«Кто желает в разведку?»
Офицеры из действующей армии приезжали в 83-й стрелковый запасный полк за пополнением почти ежедневно. Нас строили повзводно, и в морозном воздухе слышалось: «Артиллеристы, пять шагов вперед, марш!», «Связисты, выходи!»... Разобрав «спецов», начинали формировать пехотные маршевые роты. В них зачисляли всех, кто окреп от ран и до госпиталя имел какое-то отношение к царице полей. Ждал и я своего часа. Хотелось поскорей на передовую, мечтал догнать родной полк, в рядах которого принял боевое крещение, переправлялся через холодный Днепр, вместе со своими товарищами освобождал от врага Киев.
Порядки в запасном полку были строгие. Подъем — в пять утра, легкий завтрак — и до обеда полевые занятия. Во второй половине дня — политбеседа или строевая подготовка. Мы, считавшие себя обстрелянными фронтовиками, тяготились тем, что приходилось атаковать в снежной круговерти условного противника, когда на Правобережной Украине шли напряженные и тяжелые бои.
После ужина, собравшись в натопленной казарме, вспоминали о боях, в которых довелось участвовать, о друзьях-товарищах...
Было что вспомнить и мне. Изменчива фронтовая судьба. Присягу принял в сентябре 1942 года. Два месяца [4] служил в учебном полку. Затем еще три — в школе младших командиров. Готовили из нас командиров расчетов тяжелых пулеметов, но повоевать в этой должности не пришлось. Стрелковый полк, куда получил назначение, понес большие потери в младшем комсоставе, и меня определили заместителем командира взвода. А потом неожиданно для себя стал минометчиком. В минометном взводе стрелкового батальона и принял первый бой.
Помнится он отчетливо, до мельчайших деталей. Было это под городом Сумы ненастным январским утром 1943 года. Сначала заходила под ногами земля от близких разрывов — началась артиллерийская подготовка. И наш расчет выпустил три десятка мин по обнаруженным накануне целям. Видел в бинокль, как взметали они среди вражеских траншей желтый песок, обломки бревен, казавшиеся на таком расстоянии не больше спичек. Потом пошли вперед пехота и танки.
Мы сменили огневые позиции, били по целям, указанным командиром батальона. Подавили пулемет, который мешал наступлению на правом фланге, пятью выстрелами разворотили дот в глубине обороны. И вдруг какая-то горячая волна подхватила, швырнула на землю. Когда пришел в себя и огляделся, понял, что батальон наш остался без минометной поддержки. Артналет противника густо накрыл позиции взвода. Материальная часть была выведена из строя, люди убиты или ранены. Из моего расчета не уцелел больше никто.
Подбежал санитар.
— Куда тебя? — крикнул, торопливо доставая бинты. Ощупал себя — вроде нигде не задело. Только голова как чугунная и слышу плохо.
— Контузило только? Сам можешь идти? Тогда давай в медпункт, — скороговоркой выпалил санитар, не слушая моих ответов, и поспешил к истекающему кровью бойцу из соседнего расчета.
Идти в тыл? Никогда! Отпрашиваться было не у кого. [5]
Прихватил оружие и пошел туда, где батальон штурмовал высоту. Пристроился к первому попавшемуся взводу, да так в нем и остался почти на год. Месяцев пять воевал рядовым автоматчиком, потом стал командиром отделения, помкомвзвода.
Тот год стал моей солдатской академией. Теория теорией, но что значит она для пехотинца без его многотрудной армейской практики! Учиться пришлось самым, казалось бы, простым вещам: как одеться потеплее, чтобы не замерзнуть за ночь в окопе, как распорядиться сухим пайком. В первый раз, помнится, открыл консервную банку на сильном морозе и стал грызть буквально заледенелую кашу с мясом. И тут увидел, что рядом пожилой боец пробил в банке штыком небольшое отверстие, ямку в снегу пехотной лопаткой вырыл — диаметром на ширину лезвия, сбегал к танкистам, намочил в солярке кусок пакли, опустил в ямку, поджег, а сверху на две железки, положенные крест-накрест, приспособил банку. Через десять минут он ел горячую кашу с мясом, а вокруг стоял такой аромат, что мне только облизываться оставалось.
Весь смысл солдатской науки в том, чтобы себя подготовить для боя, в бою самому уцелеть, а врага — уничтожить. Как же трудно давалась нам, восемнадцатилетним, эта наука! Мы тянулись к опытным, обстрелянным бойцам, старались хоть в чем-то быть на них похожими — и в жарких схватках с фашистами, и в будни. Для меня таким учителем был Федор Максимович Старостин. Отвоевал он всю гражданскую, в 1929 году сражался с белокитайцами на КВЖД. Перед первым серьезным боем он предложил мне в атаке держаться рядом. Обещал помочь да и прикрыть в случае чего. И слово свое Федор Максимович сдержал. В том бою я по крайней мере дважды обязан был ему жизнью. Наступали мы по изрезанному балками полю. Путь свой в атаке Старостин выбирал таким образом, чтобы как можно меньше быть под [6] прицельным огнем. Многих из нашей роты сразили вражеские пули и осколки, а мы добежали до гитлеровских траншей без единой царапины.
