Глава первая

Я был командиром эскадрона в городе Проскурове. В том самом Проскурове, где когда-то служил и писал известный русский писатель, подпоручик Куприн. Не могу утверждать точно, но из рассказов местных старожилов было известно, что наш гарнизонный Дом Красной Армии в старое время был офицерским собранием, где непременно бывал и Куприн. Очевидно также, большой ошибки не будет, если предположить, что именно в Проскурове произошли действительные события, которые послужили писателю основанием для знаменитого «Поединка». Во всяком случае хутор Дубовый находился рядом с Проскуровом.

В 1924 году, после окончания Киевской военно-политической школы, меня направили для дальнейшего прохождения службы в прославленную 1-ю Запорожскую кавалерийскую дивизию Червонного казачества. В этой дивизии, совершившей много героических подвигов во время гражданской войны и иностранной интервенции, я прослужил [6] более 8 лет. Прибыл в нее политбойцем, уехал — командиром отдельного эскадрона связи.

Утопающий в зелени город Проскуров, тихие и тенистые проскуровские улицы, приветливые люди, бесконечно любившие свою дивизию, и верные друзья, которых я обрел в этой дивизии, делали трудную службу кавалериста легче.

Надо сказать, к городу Проскурову я привык и полюбил его буквально с первых дней, может быть потому, что в детстве и ранней юности мне пришлось жить на небольшом руднике в Донбассе, где все, от мала до велика, знали друг друга в лицо, а в Киеве, например, бывая на улицах и встречаясь с непрерывным людским потоком, пытливо всматриваясь в лица, никогда не встречал знакомых. Большой и шумный город давил меня. Я все время чувствовал себя в нем как-то неуютно. Совсем иное дело Проскуров! Он был мне понятен и близок.

Была и вторая причина: мне очень понравилась дивизия, ее славные традиции.

Червонное казачество, родившееся в декабре 1917 года, прошло большой и славный боевой путь. Оно сыграло важную роль в ожесточенной борьбе за установление и укрепление Советской власти на Украине. Червонные казаки на полях гражданской войны, вместе с другими частями Красной Армии, громили войска немецких интервентов, контрреволюционные банды петлюровцев, деникинцев, белополяков, врангелевцев, махновцев.

Все части и соединения Червонного казачества свято хранили свои боевые традиции — беспредельную преданность партии и народу, жгучую ненависть к классовым врагам, боевое братство бойцов и командиров, высокий дух пролетарского интернационализма.

Можно безошибочно сказать, что в первой дивизии я получил путевку в большую жизнь. Там был принят в члены ВКП(б). Там сформировался как политработник, командир, самостоятельный человек.

В нашей дивизии высоко ценились умение владеть [7] шашкой и пикой, отлично стрелять из всех видов оружия и, конечно, хорошо управлять конем. К этому приучали каждого бойца с первого дня службы. У нас тогда было много отличных мастеров конного дела. Но среди них особо выделялся командир пулеметного эскадрона 2-го кавалерийского полка Дмитрий Мациевский. На всеармейских соревнованиях он не раз занимал первые места по стрельбе из револьвера и из станкового пулемета.

Один из лучших наездников дивизии, он сидел в седле, как влитой, когда его прекрасно выезженный конь шел по манежу испанским шагом. Мациевский был отличным рубакой и шашкой владел не хуже, чем револьвером.

Познакомившись, мы быстро сошлись и стали близкими друзьями. Мне все нравилось в нем: его шутки, манера говорить, голос. Мне хотелось во всем подражать ему: так же ездить, так же стрелять, так же рубить. Именно Мите Мациевскому я обязан тем, что в конце концов стал неплохим кавалеристом, ведь до этого мне не приходилось служить в коннице. В начале нашей дружбы я был политруком сабельного эскадрона и, конечно, не мог не заботиться о своем авторитете у подчиненных, а о каком авторитете можно говорить, если политрук плохой кавалерист.

