Генерал де Голль

Позвонили из посольства и передали, что И. М. Майский хочет нас видеть. Приехали в посольство загодя, но кабинет Ивана Михайловича был пуст. Мы уселись в кожаные кресла в нетерпеливом ожидании. Наконец появился Иван Михайлович. Он уселся с нами рядом и, как обычно, начал расспрашивать, что мы делали в последние дни.

Не знаю, умышленно ли, но посол почему-то тянул время, и это нас настораживало. Привыкнув к манере Ивана Михайловича вести разговор, мы уже поняли, что он будет говорить о чем-то другом, не связанном с нашим отъездом. И точно. Как всегда, таинственно улыбнувшись, Иван Михайлович, как бы между прочим, сказал:

— Как вы посмотрите, если завтра мы вчетвером побываем в гостях во французском представительстве? — помедлив, он добавил: — Генерал де Голль приглашает делегацию посетить его. Думаю, отказывать не будем!

Посол немного помедлил и, упреждая готовый сорваться у нас с языка вопрос, добавил:

— Вас, конечно, интересует и другое: как обстоят дела с вашим отъездом? Кое-что прояснилось. Так, известно, что возвращаться будете воздухом с военно-воздушной базы в Шотландии, на английском бомбардировщике. Одна тонкость! Полет будет идти в особых условиях, напрямую, [202] беспосадочный, Англия — Москва!.. В чем тонкость — понимаете? Полет будет идти через Германию! О готовности самолета, экипажа и, главное, трассы посольство будет получать постоянную информацию. Особое значение имеет погода на трассе полета.

Видя, как прояснились наши лица, Иван Михайлович понял, что попал в точку, сообщив нам эту новость. Разговор оживился и принял нужный для Майского характер. Уже через несколько минут мы были всецело поглощены рассказом нашего посла о де Голле. Вот что мы узнали.

23 июня 1940 года Французская коммунистическая партия признала в генерале де Голле руководителя нарождающегося французского Сопротивления. С этого момента, по мнению посла, можно считать, что французский народ приобрел подлинного руководителя движения за освобождение Франции. В этот же день Англия официально порвала всякие взаимоотношения с марионеточным правительством Виши и фактически признала за де Голлём право на руководство движением Сопротивления. Прошло несколько дней, и 10 июля 1940 года была официально оформлена организация «Свободная Франция». А 7 августа того же года между Англией и генералом де Голлём было заключено соответствующее соглашение.

24 сентября 1941 года в Лондоне де Голлём был создан «Национальный комитет Свободная Франция» (НКСФ), который через три дня, 27 сентября, признало правительство СССР. А еще через два месяца, в ноябре 1941 года, между СССР и НКСФ было заключено соглашение о совместных военных действиях против фашистской Германии и ее союзников.

1942 год ознаменовался новыми вехами во французском движении Сопротивления. 8 ноября Англия и США начали совместные военные действия в Северной Африке против германских войск, в которых принимали участие и находившиеся здесь французские войска под командованием адмирала Дарлана. Гитлеровцы, почувствовав непосредственную угрозу вторжения французских войск из Северной Африки на юг Франции, И ноября 1942 года нарушили демаркационную линию между севером и югом и оккупировали всю Францию.

В итоге в борьбе за освобождение Франции появились две политические фигуры, претендующие на лидерство, — де Голль и Дарлан. Последний занимал пост морского министра в правительстве Виши, но по подсказке американцев [203] вышел из него и перебрался в Алжир, где постепенно захватил лидерство в военном руководстве и в конце концов возглавил командование французскими войсками в Африке. Англичане однозначно сделали свой выбор в пользу де Голля, заключив с ним соглашение и разрешив основать в Лондоне свое представительство. Но, как отметил Иван Михайлович, из этого вовсе не значило, что в споре за лидерство у Дарлана потеряны позиции. Англичане хорошо помнят о заискивании адмирала перед Гитлером. Однако как на это посмотрят американцы — вот вопрос вопросов, который во многом повлияет на итог противоборства между лидерами французского движения. (Буквально через несколько дней после нашего разговора, 24 декабря 1942 года, в Алжире будет убит ставленник американцев, главнокомандующий французских войск в Северной Африке, адмирал Дарлан. Не станем теряться в догадках, кому было наруку это убийство...)

