Навстречу новой угрозе

Дальний хутор

Старая водяная мельница, потемневшая от дождей и времени, медленно сползала влево и скрылась за поворотом. 5-я батарея прошла мимо последних домов северной окраины и влилась в колонну дивизиона. Городок Базар остался позади.

Дорога поворачивала на северо-восток. Впереди, покачивая длинными стволами орудий, двигалась 4-я батарея. Следы ее тягачей сливались в одну колею, потом вновь расходились, оставляя на песке глубокие борозды, раздвоенные тяжелыми пушечными колесами.

Справа за кустами блеснула речка. Называется она Чертовец. Прежде на ней стоял мост, но он не выдержал военных испытаний и развалился. Движение направляется в объезд, через брод, куда указывала жирная черная стрела на доске, прикрепленной к перилам.

Мой тягач с ходу погрузился в воду. В кабину хлынул ливень брызг. Напуганный водитель, стряхивая воду, вертит головой. Орудийные номера, сидевшие на станинах, поспешно бросились к щиту и люльке{2}. Другие тягачи срезали угол [6] и избежали холодной купели. Выбрасывая из труб синие кольца дыма, они один за другим выходили на чистый береговой песок.

С косогора открывался широкий вид на дорогу и лежавшую по сторонам местность. Изгибаясь плавной дугой, позади ползет колонна. Тягач, орудие и снова тягач, орудие, тягач, буксирующий прицеп. Издали поезды{3} выглядят медлительными и неуклюжими. Зато строго соблюдались дистанции. Только колесные машины, внезапно выезжавшие с хвоста, то и дело обгоняли колонну, нарушая ее стройный, размеренный вид.

Над кабиной, в бездонной, непроницаемой вышине, синеет предвечернее небо. Чист и прозрачен воздух. Даже на подножке тягача, где всегда держалось неподвижное дымное облако, не слышно тяжелого запаха топлива, смешанного с горячими выхлопными газами.

Солнце клонилось к закату. Легкий ветер шевелил за обочиной ветви деревьев. На золотисто-оранжевом горизонте беспорядочной чередой плыли далекие облака.

А по сторонам раскинулось Полесье. На двухсоттысячной карте, которую я видел у командира батареи, пространства севернее реки Уж были окрашены сплошь в зеленый цвет с синими пятнами озер и заводей. Дальше на север, к среднему течению Припяти, и особенно там, где река поворачивала в северо-западном направлении, синих пятен становилось все больше. За ними лежали обширные пространства с черными и синими крапинками, уходившие за срез карты. Там — топи, непроходимые, бездонные болота.

В первую мировую войну русское командование одно время пыталось вести боевые действия в припятских болотах. Через линию фронта в тыл противника направлялись небольшие разведывательные команды и так называемые партизанские партии. Но эта идея широкого развития не получила.

Значение припятских болот, как естественной преграды, в наши дни возросло, поскольку они представляли собой районы, не пригодные для применения механизированных войск и крупных масс пехоты с громоздкими обозами и тылами.

После того, когда наши части закрепились на рубеже Савлуки — Базар, стало казаться, что дальше на север уже никого нет, словно там лежало пустое, никем не занятое пространство. И только по другую сторону припятских болот, [7] на широких смоленских равнинах, не затихая, гремели жаркие бои. Тысячи орудий и пикирующих бомбардировщиков прокладывали путь немецкой танковой лаве, с неослабевающей яростью рвавшейся на восток. Подпирая ее с тыла, следом двигалась многочисленная пехота.

К нам не доносились отзвуки этих сражений. Лишь изредка оттуда прилетал «хеншель» и, покружив, возвращался обратно.

Наши войска, по-видимому, контролировали местность в южной части припятских болот небольшими подразделениями, которые вели наблюдение за редкими тропами, затерянными среди топей. Как эти подразделения действовали в таких условиях, трудно представить.

Мы были в лучшем положении. Овручский кряж — так называлась местность, лежавшая вокруг, — характеризовался среднепересеченным рельефом и сравнительно развитой сетью полевых дорог. Ручьи и реки, насколько позволяет судить двухсоттысячная карта, имели преимущественно заболоченные берега. Но для гусеничных машин они не представляли серьезных препятствий.

За речкой Чертовец скорость движения увеличилась. Я оглядел орудийных номеров. Большая часть их размещается на станинах. Сегодня там сносно. Но этим людям доставалось! Поднимаемая гусеницами пыль клубится позади и ползет следом, не отставая. С этим мирился только тот, кто не способен передвигаться никаким другим способом. На станинах тесно. Но в тесноте — не в обиде. Лучше сидеть, свесив ноги, чем бежать по обочине за орудием.

Среди орудийных номеров — оживление. Все говорят, перебивая друг друга, беззаботно смеются, оглядываясь куда-то назад, к речке.

Конечно, дорога ведет на восток. Наши части отступают. Ну и что с того? Где-нибудь там, за холмами и лесами, мы остановимся и снова займем огневые позиции.

Позиции... одно напоминание об этом вызывает в ушах звон, а в глубине груди — знакомое неприятное ощущение пустоты. Оно исподволь захватывало воображение и возвращало орудийного номера во власть пережитых минут...

Грохот выстрелов, беспрерывная беготня, крики команд. Орудия ведут огонь... А затем наступало нечто непередаваемое... Все звуки внезапно исчезали, и мир замирал в непостижимом оцепенении. Был слышен только вой, пронзительный и разноголосый, он сливался в одном тоне, обретал какую-то особенную, почти физическую сущность. Он давил на барабанные перепонки, отдавался в мозгу, во всем теле, [8] сжимал сердце леденящими объятиями страха. Потом вой обрывался. Грохотали разрывы, завихряя упругий горячий воздух. Начинался огневой налет.

А он, орудийный номер — живой и беззащитный — лежал, уткнувшись лицом в землю. Слепило пламя, клубился дым. Мутной волной накатывалась темнота, злобно свистели осколки.

Мучительные минуты страха и надежд! И сколько раз их обрывала команда! Неумолимая, чуждая жизни, она толкает онемевшее тело, безжалостно лишая его последнего прибежища. Команда звала, требовала, угрожала. Занять места немедленно! И орудийный номер повиновался. Но рассудок не ладит с телом, его сковал страх, терзала нудная, осточертевшая мысль — что же произойдет в следующее мгновение?

Потому-то теперь он блаженно сидит, дышит и глядит на белый свет, сознавая, что этот кошмар позади. Захлестывала радость. Орудийный номер говорит пустые, плоские шутки и сам хохочет над ними. Возможно, ему и впрямь весело или, наоборот, — грустно. Настроение орудийного номера едва ли объясняется впечатлением данной минуты. Причина его крылась в глубинах души, в сознании того, что он пережил. Он прошел сквозь игольное ушко солдатской судьбы. Он знает — на этот раз ему повезло. Зачем ломать голову над будущим?

Это особенное состояние души понятно лишь тому, кто сидит рядом на станине, и недоступно никому другому. Радует все, что ни есть перед глазами. Он жив, а все прочее — вздор!

Один из номеров, пожилой, из пополнения, устроившись на люльке, рассказывает, должно быть, какую-то историю. Приклад карабина скользил по щиту, рассказчик мог свалиться под колесо, но это его нисколько не заботит. Он разглаживал отсутствующую бороду, жестикулировал, вызывая дружный хохот. Даже Орлов, сидящий на передке, прислушался, повернул голову. Только наблюдатель сохранял серьезное выражение. Настроения других на него не распространялись.

Солдаты огневых взводов покладисты и не имеют никаких особенных запросов. Их устраивают несколько часов сна, свободная от пыли и «юнкерсов» дорога и еще возможность дышать полной грудью и видеть просторы родной земли.

Вокруг необъятная ширь, захватывают дух просторы. Зелеными волнами зыбились леса, увлекая взгляд вдаль, [9] к синеющему горизонту. А там, на поляне, приютился хуторок, позолоченный в лучах заходящего солнца. Белеют одиноко хаты. Над трубами поднимается дым, должно быть, пели петухи и кружили голуби. Тихий утолок. Запахи его как будто слышатся в кабине.

Но хуторок, лежащий в трех километрах, был недосягаемо далек. И если двинуться туда, все это — и дым, и крыши, и голуби — уплывет к горизонту. Хуторок лежит за чертой времени и был уже не явь, а призрачное видение прежнего мира, образы которого еще сохранились в воображении, полустертые войной с ее грохотом и пылью бесконечных колонн.

На пути 5-й батареи нет никаких миражей. Встречались лишь «населенные пункты» с обыкновенными хатами, пока еще целыми, вдоль широких разъезженных улиц.

Следующее село называлось Великие Мыньки. Над крышами нет ни дыма, ни золоченных солнцем коньков. Сквозь гул двигателей слышался лай собак. За изгородью толпятся встревоженные жители, не успевшие еще освоиться с мыслью о близости войны.

За околицей начинался лес. В глубине его расположился пехотный обоз. Жевали корм лошади возле повозок. Дымила кухня. Рядом, бросая равнодушные взгляды, ужинали пехотинцы.

Колонна шла дальше. Начинался едва заметный спуск. Дорога стала сужаться и вскоре вошла в просеку. Медно-желтые стволы сосен еще излучали свет угасавшего дня. Кроны смыкались, оставляя вверху узкую полоску темно-голубого неба... Стройные высокие деревья застыли в неподвижной тишине. Даже вторжение громыхающих тягачей не нарушило ее, и гул двигателей, казалось, терялся тут же среди деревьев.

В лесу людно. За бивуаком пехоты отдыхают артиллеристы. Поблескивали гусеницы тягачей, торчали массивные стволы гаубиц. Вповалку спали расчеты.

Укатанная колея снова стала петлять и расползаться. Справа открылся въезд в овраг. Саперы подправили стены, расчистили дно, соорудили стеллажи, как и полагается для полевого склада боеприпасов. Под стенами высились штабеля ящиков. Отсюда артснабженцы подвозили снаряды на огневые позиции 5-й батареи в местечке Базар.

Склады эвакуируются. Отгрузка шла полным ходом. Зеленые ЗИСы тяжело пыхтят в рыхлой колее и в ожидании очереди останавливаются один за другим. Ящиков еще много. [10]

Лес стал редеть. К обочинам подступали пепельно-зеленые пирамиды можжевельника вперемешку с шарообразными приземистыми соснами. Перед глазами неожиданно открылась поляна, перекресток дорог. Маяк из взвода связи дивизиона отрывистыми движениями чертит флажками воздух. Красная ткань взметнулась и повисла, словно на рейке, рядом с которой замер, опоясанный скаткой и ремнем карабина, связист.

В нашем полку регулирование движения на марше возлагалось на штабные подразделения дивизионов. Приятно смотреть, как четко сигналил регулировщик. Это льстило командирским чувствам старшего лейтенанта Ревы. В бытность свою начальником штаба дивизиона он не послаблял требований к командирам взводов, люди которых стояли на перекрестках.

Маяк не только регулировал движение. Он мог передавать различные приказания старших начальников, а также поступавшие сведения обстановки.

— Внимание! — звал застывший в неподвижности регулировщик. Я прыгнул на обочину. Навстречу шел старший лейтенант Юшко — начальник штаба дивизиона.

— Привал... примите глубже... за обочину. Осмотреть орудия, тягачи... приведите в надлежащий вид людей, — и, недовольно поморщившись, Юшко указал на прицеп, где, среди других, выглядывала сонная физиономия в пилотке с опущенными полями.

— ...это что такое? Батарею будет осматривать начальник штаба полка... Времени... десять минут!

Старший лейтенант Юшко, всем своим видом выражая осуждение, повернулся и зашагал к штабной машине.

Под гусеницами с треском ломались сосны. Дорога освободилась. Заглох последний двигатель. Возле орудий люди отряхивали пыль, подправляли маскировку. Беготня вскоре затихла.

После осмотра орудий я вместе с лейтенантом Свириденко разговаривал с людьми у прицепов. Со стороны штабных машин послышалась команда «По местам!».

Непонятливый товарищ

В сопровождении старшего лейтенанта Ревы и лейтенанта Миронова шел капитан Значенко — начальник штаба полка. Повышение в должности его ничуть не изменило. Слегка припорошена пылью одежда и сверкающие глянцем [11] сапоги, как и у Пинязевичей, когда я видел капитана последний раз. Капитан спросил:

— Вы, кажется, подучились за это время? Хорошо... командиру нельзя отставать от требований службы... Война... дело опасное... За ошибки нужно расплачиваться кровью, — ж заговорил о положении. — Нашим войскам приказано отступать. Где остановимся? Указаний нет... но, я думаю, не слишком далеко. В данной обстановке выгодный оборонительный рубеж важнее, чем эти болота. Закончим отступление, остановимся... наладим связь... Дел в обороне много... Может быть, придется использовать в качестве кочующих стодвадцатидвухмиллиметровые пушки. Вы, товарищ лейтенант, не забыли свою практику? — капитан помолчал и огляделся вокруг. — Весь орудийный расчет? Пять человек?

