Глава шестая

Война была серьезным испытанием для всех советских людей. Но для тех, кто находился на фронте, кто встречался с врагом лицом к лицу, она была и проверкой всех волевых качеств. В боевой обстановке разные люди ведут себя по-разному. Мне известен один полковник, который работал заместителем начальника связи фронта. Это был весьма солидный и уважаемый кадровый офицер, но он совершенно не переносил воздушных бомбардировок. Об этом знали и относились к нему без осуждения. К тому же сам полковник не скрывал этой своей слабости. Как только над расположением штаба фронта появлялись самолеты противника, полковник исчезал. Где он находился в это время — было неизвестно. Все, кто был на узле связи в это время, в том числе женщины-телеграфистки и телефонистки, продолжали работать, а его и близко не было. Это его поведение нельзя назвать трусостью, так как под артиллерийским огнем он себя вел совершенно нормально. [84] Там не замечали, чтобы он испытывал какой-то страх, а вот бомбежек он абсолютно не переносил.

Если говорить совсем откровенно, я не верю, когда говорят, что есть люди, которые не испытывают страха. Тут все гораздо проще: если в опасной обстановке человек может владеть собой, это храбрый человек, но ведь обстановка-то бывает разная.

На фронте часто приходилось думать о том, что же такое страх. Сложное и трудно объяснимое это чувство. Так я думал не затем, чтобы теоретически обосновать, что же такое страх и как с ним бороться, нет, — это были простые человеческие рассуждения. Но к ним приходилось возвращаться не раз.

Я всегда, например, восхищался храбростью, или, чтобы быть последовательным, большим самообладанием в сложной боевой обстановке и во время налетов авиации противника многих женщин-связисток, служивших в различных частях связи. Можно привести много примеров, когда при налетах фашистской авиации на узлы связи скромные телеграфистки и телефонистки, которых мы привыкли считать слабым полом и плаксами, как ни в чем не бывало продолжали спокойно работать на своих аппаратах, тогда как некоторые солидные мужчины, не в обиду будет им сказано, с объявлением воздушной тревоги незамедлительно искали щели и траншеи для укрытия. Как это объяснить?

Должен сказать, что мужество связистов, в том числе и женщин-связисток, многие тысячи которых служили в войсках связи, именно мужество позволяло решать сложнейшие задачи по управлению войсками в самых разнообразных условиях боевой обстановки. Ведь устойчивое управление войсками всегда было и остается одним из решающих факторов, определяющих успех боевых действий.

Однако нужно сказать, что успех работы войск связи по обеспечению управления войсками во время войны во многом зависел от того, как относились [85] к ним командующие, командиры, начальники штабов.

В центре большое значение связи придавал начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников. Он часто интересовался состоянием связи и вникал в детали и тонкости нашей работы. Для него было не безразлично, какие средства используются для поддержания связи, кто в данный момент ее обеспечивает. И мы это очень ценили, хотя однажды чуть не подвели его.

Это было, кажется, 6 октября сорок первого года. Б. М. Шапошников пришел на узел связи и с присущим ему тактом попросил связать его по Бодо с Г. К. Жуковым, находившимся тогда в Ленинграде. Однако это, казалось бы, простое задание в то время выполнить было трудно.

Чтобы лучше представить обстановку, в которой мы тогда оказались, расскажем об этом несколько подробнее.

Трудные условия поддержания связи с Ленинградом создались еще в августе — сентябре 1941 года. В то время штаб Ленинградского фронта имел проводную связь с Генеральным штабом и с подчиненными войсками, действовавшими на левом берегу Невы по постоянной воздушной линии, построенной от Ленинграда через Волхов и Лодейное поле. Но после того как немецко-фашистские войска захватили станцию Мга, эта важная магистраль связи оказалась перерезанной противником. К началу сентября единственным направлением проводной связи от Ленинграда к левому берегу Невы, а следовательно к Москве, оставался подводный кабель, проложенный в районе Шлиссельбурга (Петрокрепости). 19 сентября, когда гитлеровцы заняли Шлиссельбург, выбыла из строя и эта последняя линия. Поэтому были предприняты попытки организовать связь Ленинграда с Москвой при помощи полевых кабелей. В суровые сентябрьские дни в исключительно трудных условиях при 7–10-балльном шторме и систематических налетах авиации противника связистам удалось проложить [86] через Ладожское озеро несколько полевых телеграфных кабелей.

