Глава тринадцатая

В декабре сорок третьего года 1-я гвардейская армия сдала противнику город Радомышль. Это произошло несмотря на то, что сил для обороны было вполне достаточно.

В объяснительной записке, представленной в Ставку, было сказано, что одной из причин сдачи Радомышля является потеря связи и управления войсками.

Мне приказали немедленно выехать в этот район и наладить связь. В помощь себе я привлек генералов И. А. Найденова, Н. А. Борзова, Б. Ф. Дудакова и А. С. Яковлева. В результате тщательной проверки выяснилось, что дело обстояло далеко не так, как сообщалось в Ставку.

Однако, поскольку я уже оказался на 1-м Украинском фронте, да еще с такими солидными помощниками, я решил во всех деталях изучить работу связистов этого фронта.

Шла подготовка к Житомирско-Бердичевской операции. Я стал знакомиться с узлами [198] связи на основном командном пункте армии в Буче и на вспомогательном пункте управления в Наливайковке.

В результате оказалось, что фронту не хватает многих частей связи. Полк обслуживал в два раза больше телеграфных связей, чем ему положено по боевому расчету. Почти весь личный состав и работал и жил у аппаратов, так как отлучаться от них практически было невозможно. Телеграфисты в то время работали за аппаратами по 16–18 часов в сутки. Увидев это, я немедленно приказал выделить фронту дополнительно один фронтовой полк, отдельный батальон связи для обслуживания вспомогательного пункта управления и несколько линейных частей. Это, конечно, намного улучшило положение начальника связи фронта генерала A. Ф. Новиницкого, у него резко изменилось настроение, он стал заметно чаще смеяться и шутить.

Подготовка к предстоящим боям была в полном разгаре. Большую работу вели строительные части фронта, которыми умело руководил полковник B. В. Звенигородский — мой однокашник по академии. Широко применялись при этом шестовые линии связи. Однажды между Н. Ф. Ватутиным и В. В. Звенигородским произошел любопытный разговор:

— Скажите, пожалуйста, это правда, что шестовые линии применялись еще во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов? — спросил Ватутин.

— Да, это правда, — ответил Звенигородский, — но не совсем: впервые они были применены еще раньше — во время Крымской войны 1855–1856 годов.

Ватутин очень удивился и снова спросил:

— И с тех пор эти линии все живут и действуют, не претерпев изменений?

— Принципиальных изменений за эти многие годы не произошло. Проволока осталась того же сечения, шесты так же сохранили свой первоначальный [199] вид и размеры, только вот разве изоляторы изменились, но это было уже связано с появлением новых материалов. Ну, а раз уж вы так заинтересовались этим вопросом, — продолжал Звенигородский, — не могу не рассказать вам о том, что во время русско-японской войны 1904–1905 годов главнокомандующий русскими армиями в Маньчжурии, по нынешним понятиям командующий фронтом, генерал Куропаткин имел в своем личном подчинении три кабельно-шестовые роты, с помощью которых связывался с командующими армиями и разговаривал с ними по телеграфу так часто, что последние не знали, как им избавиться от этого бедствия.

Н. Ф. Ватутин долго смеялся и все повторял:

— Так Куропаткин донял их своими переговорами!

Справедливости ради надо сказать, что шестовые линии сыграли во время Великой Отечественной войны очень важную роль.

Во время подготовки к Житомирско-Бердичевскому наступлению при организации радиосвязи фронта стало применяться некое новшество. Были дополнительно созданы фронтовые радиогруппы с тремя или пятью радиостанциями. Задача этих групп заключалась в том, чтобы незамедлительно доносить в штаб фронта о самом главном, что происходит на передовой. Это был и контроль за донесениями, поступавшими из армий, и дублирование связи. Как показал опыт, такое мероприятие, проведенное на 1-м Украинском фронте, полностью себя оправдало и потом было распространено на всех остальных фронтах.

Наступление началось 24 декабря в 8.00 артиллерийской подготовкой, которая продолжалась 40 минут.