Лейтенант Миронов указал на потери, понесенные 5-й батареей в личном составе. Некомплект командиров и рядовых в орудийных расчетах непрерывно увеличивался. Вместо четырех командиров взводов осталось два.

— ...пришлем немного людей. Нужно подумать о командирах... позже поговорим, — капитан Значеико взглянул на старшего лейтенанта Реву и обратился к командиру орудия:

— Как служба, товарищ сержант? В каком состоянии орудие? Расчет справляется с обслуживанием?

— Орудие исправно... — отвечал командир орудия, — стараемся, товарищ капитан.

— А вы что скажете? — спросил начальник штаба орудийного номера.

— Так точно. Работаем... товарищ капитан... впятером тяжело... с темпом не успеваем...

— Тяжело, говорите? Вот как?

Орудийный номер, по-видимому, превратно понял капитана.

— ...так точно, товарищ капитан! Не успеваем... без отдыха... ни дня, ни ночи... хоть разорвись.

— Да... пожалуй... нелегко... Ничего не поделаешь, пора привыкнуть... обстановка... Но воин не имеет права жаловаться на тяготы службы, тем более в военное время... уставом запрещено.

Ответ не нравился капитану. Пристально оглядев орудийного номера, он спросил командира батареи:

— Что это значит, товарищ лейтенант? Упаднические настроения. Раньше у вас я этого не замечал... Если останется еще меньше людей в расчете, все равно они должны [12] выполнять свои обязанности... вести огонь быстро и метко... Разве орудийный номер не знает этого? Товарищ политрук, как сказано в присяге?

— ...не щадя крови... и самой жизни... — выйдя вперед, ответил замполит.

— ...нельзя забывать... орудийные номера обязаны нести службу. В особенности теперь... Артиллерист, товарищ сержант, — капитан говорил командиру орудия, — выше пехотинца, потому что ваш снаряд наносит врагу гораздо больший урон. Напоминайте расчету роль артиллерии в бою. Нужно разъяснять требования, вытекающие из обстановки... Пятая батарея показала, и не однажды, на что она способна... Знаю, командир полка благодарил вас... заслужили. Молодцы!

Орудийные номера, действительно, выглядели браво: рослые, чисто одеты, в исправной обуви. Их обязанности требовали в равной мере сноровки и силы. В предвоенное время существовал особый отбор, и в огневые взводы направлялись только крепкие и выносливые люди.

Но, конечно, пять человек не могли в полную меру обеспечить обслуживание семитонной 122-миллиметровой пушки, особенно, когда приходилось вести огонь длительное время в высоком темпе. Правда, в распоряжении старшего на батарее находились еще люди отделения тяги, орудийные мастера, химики, санинструкторы и т. д. Они привлекались для выполнения вспомогательных работ. Потом каждый возвращался к своим непосредственным обязанностям до новой команды, а расчет обслуживал орудие, готовился к очередной стрельбе. Таков порядок на огневых позициях.

Повод к нареканиям подавали работы, связанные с оборудованием, и караульная служба, поскольку охрану несли только орудийные номера. Кроме постов у орудий, с наступлением темноты, а нередко и днем, выставлялись дозоры, патрулировавшие район огневых позиций. И если в расчете недоставало двух-трех человек, остальные не могли рассчитывать на отдых ночью. А с утра снова стрельба и много всякой работы, которую нужно делать в перерывах.

Вот почему орудийный номер сказал, что расчет не справляется со своими обязанностями. Это неправда! Орудийные номера — сам он в их числе — выбивались из сил, но делали все, что необходимо. В то время дисциплина стояла на высоком уровне, и никто из огневиков не мог, да и не помышлял о том, чтобы поступиться своей обязанностью, невзирая на усталость.

Случаи, когда переутомленные люди засыпали и гибли [13] под гусеницами своих тягачей, свидетельствуют о самоотверженности артиллеристов. Они повиновались командам, когда орудие вело огонь, и только на марше забывались, отдавшись во власть опасного сна.

Капитан Значенко, недавно передавший дивизион, знал о состоянии духа людей и был не доволен ответом орудийного номера и тем, что он необдуманным словом принижал усилия своих товарищей и наши общие.

Капитан направился к другому орудию, говорил он преимущественно с Мироновым по разным вопросам. Капитана интересовали численность людей, настроение, обеспеченность боеприпасами, состояние орудий и тягачей, средств связи. Начальник штаба сверял ответы со своими записями, потом снова спрашивал или утвердительно кивал головой.

У прицепов все командиры, за исключением лейтенанта Миронова, получили разрешение остаться. Капитан Значенко поднес на прощание руку к пилотке и ушел дальше по дороге, где гудели тягачи другой батареи.

Вскоре вернулся Миронов. Как и все командиры, с которыми в то время мне приходилось нести службу, он честно относился к своим обязанностям, сам строго соблюдал уставные нормы. Прежде чем говорить, Миронов оправил одежду, внимательно огляделся:

— О противнике... — начал он. — В действиях соединений семнадцатого армейского корпуса немцев на участке Овруч... Базар отмечается некоторое затишье... Сегодня наша пехота при поддержке специально созданных артиллерийских групп предпринимает с наступлением темноты демонстрацию атаки, после чего начнется повсеместно отход к промежуточному рубежу, который подготовлен на реке Уж... Отступление прикрывают усиленные арьергарды, но это не исключает возможности всяких непредвиденных случайностей... прорыв подвижных подразделений противника в наш тыл. Поэтому всем частям, участвующим в марше, — приказано быть готовыми к немедленному развертыванию...

Для прикрытия переправ на реке Уж 1-й и 3-й дивизионы нашего полка разворачивались на позициях в районе Мартыновичей. К началу третьих суток полк должен сосредоточиться на северо-западной окраине Чернобыля, в районе кирпичного завода, и в тот же день занять ОП на восточном берегу реки Припять.

Миронов напомнил о сигналах и охранении, назвал рубежи развертывания для стрельбы с открытых позиций. Южнее реки Уж маршрут, по которому двигались войска, прикрывали артиллерийские части 9-го механизированного [14] корпуса. От нашего полка привлекалась только одна батарея.

— ...в ночное время пользоваться светом запрещено... Нужно поднажать и в Чернобыль прийти в срок, девять ноль. Командиры взводов, подумайте о том, чтобы сократить всякие остановки... предупредите людей. Выступление через сорок минут... И потом... товарищ лейтенант, что происходит в третьем орудии? То с выстрелом опоздает, то снаряд отклоняется, а теперь вот жалоба! Безобразие! Кто этот орудийный номер?

Я не успел еще приглядеться к орудийным номерам и ответил, что по всем случаям нарушения режима огня докладывал на НП ему, командиру батареи. За орудийным номером, которого он имеет в виду, ничего предосудительного я не замечал. На вопрос начальника штаба он ответил, как сумел.

— И вы не понимаете, — недовольно возразил Миронов. — Такой ответ в присутствии старших неуместен и недопустим. Начальник штаба отлично знает, что значит пять человек у орудия, а он пустился в объяснения. Куда это годится?

— Я беседовал с людьми на эту тему, — вмешался политрук, освобождая место повару, который принес котелки с едой. — На привале еще потолкуем.

— Товарищ политрук, хотелось, чтобы не вы выручали командиров взводов, а они вас... это лучше... Товарищ лейтенант, ставьте задачу командирам орудий — и на ужин, — • закончил Миронов.

Когда я вернулся, котелки стояли нетронутыми. Миронов с комиссаром говорили о марше.

Тягачи в 5-й батарее значительно лучше, чем в 6-й, и находились в удовлетворительном состоянии. Но есть немало всяких неисправностей. Это вызывало тревогу у младших командиров. Я доложил лейтенанту Миронову их мнения.

— Поздно вы вспомнили, — ответил командир батареи. — Мелочей много, знаю. Если не помешают «юнкерсы», доберемся. Помните насчет сна... люди отвыкли... Не забывайте и обо всем остальном... фонари, наблюдение и прочее... Прошу к столу.

Все расположились по краю брезента, который старшина использовал вместо скатерти. Я думал о предстоящей дороге. За два месяца войны 231-й КАП покрыл не одну сотню километров, но то были марши, связанные с выполнением задач артиллерийского резерва. Теперь войска отступали. [15]

Впервые мы получили приказание отойти и оставить противнику обширную территорию.

— Что с тягачами? — спросил комиссар. — Вроде жалоб не было. Нужно следить. Я, если командир батареи не возражает, поеду на замыкающей машине... — и, не удержавшись, заговорил о том, что тревожило всех нас. — Да... путь не близкий... Чернобыль... Сколько туда километров?.. Удивительно, под Малиной дрались за каждую кочку, а тут... сколько земли уступаем без боя... Откатимся на Припять, а там, глядишь, недалеко и до Днепра...

— Ну и что же? — возразил Миронов. — На юге, а теперь и севернее Киева немцы, по-видимому, уже вышли к Днепру, а на Западном фронте продвинулись значительно дальше этого рубежа. Наш отход вполне своевременный. Нужно помнить о положении там... на передовой... — он указал на запад. — Пехота должна оторваться от противника и выйти из боя под прикрытие заслонов... рискованное дело. Но даже при благоприятном исходе этого... маневра неизбежно начнется преследование. Немецкая одиннадцатая танковая дивизия, говорят, насчитывает сто пятьдесят танков. А наша пехота в каком состоянии? Батальоны равны ротам, а то и взводам... Вот почему приняты такие меры по обеспечению марша...

Но в главном вопросе командир батареи придерживался одного мнения с замполитом.

— ...до Днепра еще далеко. Согласен, жаль оставлять свою землю. Впрочем, мы делаем то, что приказано... Старшина, спасибо за ужин, — Миронов обратился ко мне: — Товарищ лейтенант, через десять минут, не позже... «По местам!»

Начинало темнеть. За обочиной светились солдатские самокрутки. Водители тягачей заканчивали заправку баков. Пришли младшие командиры с докладом. Колонна готова выступить в путь.

Я направился к своему тягачу. Навстречу шла знакомая машина. В кабине сидел Варавин.

— Товарищ лейтенант, неужели вы хотите забыть шестую батарею? — он улыбался.

Я ответил, что не собираюсь этого делать. Если есть договоренность, за мной дело не станет.

— Превосходно... доложите лейтенанту Миронову... вам приказано вернуться в шестую батарею.

Находившийся рядом лейтенант Свириденко понимающе кивнул и подал команду «Заводи!». Автомобиль Миронова [16] уже выруливал на дорогу. Соскочив с подножки, Миронов подошел к Варавину.

— Послушайте, — начал он. — Это грабеж... У меня нет командира взвода управления... вы забираете еще и старшего на батарее. Договорились на три-четыре недели... Пусть останется. Свириденко приведет в порядок взвод управления, и ваш лейтенант вернется.

— Нет, — возразил Варавин. — Командир дивизиона согласовал вопрос с капитаном Значенко. Положение у всех одинаково. Лицам, временно прикомандированным в другие подразделения, приказано возвратиться на свои места. Должности командиров взводов управления будут замещаться командирами из четвертого дивизиона.

— Когда это будет? — усомнился Миронов.

— В ближайшие дни.

Слова младшего лейтенанта Варавина несколько успокоили командира 5-й батареи. Слухи о том, что часть людей 4-го дивизиона предполагалось направить на доукомплектование других дивизионов, появились еще после боев под Малиной. Правда, тогда говорили только о рядовом составе.

Нужно отметить, что 4-му дивизиону отводилась немалая роль в задачах, которые выполнял наш полк. Его подразделения имели новейшие по тому времени средства наблюдения, разведки, определения координат целей, обеспечивали топографические и метеорологические потребности наших батарей.

Но потери, понесенные полком, неисправность материальной части и оборудования значительно снижали возможности 4-го дивизиона. В его составе действовали лишь несколько станций БЗР (батарея звуковой разведки), топобатарея и АМП — артиллерийский метеорологический пост.

Поэтому 4-й дивизион привлекался к выполнению всяких текущих задач, таких, как прикрытие штаба, командного пункта, линии связи или, как это было под Малином, действовал вместо пехоты. И в этом нет ничего удивительного. Обстановка в те дни часто вынуждала командиров бросать в бой всех, кто мог стрелять в данную минуту, отодвигая прочь заботы завтрашнего дня, даже если они были вполне очевидными.

231-й КАП получил скудное пополнение личного состава. Между тем в 4-м дивизионе часть людей не имела постоянных занятий, в то время как на огневых позициях и наблюдательных пунктах их не хватало.

Все это, по словам Варавина, побудило командира полка [17] использовать личный состав 4-го дивизиона для пополнения линейных подразделений.