В пяти метрах перед окопом противника Федор Максимович опередил меня — штыком и выстрелами в упор расчистил поредевшему отделению дорогу. Я, по правде сказать, растерялся, когда началась рукопашная, раньше вот так — лицом к лицу с врагом — сходиться не приходилось. Замешкался перед тем, как прыгнуть в окоп, и чуть было не угодил под автоматную очередь. Старостин вовремя заметил, что целится в меня немецкий ефрейтор, ударил фашиста прикладом.
На фронте говорили: уцелел в первой атаке, и во второй пуля облетит. Есть в этих словах доля истины. Первая атака, первая рукопашная многому учили молодых солдат. От боя к бою накапливался опыт, который впоследствии помогал с честью выходить из самых сложных ситуаций.
Однажды стояли мы в боевом охранении. Когда стемнело, из тыла пришли несколько бойцов в пестрых маскхалатах. У всех — новенькие автоматы, ножи в черных чехлах. Ребята, видать по всему, ловкие, крепкие. Оказывается, на нашем участке намечался ночной поиск, и разведчики прибыли понаблюдать за передним краем немцев. Расспросили нас, как они ведут себя, где у врага пулеметные точки, далеко ли от наших окопов граница минного поля. Часа через четыре они поползли в сторону фашистской передовой. Провожали их мои подчиненные одобрительным шепотом. Дескать, вот люди! Рискуют каждый день. Легко ли работать, когда кругом гитлеровская нечисть?
Под утро разведчики вернулись. Сначала бережно опустили в окоп своего товарища, убитого в короткой стычке уже на нейтральной полосе. Потом втолкнули в траншею связанного гитлеровца. Подумал тогда: вот бы научиться ходить за «языком». Было мне всего девятнадцать [7] лет, а кто в такие годы не мечтает о подвиге? Одно знал: нужны для разведки особые качества, о которых приходится только мечтать. Разве думал, что пройдет всего несколько месяцев и мне предстоит вот тан же ползти через нейтралку, караулить в засадах «языков»?
В боях за Киев в ночной атаке был ранен. Попал в госпиталь, оттуда — в запасный полк.
...Как-то по взводам прошел слух о том, что приехали какие-то необычные «покупатели». Два офицера отбирали в неизвестно какое подразделение всего пять бойцов. Ходили по ротам, беседовали, спрашивали, кто я откуда родом, где воевал, какие имеет награды.
Дошла очередь и до нас. В избу вошел капитан в хорошо сшитой шинели. Снял ее, аккуратно повесил на гвоздик. На новенькой габардиновой гимнастерке сверкнули ордена и гвардейский знак. Окинув нас веселым взглядом, капитан спросил без всякой подготовки:
— Кто желает в разведку? Прибыли мы к вам из 42-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии набирать бойцов в разведроту...
Со скамейки поднялся сержант Александр Ваганов, высокий, широкоплечий, с дерзким взглядом черных глаз. Я знал, что он всеми силами рвался на передовую.
— Вот это дело другое, — оглядев Ваганова, сказал офицер, — есть еще желающие?
Вспомнились тут ребята, которых видел я в окопе боевого охранения, их строгие, сосредоточенные лица. Неужели не смогу быть хоть немного похожим на них? Решительно встал, одернул гимнастерку, представился как положено и сказал:
— Я хочу в разведку!..
На следующий день мы, пятеро бойцов в видавших виды шинелях, ехали в кузове старенькой полуторки по разбитой прифронтовой дороге. С сержантами Василием [8] Матросовым, Иваном Ревиным и рядовым Николаем Кулаковым мы с Александром Вагановым познакомились у штаба полка, куда пришли за документами. Все они успели повоевать. И наверное, каждый в душе считал себя уже настоящим разведчиком, ждал, что завтра пошлют его в поиск, который нам казался обыкновенной рукопашной в занятой врагом траншее. Ну а с рукопашным боем мы были уже хорошо знакомы.
Однако, к нашему удивлению, с поиском пришлось повременить...
Встретили нас хорошо. С каждым побеседовал командир отдельной разведроты дивизии гвардии капитан Белов. Интересовало его буквально все: кто родители, чем занимался до войны, кем хотел стать, если б не было войны, где и как воевал, видел ли близко врага, занимался ли спортом... Мы сразу поняли, что так подробно расспрашивает нас ротный не из праздного любопытства. Разведчики действуют по ту сторону линии фронта, среди врагов. И не случайно есть армейская присказка: с этим я пойду в разведку, а вот с ним — нет. В ней — высший смысл доверия (или недоверия) к человеку.
