Глава шестая.

Вслед за огненным валом

Когда я слышу упоминание или читаю об огненной Курской дуге, то невольно оказываюсь во власти довольно сложного чувства. Испытываю одновременно и гордость за подвиги, совершенные мужественными сыновьями Отчизны на этом легендарном поле русской славы, и обжигающую боль от некогда увиденного и пережитого здесь, и испепеляющую ненависть к фашизму, принесшему нам, нашей Родине неисчислимые бедствия.

Уже после войны я снова побывал в тех местах, где некогда витала слава войска Игорева, а в Великую Отечественную прогремела на весь мир непобедимая мощь советского воина. Искренне порадовался за обновленную землю, за счастье людское, которое возродилось здесь на горьких пепелищах да выжженных Нивах.

И сейчас еще вновь и вновь прохожу мысленно по дорогим сердцу курским, орловским, харьковским и белгородским просторам. Гляжу на зреющие хлеба, а у дорог, где шумит прибой пшеницы, вижу россыпь красных маков. И они, будто капли человеческой крови, выставленные на всеобщее обозрение хлебным морем, напоминают мне о давно отгремевших боях.

Об этом же напоминает и песня, плывущая над ровной степью:

Память... Она будоражит наши чувства не только в этой обновленной степи. Испытываешь боль и при виде стелы в Курске, на которой высечены имена более двухсот жителей города — Героев Советского Союза, и курганов боевой славы, и бесчисленных обелисков, и сооружений мемориального комплекса на Курской дуге.

Да, память о мужестве и героизме защитников Родины, память, увековеченная в бронзе и граните, бессменно стоит теперь здесь на часах.

А впервые это поле нашей бессмертной славы я увидел во второй половине августа 1943 года.

...Тяжелый, грохочущий вал войны неудержимо катился на запад. Завершалось освобождение от немецко-фашистских захватчиков Левобережной Украины, Донбасса, Северного Кавказа. Ожесточенные бои шли на огромном, более чем тысячекилометровом, фронте от Великих Лук до Азовского моря.

А грандиозные наступательные операции Красной Армии требовали не только дополнительных людских ресурсов, но и боевой техники, современного оружия. А значит — прежде всего металла. И имевшиеся резервы его использовались тогда на полную мощь. Индустриальное сердце страны не переставало биться ни на минуту. Но, как хлеб людям, ему нужен был если и не в избытке, то во всяком случае в должной норме металл для производства танков, орудий, самолетов, минометов. А его, этого металла, не хватало.

Для ликвидации такого положения Центральный Комитет нашей партии и Государственный Комитет Обороны принимали самые срочные и неотложные меры. Так, важнейшей из них явился сбор на полях недавних сражений вышедшей из строя боевой техники и вооружения и отправка их на переплавку. И руководство этими столь необходимыми тогда мероприятиями было возложено непосредственно на Трофейный комитет, временно созданный при ГКО.

Деятельность нового органа было поручено возглавить Маршалу Советского Союза Клименту Ефремовичу Ворошилову.

Задачи Трофейного комитета были нелегкими. Требовалось в самый кратчайший срок обеспечить военную промышленность качественным металлом, И внимания К. Е. Ворошилова, как и других руководителей комитета, обратилось в первую очередь к Курской дуге, где имелись огромные скопления выведенной из строя техники. Ведь известно, что летом 1943 года здесь развернулось одно из крупнейших и решающих сражений Великой Отечественной войны. По количеству участвовавшей в нем бронетанковой, артиллерийской и другой техники оно было наиболее значительным в истории войн.

* * *

Чтобы нагляднее представить масштабы этого величайшего сражения, напомню несколько фактов и цифр, которые говорят сами за себя. Так, за пятидесятидневный срок, в течение которого длилась Курская битва, нашим командованием было переброшено сюда огромное количество войск и боевой техники, которое превысило силы и средства, вовлеченные в битвы под Москвой и Сталинградом, вместе взятые, длившиеся в общей сложности около семи месяцев.

Гитлеровское командование тоже сосредоточило в своих ударных группировках на Курском выступе свыше 60 процентов всех своих подвижных соединений, действовавших на советско-германском фронте. Они к тому же были вооружены новейшими типами тяжелых танков и штурмовых орудий.

