Москва, 24 июня...
Чем мне запомнились первые дни после капитуляции вражеских войск под Прагой? Необычной, звонкой, какой-то торжественной тишиной. Не грохотали взрывы, не гремели по дорогам гусеницы танков. Вместо привычной автоматной перестрелки слух ловил птичий гомон. Радовала сердце первая листва на деревьях, дружная зелень озимых на полях...
Разведчики неторопливо обживали новое место. Рыли просторные землянки, обшивали их тесом. Когда меня [150] вызвали в штаб дивизии, мы с гвардии старшим сержантом Ревиным как раз делали заготовки из досок. Отряхнул свежие опилки с гимнастерки, почистил сапоги и отправился знакомой тропой между соснами-великанами.
— Вам, товарищ Перегудин, оказана высокая честь, — сказал начальник штаба, когда я вошел в его палатку и представился. — На Параде Победы, который состоится в Москве, вы понесете Боевое Знамя нашей дивизии...
Не берусь описывать чувства, которые нахлынули после того известия... Вспомнилось, как в самые торжественные минуты нашей военной жизни, после побед в жарких сражениях проплывало Боевое Знамя перед строем, как поднималась в те мгновения в душе волна гордости за принадлежность к славной боевой семье гвардейцев...
На Парад Победы от дивизии ехало семь человек — представители всех полков и бригад. А старшим среди нас комдив назначил Героя Советского Союза гвардии майора Ивана Ивановича Зиму — нашего «главного разведчика». На сборы дали всего один вечер. Что началось в роте, когда товарищи узнали о поездке в Москву! Первым делом они критически осмотрели мое обмундирование. И хотя знали все, что приоденут нас перед парадом как следует, один вручил мне хромовые сапоги первого срока службы, другой — новую гимнастерку... От этого простого, искреннего проявления армейской дружбы к горлу подкатил тугой комок. А разведчики советовали, что первым делом посмотреть в Москве, как держаться при встрече с высоким начальством. Гвардии старшина Веселов порекомендовал приналечь на строевую, объяснив при этом, что весь мир будет смотреть на нас, представителей Красной Армии, и надо выглядеть молодцом.
Утром следующего дня части дивизии были построены для торжественных проводов нашего Боевого Знамени на Парад Победы. Под праздничные звуки оркестра Знамя вынесли на середину строя и вручили его мне. Командир [151] дивизии обратился к воинам с речью. Он напомнил о боевом пути соединения, подчеркнул, что гвардейский стяг звал воинов на подвиги во имя Родины. И в Москве на Красной площади Боевое Знамя дивизии будет олицетворять собой героизм, отвагу гвардейцев, могучую силу победившего советского народа.
Слушал эти проникновенные слова, и перед глазами вставали картины сражений, в которых участвовал, мои друзья, не дожившие до этого счастливого дня. Не только тех, кто стоял в шеренгах здесь, на лесной поляне, под Прагой, доверили нам представлять на параде, но и павших в боях за Родину: генерал-майора Боброва, ротного — гвардии капитана Белова, нашу отважную Лену. И еще многих товарищей, которые лежали в братских могилах.
Перед отъездом гвардии майор Зима принял под расписку объемистый тюк. В нем находились штандарты и знамена разбитых нашей дивизией фашистских частей. Закончили они свое бесславное существование на брусчатке Красной площади перед Мавзолеем В. И. Ленина.
Одно из знамен, помеченных свастикой, всего три недели назад захватили бойцы 44-й отдельной разведроты.
А случилось это так. На шоссе мы увидели несколько грузовиков. В кювете догорал «опель». Вокруг машин залегли фашисты и вели такой сильный огонь из автоматов и пулеметов, что головы нельзя было поднять.
— Помогите, ребята! — обратился к нашему взводному старший лейтенант — командир стрелковой роты. — Целый час возимся. И чего они уцепились за эти грузовики?
Оценив обстановку, гвардии старший лейтенант Торшин понял, что наши пехотинцы наткнулись на штаб какой-то вражеской части. Большинство перебегавших от укрытия к укрытию фашистов были офицерами. Среди грузовиков мы разглядели штабной автобус, предназначенный для отдыха высоких чинов в полевых условиях. [152]
— Поможем пехоте, Перегудин? — обратился ко мне командир. — Обойди с хлопцами гадов с тыла, вон там, за поворотом дороги...
