С рубежа на рубеж

Вслед за Виртсу пал остров Вормси, отделенный от материка нешироким проливом Вооси-Курк. Гарнизон его состоял из двух неполных рот с двумя 45-мм и одной 76-мм пушками.

На рассвете 7 сентября на шюцкоровских катерах, шлюпках и шаландах противник начал высаживать десанты сразу в трех местах. Подразделения, расположенные в восточной части острова, вступили в бой. В районе бухты Свибю они отбили попытку гитлеровцев зацепиться за берег, потопили четыре шаланды. Остальные отошли к острову Хостхольм.

Десантная группа, вошедшая в бухту Нарбю, при поддержке артиллерии с материка сумела потеснить оборонявшееся там наше подразделение. Немцы, высаженные с катеров у Кероли, быстро начали продвигаться ей навстречу.

Гарнизон острова оказался в трудном положении.

Комендант Северного укрепленного сектора полковник Константинов послал на Вормси подкрепление. Прибывшая рота ударила во фланг керолийской группе немцев, но желаемого результата не добилась. Еще четыре раза ходили бойцы в атаки. Однако сбросить десант в море так и не удалось. Через пролив Вооси-Курк противник переправлял на остров свежие силы. Рота отошла к маяку.

Бои на Вормси длились почти трое суток.

Из Северного укрепленного сектора 10 сентября вечером пришла телеграмма. В ней содержалась просьба о высылке в распоряжение штаба СУС одного батальона с острова Сарема. [53]

А утром 11 сентября стало известно, что противник уже овладел островом. До последнего сражались на нем бойцы во главе с командиром роты Соловьевым. На катере ушло лишь двадцать пять человек.

Такая же судьба постигла и маленький остров Кессулайд, расположенный в проливе между Муху и материком. Его гарнизон — двадцать пять бойцов во главе с мичманом Н. Федосовым — перебрался на соседний совершенно голый крохотный островок, а оттуда — на Муху.

Пути на материк были отрезаны.

Захватив Кессулайд, противник начал стягивать туда штурмовые подразделения. Генерал Елисеев усилил оборону Муху двумя минометными батареями.

Через день между нами и гитлеровцами разыгралась артиллерийская дуэль. Длилась она почти двое суток. Орудия умолкали лишь с наступлением темноты, но с началом нового дня стрельба возобновлялась. Мы били по войскам и плавсредствам противника на Кессулайде, фашисты яростно обрабатывали наши позиции на побережье острова Муху и город Куйвасту.

Утром 14 сентября враг бросил в бой бомбардировочную авиацию. Под ее прикрытием на Муху двинулся передовой десантный отряд фашистов. Около четырехсот катеров, мотоботов, самоходных барж и шлюпок стало приближаться к восточному побережью острова. В 7 часов 20 минут противник начал высаживаться севернее поста № 12 пристани Куйвасту. Защитники острова сосредоточили огонь по этому участку. Десант немцев понес большие потери.

Последовала короткая передышка. Но затем на защитников Муху вновь обрушились тысячи снарядов и бомб. Через пролив устремились новые группы десантников.

На этот раз им удалось зацепиться за берег еще на одном участке, который защищало подразделение старшего лейтенанта Ивана Шевцова. Пехотинцы неоднократно сходились с противником врукопашную и все же вынуждены были оставить свои позиции.

Вводя в бой свежие силы, гитлеровцы стали расширять плацдарм. К полудню натиск врага усилился, создалась угроза прорыва неприятеля к Ориссарской дамбе. Выйди противник в тот момент к проливу Вяйке-Вяйн [54] — войска восточной части обороны архипелага оказались бы рассеченными надвое и попали бы в катастрофическое положение. Чтобы избежать этого, требовались срочные и решительные действия. После недолгого раздумья полковник Ключников приказал большинству батарей перенести огонь на противника, рвавшегося к дамбе.

Темп стрельбы нарастал с каждой секундой, и мы, находясь на КП, расположенном в полутора километрах северо-западнее Куйвасту, ждали, что вот-вот наступление врага захлебнется. Но прошло полчаса, а перемен к лучшему не было. Даже Ключников — человек очень выдержанный, хладнокровный — и тот начал нервничать. Резервами он никакими не располагал и все надежды возлагал на артиллеристов.

Батарейцы старались.

Зенитки, расположенные ближе всех к месту боя, почти в упор расстреливали цепи фашистов. Но огонь они вели как-то неровно, с большими паузами. Потом выяснилось, что зенитная батарея вынуждена была часто менять позиции. Огонь двух полевых батарей 39-го артиллерийского полка, расположенных километрах в пятнадцати северо-восточнее дамбы, хотя и отличался большой плотностью, но не причинял неприятелю большого урона. Только после того как в районе боя побывал связной из штаба, стало ясно, почему так происходит. Стрельба из орудий, спрятанных в лесу, плохо корректировалась.

Ключников распорядился немедленно вынести наблюдательный пункт ближе к побережью. Корректировщики облюбовали колокольню какой-то кирхи. С нее как на ладони просматривалась вся местность, на которой протекал бой. Первые же залпы накрыли передовые цепи противника. Гитлеровцы залегли, переждали и вновь устремились в атаку. Артиллеристы снова прижали их к земле.

— Теперь дело пойдет веселее, — оживился Ключников. — Сейчас попробуем подбавить огонька.