Одним словом, на относительно небольшой участок фронта оказались стянутыми основные силы бронетанковых войск обеих противоборствующих сторон — свыше 13 тысяч танков, САУ и штурмовых орудий. Наше Верховное Главнокомандование пошло на такой шаг, справедливо считая, что здесь, на Курской дуге, будет решаться судьба всей военной кампании.

Так оно на самом деле и случилось, Здесь, на курско-орловском и курско-белгородском направлениях, был сломлен хребет фашистскому зверю. В пятидесятидневной огненной битве наши войска разгромили до 30 вражеских дивизий (из них семь танковых), уничтожили свыше 3700 самолетов, большое количество другой техники. Только за первые дни боев южнее Орла враг потерял около 800 своих танков.

А Красная Армия, после Курской битвы окончательно овладев стратегической инициативой, продолжила свое стремительное наступление к Днепру. Ее уже ничто не могло остановить.

* * *

Она еще грохотала, эта историческая Курская битва, когда по срочному заданию Климента Ефремовича Ворошилова наша оперативная группа из Трофейного комитета выехала на огненный выступ. В состав группы вошли генерал-майоры Л. А. Щербаков, В. И. Борейко, лейтенант И. В. Малюта и я, тогда в воинском звании капитана. Наша задача состояла в том, чтобы на месте определить возможно точные «запасы» сырья для мартенов, объем и места работы для трофейных бригад, которые вскоре должны были резать, грузить и отправлять на металлургические заводы эту некогда грозную, а теперь покореженную, черную от огня технику.

Мы должны были выполнять свое задание в первую очередь в районах Орла, Курска, Белгорода и Харькова. Ехали туда с огромным волнением. Ведь нам придется побывать в местах невиданных по своим масштабам сражений!

Вполне понятно, что по скупым рассказам фронтовых товарищей, отчетным документам да газетным публикациям каждый из нас лишь в общих чертах представлял эти масштабы. Правда, что касается людей, сражавшихся на Курской дуге, то мы о них были наслышаны. Ведь их имена с почетом и уважением называли не только на фронте, но и в тылу. Уже тогда, как легенду, множила людская молва подвиг Героя Советского Союза лейтенанта Горовца — единственного в мире летчика, сбившего только в одном бою сразу девять вражеских самолетов. Мы восхищались мужеством танкистов Высоцкого и Бережного, которые на подожженных машинах смело пошли на таран. Казалось невероятным, что Маресьев, потерявший до этого обе ноги, снова занял место в боевом строю воздушных бойцов.

Среди героев Курской битвы называлось тогда и имя Кожедуба, будущего трижды Героя Советского Союза...

Спидометры наших эмок уже намотали по нескольку сот километров, когда поздним вечером мы остановились на отдых в одной из полуразрушенных орловских деревень. Должен сказать, что местные жители, в основном женщины да старики, встретили нас поначалу настороженно. И это было понятно. Ведь в прифронтовую полосу иной раз являлись и переодетые лазутчики, диверсанты. В лесах и балках еще скрывались мелкие группы гитлеровцев из разбитых нашими войсками вражеских частей. И население только что освобожденных от фашистской оккупации районов, искушенное в сложных перипетиях войны, строго соблюдало бдительность, держа ее, точно личное оружие, всегда наготове.

Кстати сказать, это оружие неоднократно и выручало, било точно в цель, помогая нашим органам вылавливать вражеских шпионов, бандитов из числа предателей и иных фашистских прихвостней, оказавшихся в тылу советских войск.

Но вскоре, присмотревшись к нам поближе, сельчане, что называется, сменили гнев на милость. Стали предлагать угощения из своих скудных запасов, место для ночлега. Но стеснять людей, которые и сами-то ютились кое-как, никто из нашей группы не захотел. К тому же и нас кое-чему научила война: лучше все-таки располагаться на отдых вне населенного пункта.

Так поступили и на этот раз. Неподалеку от деревни наскоро соорудили из веток деревьев и соломы нечто похожее на навес, у машин выставили охрану. Ночь провели хорошо, благо, что было тепло.

А утром к нашему биваку потянулись вихрастые мальчишки, затем старики и женщины. Все одеты в отрепья, еле прикрывавшие их худые тела. Было до боли жаль этих людей, доведенных гитлеровцами до такого истощении и нищеты.

Завивались разговоры. Вполне понятно, о том, как жилось при оккупации. Волосы вставали дыбом от их рассказов.

