Балтийский флот живёт и сражается!

А положение под Таллином день за днем ухудшалось. Войска вели тяжелые, изнурительные бои. Резервов у нас не было. Иссякали боеприпасы. В воздухе стоял несмолкаемый гул артиллерийской канонады.

20 августа фашисты по всему фронту перешли в наступление на город. Ожесточенные бои не затихали ни днем ни ночью.

В эти самые критические дни состоялось заседание Военного совета флота. Было ясно, что сил у нас мало. Чтобы сдержать противника, решили пустить в ход все резервы. В частности, посылаем на фронт всех сотрудников Пубалта, политработников береговых частей и учреждений флота. Так набрали более двухсот человек. Это была огромная сила. Их авторитет, умение вдохновить и повести за собой людей выправляли положение на многих участках.

Ушел на передовую бывший профессор Ленинградского университета полковой комиссар Орест Вениаминович Цехновицер. Раньше мы знали его как человека необыкновенной эрудиции, превосходного лектора. И этот интеллигент, ученый оказался там, где противник предпринимал по 15-20 атак в сутки. В бою погиб комиссар батальона. На его место стал Цехновицер. Он повел бойцов в контратаку, и враг попятился. И так раз за разом. Батальон держал рубеж, пока не получил приказа об отходе. Заменили выбывших из строя командиров полков полковые комиссары Н.А. Гребенщиков и С.А. Красников.

Так же отважно действовали под Таллином инструкторы политуправления батальонный комиссар Иоселев и старший политрук Илья Иголкин, писатель Анатолий Тарасенков, [170] военный корреспондент «Правды» Николай Михайловский. Они находились с бойцами групп прикрытия в парке Кадриорг, когда основные силы гарнизона уже грузились на суда, и поступали как положено коммунистам: были там, где нужнее всего пламенное партийное слово.

«26 августа. 6 часов утра. Ночью отбили сильные атаки на город. Противник просачивается мелкими группами в предместья... Все аэродромы заняты врагом. Наша авиация улетела на восток. Флот и город под бомбами и снарядами. Горит красавица Пирита. Горят и другие пригороды... Наш БФКП в Минной гавани все время под огнем...» — это моя последняя запись в таллинском дневнике.

...Ставка отдала приказ о прорыве флота в Кронштадт и эвакуации Таллинского гарнизона. Не так-то просто было за двое суток расставить по различным причалам порта большие транспорты, погрузить на них более 23 тысяч человек и около 66 тысяч тонн разного ценного имущества, наметить порядок движения почти двухсот различных кораблей. Все это делалось под усиленным артиллерийским огнем. Противник уже прямой наводкой обстреливал порт. Нужно было многое предусмотреть, и прежде всего — чтобы враг не ворвался в город и порт на плечах отходящих частей. Этого не случилось: посадка войск прошла организованно, под прикрытием мощного огня кораблей и береговых батарей.

Рано утром 28 августа флот покинул Таллин.

О прорыве флота, о героизме наших матросов и командиров написано немало. Подробно рассказал об этом и я в своей книге «Морской фронт» (Ю.А. Пантелеев. Морской фронт. М., Воениздат, 1965). Повторять все это нет смысла. Напомню читателю лишь наиболее важные обстоятельства перехода.

Финский залив сравнительно неширок, к тому же изобилует большими и малыми островами, рифами, каменными банками — отмелями. Поэтому генеральный курс движения кораблей, скажем из Таллина в Кронштадт, был всегда предопределен самой географией, с которой не поспоришь. Флот должен был пройти 321 километр, причем большую часть пути — под непрерывным воздействием вражеской авиации и артиллерии, так как оба [171] берега были в руках противника, там находились его аэродромы, а на мысах стояли батареи. Примерно 125 километров пути пролегало через минное поле, состоявшее более чем из 4000 мин. Для его форсирования нужны были минимум 100 тральщиков, а их было 25 (вот когда мы воочию убедились, как мало уделялось у нас внимания строительству этого класса кораблей!). И поскольку вся наша авиация из-за отсутствия аэродромов улетела на восток, армада кораблей шла без воздушного прикрытия.

