Герцог Мальборо

В пятницу 13 ноября нас вызвал к себе Иван Михайлович, долго расспрашивал о наших визитах, о впечатлениях. [168]

— Я рад за вас, друзья. Столько интересного вы уже увидели. Одна встреча с Хыолеттом Джонсоном в Кентербери чего стоит! Но сегодня у вас не менее интересный день... — Майский помедлил, интригуя нас этой паузой, и затем, хитро улыбнувшись, сказал: — С вами пожелал встретиться сам — кто вы думаете?.. — сэр Уинстон Черчилль и его супруга.

Новость, сообщенная послом, была неожиданной. Личность Черчилля для нас, советских людей, была одиозной и особых восторгов не вызывала. Иван Михайлович словно угадал наши мысли:

— Понимаю, что у вас, молодежи, это имя особых чувств не вызывает. Наши курсы общественных наук и учебники в школах и учебных заведениях, говоря о периоде гражданской войны в России, обязательно отождествляют интервенцию 14 государств с его именем. Справедливо?.. Да! Но политика иной раз делает такие зигзаги, что нынешний Черчилль принужден сотрудничать с нашей страной, а мы — с ним. Такова реальность. Впрочем, об этом и о Черчилле поговорим несколько позднее — мне бы не хотелось, чтобы при встрече с ним вы оказались полными невеждами.

Майский сдержал слово и несколько часов спустя, до нашей поездки в парламент, где должна была произойти встреча, прочел небольшую лекцию о главе английского правительства.

— В. И. Ленин в свое время назвал Черчилля «величайшим ненавистником Советской России», — начал Иван Михайлович, раскуривая на ходу папироску. — Эта характеристика, данная Лениным, не случайна. Именно Черчилль — он сам это признавал — всеми силами стремился задушить Советское государство при его рождении. Не приходится удивляться той роли, которую сыграл Черчилль в объединении сил международной реакции для организации и осуществления интервенции против молодой Советской республики. В те годы потомок герцога Мальборо занимал пост военного министра и министра авиации.

Главной задачей всей своей деятельности он считал политику сохранения и всемерного укрепления Британской империи. В 1925 году, стремясь восстановить значение Лондона как мирового финансового центра, Черчилль ввел в стране даже золотой стандарт. Растущая агрессивность Германии пугала Черчилля, хотя он, как и многие другие политики, был совсем не прочь столкнуть фашистскую [169] Германию с нами. Однако Черчилль был прозорливее своих предшественников, критикуя их за недальновидную внешнюю политику. Сразу же после вступления Великобритании в войну против Германии Черчилль был назначен морским министром, а чуть позже, в мае 1940 года, — премьер-министром коалиционного правительства.

Майский остановился, взял со стола какой-то листок и продолжал:

— Следует отметить, что Черчилль трезво оценил нападение Германии на Советский Союз и выступил с заявлением о поддержке Советского Союза, в котором, в частности, сказал, — Иван Михайлович поднял к глазам листок и прочитал: — «Опасность, угрожающая России, — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же, как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, — это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара».

В июле 1941 года правительство Черчилля заключило с СССР соглашение о совместных действиях против гитлеровской Германии. Ну и совсем недавно, вы знаете, в мае 1942 года в Лондоне был подписан англо-советский договор о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны. Такова фигура нынешнего лидера британского правительства, — закончил Иван Михайлович, снимая очки и кладя их на стол. — Сегодня Черчилль выступает в парламенте. Там, в парламенте, перед началом заседания я вас и представлю премьер-министру, — он посмотрел на часы. — Сейчас еще рановато, я думаю, что через часик и поедем. Отдохните в библиотеке, полистайте журналы, почитайте, а я пока просмотрю посольскую почту...

Первое, на что с жадностью набросились в библиотеке, были подшивки советских газет. И хотя самые «свежие» из них по известным обстоятельствам оказались недельной давности, все равно они поглотили все наше внимание...

Незаметно истек час. Вскоре за нами пришли и пригласили в машину. Спустя три минуты украшенная советским флажком посольская машина чинно выехала из ворот и покатила к парламенту.