Да, двадцать два месяца зверствовали фашисты на Орловщине. За это время они варварски разграбили и разрушили здесь десятки городов и сел. В самом Орле, например, население уменьшилось почти на две трети по сравнению с довоенным. Тысячи орловчан были замучены, расстреляны или угнаны в рабство..

Мы уже знали, что в таком же положении оказались и жители Курской области. Враг предал огню более 100 тысяч домов, сжег все колхозные постройки. В селах не осталось ни лошади, ни вола. В ряде районов после хозяйничанья гитлеровцев свирепствовал сыпной тиф. Люди были крайне истощены.

Нет, не будет фашистам за это прощения!

И снова в путь. Едем уже по рубежам, на которых в первые дни сражения наши воины сдерживали бешеный натиск танковых лавин врага.

Путь сюда был нелегок. Все мосты сожжены или разрушены. Многие дороги, подступы к населенным пунктам и переправам оставались еще не до конца разминированными, и были нередки случаи, когда на оставленных врагом минах и фугасах подрывались люди и машины.

Такая печальная участь постигла, например, на наших глазах следовавшую впереди полуторку. Несколько бойцов и командиров, ехавших в ней, погибли.

В районах Малоархангельска, Понырей, Ольховатки, Гнильца, Самодуровки, Теплого мы впервые увидели подбитые немецкие танки: средние — «пантеры», и тяжелые — «тигры», а также самоходные орудия «фердинанд». Это на нее, новейшую технику, вражеское командование возлагало особые надежды при планировании операции «Цитадель». Но все оказалось тщетным. Фашистов не спасли ни новые танки, ни новые самолеты. Ведь несмотря на то, что немецкие «тигры» и «пантеры» обладали мощным вооружением и броней, они все же уступали в маневренности прославленным советским тридцатьчетверкам. Наши средние Т-34, вооруженные уже 85-мм пушкой, успешно жгли фашистские сухопутные дредноуты, расстреливая их, как правило, с близкого расстояния подкалиберными снарядами.

Громадные кладбища уничтоженной фашистской техники мы увидели и на путях наступления наших войск западнее и южнее Орла. В районах Золотарева, Станового Колодца, западнее Змиевки, в Философово, Кромах, Сосково, на берегах реки Олешни, Витухи, Малой Рыбницы, Оки и на других рубежах советскими воинами навсегда были укрощены многие десятки «тигров» и «пантер». И теперь лишь зловещие черно-желтые кресты на броне этих машин напоминали о зверином нраве и кровожадных замыслах их бывших хозяев.

После Орловщины наш путь лежал на южный участок Курского выступа, где танковые сражения носили особенно ожесточенный характер. Дорогой нас всюду преследовали картины страшного разорения и разрушения. Руины сел и деревень, сгоревшие хлеба на полях. И на этом фоне покореженные танки, орудия, какие-то повозки, даже самолеты, не вышедшие из своего последнего пике и наполовину торчащие из черной земли...

В развалинах лежал и Курск. И все же в городе уже понемногу налаживалась жизнь. Во всяком случае, шли восстановительные работы.

С Курском у меня связан вот какой эпизод. По прибытии туда я был послан на продпункт для получения на всю нашу группу довольствия по аттестатам. С водителем С. Г. Фоминым поехали на окраину города, где находился этот продовольственный пункт.

У раздаточного окна собралась уже довольно внушительная очередь. Группами стояли бойцы и командиры, оживленно обсуждая фронтовые дела, последние сводки Совинформбюро. Время тянулось неторопко.

Я тоже стал терпеливо ждать, предавшись своим размышлениям. И вдруг услышал чей-то испуганный возглас:

— Машину, машину мою угоняют! Братцы, помогите!

Это кричал молодой солдат-водитель, стоявший в очереди неподалеку от меня. Я тут же бросился к нему, испуганному и растерянному, спросил:

— Где твоя машина? Кто ее угоняет?

— Да вон же она! — чуть не плача, показал на разворачивающийся грузовик солдат. И скороговоркой добавил: — Вез старшего лейтенанта и двух бойцов, а в машине — запчасти для танков. Задание срочное. Приказ. Не выполню — накажут. А тут... Не иначе это мои попутчики...

Хватаю солдата за рукав, тяну к нашей машине. Степан Гаврилович Фомин, опытный и смекалистый, тоже уже бежит к ней. Садится за руль, заводит мотор.

