Глава пятнадцатая
Военные события развивались стремительно и успешно и во второй половине 1944 года. Почти все это время мне пришлось находиться в разъездах по фронтам и армиям, где я выполнял поручения Ставки Верховного Главнокомандования.
Однажды осенью зазвонил черный правительственный телефон, и, как уже не раз бывало, мне приказали выехать в штаб 1-го Прибалтийского фронта, который располагался в населенном пункте Кальвария, 80 километров западнее Шауляя, в Литве. Формула приказания оставалась прежней: «Приезжайте, разберитесь, помогите, доложите...»
На сборы много времени не потребовалось. Я решил лететь и приказал готовить самолет. Однако мне доложили, что ВВС не дает разрешения на вылет самолета из-за плохой погоды. Два часа было потрачено на согласование этого вопроса в различных инстанциях Военно-Воздушных Сил. Дошел до командующего Военно-Воздушными Силами [223] и наконец, добившись разрешения на вылет, поехал на Центральный аэродром. Все было готово, но в последний момент сообщили, что против полета возражает командующий противовоздушной обороны. Он якобы заявил, что не может гарантировать безопасности полета, из-за отсутствия видимости самолет могут сбить наши зенитчики. На дворе стояла пасмурная погода, небо в сплошных облаках, которые низко опускались над землей. Стало ясно, что, несмотря на все мои старания, самолет из Москвы все равно не выпустят. Поэтому было принято решение ехать на 1-й Прибалтийский фронт на автомашине.
Мы выехали во второй половине дня. Поздно ночью для кратковременного отдыха и заправки автомашин остановились в районе Орши, знакомой мне по первому дню войны. Отдохнув в офицерской гостинице часа два, мы двинулись в дальнейший путь. Завтракали в Минске, а на ночлег остановились в Вильнюсе, где располагался один из наших батальонов связи, обслуживавший узел связи особого назначения. Чтобы добраться до штаба фронта, мы должны были проделать еще путь не менее 300 километров. В Кальварию мы прибыли во второй половине следующего дня, преодолев за двое суток трудную дорогу длиной около 1100 километров.
Там уже был А. М. Василевский. При встрече он сообщил, что на следующий день собирается на наблюдательный пункт командующего фронтом, который находился на каком-то хуторе, или как их называют в тех местах — на мызе, и пригласил меня поехать вместе с ним. К этому времени связисты доложили мне, что дорога к наблюдательному пункту очень плохая. Собственно говоря, дороги туда в обычном понимании не было, существовал бревенчатый настил, тянувшийся сорок километров по лесам и болотам.
Я не смел отказаться от этой поездки, хотя невероятно устал в пути, поэтому попросил у Василевского разрешения полететь на наблюдательный пункт самолетом ПО-2. Он согласился. [224]
Вылетели мы рано утром и через 20–25 минут были уже на месте, где находились командующий фронтом генерал И. X. Баграмян и его начальник штаба генерал В. В. Курасов. Нельзя не сказать о том, что этот наблюдательный пункт был выдвинут далеко вперед к линии фронта и расположился в небольшом его выступе, на расстоянии не более пяти километров от переднего края наших войск. По этой причине Иван Христофорович, узнавший, что мы прибыли к нему на самолете, остался недоволен.
— Район расположения наблюдательного пункта находится под обстрелом артиллерии противника, — проговорил Баграмян, — а я за вас отвечаю.
Мне ничего не оставалось, как заявить, что вылет самолетом мне разрешен маршалом Василевским. После этого он как будто бы успокоился. Мы стали ждать Василевского. Чтобы не терять время, я начал знакомиться с состоянием связи, побывал вместе с генералом Бабкиным на узле связи.
Александр Михайлович приехал поздно вечером, измученный и усталый от тяжелой дороги. Он находился в пути около 14 часов. Конечно, он тоже мог бы прилететь туда самолетом, но ему это было категорически запрещено Верховным Главнокомандующим. Василевский бегло ознакомился с обстановкой, немного перекусил и, извинившись, ушел отдыхать.