С самого утра шел проливной дождь. Кругом образовывались лужи, быстро таял снег. «Каково нашей пехоте, — подумал я, — идти в атаку в валенках». Но в первый же день наступления наши войска достигли больших успехов: на житомирском [200] направлении продвинулись на 20 километров, а на бердичевском — на 15. В этот день я был в армиях. Возвращаясь на вспомогательный пункт управления фронта в Наливайковку, мы не раз застревали в грязи. Планировали приехать в штаб вечером, но была уже глубокая ночь, а мы еще находились в пути. Как рассказал мне потом Звенигородский, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, он после часа ночи разослал по разным направлениям машины на поиски, но нас так и не нашли. Я приехал в Наливайковку только в 6 часов утра 25 декабря. Страшно уставший, я сразу же лег спать в отведенной мне хате.

Спать долго не пришлось. Проснувшись, я провел с приехавшими вместе со мной генералами совещание, обсудил с ними некоторые вопросы работы войск связи и предложил им вернуться в армии, к которым они были прикомандированы, и находиться там до конца операции. Затем я пошел к генералу Ватутину, с которым опять же говорили о делах. Настроение у меня было очень хорошее: радовал успех наших войск и то, что связисты не подводят.

Перед отъездом мы решили поужинать с полковником Звенигородским. Он все повторял, что чувствует себя за столом, как когда-то в хорошем ресторане в Риге, где жил до войны. За ужином мы говорили о первых неделях войны, о жизни страны, о наших семьях, все еще находившихся в эвакуации.

Я рассказал ему, как рассматриваются и решаются вопросы связи в правительстве, в Ставке и Генеральном штабе. Как внимательно следит Ставка за состоянием связи в Центре и на фронтах. Это подтверждает и моя командировка. В. В. Звенигородский говорил мне об условиях работы связистов на фронте, их нуждах и трудностях. С большой теплотой он отозвался о командующем фронтом, который интересуется не только работой связистов, но и вникает во все детали их жизни.

Вспомнили мы, конечно, нашу совместную учебу [201] на командном факультете академии, счастливые годы, жизнь в прекрасном городе Ленинграде, наших друзей. Невольно посмеялись, разговорившись об одном старом преподавателе, который во время войны попал на фронт и оказался, как говорят, не на высоте. На войне, кроме строгости, нужны были и знания и характер. Но ничего этого, как выяснилось, у него не было.

Многое другое всплыло тогда в нашей памяти, и мы все говорили и говорили. Задушевная и откровенная беседа продолжалась допоздна. Она была приятна и полезна и для меня и для Вадима Владимировича.

В тот запомнившийся мне вечер я узнал, что он ведет личный дневник. Это во время Великой Отечественной войны встречалось нечасто. Многие наши генералы и офицеры, объясняя тем, что они заняты работой, не вели записей. А напрасно. Сколько интересного можно было бы сейчас прочитать или услышать о героических годах Великой Отечественной войны. А Звенигородский находил время, чтобы записать в своем дневнике впечатления о происходящих тогда событиях, свои мысли, возникшие в связи с ними.

Спустя более двадцати лет он познакомил меня с некоторыми своими записями, в том числе и о моем пребывании на 1-м Украинском фронте в декабре 1943 года. Они воскресили в моей памяти некоторые детали жизни и работы, которые частично использованы в этой книге.

Ночью я уехал в штаб фронта. Один день провел в Киеве. Там встретился с К. Я. Сергейчуком, который руководил работой по восстановлению городского хозяйства связи, а также с руководителями местных предприятий связи. Разрушения, совершенные немецкими оккупантами, были огромны, но всюду кипела работа, во всех районах непрерывно увеличивалось количество действующих предприятий связи. Утром 27 декабря мы вылетели в Москву. Отсюда Звенигородскому, который проявлял большое беспокойство за нас, была послана [202] телеграмма: «Прибыли благополучно, все в порядке».

Конец 1943 года ознаменовался крупной победой нашей науки и техники. Связисты праздновали победу, и эта победа была запечатлена в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1943 года.

За успешное выполнение задания правительства по сооружению сверхмощной радиовещательной станции Наркомата связи этим Указом была награждена орденами и медалями СССР группа участников строительства. Среди них были инженеры и техники, прорабы, строители и монтажники...

Уникальная радиостанция, построенная в военное время, имела мощность, равной которой не было во всем мире, — 1200 киловатт.

Строительство и монтаж радиостанции осуществлялись в исключительно трудных и сложных условиях, в самый напряженный период Великой Отечественной войны. Основное оборудование радиостанции изготавливалось на одном из старейших радиозаводов нашей страны в осажденном Ленинграде. Оно доставлялось из города Ленина через Ладожское озеро на самолетах и пароходах, а зимой по «дороге жизни».