Однако эти кабели были мало пригодны для использования в воде, из-за недостаточной изоляции быстро выходили из строя, и связь прерывалась на длительное время. К тому времени, о котором ведется рассказ, проводная связь Москвы с Ленинградом осуществлялась по постоянной воздушной линии, проходившей через Вологду, Волхов, а затем по кабелю через Ладожское озеро, но она работала неустойчиво.

Обычно аккуратный и подтянутый, маршал Шапошников на этот раз пришел в переговорную Генерального штаба небритый и казался очень уставшим. Видимо, сказалась напряженная работа в последние месяцы. Он был уже далеко не молодым человеком.

Мы довольно быстро связались с Ленинградом с помощью аппаратов Морзе. Но во время Великой Отечественной войны вести важные переговоры по этому аппарату категорически запрещалось. Было затрачено много времени и усилий, а связь по Бодо установить никак не удавалось. Она не проходила на участке Ладожского озера.

Терпеливо ожидая установления связи по Бодо, Шапошников, несмотря на сильный шум, производимый работающими аппаратами, уснул прямо за столом телеграфного аппарата. Прошло несколько часов, Шапошников спал, а связи по Бодо все еще не было. В это время ко мне подошел взволнованный и бледный начальник узла связи Генерального штаба генерал М. Т. Беликов и сообщил, что меня вызывает к кремлевскому телефону И. В. Сталин.

Сталин спросил меня:

— Закончились ли переговоры Шапошникова с Ленинградом?

Я доложил, что связь по аппарату Морзе имеется, но нам никак не удается установить ее по Бодо, что линия на Ленинград плохая, потому что кабель, проложенный по дну Ладожского озера, [87] не пропускает силу тока, который требуется для этого аппарата.

Сталин отругал меня и пригрозил, что если разговор не состоится, он привлечет меня к строгой ответственности.

Расстроенный происшедшим неприятным разговором, я вернулся в аппаратную.

Уже под утро нам все-таки удалось установить связь с Ленинградом по Бодо. Но оказалось, что генерал Жуков в этот момент отдыхает.

Снова наступило томительное ожидание. Неизвестно было, сколько времени потребуется ждать, когда Жуков подойдет к аппарату. Неустойчиво работавшая связь за это время могла не один раз прерваться. Но вот переговоры начались. Они продолжались не более двух-трех минут. Содержание их можно изложить следующими словами:

— У аппарата Шапошников.

— Слушаю вас, — ответил Жуков.

— Ставка предлагает вам завтра прибыть в Москву.

— Вас понял. Завтра буду в Москве.

На этом переговоры закончились. Понимая всю сложность нашей работы, Шапошников не сделал нам ни одного упрека. В его поведении был такт большого начальника.

Не всякий поймет, сколько нервов и волнений стоил связистам, в том числе и мне, этот короткий разговор, который, кстати, без особого труда можно было передать по радио.

Находясь под впечатлением разговора со Сталиным, остаток ночи я не мог сомкнуть глаз.

Утром, часов около 9-ти, он позвонил мне снова. В его голосе не чувствовалось уже той строгости, которая была ночью.

— Вам сегодня попало? — спокойно спросил он.

— Так точно! — ответил я.

— Вам кто-то мешает. Разберитесь и доложите мне!

Подержав немного в руках свою телефонную [88] трубку, я со вздохом облегчения положил ее на рычаги аппарата.

Для установления бесперебойной проводной связи Ставки Верховного Главнокомандования со штабом Ленинградского фронта и городом Ленинградом необходимо было проложить специальный подводный кабель. Начались мучительные поиски такого кабеля. В конце сентября он был обнаружен в Ленинградском торговом порту.

Руководство работами по прокладке кабеля через Ладожское озеро было возложено на начальника технического отдела Управления связи Ленинградского фронта полковника Н. Н. Гладышева. Выполнили работы весь личный состав 14-го отдельного запасного линейного полка связи, специалисты Военной электротехнической академии, Научно-исследовательского морского института связи, завода «Севкабель».

Подготовка к прокладке кабеля велась непрерывно днем и ночью. В торговом порту специалисты завода «Севкабель» спаяли и смонтировали кабель в 4 конца длиною по 10–11 км. Затем кабель погрузили на железнодорожные платформы, доставили к берегу Ладожского озера и окончательно смонтировали. Общая длина его составляла свыше 40 километров. Испытав кабель на суше, его погрузили на баржу. Авиация противника неоднократно бомбила район погрузки кабеля.