— Надо отдать должное Черчиллю, — продолжал Майский. — Он быстро разобрался в обстановке и стал, как я уже говорил, на сторону де Голля. Надо признать, что де Голль уловил дух времени и как государственный деятель может считать себя на коне. Привели его к этому вера во Францию и в ее возрождение, а также вера в свою собственную высокую миссию. Эта вера, судя по всему, непреклонна. Одно пока неясно: в какую Францию де Голль верит и какой он ее представляет в будущем? Пока можно говорить лишь о Франции, существующей в воображении генерала. Судя по выступлениям де Голля, оп, как и многие свободные французы, борется не просто за освобождение Франции, но и за ее грядущие преобразования, то есть за Францию на более справедливых началах.

Из всего сказанного Иваном Михайловичем трудно было понять, имеет ли он сам сложившееся мнение о де Голле. Наоборот, его рассуждения и отступления в разговоре свидетельствовали о том, что посол, как и его аппарат, пока еще присматривается к лидеру французского Сопротивления. Вот почему советскому послу был по-своему важен завтрашний визит к де Голлю, удобный тем, что он не носил официального характера и позволял вести частный разговор. Предстоящий визит, по сути дела, был встречей представителей, если еще не союзнических, то, уж наверное, двух дружеских армий — французской и Красной Армии. Правда, уровень встречи не равнозначный. Однако если генерал приглашает, значит, [204] и у него есть какой-то интерес, какая-то своя, скрытая причина...

Вняв настояниям посла, свой визит к генералу де Голлю мы решили совершить при «полном параде». Иван Михайлович не сомневался, что, несмотря на неофициальный характер встречи, сам де Голль и окружающие его лица будут все в военной форме.

Вечером следующего дня мы прибыли в посольство, чтобы оттуда вместе с И. М. Майским следовать к французам. По простоте души казалось, что те несколько сот метров, что отделяли советское посольство от французского представительства, мы пройдем пешком. Но, к нашему удивлению, у подъезда посольства стояла машина Майского. Иван Михайлович понял наше недоумение:

— Так нужно! — и этим все было сказано. Нам оставалось только разместиться в машине.

Машина медленно, важно проехала несколько сот метров по посольской улице и остановилась у известного нам особняка, где размещалась французская миссия.

Как только наша машина остановилась, ее окружили выскочившие из особняка французские офицеры. Одни любезно открыли дверцы машины, другие — учтиво выстроились вдоль дорожки, ведущей от ворот к особняку, третьи — распахнули тяжелые двери старинного здания. А кто-то, указывая жестами нам путь, вел по тяжелым ковровым дорожкам в глубь особняка, ярко освещенного огнями люстр и многочисленных светильников.

Военная форма французов весьма экзотична. Но всегда невольно обращаешь внимание прежде всего на головной убор, по которому можно прочесть почти всё о его хозяине. По крайней мере, род войск и звание. Невысокие, цилиндрической формы котелки, обшитые цветным сукном и с кожаным длинным козырьком, резко контрастировали с остальной формой — простой и практичной.

Как ни был я готов к встрече, но когда в распахнувшихся дверях небольшого кабинета, буквально в нескольких шагах от себя, увидел сидящего за столом работающего генерала, невольно вздрогнул. Сказалась, очевидно, привычка при входе в кабинет большого начальника видеть его хозяина на значительном удалении от дверей, в глубине кабинета. Эти спасительные метры, по моему тогдашнему убеждению, позволяли привести в порядок чувства и мысли вошедшему. Однако в кабинете де Голля этих метров не было. Посетителю надо было излагать свой вопрос сразу, не теряя времени. [205]

Де Голль поднялся во весь рост и чуть не уперся головой в низкий потолок. Этот кабинет, кажется, для того и нужен был, чтобы подчеркнуть громадный рост его обладателя. Во всяком случае, если это так, то генерал действительно производил впечатление. Выйдя из-за стола, де Голль протянул свою руку Павличенко. Чувствовалось, что, как ни опытен был по части приемов и визитов генерал, обворожительная Людмила поставила его в неловкое положение. Как вести себя с ней? Как с красивой женщиной, перед которой он, истинный француз, не может ударить лицом в грязь? Или как с офицером армии, с которой устанавливались союзнические отношения? Но второе, судя по всему, затмевалось первым, и де Голль отдал явное предпочтение Людмиле как женщине.