Утром мы собрались у Баграмяна, он информировал нас, как штаб фронта предполагает провести предстоящую наступательную операцию, начало которой откладывалось со дня на день. В то время стояли густые туманы, поэтому об участии авиации не могло быть и речи. С этим командование фронта уже смирилось, решив начать наступление без авиации, но и артиллерия из-за отсутствия видимости не могла вести прицельный огонь. А без артиллерийской подготовки обойтись невозможно. Противник, окруженный нашими войсками и прижатый к Балтийскому морю, ожесточенно сопротивлялся, и ненастная погода помогала ему. [225]
Может быть, по этой причине, может быть, потому, что судьба курляндской группировки противника была уже предрешена и дело было только во времени, Василевский решил переехать на 3-й Белорусский фронт, которым командовал генерал И. Д. Черняховский. «Там готовится очень важная операция», — сказал Василевский. Какая, мне еще не было известно. Вместе с ним выехал на 3-й Белорусский и я, а за нами вслед отправился и наш дивизион связи.
Командный пункт 3-го Белорусского фронта находился в большом и густом лесу западнее Каунаса. Он был хорошо устроен и замаскирован. Трудно было представить, что в этом лесу живут и работают тысячи людей и находятся сотни машин. Все управления штаба располагались в хорошо построенных блиндажах. Даже баня была в районе расположения командного пункта, настоящая русская баня! Когда мы решили однажды воспользоваться этой баней, начальник связи генерал И. И. Буров рассказал мне:
— Теперь наши саперы на каждом месте расположения штаба фронта обязательно строят баню по проекту одного офицера из инженерных войск. Приезжаешь на новое место и кажется, что это та баня, которая была на старом месте, так они были похожи одна на другую.
Хорошо был оборудован на командном пункте и узел связи. Все аппаратные размещались в удобных блиндажах, соединительные линии были проложены в специально отрытых для этой цели ровиках, покрытых толстыми слоями дерна. Кабели, предназначенные для обеспечения внутренней телефонной связи, были закопаны в землю, подходившие к району командного пункта постоянные воздушные линии связи на далеких расстояниях от него были перехвачены кабелями. Это было сделано для того, чтобы не демаскировать командный пункт. Радиостанции были расположены далеко от штаба, чтобы противник не мог с помощью своей радиоразведки установить действительное место расположения [226] командного пункта фронта. Словом, все находилось в образцовом порядке. Во всем этом чувствовалась высокая культура, крепкая рука начальника штаба, большое внимание к вопросам связи со стороны командующего фронтом.
Устроившись на командном пункте фронта, где был развернут и узел связи представителя Ставки, мы стали ездить по армиям.
Во время наступательных действий наших войск в направлении Восточной Пруссии мне пришлось быть на командном пункте 11-й гвардейской армии, бывшей 16-й армии, которой под Москвой командовал генерал К. К. Рокоссовский. Это ее связисты усердно грудились в освобожденной Истре. За боевые заслуги перед Родиной и советским народом 16-я армия была преобразована в гвардейскую. Теперь ею командовал генерал К. Н. Галицкий. Начальником связи там работал бывалый связист, полковник Я. М. Давыденко.
Когда я вошел в квартиру командующего, то увидел к своему удовольствию на его рабочем столе радиостанцию РБ. Галицкий очень хорошо отозвался об этой радиостанции и сказал:
— Она позволяет мне иметь безотказную связь со всеми соединениями.
Надо сказать, что радиостанция РБ, разработанная советскими конструкторами еще в довоенные годы, пользовалась большой популярностью не только у радиоспециалистов, но и у общевойсковых начальников.
