Глава девятая

Штаб Воронежского фронта располагался в городе Боброве. Мы очень удобно разместились в небольшом доме, где было все, что необходимо для работы и отдыха. Этот дом мне запомнился еще и потому, что он был очень продуманно построен. Несмотря на сильный мороз, в нем всегда было тепло. Он отапливался всего лишь одной, правда, большой голландской печью, стены которой выходили во все четыре комнаты. Это было особенно приятно после продолжительной поездки по трудным зимним дорогам. Дом находился недалеко от штаба фронта и квартиры генерала Василевского, что также было удобно.

Мы прибыли в Бобров как раз к началу Острогожско-Россошанской наступательной операции, которая началась 13 января 1943 года и успешно закончилась к концу месяца. Эта операция развивалась в стремительных темпах, несмотря на сильные морозы и большие снежные заносы.

К моменту нашего приезда в Боброве был [141] уже развернут узел связи представителя Ставки Верховного Главнокомандования и установлена проводная и радиосвязь с соседними фронтами и Москвой. Там же был оборудован и узел связи штаба фронта.

Начальником связи Воронежского фронта в то время работал генерал-майор Б. Ф. Дудаков. Это был очень интересный человек. В 1937 году он добровольцем поехал в Испанию, отличился там, за что был награжден орденом Красного Знамени. Затем он работал начальником связи Закавказского военного округа, а во время войны был на Кавказском и Крымском фронтах.

Б. Ф. Дудаков многое пережил в мае 1942 года, когда советским войскам пришлось в очень трудных условиях отходить из Крыма на Таманский полуостров. Но и в тех условиях он показал себя умелым руководителем и мужественным человеком. Теперь он возглавлял войска связи Воронежского фронта, и мне было приятно с ним встретиться.

Генерал Дудаков был опытным связистом и требовательным начальником, но вместе с тем общительным и легко доступным для всех человеком. Видимо, поэтому Дудакова очень любили в штабе фронта, а также его подчиненные.

Была у него одна слабость, о которой нельзя не сказать. Когда его спрашивали, как работает связь, он всегда говорил, что все в порядке. А на деле так было не всегда. Это даже нельзя было назвать какой-то боязнью. Нет, вернее всего это была годами укоренившаяся не совсем приличная привычка. А приводила она иногда к тому, что Дудаков подводил других людей. Два-три раза подвел он и меня. Однако это не мешало работе, да и были такие случаи не так уж часто. Во всех других отношениях он был хорошим работником и добрым товарищем.

Не могу не сказать о том, что генерал Дудаков «после работы на Воронежском фронте был направлен нашим правительством в Югославию, где успешно исполнял обязанности советника при начальнике [142] связи Югославской армии и многое сделал там в самое трудное время, которое переживала тогда эта республика.

После окончания Великой Отечественной войны Б. Ф. Дудаков долгое время возглавлял войска связи Группы советских войск в Германии. Это в его бытность и с его участием была раскрыта попытка западногерманских шпионов проложить кабель в восточную часть Берлина.

Последние годы своей службы в Советской Армии генерал Дудаков работал инспектором войск связи в главной инспекции Министерства обороны СССР.

Но вернемся на Воронежский фронт.

Квалифицированное руководство частями связи, хорошее знание обстановки и напряженный труд всех работников управления позволяли иметь на Воронежском фронте хорошо налаженную и четко работающую связь.

Острогожско-Россошанская операция наших войск закончилась полным разгромом венгерских и итальянских войск, действовавших в этом районе. Не ушли от поражения в этой операции и немецко-фашистские части. Но особенно досталось здесь альпийскому корпусу итальянцев.

В этой операции штаб Воронежского фронта имел устойчивую связь с Москвой, штабами соседних фронтов, а также с подчиненными армиями. Это было достигнуто в результате использования одновременно: проводной связи, радио, подвижных средств и самолетов.

Опыт организации связи в предшествовавших операциях Красной Армии подтвердил, что бесперебойность работы в любой обстановке достигается при условии одновременного применения всех имеющихся средств или, как говорят связисты, при комплексном применении всех средств связи. Состояние связи на Воронежском фронте во время Острогожско-Россошанской операции убедительно подтвердили это важное положение.