Разговаривать не хотелось. Иван Михайлович был занят [170] своими мыслями, а мы находились под впечатлением того материала, который удалось прочитать в наших родных газетах. Главную озабоченность вызывали сообщения с фронтов и особенно из-под Сталинграда. По всему чувствовалось, что обстановка там накалена до предела.

Наконец машина остановилась у какого-то бокового подъезда парламентского здания. Подошедший в белых перчатках привратник открыл дверцу и отвесил легкий поклон вышедшему из машины советскому послу. Вслед за Иваном Михайловичем вышли из машины и мы. Я вдруг почувствовал легкую дрожь и все нарастающее волнение по мере того, как приближалась минута, когда мы должны будем увидеть того, о ком в последнее время много говорили, писали, судили...

Короткая заминка у узорчатых дверей. Иван Михайлович обернулся, внимательно оглядел нас, как бы давая время прийти в себя перед решающим моментом, и, слегка пригладив ладонью свои волосы, снова повернулся к дверям. Два солидных служителя с легким поклоном широко раскрыли двери и пропустили нас вовнутрь большого прямоугольного зала под высоким потолком. Вдоль всей левой от входа стены шли высокие стрельчатые окна, создававшие иллюзию большой оранжереи. Видны две двери, как оказалось, ведущие в комнату отдыха премьера и в зал заседаний парламента. Между дверьми — огромный беломраморный камин. Около него на некотором удалении полукружием стоят несколько мягких кресел. В самом центре зала небольшой стол.

Все это я «сфотографировал» единым взглядом, прежде чем заметил, как от камина к нам, нарочито неторопливой походкой, направился плотный, коренастый, слегка сутуловатый мужчина с дымящейся сигарой в углу большого рта.

Черчилль?..

Да, это был он. Черчилль подошел к Ивану Михайловичу, слегка кивнул, как давнему знакомому, изобразил на лице нечто вроде улыбки, пожал ему руку и тут же заговорил, жестикулируя рукой. Мы стояли немного поодаль, не спуская глаз со знаменитого премьера. Массивная круглая голова на короткой, бычьей шее и широких, крутых плечах. Короткие, рыжеватые с золотистым отливом волосы редкой щетиной пробивались на голове. Лицо обрюзгшее, со свисающими щеками, и слегка навыкате, округлые, серые глаза. [171]

— Позвольте, господин премьер-министр, представить вам гостей Великобритании, трех молодых людей из Советского Союза.

Премьер повернул голову, насколько позволяла ему это сделать короткая шея, и сделал шаг в нашу сторону. Мы поняли, что и нам пора сделать встречное движение. Увидев подходившую к нему женщину в военной форме и ее улыбку, Черчилль нехотя вынул изо рта сигару и подал Людмиле руку.

— Леди Павличенко!.. Мистер Черчилль! — сказал Майский, представляя Людмилу и премьера друг другу.

— Как вам понравилась Великобритания?.. Не тяготят ли вас наши туманы?..

— Спасибо, мы довольны, что прибыли на землю нашего союзника в войне. А туманы нам не мешают. Это хорошая маскировка от врага, и вражеская авиация в такие дни беспокоит меньше.

Выслушав Людмилу, Черчилль повернулся к Николаю, следуя жесту Майского:

— Мистер Красавченко, лидер делегации, — легкий кивок головы с зажатой в зубах сигарой и небрежное, несколько снисходительное рукопожатие.

— Не трудно быть руководителем у такой очаровательной леди? — полушутя спросил Черчилль.

— Леди Павличенко, мистер Черчилль, сама руководит нами. И в Америке, и здесь у вас, в Великобритании, люди уделяют в основном внимание ей. Поэтому ей приходится работать за всех нас.

Черчилль вновь изобразил некоторое подобие улыбки, когда Иван Михайлович перевел сказанное Николаем.

— А это, господин премьер, наш самый молодой гость — лейтенант Пчелинцев.