Мне было приятно наблюдать, как командарм, быстро перестроив радиостанцию на другую волну, стал вести переговоры с одним из командиров корпуса. Закончив разговор, он обратился ко мне:
— Она, моя хорошая, выручает меня в трудные минуты, когда мне надо переговорить не только с непосредственно подчиненными мне командирами корпусов, но и с командирами дивизий, через голову командиров корпусов или, как говорите вы — связисты, — через инстанцию. [227]
Связь через инстанцию возникла еще в самом начале войны, этого потребовала сама жизнь. В начале войны было немало случаев, когда командующие фронтами теряли связь с некоторыми подчиненными им армиями. Ставка Верховного Главнокомандования потребовала от Главного управления установить непосредственную связь Генерального штаба со всеми штабами армий. Позже это важное положение было распространено на все звенья управления вплоть до стрелковых полков включительно и являлось обязательным требованием. К тому времени, когда я был в 11-й гвардейской армии, то есть к концу войны, «связь через инстанцию» широко применялась и целиком себя оправдывала.
От генерала Галицкого я отправился к начальнику связи армии — Давыденко.
Там я обнаружил ряд серьезных недостатков. Узел связи на наблюдательном пункте командарма был оборудован небрежно, единственный во всей Красной Армии опытный образец специальной машины — кросс, которую мы для испытаний направили в эту армию, оказалась неукрытой, солдаты и офицеры узла связи выглядели неряшливо. Кроме того, на исходных позициях наших войск, откуда они перешли в наступление, валялось большое количество брошенного полевого кабеля. Начальник связи армии обязан был организовать сбор оставленного войсками кабеля своими силами, привести его в порядок и использовать для войск. Смягчало мое отношение к Давыденко лишь то, что штаб 11-й гвардейской армии все-таки имел хорошо организованную и четко работавшую связь. Кроме связи со всеми подчиненными соединениями, наблюдательный пункт командира имел прямую телеграфную связь по СТ-35 с штурмовой авиацией, взаимодействовавшей с армией, что встречалось редко, обычно она поддерживалась через штаб фронта или воздушной армии. Я обратил внимание на то, что кабельные линии, наведенные к наблюдательным пунктам командиров корпусов и к соседям, были [228] зарыты в землю, что в какой-то мере их защищало от огня противника.
Начальник связи стал оправдываться и просить помочь ему. Спокойно выслушав его, я приказал выслать специальными самолетами из Москвы переносные радиостанции, анодные батареи и радиолампы, в которых нуждалась армия. В кабеле отказал, сказав ему: соберите брошенный кабель, приведите его в порядок и снабжайте им подчиненные вам части связи.
В то время мы особенно тщательно проверяли организацию радиосвязи и в первую очередь в танковых и механизированных соединениях, которые больше других использовали ее для управления войсками. Выезжавшие в штабы представители Главного управления и управлений связи фронтов сличали на месте волны и позывные радиостанций, разосланные сверху. Это делалось потому, что было немало случаев, когда при размножении радиодокументов они искажались и радиосвязь по этой причине отказывала в самые ответственные моменты операции.
Накануне наступления командующий фронтом И. Д. Черняховский переехал в район Вилькавишкис. Вместе с ним отправились и мы. Наблюдательный пункт располагался так близко от переднего края, что дорога к нему обстреливалась пулеметным огнем противника, а сам НП подвергался огню из минометов даже небольшого калибра.
На наблюдательном пункте, так же как и на командном, был образцовый порядок. Весь его личный состав и узел связи располагался в блиндажах и был хорошо замаскирован не только от наземного, но и воздушного наблюдения. Связь по всем направлениям работала четко. В блиндажах командования были даже установлены телефонные аппараты «ВЧ», а на узле — аппараты Бодо для связи с Москвой, хотя передний край находился рядом.
Иван Данилович Черняховский осуществлял руководство подчиненными войсками с помощью [229] специальной сети проводной связи. Для этой цели в его блиндаже был установлен небольшой телефонный коммутатор, в который были включены телефонные провода, непосредственно связывавшие его с командующими армиями и некоторыми командирами соединений, действовавшими на направлении главного удара фронта. Кроме того, к тому же коммутатору были подключены прямые линии, соединяющие с членом Военного совета, начальником штаба, командующим воздушной армией и начальниками основных родов войск.
Все это позволяло командующему фронтом в любое время общаться с необходимыми ему абонентами независимо от работы всей остальной сети связи фронта.