— ...Через пару дней придут аировцы... Если же я оставлю лейтенанта, то неизвестно, когда мы еще встретимся, — как бы извиняясь, закончил Варавин.

Лейтенант Свириденко и я поочередно доложили о приеме и сдаче должности старшего на батарее. С этой минуты я освобождался от своих обязанностей в 5-й батарее. Но устав еще связывал меня с лейтенантом Мироновым. Я спросил разрешения и вернулся в колонну, чтобы проститься с командирами орудий и расчетами. Машина Варавина подавала нетерпеливые гудки.

Формальная задача

Видавший виды ГАЗ-АА 6-й батареи тронулся. В кузове находились лейтенант Смольков, сержант Митрошенко — командир отделения связи, разведчики, топографы, телефонисты и радисты, использовавшиеся в отделениях телефонной связи.

Кто-то из разведчиков уступил мне место. Митрошенко предложил палатку. Завернувшись в нее, я опустился на телефонную катушку.

Телефонисты и разведчики стали спрашивать о последних новостях и обстановке. Что случилось с 4-м дивизионом? Говорят, его разбили? Верно? Наши части отступают на Днепр?

Помимо предположений, высказанных Мироновым по поводу отхода, я ничего не знал. Говорить об этом не полагалось, а относительно 4-го дивизиона рассказал то, что слышал от Варавина.

Люди закурили и, укрывшись шинелями, умолкли. Стало совсем темно. Сырой, холодный воздух проникал сквозь одежду. В кузове вихрилась пыль.

Машина прошла как будто знакомый, суженный деревьями, поворот. Миновала поляну. И снова лес.

Насколько я мог ориентироваться, — Варавин ехал обратно по пути 5-й батареи. Движение становилось все оживленней. Один за другим ползли навстречу бесформенные силуэты повозок, тягачей, орудий и тут же растворялись в темноте.

Неожиданно раздался рядом испуганный крик. Машина вильнула и, прочертив бортом по дереву, остановилась. Телефонисты полетели со своих мест. Ежась от холода, они [18] стали усаживаться, бормоча о столкновении, которого удалось избежать.

У тех, кто привык к тягачам, немало любопытства вызывала быстрая ночная езда. Дорога осталась слева. Как умудрялся командир батареи сохранять ориентировку в этой тьме?

Снова заскрипели тормоза. Варавин сошел, потребовал зажечь свет и, взглянув на карту, вернулся в кабину. Двигатель загудел, закружилась пыль.

Прошло еще около получаса. Стало немного светлей. Вместо деревьев по сторонам вырисовывался кустарник. На горизонте тускло светилось далекое зарево.

Досаждавшая мне дремота начала проходить. Машина ползла все медленней, объезжая какие-то пни и кучи. Под колесами был песок или болото. Я стал приглядываться. В стороне мелькнул фонарь.

Варавин открыл дверцу. Раздался окрик. Щелкнул затвор карабина. Мы, кажется, прибыли к месту назначения.

Команда «Слезай!» разбудила спавших в кузове людей. Вместе с ними спрыгнул и я. Рядом послышался знакомый голос. Лейтенант Васильев докладывал командиру батареи: «На огневой позиции все в порядке».

Вслед за Варавиным я пробирался сквозь заросли, вышел на лужайку. Остановились. По приказанию Варавина связные устроили из палатки навес. Появилась карта. Обоим, Васильеву и мне, нужно перенести на чистые листы бумаги названия населенных пунктов, местные знаки на всем пути. Это называется «составить кроки маршрута».

Под навесом тесно. Карандаш резал бумагу, надписи ложились вкось. Колени все глубже уходили в землю, влажную, покрытую мхом. Мерцал перед глазами фонарь.

Краски на карте почти не различались. Редкая паутина дорог, опутавшая зеленые пятна леса, выглядела так же, как и многочисленные синие нити, обозначавшие реки. Напрягая глаза, мы вглядывались в карту, мешали друг другу. Варавин торопил, он хотел скорее закончить работу.

Схемы были, наконец, закончены. Линия маршрута с надписями пересекала лист и в верхнем правом углу упиралась в реку Уж. Осталось сориентировать, нанести знак магнитной стрелки с подковой у южного полюса — обязательная деталь всякой топографической схемы, которую составлял артиллерийский командир.

Кроки маршрута готовы, командир батареи осмотрел работу. [19]

— Нет, не годится, доделать, пишите разборчиво, — говорил он и вносил исправления.

Мы вернулись под навес.

— Теперь сносно... Лейтенант Васильев! Возвращайтесь к своему взводу... вам, — Варавин сложил карту, — через час снять дозоры и не позже, чем через час и тридцать минут начать движение. В деревне Мартыновичи встретимся. Соблюдать порядок, скорость. Помните о правилах движения в темноте. Относительно здешней задачи вам скажет Васильев. Все. По местам!

Варавин ушел. Спустя минуту гул двигателя его машины стал удаляться и через минуту затих.

С запада, со стороны м. Базар, доносился приглушенный расстоянием грохот орудийной стрельбы. В темноте светили ракеты. Что там происходит? Наша пехота имитирует атаку или началась артиллерийская подготовка противника?

Васильев не знает о том, что мне сообщил Миронов. 6-я батарея задержалась на последних огневых позициях, и Варавин успел объяснить Васильеву лишь задачу, которая возлагалась на батарею по плану прикрытия, и ознакомил с маршрутом движения. Орудия развернулись на ОП перед самым вечером.

— ...прикрываем дорогу Базар... Мартыновичи, — говорил Васильев. — Первый огневой взвод справа, второй... слева от дороги... Дозоры оповестят, если появится противник... серией красных и белых ракет.

Прислушиваясь к шуму, который доносился со стороны дороги, я пытался ориентироваться. Не затихал гул машин, тягачей, скрип повозок. Загорались изредка фары.

— Немцы не дураки... дрыхнут на привале... и кто придумал тут разворачиваться? Только для отвода глаз... случись что-нибудь ... разве в этакой темноте разглядишь?.. Формальная задача... а в остальном... порядок... к маршу огневые взводы готовы, — продолжал Васильев.

Темнота и впрямь была густой и непроглядной. Я пробирался за Васильевым к орудиям 1-го огневого взвода. Впереди светит фонарь связного.

Васильев, возможно, и прав. Но задача все же остается задачей ночью так же, как и днем. С этим не шутят. А если придется вести огонь? Связь поддерживается с дозорами? Нельзя ли указать точнее места, где они находятся?

Васильев приостановился и взмахнул рукой.

— Там... вы хотите увидеть в темноте? [20]

Разумеется! Взлетят вдруг ракеты... красные и белые? Кому они предназначены? Ведь я должен подать команду «Огонь!».

— Ну, да... решать вам...

Решать, положим, буду я, но действовать, черт побери, мы должны вместе! Огневые взводы в данный момент не в состоянии выполнять свои задачи. Кто должен отвечать за это?!

— Гм... — отозвался с безразличием Васильев.

Я напомнил Васильеву день прибытия его в батарею. Он был встречен по-дружески. Делалось все, чтобы облегчить ему обязанности... Не забыл, надеюсь?.. Он поступает бессовестно. И не только по отношению ко мне, но и к огневым взводам. Разве это по-командирски? Как только я ознакомлюсь с позицией, Васильев должен найти дозорных, растолковать им задачу, назначить маршруты патрулирования и после этого дать серию ракет для командиров орудий и не ссылаться на формальность задачи.

Васильев бормотал извинения. Темнота, люди устали. У меня не было желания продолжать этот неприятный разговор, и он умолк.

В небе появился самолет. Судя по звуку, «Хеншель-126». Его двигатель издавал особый гул, отличный от всех прочих самолетов. Вряд ли «хеншель» много увидит, хотя и вспыхивали на дороге фары. Держась на небольшой высоте, «хеншель» стал удаляться на восток.

Впереди трещали ветки. Раздался окрик. Васильев назвал пароль. Мы подошли к 1-му орудию.

Я поднял фонарь. На мгновение Орлов умолк, но быстро оправился, отвечал на приветствие. Его расчет находился в положении «по местам». Освещение приборов включено, снаряды выложены, затвор открыт.

— Орудие готово... ожидаю команд, — улыбнулся Орлов. После осмотра остальных орудий я вернулся к буссоли.

Итак, я снова в 6-й батарее.

Пришел политрук Савченко. Для замполита мое возвращение было таким же неожиданным, как и для Орлова. Савченко стал спрашивать о 5-й батарее, о новостях, рассказал, что произошло в мое отсутствие.

Потерь, кроме нескольких раненых, 6-я батарея не имела. В районе села Савлуки во время огневого налета сгорела машина взвода боепитания, разгружавшая на позиции снаряды. Савченко считал появление противника вполне возможным и одобрял меры, которые я принял для уточнения задачи. [21]

Командиры орудий ожидали ракет, обещанных Васильевым. Монотонно гудела близкая дорога. На позиции стояла непроницаемая темнота. Время шло. Было похоже, что Васильев не мог найти дозорных.

Наконец, послышались голоса. Вслед за тем что-то вспыхнуло. Еще через миг среди кустов, рассыпая искры, закувыркался красный шар и тут же погас. Позиция погрузилась в темноту.

Возвратился сконфуженный Васильев. Все это время он ремонтировал неисправную ракетницу дозорных. Гильзы отсырели и не заходили в патронник. Условленный сигнал так и не получился, а выстрел, который я наблюдал, Васильев произвел из незакрытой ракетницы, когда разбил капсюль ножом.

— Вот вам и «формальная задача», — укоризненно сказал Васильеву политрук Савченко. Я был зол и имел достаточно времени, чтобы рассказать политруку о том, как встретил меня Васильев.

Время пребывания на огневой позиции шло к концу. Вернулись дозорные. «Отбой!» Орудия начали вытягиваться в колонну. Мерцали висевшие на щитах фонари. Оглядев колонну, я занял место в кабине, взглянул на свою схему. Разобраться в ней не составляло труда. Дорога находилась рядом.

Нудные часы

Тягач вошел в облако густой пыли. На протяжении многих километров она кружится снаружи и внутри кабины, оседает на лицо и одежду, затрудняя дыхание.

Деревья частоколом стоят по сторонам, затем отодвигаются куда-то и подступают снова, остается узкий темный проем, в котором беспрерывно кружила пыль. Не видно ни колеи, ни звезд, ни габаритных фонарей на орудийных щитах.

...Пыль стала редеть. Обозначился мутный просвет. На краю широкой долины вырисовывались какие-то постройки. Населенный пункт... Как он называется?

Я заглянул в схему. Закопченные стекла фонаря не пропускали свет. Прочесть надпись невозможно. Только с помощью спичек удалось разобрать несколько букв: Васильков. Это было небольшое село, лежавшее, как значилось на схеме, справа от маршрута.

Снова потянулось томительное однообразие темной ночи. В клубах пыли маячил ребристый конец ствола с черной [22] воронкой дульного среза. Раскачиваясь из стороны в сторону, он угрожающе придвигается к лобовому стеклу, описывает дугу и растворяется в пыли, чтобы через минуту появиться снова. Нужно следить за ним, держать схему, подбадривать водителя, бороться с собственным сном.

В усталом мозгу текут мысли. Возникают беспорядочные, пустые вопросы. «Почему на дульном тормозе нет чехла? Потерялся? Сказать бы, крикнуть Орлову». Но ствол перед глазами отодвигается и пропадает.

Тягач неожиданно дернулся. Это заставило меня перевести взгляд с водителя на дорогу. В поле зрения снова виден оголенный дульный тормоз, но я уже сообразил: орудие впереди — замыкающее, а, значит, дежурное, оно идет со снятыми чехлами, установлена панорама.

Пыль, темень, тяжелый непрерывный гул. Водитель, кажется, начал оправляться от дремоты. Тягач шел устойчивей. Двигались, судя по фонарям, и остальные.

Дорога вновь вошла в темную пасть леса. Водитель сонно ронял голову. Неожиданно близко показалось дерево. Водитель судорожно дернул рычаги и успел отвернуть — задетая гусеницей сосна устояла, обнажив до основания свой ствол.

Прошел еще час. Откуда-то потянуло сыростью. В воздухе слышен запах воды. Колонна подошла к речке Буча. Путь преграждали желтые пятна фонарей, обозначавшие брод.

Огневые взводы должны пройти этот пункт на час раньше. Мы запаздывали.

Ночное время тянется так же медленно, как мой тягач. Перед радиатором торчит орудийный ствол. На остановках мерцали габаритные фонари. Тягач трогался, и они пропадали в облаках пыли.

Во второй половине ночи стало немного легче. Не нависали ветви деревьев. Улучшилась видимость. За небольшим заболоченным ручейком показались дома. Это, кажется, была Рудня-Осошня. Вся улица занята повозками и машинами со спящими людьми. Вероятно, 5-я батарея успела уйти дальше.