Поведал я гвардии капитану Белову о своих родных и близких. Начал с отца, Ивана Васильевича. Он всю гражданскую прошел, был на фронте с первых дней и этой войны. В декабре 1941 года, когда раненого отца везли в тыл, под Ельцом санитарный поезд разбомбили фашистские стервятники. Похоронку мать получила почти через год, когда я уже сам воевал. Отомстил за отца врагу в первом же бою, но считал, что счет с гитлеровцами тем не исчерпан. Много всего на душе накипело. Столько хороших товарищей погибло на глазах! Столько видел разрушенных врагом сел и городов, страдания людского, что сам себе поклялся мстить фашистам, пока воюю. [9]
А до войны мы сеяли хлеб. Есть в Саранском районе Мордовской АССР деревня Танеевка. В ней родился и вырос. Рано начал помогать отцу и матери в поле. Хотел стать агрономом, кормить людей вволю вкусным пшеничным хлебом. Война помешала. Рвался на фронт вслед за отцом, да не пустили, мал, говорят. Но на строительство оборонительных линий взяли. Надо сказать, невеселая нам досталась работа. По прямой от Москвы река Инсарка, что впадает в Мокшу, находится в 450 километрах. А на ее правом берегу мы рыли окопы в полный профиль, противотанковые рвы, обшивали их стенки досками, строили долговременные огневые сооружения, вкапывали надолбы. Сердце у нас болело от мысли, что враг может прорваться так далеко. Не дождался, когда исполнится восемнадцать, ушел на фронт добровольцем. Провожали родные по старинному русскому обычаю — с песнями и со слезами. Дед Федот ради такого случая все свои Георгиевские кресты надел, заслуженные еще под Порт-Артуром. Полным георгиевским кавалером вернулся он в свое время с войны и мне наказал привезти наград не меньше, стоять за родную землю так же стойко, как испокон веков делали это все мужчины в нашем роду. Из поколения в поколение передавались предания о Перегудиных, сражавшихся против иноземных захватчиков.
Отец деда Федота, например, бился с турками на Шипкинском перевале, а прадед, по свидетельствам старожилов села, принимал участие в войне 1812 года. Так это или не так — проверить трудно. И в архивах конечно же нет на этот счет сведений. Но я хорошо помню своего дедушку и отца. Были они настоящими солдатами.
Есть в нашем русском национальном характере такая особенность: когда родную землю нашу топчет враг, воинами становятся все. И какими воинами! Это в крови нашей, перешло от далеких предков, тысячелетиями отражавших удары с востока и запада. [10]
В народе говорят: потомственный рабочий, потомственный хлебороб. Но нет в нашем языке таких слов: потомственный воитель, потому что им обязан быть каждый человек, который в тяжелую для Отчизны годину способен держать оружие в руках. Оттого и не знал поражений русский народ. Даже в самое страшное время накапливал он силу, против которой не мог устоять ни один завоеватель.
Несколько дней новичков в разведроте не брали никуда. Наши новые товарищи к ночи уходили на задание, днем отсыпались или сидели на передовых постах — вели наблюдение за противником. А мы под руководством гвардии сержанта Александра Варенова проходили курс молодого разведчика. Был наш учитель года на два старше нас, воевал с первых дней Великой Отечественной. Фашистов ненавидел так, что мы порой удивлялись, как он доводил «языков» целыми и невредимыми до штаба дивизии. Вел счет им Варенов, как охотник добытому зверю. Он и походил на охотника — это отмечали все, кто бывал с Александром в поисках. Слыл разведчик настоящим следопытом, мог часами терпеливо подкарауливать в засаде зазевавшегося гитлеровца. Мы с ним быстро сдружились и многое от него переняли. Надо сказать, что своим становлением как разведчика я обязан нашему помощнику командира взвода — гвардии сержанту Варенову.
Занимались мы с утра до вечера вначале на местности в тылу дивизии, потом — на передовой. Учил нас Варенов бесшумно передвигаться ползком и короткими перебежками. Сколько километров преодолели таким образом! Кое-кто из нас стал даже роптать. Дескать, надоело землю бесполезно утюжить, пора и за настоящее дело приниматься. Услышав это, Александр, по своей привычке налегая на «о» — сразу видно, парень из Ивановской [11] области, — назвал всех, кого он помнит, разведчиков, погибших оттого, что в тылу противника не сумели обойтись без шума. А потом он продемонстрировал нам «верх искусства» — приказал повернуться кругом и прошел по густому кустарнику в двух шагах от нас, да так, что ни одна ветка не хрустнула. Как ни старались повторить этот, по выражению Ваганова, фокус, ничего не получилось. Вздохнули мы и приналегли на тренировки.
Больше всего времени уделял гвардии сержант Варенов наблюдению за противником и местностью. Казалось, чего проще — смотри в оба, подмечай все и заноси увиденное на схему. Однако скоро мы поняли, что до настоящих разведчиков по этой части нам далеко.
Помню, вышли мы на один из батальонных наблюдательных пунктов. Стояла не по-зимнему теплая погода, снег под яркими солнечными лучами слепил глаза. Перед нами расстилалась равнина с редкими кустами. Только там, где проходила вражеская оборона, были пологие холмы. Варенов определил каждому свой сектор наблюдения и приказал через полчаса доложить ему, что мы сумели разглядеть на немецкой передовой. Сколько ни напрягал зрение, ничего существенного обнаружить не удалось. Метрах в пятистах впереди — ломаная линия траншей, казавшихся безлюдными. Какие-то кочки, впадины по переднему брустверу. Один только раз что-то блеснуло на солнце на небольшой высотке — будто зеркальце солнечный луч поймало.
Выслушав меня внимательно, Варенов перечислил все то, что было на самом деле на переднем крае фашистов. Один из бугорков — пулеметная точка. «Зеркальце» на высотке — наблюдательный пункт: солнце отразилось в стеклах стереотрубы. Чуть правее от него — укрытие на отделение. Над ним, если приглядеться, курился легкий дымок. Немцы грелись у печки. Дважды за полчаса по ходу сообщения прошли на передовую гитлеровцы. Один раз — двое, другой — четверо. И окончательно сразил [12] меня Александр, сказав, что немцы на завтрак сегодня не пили, как обычно, кофе. Прочитав на моем лице удивление, он добавил: после кофе немцы любят покурить всласть, а сегодня дымков над окопами и около укрытия раз-два и обчелся.