С горечью мы оставляли Таллин. За время его обороны флот произвел по врагу 549 стрельб, выпустив более 13 тысяч снарядов. Тысячи матросов грудью своей защищали на сухопутном фронте наш старый флотский Ревель — Таллин. И вот все же приходится покидать этот дорогой нам город.

Геббельсовская пропаганда поспешила в тот же день возвестить, что в Таллине уничтожен весь советский Балтийский флот. А наши корабли упорно шли вперед.

Как первый заместитель комфлота, я следовал на лидере «Минск» со вторым эшелоном штаба флота. Солнце только-только село. И небо будто ушло от нас, прикрывшись темной пеленой. Опасности оно уже не таило. Налетавшись вдоволь за день, фашистские летчики возвращались на свои аэродромы. Теперь нас ждали мины. И все внимание сигнальщиков и впередсмотрящих было приковано к поверхности моря. Любой предмет на воде — бочка, ящик — казался миной, и корабли маневрировали, стараясь не задеть. А всяких предметов проплывало немало — то разбитая шлюпка, то ломаная мебель. Вот проплыл спасательный круг с надписью: ТЩ «Краб»...

Впереди по курсу яркая вспышка, а затем большое пламя медного цвета. Быстро гаснет. Ясно, кто-то подорвался. Это уже не первый случай...

— Слева двадцать торпедные катера. Идут на нас! — громко доложил сигнальщик.

Пять фашистских катеров строем уступа летели по темнеющей глади воды, высоко задрав свои широкие тупые носы. Далеко отбрасываемые в стороны белые буруны казались крыльями большущих птиц, парящих низко над морем. [172] Командиры вскинули бинокли к глазам. На мостике тишина. Все ждут команды.

Вспоминались мирные дни, когда на учении стоишь, бывало, на мостике корабля-мишени, всматриваешься в вечерние сумерки и переживаешь: вдруг наши катера не найдут цель, а то еще хуже — найдут, но торпеды пустят мимо. И как все мы радовались, когда пенистый след торпеды проносился под килем корабля. По всей верхней палубе гремело: «Молодцы катерники!» Так было совсем недавно... А сейчас? Сейчас катера несут гибель... Командир лидера, опустив бинокль, обращается ко мне:

— Товарищ начальник штаба, разрешите открыть огонь?

Стрелять с большого расстояния — значит уменьшить шансы на успех. Промахи неизбежно вызовут нервозность наводчиков. Нет, надо подождать и стрелять наверняка. Приказываю:

— Подпустить ближе!

Старший артиллерист С.А. Волков дает установки на орудия. Все готово! Тишина на мостике, тихо у орудий. Слушаем доклады дальномерщиков: 90, 85, 80 кабельтовых. Дистанция быстро уменьшается.

— Шестьдесят пять кабельтовых! — почти кричит дальномерщик.

Я взмахиваю рукой. И разом грянули стотридцатки лидера. Через пару минут заговорили пушки идущего нам в кильватер миноносца «Скорый». В мирные дни, когда на учениях орудия открывали огонь, мы обычно затыкали уши ватой. Признаться, как и многие штурманы, я не особенно любил артиллерийские стрельбы. Какими же желанными звуками казались мне сейчас оглушительные залпы. Я стоял недалеко от пушки, ударной волной больно стегало по лицу, но я, не отрываясь от бинокля, следил только за катерами. Эх, недолет! Опять недолет! И почему пушки стреляют так медленно...

Артиллерист спокойно подает команды. Молодец! А фашистские катера все летят на нас. Вот-вот выпустят торпеды. Командир корабля капитан 2 ранга П.Н. Петунин уже командует: «Внимательно следить за торпедами...», но его слова заглушает мощный сдвоенный взрыв. В оранжевом облаке летят черные щепки — все, что осталось от катера. А где остальные? Ослепленные вспышкой взрыва, мы не сразу находим их. В окружении [173] всплесков наших снарядов они во все тяжкие удирают на север. По кораблю гремит «ура!». Кричат не только у нас. «Ура!» доносится и с миноносца «Скорый», люди на его палубе машут руками, восторгаясь нашей победой.