Мне лично приходилось тогда неоднократно наблюдать, как легко и просто командующий фронтом говорил с интересующими его абонентами и руководил действиями подчиненных ему войск. Позднее такой способ организации связи нашел применение и на других фронтах.
Но мне припоминается совсем непохожий на это случай, произошедший в 1944 году на другом фронте, на территории Бессарабии. Там по долгу службы мне пришлось быть в одной из армий. Зайдя на квартиру командующего армией, я увидел у него 7 или 8 полевых телефонных аппаратов, микротелефонные, трубки которых были разбросаны по столу. Зазвонил один из аппаратов. Командующий схватил первую попавшуюся ему телефонную трубку и произнес обычное: «Алло». Однако эта трубка оказалась не от того аппарата, который звонил. Он взял вторую, затем третью, но никак не мог найти нужную. В этот момент зазвонил другой аппарат. Все повторилось снова. Вконец измучившись, он стал ругать связистов, обвиняя их в этой путанице.
Наблюдая такую картину, я ему по-дружески сказал:
— Не проще ли вам приказать перенести все телефонные аппараты, доставляющие столько хлопот, [230] в помещение, где находятся ваши адъютанты, а у себя оставить только один. Пусть подготовкой связи занимаются адъютанты, а вам докладывают, когда связь уже установлена.
Конечно, и у этого командарма, если бы он прислушался к нашему совету, связь могла быть организована так же, как и у генерала армии Черняховского, что сохранило бы ему много ценного времени и позволило бы спокойно работать.
Началось наступление наших войск. Черняховский, Василевский, несколько генералов и я поднялись на чердак окрашенного почему-то белой краской двухэтажного дома на западной окраине Вилкавишкис и стали наблюдать за действиями наступавших войск. В железной крыше этого здания были сделаны щели, позволявшие наблюдать за боем.
После артиллерийской подготовки пехота поднялась и пошла в атаку. Поле боя с высоты двухэтажного здания, находившегося на пригорке, просматривалось очень хорошо. Мы наблюдали, как стали отходить фашистские солдаты, как наши воины начали их преследовать. Всех нас поразило, когда вдруг мы увидели, как фронтовая легковая машина, на которой сидел какой-то смельчак, быстро промчалась вдоль линии фронта. По ее следу немцы вели огонь из своих шестиствольных минометов, но машина благополучно скрылась в складках местности. Как потом оказалось, это был офицер связи штаба фронта, выезжавший в войска.
Когда наши войска несколько оттеснили врага, я попросил у Василевского разрешения поехать в одну из армий. Он не возражал. Подъехав к оставленным противником траншеям, мы увидели отличную работу наших артиллеристов: разрушенные траншеи и блиндажи, разбитую боевую технику и много убитых гитлеровских солдат. Им не помогли ни укрепленные рубежи, которые немцы оборудовали в течение продолжительного времени, ни яростное сопротивление. Все было сметено, а оставшиеся в живых поспешно бежали. Наступление войск 3-го [231] Белорусского фронта успешно развивалось, и вскоре советские солдаты вступили на землю фашистской Германии.
Возвращаясь обратно, мы снова увидели белый дом, на чердаке которого находились во время артиллерийской подготовки. Среди всех остальных зданий этого маленького городка дом выделялся своей ослепительной белизной, был виден на большом расстоянии. И тогда я подумал, почему так неосмотрительно был использован этот дом в качестве наблюдательного пункта командующего фронтом. Хорошо, что все обошлось благополучно, а что стоило немцам направить два-три снаряда по этому так хорошо заметному ориентиру. Что было бы тогда?
Возвратившись из поездки, я поделился своими мыслями с Александром Михайловичем. Улыбнувшись, он сказал:
— Дорогой Иван Терентьевич, от судьбы никуда не уйдешь.
— Так-то это так, но раньше говорили, что «береженого бог бережет», это, по-моему, справедливо, хотя бог тут ни при чем.
Не желая развивать эту тему, я больше ничего не сказал.