Связавшись с батареей Букоткина, полковник попросил старшего лейтенанта подсобить защитникам Муху. На мыс Кюбассар сообщили координаты, и орудия заговорили. Северо-западнее Куйвасту застонала земля. [55]

Противник оттянулся ближе к побережью. Окопался. Вызвал авиацию. Над лесом, где стояли наши полевые батареи, повисли «юнкерсы». Они же нанесли удар по колокольне, где располагались наши корректировщики. Кирха запылала. Немцы вновь пошли в наступление, однако и на этот раз откатились, понеся урон от артиллерийского огня.

В горящей кирхе, несмотря на приказ Ключникова отойти, остался один наблюдатель. Он корректировал огонь батареи до последнего дыхания. Уже пламя подобралось к самой колокольне, вот она скрылась в дыму, а неизвестный герой все не покидал своего поста. Голос его смолк только после того, как кирха обрушилась.

* * *

Видимо, для наращивания своего удара и окружения саремского гарнизона противник решил высадить десанты у нас в тылу — в бухту Лыу и на полуостров Кюбассар.

На рассвете 13 сентября вражеская авиация начала усиленно обрабатывать места предполагаемой высадки и батарею капитана Стебеля. Пока шла бомбежка, в море в сопровождении миноносцев появилось шесть крупных транспортов противника. Наша авиаразведка своевременно обнаружила их, и защитники полуострова подготовились к встрече фашистских кораблей.

Немецкие эсминцы держались мористее. Они, видимо, опасались береговых батарей. И не напрасно. При подходе вражеских транспортов к полуострову Сырве батарейцы капитана Стебеля сразу же накрыли их. Одно судно начало крениться на борт и медленно оседать в воду. На трех других — возникли пожары.

Отличились тут и наши моряки. Торпедные катера под командованием капитан-лейтенанта С. А. Осипова вышли навстречу вражескому отряду, когда он находился еще далеко в море. Перевес сил был явно на стороне немцев. И все же Осипов принял решение атаковать их. Расчет весь строился на том, что неприятельские эсминцы прикрывали транспорты только с моря. Со стороны же полуострова Сырве они были открыты. К тому же наши катера сливались с темным фоном полуострова, и это позволяло им приблизиться [56] к фашистскому конвою незамеченными. Действительно, они были обнаружены, лишь когда уже легли на боевой курс. Вражеские миноносцы открыли огонь. Но было уже поздно. Торпеды понеслись к транспортам. Над водой загремел оглушительный взрыв. За ним последовали другие.

Торпедная атака прошла успешнее, чем можно было ожидать. Прикрываясь дымовой завесой, катера ушли. А с берега вновь загремели мощные башенные батареи. В небе появились советские самолеты.

Попытка немцев высадить десант на полуостров Сырве не удалась. Понеся большие потери, вражеский отряд развернулся и скрылся в море.

Военный совет Краснознаменного Балтийского флота поздравил личный состав БОБРа с этой победой. В радиограмме, подписанной вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем, были такие слова: «Высоко ценим ваши боевые действия. Своими успехами вы помогаете Ленинграду...»

* * *

Потерпев неудачу в бухте Лыу, противник попробовал найти другую лазейку на острове Сарема. 14 сентября восемь транспортов и большое количество десантных катеров под прикрытием боевых кораблей попытались высадить десант в районе бухты Кейгусте. Большое беспокойство немцам доставляла 43-я батарея, расположенная на полуострове Кюбассар. Чтобы отвлечь ее от моря, гитлеровцы высадили в тыл свыше ста человек на планерах. Авиадесантники, одетые в гражданское платье, были отлично вооружены, имели надувные лодки и резиновые лыжи для ходьбы по воде.

Букоткинцы вынуждены были одновременно отражать атаки десантников с суши и вести огонь по транспортам, рвавшимся к бухте Кейгусте.

Руководить обороной батареи Букоткин поручил старшему политруку Григорию Андреевичу Карпенко. Заслон был малочисленный, и Карпенко попросил командира поддержать его отряд хотя бы одним орудием.

— Никак не возможно, Гриша, — ответил Василий Георгиевич, — сам понимаешь, какое положение. Если [57] не разгромим караван, хуже будет: немцы ворвутся в глубь Саремы. Уж когда очень туго станет, подсоблю. Сбросив десант, фашисты временно прекратили бомбить с воздуха полуостров Кюбассар. На подступах к батарее начались жаркие рукопашные схватки. Несмотря на подавляющее численное превосходство противника, бойцы прикрытия стойко оборонялись. Из штаба БОБРа передали: «Продержитесь еще немного. К вам на помощь перебрасывается отряд капитана Огородникова».

Подкрепление подоспело вовремя. Бойцы прикатили на велосипедах. Совместными ударами с тыла и в лоб защитники полуострова обратили противника в бегство и прижали его к побережью. Почти весь воздушный десант был уничтожен.

Разгромили артиллеристы и морской десант. Командир батареи старший лейтенант Букоткин дал гитлеровцам возможность подойти к берегу, но, как только началась их высадка, мгновенно всю мощь огня обрушил на корабли. Два из них сразу пошли ко дну. Неприятель растерялся. А батарейцы метко поражали одну цель за другой. В этом бою они утопили еще несколько катеров, мотоботов и более десяти шлюпок с солдатами. Остальные ушли в море.

Минут через пятнадцать над батареей появились вражеские самолеты. Два часа висели «юнкерсы» над ее позициями, сбросив за это время около пятисот бомб. После яростной бомбежки на штурм батареи ринулись гитлеровские автоматчики, сброшенные на парашютах, и пехота, прибывшая с материка на мелких судах и шлюпках.

Штурм батареи Букоткина не прекращался несколько суток. На полуострове был кромешный ад. Атаки с моря сменялись атаками с воздуха. Но букоткинцы держались, на помощь не рассчитывали, знали: прийти ей неоткуда.