Мощная туша английского премьера развернулась в мою сторону. Свинцовые глаза из-под нависших бровей уперлись в мое лицо, подавляя, гипнотизируя, завораживая. Уинстон Черчилль молча, упорно, с хмурым любопытством разглядывал меня, не торопясь протянуть руку.

Мне показалось, что пауза неприлично затянулась. О чем мог думать Уинстон Черчилль в этот момент?.. Может быть, форма командира Красной Армии с красными петлицами на вороте френча, с золотыми шевронами на рукавах напомнила ему что-либо из прошлого в его биографии?.. Например, те годы, когда он силой оружия пытался сокрушить нашу молодую Красную Армию, олицетворение [172] которой теперь, через четверть века, он вновь видел в моем мундире.

Потомок герцога Мальборо изучающе рассматривал стоящего перед ним офицера. Одного не знал премьер, что перед ним также был потомок, который, как и он сам, гордился своей родословной, хотя она и говорила о моем простонародном происхождении от далекого предка, лесного пасечника, «пчелинца». Но мой прадед сложил голову в Болгарии, под Шипкой, в 1877 году в схватке с турками. Дед погиб в 1905 году под Мукденом, в Маньчжурии, в битве с японцами. Сложил голову и отец в 1920 году под Курском в сражении с белогвардейцами.

Нет! Не знал этого господин Уинстон Черчилль, потомок герцога Мальборо. Ведь его родословная куда более богатая, недаром (как рассказывал Иван Михайлович Майский) он при каждом удобном случае напоминал об этом своим собеседникам. Англичане знали, что в семейном календаре премьера одним красным числом было больше, чем у других. Это день 13 августа. В этот день, как гласит семейное предание, в 1704 году была одержана англичанами победа над французами в битве при Бленгейме. Именно тогда за отличие в битве Джон Черчилль был отмечен герцогским титулом Мальборо и щедрой милостью короля, получив от него для себя и для всех своих потомков пенсию в размере четырех тысяч фунтов стерлингов.

...По лицу премьера пробежала легкая тень, одно веко дернулось. Из ноздрей вырвался клуб пахучего сигарного дыма. И тут я увидел протягиваемую мне для рукопожатия руку. Я попытался не сильно, но все же пожать протянутую мне руку и ожидал ощутить ответное движение пальцев. Ведь оно и называется рукопожатием, а не «рукокасанием». Но пальцы мои ничего не ощутили, кроме сплошной бескостной мякоти.

— Лейтенант очень молод, но, я вижу, он уже отмечен вашей высшей наградой, — сказал Черчилль Майскому и, снова повернувшись ко мне, спросил: — За какой же подвиг дал Сталин вам эту награду?

Я понял суть вопроса, но из вежливости дождался перевода сказанного Иваном Михайловичем.

— За участие в боях за Ленинград, господин премьер-министр.

Я не стал развивать свой ответ, так как понимал, что вопрос задан из вежливости. [173]

Черчилль жестом руки пригласил нас следовать за ним. Он взял Майского под руку и повел к камину, в котором еле-еле тлели угли. У камина в одном из кресел сидела пожилая дама. Увидев нашу группу, она встала и мило улыбнулась, протягивая Майскому руку. Иван Михайлович представил нас супруге Уинстона Черчилля.

По примеру хозяев мы уселись в кресла. В тот же момент открылась боковая дверь, и оттуда в зал вкатили столик, на котором стояли маленькие кофейные чашечки и тарелки с сандвичами. Черчилль зажег новую сигару и, устроившись в кресле рядом с Майским, продолжал начатую беседу, а нашим вниманием всецело завладела леди Черчилль.

Как выяснилось, леди Черчилль возглавляет Британский Красный Крест. Она с увлечением рассказала нам о его деятельности, в том числе и той, что имеет отношение к Советскому Союзу. Людмила, в свою очередь, рассказала ей об обстановке на фронте, о большой работе фронтовых медиков по спасению раненых, о наших полевых госпиталях. От имени советских женщин она поблагодарила госпожу Черчилль за оказываемую Британским Красным Крестом помощь и заверила ее, что об этой помощи известно и бойцам Красной Армии.