Взяв с собой шестерых разведчиков, я выполнил приказ Торшина. Мы ползком преодолели метров триста и почти в упор ударили по фашистам из автоматов. В этот момент в атаку поднялись стрелковая рота и остальные разведчики.
...Мы прорвались к штабному автобусу. Из него отстреливались двое офицеров. Пришлось кинуть в дверь ручную гранату. После взрыва я забрался в салон и там увидел эту иссеченную осколками бархатную тряпку. Сразу и не понял, что это вражеское знамя, под которым гитлеровцы совершали свои злодеяния: грабили и убивали, жгли и разрушали. Пинком вышвырнул его на асфальт.
— Не бросай! — сказал Торшин, — отдадим его в штаб. Авось пригодится.
Пригодилось...
В венгерском городе Мишкольце собрались все бойцы и командиры 2-го Украинского фронта, назначенные в парадный расчет. Начальник, штаба фронта генерал-полковник М. В. Захаров вручил мне ордена Славы I степени и Отечественной войны I степени.
— Ничего что поздно, зато сразу два, — пошутил он, прикрепляя награды к гимнастерке, — вот сейчас и по Москве не стыдно пройтись.
Вечером того же дня состоялись проводы участников парада. Нас ждали сверкающие свежей краской вагоны, удобные, на четырех человек купе. Заиграл оркестр, и поезд медленно отошел от перрона вокзала, который несколько месяцев назад мы брали штурмом, выбивая из пристанционных построек эсэсовцев.
Днем и ночью без остановок, по «зеленой улице» шел наш состав. Мелькали за чисто вымытыми вагонными окнами города и села. Жизнь брала свое: зеленели изумрудом [153] первых всходов поля, сады стояли в белом кипении цветов. Приветливо улыбались нам люди. После Чопа бойцов стали встречать букетами весенних цветов, музыкой. Вглядывались в окна вагонов чьи-то матери, жены, надеясь разглядеть среди бойцов своих сыновей, мужей. Около них стояли дети с серьезными не по возрасту глазами.
И вот длинная дорога позади. Поезд прибыл на Киевский вокзал столицы. Раздалась команда: «Выходи строиться!», и вторая: «Расчехлить Знамена!» Упругий ветер расправил тяжелый шелк полотнищ, подхватил гвардейские и орденские ленты... Оркестр заиграл марш, и колонна 2-го Украинского фронта двинулась по Большой Дорогомиловской, по Арбату, Садовому, Тверскому бульварам в направлении Сокольников.
Было часов шесть утра, но на московских улицах мы увидели много людей. Гремела медь военного оркестра, раздавалась мерная поступь войск, плыли алые знамена. А кто шел в стройных колоннах! Лучшие из лучших, все как на подбор рослые, крепкие. На гимнастерках сверкали ордена.
— Милые! — шептали женщины. — Мы вас четыре года только на картинках в газетах видели... И вот вы идете... Живые!
Когда мы поворачивали с бульвара на улицу Кирова, колонна внезапно остановилась, хотя команды на это никто не давал. Воины оказались в тесном кольце людей, которые, видимо, шли с ночной смены. Начались крепкие объятия, у рабочих навертывались слезы радости. Москвичи встречали победителей, и были те минуты высшим проявлением любви советского народа к Красной Армии, гордости за нас, фронтовиков.
Тренировки проходили на площади перед входом в парк Сокольники, вначале с утра до обеда, а потом по ночам. Дело в том, что посмотреть на нас каждый день собиралось столько людей, что заниматься строевой подготовкой [154] в составе сводного полка было попросту негде. Вот и принял Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский решение тренироваться в полночь. Электрики установили дополнительные светильники, прожектористы привезли свои «фабрики света» — на площади стало как днем.
Целый месяц отрабатывали мы четкий строевой шаг, учились держать равнение в шеренгах, а 36 знаменщиков, в том числе и я, — красиво, ровно нести Боевые Знамена полков, бригад, дивизий 2-го Украинского фронта. Многих из них я знал. Ведь знаменосцами часто были разведчики. И это, по-моему, справедливо. Кто охранял Знамена в боевой обстановке? Разведчики. У кого на гимнастерках тесно от наград? У разведчиков.