Главное, что в совершенстве обязан уметь делать разведчик — это смотреть в оба и слушать. Действительно, методом наблюдения и подслушивания мы собирали большую часть информации о противнике. Конечно, дерзкий поиск в тылу врага или засада выглядят более впечатляюще, нежели дежурство на наблюдательном пункте. И нам так поначалу казалось. Но впоследствии я на собственном опыте убедился, что был не прав. Однажды командир взвода приказал нам вести наблюдение за передним краем обороны противника в районе населенного пункта Сокиряны, что в Молдавии. Мне не раз приходилось выполнять подобные задания, поэтому быстро взял бинокль, компас, часы, планшет со схемой местности и направился по ходам сообщения на передовую. НП мы с гвардии сержантом Ревиным выбрали неподалеку от боевого охранения одного из стрелковых батальонов. Предварительно представились его командиру, договорились о взаимодействии с передовыми наблюдателями из пехоты.
Потянулись томительные часы дежурства. У фашистов все было, как всегда: вовремя пообедали, поужинали, в известный нам срок сменили прислугу у дежурных огневых средств. Мы уже думали, что зря нас послали на этот участок обороны — вполне хватило бы бойцов из стрелковых рот, которые вели наблюдение со своих НП неподалеку от нас. И вдруг мы увидели несколько немцев, идущих по траншее из глубины узла сопротивления. На первый взгляд немцы как немцы: обмундирование потрепанное, каски солдатские. Пригляделся внимательно, определил, что один из них младший офицер и на лицо молод. А рядовые фашисты — все как на подбор в возрасте. [13] Но офицер был почему-то на удивление вежлив и предупредителен по отношению к солдатам. То вперед их пропустит, то приостановится и вытянется. Дошли они до окопа с пулеметом — пулеметчики перед ними вытянулись. Понятно нам стало, что пожаловало на немецкую передовую высокое начальство. Следовательно, ожидалась здесь какие-то важные изменения.
Сообщили мы о своих выводах командиру роты, тот пошел на доклад к начальнику разведки дивизии гвардии майору И. И. Зиме. Ночью разведчики в ходе поиска взяли без шума «языка». Он оказался «разговорчивым» и рассказал о подготовке гитлеровцев к наступательным действиям. Встретили наши войска врага как полагается — цели своей фашисты не добились.
Много еще можно вспомнить случаев, когда умение все видеть и слышать помогало нам разгадывать замыслы врага. Уже в боях на территории Румынии гвардии сержант Матросов засек ночью с поста подслушивания движение крупной колонны танков противника. Оказывается, сняли с этого участка фронта немцы целую танковую часть и перебросили ее в то место, где намечали нанести удар. Действуя в составе наблюдательного поста, гвардии сержант Ревин обнаружил появление в боевых порядках гитлеровцев венгерских кавалеристов. Гвардии майор Зима сразу же сделал вывод о том, что вскоре враг попытается прорваться из окружения. Перебросил командир дивизии на этот участок две пулеметные роты, и ударили они кинжальным огнем по гитлеровцам. К вечеру наши тыловики поймали больше сотни лошадей. Их передали бойцам конно-механизированной группы генерала Плиева, потерявшим в боях много коней.
Однако все это было позже, а пока мы учились у гвардии сержанта Александра Варенова преодолевать нейтральную полосу, действовать в группах захвата и обеспечения, надежно блокировать входы в блиндажи и [14] доты, организовывать засады. Немало времени посвятил они ознакомлению со штатной структурой гитлеровских соединений, частей и подразделений, а также тактикой их действий в основных видах боя. Занимались мы и военной топографией, постигали сложное искусство хождения по азимуту, учились быстро и с высокой точностью определять координаты целей.
Нам, разведчикам, как говорят, по долгу службы положено хорошо знать врага: особенности поведения фашистов, их наклонности, черты характера, привычки. Без таких знаний в тылу противника не обойтись. Немало сведений на этот счет мы почерпнули у «старожилов» 44-й отдельной разведроты. Сходились они в одном: «средний» гитлеровец — исполнительный, дисциплинированный солдат. Он никогда не задумывается о последствиях действий, если выполняет приказ командира. Как выразился однажды Варенов, по живым детям пойдет строевым шагом, скомандуй ему офицер: «Марш!» В профессиональном отношении враг подготовлен хорошо — даже те из солдат, кто на фронт попал недавно, уверенно ведут себя, метко стреляют. Почти все офицеры неплохо владеют приемами самозащиты без оружия или бокса. Это надо учитывать, когда вражеский офицер намечен в качестве «языка». Лучше всего — вывести его временно из строя, а потом уже вязать и тащить.
Но при всем при этом — полнейшее отсутствие инициативы, выдумки, солдатской смекалки. Я быстро пришел к выводу, что у фашистов право на какие-то самостоятельные действия имеют только большие начальники, которые находятся на приличном расстоянии от передовой и общаются с подчиненными по телефону или через посыльных. Стоит нам перерезать линию связи или перехватить посыльного, гитлеровцы начинают выполнять последний по времени полученный приказ, если даже обстановка изменится до того, что он становится абсурдным. [15]
Но сказанное выше было характерно только для коллективного мышления (если можно так выразиться) нашего врага. Приказ выполнялся до тех пор, пока немецкий солдат не оставался предоставленным самому себе. Давно заметил: одиночный гитлеровец при захвате сопротивляется только в первые секунды, и то скорее от испуга. Потом — лапки кверху. Страх, обыкновенный страх был в основе высокой исполнительности и дисциплинированности фашистов. Каждый думал: сосед по позиции донесет, если увидит, что он нерасторопно выполняет приказ. Дух прусской палочной дисциплины главенствовал в вермахте надо всем.