Надо сказать, что вторым кавалерийским полком, где мы служили, командовал замечательный человек — Пантелеймон Романович Потапенко, командир, известный всей красной коннице, бывший кузнец из Барвенково, политкаторжанин, герой гражданской войны.

Очень требовательный к себе и к окружающим, строгий, но всегда доступный для каждого бойца, опытный командир и простой человек, Пантелеймон Романович пользовался большим авторитетом.

В дивизии часто вспоминали, как во время войны с белополяками его полк захватил французскую военную миссию, ехавшую на большой легковой автомашине в район боевых действий, и как Потапенко [8] не совсем вежливо обошелся с галантными французами.

Пантелеймон Романович никогда не стеснялся в выражениях, внешне был резким, грубоватым человеком, но в душе своей всегда оставался мягким и добрым. Он очень любил по ночам проверять дежурных в казармах и на конюшнях. Если он обнаруживал нерадивого или спящего дневального, обязательно по-отечески выговаривал: «Ну что же ты наделал, а если бы старшина пришел? Щоб було? На губу?»

Когда меня, комиссара эскадрона связи, неожиданно назначили и командиром этого эскадрона, я сразу почувствовал нехватку знаний. Пантелеймон Романович в это время исполнял обязанности командира дивизии. Мы стояли в летних лагерях в местечке Меджибож, в тридцати километрах от Проскурова. В душный вечер он вызвал меня в свою палатку и, сидя в расстегнутой гимнастерке, объявил приказ о моем назначении, сказав при этом коротко, но категорично: «Надо учиться, хлопец». Тогда я решил начать серьезно готовиться к поступлению в военную академию.

Это было для меня нелегким делом при моем элементарном образовании: четыре класса начальной рудничной школы и около двух лет учебы в военно-политической школе.

Но вот все трудности преодолены. Я довольно успешно сдал предварительные, а затем и вступительные экзамены и в дождливом октябре 1932 года поступил учиться в Военную электротехническую академию Красной Армии. Эскадрон связи я сдал Н. И. Боровягину, бывшему помощнику командира эскадрона связи 2-й кавалерийской дивизии Червонного казачества.

Окончив командный факультет академии в мае 1937 года и получив звание капитана, я был назначен военным комиссаром Научно-исследовательского института связи Красной Армии.

Это произошло, очевидно, потому, что в то время ЦК партии принял решение вновь ввести должности [9] военных комиссаров во всех частях, соединениях и учреждениях Советских Вооруженных Сил. В начале января 1938 года, не успев еще как следует освоиться с работой, я получил новое назначение — военным комиссаром Управления связи Красной Армии. Тогда же мне присвоили воинское звание полковника.

В Управлении связи тогда подобрался очень хороший коллектив. Начальником Управления был комдив И. А. Найденов — хорошо подготовленный и опытный связист, старый партиец, скромный и душевный человек. Он тоже недавно был на этой должности и только осваивался с новой работой.

Заместителем у Найденова работал дивинженер И. А. Русанов — большой специалист своего дела и высокоэрудированный инженер. Он ведал вопросами вооружения и снабжения войск средствами связи. Внимательный ко всем, рослый и стройный, Иван Александрович обладал обаятельным характером и поэтому пользовался большим уважением среди товарищей по работе и на заводах электропромышленности, где по роду своей службы ему приходилось часто бывать.

Боевую подготовку войск связи возглавлял тогда комбриг И. Т. Булычев. Мне уже приходилось с ним встречаться на Украине, где он был начальником связи Украинского военного округа. Живой и общительный характер Булычева, исключительная работоспособность позволяли ему успешно решать большие и важные задачи с небольшим коллективом подчиненных командиров.

Со всеми этими товарищами было интересно работать.

Большую помощь в работе командованию Управления оказывала крепкая партийная организация и весь остальной командно-начальствующий состав.

Однако дела в Управлении шли не так хорошо, как этого хотелось бы всему коллективу. Войска ощущали острую нехватку в средствах связи, узлы и линии связи строились медленно, недоставало [10] кадров, и поэтому была необходима помощь со стороны высшего командования. Много нерешенных вопросов было и в самом Управлении связи.