Радость царит на корабле. Только и разговоров об отогнанных катерах. Ведь они несли на себе 10 торпед. Этого хватило бы не только нашему «Минску», но и соседям.

Вскоре радость снова сменяется тревогой. Нас обступила ночь, темная, сырая. То и дело доносятся раскаты взрывов. Это корабли натыкаются на мины. Становимся на якоря. А мины, сорванные с минрепов, плывут и плывут. Черные в темной воде, они различимы, лишь когда приближаются вплотную к борту. Никогда не забыть бесстрашия наших матросов. Видя подплывающую мину, они кидаются в холодную, мрачную воду и руками отводят в сторону страшный рогатый шар. Были случаи, когда, очутившись в воде после гибели своего корабля, матросы часами держались за встреченную мину и плыли вместе с ней, предупреждая об опасности другие корабли. В этом героизме и заложены были основы нашей грядущей победы.

29 августа в 17.00 боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота отдали якоря на Большом кронштадтском рейде. Уже на следующий день мощные орудия флота громили фашистов, рвавшихся к Ленинграду. Армейские и флотские части, прибывшие из Таллина, направились на сухопутный фронт и влились в ряды героических защитников города Ленина.

Фашисты захватывали наши базы, и мы вынуждены были вместе с армией отступать. Но немецкий флот так и не рискнул сунуться в воды Финского залива и оказать поддержку своей армии. Морские проблемы войны фашисты решали сухопутными силами. У нас флот и армия все время действовали плечом к плечу. И теперь, придя в Кронштадт, флот вступал в новый этап борьбы с фашистами, включившись в непосредственную оборону Ленинграда.

Обстановка на сухопутном фронте была очень тяжелая. На карельском направлении противник, прорвав фронт, наступал на Ленинград. Мы оставили Выборг. [174]

Корабли шхерного отряда оказывали активную огневую поддержку нашим сухопутным частям. По фашистам вели огонь мощные орудия линейных кораблей, знаменитого форта Красная Горка и остальных фортов Кронштадтской крепости, а также кораблей, стоявших в Неве и Невской губе. Гул канонады не стихал ни днем ни ночью. Флот формировал из своих людей морские стрелковые бригады и немедленно направлял их на фронт. Но враг наседал.

В кабинетах затемненного штаба душно. Я подписал документы на очередную минную постановку на подступах к приморским флангам наших армий и вышел в штабной садик подышать ночной прохладой. Однако почти вслед за мной из дверей штаба стрелой вылетел старшина 1-й статьи Ивакин, мой ординарец с начала войны.

— Товарищ начальник штаба, вас срочно требует командующий флотом. Перескакивая ступеньки, бегу вверх. Комфлот стоит, склонившись над сухопутной картой.

— В штабе фронта получены сведения, что отходящие из-под Выборга две наши стрелковые дивизии окружены и сейчас с трудом выходят на берег в бухту Койвисто. Фашисты прижимают их к воде. Связи с дивизиями нет. Они где-то вот здесь... — Вице-адмирал вывел карандашом по карте большой кружок между Койвисто и Макслахти. — Вам ясно?

Признаться, ясности не было, и я не торопился отвечать.

Комфлот продолжал:

— Командующий фронтом приказал собрать обе дивизии в Койвисто и морем срочно доставить их в Ленинград. Эта операция поручается вам. Теперь ясно?

— Так точно. Задача ясна! — только и мог я ответить.

Задача действительно была ясна, а вот где дивизии — совсем неясно, ибо весь берег занят фашистами и какие там силы у противника, мы не знаем. Так можно и самому попасть в лапы фашистов.

Прикидываем: понадобится 6-7 больших транспортов. Их еще найти надо. Договариваюсь со своими помощниками, что я с оперативной группой немедленно выхожу в Койвисто для уточнения обстановки на месте, а [175] транспорты подойдут туда позже. Руководство подготовкой и отправкой судов возлагаю на моего нового заместителя Ф.В. Зозулю, ставшего капитаном 1 ранга.