После прорыва противника через Ориссарскую дамбу 43-я батарея попала в полное окружение. Враг закупорил выход с полуострова Кюбассар на Сарему. Огонь букоткинцев стал редким, стреляло только одно орудие, остальные вышли из строя. Самого Василия Георгиевича ранило, и Карпенко успел отправить командира в тыл. [58]

Когда кончились боеприпасы, старший политрук приказал уничтожить последнее орудие. Старшина Балов зарыл в развалинах казармы железный ящик с документами. Радисты передали в штаб Елисееву: «Окружены, батарею взрываем, идем на прорыв. Отомстите за нас, товарищи!»

Ночью два десятка бойцов во главе с Карпенко вырвались из кольца. Но в новом бою старший политрук погиб.

* * *

А на острове Муху дальнейшие события развивались таким образом.

14 сентября частыми контратаками с восточной части острова Сарема и сводного отряда моряков, который возглавил Охтинский, противника удалось остановить. Но ненадолго. Подтянув свежие части, гитлеровцы опять перешли в наступление. Прорвав нашу оборону на рубеже Куйвасту — Калесте, неприятель устремился к Ориссарской дамбе.

Около стены разрушенного дома, в воронке от авиабомбы, собрались на совещание полковник Н. Ф. Ключников, подполковник А. И. Охтинский, полковник П. М. Гаврилов, заместитель командира 3-й отдельной стрелковой бригады батальонный комиссар И. В. Кулаков, капитан Я. Ф. Яцук, вступивший в должность начальника штаба бригады, вместо Пименова, начальник вооружения БОБРа майор А. О. Лейбович и еще несколько командиров.

— Товарищи, — обратился ко всем Охтинский, — давайте обсудим положение. Кто желает высказаться? Никто? Тогда я скажу. Обстановка очень тяжелая. Видимо, сдержать врага на Муху не сумеем. Желание есть — сил нету. Как быть? Драться до последнего или отойти за дамбу и тем самым сохранить людей и технику для боев на Сареме?

Каждый понимал, что последний из этих двух вариантов наиболее правильный, но произнести роковое слово «отступить» никто не решался. Все молчали.

Вспыхивали в полутьме сумерек огоньки папирос. Небритые, осунувшиеся лица командиров словно окаменели. С легким шорохом осыпалась с краев воронки земля. За лесом, у дороги на Куйвасту, заливались [59] пулеметы и сухо трещали винтовочные выстрелы. Со стороны полуострова Кюбассар доносился раскатистый бас букоткинских стотридцатимиллиметровок.

— Жарко, должно быть, у Букоткина, — тихо произнес Виктор Матвеевич Пименов.

Ему никто не ответил. Молчание становилось тягостным. Полковник Гаврилов вздохнул и обратился к Охтинскому:

— Вы-то сами, Алексей Иванович, что предлагаете?

— Думаю, что самое разумное решение — отойти с Муху. — И обернулся к Ключникову: — А ваше мнение, Николай Федорович?

Ключников кивнул головой.

— Согласен. Вести успешную оборону, будучи прижатыми к самому проливу и имея очень шаткую связь с Саремой через дамбу, невозможно. Плотность артиллерийского огня противника тут очень большая. В силах он нас превосходит раза в три — четыре. Никаких укреплений у дамбы с этой стороны нет, укрывать людей негде.

С доводами Ключникова согласились все. Обсудили порядок отвода частей через пролив Вяйке-Вяйн, выделили прикрытие и разошлись по подразделениям.

В ночь на третий день боев подразделения, оборонявшие Муху, начали стягиваться к дамбе. Надводная часть ее — узкая.

Людей и технику переправлять пришлось не только по тесной полоске тверди, а и по мелководью.

Враг обнаружил отступление, когда головная колонна уже достигла середины дамбы. Гитлеровцы немедленно бросились в атаку, попытались помешать переправе, сбить заслон, прикрывавший ее. В бой с неприятелем вступил батальон 46-го стрелкового полка и сводный отряд пограничников. Несколько раз немцы, ведя сильный пулеметный и автоматный огонь, прорывались почти к самой дамбе, но пограничники и пехотинцы встречными штыковыми ударами отбрасывали неприятеля. Иногда в бой включались подразделения, подошедшие к переправе. В результате почти весь вражеский отряд был уничтожен.

Утром бой за Ориссарскую дамбу разгорелся с новой силой. Малочисленное прикрытие с трудом сдерживало [60] наседавшего противника. В самые критические моменты командиры поднимали бойцов в штыковые контратаки.

К восходу солнца переправа закончилась. Чтобы уплотнить оборону, Ключников приказал связистам лейтенанта Пожарского и саперам лейтенанта Г. Кабака оттянуться ближе к проливу. Бойцы 37-го отдельного инженерного батальона под командованием капитана Сараева с помощью истребительного отряда начали минировать дамбу.

Прилетели вражеские самолеты.

С бреющего полета фашистские летчики стали поливать минеров пулеметным огнем. Работа приостановилась. Тогда майор А. Лейбович поставил на полуторку спаренную пулеметную установку и пустил ее по дамбе.

— Поможет ли? — усомнился Ключников.

— А что делать, Николай Федорович? На безрыбье и рак рыба. Заставим фашистов подняться несколько выше, и то хорошо.

Автомашина быстро неслась по узкому — всего три метра — полотну. И в спокойной обстановке тут особенно не разгонишься, а тем более под огнем. Чуть оплошал, сдали нервы — и сорвешься в море. Затаив дыхание мы ждали первой схватки пулеметчиков с фашистскими самолетами. В километре от берега машина вдруг остановилась.