Брезжил рассвет. Над верхушками деревьев светлел восток. На дороге не было тягачей, исчезла и пыль. Мы подошли к развилке. Обе дороги ничем не отличались одна от другой. Куда ехать?

Моя схема не давала ответа. Развилки на ней не было, а линия маршрута отклонялась к северо-востоку. Неужели я проглядел, тогда под палаткой? [23]

Пришлось остановиться. Осмотр дороги не рассеял мои сомнения. Следы гусениц, оставленные в пыли, ни о чем не говорили. Может быть, Васильев знает? Нужно сверить схемы. Но ничего утешительного ни Васильев, ни его схема сообщить не могли.

Огневые взводы стояли, не зная, куда двинуться. Командиры орудий закончили осмотр. Уже подошел и отставший тягач с прицепом. Люди спали сидя на станинах, склонившись один к другому. Мимо проходили машины. Одни поворачивали вправо, другие — влево. Никому не было дела до наших командирских забот.

Может быть, найдется карта у кого-нибудь из проезжающих? Техник-танкист одной из частей 9-го мехкорпуса остановил машину. Карты он не имел, но утверждает, что на Чернобыль вела правая дорога.

— Чем дальше в лес, тем больше... дорог, — сказал Васильев, когда танкист захлопнул дверцу кабины. — Пойдем по правой. Через несколько километров стоит хуторок. Лес кончится. Дальше еще один знак... большая деревня Марьяновка. Вот она, — Васильев поднес свою схему. — А если нет... мы выбросим эти папирусы и повернем налево!

Повернем! Где? Когда? Но задерживаться больше нельзя.

— По местам!

Мои недоумения усиливались по мере удаления от развилки. Дорога имеет малоезженный вид и начала отклоняться от первоначального направления. Я уже хотел остановиться, когда заметил постройки. Должно быть, село. За ним лежало обширное поле. Узнать название населенного пункта будет нетрудно, и тогда все станет ясно.

Но поиски жителей оказались тщетными. Жизнь в хуторе, как и в пройденных ночью, замерла. На улице виднелись лишь следы гусениц и колес.

Орудия двигались дальше.

Начинались поля. Дорога убегала к горизонту. Вдали клубились облака пыли. Замыкающий тягач уже миновал крайние дома.

Вдоль обочин пролегал широкой полосой бурьян. На бугре, который лежал справа, белели ряды домов. По-видимому, село Рогачевка. «Интуиция, кажется, не подвела Васильева», — подумал я.

Тут появился и он сам. Ловко вскочив на лафет, перебрался через сиденье передка и повис на подножке.

— Не знаю, кому как, а мне надоело дышать пылью не своей дороги, — Васильев спустился на сиденье. [24]

Мне не нравилась манера выражаться, к которой иногда прибегал Васильев. Пыль не своей дороги? В 3-й батарее под Малином произошел такой случай. Лейтенант Сотенский, старший на батарее, попросил некоего начальника принести веер, якобы ошибочно унесенный на наблюдательный пункт. Служивший прежде в другом роде войск, начальник не знал артиллерийской терминологии и, приняв просьбу всерьез, отправился за «веером». Командир батареи удивился неожиданному появлению на НП нового лица и сумел подавить улыбку. Но все вокруг хохотали.

— Советую вам вместо опахала воспользоваться веером.

— Я говорю о другом, — поморщился Васильев и указал на тригонометрический пункт. — Вы видите? На вашей схеме тригопункт почему-то не нанесен, у меня он справа, а торчит слева. Скверно. Мы едем не туда... Нужно разворачиваться...

Васильев подбирал листки своей схемы, я рассматривал местность. Мы полчаса назад миновали тригопункт. И теперь вот — новый. Геодезические сооружения такого класса возводятся на расстоянии 25–30 километров одно от другого. Это известно каждому артиллерийскому командиру. Колонна же прошла не более 4–5 километров.

Опять нахлынули сомнения. Но ведь колонну обгоняли машины, и ни одна еще не вернулась?

Недоразумение рассеялось только после того, когда я взялся за бинокль. Сооружение, встревожившее меня, оказалось сторожевой вышкой. Каркас, приближенный линзами, хорошо виден. Вышка строилась для местных надобностей, не была нанесена на топографические карты и, естественно, не попала на схему. Техник-танкист, по-видимому, был прав.

— Ну, не я ли подсказал дорогу?.. Пить хочется, а еще больше... есть, — пряча листы, говорил Васильев. — Давайте остановимся... хотя бы минут на пять-десять... привал полагается при всякой спешке... согласны? — и он прыгнул с подножки.

Теперь я могу вполне положиться на схему. Следующий населенный пункт назывался Марьяновка. За деревьями уже видны крайние хаты.

Звучное название, но меня — оно не трогает нисколько. Важно то, что село существует на местности и в моей схеме и что у ближайшего колодца не было ни людей, ни машин. Есть шансы утолить жажду, освежиться чистой водой и даже поесть, если удастся найти жителей. [25]

Тягач заскрипел гусеницами, остановился. После осмотра люди наскоро помылись, колонна двинулась дальше.

В поле, среди копен, кормились подседланные лошади. Стоят двуколки, несколько 45-миллиметровых орудий с передками, повозки. Какая-то кавалерийская часть, отдыхавшая на привале.

Орудия приближаются к селу. Позади поднялась тревога. Со стороны поля, занятого кавалеристами, летел корректировщик. Началась беспорядочная стрельба. К ней присоединились и сонные орудийные номера. Корректировщик, прострочив в ответ из пулемета, стал удаляться в сторону леса, темневшего на востоке.

День, который начинался таким образом, предвещал мало утешительного. Погода благоприятствовала налетам. На утреннем небосклоне пока я не замечал «юнкерсов». Может быть, сегодня они не прилетят?

Показался хвост длинной артиллерийской колонны. Замыкающие орудия — не дальше чем в двух километрах. Но преодолеть это расстояние при равных скоростях было не так-то просто. Тягачи только втягивались в лес.

Под деревьями было прохладно и сыро. Редкие солнечные лучи, проникавшие сквозь ветки, освещали пятнистые лужайки, покрытые мхом и лишайником. Дальше — болото с кочками и желто-бурая неподвижная вода. Тягач медленно полз по следу, все глубже погружаясь в черное месиво.

Натужно гудел двигатель. Орудие переваливалось, ныряло в ямы и вновь вылезало на поверхность, точно плыло на буксире. Но вот гусеницы коснулись чего-то твердого. Тягач зарычал, дернулся и пошел дальше свободно. Под низом находился настил. Кое-где он разрушен, но местами еще держался, в грязи торчат бревна.

По сторонам редколесье. В северном направлении открылся вид на косогор с разбросанными всюду — кучами и в одиночку — домами. Село Мартыновичи. Купы деревьев вырисовывались на обширном лугу, он начинался за болотом и шел дальше к деревенским огородам.

На позиции стояла 76-миллиметровая батарея Ф-22. Длинные стволы орудий, опущенные к земле, почти перекрыли дорогу.

Частые повороты огибали наполненные водой торфяные ямы. Потом колея отвернула совсем в сторону. Деревня скрылась. Перед глазами лежал тот же бугор. Где переправа и сама река Уж?

Много раз она преграждала наш путь, неожиданно появлялась, блеснув на солнце, чтобы тут же исчезнуть среди [26] густых зарослей. Похоже было на то, что берег недалеко. Луг делался суше. Там и сям поднимались стога сена. Два из них возвышались по обе стороны дороги, образуя ворота. Посредине стоял сапер-регулировщик. Я направился к нему, потом к группе командиров.

Старший группы — полковник, не вдаваясь в расспросы, взмахнул рукой. Сапер, которому адресовался жест, указал флажками в направлении церкви на бугре. Проезд открыт.

Я вернулся к тягачу. Рядом стоял старший лейтенант Юшко.

— Заждался... думал, утонули в болотах. Торопитесь... догоняйте дивизион... Привал в лесу, за селом Рудня-Ильинецкая, — он сделал пометку на моей схеме и предупредил: — Авиация бомбит дорогу на востоке. Все, трогайтесь!

Переправившись через реку Уж, орудия 6-й батареи подходили к окраине Мартыновичей. Тягачи тяжело пыхтели, поднимаясь круто в гору.

Время дежурства 1-го и 4-го орудий истекло. Расчеты одели чехлы, и огневые взводы двинулись дальше.

Пугливая ворона

Солнце поднялось уже довольно высоко. В кабине жарко. Тягач шел в облаке густой пыли. На подножку взобрался Васильев.

— Давно ушел наш дивизион? Догоним? День, кажется, для «юнкерсов», — он устроился на сиденье, начал разглядывать схему.

Тягач вдруг подпрыгнул, круто развернулся и стал. Васильев едва не вывалился из кабины. Двигатель заглох. Накренившись, тягач остановился поперек дороги.

— ...гусеница оборвалась, — виновато говорил водитель. — Разрешите приступить к ремонту?

Пыль осела. Половина гусеничной ленты оставалась под катками, другая стелилась назад к лафету. Сколько нужно времени, чтобы извлечь ее оттуда, собрать и поставить на место?

Неожиданная задержка вызывала досаду. Это неприятное чувство усиливалось еще тем, что вокруг не было ни дерева, ни кустика, чтобы укрыться от солнца.

Вернулся после осмотра своих тягачей Васильев. Гусеницы их не лучше, но еще держались. Водитель начал ремонт. Занятый тягачом, я не заметил, когда расчеты ушли за обочину. [27]

Появилась машина старшего лейтенанта Юшко.

— Где остальные люди? Почему работают только два человека? Почему не позаботились о гусеницах раньше? Куда вы смотрели? Занимаетесь ремонтом... — он соскочил с подножки.

Конечно, пальцы, стальные стержни, с помощью которых собрана гусеница, следовало, как и многие другие детали ходовой части, заменить давно. Это обязанности автомобильной службы полка. Ни командир батареи, ни старший на батарее не поддерживали непосредственных отношений с тылами. Донесения о состоянии средств тяги направляются в штаб дивизиона, и я считал, что его начальник знает нужды подразделений.

Все содержимое батарейных ЗИПов — комплекта запасных инструментов и принадлежностей — использовалось по назначению. Детали ходовой части расходовались с большой осмотрительностью. Это дефицит. Тылы, обслуживающие боевые подразделения, совершенствовали опыт и выдавали запасные части крайне неохотно, когда уже тягач не двигался. Старший лейтенант Юшко хорошо знал положение, знал и то, что я прибыл в 6-ю батарею только вчера, но не принимал во внимание этих обстоятельств.

Ющко спросил о времени, необходимом для ремонта, и уехал. Работа близилась к концу, когда приехал старшина Политов с кухней. Закончив доклад, он с опаской огляделся.

— Не хотелось бы задерживаться в таком нехорошем месте... но ничего не поделаешь... некогда. Нужно кормить еще взвод управления, командира батареи... и обед заготовить... Дальше, говорят, «юнкерсы» бомбят. Разрешите начать раздачу?

Невесело вздохнув, Политов подал знак. Начался завтрак. «Воздух!» Тяжело груженные, «юнкерсы» неторопливо плыли в синем утреннем небе. Напряженный вибрирующий гул моторов далеко разносился вокруг, колебля горячий воздух.

Расчеты отбежали в поле и изготовились к стрельбе. Глаза следили за самолетом ведущего, но он не менял направления. «Юнкерсы» спешили к другой цели и спустя несколько минут скрылись из виду.

Я отошел дальше от тягача, чтобы не слышать запах солярки, и, выбрав место, прилег. После многих часов было приятно распрямить уставшее тело. В глаза светит солнце. За обочиной рожь поросла буйной травой, лучи едва прогревали [28] мою запыленную одежду. Но тем, кто возился с гусеницей, было жарко. Васильев торопил их.

Мою дремоту неожиданно прервал вой двигателей. Летят «мессершмитты». Высота полсотни метров. Наблюдатель поздно заметил приближение самолетов. Так же, как и появились, истребители исчезли в лучах слепящего солнца. Вслед захлопали запоздалые выстрелы.

Не хотелось оставлять мягкое, удобное ложе, но «мессершмитты» сделали круг, вернулись обратно. Пулеметные очереди поднимают пыль. Дело оборачивалось скверно. Часть людей ушла в укрытия. Работа прекратилась.

Машины, подходившие с запада, останавливались. Шоферы спешили укрыться. Но «мессершмитты» предпочитали одиноко стоявшие орудия. Дважды обстреляв с бреющего полета, они набрали высоту и начали пикировать. Возле 2-го орудия кричал раненый.

«Видно, накрыла очередь», — подумал я и послал выяснить бывшего поблизости орудийного номера.

Самолеты, наконец, улетели. Политов и Смолин бросились к кухне, оттуда тоже доносились крики. Когда я подошел, уже собралось много людей. Из-под колес вылезал, издавая стоны, человек с круглыми от страха глазами. Кажется, старший повар.