Станция была изготовлена, построена и введена в эксплуатацию за 15 месяцев. За это время из котлована были вынуты десятки тысяч кубометров земли, уложены тысячи кубометров бетона, изготовлены сотни тонн металлоконструкций, проложены десятки километров трубопровода, смонтированы тысячи киловатт мощностей силового оборудования. Во время изготовления оборудования, строительства и монтажа станции было успешно решено много таких сложных технических вопросов, какие до того в радиостроительстве не решались.

Чтобы сократить сроки ввода станции в эксплуатацию, ее проектирование шло параллельно со строительными и монтажными работами. Еще не [203] были готовы стены здания, а строители уже начали монтаж насосных, вентиляционных и силовых устройств.

Научным руководителем этого интересного во всех отношениях строительства был известный советский ученый, ныне академик А. Л. Минц.

В строительстве станции участвовал один из пионеров советского радиостроительства П. А. Остряков, который, несмотря на свой преклонный возраст и плохое здоровье, работал старшим прорабом участка.

Это тот самый Остряков, кому В. И. Ленин лично выдал мандат, в котором указывалось:

«Радиотелефонное строительство признано чрезвычайно важным и срочным, в силу чего:

1. Председателю Совета Нижегородской радиолаборатории тов. Острякову вменено в обязанность использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для скорейшего окончания работ по постройке радиотелефонных станций и всех относящихся к ним машин, аппаратов и сооружений, причем на т. Острякова возложена вся ответственность за ведение работ, как в отношении производства, так и оплаты их...»

Так, старейшему из наших радиостроителей во время Великой Отечественной войны удалось еще раз послужить своей Родине.

В середине января 1944 года началось мощное наступление под Ленинградом, в результате которого к концу месяца была окончательно снята блокада.

Долгие месяцы Ленинград был фронтовым городом. Каждый ленинградец и в том числе связисты городских предприятий были настоящими бойцами. Ни на одну минуту не прерывалась связь Ленинграда со всей страной. Радиостанции сообщали всему Советскому Союзу и всему миру о героической борьбе защитников Ленинграда. В городе регулярно работали телеграф, телефон, почта, узлы радиофикации. Гражданские связисты, [204] если можно в тех условиях называть их гражданскими, оказывали огромную помощь частям связи Ленинградского фронта.

Этому помогло одно интересное мероприятие, проведенное Наркоматом связи.

В 1942 году, впервые в практике нашей работы, был назначен уполномоченный Наркомата связи по Ленинграду. Необходимость иметь там такое ответственное лицо объяснялась тем, что крупные предприятия связи Ленинграда: телеграф, почтамт, междугородная телефонная станция, радиостанции, городская телефонная сеть и узлы радиофикации, каждое в отдельности, подчинялись соответствующим центральным управлениям наркомата. По этой причине начальнику связи Ленинградского фронта приходилось иметь дело с руководителями всех этих предприятий, что было крайне сложно, неудобно, замедляло решение срочных вопросов.

Однажды начальник связи Ленинградского фронта И. Н. Ковалев рассказал, как ему трудно работать. Чтобы решить какой-либо вопрос, он должен согласовывать его с пятью-шестью разными начальниками. Вот тогда-то и возникла мысль о назначении в Ленинград уполномоченного Наркомата связи с предоставлением ему прав распоряжаться и управлять единолично всеми средствами связи Ленинграда.

Государственный комитет обороны одобрил это предложение. Уполномоченным был назначен опытный связист и хороший организатор — начальник Центрального телефонного управления А. Г. Смирягин.

Это был первый опыт использования руководящих работников Наркомата связи в такой роли. Положение немедленно улучшилось. После этого начальник связи фронта при решении всех вопросов имел дело с одним человеком — Смирягиным.

В условиях осажденного города Смирягин на своем посту оказался очень подходящим. В течение 1942 и 1943 гг. он провел в блокированном Ленинграде [205] большую работу по бесперебойной связи штаба фронта с Москвой и соседним фронтами, по улучшению работы городских предприятий связи, а также по оказанию помощи войскам Ленинградского фронта.

А. Г. Смирягин не стеснялся, когда это было необходимо, обращаться в Военный совет Ленинградского фронта, в городской комитет партии, лично к А. А. Жданову. Он сумел установить правильные отношения с начальником связи фронта. Все это помогало ему в работе.