После небольшого замешательства последовал обмен любезностями, и генерал галантно предложил Павличенко устроиться поудобнее в кресле у журнального столика. Отдав должное Людмиле, де Голль наконец уделил внимание нам. Поздоровался, предложил рассаживаться. Иван Михайлович, как и положено, представил всю нашу троицу.

— Я рад приветствовать русских друзей от имени моих коллег. Особое удовольствие мне доставляет, господин посол, приветствовать вас. Видеть вас для меня большая честь... Я получил из Москвы известие, что первая партия французских летчиков-добровольцев эскадрильи «Нормандия» благополучно достигла русских берегов. Надеюсь, что скоро они поднимутся в небо на русских самолетах.

— Для немцев будет большим сюрпризом услышать французскую речь в русском небе, — сказала Людмила, глядя на де Голля.

Де Голль гордо вскинул свою голову и, сверкая глазами, бросил:

— Это обязательно случится. Хотел бы я видеть лица немцев, когда это произойдет!.. Я надеюсь, что в небе России будет воевать не только одна эскадрилья военных летчиков, но значительно больше. В нашем представительстве уже не одна сотня заявлений французских летчиков с просьбами направить их на русский фронт. Они горят желанием скрестить свои шпаги с бошами, — картинно, с пафосом заключил генерал.

— Советское правительство делает все возможное, чтобы как можно скорее и лучше принять ваших добровольцев, — сказал Майский генералу. [206]

— Нас беспокоит единственный вопрос: сможет ли русское правительство обеспечить французское подразделение достаточным количеством самолетов? Очевидно, с нашей стороны целесообразно направить в Россию лишь столько летчиков, сколько сможет быстро сесть в боевые машины?!

— Такие возможности в ближайшее время у нас появятся. Я имею в виду разгром окруженной под Сталинградом немецкой группировки.

— Есть какие-нибудь свежие новости из-под Сталинграда, господин посол?

— Немцы всеми силами пытаются деблокировать окруженную армию Паулюса. Существенную опасность представляет в этом плане танковая колонна Манштейна, которая с юго-запада пытается пробиться к Сталинграду. Но на пути ее создан существенный заслон. Думаю, что попытка Манштейна обречена на провал. Это вопрос ближайших дней. Под Сталинградом у нас сейчас достаточно сил.

— Я прошу прощения у леди Павличенко, что оставил ее на несколько минут. Но вижу, что мои коллеги не дали вам скучать, — сказал де Голль и, обращаясь уже ко всем, громко сказал: — Курите, господа...

Фигура де Голля сложилась, и он уселся в кресле напротив Людмилы, сразу же почувствовав себя свободнее в этом тесном, небольшом кабинете, где все подчеркивало его несуразно большой рост.

Один из офицеров наклонился к де Голлю и что-то прошептал ему на ухо; тот кивнул головой, сложив в замок свои ладони у подбородка. Французские офицеры молча покинули своего шефа, предоставив ему возможность одному вести беседу. Теперь, сидя напротив Павличенко, он снова обратил все внимание на нее.

— Что же вы не курите? — сказал де Голль, преподнося Людмиле пачку сигарет.

— Должна разочаровать нашего уважаемого генерала: ни я, ни лейтенант Владимир, — она сделала кивок в мою сторону, — папиросами не балуемся. Наша военная профессия не позволяет этого делать. Мы — снайперы. И этим все сказано. — Молоденький офицер, сидя за спиной генерала, быстро переводил ему сказанное Людмилой. Брови генерала приподнялись в некотором удивлении, а Людмила продолжала: — Лейтенант Владимир может рассказать, как у него это получается. Опыт у него большой. За сигаретные дымки в окопах под Ленинградом [207] он наказал не один десяток бошей. Так что курить нам, снайперам, заказано — чревато последствиями, — заключила Людмила.