Наконец до нас донеслись глухие удары колокола с парламентской башни, и почти сразу же с кресел поднялись Черчилль и Майский. Мы увидели их взаимное прощальное рукопожатие, свидетельствовавшее об окончании визита, и брошенный в нашу сторону взгляд посла, как бы приглашавший нас подойти к нему. Все встали. Нам оставалось вежливо попрощаться с леди Черчилль. Сейчас ее фигура в строгом английском костюме выглядела по-особому изящно. Она была значительно выше своего грозного супруга, к которому только что подошла.

С каким-то облегчением, вздохнув после прощального и на этот раз доброжелательного рукопожатия супругов Черчилль, мы покинули холл премьер-министра и через боковой проход прошли на гостевую галерею зала парламента.

В ходе открывшегося заседания мы неожиданно стали свидетелями, как при обсуждении каких-то парламентских вопросов в зале разгорелись страсти, доходившие чуть ли не до потасовок. Депутаты вскакивали со своих мест, стоя жестикулировали, распаляясь, что-то выкрикивали на весь зал, обрушивая свой словесный запал [174] на депутатов, орущих с противоположной трибуны. Стояли грохот, рев, неразбериха, как в школе на переменках; стучали ногами, улюлюкали, свистели, поднимали такой шум, что разобрать что-то было абсолютно невозможно. Председательствующий беспомощно звонил в колокол, стучал молотком — все бесполезно. В этой обстановке, не найдя выхода, он и его двое коллег покинули зал, объявив перерыв. Вот тебе и английский парламент! Где же хваленая английская чопорность и сдержанность?

После перерыва страсти несколько улеглись. Наконец настала очередь выступить премьер-министру. Говорил он страстно, убежденно. Выслушали его внимательно и с уважением, не перебивая. И снова после речи Черчилля начались дебаты. Чем дальше, тем больше накалялись страсти. Британская демократия была «в действии», причем нередко в своеобразной форме. Мы невольно обратили внимание, что при выступлении некоторых ораторов депутаты демонстративно покидали зал и проводили свое время в фойе, в буфетах — где угодно, но не в зале. Как оказалось, в такой своеобразной форме депутаты выражали свое отношение к оратору. Но и оратора вовсе не шокировал почти пустой зал, и он как ни в чем не бывало продолжал говорить.

Кончал один оратор, выступал другой. Отношение к выступавшим можно было определить по поведению зала. Зал то пустел, то вновь вдруг наполнялся депутатами. Таким же образом выражалось отношение и к поднимаемым в парламенте вопросам. Одни доклады слушались при переполненных трибунах, другие — почти при пустых...

Иван Михайлович пояснил, что скамьи, обитые зеленой кожей, по пять рядов по каждую сторону от прохода, занимают традиционно: по одну сторону — консерваторы, по другую — лейбористы. Депутаты выступают с места, что придает своеобразный характер дебатам — спор ведется лицом к лицу, и отношения иногда выясняются нелицеприятно. Эту картину мы уже наблюдали со своих гостевых трибун.

Еще об одной «тонкости» парламентской процедуры поведал нам Иван Михайлович — о процедуре голосования. Оказывается, здесь голосуют не руками, а «ногами»! Порядок раз и навсегда один: все голосующие «за» выходят в западные двери, голосующие «против» — в восточные. Воздержавшиеся остаются на местах. Процедура [175] голосования начинается после подачи сигнального звонка председательствующим. На голосование отводится всего несколько минут. Интересна одна особенность этой процедуры. Поскольку в голосовании обязан принять участие каждый депутат, а заседания палаты начинаются традиционно во второй половине дня в 14.30 с процедуры заслушивания «ответов на запросы депутатов», которые длятся в течение часа до 15.30, то, чтобы собрать депутатов палаты общин на голосование, председательствующий кнопкой сигнального звонка включает одновременно более сотни звонков. Звонки эти установлены не только во всех помещениях Вестминстерского дворца, но и в расположенных поблизости министерствах и ведомствах, и даже... в ресторанах, клубах, на квартирах видных политических деятелей. Заслышав сигнал где-то около десяти часов вечера, когда голосуются важные резолюции, депутаты обязаны сломя голову мчаться в палату, нередко из дома или же из гостей. И так всегда, даже сейчас, во время войны!