Если знаешь слабости врага, можно легко их использовать для своей победы. Мы часто небезуспешно использовали педантизм фашистов, стремление к шаблону, боязнь самостоятельно принять решение. Вот простой пример. Немцам, выставленным на осветительные посты, было приказано пускать ракеты с определенным интервалом: иногда он составлял минуту, иногда — две или пять. Это зависело от обстановки на передовой. Мы высчитывали этот интервал и передвигались по нейтралке, когда фашисты смотрели на часы, чтобы точно по времени выпустить очередную ракету.
Во время одного из поисков произошел такой курьезный случай. Сняли мы задремавшего вражеского часового, оттащили за километр. Гвардии рядовой Яблоневский стал его допрашивать. Прежде всего пленный попросил, чтобы мы, если нас поймают, не разболтали на допросе о его сне на посту. Дескать, все равно нам не поверят, а если соврем, он за нас похлопочет о снисхождении.
Или такой факт. В одном из румынских сел блокировали мы ночью дом, где спали четыре немецких связиста. Надеялись взять хотя бы одного, а пленили всех четверых. Подсоединился Яблоневский к линии связи, которая вела к дому, и хриплым голосом грубо приказал одного оставить охранять винтовки, а троим выйти на улицу, [16] где их будет ждать высокий начальник. И что вы думаете? Вышли! Мы всех троих сразу окрутили, а потом и четвертого прихватили.
Служба в разведывательной роте существенно отличалась от той, к которой мы привыкли в стрелковых подразделениях. Потери разведчики несли небольшие. Люди, подолгу находясь на одном месте, впитывали в себя дух славных боевых традиций, появившихся еще в первые месяцы после формирования дивизии, все делали для того, чтобы приумножить их.
А традиции были в нашем прославленном соединении богатые. Дивизия сформировалась на базе 1-й гвардейской Краснознаменной стрелковой бригады в июле 1942 года на Западном фронте. В сентябре того же года получила свой номер. В составе войск Западного, Воронежского, 1-го и 2-го Украинских фронтов участвовала в Ржевско-Сычевской и Ржевско-Вяземской операциях, Курской битве, в освобождении Левобережной Украины и форсировании Днепра. Затем, когда я уже служил в разведроте, дивизия громила врага в Уманско-Ботошанской, Ясско-Кишиневской, Дебреценской, Будапештской, Братиславо-Брновской и Пражской наступательных операциях. За боевые заслуги в сентябре 1943 года удостоена почетного наименования Прилукской, награждена орденами Ленина и Богдана Хмельницкого.
В частях дивизии за годы войны двадцать восемь солдат и офицеров стали Героями Советского Союза.
Разведчики гордились всем этим и считали наше соединение лучшим на 2-м Украинском фронте. Так это было или нет, не мне судить, но когда формировался сводный полк для Парада Победы, представителей из нашей дивизии послали больше, чем из остальных. А брали в Москву тех, у кого на гимнастерке тесно было от боевых орденов. Но об этом позже...
Жили мы дружно. Чистое пламя совместно выполняемого в особых условиях долга выжигало из людей все [17] случайное, мелочное в отношениях, и оставался прочный сплав армейского братства. Помню, как перед первым поиском, в котором довелось участвовать, подошел ко мне Варенов я сказал, чтобы я, если меня ранят, не волновался — вытащит. И сразу легче стало на душе. В свою очередь пообещал, если придется, поступить так же. В поиске не отвлекали посторонние мысли. Потом узнал, что все разведчики давали друг другу такие торжественные обещания, несмотря ни на что, приходить на выручку.
И слово свое мы держали как клятву. В одном из поисков гвардии младший сержант Сергей Попов вынес из-под обстрела раненого командира взвода. Вражеская оборона проходила по берегу полноводной реки. Отважный разведчик на подручных средствах переправил офицера к своим, а затем вернулся к товарищам, которые прикрывали огнем отход разведгруппы с «языком». За это Попов был награжден орденом Красной Звезды.
А вот другой случай. Как-то нам пришлось прорываться через боевые порядки врага. Дело было ночью, в ненастную погоду. Где свои, а где чужие, сразу и не понять. В этой неразберихе потерялся один из разведчиков. Что с ним — ранен, убит, — никто не знал. Решили вернуться. Снова запели над головами пули, где-то совсем рядом стали рваться мины. Немцы, видимо, посчитали, что их атакуют. А нас было всего шесть человек. Седьмого нашли через полчаса убитым. Вынесли павшего товарища к своим, похоронили с воинскими почестями.