В феврале месяце я был на приеме у Ворошилова и докладывал ему о положении дел в Управлении связи. В конце доклада он неожиданно для меня спросил: «Не согласитесь ли вы занять пост начальника Управления связи Красной Армии?»

Этот вопрос был настолько неожиданным, что я категорически отказался от его предложения.

Свой отказ я мотивировал тем, что не имею необходимой оперативной подготовки и достаточного практического опыта работы в таком большом масштабе. Кроме того, я подумал, что у Ворошилова, может быть, создалось мнение, будто я жалуюсь ему на начальника Управления, и поэтому сказал ему:

— Я пришел к вам для того, чтобы просить помощи в работе, а совсем не для того, чтобы вы снимали нынешнего начальника Управления связи.

Ворошилов по-отечески пожурил меня за эти слова и даже обвинил в мелкобуржуазном мышлении, но на этом не закончил разговор. Он попросил своего дежурного адъютанта пригласить начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова.

Его кабинет тогда находился рядом, поэтому Шапошников пришел очень скоро.

— Борис Михайлович, скажите, если мы назначим товарища Пересыпкина начальником Управления связи, будет лучше или хуже? — спросил Ворошилов.

Я с нетерпением ждал, что скажет Шапошников. Мне было очень неловко, что такой вопрос рассматривается в моем присутствии.

Немного подумав, Шапошников ответил:

— Да, я считаю, что будет лучше, товарищ народный комиссар.

— Вот видите, — сказал Ворошилов, повернувшись ко мне, — и товарищ Шапошников согласен [11] со мной. Что же касается вашей оперативной подготовки, мы об этом знаем. Операторов у наемного, а технически грамотных связистов мало. Именно поэтому мы и предлагаем вам занять пост начальника связи Красной Армии.

Однако и после этих слов я доложил, что не считаю себя подготовленным для такой большой работы. Увидев, что Ворошилов упорно настаивает на своем, я предложил назначить меня заместителем начальника.

В конце концов со мной согласились и через несколько дней меня назначили первым заместителем начальника Управления связи Красной Армии. Однако работать в этой должности мне не пришлось.

Перед началом новой работы я решил уехать в отпуск. С путевкой и билетом в кармане я лежал дома на диване, представляя себе все красоты юга. В это время раздался телефонный звонок, изменивший все мои жизненные планы.

Звонили из ЦК.

— Вы действительно собираетесь уезжать в отпуск?

— Да, путевка и железнодорожный билет у меня в кармане.

Мне предложили на некоторое время отложить свой отъезд.

Через несколько дней я был в ЦК. Товарищи из управления кадров долго беседовали со мной, интересовались, как обеспечена Красная Армия средствами связи, каково состояние войск связи, как организована их боевая подготовка. Беседа носила спокойный и непринужденный характер, располагала к откровенности. Товарищи внимательно меня слушали и тщательно записывали.

Вначале я подумал, что вызвали меня в ЦК из-за письма, которое мы послали вместе с академиком Михаилом Васильевичем Шулейкиным. Мы писали, что Красная Армия испытывает некоторые трудности с аппаратурой связи. Однако в конце беседы мне предложили вдруг написать подробную [12] автобиографию и заполнить несколько анкет. Это насторожило меня.

В самом деле, при чем здесь анкеты и автобиография?

Во время пребывания в ЦК я понял, что меня готовятся назначить на какую-то новую работу. Но на какую?

10 мая 1939 года в 10 часов вечера меня срочно вызвали в Кремль к И. В. Сталину.

После окончания академии я уже около двух лет работал в Москве. За это время видел И. В. Сталина на заседании Политбюро, когда рассматривался вопрос об итогах боевых действий на озере Хасан, на совещании в ЦК с танкистами — участниками боев в Испании, на парадах и приемах, но встречаться с ним непосредственно мне еще не приходилось. Поэтому, направляясь в Кремль, я изрядно волновался.