29 октября 1941 года связисты на барже, буксируемой пароходом «Буй», капитаном которого был А. И. Патрашкин, под прикрытием истребителей приступили к прокладке кабеля. Работа проходила в крайне тяжелых условиях, при шторме, доходившем временами до 8–9 баллов, и непрекращавшихся налетах авиации противника. Однако, несмотря на все трудности, славный коллектив связистов и моряков успешно выполнил эту важную задачу за 8 часов напряженнейшей работы.

После технических испытаний аппаратуры и измерений проложенного подводного кабеля, протяженность которого составляла более 40 километров, [89] на восточном и западном берегах Ладоги вступили в строй два мощных узла связи. С этого времени связь Ленинградского фронта с Генеральным штабом Красной Армии стала работать более устойчиво и надежно.

Спустя семь с половиной месяцев, в ночь на 11 июня 1942 года, через Ладожское озеро был проложен второй подводный кабель. Он проходил несколько южнее первого, а его протяженность составляла около 30 километров.

Прокладка второго кабеля окончательно разрешила задачу надежной и устойчивой связи Москвы с Ленинградом, штабом Ленинградского фронта и Краснознаменным Балтийским флотом.

Внимательно, как и Шапошников, относился к нуждам войск связи Маршал Советского Союза А. М. Василевский, под непосредственным руководством которого мне во время войны пришлось работать в Москве и на многих фронтах. Александр Михайлович постоянно держал меня в курсе обстановки, всегда помогал в работе.

В течение почти всей войны, куда бы он ни выезжал, его обслуживал отдельный дивизион, а одно время даже целый полк связи. Для него были оборудованы узлы связи на Донском фронте во время битвы под Сталинградом, на Воронежском фронте, в период сражения на Курской дуге, в районе Сталино (Донецк) при освобождении Донбасса, в селе Красном во время операций советских войск по освобождению Белоруссии и во многих, многих других местах.

Узлы связи, обслуживавшие группу Василевского, нередко помогали штабам фронтов поддерживать связь с Генеральным штабом и соседними фронтами, что в общем-то не являлось их обязанностью. Вспоминая Василевского, я всегда считаю, что только так должен относиться к связи каждый командующий и командир Красной Армии, желающий добиться победы над врагом.

К сожалению, в этом важном вопросе были и досадные исключения. [90]

Бывая в штабах фронтов и армий, я с большим интересом и некоторой завистью наблюдал, как тщательно готовились операции. Командующие и начальники штабов с большим знанием дела, до мельчайших подробностей, подсчитывали потребности в боеприпасах, горючем, противотанковых и противопехотных минах, продовольствии. Не меньше внимания уделялось пропускной способности фронтовых железных дорог, автотранспорту, емкости госпиталей и т. д. При подготовке операций обязательно учитывался оперативный состав фронта, армии, количество авиации, стрелковых батальонов, танков и артиллерийских стволов на километр фронта. Если, по мнению командующего, чего-либо было недостаточно, он непременно обращался к вышестоящему начальнику с просьбой о выделении дополнительных сил и средств.

К сожалению, указания на предстоящую операцию начальники связи часто получали в самом общем виде. Например, «Обеспечить связь к такому-то времени». И все. Каковы возможности у начальника связи, в чем нуждаются его части, не спрашивали. Многие наши начальники чаще всего вспоминали о связи тогда, когда она отказывала в работе.

Можно привести немало случаев, когда начальники связи получали информацию об оперативной обстановке с большим запозданием.

Зато к концу войны к связи стали относиться совершенно по-иному. В этом отношении характерным было совещание в Ставке Верховного Главнокомандования, которое было проведено 22 и 23 мая 1944 года. На нем присутствовали командующие и начальники штабов фронтов, главнокомандующие Вооруженных Сил и начальники родов войск, в том числе и я. Совещание было посвящено подготовке к наступательной операции четырех фронтов по разгрому белорусской группировки немецко-фашистских войск. Тщательно обсуждались вопросы использования родов войск и видов Вооруженных Сил, в том числе и организация управления войсками [91] с помощью связи. За месяц до начала этой грандиозной операции Ставка четко определила задачи начальников центральных управлений и в отношении материально-технического обеспечения.

На управлении войсками и состоянии связи сказывалось стремление некоторых командующих создавать на отдельных направлениях оперативные группы, формировать новые оперативные объединения без необходимых сил и средств связи. Это ставило начальников связи в трудное положение. Так случилось однажды на Сталинградском фронте.

В конце 1942 года там появилась новая армия — 5-я Ударная. В ее состав включили несколько соединений из соседних армий. Командующим этой армией был назначен генерал М. М. Попов — заместитель командующего Сталинградским фронтом. О том же, какими средствами будет обеспечиваться управление войсками в этой армии и как ею командовать, никто не подумал.