Войска 3-го Белорусского фронта, действовавшие уже на территории Восточной Пруссии, добились большого успеха. Они заняли немецкие города Эйдкунен, Шталупенен, Гумбининен и стремительно рвались к Инстернбургу. В это время с группой офицеров мы поехали в войска, чтобы посмотреть, как работает связь в дивизиях, действующих на направлении главного удара, а заодно и увидеть захваченные нашими войсками первые населенные пункты Восточной Пруссии.
По пути туда мы остановились у маленькой речушки. Нас привлек небольшой плакат, прибитый к небольшому столбику. На нем было написано:
«Воин Красной Армии, перед тобой логово фашистского зверя». [232]
Ни один солдат, ни одна машина не проходили мимо, все останавливались. Сложные чувства овладели нами. Здесь было все: жгучая ненависть к гитлеровским захватчикам, принесшим советскому народу неисчислимые беды и страдания; гордость за то, что советские люди смогли вынести тяжелую войну и разгромить в ней вооруженную до зубов, сильную гитлеровскую армию; радость, что противник уже не топчет родную землю, а наши войска победоносно вступают в логово фашистского зверя.
Радостно было смотреть, как совершенно незнакомые солдаты и офицеры со слезами на глазах обнимали друг друга и целовались. Однако, подтянув имевшиеся резервы, ценой больших потерь, враг приостановил наступление наших войск, а кое-где и несколько потеснил их. Потом фронт стабилизировался, и мы вернулись на командный пункт, по-прежнему находившийся в районе Каунаса.
В то время, когда мы были на 3-м Белорусском фронте, погиб в авиационной катастрофе начальник Академии связи — генерал-майор Алексей Григорьевич Лапкин. Это произошло 18 октября 1944 года. Приближалась 25-я годовщина академии. Командование академии решило представить к награждению орденами и медалями наиболее отличившихся генералов и офицеров из числа профессорско-преподавательского и постоянного состава, а также служащих академии. С этими документами Алексей Григорьевич полетел на 3-й Белорусский фронт. Погода была отвратительная, но Лапкин спешил. Однако аэродром в Каунасе, куда он летел, закрыло туманом, и самолет не мог приземлиться. Тогда командир корабля решил вернуться в Полоцк, где они заправлялись, но и там сесть было нельзя, так как и этот аэродром был в тумане. Израсходовав все горючее, самолет упал и сгорел.
7 ноября 1944 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Военной электротехнической академии связи Красной Армии орденом Красного Знамени.
«В ознаменование 25-й годовщины Военной [233] электротехнической академии связи Красной Армии им. С. М. Буденного, за выдающиеся успехи в подготовке офицерских и инженерных кадров для войск Красной Армии и боевые заслуги перед Родиной наградить академию орденом Красного Знамени.Председатель Президиума Верховного Совета СССР — М. Калинин.
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР — А. Горкин.
Москва, Кремль, 7 ноября 1944 г.»
Другим Указом Президиума Верховного Совета СССР была награждена орденами и медалями большая группа генералов, офицеров и служащих академии.
Вручение орденов и медалей академии и награжденным ее работникам правительство поручило мне. Перед отъездом на аэродром я зашел попрощаться с Александром Михайловичем Василевским. Напутствуя меня, он сказал:
— Только на одни сутки. Как вручите ордена, прилетайте обратно.
В тот же день мы прибыли в Ленинград, который тогда уже жил полнокровно и постепенно начал залечивать тяжелые раны, нанесенные блокадой.
К моему приезду в академии была разработана обширная программа праздника, посвященного 27-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции и награждению академии орденом Красного Знамени. В ней предусматривались вручение орденов, парад академии, торжественное заседание, концерт и банкет. Все это было рассчитано на два дня. Вручение ордена академии и парад был проведен на площади перед зданием академии, торжественное заседание и концерт состоялись в Доме культуры Промкооперации.
После концерта в столовой академии состоялся банкет, затянувшийся допоздна. Там присутствовали многие товарищи по совместной учебе, профессора и преподаватели, руководящие работники [234] академии и факультетов. Жаль было, что из-за недостатка времени мне не удалось побеседовать с ними более подробно.