В Кремль я проехал через Боровицкие ворота, на синем ЗИС-101. При въезде у меня проверили удостоверение личности. Часовые были предупреждены о моем приезде, У кого-то из охраны поинтересовался, как мне пройти к И. В. Сталину. Мне показали.

Машина осталась на Ивановской площади.

Войдя в подъезд и поднявшись на лифте, я оказался в небольшом вестибюле. Мне показали, куда следовало идти. Открыв дверь, я очутился в довольно длинном коридоре, пол которого по всей длине был покрыт золотисто-бордовой ковровой дорожкой. В коридоре стояла абсолютная тишина. Казалось, никакой посторонний шум не проникает сюда. Я обратил внимание, что здесь нет никаких табличек, которые обычно прибиты на дверях кабинетов больших начальников.

Несколько растерявшись и не зная, куда идти, я беспомощно остановился, потом наконец постучал в первую попавшуюся дверь.

В комнате, в которой я оказался, меня встретил уже немолодой, небольшого роста, полысевший человек с бросающимся в глаза красным лицом. Он [13] был одет в гражданский костюм, сшитый на военный образец. Это был А. Н. Поскребышев, помощник Сталина. Он предложил мне сесть и, попросив обождать, куда-то вышел.

Вернувшись через несколько минут, он проводил меня в соседнюю комнату и, указав на огромную, дверь с тамбуром, сказал торжественно и с расстановкой:

— Идите. Вас ждет товарищ Сталин.

Я открыл дверь и оказался в большом, ярко освещенном кабинете Сталина. В правом дальнем углу находился его письменный стол. Слева от входа вдоль стены с деревянной панелью стоял ничем не покрытый длинный стол, за которым впоследствии мне неоднократно приходилось сидеть во время разных заседаний и совещаний.

Окна кабинета были наглухо занавешены шторами темно-коричневого цвета.

Сталин был одет в легкий светло-серый шерстяной костюм военного покроя. На нем были мягкие черные сапоги без каблуков, которые обычно носят горцы на Кавказе. В его руках была знаменитая трубка. В кабинете находился Молотов.

Поздоровавшись и внимательно посмотрев мне в лицо, Сталин неожиданно для меня сказал:

— Мы решили назначить вас народным комиссаром связи. Как вы к этому относитесь?

Трудно передать состояние, в котором я находился в тот момент. Все что угодно я ожидал от этой встречи, но только не этого. Волнуясь, я ответил примерно следующее: я не так давно окончил академию и работаю менее двух лет. До поступления в академию командовал всего лишь эскадроном связи дивизии. Я совершенно не знаком с предлагаемой мне работой и не в силах справиться с таким огромным масштабом.

— Не справлюсь с этой должностью, товарищ Сталин, — сказал я, — и поэтому убедительно прошу не назначать меня на этот высокоответственный пост. [14]

Улыбаясь, Сталин спросил:

— Вы, оказывается, кавалерист? В какой дивизии служили?

Я ответил, что служил в первой кавалерийской дивизии на Украине. Продолжая разговор, он заметил:

— Что касается масштаба работы, который вас пугает, то это ничего. Мы вам поможем.

Я пытался что-то сказать, шел за ним следом, но Сталин снял трубку телефона и, набрав номер, сказал кому-то: «Наркомом связи назначаем Пересыпкина. Завтра опубликовать в печати». Он повернулся ко мне.

— Поезжайте сейчас же в ЦК, там подготовьте предложения о составе коллегии Народного комиссариата связи. Если хотите взять с собой кого-либо из военных, хорошо знающих связь, включайте и их в проект решения.

Я ответил, что в Наркомате обороны есть много опытных специалистов. Некоторых из них было бы желательно перевести в Наркомат связи, но предполагаю, что против перевода будет возражать товарищ Ворошилов.

Улыбнувшись, Сталин сказал:

— Пусть это вас не беспокоит. Мы попросим товарища Ворошилова, чтобы он отпустил из Наркомата обороны всех, кого вы назовете.