Не помню случая, чтобы кто-то из нас посмеялся над недостатками товарища. Вместе радовались успехам друзей, разделяли, как могли, их горе. А его в то лихое время было много. Часто приходили письма с недобрыми вестями. У одного брат погиб в бою, у другого отец без вести пропал. Прочитает такое боец, оцепенеет, потемнеет весь. Вот и старались все вместе исподволь, ненавязчиво отвлечь его от тяжелых мыслей. [18]
На месте стоянки всегда поддерживался образцовый порядок. Располагались мы, как правило, в тылу частей второго эшелона, неподалеку от штаба дивизии. Значит, находились всегда на виду у дивизионного начальства. Это, конечно, подтягивало нас, хотя дело и не в этом: сама обстановка, в которой постоянно находились мы, приучала к уставной выверке поступков, к крепкой самодисциплине.
Командиры в подразделении были строгие — скидок не делали ни для кого. Будь ты хоть весь усыпан орденами и сам комдив с тобой за руку здоровается, нарушил дисциплину — получишь взыскание. А кое-кого и из роты отчисляли — отправляли «для дальнейшего прохождения службы» в стрелковые полки. Но это — исключение. Вообще-то случайных людей среди нас не было — отбор в разведроту проводился тщательный.
Выделялись разведчики и своим внешним видом, хотя доставалось нашему обмундированию в поисках да и на передовых наблюдательных пунктах изрядно. Для того чтобы разведчики были и по внешнему виду орлами, начальник штаба гвардии полковник Ф. Ф. Бочков разрешил гвардии капитану Белову иметь в штате роты портного и сапожника.
Пищу готовили в отдельной кухне три раза в день. Наш повар дядя Федя (так уважительно, по-родственному называли разведчики пожилого бойца, который разменял третью войну) к своим обязанностям относился серьезно. Говорил, что на пустой желудок немца не одолеешь, и был, конечно, прав. Придешь из поиска уставший, сил, кажется, нет до нар добраться, а нальют тебе миску вкусных наваристых щей, наложат заправленной мясом каши, выпьешь компота — его у нас заготавливали впрок — и усталость как рукой снимет.
Бойцы ротного тыла, а их у нас было пять человек, исправно вели прикухонное хозяйство. Держали коров, свиней, другую живность. Если выпадал случай, заготавливали [19] мясо. Гвардии рядовой Загоруйко мастерски коптил окорока, грудинку, делал очень вкусную ветчину, колбасы нескольких сортов. Незадолго перед боями в Карпатах у нас целый день шла такая заготовка. Осколками бомбы, сброшенной наугад (видимо, немецкий летчик увидел дым, поднимающийся над лесом от походной кухни), убило двух быков, которые возили телегу с тыловой поклажей. Решили, чтобы не пропадать добру, накрутить побольше колбас.
В тот день у кухни работала вся рота. Одни разделывали туши, другие рубили мясо, третьи мыли внутренности, начиняли их фаршем, приготовленным по известному одному Загоруйко рецепту. Наш повар оборудовал под коптильню заброшенную землянку — трубу над ней поставил, перекладины внутри приспособил. Для топлива навезли можжевельника — воза два или три.
Колбаса получилась на славу.
Справедливости ради следует сказать, что до появления в роте гвардии рядового Загоруйко основной пищей в тылу противника были у нас сухари да сахар. Консервы мы старались не брать — был риск оставить после себя пустую банку, да и выпускали их в то время в неудобной для нас упаковке — не понесешь же в небольшом сидоре двухкилограммовую банку тушенки! Так бы мы, наверное, и постились до конца войны, не предложи как-то Федор Иванович накоптить колбас. С тех пор каждому перед выходом на задание старшина роты гвардии старшина Веселов вручал по палке, а то и две копченой колбасы. Была она вкусной и питательной.
Спали мы в сухих, обшитых досками землянках. Если штаб дивизии перемещался в новое место, разведчики готовили для себя удобное жилье. Давно научила война бойцов: если на трудное дело они идут с добрым настроением, то горы могут свернуть. А оно, это настроение, появляется у людей после крепкого сна в теплом месте. Поэтому сил никто не жалел, когда требовалось выкопать [20] землянку, устроить сушилку для одежды и обуви, соорудить нары, сложить печь.
Душой всего этого был наш старшина гвардии старшина Петр Андреевич Веселов. Все сложное ротное хозяйство держалось на нем. Мы не видели, когда Веселое спит, — всегда он был чем-то озабочен, деловит, по-уставному подтянут. Чувствовалась в нем военная косточка. Еще до начала Великой Отечественной остался Петр Андреевич на сверхсрочную. Первый бой принял с фашистами 24 июня. Участвовал почти во всех больших сражениях войны — под Москвой, под Сталинградом, под Курском. Было у старшины столько наград, что все их он укрепил на гимнастерке только раз — в День Победы. А постоянно носить ордена и медали считал делом нескромным.
Членом Коммунистической партии Веселов стал в 1941 году. Для нас он был олицетворением настоящего коммуниста: отличали его хорошая политическая подготовка, высокое ратное мужество и мастерство, личная скромность, такт в отношениях с подчиненными, теплая забота о нас. Всегда мы были обеспечены всем необходимым для боя и отдыха. Не помню случая, чтобы возвратившихся из поиска не ждала горячая пища.
Коммунисты роты избрали гвардии старшину Веселова парторгом. Не раз нам, комсомольцам, доводилось слышать его выступления на открытых собраниях. Говорил Петр Андреевич всегда коротко и по существу дела, но так, что хотелось пойти на самое трудное задание и выполнить его безукоризненно.