Выезжая в войска, мы почти каждый раз встречали [143] большие колонны пленных итальянцев, понуро двигавшихся в тыл под охраной наших солдат. Интересно отметить, что вначале эти колонны сопровождали довольно сильные команды во главе с офицерами. Затем пленных итальянцев вели уже один-два солдата впереди колонны и два-три — в хвосте ее. А потом нередко встречались колонны численностью 500–600 человек, сопровождаемые двумя-тремя колхозниками, вооруженными автоматами.

Движение по зимним дорогам многочисленных колонн пленных и большое количество боевой техники противника, оставленной на поле боя, являлось яркой иллюстрацией большого успеха наших войск.

Кроме большого количества солдат и офицеров, во время Острогожско-Россошанской операции были взяты в плен и итальянские генералы. Перед отправкой в тыл страны их привели в штаб фронта.

В кабинет командующего фронтом генерала Ф. И. Голикова пришли А. М. Василевский, член Военного совета фронта генерал Ф. Ф. Кузнецов и я. Затем ввели итальянских генералов, им предложили сесть.

Перед пленными генералами лежало несколько коробок папирос «Герцеговина флор». Они стали жадно курить одну папиросу за другой.

Среди них был подтянутый и опрятно одетый генерал, хорошо владевший русским языком.

В тот момент мне показалось знаменательным, что так полюбившийся мне командир 4-го механизированного корпуса генерал Вольский был нашим военным атташе в Италии. Как жаль, что его не было с нами.

На мундирах пленных генералов было довольно много разноцветных ленточек, свидетельствовавших о большом количестве полученных наград. Показав на ленточки, Александр Михайлович Василевский спросил, за что получили они награды. Оказалось, что все генералы принимали участие в захватнической [144] войне фашистской Италии в Абиссинии, были в составе итальянских войск, действовавших против республиканской Испании. Среди других наград были медали за французский поход и ордена, полученные от Гитлера.

Мы поинтересовались, являются ли они членами фашистской партии. Все генералы в один голос стыдливо ответили, что в этом деле вроде бы инициативы с их стороны не было. Но их высокие должности предполагали обязательное членство в партии Муссолини. Они вроде бы к этому и не стремились и в политике разбирались слабо, но, дескать, так уж получилось...

Генералы оживились, когда им была зачитана и переведена телеграмма, полученная из штаба Донского фронта. В ней сообщалось о продолжающемся разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом и перечислялись взятые там в плен гитлеровские генералы.

Итальянских генералов, очевидно, очень тревожила их дальнейшая судьба. Но как только им сказали, что они будут отправлены в Москву, генералы явно успокоились.

В конце беседы Василевский спросил: может быть, у генералов есть какие-либо просьбы? Однако просьб не последовало. Только один генерал, уже уходя из кабинета, с виноватым видом попросил для себя русские солдатские валенки.

После их ухода мы долго разговаривали между собой. Мы говорили о том, к какой беде привел Муссолини итальянский народ, втянувший Италию в войну и связавший ее судьбу с авантюристическими планами Гитлера. О бесславном конце 8-й итальянской армии, воевавшей против Советского Союза в интересах фашистской Германии, о гибели на Восточном фронте многих ни в чем не повинных итальянцев в снегах, в степи, далеко от своей родины, где синее море и яркое солнце. Мы говорили также о трагической судьбе только что ушедших генералов, бесславно закончивших свои походы в плену. [145]

Постоянные разъезды по штабам армий и соединений в стужу и метели, вынужденные остановки в пути из-за сплошных снежных заносов не прошли даром. На Воронежском фронте в эту зиму я заболел какой-то непонятной для врачей болезнью. Началась она при следующих обстоятельствах.

Однажды мы возвращались в штаб фронта из очередной поездки. Дорога была сплошь занесена снегом, мы с большим трудом двигались, преодолевая сугробы. Когда до Боброва оставалось около 40 километров, мы застряли в снегу и долго вытаскивали нашу машину. Потом немного продвинулись вперед, но снова застряли. Я уже потерял надежду, что до наступления темноты сможем доехать до места. Мы находились в поле, поблизости не было населенных пунктов, где, в случае необходимости, можно было устроиться на ночлег, а мороз к вечеру крепчал.

Осматривая окружающую нас местность, я заметил недалеко от дороги что-то вроде аэродрома. Вместе с адъютантом по глубокому снегу мы пошли туда. Когда еле-еле добрались до этого места, увидели там действительно полевой аэродром, на котором стояло несколько самолетов ПО-2, выкрашенных белой краской.