Трудность заключалась в том, что почти все транспорты, пришедшие из Таллина, нуждались в ремонте. В штаб вызвали начальника технического отдела тыла флота инженер-капитана 2 ранга Н.Н. Кудинова и начальника Кронштадтского морского завода инженер-капитана 1 ранга Б.М. Волосатова. Спрашиваю их:

— Можете через сутки прислать транспорты в Койвисто?

Судя по всему, они хотели сказать: сроки неприемлемы, но, поняв задачу, вздохнули и сказали, что сделают все возможное. И действительно, после мы узнали, что транспорты наспех подлатали и вовремя выпустили в море.

1 сентября рано утром мы вышли на катере-охотнике. В заливе гуляла ленивая, но еще крупная зыбь. Видимость — отличная, небо с небольшими облачками. Прогноз не обещал ухудшения погоды. Значит, надо позаботиться о прикрытии с воздуха. Связываюсь с Кронштадтом, договариваюсь с авиаторами, чтобы держали истребители наготове.

Катер развил 18-узловую скорость, то и дело носом зарывался в волну, и впередсмотрящего матроса с ног до головы окатывало водой. Наблюдать за минами командир назначал самых «глазастых» и расторопных матросов, расставив их по бортам и на носу.

В качестве начальника походного штаба со мной шел капитан 2 ранга Николай Георгиевич Богданов, бывший командир эсминца. Ему не занимать знаний и опыта. И это меня очень устраивало. Помню, раздался тревожный окрик впередсмотрящего матроса:

— По курсу мина!

Богданов вскинул к глазам свой большой «миноносный» бинокль. Катер, сильно накренившись, уже отворачивал в сторону. Николай Георгиевич сердито проворчал:

— Отставить! Это же бочонок...

И так было не раз... Но я неизменно подбадривал впередсмотрящих:

— Молодцы, ребята! В море все надо видеть, лучше обойти сто бочонков, чем прозевать одну мину... [176]

Один из матросов бойко ответил:

— Товарищ контр-адмирал, мы за переход из Таллина на мины насмотрелись, их больше, чем бочонков, было...

В состав моего походного штаба входил и начальник связи флота полковник М.А. Зернов, небольшого роста, полноватый, как я уже говорил, всегда невозмутимый человек, что хорошо помогало в его беспокойной работе. Знающий специалист, он пользовался на флоте заслуженным авторитетом. Не реагируя ни на какие доклады о минах, полковник сразу же засел в радиорубке, еще и еще раз проверяя материальную часть и документацию радиосвязи.

— Все в порядке, — доложил он мне, с трудом выбравшись из тесной выгородки. — Знающие здесь ребята, по пятому году служат. Осенью должны были демобилизоваться... — Зернов любил своих связистов и говорил о них, как о родных сыновьях. Он был хороший воспитатель. Не случайно после войны М.А. Зернов стал начальником Военно-морского училища связи и оставил там о себе добрую память.

Еще одним офицером моего походного штаба был капитан 2 ранга Иван Николаевич Гонцов — начальник отдела военных сообщений флота. Ему в военных вопросах подчинялись все хозяева торгового и промыслового флота. И прежде всего — Балтийское государственное пароходство с его большим флотом.

— Ну, как, Иван Николаевич, вовремя придут ваши корабли? — спрашиваю его. Он сразу оживился. Начал объяснять, почему такой-то пароход не вызывает у него сомнений, а такой-то может и подвести, причем команду винить нельзя.

— Ведь они после тяжелого таллинского перехода. Сами понимаете...

Мы на траверзе маяка Стирсудден. Пост наблюдения быстро ответил на наши позывные. Это радует: значит, противник сюда еще не дошел. Прижимаемся к берегу. Он выглядит совершенно пустынным. Возле редких домиков — ни души. К северу от маяка также все необычно мертво.