— Замедленная бомба... должно быть, взорвется, — проговорил он.

Вначале я не придал значения этим словам. Меня интересовал пострадавший. С помощью санинструктора он отошел от кухни и прилег в дыму, валившем из поддувала.

Повар как будто не имел ранений. Я оставил его на попечение санинструктора, нужно взглянуть на бомбу. Где она?

Никто не мог ответить толком на этот вопрос. Люди повторяли: «Замедленная». Я знал о существовании бомб, приводимых в действие взрывателем с временным механизмом. Но чтобы немцы сбрасывали их с «мессершмиттов», да еще по колонне, было маловероятно. И, потом, истребители, насколько я помню, не сбрасывали бомбы, а если я и не заметил, то это может быть только обычная бомба, взрыватель которой не сработал.

Была бомба, или нет, а работа остановилась. Во все стороны бороздами расходились следы очередей. Люди не решались подходить к машинам. Не хотелось вызывать их, не рассеяв страх. Где же все-таки бомба?

— Там... под кухней, — ответил повар. — Контузила, сил нет... не выживу... Отнесите дальше... [29]

Подошел Васильев. Вместе мы вернулись к кухне. Но, кроме смятой пилотки и куска кухонной трубы, под колесом ничего не было. Не заметно и следов, которые могла оставить неразорвавшаяся бомба.

— Поглядите! — вскричал, указав под колесо, Васильев. — Очередь срезала трубу, будто ножом!

Мы расхохотались. Чего только не сотворит воображение перетрусившего человека! Повар принял верхнюю часть кухонной трубы, отскочившую при падении, за бомбу.

Васильев снял с передка досыльник, извлек трубу и поднес к пострадавшему. Посыпалась сажа. Повар поднялся и под общий хохот поковылял к кухне.

Расчеты разошлись по местам. Спустя десять минут ремонт был закончен. Поставлена последняя шайба, разведен шплинт, запущены двигатели. Провожаемая улыбками, мимо орудий прошла хозяйственная машина. За ней катилась окутанная дымком кухня с укороченной трубой.

Путь к Чернобылю

Еще не было десяти часов, а самолеты уже второй раз заставили огневые взводы остановиться. Орудийные номера гуськом возвращаются к машинам. Колонна тронулась.

На косогоре раскинулось село Дубрава. Наблюдатель снова взмахнул свернутыми флажками. Летят «юнкерсы». С земли поднимались конусы серого дыма. Рвались сброшенные самолетами бомбы.

На северной окраине Дубравы бушевал пожар. У колодца толпились люди. Догорала осевшая на диски колес машина.

Я огляделся, вспомнил свои ночные тревоги. Дорога позади просматривалась на много километров и за селом Дубрава пролегла дальше на восток. По-видимому, это — единственный путь, которым отходили войска к Припяти.

Местность начала меняться. Вокруг поля. Лишь далеко на востоке темнел в утренней дымке лес.

Полдень. Под деревьями стояли машины с опознавательными знаками нашего полка. Это тыловые службы. Выделялись крытые тентами автомобильные мастерские.

Я узнал военинженера 2-го ранга Логуновича — помощника командира полка по технической части, добросовестного служаку, в прошлом строевого командира. Он благожелательно относился к нуждам батарей. Если старший лейтенант [30] Юшко успел переговорить с зампотехом, то можно надеяться получить запчасти.

Я остановил тягач и направился к Логуновичу, но на полпути повстречал командира батареи. Он был недоволен и не хотел скрывать этого.

— Вас портит служба в других батареях, — прервал меня Варавин. — Видите? — Он указал на людей, которые копошились возле машины. — Поломки происходят и у других, они устраиваются... и не мозолят глаза «мессершмиттам». Я должен доложить командиру дивизиона о причине плохой подготовки к маршу... Почему вы не поинтересовались состоянием тягачей? Через пятнадцать минут доложить. По обстановке... Сведения о противнике прежние. Пока вы там ковырялись, дивизион ушел... Дорога подвергается бомбежке. Покажите схему... открытый участок у села Корогод, особенно тщательно следите за воздухом и не вздумайте застрять. При появлении самолетов движение прекращать. Стрельбу вести из укрытий... Да, еще... что там случилось с этим... поваром? Не позволяйте людям насмешек... он не храбрец, но при чем же человек, если родился таким? Службу несет, и довольно, на то он и повар. Смотрите за дисциплиной, нельзя распускать людей! Не забывайте... сроки прежние, — и он направился к кухне, возле которой готовил пищу еще не пришедший в себя повар.

Лейтенант Васильев вызвал командиров орудий. Конечно, они не все сделали для того, чтобы подготовиться к маршу. Тем более, что в районах западнее Базара имелись для этого условия. Батарея несколько дней не меняла позиций.

Но объяснения командиров орудий кое в чем поколебали мою уверенность. За исключением сержанта Дорошенко, который считал свою машину исправной, никто не сидел, сложа руки. Орлов, к примеру, дважды доносил Васильеву о состоянии тягача.

— Я говорил командиру батареи... Приходил автомобильный техник дивизиона, воентехник Овчинников, но на этом дело и кончилось. Потом я отправил донесение. Больше ничего не могу добавить, — закончил Васильев.

Завтрак на лужайке продолжался. Перед разостланной палаткой рядом с Варавиным сидели начальник тыла полка, майор Коваленко, Логунович. Не желая терять времени, я решил заняться осмотром тягачей.

Впечатление далеко не утешительное. Масляные и топливные магистрали на штуцерах имеют течь, покрыты толстым слоем пыли. Ходовая часть почти исчерпала ресурсы. В особенности плохо было с гусеницами. Ленты, до блеска [31] начищенные песком, опасно провисли. Бандажей на катках почти не осталось. Пальцы, с помощью которых собиралась гусеничная лента, были изношены наполовину, а то и больше.

Завтрак закончился, я доложил командиру батареи.

— По-вашему выходит, — недовольно начал Варавин, — что тягачи не сдвинутся с места?

Я не собирался делать обобщений и ответил, что двигаться можно, но при таком состоянии тягачей нельзя не считаться с возможностью разного рода поломок. Нельзя предусмотреть, сколько времени уйдет на их устранение. Я не могу давать обещаний или гарантий.

— Мне не Е1ужны гарантии! — воскликнул Варавин. — Я хочу надеяться, что старший на батарее умеет вести огневые взводы, а в случаях необходимости... быстро устранять неисправность. Вы обязаны были, не ожидая старшего лейтенанта Юшко, выделить людей в помощь водителям. Неисправную машину следовало оставить, а другие укрыть. Так-то. Все! Можете идти.

Лес тянулся все дальше, и казалось, ему не будет конца. Дорога испортилась. За обочинами колыхалось болото, поросшее чахлыми корявыми кустами. Возвышаются кучи торфа. Машины ползли в жидкой грязи, ныряя в колдобины, заполненные черной густой водой.

Вскоре — показались хаты села Рудня-Ильинецкая. На окраине стояли орудия. 5-я батарея. Ближе к огородам, впритык одно к другому, жались орудия 4-й. Я взял направление к одному из прицепов в хвосте, но регулировщик взмахом флажка указал на штабные машины. Среди командиров был и старший лейтенант Юшко. Появился Варавин.

— Привал. В течение двух часов заправить тягачи и подготовить к продолжению марша. До Чернобыля никаких остановок. От пятой батареи не отставать!

Темнело. Громыхая бочками, водители переливают топливо в ведра, а затем — в баки тягачей. Заправка шла медленно. Мешала темнота, после заправки нужно осмотреть машины.

В помощь мне старший лейтенант Юшко прислал воентехника Овчинникова. Под его присмотром водители ощупывали гусеницы, стуча по ним молотками.

От всего этого было мало пользы. Овчинников запчастей не имел и своим присутствием не мог восполнить их недостаток. Я сказал об этом, когда докладывал Юшко о готовности к движению. [32]

— Ну и что же? Вы должны привести огневые взводы в срок. Вы поняли меня?

Этот вопрос мне казался неуместным, но толковать об этом не стоило. Я не хотел слушать незаслуженные обвинения.

С наступлением ночи остановки с каждым разом удлинялись. Где-то справа просвечивало сквозь верхушки деревьев зарево. Изредка взлетали ракеты. Свет их не разгонял темноту и не ободрял дух. Ракеты бросали немецкие лазутчики..

К двум часам ночи сон начал одолевать меня. С обеих сторон подступал темный дремучий лес. Тягач медленно полз, проваливаясь в лужи, заполненные грязью. Болотные брызги отскакивали от деревьев, залетали в кабину.

Впереди снова затор. Многие машины застряли. Другие пытались идти в объезд, включали свет.

Остановки следуют одна за другой. Водитель вздыхал с облегчением и опускал голову на рычаги. На станинах спали, подпирая друг друга, орудийные номера.

Нужно вылезать... Я спрыгнул с подножки и едва не сшиб Васильева.

— Идите сюда, — он звал назад.

Поперек дороги лежал человек. Орудийный номер 1-го орудия свалился со своего места на станинах.

— Нужно показать в назидание другим, — сказал Васильев. — Всем внимание, огневые взводы... слезай, ко мне!..

Зажглись на тягаче фары. В конусах света толпятся сонные недоумевающие орудийные номера. Кто-то приподнял спящего, он беспомощно опустился на землю. Тягач по знаку Васильева придвинулся вплотную. Прикосновение гусениц подействовало молниеносно, и человек опрометью бросился в сторону.

— Неблагодарный! — вдогонку ему крикнул Васильев. — А вы, — он повернулся к расчетам, — не спите... Сколько раз предупреждать? Раздавит... и конец... тягачи сомнут. Эх вы... по местам!

Небо озаряют сполохи. Откуда-то издалека доносится грохот тяжелых разрывов. На остановках слышен гул самолетов.

Показалось село Разъезжее. На западной окраине пожар. За лощиной, разделявшей село, чернели ряды свежих воронок.

Начинался рассвет. На горизонте поднимались столбы дыма. Сновали черные точки. «Юнкерсы»! Самолеты кружат, [33] несутся вниз, вновь взмывают и растворяются в утренней синеве.

Колонна продвигалась вперед. Серыми кругами покачивались дульные чехлы орудий. Орлов сидел на передке и не клевал носом. Ночью он не бегал, как я, и, наверное, сумел немного отдохнуть. Не смог бы он поменяться со мной местами?

— Охотно, — ответил Орлов, — извините... я сам хотел предложить... Ждал остановки.

С помощью орудийных номеров я устроился на передке и уснул. Но ненадолго. Над головой бешено завыли двигатели. Тягач стоял. Тенью мелькнуло крыло.

— «Мессершмитты», товарищ лейтенант, — Орлов указал вслед самолетам.

На бугре ряды домов, расположенные буквой «х». Село Корогод. Головная батарея вышла на окраину и скрылась в дыму. Заходящая пара «мессершмиттов» ринулась навстречу. За ней последовала вторая.

Расчеты бросились на землю, самолеты улетели. Движение возобновилось.

За хатами полыхает пламя. Стоял запах паленой резины. Дым заволок лощину и стлался вдоль ручейка, журчавшего под гусеницами.

Снова доносится гул самолетов. Бомбардировщики. Около трех десятков. Высота — две тысячи метров.

— Стой! Слезай! В укрытие!

Самолеты повернули к дороге. От фюзеляжей стали отделяться черные продолговатые бомбы. Одна, другая, третья. Бомбы как бы растягивались в длину, принимали вертикальное положение. Стремительно нарастала скорость падения. Воздух дрожал от пронзительного воя.

Загрохотали разрывы. Плотная стена земли и дыма скрыла хаты. «Юнкерсы» прошли, развернулись над лесом и начали второй заход. Проделав этот маневр дважды, они легли на обратный курс.

Ветер унес дым, рассеялась пыль. Наступила тишина. Слышался лишь гул одинокого двигателя. Вдоль обочин вытянулись в ряд зияющие воронки. Воздух насыщен запахом развороченной земли, дымом сгоревшего тротила, металла. Воронки словно пышут недавним пламенем. Точно зубы дракона, тускло поблескивали рассеянные по краям осколки.

Колонна понесла потери в основном за деревней. Машины опрокинуты вверх колесами. Бушует пламя. Мечутся в беспорядке люди. Кричат раненые. [34]

Бомбежка захватила и лес, лежащий дальше. Разрывы выворотили десятки деревьев. Но потерь было меньше. Горели лишь две-три машины.

Дальше путь закрыт. Кто-то из предприимчивых начальников уже нашел объезд. Движение возобновилось. Узкие места. То о одной стороны, то с другой гусеницы сдирали кору с деревьев.

На обочину вышел Варавин. Он, кажется, позабыл инцидент с ремонтом и жестом показал — «продолжать движение».

Сквозь ветви сверкают солнечные лучи. В лесной тени свежо и прохладно. После многих объездов удалось, наконец, выйти из района, охваченного бомбежкой. Начинались поля.