Чтобы найти выход из создавшегося положения, средства связи пришлось собирать в различных частях и соединениях. Два аппарата Бодо и две автомобильные радиостанции, вместе с телеграфистами и радистами, были взяты из состава дивизиона связи, обслуживавшего представителя Ставки Верховного Главнокомандования. Несколько радиостанций буквально наскребли в частях связи фронта. Коммутатор, небольшое количество телефонных аппаратов и полевого кабеля пришлось взять в 7-м танковом корпусе у П. А. Ротмистрова, прибывшего в этот район. И вот с такими мизерными силами и средствами связи 5-й Ударной армии предстояло в первое время выполнять боевые задачи.

Только после прибытия армейских частей связи в 5-й Ударной армии создались условия для организации нормального управления и поддержания устойчивой связи.

В июле — августе 1941 года были упразднены корпусные управления. Это мероприятие, как тогда объясняли, было продиктовано необходимостью [92] высвободить командные кадры для более эффективного их использования в штабах армий и в дивизиях. Не берусь судить об истинных причинах ликвидации корпусов.

Такое решение предполагало одновременное сокращение и числа соединений в армиях до пяти-шести. Но на деле этого не получилось. В начале декабря 1941 года 1-я Ударная армия, участвовавшая в контрнаступлении под Москвой, имела в своем составе: одну стрелковую и две кавалерийские дивизии, восемь стрелковых бригад, одиннадцать отдельных лыжных и два танковых батальона, то есть 23 соединения и части. Это означало, что связисты должны были осуществить связь по 23 направлениям вместо пяти-шести положенных.

Не обязательно быть специалистом, чтобы понять, как трудно в таких условиях, а во многих случаях просто невозможно было иметь устойчивую связь.

Ко всему, о чем здесь рассказывается, можно отнестись по-разному. Можно считать это попыткой переложить вину за неполадки в работе частей связи, которые несомненно имели место в начале войны, на других. Нет, я не преследую такой цели.

Даже не посвященный во все сложные дела связистов человек, который когда-либо служил в армии, поймет, что за организацию связи, за ее бесперебойную работу несет ответственность не только начальник связи, но прежде всего и раньше всего начальник штаба. Эта его обязанность была четко определена нашими уставами еще в довоенное время.

Однако во время войны вследствие многих причин были случаи, когда некоторые начальники штабов перекладывали эту ответственность на связистов, а сами совершенно устранялись от организации связи. Очень удобно объяснять неудачи боевых действий плохой работой связи. Так случалось и до войны и позже.

Бывший во время войны начальником связи ВВС генерал Г. К. Гвоздков однажды рассказывал мне, [93] что каждый случай авиационной катастрофы расследуется прежде всего с вопроса: «Как работала связь?» И хотя чаще всего работа связистов оказывалась ни при чем, каждое новое расследование начиналось именно с этого вопроса. Сложилась какая-то странная и обидная для связистов методология расследования.

Помню, перед войной наш самолет «Советская Украина» совершал беспосадочный перелет Хабаровск — Львов. Экипаж самолета возглавляла летчица Нестеренко. Я был включен в состав правительственной комиссии по этому перелету, председателем которой был нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин.

Вначале все шло хорошо. Самолет благополучно поднялся в Хабаровске, пролетел Иркутск и Красноярск. Связь с ним работала устойчиво и надежно, но потом вдруг самолет пропал и не на какие-то там считанные минуты, а на целых четыре часа.

Наземные радиостанции непрерывно вызывали его, он молчал. Несколько раз уже звонили из Кремля, спрашивали: «Где самолет? Что случилось с ним?» Но что могли ответить мы на эти вопросы, ведь связи-то не было.

Уже потом, когда самолет благополучно приземлился и экипаж прибыл в Москву, мы собрались на квартире у командующего Военно-Воздушными Силами генерала П. Рычагова, женой которого была летчица Нестеренко. Я спросил у нее, что же случилось, почему прервалась связь с самолетом.

Нисколько не смутившись, она ответила, что между Красноярском и Новосибирском «Советская Украина» попала в грозовой фронт, погода была невероятно плохая. Большой самолет бросало как щепку. Опасаясь грозового удара, они выключили свою радиоаппаратуру. Все это было откровенно рассказано в уютной домашней обстановке, в кругу близких друзей. А сколько бывало случаев, когда об этом умалчивали, и тогда все начиналось с очередного расследования... [94]