Слушая перевод своего офицера, де Голль медленно поворачивал голову в мою сторону. Ожидая вопроса, я невольно взглянул на генерала. Его нежно-восковое лицо с легким румянцем, несколько вытянутое кверху, с маленьким ртом и крупным «гоголевским» носом показалось мне в тот момент каким-то неестественным. Из-за этого я, кажется, едва не опустил глаза — пришлось даже сделать усилие, чтобы устоять перед этим «искушением» и соблюсти вежливость.

— Наш молодой лейтенант, я вижу, смущается, — наконец последовал вопрос. — Интересно было бы послушать, как он выслеживал немцев. Когда-то в ту войну мне приходилось слышать о работе французских, английских и кайзеровских снайперов. Да и в русских войсках были неплохие стрелки. Не так ли, лейтенант?

— У вас хорошая информация, господин генерал. Советские снайперы не чураются опыта первой мировой войны, — я решил польстить генералу. — В наших библиотеках есть хорошая книга английского стрелка Хэскета Притчарда, который излагает опыт снайпера периода окопной войны. Интересно то, что книга первоначально была издана на французском языке, а затем уже была переведена на английский и русский языки. На русский — в 1925 году, кажется. По известным причинам современный опыт ведения войн не подходит к опыту первой мировой войны. И виновата здесь прежде всего боевая техника. Хитрее приходится быть на поле боя генералам, а солдату тем более.

Видя, что генерал проявляет интерес к сказанному, я продолжил:

— Хороший солдат на фронте все время учится. А для снайпера это качество вдвойне необходимо.

Я рассказал несколько эпизодов боев под Ленинградом. Де Голль слушал внимательно и с интересом. Под конец рассказа вошел офицер и, подойдя к генералу, что-то ему доложил. Кивнув головой и, поняв, что мой рассказ окончен, генерал встал и предложил нам перейти в соседнее помещение. Через минуту мы все оказались в большом, просторном, ярко освещенном холле. В свете люстр ослепительно блестела сервировка стола. Как только гости расселись, генерал де Голль встал и сказал:

— Господа! Сегодня у нас в гостях представители той [208] великой державы, которая на своих плечах несет до сего времени всю тяжесть борьбы с ненавистной нам фашистской Германией. Надо ли здесь говорить, с каким большим вниманием следили и следят французы за разворачивающимися в России событиями, с какой надеждой встречают успехи русской армии. Теперь, когда под Сталинградом добивается трехсоттысячная армия Паулюса, мы не сомневаемся, что гитлеровцы уже никогда не оправятся от этого удара Красной Армии. Мы — накануне краха фашистской армии. — Генерал де Голль не скупился в своих оценках силы советских войск. Закончил он неожиданно просто. Подняв бокал со светлым французским вином, он заключил: — Я провозглашаю этот тост и прошу поднять бокалы за славные успехи русской армии!

Все встали и до дна осушили свои бокалы — тост обязывал это сделать. Через три-четыре минуты поднялся Иван Михайлович. Шум и разговоры за столом мгновенно смолкли. Майский говорил о боли европейских народов, потерявших родину, подвергшихся оккупации:

— Примечательно, что в борьбе за освобождение своей родины народами этих стран сделано уже немало. Можно смело сказать, что в авангарде подобных борцов, в их первых рядах, идет французский народ. И это не созерцательная борьба, а активная наступательная сила, целое движение — движение Сопротивления! Борьба развернулась не только внутри Франции, но и в Северной Африке. А вскоре взревут моторы истребителей французских летчиков, прибывших воевать на советскую землю. Я провозглашаю этот тост за французское движение Сопротивления, за его Национальный комитет, за его мужественных руководителей.

Последние слова советского посла были встречены аплодисментами и явным одобрением присутствующих.

Легкое вино — а на столе были только французские вина — сняло напряжение, скованность, царившие в начале встречи, все почувствовали себя свободнее. Офицеры, сидевшие рядом с нами, как выяснилось, немного могли объясняться по-русски, и это помогло окончательно установить дружеские отношения.

— Месье! Я позволю себе восполнить пробел, который мы допустили, произнося официальные тосты. — Это сказал черноглазый молодой генерал, сидящий недалеко от де Голля. — Долг француза обязывает первый тост произнести за женщину. Сегодня наше общество украшает единственная женщина — это русская героиня Людмила [209] Павличенко. Мы хотим поднять тост за ее здоровье, успехи и благополучие. Виват!..