Недолго думая, я решил лететь в Бобров самолетом. Приказав встретившемуся мне офицеру помочь моей машине добраться до аэродрома и приютить на ночлег шофера, мы с адъютантом на двух самолетах ПО-2 полетели в Бобров. Полет длился не более 20 минут. Забравшись, насколько это было возможно, внутрь открытой кабины, я с нетерпением ждал, когда мы долетим до места. Было страшно холодно. Я был в обычной шинели, холодный ветер продувал меня насквозь.

Наконец мы сели на окраине Боброва, а к себе добрались на попавшемся нам бензовозе. Через час у меня была температура 40°. Благодаря усилиям врачей к вечеру следующего дня она снизилась до нормальной, но потом такие резкие скачки температуры повторялись часто более 3 лет. Стоило [146] мне немного охладиться, даже летом, сразу же подскакивала температура. Это действовало на меня изнуряюще. Предполагали, что это малярия, потом думали, туляремия, которая была распространена под Сталинградом, но так окончательно и не смогли установить, что это такое.

В то время, когда я заболел, на Воронежском фронте было много работы, которая не позволила мне поехать в Москву для лечения.

Мы часто говорим: случай, судьба, счастье... А как назвать то, чему я не один раз был свидетелем?

Как-то на Воронежском фронте мы вместе с А. М. Василевским поехали в танковую армию, которой командовал генерал, впоследствии маршал бронетанковых войск П. П. Рыбалко. Его штаб находился тогда в городе Валуйки Воронежской области.

Зима стояла в полном разгаре. На полях и дорогах лежало много снега. С большим трудом добрались до города.

У П. П. Рыбалко я пробыл недолго, а затем отправился в отдел связи армии, где работал начальником мой старый знакомый полковник Н. П. Захаров. Следует заметить, что в то время, когда мы находились у командующего, над городом летал самолет противника. Мы слышали разрыв одиночной бомбы, которая, очевидно, упала неподалеку от нас. Никто не обратил на это внимания: на фронте бывало и не такое, поэтому мы продолжали работать.

Когда я вошел в квартиру начальника связи, он бросился ко мне, обнял и воскликнул:

— Вы спасли мне жизнь!

Не понимая, что произошло, я спросил:

— В чем дело?

Мы сели, и он рассказал мне, что перед моим приездом он собрался вместе с офицерами шифровального отдела штаба идти в баню. Они уже шли туда, но в это время ему сообщили, что приехал я. Он решил вернуться к себе, так как был уверен, что я приду в отдел связи. [147]

Ожидая меня, он узнал, что бомба, разрыв которой мы слышали на квартире Рыбалко, попала в здание бани. Все находившиеся там люди погибли, в том числе и офицеры-шифровальщики. Нет сомнений в том, что такая же трагическая участь ожидала Захарова. Надо сказать, ему вообще «везло» на такие случайности.

Когда Захарова решили перевести в другую армию, его вызвали в Москву. Накануне я позвонил к нему и спросил: как он будет добираться. Он сказал, что завтра утром в Москву выезжает на автомашине заместитель начальника связи фронта, с ним поедет и он. Так как дело было срочное, я ему сказал: «В районе штаба фронта находится наш самолет, он вылетает в Москву рано утром. Садитесь на него. Указания командиру самолета даны».

Наутро Захаров был у меня. А с заместителем начальника связи фронта, фамилию которого теперь уже не помню, случилось несчастье. По пути в Москву он погиб. На их автомашину наехал танк.

Спрашивается, что это — случай или судьба?

Продолжая успешное наступление, войска Воронежского фронта освободили от немецко-фашистских захватчиков Воронеж, Касторную, Курск, Белгород, Харьков и многие другие города и села советской земли. За это время штаб фронта перемещался четыре раза. Сначала он переехал из Боброва в район Острогожска, затем в Новый Оскол и в Белгород, а потом вынужден был вернуться снова в Новый Оскол.

Не могу не рассказать о случае, никогда еще не встречавшемся в практике моей работы.