Начинается погоня. Фомин выжимает из эмки все, на что та способна. Лишь каким-то чудом минуем артиллерийские воронки и ямы. От скорости даже дух захватывает.

Постепенно настигаем угнанный грузовик. Затем обгоняем его. И тут Фомин разворачивает эмку поперек дороги и резко тормозит...

Еще мгновение, и я с пистолетом в руке выскакиваю из машины и бросаюсь к грузовику. Вижу: за рулем человек в форме старшего лейтенанта. Вот он кубарем вываливается из кабины и, оторопев от наставленного на него оружия, лишь беззвучно шевелит губами, пытаясь, видимо, что-то сказать.. Но потом тоже хватается за кобуру, но после моего окрика опускает руки. Приказываю ему сесть в нашу эмку рядом с Фоминым.

В кузове грузовика, как и говорил водитель, оказались еще двое солдат, вооруженных винтовками. Они не оказали сопротивления.

Всех троих доставляем к коменданту города Курска. Тот, после того как я обрисовал ему картину задержания, приказал арестовать эту троицу и провести следствие.

Перед уходом я попросил коменданта по завершении следствия доложить о результатах в аппарат К. Е. Ворошилова. Тот пообещал сделать это.

Слово свое комендант сдержал. В середине октября 1943 года от него поступило донесение на имя Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова. В нем сообщалось, что задержанные капитаном М. И. Петровым, то есть мной, люди — дезертиры, длительное время занимавшиеся в нашем тылу грабежами и насилием. А так называемый «старший лейтенант» еще в 1941 году был приговорен за измену Родине к смертной казни. Но сбежал. А вот теперь понес заслуженное наказание...

Об этом донесении я узнал после того, как его уже прочитал Климент Ефремович. Помнится, выйдя из своего кабинета, он крепко обнял меня за плечи и похвалил за находчивость и мужество. И лишь затем протянул донесение коменданта:

— На вот, погляди, что о тебе пишут. Молодец!

Я в свою очередь поблагодарил маршала за столь высокую оценку моих действий.

Вскоре наша оперативная группа была уже на белгородско-курском направлении.

На десятки километров тянутся многочисленные рубежи глубоко эшелонированной обороны наших войск. Она проходит севернее Белгорода, почти по границе России с Украиной. Наши легковушки лавируют между воронками и траншеями, водители ищут хоть какой-либо мосток через естественные и искусственные препятствия. Словом, продвигаемся вперед с большим трудом.

Не доезжая до Сум, еще больше углубляемся в линию недавней обороны. Выезжаем на тот самый знаменитый передний край, где в начале июля наши доблестные воины остановили вражеские бронированные лавины, волнами катившиеся на них. Теперь здесь стоит непривычная тишина, изредка нарушаемая лишь гомоном галочьих стай, устраивающихся на одинокие, в основном обугленные, деревья, торчащие вдоль дорог. На пологих склонах высот повсюду виднеются окопы с россыпью стреляных гильз, развороченные траншеи, блиндажи, орудийные и минометные позиции. А вокруг — густые воронки от бомб и снарядов, уже заполненные дождевой водой...

Черноземная полоса. Русская хлебородная земля-кормилица, привычная к тучным нивам, напоминала теперь военный полигон, земля которого истерзана огнем и железом.

Поиск привел нас на главное направление, в те места, где фашистские танковые дивизии СС любой ценой пытались пробиться на Обоянь, чтобы выйти затем к Курску. Именно здесь, на подступах к Обояни, в первой декаде июля 1943 года развернулось грандиозное танковое сражение.

А потом были еще и еще. В районах Яковлеве, Непхаево, Грязное, Ильинское, Сырцово, Верхопенье, Сухосолитино, Кочетовка враг бросал против нашей обороны по 100, 300 и даже по 500 танков сразу! И все-таки не добился своей цели. Советские воины не дрогнули!

В один из дней наши машины, сплошь облепленные грязью, каким-то чудом не сломавшиеся в пути, достигли района Прохоровки. Здесь 12 июля 1943 года произошло самое крупное в истории войн встречное танковое сражение. На сравнительно узком участке равнины, к тому же зажатой холмами, изрезанной оврагами, между рекой Псел и железной дорогой Москва — Харьков, столкнулись две бронированные лавины. От пыли и дыма, как утверждали очевидцы, потемнело небо. Пушечная стрельба, вой сирен, лязг и скрежет танков слились в сплошной гул. Поле боя напоминало огнедышащий вулкан. С танков летели башни, гнулись стволы пушек, рвались на куски гусеницы...