Пролив Бьёркезунд необычайно живописный. Берег обступили высокие сосны, а у самой воды тянутся желтые песчаные пляжи. Деревня Койвисто (ныне Приморск) [177] раскинулась на берегу подковообразной зеленой бухты. Маленькие и чистенькие строения утопали в зелени, над ними возвышалась кирха с тонким готическим шпилем. Она была видна с моря за десятки миль и служила нам всегда хорошим ориентиром.

Бухта Койвисто дорога мне еще по воспоминаниям детства. Я много здесь плавал на разных парусных судах. Летом в этой бухте собиралась целая флотилия яхт. Отсюда, из Койвисто, начинались все спортивные плавания по финским шхерам вплоть до Ботнического залива.

Но вспоминалось и другое — суровое время гражданской войны, интервенция. В проливе Бьёркезунд, как уже знает читатель, базировалась тогда английская эскадра и оказывала поддержку белому генералу Юденичу, наступавшему на Петроград. Отсюда ринулись в набег на Кронштадт английские торпедные катера. Однако интервентам вскоре пришлось с позором убираться восвояси. «Что ж, придет время, и фашистов погоним отсюда», — думал я, глядя на столь знакомые и любимые берега.

На рейде Койвисто стояли две наши канонерские лодки, бронекатера и десантные баржи шхерного отряда кораблей. Это была довольно внушительная артиллерийская сила: канлодки имели 130-миллиметровые орудия. От командира бригады шхерных кораблей капитана 3 ранга Лазо мы узнали, что личный состав Выборгского укрепленного сектора береговой обороны и специальный отряд моряков, прикрывающий отход двух дивизий от Выборга, уже доставлены на остров Бьёрке и там создана круговая оборона. Капитан 2 ранга Богданов связался с командиром артиллерийского дивизиона. Батареи были готовы прикрыть огнем наши перевозки. Но вот где же фашисты и где наши войска — этого никто не знал. Из Кронштадта донесли, что дозорные корабли ничего подозрительного в море не обнаружили и что два транспорта уже вышли из Ленинградского порта. Гонцов оживился:

— Значит, ночью придут.

Ошвартовались мы у пирса. Берег пуст. Наверное, бойцы укрываются в лесу. Посылаем туда матросов. Вскоре на пирсе появились несколько армейских командиров. Где находятся их штабы, они не знали. Вид у них был мрачный, измученный, голоса хриплые. Спрашиваю:

— Раненых у вас много? Где они? Почти хором отвечают: [178]

— Много, забиты все домики и еще в лесу лежат.

Я сообщил цель своего прихода и приказал срочно разыскать кого-либо из дивизионного командования. Дорога каждая минута.

Стало темнеть, за лесом пылало зарево пожарищ, слышалась стрельба.

Прибыл командир 115-й дивизии генерал В.Ф. Коньков с остатками штаба и политотдела. Комдив, кадровый офицер Красной Армии, невысокого роста, плотный, держался бодро, превозмогая усталость. Он был подтянут, распоряжения отдавал коротко и ясно. Мы быстро составили план действий. Прежде всего надо организовать прикрытие отхода, для чего выделить наиболее боеспособные подразделения. Сопровождавшие командира дивизии офицеры кинулись выполнять распоряжение.

— Но у меня нет ни орудий, ни танков, — сказал комдив.

— Ничего, у нас на кораблях пушки, поддержим.

Договорились в первую очередь погрузить раненых, затем остальных бойцов. Комдив заявляет, что он со штабом покинет пирс последним — вместе с нами.

Многое мы тогда оговорили, но кое-что и не учли. Через час пирс заполнили не только раненые, но и здоровые бойцы. В толкучке кое-кто свалился в воду. Капитан 2 ранга Богданов расставил матросов и с помощью армейских командиров быстро наладил комендантскую службу. В темноте подошел первый транспорт. Ошвартовался у пирса. В гулкой тишине стрельба за лесом казалась совсем близкой, нервировала. Бойцам комендантской службы нелегко было поддерживать порядок на причале. Началась погрузка. Объявляем, что после раненых очередь дойдет до всех, но на корабль будет допущен только тот, кто сохранил личное оружие. В темноте послышались «теплые» словечки, выкрики:

— А где его взять, оружие-то?