— Ах, черт! — вырвалось у Ключникова. — Неужели мотор отказал?

Лейбович крякнул, смешно вскинул к небу руки и бросился к дамбе со словами:

— Ну я ему сейчас всыплю!

В этот момент на дамбе затарахтели пулеметы. Фашистский самолет отвалил в сторону и круто пошел вверх. И второй, напоровшись на плотный огонь зенитчиков, тоже поспешил выйти из опасной зоны. Над берегом они развернулись и снова устремились в атаку. Сменила позицию и полуторка. И снова вражеская атака была отбита. Тогда гитлеровцы поднялись выше и уже оттуда повели огонь по бойцам, минировавшим дамбу. Но такой огонь большой опасности не представлял. [61]

Наконец дамбу подготовили к взрыву, и Ключников приказал покинуть остров Муху. Прикрывать отход последних подразделений остался на берегу небольшой отряд пехоты. Красноармейцы отбивались до последних сил. В основном сдерживал противника огонь пулеметного расчета. С небольшого пригорка отлично простреливались подступы к дамбе. На ровной оголенной поверхности негде было укрыться, и атаки гитлеровцев захлебывались.

Когда последние бойцы из отряда прикрытия ступили на дамбу, полковник Ключников подошел к подрывникам.

— Готово? — спросил он капитана Сараева.

— Да. Прикажете взрывать?

— Нет, пусть немцы вступят на дамбу.

Гитлеровцы не заставили себя долго ждать. Вот показалась танкетка, за ней — колонна пехотинцев. Противник торопился воспользоваться переправой. Видимо, в горячке боя немцы забыли, что сооружение могло быть заминированным. А может быть, просто не допускали мысли, что мы успели это сделать. Во всяком случае, они шли по дамбе и по обеим ее сторонам довольно беспечно. Ключников наблюдал за продвижением противника в бинокль. Немецкая колонна была уже на полпути к саремскому берегу.

— Готовьтесь, Сараев.

Капитан поднял руку.

— Хотя подождите, пусть еще продвинутся метров на триста — четыреста.

Несколько минут напряженного ожидания.

— Подрывайте, — сказал Ключников.

Капитан, сняв фуражку, махнул ею. Над проливом раздался грохот. В воздух взметнулись каменные глыбы, столбы воды, обломки боевой техники.

Ночью на месте взрыва побывали разведчики. По их словам, на дамбе погибло около восьмисот фашистов. Возможно, ребята несколько преувеличили. Но то, что урон, нанесенный врагу, был все же велик, в этом у нас не было сомнения. И мы не избежали потерь. В последних боях на острове Муху смертью храбрых погиб начальник штаба БОБРа подполковник Охтинский. Он прибыл туда, чтобы на месте координировать действия частей. Но части эти были уж [62] очень малочисленны. И Охтинский предпочел возглавить сводный отряд моряков. Обладая незаурядной личной храбростью, он в критические моменты брал в руки оружие и сражался как рядовой боец. Вражеская пуля нашла его за пулеметом.

Мы похоронили Алексея Ивановича с воинскими почестями. Над его могилой трижды прозвучали винтовочные залпы. Среди моонзундцев не стало еще одного хорошего человека, верного товарища, умного и смелого командира.

* * *

В тот же день, ближе к полудню, ценою больших потерь противник все же форсировал пролив Вяйке-Вяйн и ворвался на остров Сарема. Гитлеровцы повели наступление в двух направлениях — по шоссе на Курессаре и вдоль побережья в сторону городка Триги. Не требовалось быть особенно прозорливым, чтобы разгадать их замысел: фашистское командование стремилось оттеснить моонзундцев в глубь Саремы и лишить какой бы то ни было возможности прорваться на остров Хиума.

Мы отступали с тяжелыми боями. Четко обозначенной линии обороны, по сути дела, не было. В лесах, на подступах к населенным пунктам всей северо-восточной части острова то затухали, то с новой силой вспыхивали отдельные схватки.

20 сентября начались бои на подступах к Курессаре. Создав здесь большое численное превосходство, противник непрерывно атаковывал наши боевые порядки. Бойцы дрались за каждый бугорок, каждую ложбинку. Моряки, артиллеристы, саперы часто воевали как стрелки.

Где-то тут, на шоссе, под Курессаре я неожиданно повстречал капитана Еремина, того самого лихого кавалериста, который требовал дать ему коня, клинок и послать в бой. С горсткой бойцов он держал оборону на пологой залесенной возвышенности.

— Ну как, капитан, дорвался до настоящего дела? — спросил я.

— Дорвался, — мрачно ответил Еремин и выругался. [63]

Его внешний вид был красноречивее слов. Я не стал больше ни о чем расспрашивать Еремина. Все и так было ясно.

С наступлением сумерек бой затих.

Вечером Елисеев, получивший уже во время боев звание генерал-лейтенанта, созвал совещание. Пришли П. Гаврилов, В. Пименов, И. Кулаков, Я. Яцук, военком БОБРа дивизионный комиссар Г. Зайцев, заменивший улетевшего на Большую землю П. Дорофеева, начальник инженерной службы БОБРа майор С. Навагин, комендант Курессаре майор Федоров, командиры полков и еще несколько человек.

Майор Шахалов, ставший начальником штаба вместо погибшего Охтинского, коротко доложил обстановку. Генерал Елисеев предложил обсудить вопрос: как быть дальше?