Под Прохоровкой нашему взору открылось то, что трудно передать на словах. Это нужно было только видеть. На выжженной земле застыли сотни стальных громад с расщепленными, а то и изогнутыми, словно хоботы, стволами пушек, искореженными башнями, зияющими дырами в броне. А десятки других танков, столкнувшись в таранном ударе, вздыбились и застыли в этой неестественной позе. Невозможно было сразу определить, кто и откуда на этом поле наступал, а кто оборонялся. Это был удар стали о сталь, воли о волю. То там, то здесь на черной броне машин виднелись ненавистные кресты. Но немало стояло и наших краснозвездных танков... Да, здесь шла схватка поистине не на жизнь, а на смерть. И выиграли ее наши воины!

В районе Прохоровки нашей группе пришлось немало поработать, чтобы выполнить свою задачу. Мы подсчитывали подбитую технику, наносили места ее скоплений на карту, составляли схемы и планы эвакуации, определяли общий тоннаж...

В общем, казалось бы, обычная работа. Необычным в ней, пожалуй, было только то душевное волнение, которое приходилось испытывать всякий раз при встрече с советскими танками, сгоревшими в том страшном встречном бою.

До сих пор зримо представляю себе ту сгоревшую тридцатьчетверку, башня которой была сорвана мощным взрывом. Помнится, мы внимательно осмотрелись кругом. И неожиданно мой взгляд остановился на окровавленном, с рваными краями куске гимнастерки с привинченным к нему орденом Красной Звезды. Мы с лейтенантом Малютой, не сговариваясь, припали на колено. Отдали почесть ему, погибшему герою...

Не забыть мне и того волнения, которое охватило нас, когда неподалеку от той же тридцатьчетверки мы увидели неотправленное письмо. Текст и адрес, написанные карандашом, уже смыли дожди. Единственная примета того, что это письмо, — его формат: солдатский треугольник...

И подумалось: а где-то до сих пор ждут этот треугольник, может быть, жена, мать, а то и дети бегают на почту, стараются первыми перехватить почтальона, чтобы еще и еще раз обжечь его лихорадочным взглядом-вопросом...

Это неотправленное солдатское письмо тогда напомнило мне вдруг потрясающие своим драматизмом строки писателя Петра Павленко. В них — эпизод взрывной силы. Вот он. Боец был тяжело ранен в бою, упал. А мимо него в стремительной атаке бежали его друзья. Он никого из них не позвал. Ибо понимал: бой есть бой, приказ — вперед!

Но вот боец увидел кинооператора, который неподалеку запечатлевал на пленку яростный бросок наших воинов на ненавистного врага. Раненый знаком подозвал его к себе. Кинооператор, решив было, что бойцу нужна помощь, вытащил индивидуальный пакет, чтобы перевязать его. Но боец на это только досадливо махнул рукой. Дескать, не понял ты, друг. И с трудом выдохнул из пересохших губ:

— Сыми меня! А то вот умру, так ничего и не выскажу! Сыми!

Кинооператор направил на него свою камеру. И боец, приподнявшись на локте, крикнул в объектив:

— Ребята! Не жалейте себя! Надо же понимать!.. Глаша! Не жалей меня! Деточки мои, помните!..

Боец хотел быть услышанным. И он услышан! Мы и сейчас каждой своей клеточкой, всем сердцем чувствуем крик нашего ровесника, брата, героя и патриота Отчизны.

Около двух недель колесили мы по фронтовым маршрутам, по горячим следам Курской битвы. А затем заехали в Харьков. Город еще горел, весь — в дымящихся развалинах. Освобождение пришло к нему совсем недавно. 23 августа Москва салютовала войскам Степного, Воронежского и Юго-Западного фронтов, штурмом освободившим эту вторую столицу Украины, крупнейший промышленный город страны. А перед этим гитлеровцы, поняв, что им не удержаться здесь, начали массовое уничтожение Харькова...

И вот мы снова в Москве. Задание выполнено. Клименту Ефремовичу Ворошилову был представлен подробный доклад о районах скопления выведенной из строя боевой техники. Вскоре туда было переброшено несколько трофейных бригад, и железнодорожные эшелоны с искореженным войной металлом пошли на Восток. Его задали мартены.