струсил. Говорят, чуть было не бросил... подоспел топограф и вырвал из рук у него гранату. До двери далеко и он.., бедняга... прижал ее... чужую смерть... к груди. Герой... жаль... не услышит он моих слов...

Показались носилки. На первых громко стонал раненый. А следом несли другие, на которых лежал, закрытый шинелью, солдат-топограф, пожертвовавший жизнью во имя других. Все застыли в молчании. Руки поднесены к пилоткам. Носилки с телом героя, провожаемые взглядами командиров, скрылись за курганом.

— Поторопился Чубуков раздать гранаты... негде хранить, — продолжал Азаренко, — и никто не поинтересовался, знают ли люди, как обращаться с ними.

Азаренко говорил, поглядывая на виновника происшествия, телефониста старшего возраста, который стоял поодаль, бледный и растерянный, уже без ремня{10}, под охраной другого телефониста. Вряд ли здесь был умысел. Скорее всего — невежество.

Перерыв закончился. Запах дыма в блиндаже еще не выветрился, но света было достаточно. В углу писари удаляли со стены следы крови. Обращаясь к старшему лейтенанту Юшко, командир дивизиона сказал:

— Подготовьте донесение с характеристикой самоотверженного поступка топографа. Надеюсь, командиры батарей сделают выводы из этого возмутительного происшествия.

Совещание продолжалось. Командир дивизиона вернулся к посещению позиций 5-й батареи, но его опять прервали.

— Неужели снова граната? — спросил он телефониста.

— Никак нет... Вас требует командир полка к телефону... срочно.

Рева взял трубку.

— Совещание, — ответил он. — Новая задача? Есть! Выехал сорок минут назад? Есть! Отбой? Есть!

Взглянув на часы, командир дивизиона вернулся к столу и, обращаясь к старшему лейтенанту Юшко, сказал:

[98]

— Объявите отбой всем... едет начальник штаба полка. Можете переговорить с командирами батарей. Кажется, у вас были к ним вопросы. Я пойду, встречу начальника штаба.

— Так точно, — ответил Юшко.

— Начинайте...

— Товарищи командиры! — начал сразу Юшко. — Как можно удовлетворять ваши просьбы, планировать и управлять действиями дивизиона, если ваши боевые донесения составляются небрежно, всегда запаздывают и, вообще, попадают в штаб от случая к случаю. В районе Базара вы взялись за ум, но теперь опять началась прежняя чехарда... Вместо того чтобы объективно излагать положение в подразделениях, вы повторяете одни и те же просьбы, которые ни командир дивизиона, ни я не в состоянии удовлетворять... Штаб не получает своевременно сведений о насущных нуждах... о том, что необходимо для ведения боя в условиях сегодняшнего дня. Я вынужден посылать штабных командиров... в ущерб их обязанностям собирать данные о состоянии батарей. Командир дивизиона приказал...

Юшко не закончил фразу. Вошел капитан Значенко.

— О, уже все собрались! Рад видеть, — и, обменявшись приветствиями, он начал читать приказы по полку, в которых подводились итоги боевых действий наших подразделений в районе Базар — Недашки.

Наряду с другими отмечались успехи 4-й батареи. Младшему лейтенанту Устимовичу, командиру батареи, объявлялась благодарность.

— А теперь, — продолжал Значенко, — обратимся к нашей новой задаче... — Изложив обстановку на рубеже Припяти, он говорил: — Некоторое время назад соединения второй немецкой армии из группы армий «Центр», действовавшие на московском направлении, достигнув района Гомеля, неожиданно повернули на юг и начали продвижение к Чернигову... Этот поворот поставил войска двадцать первой армии Центрального фронта, которая прежде сдерживала часть сил второй немецкой армии, в тяжелое положение и вынудил их к отступлению. Противник стремится занять район Чернигова и выйти в тыл войскам, удерживающим рубеж Днепра... В порядке контрмер командование перебрасывает на север целый ряд соединений пятой армии, занимавших оборону по Припяти... дивизии пятнадцатого стрелкового корпуса выдвигаются на северные подступы к Чернигову для прикрытия города. Дивизии тридцать первого СК и девятого МК идут к Неданчичам, где имеется железнодорожный мост [99] через Днепр, и дальше к своим рубежам. Они должны обеспечить оборону северо-западных подходов к Чернигову.

Начальник штаба полка остановился на задачах соединений 15-го стрелкового корпуса: — Двести тридцать первый КАП взаимодействует с частями сорок пятой стрелковой дивизии, всем вам хорошо известными по совместным боям с начала войны... нам снова представился случай приветствовать пехоту сорок пятой СД... Я не сомневаюсь, что части этой дивизии будут сражаться с присущими им стойкостью и упорством... Мы, со своей стороны, должны сделать все, чтобы обеспечить пехоте необходимую поддержку. Стрелковым полкам предварительно указан для развертывания рубеж Хмельница... Роищенская Слобода... Петрушин, в двадцати пяти-тридцати километрах севернее Чернигова... Задачи наших подразделений будут уточнены на северной окраине Чернигова (гомельская дорога), где полк должен сосредоточиться к четырем ноль завтра. Маршрут движения для второго дивизиона: Васильева Гута... Вороховка... Ковпыта... Андреевка... железнодорожный переезд на южной окраине Чернигова и дальше по городу на гомельскую дорогу...

Напомнив о требованиях по организации марша, капитан Значенко уехал. Совещание, цель которого в конце так неожиданно переменилась, пришло к концу.

Присутствующие начали выходить из блиндажа. Ярко светило солнце. В ветвях чирикали птицы. На лугу видны частые копны сена. В горячем воздухе стоял густой запах трав и свежеразрытого песка.

Из-за кургана выползали машины штаба. Писари выносили из хода сообщения штабное имущество. В конце его темнела дверь в блиндаж, который едва не стал могилой для кое-кого из нас.

Варавин о чем-то говорил с командиром дивизиона. Потом четко повернулся, взмахнул рукой и торопливо зашагал по тропинке. Мы двинулись за ним, думая о новой задаче. Значит, прощай, Днепр?

Командира батареи, кажется, занимали те же мысли. Он остановился, вынул из планшетки карту и задержал взгляд на кургане с блиндажом.

Нет, он не был ловушкой! Этот курган явился ступенью в бессмертие, на которую бестрепетно взошел солдат-топограф и навсегда остался там, возвышаясь над рекой, над курганами и людьми, среди которых он жил. [100]