Часть командиров высказалась за то, чтобы прорваться на остров Хиума. Доводы были простые. Хиума в три раза меньше Саремы, и войскам Северного укрепленного сектора совместно с саремцами будет легче держать оборону. Наконец, что весьма немаловажно, от Хиумы ближе к Ханко. Войдя в контакт с защитниками этой военно-морской базы, можно совместно координировать боевые действия двух гарнизонов.

Другие были склонны продолжать борьбу на Сареме. А чтобы сузить фронт, предлагали перейти на полуостров Сырве и там закрепиться.

Сторонники этого плана признавали, что Сырве невелик по размерам, вся длина его — двадцать километров. Но в этом они видели его преимущество: легче оборонять. С островом Сарема Сырве соединен узким перешейком. Конечно, укреплен он далеко не идеально, но, стянув сюда всю технику и людей, можно создать эшелонированную оборону. С моря же всегда прикроет мощная батарея капитана Стебеля.

С этой части острова очень удобно было контролировать вход в Рижский залив и выход из него. Башенные орудия могли вести прицельный огонь по кораблям противника. К тому же на Сырве базировались торпедные катера и несколько истребителей. Это давало нам хоть какую-то возможность активно воздействовать на важные морские коммуникации врага. [64]

Елисеев остановился на втором варианте. Немаловажную роль в решении командующего сыграл и пример защитников Ханко. Генерал прямо заявил:

— Если наши северные соседи стойко держатся на небольшой территории, то и мы сможем и должны превратить полуостров Сырве в неприступную крепость, сделать его «вторым Ханко». Людей и техники у нас для успешной обороны такого плацдарма достаточно.

Вопрос был трудный. Решение генерала Елисеева не всех устраивало. С совещания командиры и политработники расходились с разными настроениями.

* * *

21 сентября началась эвакуация из Курессаре. Первыми покинули город инженерно-строительные подразделения. Они ушли на Сырве подготавливать рубежи обороны. Следом потянулись пехотинцы и артиллеристы, обозы с продовольствием и боеприпасами.

На подступах к городу уже гремели орудия. Отход основных сил прикрывал отдельный саперный батальон 3-й стрелковой бригады.

Гражданские власти Курессаре готовились к борьбе в подполье. Секретарь уездного комитета партии Александр Михайлович Муй сколачивал партизанский отряд. Через штаб БОБРа он обеспечил своих людей оружием и боеприпасами.

После полудня я зашел к Мую попрощаться, а заодно договориться о связи с подпольщиками. Секретарь уездного комитета партии держался молодцом. Пожимая мне на прощание руку, он задержал ее в своей.

— Ну, до встречи, — сказал я.

— До встречи, — твердо ответил Муй и после небольшой паузы добавил: — До скорой встречи.

Я поспешил в штаб. Там застал Грядунова. Вместе со сводной ротой, сформированной из личного состава различных служб тыла, мы покинули Курессаре.

За рекой Насвой на сильно пересеченной лесистой местности отходящие подразделения вырыли окопы, установили пулеметы, орудия.

Здесь я повстречался с батарейцами Букоткина. Сам Букоткин в это время находился в госпитале. Вид у артиллеристов был далеко не боевой. Оказавшийся [65] тут же начальник артиллерии БОБРа Харламов обратился к бойцам:

— Вы что такие кислые? Герои Кюбассара — орлы, а вид у вас, как у мокрых куриц. Не годится.

— Кюбассар позади, — хмуро ответил кто-то.

— Но слава-то при вас, — заметил Харламов.

— Что слава! Нам бы пушки. А пушек-то нет, только винтовки. Сами знаете, наводчики у нас первоклассные.

— Что верно, то верно, — согласился Харламов. — Ну что ж, подумаем. Что-нибудь найдем. Таких боевых ребят без дела не оставим.

И хотя начальник артиллерии только пообещал что-то сделать, настроение у артиллеристов улучшилось.

Лица их прояснились, повеселели, и пошли они стройнее, увереннее.

На реке Насве мы задержали противника на несколько суток. Здесь, среди перелесков и по гребням невысоких пригорков, постепенно обозначился оборонительный рубеж. В создании его активное участие принимало местное население. Руководил работами инженер БОБРа майор Навагин. Рубеж оборудовался на скорую руку и большого препятствия для противника не представлял. Рассчитывали мы не на инженерные укрепления, а на узость фронта, плотность своего огня, а больше всего на патриотизм бойцов.

Атаки противника, как всегда, начались рано утром. Солнце взошло в серой пелене. Когда туман рассеялся, в небе появился фашистский разведчик. Он долго кружил над нашими позициями. За ним нагрянули «юнкерсы». Началась яростная бомбежка. Длилась она около часа. Наш передний край был буквально перепахан.

За бомбежкой последовал не менее яростный артиллерийский обстрел. Били и полевые батареи, и корабельные орудия. Батарея капитана Стебеля ничего не могла поделать с кораблями противника: они находились вне видимости наблюдателей.

День, обещавший с утра быть погожим, испортился. С запада нанесло тучи, зарядил мелкий частый дождик.

Ключников, вынесший на своих плечах всю тяжесть боев на Муху и у Ориссарской дамбы, измученный [66] бессонными ночами и уставший до такой степени, что засыпал на ходу, попросил Пименова подменить его.

— Я сосну малость, Виктор Матвеевич. Погода скверная, и немцы, наверное, не полезут.

— Конечно, Николай Федорович. Да если и начнется, я тревожить вас не стану. Вам необходимо как следует выспаться, на вас лица нет.

— Нет, нет, только не это, — запротестовал Ключников. — Одному вам руководить боем будет тяжело. Так что убедительно прошу, разбудите, а то я и впрямь не проснусь. Действительно устал очень.

— Ну, хорошо, — согласился Пименов.