Получив достаточно полное представление об английском парламенте, мы не без вздоха облегчения покинули скамьи гостей и вернулись в посольство. Вечером нас «атаковал» Иван Михайлович, расспрашивая о впечатлениях. Кажется, наши ответы, которые отличались наивностью и одновременно свежестью восприятия, ему понравились. Майский посмеивался, улыбался и при этом не упускал случая, чтобы разъяснить нам некоторые особенности политической системы и жизни Великобритании.

Последующие два наших визита были сделаны министру иностранных дел сэру Антони Идену и лорду — хранителю печати сэру Стаффорду Криппсу. Носили они характер вежливости и были достаточно бессодержательны. Правда, при этом визит к Антони Идену несколько затянулся и вышел за рамки времени, отведенного для обычных любезностей. Виной тому — Павличенко, которой министр, как истинный джентльмен, не мог не уделить внимания. Сделав ей несколько комплиментов, Антони Иден вежливо осведомился у Людмилы:

— Много ли уже удалось увидеть вам в нашей стране, леди Павличенко? Все ли понравилось? Не слишком ли суровы англичане?

— Благодарю вас, господин министр, — ответила Павличенко. — Прошла всего неделя, как мы в Лондоне, но уже успели многое увидеть, со многим познакомиться. [176]

Побывали в Кентербери, Дувре, Кембридже. Правда, еще не видели столицы, но думаю, что и с ней мы скоро познакомимся поближе. Из всего увиденного нас особенно удручают разрушения на английской земле. Поверьте, господин министр, иногда нам казалось, что мы не в Англии, а у себя дома... Что же касается народа, то мы все больше убеждаемся, что он везде одинаков. Люди живут, трудятся, воспитывают детей. Единственно, что их тревожит, — это война. Все хотят одного — мира! Это желание вашего и нашего народа.

— Ну а что скажут молодые люди? Они такого же мнения об Англии, об англичанах? — пригласил нас вступить в разговор хозяин роскошного кабинета.

Я поглядел в его красивое лицо, пытаясь понять: задан ли вопрос из вежливости, или же министра действительно интересовало наше мнение? Но даже если вопрос задан из вежливости, он требовал ответа, поэтому я сказал:

— Господин министр, о впечатлениях наших, мне кажется, нам еще говорить рано — слишком мало мы еще видели, и, к сожалению, главное, что нам бросалось в глаза везде, где мы успели побывать, — это ужасающие разрушения — результаты воздушных бомбардировок немецкой авиации. Тут я согласен с леди Павличенко — они напоминают нам такие же развалины в наших городах. Мне, как ленинградцу, эти картины особенно знакомы. Ежедневно от вражеских бомбежек и артиллерийских обстрелов города разрушаются здания, уничтожаются исторические ценности, погибают жители города. Поверьте нам, господин Иден, видя последствия варварства гитлеровцев в вашей стране, мы испытываем особые чувства к англичанам. Они стали нам за эти дни как-то ближе...

— И ближе еще потому, — вступил в разговор Красавченко, — что мы видим: все население участвует в отражении агрессии. Особенно бросается в глаза большой вклад женщин — и на производстве, и в противовоздушной обороне городов.

— А как вам нравится наша молодежь? Понравился ли вам Кембридж? — спросил Иден.

— От английской молодежи, — ответил я, — у нас самые хорошие впечатления. И сказать откровенно: трудно ее отличить от советской молодежи. Те же интересы, заботы, мечты. Подтверждением этому служат наши беседы и встречи в Кембридже, от которого у нас [177] остались самые приятные воспоминания. Как мы донимаем, нам еще предстоят встречи с юношами и девушками Англии, ведь наша поездка только-только началась.