На первой же тренировке, во время перерыва, ко мне подошел высокий, по-богатырски сложенный старший сержант. На груди — восемь боевых орденов.
— Смотрю, лицо как будто знакомое, — начал он. — И где мы с тобой встречались?
Потом вспомнили — еще в Молдавии. Возвращались мы из поиска. Настроение у всех приподнятое — никого не потеряли, задачу выполнили. И вдруг — стрельба поднялась. Прислушались. Огонь вели из ППШ. Решили помочь братьям-славянам. Подобрались осторожно и ударили по врагу с тыла. Выручили мы, оказалось, разведчиков из соседней дивизии. Не повезло им. Только начали поиск и наткнулись на гитлеровцев. Пришлось принять бой.
С другими разведчиками встречался в более «мирной» обстановке — на армейских сборах по обмену опытом. Рассказывали мы друг другу, как действовали в тылу врага, делились приемами сбора информации о противнике. Польза от тех мероприятий была немалой. Кое-что из опыта, накопленного в других соединениях армии, мы успешно применяли в своей практике.
Участники парада были искренне тронуты теплым [155] вниманием москвичей, их заботой о всех мелочах нашего быта. В увольнение мы ходили каждый вечер, и внизу, в вестибюле здания, нас всегда ждали билеты на самые интересные спектакли московских театров. Еду готовили повара из лучших ресторанов. На столах было все, что душа пожелает. В первое время мы, привыкшие к обильному фронтовому пайку, не очень-то обращали внимание на это изобилие. А потом, когда узнали, что жители Москвы до сих пор питаются более чем скромно, по карточкам, стали смотреть на заставленные деликатесами столы по-другому. Многие из нас после обедов, ужинов выходили из столовой со свертками в руках. Предназначались они в основном для расположенного неподалеку детского дома. Угощали потихоньку бойцы малышей лакомствами и были счастливы, когда в детских глазах видели радость.
И вот долгожданный день наступил. Ранним утром 24 июня 1945 года сводный полк 2-го Украинского фронта в количестве тысячи человек двинулся по улицам Москвы на главную площадь Страны Советов. На всех бойцах и командирах было новое обмундирование, пошитое специально к параду, оружие начищено: холодно сверкала сталь штыков. Мерно покачивалось Боевое Знамя нашей гвардейской дивизии, и его шелк мягко касался лица.
На всем пути от Сокольников до Красной площади мы не видели на тротуарах свободного места. Москвичи приветствовали героев Великой Отечественной войны. Глядя на празднично одетых людей, на их улыбки, тысячи букетов, мы ощущали такой прилив сил, что казалось, еще чуть-чуть — и полетишь над летней московской улицей.
Оркестра с нами не было, но тысячи орденов и медалей на мундирах бойцов вызванивали в такт шагам праздничную [156] мелодию. И стал тот легкий малиновый перезвон лучшей музыкой, которую я когда-нибудь слышал.
10 часов утра. Красная площадь. С неба струился мелкий холодный дождь. Наш сводный полк стоял неподалеку от Музея Владимира Ильича Ленина. С последним ударом Кремлевских курантов раздалась команда Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского: «Парад, равняйсь!.. Смирно!» И справа, совсем рядом с нами грянула торжественная, близкая для каждого русского человека мелодия Глинки «Славься!». Признаться, то, что происходило в последующие за этим минуты на площади, я разглядел с трудом. Глаза на миг затуманили слезы, о которых станут потом петь, что пополам с ними была наша радость.
Один за другим проходили сводные полки фронтов по Красной площади. Каждый — под свой марш, который исполнял сводный оркестр Красной Армии. И вот настал наш черед. Поплотнее обхватил ладонями древко Боевого Знамени, поднял его выше. «Полк, смирно! Шагом, марш!» — раздалась команда Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского.
Сырой ветерок бережно перебирал складки стяга. Плечом к плечу шли мы по древней брусчатке мимо Мавзолея Владимира Ильича Ленина. Шли по Красной площади победители, и каждый мысленно давал себе клятву во все времена беречь Родину-мать, надежно охранять мирную жизнь своего народа, быть до конца верным нашей партии! Четыре десятилетия своей службы в Советской Армии я держал эту клятву и буду вереи ей всегда.