Ключников пригнулся и скрылся в блиндаже.

— Все равно не разбужу, — буркнул Пименов. — Пусть отоспится.

И тяжело вздохнул:

— Вот ведь дела какие, товарищ Павловский.

— Да, хуже не придумаешь. Силенок маловато, артиллерии — кот наплакал.

— Я не о том, вот о нем, — Пименов кивнул на дверь блиндажа. — Сколько забот свалили на одного Николая Федоровича. А он хоть и двужильный, но ведь всему есть предел. Охтинского потеряли; совсем худо станет, если...

Виктор Матвеевич не договорил.

К полудню дождь приутих, и гитлеровцы возобновили атаки. Ринулись вдоль шоссе, пустив вперед танкетки. Удар пришелся по остаткам 79-го стрелкового полка Ладеева. Сильный пулеметно-винтовочный огонь с нашей стороны заставил противника залечь. Артиллеристы Букоткина изловчились как-то подбить две танкетки, остальные развернулись и скрылись в ближайшем перелеске.

Приведя себя в порядок, немцы повторили атаку. И снова неудачно. Тут, как говорится, нашла коса на камень: гитлеровцы лезли опять и опять с упорством одержимых. Атака следовала за атакой. В промежутках между ними противник вел сильный минометно-артиллерийский обстрел наших позиций.

Так продолжалось до четырех часов дня. Потом натиск неприятеля стал ослабевать. [67]

— Ну, кажись, выдохлись, — обрадовался Пименов. — Можно теперь и пообедать.

Боец принес два котелка, с кашей и щами.

— Старший политрук, присоединяйся, — предложил полковник и протянул мне ложку.

Каша чуть пригорела и пахла дымом. Мне показалось, что она чуть-чуть отдавала пороховой гарью.

— Ничего, так-то даже вкуснее, — смеялся Пименов. — Потом эту кашу еще вспоминать будем.

— Если уцелеем.

— Да, ленинградцы забыли, видно, про нас, — вдруг сказал полковник.

— Им тоже нелегко.

— Понимаю... Хорошо, хоть самолеты изредка присылают, боеприпасы подбрасывают и раненых вывозят. Как думаешь, Павловский, вспомнят, что мы есть на свете?

— Должны.

— И я так думаю, — Виктор Матвеевич задумался.

Прибежал связной:

— Товарищ полковник, немцы обошли Ладеева!

Пименов подскочил. От резкого движения котелок с остатками еды опрокинулся на землю.

— Как обошли! Каким образом?

— Должно быть, с левого фланга прорвались. Слышите?

На левом фланге действительно шла перестрелка. Пименов вызвал лейтенанта Г. Кабака и приказал:

— Соберите быстро сводную группу из моряков, артиллеристов, из остатков вот его, Павловского, истребительного отряда и ударьте по прорвавшимся немцам с тыла. Живее!

К счастью, инженерный батальон вовремя закрыл образовавшуюся брешь. Прорвавшийся противник, оказавшись отрезанным от своих, думал уже не о том, чтобы сбить с позиций подразделения 79-го стрелкового полка, а как самому вырваться из «мешка». Спастись удалось лишь немногим.

На третий день гитлеровцы прекратили атаки. С утра над нашими позициями появился «юнкерс», но вместо бомб на землю посыпались листовки. Я поднял [68] одну из них. На клочке бумаги размером с тетрадочный лист — изображение занятой фашистами Эстонии, полуокруженного Ленинграда и полуострова Сырве, помеченного пятиконечной звездой.

Рисунок не нуждался в пояснениях. Ниже следовало обращение гитлеровского командования к моонзундцам. Льстиво называя нас героями, захватчики предлагали сдаться в плен, так как дальнейшее сопротивление якобы бесполезно.

Ключников, тоже разглядывавший листовку, иронически сказал:

— У этих аккуратистов все по теории. Окружены, — значит, сдавайтесь на милость победителя. Держи карман шире — так мы и разбежимся к вам. Ждите!

Гитлеровцы соблаговолили дать нам на раздумье всего одни сутки.

Генерал Елисеев вызвал меня на КП и сказал:

— Пока тихо, Павловский, послал бы в тыл кого-нибудь. Нужно прощупать. Хорошо бы «языка» раздобыть.

Я отрядил на задание моряков Еремина и Губенко. Еремин — отличный спортсмен и наездник. Он в совершенстве владел арканом, славился сообразительностью и находчивостью. Губенко, медлительный крепыш, без промаха стрелял. Вместе с лейтенантом Борисом Егоровым я проводил разведчиков за передний край нашей обороны и стал ждать, с беспокойством поглядывая на небо.

Ветер разогнал тучи. В просветах между клочковатыми клубящимися облаками засияли голубые «окна». Время от времени сквозь них проглядывало солнце, и тогда на стволы близлежащих сосен ложились косые золотистые полосы. Я опасался, что погода может улучшиться. А это отнюдь не на руку разведчикам.

Время тянулось медленно. В нашем укрытии то светлело, то темнело. Глядя на игру света и тени, я подумал, что и в нашей судьбе сейчас вот такие же смены — то безвыходное положение, то отдушина. То жизнь, то смерть. Долго ли продлится эта игра? Судя по обстановке, нет. После совещания у Елисеева, когда командующий принял решение отойти на полуостров Сырве, меня да и других командиров, которых я знал [69] близко, не покидало тяжелое чувство обреченности. Мы понимали: события на Большой земле складываются трагически и сейчас там не до какого-то затерянного на островах гарнизона. Возможно, наши подразделения и части бросили на произвол судьбы, принесли в жертву. Не преднамеренно, конечно, а в силу сложившихся обстоятельств. Так иногда случается: жертвуют малым, чтобы выиграть время и спасти большее. На войне это почти закон.