— О, да! Как мне доложили, все интересное у вас еще впереди. Мы рады будем любым контактам советской молодежи с молодежью Великобритании. Ей есть чему поучиться у героической молодежи России. Господин посол знает, что мы сделали все, чтобы не было никаких препятствии в вашей поездке по стране. Не так ли, мистер Майский?

— Пока у нас нет никаких претензий на этот счет. Думаю, что намеченная программа будет выполнена полностью.

— Я попрошу вас, господин Майский, по всем вопросам, связанным с вашей молодежной делегацией, держать тесный контакт с господином Стаффордом Криппсом. Он у нас опекает в правительстве молодежь и все, что с ней связано. Так что он у нас не только лидер палаты общин, но и, несмотря на свой почтенный возраст, является молодежным лидером.

Идеи весело рассмеялся, обнажив свои ровные белые зубы.

— Благодарю, господин министр, мы уже держим контакт с господином Криппсом. Сегодня в шесть часов вечера он как раз готов принять нас, — сказал Майский.

Иден повернул голову к большим напольным часам, стоявшим у стены, и воскликнул, вставая:

— Время действительно летит. Не хочу вызвать недовольство у господина Криппса за вашу задержку. Сожалею, что нашу беседу мы вынуждены прервать. Надеюсь еще видеть у себя ваших молодых людей, господин Майский. Тогда, когда это случится, надо полагать, у них будет значительно больше впечатлений.

Подойдя к каждому, Иден пожал наши руки, приветливо улыбаясь. На этот раз, предупреждая его железное рукопожатие, с которым «познакомился» на приеме в нашем посольстве, я постарался вложить в свое ровно столько же энергии, сколько и он. Почувствовав это, министр одобрительно улыбнулся и вторично, не выпуская моей руки, сжал мою кисть, произнеся при этом:

— У мистера Пчелинцева крепкая рука. Это рука спортсмена или воина? — спросил министр, удерживая мою руку.

— И то и другое, — ответил я. — Спортсмена — потому что теннис не терпит слабой кисти при игре, а [178] солдата — потому что на поле боя приходится цепко держать винтовку.

— О, это интересно! Надеюсь, что в следующий раз вы еще расскажете об этом... Желаю успеха.

— Час двадцать минут! — как бы про себя констатировал Майский, когда мы покинули кабинет Идена. — Надо сказать, расщедрился на время министр. Обычно аудиенции у него длятся от силы 15–20 минут — не больше. Отнесем эту щедрость на счет Людмилы Михайловны. Ее чары, видно, околдовали господина Идена, неравнодушного к прекрасному полу, — пошутил Иван Михайлович.

Визит к Крнпису также не оставил большого впечатления, хотя и занял 40 минут. Говорили о программе нашей поездки по стране и об открывающемся завтра международном конгрессе молодежи — первом с начала войны форуме молодежи, проводимом на Британских островах.

Вернувшись в посольство, мы зашли в кабинет Майского, где за чашкой чая у камина продолжили разговор о завтрашней конференции, начатый у Криппса. Дело в том, что Криппс и Майский приглашены почетными гостями конференции и на ней ожидаются их выступления. По крайней мере, эти выступления официально значатся в программе. От имени нашей делегации должен выступить Николай. Иван Михайлович коротко обрисовал суть своего выступления и дал рекомендации, что, по его мнению, следует включить в выступление Красавченко.

Оставив Николая работать в посольстве — готовить свое выступление на конгрессе, мы с Людмилой вернулись в «Ройял-отель».

В холле принялись крутить ручки радиоприемника, пытаясь настроиться на волну Москвы, чтобы послушать новости с Родины. Увы, все напрасно. Мы потеряли немало времени, пока не вспомнили, что Британские острова находятся в «зоне радиотени» и поэтому в Лондоне Москва напрямую не прослушивается.

«Ну а вдруг!..» — не хотелось верить в физическую сущность явления, однако молчаливое потрескивание и шуршание в динамиках радиоприемника подтверждало истину. Приходилось слушать лондонские сообщения на английском языке.

Кто бы знал, как нам не хватало голоса с Родины! [179]