Однажды Василевский спросил меня, что делается в отношении связи на новом месте расположения штаба фронта. К своему стыду, я ничего не знал о намечающемся перемещении штаба, о чем откровенно и доложил ему. «Как же так, — сказал он недовольным тоном, — ведь уже принято решение о переезде штаба фронта в район Острогожска?» [148]

Вернувшись от Василевского, я немедленно вызвал к себе генерала Дудакова и спросил его с упреком, почему он ничего не доложил мне о предполагающемся перемещении штаба? Дудаков ответил, что он ни от кого не получал указаний о переходе штаба и необходимости подготовки связи на новом месте. Я очень удивился этому ответу и в его присутствии позвонил начальнику штаба фронта. Последний сказал, что все необходимые указания по организации связи на новом месте штаба даны. Содержание его ответа я сообщил Дудакову. Но и на этот раз он подтвердил, что никаких указаний не получал. Не понимая, что происходит, я вынужден был доложить обо всем этом Василевскому.

Тогда он предложил собраться у командующего фронтом и вызвать начальника штаба и начальника связи.

Начальник штаба уверенно доложил, что отдал все указания по организации перехода штаба, в том числе и начальнику связи. Не менее твердо заявил и начальник связи, что он никаких указаний не получал.

Создалось крайне неприятное положение. Мы не могли понять, кто из них говорит правду. И так как обстановка на фронте не допускала промедления перехода штаба, генерал Голиков приказал им вместе вылететь в район города Острогожска, выбрать место для нового расположения штаба и организовать там связь. В тот же день они улетели, правда, на разных самолетах.

Этот необыкновенный случай я привожу для того, чтобы показать, какие сложные ситуации могут возникнуть, когда начальник штаба и начальник связи работают несогласованно.

После этого мне пришлось сменить руководство войсками связи Воронежского фронта. Вместо генерала Дудакова начальником связи фронта был назначен генерал А. Ф. Новиницкий, а вместо заместителя начальника связи фронта полковника Макарова — полковник В. В. Звенигородский. В то же [149] время был переведен на другую работу и начальник штаба фронта.

Однажды Василевский, Кузнецов и я рано утром выехали из Боброва в 38-ю армию. Из-за больших снежных заносов мы с трудом добрались до штаба армии. Приехав туда, мы зашли на квартиру начальника штаба, который сообщил нам, что командующий находится на наблюдательном пункте.

В квартире начальника штаба генерала З. З. Рогозного стоял большой стол, покрытый белоснежной скатертью, все было готово к завтраку.

Начальник штаба любезно пригласил нас позавтракать. Однако Василевский отказался и, уточнив, где находится наблюдательный пункт командующего, предложил ехать к нему. Преодолев не менее трудную дорогу, мы прибыли на наблюдательный пункт командующего армией. Это был генерал К. С. Москаленко, ныне Маршал Советского Союза.

В крестьянской хате, где был его «рабочий кабинет» и жилье, мы увидели большую плиту без заслонки и знамя какой-то немецко-фашистской части, использовавшееся взамен половика. Все стены этого помещения были черны от копоти. Сам генерал Москаленко казался намного чернее, чем обычно.

Поздоровавшись с нами и узнав, откуда мы приехали и какой проделали путь, он предложил нам позавтракать. Однако и на этот раз Василевский отказался и попросил Москаленко ознакомить его с обстановкой на фронте армии.

Ознакомившись с обстановкой и задав несколько вопросов, Василевский проговорил: «А теперь неплохо было бы и чайку попить».

Генерал Москаленко позвал адъютанта и приказал приготовить завтрак. Но произошла заминка. Оказалось, что у командующего армией ничего не было. Сконфуженный Москаленко вынужден был признаться в этом Василевскому. За работой ему, очевидно, некогда было подумать о еде, а его адъютанты [150] и начальник штаба армии, так хорошо устроившиеся, не позаботились о нем. В этот момент мы, конечно, сразу вспомнили стол, накрытый белоснежной скатертью на квартире начальника штаба армии.

Александр Михайлович был возмущен до крайности. Он сказал нам, что начальник штаба имел все возможности обеспечить питанием командующего армией, находившегося на наблюдательном пункте. Из деревни, где находился Москаленко, мы отправились в 340-ю дивизию генерал-майора С. С. Мартиросяна.

Приехав в небольшую деревню, мы не без труда разыскали квартиру командира дивизии. Нас встретил усатый, в белом маскхалате, с пистолетом на боку, весьма представительный человек, которого все мы посчитали офицером штаба. Усатый доложил, что командир дивизии находится на своем наблюдательном пункте, который был недалеко.

Василевский приказал найти Мартиросяна и попросить его, если позволяет обстановка, приехать на свою квартиру.