- Воздух!

Орудийные номера беспокойно вертят головами, вглядываясь в небо. Южнее, где-то по течению реки Уж, летит новая стая «юнкерсов». Это Ю-87. Они гораздо опаснее Ю-88.

5-я батарея замедляла ход. Нужно сохранять дистанцию. Останавливаться опасно. «Юнкерсы», повернув к дороге, прихватили бы сразу обе батареи.

- Стой! Слезай!

После этого орудийные номера ожидают команду «В укрытие!». Многие стараются убежать подальше, полагая, что бомбы поразят орудия. Это заблуждение. «Юнкерсы» наносят удар по району цели. Чем больше ее площадь, тем больше вероятность поражения. Поэтому рассредоточение зачастую упрощает задачу бомбометания.'

Командиры разъяснили людям и требовали выполнять команду «Ложись!». Но неразбериха, которой обычно вначале сопровождается налет, ослабляет контроль, и расчеты какое-то время предоставлены сами себе.

«Юнкерсы» прошли мимо и стали удаляться. Часть орудийных номеров, вытянув шеи, следит за воздухом, помогая наблюдателям. Другие, едва усевшись, впадают в сон.

Слух ловит далекие тяжелые разрывы. Над горизонтом мечутся самолеты. Что они бомбят? Грохот становится отчетливей с каждым пройденным километром. Облака разрывов зенитных снарядов. Слева заводская труба. Огневые взводы приближались к Чернобылю. «Юнкерсы» бомбили переправу. [35]

В районе сосредоточения

Зенитные батареи вели огонь. Упругое белое облако разрыва будто коснулось крыла. Создается иллюзия прямого попадания. В действительности разрыв ложился в створе и не причинил самолету повреждений.

Головная батарея сошла с дороги и повернула к заводской трубе. Кажется, кирпичный завод, район сосредоточения 2-го дивизиона.

На пути сосновая роща. Деревья разбегались рядами во все стороны. Было прохладно и сыро. Ухали недалекие разрывы бомб.

Просека в дальнем конце упиралась в заводскую ограду. За ней — строения, штабеля кирпичей. Рядом — машины с опознавательными эмблемами нашего полка.

Появился старший лейтенант Юшко.

— Остановите огневые взводы... замаскироваться... Назначить дежурное орудие... Направление стрельбы... горящая машина на опушке. Людей подготовить для стрельбы по самолетам. Через пятнадцать минут придете к заводской конторе, — он указал дом за оградой.

Передав обязанности лейтенанту Васильеву, я направился к месту сбора. Там застал лейтенанта Свириденко из 5-й батареи, младшего лейтенанта Иванюка из 4-й и командиров штаба дивизиона. Старший лейтенант Юшко объявил, что отправляемся на рекогносцировку моста через р. Припять.

Под изгородью стояли орудия 8-й батареи. Все спят. Обхватив колени, дремал под деревом лейтенант Мухамедиев, мой знакомый по ОП в дубовой роще под Малином.

Кирпичный завод, судя по состоянию порядка на территории, продолжал работать до последних дней. Видны штабеля кирпичей, оборудование и инструменты. Не дымила лишь заводская труба.

Разведчики штабной батареи уже успели приспособить ее к своим нуждам. На скобах в верхней части трубы оборудована ячейка, установлены приборы. Лейтенант Кобец оттуда вел наблюдение за городом и переправой.

Дальше, в конце забора, стояли машины штаба 2-го дивизиона. Дымила кухня. В тени штабелей завтракали командиры. Большая часть командного состава полка — командиры батарей, заместители, командиры дивизионов и начальники штабов.

Лейтенант Миронов, младшие лейтенанты Устимович и Варавин с котелками в руках сидели вместе. [36]

— Прибыл? — освобождая от доклада, спросил меня Варавин. — Сейчас поедем к мосту, ознакомимся с маршрутами и порядком переправы, заодно посмотрим город. Завтракайте.

— ...полагаю, как-нибудь пробьемся, — продолжал разговор Устимович. — Улицы забиты обозами и разными тылами, черт бы их побрал!.. Все спешат... столько тылового воинства в пятой армии... Так получается, что когда нужно, не найдешь тыловиков... а теперь... вот... хлынули в город... а дальше... дефиле, узкое место, одним словом, Припять.

— Да, товарищ младший лейтенант, — отозвался Миронов. — Припять... да еще какая! Если бы не «юнкерсы»... и речи не было... Не пойму, о чем думает начальство? Неужели не понятно, что переправа начинается не на берегу и не на спуске, по которому ползет повозка, а где-то у заводской трубы, а то и дальше, за рощей... Всю эту массу... людей, лошадей и машины следовало остановить в исходном районе, навести порядок и не пускать в город. Одним словом, спланировать переправу. Тогда бы «юнкерсы» бомбили что-то одно... мост, город или войска... А сейчас сбилось все это в одну кучу. Безобразие!

— Да, как на базарной площади... вчера этого не было... — заговорил лейтенант Чубуков, начальник связи дивизиона. — Стояли посты, что-то проверяли...

— Товарищи командиры! Подана команда «По местам!», — напомнил проходивший мимо капитан Значенко.

Оставив котелки, все побежали к машинам ГАЗ-2А. Посадка закончилась. Значенко занял место в кабине, и две машины вышли из ворот.

На обочине знак — городская черта Чернобыля. Город расположен на возвышенном западном берегу Припяти. Над рекой, вровень с крышами, носятся «юнкерсы». Бомбежка была в самом разгаре, и самолеты выходили из пике будто из-под земли.

То, что происходит в городе, действительно напоминало азиатский шумный базар. Улицы, дворы и задворки сплошь заставлены машинами, кухнями и повозками. Оставался узкий извилистый проход, по которому, беспрерывно сигналя, шли наши машины.

Крутые повороты следовали один за другим. Я в кузове едва держался на ногах. Машины раз за разом останавливались, сдавали назад и снова мчались, рискуя врезаться в дом или повозку.

По мере приближения к переправе скопление увеличилось. [37]

В конце улицы — свободное пространство. Обе машины остановились.

По сторонам — развалины. Пылают крыши, стены домов. Несет гарью. На черной обугленной земле — обломки стропил, двери, оконные рамы, разный домашний скарб. А мимо ползет шумный поток людей, повозок и машин.

Стал виден спуск. Крутые глинистые стены сужали полуразрушенную булыжную мостовую, которая ведет к дамбе. Дальше начинался длинный деревянный мост. Внизу текла Припять — широкая мутно-серая река, неприветливо рябившая волной в лучах утреннего солнца.

Между руслом и рукавом ее — остров, ощетинились стволами зенитные орудия. Их черные раструбы, точно телеграфные столбы, торчали среди зелени, укрывшей остров. Зенитчики вели огонь. Над стволами стлался плоскими пятнами дым.

В северной части острова, за отмелью, блестит обшивка сбитого «юнкерса». Часть крыла повисла на дереве. Фюзеляж наполовину ушел в песок, и хвостовое оперение возвышалось над ним, как могильный крест.

Командиры молчали, захваченные открывшимся зрелищем. Капитан Значенко вышел из кабины. Юшко подал команду, и все двинулись по тропе на луг, который начинался слева внизу за огородами.

Над рекой выли сирены. «Юнкерсы» носились, один за другим сбрасывали бомбы. Грохотали непрерывно разрывы.

Наш направляющий повернул к окопу, только покинутому зенитчиками. За бруствером лежал покореженный лафет орудия МЗА{4}, чуть подальше — ствол — след прямого попадания бомбы. У окопа собрались командиры, прибывшие, по-видимому, с той же целью, что и мы. Все стали наблюдать за бомбежкой.

Наш приход сопровождался радостным возгласом. Очередь батареи МЗА прошила выходивший из пике «юнкерс». На какой-то миг он завис беспомощно в пространстве и в следующее мгновение рухнул вниз, в реку.

Капитан Значенко направился к домику под обрывом, невдалеке от окопа. Лейтенант Кобец, указав на ствол за бруствером, стал объяснять:

— Зенитка пострадала вчера... но «юнкерсам» тоже достается. Моя батарея ведет наблюдение вторые сутки и насчитала три сбитых самолета. Этот ... четвертый. Зенитчики молодцы! Тут около трех-четырех зенитных дивизионов [38] и несколько рот счетверенных пулеметов. Бомбят сильно... Вчера, позавчера немцы сбрасывали бомбы, в основном, на подступах, сегодня... по мосту и берегу. Налеты повторяются каждые полтора часа... Мост уже получил несколько прямых попаданий. Прерывалось движение. Вчера дважды и сегодня... тоже. Самолетов четыре группы: одна бомбит с горизонтального полета, три ... пикирующие...

Канонада зенитчиков начала затихать. «Юнкерсы» улетали. На дамбе пришли в движение повозки. Переправа оживает.

— А там, на западе, как обстановка? — спросил лежавший рядом со мной старший лейтенант Азаренко. — С вашей трубы видны немцы?

— Нет, пока ничего такого не замечал, — серьезно ответил Кобец. — Связь прервалась... а мотоциклисты, прибывшие к коменданту переправы, говорят, будто немцы обошли Базар и двигаются к Припяти... Бомбят дороги.

— Да... особенно у села Корогод, — заговорил Миронов. — Только я вошел, летят... сбросили бомбы, ну, думаю, пропала моя батарея. Но нет, целы орудия... пожгли они там тягачей, орудий, машин десятка три... А тут что происходит? Почему такое столпотворение?

— Очень похоже, — согласился Юшко. — Сюда, на Чернобыль, отходят соединения пятнадцатого и тридцать первого стрелковых корпусов, девятого и двадцать второго мехкорпусов и большая часть артиллерии пятой армии. Так я слышал от начальника штаба полка...

— Почему? Разве нет других переправ на Припяти? — спросил Кобец.

— Не знаю, но дороги там наверняка хуже... болота вокруг, — ответил помощник начальника штаба полка старший лейтенант Пономарев.

— Переправятся войска, а как дальше? — спросил Азаренко.

— Как? Займут оборону. Здесь достаточно условий. Жаль оставлять... правый берег так высок, великолепный район ИП, — говорил Пономарев.

Разговор затих. Все поднялись. Сопровождаемый капитаном Значенко, пришел командир полка. Оглядев собравшихся, он начал говорить:

— Для переправы нам отведено восемьдесят минут... Первым идет четвертый дивизион, тылы и колонна колесных машин дивизионов... за ними огневые взводы третьего, второго и первого дивизионов... Положение очень серьезное... [39]

Мост недостаточно надежен... Особую опасность представляют остановки орудий... нельзя допускать. Командиры дивизионов ведут головные батареи лично, командир батареи... первое орудие. Командирам огневых взводов и всем другим командирам... находиться в кабинах. Предупреждаю... движение по мосту не прерывать. Командиры отвечают головой... Расчеты перед дамбой спешить и иметь при орудиях. Взводы управлений и людей обслуживающих подразделений усадить в кузова... На восточном берегу действовать согласно указаниям, объявленным командирам дивизионов. Срок готовности к открытию огня для всех остался тот же, шестнадцать ноль... Выдвижение орудийных колонн к спуску ... по маршрутам, указанным утром. Рекогносцировочным группам пройти по ним на обратном пути. До спуска движение регулирует штабная батарея, после... посты саперов. Где находится ваш дивизион, капитан Магомет?

— Голова колонны подошла к дамбе. Майор Соловьев сверил время.

— Движение начать через пятнадцать минут! По местам!

Карабкаясь по склону, мы возвращались к машинам. Пришел старший лейтенант Юшко, командиры батарей, они знакомились с маршрутами. Машина тронулась в обратный путь.

— Это будет замечательно... если удастся приспособиться к «юнкерсам», — сказал Азаренко, имея в виду интервалы в налетах. — Говорят, штаб полка учел. Бомбежка должна начаться во время прохождения четвертого дивизиона, двинется третий, головная батарея подойдет к мосту в конце налета.

Машина медленно двигалась навстречу потоку. Время истекало, но горизонт был чист. «Юнкерсы» запаздывали. Командиры делились мнениями.

— Обойдемся и без «юнкерсов», — шутил Иванюк.

— Это было бы лучше всего... — согласился Варавин.

Машину трясло, гудел двигатель. Варавин говорил, обращаясь к своему соседу лейтенанту Волынцеву, командиру 8-й батареи.

— Рискованно все-таки... может случиться, что третий дивизион подойдет не к концу, а к началу налета, а?

— Риск... благородное дело... да и выбор ограничен, — вмешался Устимович.

— Какая разница, опоздают «юнкерсы» или нет... все равно будут бомбить мост, — сказал Волынцев. [40]

— Навряд ли, — возразил Рогачев, начальник штаба 3-го дивизиона, — мост никуда не денется, а мы вот уйдем и потом еще дадим о себе знать.