Для тех, кто потерял в годы войны родителей, Веселов, несмотря на свои тридцать лет, сумел стать вместо отца. Не случайно шли к нему люди со своим горем — Для каждого наш парторг умел найти душевное слово, ободрить, утешить.
Самые добрые воспоминания остались у меня о наших командирах. Какие это были люди! Часто к разведчикам [21] заглядывал командир дивизии генерал-майор Федор Александрович Бобров. Обязательно интересовался, как мы питаемся, когда в последний раз мылись в бане, меняли белье. Расскажет о задачах, которые стоят перед дивизией, как будто невзначай заметит, что давно не баловали его сынки хорошим «гостинцем».
— Как, товарищ генерал? — удивлялся кто-нибудь из бойцов. — А вчера мы «языка» приволокли?
— Вчера уже прошло, а мне надо знать, что сегодня враг задумал, — отвечал на это наш батя.
И мы снова шли в поиск, чтобы снабдить штаб самой свежей информацией о противнике.
О себе наш комдив не рассказывал, но мы знали, что родился Федор Александрович в деревне Чакши Витебской области в крестьянской семье. Был участником первой мировой войны. В 1917 году вступил в Красную гвардию, а через год стал членом партии большевиков. На фронтах Великой Отечественной с первых ее дней. Нашей дивизией генерал-майор Бобров командовал с июля 1942 года. Под его началом соединение стало гвардейским, удостоено трех орденов.
По торжественным случаям, а также во время жарких наступательных боев генерал-майор Бобров надевал ордена: Ленина, Красного Знамени, Суворова II степени, Богдана Хмельницкого II степени. Эти высокие награды Родины — признание заслуг командира дивизии, его мужества, ратной отваги. Стоило посмотреть на то, как управлял боем соединения Федор Александрович на командно-наблюдательном пункте! Высокий, богатырского сложения, с усами вразлет, он напоминал нам былинного богатыря из русской сказки.
Ни разу не видели мы генерал-майора Боброва чем-то раздосадованным, излишне строгим. Тон разговора всегда доброжелательный. Обращался комдив ко всем без исключения на «вы». Если требовалось кому-то сделать замечание, [22] тщательно подыскивал слова, чтобы не обидеть человека даже невзначай.
Погиб генерал-майор Бобров в Карпатах 25 сентября 1944 года. Похоронен с воинскими почестями в Черновцах. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 апреля 1945 года ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
На меня было возложено скорбное поручение — увезти в Москву и передать семье личные вещи нашего комдива. Не скрою, очень волновался, когда позвонил около двери, на медной табличке которой прочел выгравированную надпись: «Ф. А. Бобров». Всего неделю назад мы установили над могилой мраморный памятник с такой же медной пластинкой, крепко привинченной болтами.
Дверь мне открыла жена Федора Александровича — худенькая женщина со строгими, заплаканными глазами, в черном вдовьем платье. Узнав, кто я и зачем приехал, радушно пригласила пройти в гостиную. Вскоре с лекции пришел сын комдива — высокий, крупный парень, очень похожий на своего геройского отца. В последний раз они видели Федора Александровича летом 1942 года и были признательны мне за рассказ о нашем командире. Привез я им несколько любительских альбомов, парадный мундир со всеми наградами, именное холодное оружие — кортик и... два чемодана подарков от разведчиков. Помнится, были это красивые вещи, взятые в качестве трофеев в гитлеровских обозах. Но жена нашего командира решительно отказалась их принять. А вот за продукты поблагодарила. В 1944 году Москва жила по карточкам, и людям по ним выдавалось немногое. Признаюсь, что и тут я схитрил, сказал, что все продукты получены мною с продсклада и являются пайком комдива за несколько недель.
Иными чертами характера по сравнению с Бобровым обладал дважды Герой Советского Союза гвардии полковник Павел Иванович Шурухин — заместитель командира [23] дивизии. Был он человеком вспыльчивым, мог, как говорится, в пух и прах разнести провинившегося. А если тот после нагоняя быстро исправлял ошибку, при всех целовал троекратно и объявлял молодцом. Бойцы прощали замкомдиву его резкость. А когда шел бой, гвардии полковник Шурухин не мог усидеть в блиндаже или укрытии на командно-наблюдательном пункте. Брал он автомат и шел в цепь — туда, где дело больше всего не ладилось. Не раз видел его в атаке. Поднимал бойцов и вел их на врага, не обращая внимания на пули и осколки. Как это бывало на фронте, погиб отважный офицер не в жарком бою, а от случайной мины, на которую наскочил на горной дороге его «виллис»...
Случайный осколок оборвал жизнь и командира нашей роты гвардии капитана Белова. Произошло это уже в Северной Трансильвании. Несколько дней ходили разведчики сами не свои. Мстили мы врагу за своего ротного, как умели, справляли горькую тризну по человеку, которого любили.
Был Белов высокого роста, русоволос, с открытым мужественным лицом. На гимнастерке — тесно от наград. Орден Красной Звезды наш ротный получил еще летом 1941 года, когда награждали очень скупо.