Пока разыскивали командира дивизии, встретивший нас бравый военный как мог развлекал разными рассказами из жизни дивизии, а потом доверительно рассказал, что в этой деревне дивизия захватила большой продовольственный склад итальянцев. По-видимому, он предназначался для генералитета и верхушки офицерского состава итальянцев, так как был похож на очень хороший винно-гастрономический магазин. Склад размещался в церкви... Приехал Мартиросян, и разговор прервался.

Он подробно доложил обстановку. В комнате, в которой мы находились, почему-то не было стола. Мартиросян развернул свою карту в углу, на столике, стоявшем под иконами. К нему подошел Василевский, а мы с Кузнецовым стояли позади. Командир дивизии докладывал, что его части ведут успешные бои с противником, что противник, оказывая [151] упорное сопротивление, не выдерживает ударов наших войск и медленно отходит в западном направлении. Во время его доклада усатый командир предложил адъютанту Мартиросяна переобуть командира дивизии, надеть на него сапоги. Мы с удивлением наблюдали, как они ловко, не мешая докладу, справились с этим делом — сняли с Мартиросяна мокрые валенки и одели на него сапоги.

Вполне удовлетворенный докладом командира дивизии и положением на этом участке фронта, Василевский предложил нам возвратиться в штаб фронта, Перед отъездом он уточнил у Мартиросяна, действительно ли его дивизия захватила большой итальянский склад. Получив утвердительный ответ, он удивился, что и в тылу и на переднем крае войск генерала Москаленко имеются такие богатые возможности, а бедный Москаленко не обеспечен даже минимально необходимым. Василевский снова пообещал на обратном пути заехать к начальнику штаба 38-й армии.

Прощаясь с командиром дивизии, он спросил офицера, который первым встретил нас на квартире Мартиросяна, кто он такой и какую должность исполняет. И последовало:

— Я личный повар командира дивизии!

Такого ответа никто не ожидал, и поэтому все мы непроизвольно рассмеялись.

Возвращаясь в штаб фронта, Василевский, как и обещал, заехал к начальнику штаба армии и сделал ему соответствующее внушение.

Во время пребывания на Воронежском фронте мне потребовалось быть по делам службы в штабе 38-й армии еще раз. Его штаб находился тогда в городе Белгороде. Прибыв туда 6 февраля, я встретил члена Военного совета армии генерала К. В. Крайнюкова. Он только что возвратился из освобожденного Харькова и красочно рассказывал о том, как радостно встречали харьковчане советские войска. Мне очень захотелось побывать в Харькове.

Этот город я хорошо знал, часто бывал в нем. [152]

Здесь в 1919 году началась моя служба в Красной Армии. На Старо-Московской улице, как она называлась в то время, находились казармы Первого особого полка, в котором я служил рядовым бойцом пулеметной команды.

Посоветовавшись с генералом Москаленко, мы решили вместе с ним поехать в Харьков на автомашинах. К нам присоединились и члены Военного совета армий генералы Крайнюков и Грушецкий. Это было в первый день первого освобождения Харькова от немецко-фашистских оккупантов.

Приехав в Харьков, мы увидели на его улицах многие тысячи людей. Везде радостные лица, оживленные разговоры с воинами-освободителями, горячие приветствия. И все это происходило несмотря на то. что над городом буквально висели самолеты противника и бомбили разные районы города. Воодушевление и радость освобожденного населения были настолько велики, что люди пренебрегали опасностью.

Надо сказать, что в то время в Красной Армии уже были введены погоны, но ни у Москаленко, ни у Крайнюкова и Грушецкого погонов еще не было. На них были еще старые знаки различия. А мне только накануне прислали из Москвы новенькие золотые погоны. Люди на улицах принимали меня почему-то за англичанина, и мои спутники шутя называли меня «британским союзником».

Посетив одну из дивизий 38-й армии и бегло осмотрев город, мы направились в обратный путь. Нельзя сказать, что наша поездка в Харьков протекала в спокойной обстановке. Одиночные самолеты бомбили и обстреливали из пулеметов дорогу, по которой мы ехали. На обратном же пути нам досталось так, что больше некуда.

Весь 75-километровый путь от Харькова, почти до границы Курской области, мы подвергались непрерывным налетам гитлеровских стервятников. Можно было двигаться только в то время, когда «мессершмитты» уходили от дороги на разворот, а при подходе к ней приходилось выскакивать из [153] машин и прятаться в траншеях, вырытых в снегу на обочине дороги. Повышенная активность авиации противника свидетельствовала, что он уже тогда начал готовиться к наступательным действиям на этом направлении.