В Центральном Комитете партии, куда я поехал сразу же из Кремля, я назвал всего лишь четырех человек: начальника телеграфного центра узла связи Наркомата обороны Романа Анатольевича Попова, очень собранного и волевого человека; начальника политотдела Военной электротехнической академии Степана Ивановича Алюшина, начальников отделов Управления связи Красной Армии Георгия Ивановича Гнедина и Михаила Антоновича Павлюченко. Всех их я хорошо знал по работе и был уверен в том, что в Наркомате связи они будут весьма полезны.

Потом я понял, что в то время у меня была полная возможность взять с собой значительно больше [15] людей. Но мне не хотелось ослаблять Наркомат обороны, так как в душе своей я продолжал считать себя военным.

Работники ЦК посоветовали мне привлечь к работе в НК связи связиста-железнодорожника Константина Яковлевича Сергейчука, кандидатура которого в то время рассматривалась для назначения его послом в Монгольскую Народную Республику. Однако отдел транспорта и связи не давал на это согласия, так как не хотел терять такого специалиста.

Как я и предполагал, К. Е. Ворошилов был против перевода Попова, Гнедина и Павлюченко, Л. З. Мехлис не отпускал Алюшина, а В. М. Молотов, работавший тогда предсовнаркома и наркомом иностранных дел, никак не соглашался откомандировать Сергейчука. Только несколько дней спустя, после вмешательства в это дело ЦК, вопрос о переводе всех этих товарищей в Наркомат связи был решен положительно.

В Центральном Комитете партии мы работали всю ночь. Многое мне тогда рассказали о Наркомате связи, о состоянии работы в нем, о недостатках. Мы подготовили проект решения Политбюро о составе коллегии и переводе в Наркомат связи названных мной товарищей.

На прощание мне посоветовали не являться в Наркомат связи в военной форме, видимо потому, что мое полковничье звание не могло произвести впечатления на людей, которые привыкли общаться с более высокими военными начальниками. Очевидно, в данном случае они исходили из пословицы: «Встречают по одежке».

Однако, начав службу в Красной Армии с самых ранних лет, я никогда не носил гражданской одежды, у меня ее попромту не было, да и не любил я штатских костюмов.

Вернулся домой ранним утром. Жена не спала, обеспокоенная моим долгим и непонятным ей отсутствием. Вместе, с ней мы спороли знаки отличия с моей гимнастерки и с помощью утюга пытались [16] сделать незаметными следы от петлиц. Потом мы выпили по бокалу шампанского из бутылки, оставшейся у нас с первомайских праздников, дождались утренних газет и прямо в прихожей прочитали на последней полосе «Правды» в разделе «Хроника»: Президиум Верховного Совета Союза ССР назначил т. Пересыпкина И. Т. Народным комиссаром связи СССР.

Я поехал на улицу Горького, 17, на Центральный телеграф, где находился Наркомат связи. Никто меня не встречал, не сопровождал и не представлял, но сотрудники Наркомата уже все знали из газет, и поэтому, предъявив свое удостоверение, я прошел в кабинет народного комиссара связи.

Долгое время пустовавший кабинет выглядел холодно и неуютно. На огромном полированном столе, на подоконниках, на стульях лежали следы пыли. Мой предшественник перестал работать в этом кабинете полгода назад.

Я сидел за огромным столом с пустыми ящиками и засохшими чернилами в тяжелой мраморной чернильнице: нужно было начинать работу.

Уже много лет спустя как-то несколько ночей подряд меня преследовал один и тот же сон: огромный наркомовский кабинет, каким я увидел его в первый раз, темный письменный стол, тяжелые шторы и пыль... Это был странный сон, я просыпался в тревоге, пытался успокоить себя, но тогда, наяву, у меня не оставалось времени для душевного самоанализа. Ко мне стали приходить начальники управлений и докладывать, свои вопросы.

Мне было тридцать четыре года. [17]