— А где его оставил, там и возьми, — невозмутимо отвечали матросы у трапа. На пароход успеешь, подождем...

Командир дивизии быстро формировал роты — многие бойцы отбились от своих подразделений. Командного состава было мало — одни ранены, другие погибли в боях. Часто роту возглавлял младший командир и вел ее на посадку. Погрузка шла быстро и организованно. Иногда [179] даже слышались шутки и смешки. А в стороне от пирса сгрудились мрачно настроенные бойцы — те, кто оказался без оружия. Я подошел к ним.

— Товарищ адмирал, мы же не по добру потеряли оружие. Мы не виноваты, мы в бою были...

Жалко мне стало ребят. Я уже собирался разрешить им посадку, когда они по двое-трое кинулись в лес. Вскоре вернулись кто с автоматом, кто с винтовкой. Помню, бежит молоденький боец, догоняя роту, идущую на пирс, и кричит:

— Братцы, я достал билет на пароход!

И показывает автомат, хотя и без диска.

Транспорт уже полон. А где же второй? Гонцов нервничает... На берегу еще тысячи людей. И вдруг получаю донесение: при входе в пролив Бьёрке транспорт подорвался на мине и затонул. Мы совсем уже было приуныли. Ободрила радиограмма капитана 1 ранга Зозули: взамен погибшего послан другой транспорт. Ночью он ошвартовался у пирса. Быстро грузим и его.

Комдив доложил, что с темнотой фашисты ослабили нажим с фронта. Подозрительно: может быть, обходят бухту? Предлагаю закончить эвакуацию до рассвета, пока не прилетела вражеская разведка.

Но третий транспорт, самый большой, разворачиваясь на рейде, сел на мель. Капитан требует буксиры. Иван Николаевич Гонцов бушует на мостике злосчастного парохода, но капитан непреклонен: подавай ему буксир, и баста! Пришлось в помощь Гонцову послать Богданова. У того разговор короток. Он просто заявил капитану, что через три часа здесь будут фашисты и что корабль он им отдавать не намерен, а потому транспорт придется взорвать. Такого оборота капитан не ожидал и попросил хотя бы какой-нибудь катерок, чтобы можно было завести якорь. Катер нашелся, и к рассвету транспорт стоял у пирса, принимая очередной полк вместе с техникой. Капитан лично руководил погрузкой, поторапливал солдат и сам размещал их по трюмам и каютам.

Ночью подошли и другие транспорты, без задержек приняли бойцов. В темноте мы не решились выходить в море — опасались мин. Стали на рейде. Когда рассвело, в лесу усилилась пулеметная и ружейная стрельба. Захлопали зенитки кораблей: над нами кружил фашистский самолет-разведчик. Мы не стали дожидаться, когда он [180] вызовет свои бомбардировщики. Запросили обещанную помощь у наших авиаторов. Вскоре появились два наших истребителя, прогнали разведчика и стали патрулировать над рейдом. Как все сразу обрадовались! Большое это дело — поддержка с воздуха. Транспорты спокойно снимались с якорей и выходили из бухты. К пирсу приткнулись канонерские лодки. Их задача — принять на борт подразделения прикрытия. Ждем. А пирс постепенно заполняется гражданскими людьми. Это крестьяне из окрестных деревень, уже занятых противником. Наш таллинский опыт подсказывал, что так всегда бывает: в последнюю минуту появляются новые пассажиры. И не оставить их тут. Надо брать.

Последний транспорт скрылся за мысом, вдогонку ему спешат бронекатера охранения. А из лесу все выходят женщины с детьми, старики. Принимаем их на борт, размещаем поудобнее. Наконец показались красноармейцы в мокрых от пота гимнастерках. Некоторые из них ранены. На свежих бинтах алеет кровь. Это бойцы прикрытия. Матросы помогают им взойти на палубу. Берег опустел. Переполненные пассажирами канлодки отдают швартовы.

— Ну что же, адмирал, будто все в порядке, — радостно говорит командир дивизии.