В штабе армии мне доложили, что из штаба фронта мне звонил генерал-лейтенант Ф. Ф. Кузнецов. Я немедленно связался с ним и от него узнал, что Василевского вызывают в Москву и Александр Михайлович спрашивает, не хочу ли я поехать вместе с ним. Отъезд назначен на 2 часа ночи. Если у меня есть желание поехать, мне надо быть в Острогожске к этому времени.

Для меня это был приятный сюрприз. Я уже давно не был в Москве, там накопилось много дел, особенно по Наркомагу связи. В то время перед всеми местными органами связи встало много новых и важных задач по восстановлению общегосударственной связи в освобожденных от захватчиков районах. Поэтому я быстро согласился поехать в Москву и стал собираться к отъезду.

Но дело неожиданно осложнилось. Мой самолет, на котором я прилетел в штаб 38-й армии, не был оборудован для полетов в ночных условиях.

Как ни хотелось летчику Борису Анопову доставить меня в Острогожск, а может быть, вместе со мной и слетать в Москву, из этого ничего не получилось. На не оборудованном для ночных полетов самолете летать было нельзя. Борис остался в Белгороде, чтобы возвратиться в Острогожск только утром, когда я уже буду далеко от него.

Пришлось обратиться к генералу Москаленко и просить его выделить для полета в Острогожск два самолета из полка ночных бомбардировщиков ПО-2, располагавшегося в районе его штаба. После небольших приключений при взлете, во время полета и посадки мы сели на освещенном ракетами полевом аэродроме в окрестностях Острогожска.

С аэродрома я отправился к А. М. Василевскому. Ночью мы вместе выехали в Москву.

Чтобы закончить свой рассказ о пребывании на [154] Воронежском фронте, мне хочется остановить внимание читателя на одном важном вопросе.

Во время Великой Отечественной войны некоторые командующие фронтов и армий часто старались приблизить свои пункты управления как можно ближе к войскам. В большинстве случаев это было оправдано, но иногда допускались и ошибки.

Это можно показать на примере штаба Воронежского фронта.

К концу операции, имевшей своей целью освобождение от немецко-фашистских захватчиков Харькова, штаб фронта находился в Новом Осколе. Здесь была хорошо организована и надежно действовала радио — и проводная связь с подчиненными войсками, соседями и Москвой, обеспечивалось устойчивое управление войсками.

Однако после того как Харьков был освобожден, в штабе фронта сразу же стали поговаривать о последующем переходе вперед. В это время было уже известно о сосредоточении западнее Харькова сильной группировки противника, и надо было ожидать активных наступательных действий с его стороны. Можно было ожидать и изменений в обстановке на фронте. Несмотря на это, было принято решение о переходе штаба фронта в Белгород.

Следует отметить, что из этого пункта было значительно труднее управлять войсками и организовывать связь.

В это время, как и предполагалось, противник, перегруппировав свои силы, перешел в наступление. Завязались ожесточенные бои в районе Харькова. Фашистская авиация начала интенсивно бомбить дороги и населенные пункты в тылу наших войск, в том числе и район расположения штаба фронта в Белгороде. В этих условиях управлять войсками стало очень трудно, работа штаба часто нарушалась. Из-за непрерывных воздушных бомбардировок связь работала с большими перебоями. А в это время обстановка на фронте резко изменилась. Гитлеровские войска 15 марта вновь овладели [155] Харьковом. В такой обстановке, вполне естественно, возник вопрос о возвращении штаба фронта в Новый Оскол. Переезд туда совершался в спешном порядке, ночью, в ненастную погоду и, вдобавок ко всему, под ударами авиации противника.

В той обстановке штабу фронта переходить в Белгород было нецелесообразно. Хорошо еще, что на старом месте, в Новом Осколе, не был до конца демонтирован узел связи, в противном случае штаб фронта мог оказаться в очень тяжелом положении.

Войска Воронежского фронта вынуждены были отойти на новые рубежи, где остановили продвижение противника и перешли к обороне.

В это время Александр Михайлович Василевский получил новые указания — выехать на Центральный фронт. Сам он решил ехать на автомашине, а мне предложил вылететь в Курск на самолете, чтобы проверить там готовность нашего узла и организовать необходимые нам связи. В туманное утро мы вылетели с одного из полевых аэродромов, находившегося недалеко от штаба фронта. [156]