К тому времени в академии была проведена большая работа. В трудных условиях военного времени был перестроен учебный процесс, глубоко изучался опыт работы войск связи в боевой обстановке, в результате чего намного повысились теоретические и практические знания слушателей. Академия в го время неустанно помогала фронтам, многие преподаватели выезжали на фронт, непрерывно росли научные кадры, оживилась партийно-политическая работа.
— Для военного времени неплохо, — делясь своими впечатлениями, — сказал я начальнику академии генералу К. X. Муравьеву, назначенному на эту должность после гибели Лапкина. — Но успокаиваться на достигнутом нельзя. Равняйтесь на войска, которые на фронте одерживают одну победу за другой...
В 9 утра следующего дня мы приехали на аэродром, чтобы вылететь в Каунас. Поднялись в воздух, но едва отлетев от Ленинграда, попали в сплошную облачность. Спустя минут 30 после этого ко мне пришел командир корабля и доложил, что из Москвы по радио получено указание вернуться в Ленинград. Дальше погода еще хуже, все аэродромы за крыты.
— Может быть, дотянем? — спросил я командира корабля.
— Это приказ и я не могу его не выполнить, — доложил он.
Самолет повернул назад.
Из гостиницы я позвонил А. М. Василевскому и доложил, что из-за непогоды нас вернули с пути обратно в Ленинград.
— Ну и очень хорошо, что вернули. Я сегодня выезжаю в Москву. Приезжайте и вы туда. Предстоит что-то интересное.
Ночью «Красной стрелой» мы выехали из Ленинграда и утром были в Москве. [235]
Это было очень кстати, так как к этому времени возвратилась из эвакуации моя семья: мать, жена и маленькая дочурка. Если не считать, что жена приезжала ко мне на три дня в 1943 году, мы не встречались с ней с июля 1941 года. Неожиданная встреча с семьей, конечно, была и очень приятной и радостной. Они, как и многие другие советские люди, эвакуированные на восток, натерпелись немало. Сначала жили в Уфе, туда была эвакуирована основная часть Наркомата связи. Семьи наркома, всех его заместителей и некоторых начальников центральных управлений были поселены в средней школе. В школьных классах они жили, готовили себе еду и переживали за своих близких. Но все-таки их постигла не самая тяжелая участь, другим досталось значительно больше. Этим, собственно говоря, мы и пытались их успокаивать в тех редких письмах, которые удавалось писать. Потом моя семья переехала в Куйбышев. Там находилась небольшая оперативная группа Наркомата связи, возглавляемая заместителем народного комиссара связи Р. А. Поповым. В Куйбышеве они жили несколько лучше и оттуда теперь они возвратились в Москву...
С самого начала войны и до последних ее дней в правительственные органы нашей страны, в ЦК ВЛКСМ, в Наркомат обороны, в Главное управление связи Красной Армии, а также в штабы фронтов и армий поступало огромное количество заявлений от женщин и девушек, желавших добровольно поступить на службу в войска связи. Среди них были и подготовленные связистки и такие, которые, не имея никакой специальности, только по зову сердца хотели быть на фронте. Вполне естественно, что все эти заявления сосредоточивались в Главном управлении связи. Вначале мы принимали положительные решения только для женщин, имевших подготовку связиста, и направляли их преимущественно во фронтовые и армейские части связи подальше от переднего края.
Однако острая нужда в связистах, возникшая в [236] ходе войны, а главное, безупречная работа на фронте телефонисток, телеграфисток, радисток заставили нас пересмотреть этот вопрос. Мы стали смелее принимать женщин в войска связи.
К концу войны насчитывались многие тысячи девушек-комсомолок и женщин, прекрасно справлявшихся со своими обязанностями не только во фронтовых и армейских частях связи, но и в частях всех родов войск, действовавших у самого переднего края. Все они наравне со связистами-мужчинами, без какой-либо скидки, самоотверженно несли тяжелую солдатскую службу.