— Уйти-то уйдем, не все только... Кое-кто, наверняка, останется, — проговорил чей-то унылый голос.

— Ну, ну... раньше положенного срока ничего не случится, — философски заметил лейтенант Полячков, командир 7-й батареи. — Рядом со мной в окопе сидел сапер... говорит, плох мост, еле держится. Поглядим, проверим.

Машина подходила к заводской ограде. Старший лейтенант Юшко напутствовал:

— ...Никаких задержек. Следовать строго по маршруту, не допускать разрывов и не считаться ни с какими преградами... если они слабее ваших гусениц... Растолкуйте хорошенько младшим командирам как действовать до спуска и особенно на мосту. Предупредите водителей, чтобы не' заглох ни один двигатель. По местам!.. Устимович, вперед!

Я объяснил командирам орудий задачу и поднялся в кабину. Мимо прошла машина взвода управления. Лейтенант Смольков взмахнул флажками. 6-я батарея тронулась.

Чернобыльский мост

Расчеты торопливо шагали позади орудий. Они уже прослышали об интервалах, оглядывают небо. Орлов размахивал своими часами, обратился к орудийным номерам и кончил тем, что усадил всех на лафет.

Обозы, напуганные лязгом гусениц, жались к заборам. На поворотах уже стояли наши регулировщики. С их помощью колонна продвигалась вперед. Старший лейтенант Азаренко остановил батарею в том месте, где стояли машины рекогносцировочной группы.

Кто-то звал Варавина, на ходу он крикнул:

— С места не двигаться! Я скоро вернусь. • Впереди, впритык одно за другим, стояли орудия 4-й и 5-й батарей. Улица вела к спуску. Вокруг шум не затихал. Доносился гул тягачей 3-го дивизиона.

Мимо шли машины тылов. Глядя им вслед, орудийные номера курили. Ожидается налет «юнкерсов».

Прошло около четверти часа. Мост все еще занимали машины 4-го дивизиона. Прибежал связной. Меня вызывал командир батареи.

Перед самым спуском, перекрыв путь, стояли [41] батареи 3-го дивизиона. Разрыв между ними и колонной тылов все увеличивался. Мост пустел. Орудия не двигались. Что бы это значило?

Скоро я нашел Варавина. Он занимал одну из воронок недалеко от окопа.

— Устраивайтесь рядом, — сказал Варавин, — на посыльных уходит много времени... Вы можете понадобиться.

Поодаль, возле домика, среди лиц, названных Варавиным, находился полковник-пехотинец — комендант переправы, несколько саперов, командир нашего полка, командиры дивизионов и старшие командиры из других частей.

Комендант переправы, оба сапера в чем-то убеждали майора Соловьева, указывая в сторону дамбы. Мост опустел совершенно. Я спросил Варавина, почему прекратилось движение. Случилось что-нибудь с мостом?

— Нет, мост пока цел... внесены изменения в порядок переправы. Комендант, под давлением саперов, возражает против пропуска третьего — дивизиона... боится, что настил не выдержит семитонных орудий...

Находившийся рядом старший лейтенант Рогачев, начальник штаба 3-го дивизиона, не скрывал возмущения.

— Черт знает, что творится! Представляете? Эти люди предлагают строить плоты, переправляться... Он-то, начальник, пехотинец, но саперы должны знать и втолковать пехотинцу, что это ... абсурд. Паромная переправа... целый комплекс сооружений, включающий в себя оборудование берега, причалов, строительство парома... Для производства таких сложных работ необходимы, помимо специалистов, материалов и оборудования, дни. Мы не располагаем ими. Дивизион должен быть готов к открытию огня в шестнадцать ноль и ни минутой позже.

Тягачи и орудия стояли плотно, занимая дамбу на всем протяжении до моста. По сторонам возвышались многометровые откосы, а ниже дамбы — болото.. Если бы головная батарея расцепила орудия и развернулась, то двигаться ей решительно некуда. Путь назад закрыла другая батарея. К ней примыкала голова колонны 2-го дивизиона. С тыла 6-ю батарею подпирал 1-й дивизион. Позади — машины и повозки пехоты, в ожидании очереди запрудившие всю улицу, все дворы, прилегавшие к спуску, и задворки.

Прибежал посыльный. Рогачев ушел вслед за ним к домику.

— Возвращайтесь, не задерживайтесь там, — шутливо бросил ему вслед Азаренко. [42]

Командиры переговаривались вполголоса. Всех тревожит задержка. 3-й дивизион стоял перед мостом в ожидании сигнала. А позади скопление все увеличивалось.

— Когда же они договорятся? — спросил, ни к кому не обращаясь, лейтенант Обушный, начальник связи полка. — Ни одной машины на спуске, на мосту... целых три километра пустоты...

— Да... пора бы прийти к согласию, — произнес старший лейтенант Пономарев. — Где наш оракул Кобец? Его предсказания насчет «юнкерсов» часто сбывались... кажется, они опаздывают.

Кобца поблизости не оказалось. Вместо него ответил старший лейтенант Азаренко.

— Самое неприятное место из всех, какие я видел... Будет большой скандал, если прилетят эти стервецы с крестами.

Прошло еще минут пять. Вернулся Рогачев. Разговор затих.

— Доводы командира полка не производят впечатления... — начал Рогачев. — Комендант переправы колеблется... Майор Соловьев, по-видимому, ожидает последнего аргумента... «юнкерсов». Я уполномочен подать только одну команду... «Дивизион, вперед!»

Комендант переправы наделен широкими полномочиями. Он вправе запретить всякое движение в районе переправы, остановить дивизион, вернуть обратно любую машину или орудие, даже если оно уже взошло на мост.

На коменданта возложена ответственность за поддержание воинского порядка. Он обязан требовать от войск строгой дисциплины и обеспечить бесперебойную работу переправы. Все командиры, по служебному положению ниже командующего армией и его заместителей, обязаны подчиняться коменданту переправы и согласовывать с ним движение своих частей. Но то, что происходило сейчас, на глазах, не вязалось со статусом коменданта переправы и даже противоречило ему — он остановил движение!

Комендант переправы видел ситуацию в плане, отличном от того, который представлялся лицам, ожидающим очереди. Все спешат, торопятся. Так требовали боевые задачи. Никто не желал торчать в опасном районе, где сосредоточилась масса войск, представляющая отличную мишень для «юнкерсов».

Те, кто укрылся в воронках, слышали разговор командиров, окружавших коменданта переправы. Майор Соловьев [43] не отрывал глаз от бинокля, направленного на город. Когда он отдаст приказание головному, 3-му дивизиону?

— Товарищ майор, — повысил голос комендант переправы. — Принимайте меры... Ваши пушки закупорили спуск.

— Приказание отдано... Командир дивизиона распорядится, как только найдет начальника штаба. Будем двигаться... стоять нельзя, — майор Соловьев снова поднял бинокль. Подошел старший лейтенант Горунов, саперы.

— Леса достаточно, — указывал сапер в сторону города, — за десять-пятнадцать часов вы построите вполне надежный паром...

— Пустой разговор, — возразил старший лейтенант Горунов. — На таком пароме можно переправлять разве что повозку с саперными лопатами. Под мои орудия нужны солидные средства... Наша задача не строить, а вести огонь... иначе придется вам, саперам, заняться этим, и тогда, я уверен, не нужно ни мостов, ни паромов... вся эта братия бросится вплавь...

— Мост по своей грузоподъемности не пригоден для тяжелых орудий. Как вы не поймете? — уже с меньшим пылом продолжал сапер. — Удельное давление их значительно больше, чем тягачей, хотя и тут оно близко к пределу. Нельзя рисковать... и говорить об этом нечего.

— Послушайте, — вмешался капитан Значенко, — ...срывается выполнение задачи, которая поставлена полку... Есть прямое, исключающее всякие кривотолки, указание... двести тридцать первый КАП переправлять по мосту... Если вы не хотите считаться с этим, мы сами решим... Вы видите? Вернуть орудия нет возможности, они могут двигаться только вперед. Нельзя больше тянуть... волокиту.

Стал говорить политработник из окружения коменданта переправы.

— Товарищ полковник, товарищи командиры, в самом деле... время уходит. Так нельзя! Прилетят вражеские самолеты. А тут такое скопление. Пусть артиллерист освободит дорогу или...

Майор Соловьев подошел к коменданту переправы, и они направились к домику. Следом ушел старший батальонный комиссар с саперами, капитан Значенко и старший лейтенант Горунов.

Все, кто остался, продолжали в недоумении стоять, провожая взглядами ушедших. Почему пустует мост? Сколько это будет длиться?

С точки зрения дисциплины этот вопрос был не совсем законным, поскольку касался компетенции старшего командира. [44]

Конечно, аргументы саперов и коменданта переправы, может быть, имели основания, но не для ситуации, которая сложилась на спуске. Бездействие ведет к тому, чего опасаются комендант и саперы.

На позициях зенитчиков вдруг разнеслась команда: «По местам!»

«Юнкерсы»! — мелькнуло в сознании. Прошла минута. После новой вводной стволы зенитных орудий замерли ненадолго и развернулись в направлении бугра. Вокруг все облегченно вздохнули.

Время словно остановилось. Дверь домика скрипнула. На пороге появились комендант переправы, Соловьев и Горунов. Сойдя с тропинки, Горунов громко крикнул:

— Старший лейтенант Рогачев! Прямо вперед!

У бруствера, возле дамбы и на спуске, взметнулись цветной цепочкой сигнальные флажки. Вдогонку понеслись дублирующие команды.

— Седьмая батарея, марш!

3-й дивизион двинулся вперед. Комендант переправы глядел на орудия, которые катились к мосту. Его не оставили сомнения.

— Что делать, если мост рухнет? — воскликнул сокрушенно комендант, подойдя вплотную к майору Соловьеву. — Катастрофа... Вы представляете ее последствия?

— Теперь, товарищ полковник, поздно. Изменить уже ничего нельзя. Батарея все равно, что на середине моста...

— Как на середине? — вскричал сапер. — Еще не миновали дамбу.

— Товарищ майор, разрешите идти? — громко спросил Горунов.

— Минутку, — ответил Соловьев, — пойдем вместе.

Орудия двигались. Дистанция между ними достигла сотни шагов. Командир 7-й батареи, лейтенант Полячков, за которым шло 1-е орудие, поравнялся с регулировщиком саперов и, миновав белый столбик перил, ступил на мост. Следом за 7-й двинулась 8-я батарея.

Тяжелые орудия раскачивали насыпь. Колебания чувствовались на лугу. Дрожал под ногами грунт.

Мост приковал к себе внимание, я услышал глухой тяжелый рокот, доносившийся со стороны города.

— Над третьим... высота две тысячи... направление... скорость... — разносились задорные выкрики зенитчиков с поста ВНОС{5}. [45]

На фоне белых облаков плыли «юнкерсы». Из-за горизонта являлись все новые и новые группы, широким веером охватывая небо. Все притихли.

— Что-то будет? — неуверенно проговорил Варавин.

— Да... много их... — констатировал лейтенант Чубуков, — со всех сторон...

— Ну не со всех, на востоке нет, — возразил, вытирая струившийся по лицу пот, старший лейтенант Азаренко. — А не так уж много... Не больше сотни... Впрочем, не будем считать, это дело зенитчиков.

— Над нашими головами бывало и побольше, — стараясь поддержать оптимизм, напомнил Юшко. — Но, кажется, дело будет жарким, смотрите, как идут... как идут, мерзавцы... будто на учениях.

На позиции зенитчиков лихорадочно кипела работа. Отовсюду неслись команды. А на мосту, вслед за одинокой фигуркой командира, медленно двигалось орудие.

Гул моторов усиливался, сжимал и заставлял вибрировать сырой неподвижный болотный воздух. Большая часть командиров разошлась по укрытиям. Остались лишь наши и те, кто был с комендантом переправы. Майор Соловьев громко сказал:

— Ну вот, кажется, все становится на свои места... Настил меня не беспокоит... выдержали бы сваи... Теперь я должен идти, — он протянул руку в сторону 7-й батареи.

— Подождите... после налета... — проговорил комендант переправы.

— Думаю, «юнкерсы» не начнут, пока я не займу свое место... Товарищ полковник, разрешите идти, — щелкнул каблуками командир полка.

— Переждать не хотите? Ну что ж... Желаю удачи... Майор Соловьев уже не слышал слов коменданта.

— Командный состав двести тридцать первого КАП, — на ходу звонко выкрикнул он, — по местам!

«Юнкерсы» в нижнем эшелоне переходили в пике. Взвыли сирены. Загрохотали зенитки. Придерживая планшетку, быстрыми, упругими шагами двигался впереди старший лейтенант Рева. Рядом — командиры батарей и один из саперов. Справа ровной цепью бежали командиры из 1-го дивизиона.