Тут все логично, но чувства не всегда согласуются с рассудком. Мы не цеплялись за жизнь по-заячьи, не боялись смерти — безысходность удручала. Не давала покоя мысль: как оправдать, чем объяснить ход событий, ту ситуацию, в которой мы оказались?

Дело прошлое, давнее, и нечего таить правду, от этого не умалится значение подвига моонзундцев. До последних минут все дрались честно, самоотверженно. Никто ни на миг не допускал мысли о том, чтобы сложить оружие, сдаться врагу. Нет и нет! Но в тайниках души начинало возникать нечто вроде разочарования. Ведь мы так верили в прозорливость и непогрешимость Сталина. А и он, выходит, просчитался...

...Не помню, сколько прошло времени, с тех пор как ушли Еремин и Губенко. Может быть, часа два, а может, и все четыре. Появились они с шумом.

На шоссе, ведущем к нашим окопам, неожиданно затрещал мотоцикл. Вынырнув из-за рощи, он, не останавливаясь, мчался в нашу сторону. У нас мотоциклов не было, и мы с Егоровым враз приподнялись и с недоумением посмотрели друг на друга.

— Уж не фриц ли заблудился? — высказал предположение лейтенант. — Надо перехватить.

Егоров отобрал четверых солдат и с ними побежал к шоссе. Я последовал за ними.

Через несколько минут все выяснилось: это были Еремин и Губенко. А в коляске сидел немецкий солдат.

— Связной, товарищ старший политрук, — пояснил Еремин и тут же рассказал, как им удалось захватить «языка».

Забрались они в тыл противника довольно далеко. Там, у разветвления двух дорог, залегли в кустах и стали ждать. Вначале двигались автомашины с большими [70] группами гитлеровцев, один раз пронеслась штабная легковушка. Промелькнули высокие тульи фуражек.

— Эх, такого бы подцепить, — с завистью сказал Губенко.

Потом часа на полтора дорога опустела. Разведчики собирались было сменить место наблюдения, как позади затрещал мотоцикл.

— Так и есть, единственной персоной катит, — заметил дальнозоркий Еремин и полез на росшее у самой дороги дерево.

— Ты куда? — не понял Губенко.

— На небо, к богу, — пошутил Еремин.

Поудобнее устроившись на толстом суку, разведчик ровными кольцами уложил веревку и приготовился к броску.

— А если промахнешься? — предостерег Губенко и на всякий случай взял мотоциклиста на прицел.

— Не таких скакунов ловил. Пушку свою убери, не понадобится. Только шуму наделаешь. Убери, говорю!

Когда мотоциклист поравнялся с деревом, Еремин метнул петлю. Рывок — и связной на земле. Мотоцикл завалился в кювет, но не поломался, даже мотор не заглох.

Еремин, умевший обращаться с техникой, предложил Губенко рискнуть и прорваться к своим на мотоцикле. К счастью разведчиков, по дороге им никто не встретился, и они благополучно вернулись к своим.

На допросе пленный вначале держался нагло. Но потом спесь сошла.

Оказалось, он возвращался с острова Муху, куда отвозил какой-то пакет. Связной сообщил, что с материка под Куйвасту доставлена большая партия горючего и боеприпасов.

— Для чего горючее? — спросил я.

— Кажется, для танков, — последовал ответ.

Результаты допроса я доложил генералу.

— Определенно, что-то замышляют, — покачал головой Елисеев и выжидательно посмотрел на Ключникова, только что прибывшего с передовой.

Комендант БОБРа хотя и недолюбливал полковника за прямоту и резкость в суждениях, но к мнению [71] Николая Федоровича всегда прислушивался внимательно.

— Не без этого, товарищ генерал, — ответил Ключников и обратился к карте архипелага.

Взгляд его остановился на острове Хиума, потом скользнул влево и задержался на Сырве.

— Думаете, — перехватив его взгляд, догадался Елисеев, — сперва по Константинову, а потом на нас навалятся? Или наоборот?

— Пожалуй, сперва разделаются с нами. Впрочем, утверждать трудно. Ясно одно: в чем-то мы нарушаем планы противника, — вероятно, в сроках ликвидации нашего гарнизона. Запасы горючего неприятель создает неспроста, конечно.

— Разумеется, разумеется... — генерал помолчал. — А что, если уничтожить их?

— Легко сказать — уничтожить, — вклинился в разговор военком БОБРа Гавриил Федорович Зайцев. — А как? Бомбардировщики Преображенского улетели на Большую землю, а наши ястребки для такого дела не годятся. Может, дать телеграмму в штаб фронта и попросить, чтобы фронтовая авиация на нас поработала?

— Э-э!.. — генерал махнул рукой. — Там сейчас только нашей заявки и не хватало. Да и что бомбить летчикам? Место расположения-то складов мы не знаем.

— А если послать на Муху специальную группу? — предложил я.

— Из твоего отряда? — оживился Елисеев. — Это дело. Ребята у тебя молодцы. Только чем уничтожать склады будут? Нести взрывчатку с собой — далеко. Да и пойматься с таким грузом легко.

— Подумаем, товарищ генерал! Безвыходных положений не бывает.

— Тогда действуйте. Кстати, в тылу немцев остались подпольщики Муя, свяжитесь с ними. Могут помочь.

* * *

На задание ушел один Куйст. Я предложил ему взять с собой нескольких бойцов, но Вольдемар отказался.

— Одному легче изворачиваться. [72]

— А как со взрывчаткой? — спросил Грядунов.