Незаменимыми были телефонистки, особенно в крупных штабах. Если надо было срочно вызвать к телефону кого-нибудь из генералов, они обязательно находили того, кто требовался, где бы он ни был. Мужчина-телефонист в подобных случаях поступал, как правило, иначе, я бы сказал, формально. Если офицер или генерал, которого разыскивают, не оказывался в своем служебном кабинете или на квартире, он говорил: «Ни на работе, ни на квартире абонент не отвечает». Вот и все. Что хочешь, то и делай. Отправляй посыльных, ищи абонента у друзей-товарищей.
Я всегда считал и сейчас считаю, что работа на телеграфных аппаратах, особенно в крупных штабах, совсем не мужское дело. Женщины-телеграфистки, как правило, работают и лучше, и аккуратнее, и быстрее телеграфистов-мужчин. Видимо, эта специфическая работа ближе и удобнее им, чем мужчинам. Ведь не случайно, что тогда в системе Наркомата связи, да и теперь в Министерстве связи, абсолютное большинство телеграфистов составляли и составляют женщины. Совершенно очевидно, что из этого следует сделать вывод.
Во время войны я много бывал на различных военно-телеграфных станциях, видел, как женщины-телеграфистки работают на аппаратах, как обеспечивают прямые переговоры по телеграфу высоким начальникам. И во всех случаях они никогда не волновались от того, что рядом с ними сидит [237] маршал или генерал и вели себя непринужденно. Другое дело, солдат-телеграфист. В этих условиях он непременно тушуется, побаиваясь сидящего рядом начальника, и, конечно, при переговорах нередко допускает ошибки.
Кроме того, сидя рядом с женщиной, которая добросовестно трудится, офицер или генерал, ведущий переговор, даже резкий или безмерно ретивый, а такие встречаются, ведет себя как-то повежливей и поскромней.
Немало женщин работало радистками в небольших подразделениях, которые поддерживали связь в тактических звеньях управления: дивизиях, полках и даже в батальонах. Там они также показали себя настоящими героями.
Многие из них получали подготовку на радиокурсах и в школах старшин-радиоспециалистов, созданных еще в июле 1941 года. Укомплектованию этих курсов и школ немало помог секретарь ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлов. Местные комсомольские организации специально отбирали и направляли туда комсомольцев и несоюзную молодежь, среди которой подавляющее большинство были девушки. Можно сказать, что все они, попадая в армию, с честью и достоинством справлялись с трудными задачами, которые ставились перед ними командованием.
Большую и полезную службу несли женщины в военно-полевой почте. Это их руки обрабатывали миллионы писем, которые позволяли советским людям во время войны получать желанные вести о том, что делается дома, что жив и здоров отец, сын, брат, любимый...
Приближался конец 1944 года — года решающих побед над врагом. В конце декабря Ставка Верховного Главнокомандования поставила передо мной новую важную задачу. Надо было в срочном порядке оборудовать узел связи в районе, куда предполагала переехать Ставка, хотя это ее намерение держалось в строжайшем секрете.
Именно по этой причине мне было категорически [238] запрещено кому-либо говорить об истинном предназначении создаваемого там узла связи.
Началась, как всегда, напряженная работа связистов: строились новые линии, приводились в порядок существующие, устанавливалась различная аппаратура, проводилась внутренняя телефонная связь. Ни днем, ни ночью не прекращалась напряженная работа связистов, но вот гора с плеч — линия построена, управление радиопередатчиками налажено, можно выходить в эфир. К тому времени была установлена проводная связь с Москвой и со штабами ближайших фронтов. Можно докладывать о том, что узел связи находится в действии, и переезжать. Это я сделал 3 января 1945 года.
5 января по прямому приказанию И. В. Сталина я улетел в Москву. Ставка так и не воспользовалась узлом связи, на оборудование которого было положено много сил, но мы не отказались от него окончательно. Немного позже он выполнял роль вспомогательного узла и занимал важное место в общей системе связи Красной Армии на завершающем этапе Великой Отечественной войны. [239]