«Делай, как я!» — этот принцип, используемый нынешними командирами в боевой учебе, был жизненным правилом гвардии капитана Белова. Когда, как выражался Варенов, нам «не шла масть» — то есть разведчики возвращались с пустыми руками, — командир роты возглавлял поиск и приводил самого «отборного» немца. Он лучше всех стрелял из любого оружия, отличался силой и ловкостью, всегда подчеркнуто аккуратно носил военную форму. Свой офицерский паек командир всегда отдавал старшине — на общий стол. Из личных вещей У него был видавший виды чемоданчик с самым необходимым да планшет. Уважали разведчики Белова за требовательность [24] — одну для всех — и вместе с тем отеческую заботу о бойцах.
Начальник разведки дивизии Герой Советского Союза гвардии майор Иван Иванович Зима был прекрасным организатором нашего многотрудного дела. При его участии были подготовлены самые дерзкие походы в тыл врага. Иван Иванович (так уважительно между собой звали бойцы офицера) нередко сутками не уходил с передовых наблюдательных пунктов и сам по несущественным на первый взгляд деталям составлял полную картину поведения противника. Иногда после этого нам не требовалось идти в поиск — данные, по крупицам собранные нашим «главным разведчиком», отвечали на все вопросы комдива.
Любил он подолгу слушать наши доклады после возвращения из вражеского тыла. Интересовало гвардии майора Зиму все: как поставлена у немцев служба в боевом охранении, когда им носят пищу и сколько человек; видели ли мы пустые ящики из-под боеприпасов, встречали ли линии связи, а если встречали, то какого цвета был провод... Иные даже начинали нервничать от такого обилия самых неожиданных вопросов. Таким Иван Иванович говорил, что разведчик обязан все замечать и уметь делать из этого выводы. Сам он делал это блестяще. Если заметили мы штабеля ящиков из-под снарядов, значит, по каким-то причинам фашисты не могут доставить на огневые позиции боеприпасы, иначе обратными рейсами они бы вывезли тару. Если мы встречали красный провод, то он вел на передовой КНП. Фашисты всегда действовали по инструкциям, а они предписывали использовать для важных линий связи провод в красной изоляции. Словом, умел начальник разведки анализировать наши сведения о противнике и нас учил размышлять.
Трудно было отказать офицеру в личном мужестве. Героем Советского Союза он стал за форсирование [25] Днепра. Первым из дивизии переправился с группой разведчиков гвардии майор Зима на правый берег и почти сутки руководил боем по расширению захваченного плацдарма.
Стали привычными слова, что на фронте сама обстановка воспитывала у воинов храбрость, стойкость, стремление любой ценой добиться победы над врагом. Но, мне кажется, это не совсем точно отражает суть происходившего со всеми нами. Обстановка постоянной опасности, скорее, проверяла, как политработникам, командирам удавалось воспитывать бойцов. До сих пор благодарны мы своим фронтовым педагогам. Умели они зажечь сердца людей огнем нашей большевистской правды.
Политбеседы, которые проводил в разведроте начальник политического отдела дивизии гвардии полковник Борис Алексеевич Питерский, становились для нас уроками любви к Родине, ненависти к ее врагам. Часто политработник просил нас рассказать, что мы видели в освобожденных от фашистских оккупантов городах и селах Украины, Молдавии. Поднимались бойцы и гневно говорили о зверствах врага, о горе и слезах советских людей. И вставали перед глазами разрушенный Киев, рвы с тысячами погибших в Бабьем Яру...
Нередко в ходе политбесед разведчики читали письма из дома. В них отцы, матери, младшие братья и сестры писали о том, как работали, давая армии все необходимое для победы. Легко становилось на душе после таких вот откровенных бесед. Ведь фронт силен тылом — это понимал каждый. А в тылу люди для нас ничего не жалели.
Разведчики на политзанятиях выступали по самым различным темам. Раскрывали значение успехов на фронтах, говорили о необходимости всегда поддерживать крепкую дисциплину, организованность во всем. Примеры брали из жизни роты. Отмечали, что передовые разведчики неуклонно следуют требованиям устава, всегда [26] подтянуты и опрятно одеты. А тот, кто небрежен в малом, может допустить промах и в большом. Был у нас случай, когда один из молодых бойцов небрежно почистил после поиска автомат. Оружие подвело своего хозяина — в решающую минуту боя произошел перекос патрона...
Активно работала наша комсомольская организация, которую возглавлял гвардии сержант Василий Матросов. Члены бюро многое делали для обобщения опыта лучших разведчиков. Проводили вечера, посвященные этому, выпускали бюллетени. В них сжато, но поучительно говорилось о том, как действуют наши правофланговые при выполнении различных задач, какие качества помогают им образцово проводить попеки, организовывать засады, вести наблюдение.
Но вернемся к рассказу о тех днях, когда подходила к концу наша учеба. Все чаще на лице гвардии сержанта Варенова появлялась довольная улыбка, когда он наблюдал за нашими действиями. Да и обстановка требовала, чтобы в тыл фашистов ходило больше разведчиков. Близилась Уманско-Ботошанская наступательная операция советских войск. Ответственные задачи по уничтожению крупной группировки противника были поставлены и нашей 42-й гвардейской стрелковой дивизии. А для того чтобы громить врага, надо хорошо знать его. Вот почему по два-три раза в неделю разведгруппы пробирались через нейтральную полосу, охотились за «языками», определяли силы и средства противника. Сведения, собираемые моими новыми товарищами, очень ждали в штабе дивизии. Мы, молодые разведчики, места себе не находили, глядя на то, как нелегко приходится разведчикам. Все жили одним: скорей бы взяться за настоящее дело. [27]