В двадцатых числах февраля 1944 года мне было приказано срочно вылететь в район Коростеня. Там создавался новый 2-й Белорусский фронт. Полевое управление фронта организовалось на базе штаба Северо-Западного фронта, который был переброшен на это направление. Командующим войсками фронта был назначен генерал-полковник П. А. Курочкин.

Из-за плохой погоды мне не удалось вылететь самолетом и, просидев почти целый день на Центральном аэродроме, я выехал на автомашине. Это была очень трудная поездка, однако тяжелый, почти восьмисоткилометровый путь мы преодолели менее чем за двое суток. На первый ночлег остановились в одном из сел, недалеко от города Нежина. На другой день, уже при подъезде к Киеву, меня встретил генерал Найденов. Он привез мне радостную весть: 21 февраля, когда мы находились в пути, Президиум Верховного Совета СССР присвоил мне звание Маршала войск связи.

В Коростень прибыли 23 февраля в день годовщины Красной Армии. Там уже был развернут и работал узел связи особого назначения, возглавляемый генералом Найденовым. Он был создан для оказания помощи вновь организованному штабу фронта в установлении связи с подчиненными ему армиями.

Штаб фронта, погруженный в специальный поезд, стоял на станции Коростень. Я отправился туда, чтобы узнать планы и намерения командования. [206] Поздравивший меня с новым званием Павел Алексеевич рассказал, что они собираются ночью передвинуться в Сарны, а затем пригласил меня приехать к нему в 18.00 на праздничный обед, устраиваемый Военным советом фронта. Я пообещал быть и уехал, чтобы заняться своими делами.

Работа на узле связи не позволила мне вырваться, чтобы присутствовать на обеде. Может быть, это было и к лучшему. Когда я проводил совещание на узле, на станции Коростень, от которой мы находились километрах в двух, не более, послышались сильные взрывы. Авиация противника бомбила железнодорожные пути. Обед был испорчен. Все окна салон-вагона командующего вылетели от взрывной волны разорвавшихся рядом с поездом бомб, но это была не главная беда. Сильно пострадали автомашины командования, погруженные на открытые платформы поезда, были и человеческие жертвы. Так неприятно завершился день 26-й годовщины Красной Армии в Коростене. Когда кончился налет, в штабе фронта спохватились, а где же Пересыпкин? Ведь он должен был приехать к обеду? Начались поиски, в конце концов позвонили на узел связи, нашли меня, и Курочкин рассказал, что произошло.

— Хорошо, что ты не поехал к нам, а то мог нарваться на неприятную историю, — проговорил он и добавил: — Сегодня выезжаем в Сарны.

Поздно ночью мы отправились в Сарны вместе с Курочкиным. Поехали мы в небольшом вагоне начальника штаба фронта генерала В. Я. Колпакчи. Вагон командующего для этой цели был непригоден.

Надо сказать, что в этих районах в то время бродило немало бандеровцев, которые довольно часто нарушали проводную связь. Появлялись они и в районе города Сарны, куда прибыл штаб фронта. Показываться в городе они не решались, но недалеко от него безобразничали: на узкоколейной железной дороге нападали на советских активистов, мешали им восстанавливать нормальную жизнь советских [207] людей в недавно освобожденных от противника селах.

К тому времени в Наркомате связи возникло много новых, серьезных задач. Большинство из них было связано с восстановлением связи в освобожденных районах. Одно за другим выносились постановления Совнаркома. Партийные и советские организации Белоруссии и Украины, западных областей Российской Федерации настойчивее и настойчивее просили правительство ускорить восстановление связи. Но везде не хватало ни сил, ни средств связи. Чтобы решать все эти важные задачи, надо было успевать везде, надо было мобилизовать все внутренние ресурсы и быстро послать туда все, что возможно.

И вот в это трудное для связистов время поступило тревожное сообщение из штаба 2-го Украинского фронта. Это было в марте месяце 1944 года. Там, после ожесточенных боев, во время Корсунь-Шевченковской операции, ощущалась острая нехватка аппаратуры связи и полевого кабеля. Мне было приказано изыскать возможности и быстро послать туда все, что было возможно. Я имел в своем распоряжении некоторый резерв средств связи, мог кое-что выделить для этого фронта, но меня беспокоило, что доставка имущества связи потребует много времени, а надо было, чтобы он получил его в кратчайший срок. Таково было требование Ставки. Тогда я решился на несколько необычный шаг.