Многие уже достигли насыпи. Вслед за Варавиным я карабкался по откосу, когда услышал вой бомб. Мелькнула тень самолета. Тяжкий, оглушительный удар потряс землю. И снова вой. Сверкнуло пламя, бомба разорвалась ниже моста, выбросив высоко фонтаны припятской воды. [46]

А со стороны города подходили новые стаи «юнкерсов». Некоторые носились над самыми крышами, другие — выше. Это были Ю-87. Не менее полусотни Ю-88 держались на высоте одной-двух тысяч метров.

Зенитные батареи вели беглый огонь. Над рекой образовалось серое дымное покрывало. Беспрерывно вспыхивали факелы орудийных выстрелов.

Среди хаотического воя и грохота неожиданно ударил раскат грома. Около трех десятков Ю-88 одновременно сбросили бомбы на огневые позиции зенитчиков. Восточный берег исчез в тучах земли и дыма.

Количество Ю-87, штурмовавших мост, увеличивалось. Над рекой кружилась невообразимая карусель. В одиночку и группами «юнкерсы» пикировали с разных направлений, взмывали в небо и с оглушительным ревом стремительно неслись вниз.

Огонь зенитчиков на левом берегу не ослабевал. Особенно удачно ложились очереди 76-миллиметровых батарей. Белые бутоны разрывов то и дело вспыхивали близ самолетов. Над мостом выходивший из пике «юнкерс» неожиданно распался на части. Спустя мгновение прямое попадание настигло другой самолет. Он пролетел над дамбой, волоча за собой черный шлейф, и скрылся за крышами.

Очередной маневр «юнкерсов» вынудил зенитчиков перенести огонь к спуску. Скорострельные 37-миллиметровые батареи вели огонь беспрерывно. Кроваво-красные трассы очередей образовывали в небе гигантскую сеть, плотно ограждавшую мост. Но справа она имела немного нитей и была довольно жидкой.

Варавин, бежавший рядом, неожиданно споткнулся. Я хотел поддержать его, но сильный толчок отвлек меня. В бедро ударил булыжник, расколотый осколком.

Огонь зенитчиков не ослабевал. Завывавший над головой «юнкерс» рухнул в прибрежные заросли. Другой, прошитый очередью МЗА, стал быстро терять высоту, внезапно повернул, исчез в дыму за островом.

«Юнкерсов» действительно было не менее сотни. Носились каруселью один за другим, пикировали, бросали бомбы, поливая мост и улицы очередями из пулеметов и пушек. Над перилами взлетели, кувыркаясь, доски. Неужели попадание в настил?

— Смотрите! Прямое попадание! — произнес испуганно Варавин.

Средние пролеты были видны довольно хорошо. «Юнкерс», достигший попадания, вышел из пике, лениво лег [47] на крыло и отвернул в сторону. А по настилу невозмутимо двигалась человеческая фигура. Командир полка. В полусотне шагов перед ним шло замыкающее орудие 7-й батареи.

Прогрохотал близкий разрыв, я потерял Варавина. Но не надолго. Варавин был у орудий.

— Ложитесь, — крикнул он, указывая на стенку, где укрылся.

Вой бомб заставил всех прижаться к земле. Ударили осколки. Накатилась пыль. Бомбы разорвались правее спуска. На дамбе полыхало пламя. 9-я батарея прекратила движение. Но остановка длилась не более минуты. Замыкающее орудие обогнуло пылавшую машину и двинулось дальше.

Теперь «юнкерсы» пикировали двумя встречными потоками. Вслед за первым прямым попаданием произошло второе, затем — третье. Мост каким-то образом держался. Невероятно.

— Они хитрецы... Похоже, бомбы о фугасной установкой взрывателя... прошли настил... потом взрываются... Я наблюдаю третье прямое попадание... отскакивают доски, — проговорил Варавин, отложив в сторону винтовку. Он стрелял по самолетам.

* * *

В дни своих успехов, в 1941 году, немцы прибегали к подобным приемам, стремились парализовать наши войска в районах переправ. После войны я проходил службу в оккупационных войсках в Австрии. Мой знакомый австрийский гражданин Ойген Латколик из города Цветл, в прошлом пилот Ю-87, обер-лейтенант люфтваффе, оказалось, участвовал в налетах на Чернобыльский мост. Посмеиваясь, Латколик признал, что такая практика имела место во Франции и на восточном фронте в начале войны. Позже немцы стали менее расчетливы и уже не заботились о том, чтобы сохранить мосты, которыми еще пользовались наши войска.

* * *

Прошло пять минут. Число «юнкерсов» стало уменьшаться. Ушли группы, бомбившие с горизонтального полета. Остались только Ю-87. Но огонь зенитчиков вынуждал их к осторожности. «Юнкерсы» могли заходить на цель только со стороны города, под прикрытием бугра. [48]

Зенитчики сбили еще один самолет. «Юнкерсы» обрушились на спуск и примыкавшие к нему улицы. Загорелся дом, рядом вспыхнула машина. Пламя охватило разрушенные строения, за которыми я укрывался.

Повалил дым. Становилось жарко. Сверху сыпались черный пепел, головешки.

— Нужно убрать третье и четвертое орудия. Я отвел людей... — крикнул Васильев.

Пламя угрожало не только домам, где стояли его орудия, но и 1-му огневому взводу. Я доложил Варавину. Он менял обойму.

— С места не двигаться!.. Чем занять расчеты? Огонь тушить, смотреть за сигналами!..

Дым служил неплохой маскировкой. Но пламя уже подползало к тягачам. Тяжело дышать. Как тушить, когда огонь уже лизал соломенную крышу и вихрился внутри, за стенами. Люди неохотно оставляли свои укрытия.

— Ну? — отложил винтовку Варавин. — Поторапливайте пожарников! Бревна растаскивайте... Все к среднему дому!.. Живо! Живо!

Под дружным напором орудийных номеров стена рухнула. Рассыпались искры, пламя ползло понизу и не отпугивало людей. Но два орудия все же пришлось передвинуть.

Прошло еще несколько минут. Вой «юнкерсов» стал затихать. Зенитчики прекратили огонь. В дыму виден поврежденный пролет. Саперы ставили ограждения. Мост, по-видимому, требовал серьезного ремонта.

Голова 9-й батареи, последней из колонны 3-го дивизиона, едва ползла. Наконец она приблизилась к ограждению и двинулась дальше. Вслед за ней, оставив свой пост, ушел и майор Соловьев.

На мосту хозяйничали саперы. Откуда их набралось столько? Работа кипела не только наверху, но и ниже настила. Передавались доски от одного к другому по какой-то замысловатой цепочке, мелькали у перил, затем рядом с ними и исчезали под настилом.

Во всю длину улицы полыхает пламя. Восточный берег заволок дым. Желтые, черные, оранжевые тучи поднимались отовсюду — над городом у моста и правее трубы кирпичного завода, где упал сбитый «юнкерс».

Замыкающее орудие 9-й батареи миновало последний пролет. Чернобыльский мост устоял под яростными ударами «юнкерсов»!

Возле перил взметнулись флажки. Сигнал касается 4-й батареи. [49] Ее орудия двинулись к спуску, обогнули разрушенный участок дамбы и остановились перед мостом.

Со стороны КП стали подаваться разноречивые сигналы. Вслед за разрешением третий раз поднимались красные флажки запрета. Прошло несколько минут. По дамбе бежал посыльный. Наконец-то!

Старший лейтенант Рева шагнул на середину и, взмахнув рукой, двинулся вперед. Тронулась 4-я батарея.

Пришла в движение и 5-я батарея. Спуск впереди свободен. Варавин подал команду «Марш!», и огневые взводы оставили сожженный двор. Людей охватило беспокойство. Не хотелось расставаться со своими наспех отрытыми щелями.

И снова путаница. «Стой!»

— Воздух!

С юга подходили «юнкерсы». Около тридцати. Захлопали выстрелы МЗА. Начался налет.

Самолеты пикировали парами, целились, кажется, в средний пролет. Но каждый раз их встречали трассы очередей. Обрывались они у самых перил, выше кабины ползущего тягача.

Все глядят с тревогой на то, что происходит. В воздух поднимаются сверкающие столбы воды. То с одной стороны, то с другой с шумом и треском они обрушиваются вниз, рассыпаясь радужными брызгами.

В стрельбу включилась 76-миллиметровая батарея с восточного берега. Одна очередь разорвалась чуть выше перил. О, это опасно! С моста полетят щепки, если очередь повторится на тех же установках.

«Юнкерсы» снова ринулись в пике. Холостая атака. Бомбы уже не сбрасывали, строчили из пулеметов, в основном по восточному берегу.

Саперы прекратили работы. Мост замер. Лишь последнее орудие 4-й батареи медленно продвигалось вперед.

Загудели тягачи 5-й батареи. Орудие уже шло по настилу.

Мой тягач, постукивая гусеницами, спускался к дамбе. Вот он, мост! Впереди, в ожидании сигнала, стоит Варавин. Орудия 5-й батареи уходили все дальше и дальше.

«Юнкерсы», разделенные зенитчиками на две группы, набрали высоту, построились и ушли. Повеселели орудийные номера. Некоторые, оставив места, столпились у передка. [50]

— Не терпится? — мрачно говорил Орлов. — Пока пятая батарея дотащится, «юнкерсы» успеют вернуться... По местам!

Варавин, взмахнув рукой, шагнул вперед. Тягач плавно тронулся, сошел на мост. Первый десяток шагов я не замечал ничего опасного. Но дальше становилось все хуже. Настил раскачивался и устрашающе скрипел. Между досками зияли широкие щели.

Орудийные номера обреченно брели, ожидая неминуемой катастрофы. И она едва не произошла, когда пушечное колесо провалилось, тяжелый лафет заскользил по настилу. Если сошники подцепят хоть одну доску, сдвинется следующая... Тогда — конец. Орудие рухнет вниз... Остановиться? Нет, ни в коем случае!

Варавин услышал треск, повернулся и, пятясь, что-то кричал, потрясая кулаками. Чего он хочет? Колесо накатилось на брус, прижало скользившую доску, лафет выравнялся. Готовый было заглохнуть, двигатель начал набирать обороты.

Увы, это было только начало. По мере продвижения мост все больше раскачивался, трещал, как будто шит на скорую руку. На следующем пролете колебания усилились. Скорость, по требованию саперов, снизилась. Двигатель едва тянул на малых оборотах. Сапер передвигался на корточках, вперив глаза под гусеницу. Вытянутые лица его товарищей — этих закаленных работяг — искажал откровенный, ничем не прикрытый страх.

Орудийные номера выглядят не лучше. Бледный водитель, подняв локти, косился на перила. По лицу градом катился пот. Настил, казалось, вот-вот провалится. А внизу, взбаламученные разрывами, катились мутно-серые воды реки.

У перил, скрестив на груди руки, стоит старший лейтенант Рева. Тягач медленно полз дальше. Мост держался!

Саперы опять суетились. Двадцать минут назад бомба вышибла несколько досок, оставив в настиле метровую Дыру.

К тягачу подошел лейтенант-сапер и, держась за облицовку радиатора, стал направлять его. Другие саперы, рискуя угодить под гусеницы, ломиками удерживали наспех настланные доски, пока накатится орудие.

Снова ограждение суживало проезжую часть. Тягач подошел к месту еще одного попадания. Бомба попала в самую середину. Доски уже были настланы и закреплены. Саперы размахивали руками. [51]

После этого качка стала уменьшаться. Варавин прибавил шаг и больше не оглядывался. Последний пролет не имел повреждений. Водитель вытер пот и проговорил сдавленным голосом:

— Ну, беда... когда затрещало... я совсем обмер... во помню, как удержал рычаги... Будто нашло на меня что-то... не шевелится ни рука, ни нога... а то бы, кажись, прыгнул...

Ну, ну! Этого ему никто не позволит.

— Как же, товарищ лейтенант, а если бы провалились? Погибать? В жизни не плавал... Боюсь воды.

Водитель обязан делать свое дело. Он видел, какой ливень обрушился на 7-ю батарею, когда разорвалась бомба? Не остановился ни один тягач, никто не прыгал.

— Все попадали, товарищ лейтенант, — неуверенно возразил водитель.

Нет! Командир батареи шел. И командир 3-го дивизиона не оставил свое место...

— Да... — продолжал водитель. — И старший лейтенант Рева простоял всю бомбежку... Неужто не боялся, товарищ лейтенант?

Как сказать... Не думаю, командира дивизиона не слишком занимала собственная персона. Он помнил о службе, может быть, о таких, как он, водитель. Понятно? Прыгать нельзя! Разве водитель не знает, что ждет того, кто оставит свой пост? Пусть никому не говорит о своем малодушии.

В кабину поднялся Варавин. Присел на сиденье и после долгого молчания произнес:

— Да... узковаты колеса наших орудий... Как-то пройдет первый дивизион?.. Мост едва держится, и щели такие... опасная штука! [52]