— Взрывчатка уже на месте.

— Шутишь?

— Вовсе нет, товарищ старший лейтенант. Когда мы уходили с острова Муху, я на всякий случай оставил запас ее у знакомых рыбаков. Подумал еще тогда: вдруг пригодится. Как видите, не ошибся.

Ночью Куйст перешел линию фронта. Ждали мы от него известий четверо суток. К тому времени противник сбил нас с рубежа у Насвы. Мы отошли на узкий перешеек полуострова Сырве и там закрепились.

Три дня гитлеровцы почти не тревожили, вели только разведку. Видимо, у них действительно иссякли боеприпасы, и они ждали, когда подвезут. Наши разведчики, побывавшие под Курессаре, подтвердили, что в сторону Сырве движутся колонны автомашин со снарядами и патронами.

В ночь на четвертые сутки я забрел в землянку Ключникова. Прихлебывая горячий чай из жестяных, обжигающих губы кружек, мы взаимно делились всем, что знали о противнике. На передовых было тихо, только глухо шумело море, да изредка вспыхивали и тут же гасли вдали от берега прожекторы. Посвистывал, перекатываясь через перешеек, ветер. Он нес с собой сырость и залах гниющих водорослей.

Ночь, глухая сентябрьская ночь, лежала над архипелагом. Где-то там, за добрую сотню километров от нас, в кромешной тьме пробирается к вражеским складам Куйст. А может, уже и не пробирается? Возможно, его схватили и теперь допрашивают? Мною даже овладело сомнение: стоило ли отпускать на такое ответственное и рискованное задание одного человека?

Не допив чай, я поднялся и шагнул к выходу из землянки. Только распахнул дверь, как воздух содрогнулся от страшной силы взрыва. Мне даже показалось, что под моими ногами осела земля. Я вылетел наружу. Следом за мной выскочил Ключников. Раздалось еще несколько взрывов. Я обернулся к острову Муху. Там, охватывая весь горизонт, полыхало ослепительно-белое зарево. Через несколько секунд оно осело и исчезло. Но через минуту пожар вдруг забушевал опять. Только на этот раз огонь был густо-багрового цвета. [73]

— Значит, склад горючего подорвал, — вслух произнес я. — Как вы думаете, Николай Федорович?

— Кажется, что так, — ответил Ключников, — смотрите, зарево разрастается...

Через день Куйст вернулся. При переходе линии фронта его едва не пристукнули бойцы боевого охранения. Куйст оказался в форме немецкого офицера, и ко мне в землянку его ввели под охраной.

Я сразу сообразил, в чем дело, но для порядка спросил:

— Вы где раздобыли форму?

— За Пюхой, — ответил Куйст, — сам подвернулся. Шел я вдоль побережья. Там много бухточек, заливов, есть где укрыться. Минул бухту Кейгусте и остановился передохнуть. Вдруг вижу — идет к берегу обер-лейтенант, не торопится, полотенцем помахивает. Жду, что дальше будет, может, в воду полезет. Холодно, но ведь есть любители даже зимой купаться. Гляжу, и впрямь раздевается. Снял китель, рубашку и стал заниматься гимнастикой. Тело крепкое, мускулистое. Соображаю, как его взять. Не он мне понадобился — его форма и документы. Думаю, дай-ка рискну; пока обера спохватятся, я уже буду на Муху. Подобрался ближе и, когда лейтенант проходил мимо, выскочил из-за скалы и всадил ему нож между лопаток. Труп завалил камнями, обмундирование в охапку — и ходу. До Куйвасту доехал с комфортом — на машине. Остановил на шоссе грузовик с солдатами и велел очистить мне место в кабине, да еще прикрикнул, чтобы быстрее шевелились.

Рассказывая, Куйст стягивал с себя немецкую униформу. Я велел ее выбросить, но Вольдемар возразил:

— Пригодится, товарищ старший политрук. Да, так вот... в Куйвасту отыскал знакомых рыбаков, от них узнал, где склады. Охранялись не очень бдительно. На задание отправились вчетвером. Товарищи сняли часовых, а я проник к боеприпасам. Ну а дальше, наверное, сами видели: зарево-то поднялось какое!..

— А горючее как поджег?

— Да рядом оно оказалось. Видимо, термитный снаряд угодил в хранилище. [74]

После этого доклада я представил Куйста генералу. Елисеев горячо поблагодарил бойца.

Через день Куйст снова ушел на задание в глубокий тыл врага и там в перестрелке на маленьком островке Кессулайд был сражен пулей.

Я очень огорчился, узнав о смерти этого отважного, самоотверженного комсомольца. И не могу не сказать здесь о нем еще несколько добрых слов.

Куйста рекомендовал мне Александр Михайлович Муй:

— Не пожалеете, если возьмете.

И я действительно не пожалел. Куйст одинаково владел русским и эстонским языками, свободно говорил по-немецки, великолепно знал архипелаг и имел много друзей среди местных рыбаков.

У Вольдемара была нелегкая молодость. С детских лет он батрачил на хуторах. А когда Эстония стала советской, Куйст одним из первых вступил в комсомол, активно участвовал в строительстве на Моонзунде новой жизни.

Этот сероглазый паренек великолепно играл на гитаре и в Народном доме города Курессаре обучал своих сверстников русским песням. Вольдемар любил поэзию. Сам писал. Он перевел на эстонский язык очень популярную до войны «Катюшу» и стал страстным ее пропагандистом.

Куйст, безусловно, был одаренным человеком. Но война безвременно оборвала его жизнь.

Вечная память тебе, дорогой Володя! [75]