На складе в Москве было погружено 35 вагонов различного имущества связи. Мой салон-вагон прицепили к этому транспорту, и так как мы поехали под флагом замнаркома обороны, нам дали «зеленую улицу». Мы быстро прибыли в Умань, где находился 2-й эшелон штаба фронта и фронтовой склад связи. Разгрузили имущество, но доставить его в войска было невозможно из-за полного бездорожья.

Надо сказать, такой распутицы я никогда в жизни не видел. Кроме лошадей и самолетов ПО-2 никакой [208] другой транспорт не действовал. Отступавшие немецко-фашистские войска оставили в непролазной грязи всю свою боевую технику.

Командный пункт фронта находился впереди, туда я добрался на самолете ПО-2. На полевом аэродроме, лучше сказать, на небольшой площадке, приспособленной для посадки и взлета неприхотливых самолетов ПО-2, меня встретил все тот же генерал Найденов... с палочкой в руках. Вместе с ним, пешком, мы и добрались до командующего. Но он сидел на своей квартире и не мог связаться с Москвой. Оказалось, что накануне ночью ударил невиданный гололед, он полностью разрушил постоянную линию связи от командного пункта фронта до Умани протяженностью 80 километров, и это послужило причиной прекращения связи с Генеральным штабом.

Если бы я своими глазами не увидел этого страшного стихийного бедствия, я никогда бы не поверил, что такое может произойти. На всем протяжении столбы были сломаны. У тех столбов, которые стояли на рельсовых основаниях, тяжелые железнодорожные рельсы были согнуты до земли, провода почти на всех пролетах в результате обледенения были порваны. Откровенно говоря, я растерялся. Что делать? А из Ставки по радио поступило приказание — немедленно восстановить проводную связь по телеграфу и «ВЧ».

Линия строилась на безлесной местности, заготовить телеграфные столбы было негде. В нашем распоряжении был только один не имевший задания линейный батальон связи. Мы собрались у командующего фронтом обсудить, как выйти из создавшегося положения.

Было решено в помощь батальону, направленному на линию, мобилизовать для восстановительных работ все взрослое население близлежащих сел; в качестве телеграфных столбов использовать бревна от разбираемых сараев, домов и других построек. Полученные таким образом столбы, конечно, не соответствовали установленным стандартам и [209] имели разную длину и диаметр. Но тогда было не до стандартов: таких-то столбов не хватало. Пришлось связывать поломанные на линии столбы. Однако сложность заключалась не только в этом. Импровизированные телеграфные столбы в селах приходилось доставлять к линии на руках. Сколько труда надо было вложить, чтобы восстановить эту линию и снова иметь связь с Москвой. И это было сделано: связь начала действовать через двое суток.

Огромные трудности возникали тогда при перемещении пунктов управления. Из-за бездорожья станционную аппаратуру перевозили на тягачах, тракторах и самолетах, а иногда и просто переносили на далекие расстояния на руках.

Капризы распутицы мне пришлось испытать на собственном опыте. Отправившись из штаба фронта в 5-ю гвардейскую танковую армию, я потратил много часов на преодоление сравнительно небольшого расстояния. Причем добирался туда на танке Т-34, за которым на буксире двигалась моя автомашина.

Из штаба 2-го Украинского фронта мы перелетели на 3-й Украинский. Сели прямо посередине широкой улицы населенного пункта, носившего название Новая Одесса. Из самолета мы направились прямо на узел связи штаба фронта, где нас встретил генерал Леонов. Закончив свои дела, мы собрались направиться на его квартиру, но в этот момент позвонили от командующего фронтом и просили зайти к нему.

Когда я вошел в квартиру генерала Р. Я. Малиновского, там находился А. М. Василевский. Они в это время обедали. Родион Яковлевич пригласил за стол и меня. За обедом Малиновский спросил:

— Вы служили в старой русской армии?

— Нет, — ответил я.

— А знаете, что в русской армии была солдатская песня, в которой давалась оценка связи?

— Нет. [210]

— В ней пелось: «Связь всегда святое дело, а в бою еще важней...» Не хорошо, что даже начальник связи Красной Армии не знает этой песни, да и другим начальникам не вредно было бы почаще напоминать об этих справедливых словах, — сказал Родион Яковлевич в заключение.

Как оказалось, остальных слов песни он не помнил, но знал точно, что песня эта в свое время пользовалась большой популярностью. [211]