Снова все дружно встали, поддержав тем самым тост черноглазого генерала, и снова осушили свои бокалы.

Сразу же за ним поднялась со своего места Людмила. Она сидела рядом с генералом де Голлём. Молодой офицер-переводчик тут же предусмотрительно пересел поближе к генералу и приготовился переводить слова Павличенко. В свете всех многочисленных светильников в зале, слегка разрумянившаяся от вина, Людмила довольно эффектно смотрелась в своей военной форме. Пригладив рукой прямые черные волосы, она озорно сверкнула своими карими глазами и голосом, не терпящим возражения, произнесла:

— Мне впору было бы обратиться к вам со словами: «Месье! Господа! Мистеры! и г. д. Но я не сделаю этого... — В зале притихли, а Людмила, умышленно помедлив, вдруг серьезно произнесла: — Я скажу вам, как русский солдат: «Товарищи!» — Такого французы не ожидали. Зал взорвался, приветствуя слова Павличенко. — Да! Я не ошиблась, говоря вам: «Товарищи!», ибо у нас в Советском Союзе это слово говорится братьям по оружию! Позвольте мне выразить свою уверенность, что 1943 год, который уже не за горами, станет для нас годом совместных боевых действий против фашистской Германии. На фронте, в боевых условиях, всегда ценится братство по оружию. II пусть первой ласточкой этого братства будет дружба советских и французских летчиков эскадрильи «Нормандия». Я провозглашаю тост за военную дружбу французов и русских!

Тост понравился, за него все дружно подняли бокалы.

Незаметно текло время... Дали слово мне, затем Николаю. Наши скромные тосты не были столь эмоциональными, как тост Людмилы, но охотно были поддержаны всеми присутствующими. Трудно, например, было не поддержать тост «За победу над фашистской Германией!».

Вскоре вслед за де Голлём все поднялись из-за стола и разбрелись по гостиным. Де Голль и И. М. Майский уединились в кабинете генерала, а мы втроем устроились в холле «для некурящих», окруженные молодыми французскими офицерами. Французы пытались нам что-то рассказать о боях в Северной Африке, но разговор этот вскоре иссяк из-за незнания нами театра военных действий. Охотно слушали нас с Людмилой, с интересом переживая перипетии снайперских поединков. Спустя некоторое [210] время из кабинета де Голля вышел офицер и, подойдя к Николаю, что-то ему сказал. Николай встал и, повернув к нам голову, сказал:

— Нас приглашают в кабинет к генералу.

Вместе с офицером проследовали к кабинету. Кроме Майского и генерала, там никого не было. Де Голль, не приглашая садиться, поднялся и, обращаясь к своему переводчику, сказал:

— Я польщен высокой честью познакомиться с Людмилой Павличенко и ее молодыми коллегами. От господина Майского я слышал, что вы скоро возвращаетесь в Россию. Хотелось бы верить, что наши пути где-нибудь пересекутся после победы. Я приглашаю вас посетить нашу страну после разгрома фашизма. А пока позвольте мне пожелать вам благополучного возвращения на родную землю и в знак памяти о нашей встрече вручить вам мой скромный сувенир.

С этими словами генерал взял со своего письменного стола плотный лист картона и вручил его Павличенко. Точно такие же подарки получили и мы. Это были фотографии нашего гостеприимного хозяина в полной парадной форме, дополненные факсимильной дарственной надписью в правом нижнем углу.

Подарок был неожиданным, не предусмотренным дипломатическими протоколами. Это был дар союзника по оружию. Невольно я взглянул на сидящего в глубоком кресле Ивана Михайловича и увидел его добрую улыбку и веселый прищур утомленных глаз, говоривших, что дар генерала де Голля для него не был секретом. Поблагодарив де Голля за его подарок, мы, видя, что Иван Михайлович поднялся из своего кресла, попрощались с лидером движения французского Сопротивления. Иван Михайлович от имени всех выразил де Голлю признательность за приглашение и пожелал генералу успеха на его благородном поприще.