Оставив на всякий случай несколько катеров, мы вечером тоже отдаем швартовы. Только развернулись, видим, по берегу мчится большой пес. Подбежал к концу причала и отчаянно завыл. Молодой курносый матрос-сигнальщик взволнованно доложил командиру катера:

— Товарищ старший лейтенант! На пирсе пес, просит взять его на борт!

На палубе раздались голоса:

— Надо взять, это наша собака, с канлодки...

Пришлось вернуться к пирсу. С расстояния нескольких метров пес мигом прыгнул на бак катера. Он визжал от радости и ластился к каждому матросу.

— Не будешь, стервец, в самоволку бегать! — шутили бойцы.

Идем проливом, кругом тишина. Вот и Стирсудден. Поднимаем наши позывные, несем их уже пять минут. Никакого ответа. Зернов нервничает:

— Спят, что ли, разгильдяи?.. Не может быть, там опытный старшина-сверхсрочник...

Подходим чуть ближе. И вдруг неподалеку от нас вырастает [181] белый столб, доносится резкий хлопок. Снаряд относительно небольшого калибра — либо полевой пушки, либо танка. Тут же затрещал пулемет. Все ясно: пост связи и маяк заняты фашистами. Катер рванулся от берега и лег на прежний курс.

Раздался сигнал: «Команде ужинать!» Старпом приглашает нас в кают-компанию. Гостей пропустили вперед, они с трудом освоили узенький вертикальный трап.

— Товарищ адмирал! — воскликнул командир дивизии, окинув взглядом тесную, но уютную каюту. — Да у вас тут, как в хорошем ресторане. А мы уж и не помним, когда нормально обедали, да и горячей пищи давно не видели...

Услышав это, вестовой матрос с особой, я бы сказал, сыновней лаской угощал поседевшего комдива и его спутников. Стол был сервирован обычно, по-корабельному: белая скатерть, приборы, рюмки и графин с положенной по пайку военного времени водкой. Как говорится, ужин прошел в дружеской, сердечной обстановке и, замечу, с неоднократной добавкой нашего флотского борща.

Обогнали все транспорты. На их палубах яблоку негде упасть. Бойцы много пережили за последние дни, и все же с судов долетал веселый перебор гармоник. Вот он, несгибаемый, неунывающий наш советский солдат!

Кронштадт с моря казался грандиозным идущим на нас кораблем. Он озарялся яркими вспышками. То стреляли тяжелые орудия северных фортов по Карельскому перешейку, а линкор и крейсер били по району южнее Ораниенбаума. Справа от нас тяжело ухали орудия Красной Горки. На обоих берегах в расположении противника полыхали пожары. Черный дым высоко поднимался стеною вверх. В воздухе стоял неумолчный гул. Флот громил фашистов, помогая своей армии. Мы с комдивом молча стояли на палубе.

— Здорово палит Кронштадт! — сказал он с восхищением.

И глубокая вера западала в наши души: все неудачи носят временный характер. Наступит срок, и враг будет разгромлен!

Из-под самого носа фашистов флот перебросил под Ленинград 27 тысяч бойцов. Это была немалая помощь фронту. Всего же эвакуировано было с Карельского перешейка [182] вместе с ранеными и гражданским населением более 28 тысяч человек. В Койвисто никого не осталось. Последние катера пришли в Кронштадт без пассажиров.

Напряженным был для нас сентябрь 1941 года. Фашисты рвались к Ленинграду. Четыреста стволов морской артиллерии калибром от 152 до 406 миллиметров помогли нашей пехоте отбивать вражеские атаки. И не только огнем флотских пушек мы содействовали нашей доблестной армии. В сентябре еще около 30 тысяч матросов сошло на берег в формировавшиеся новые морские бригады. Всего на берегу сражалось уже 83 тысячи балтийских моряков.

4 сентября фашисты начали ежедневный обстрел, а с 8 сентября и воздушные бомбежки Ленинграда. 8 сентября считается и первым днем блокады, ибо немцы захватили Шлиссельбург и таким образом окружение города с суши завершилось. У нас остался один путь связи со страной — через бурное Ладожское озеро.

Тяжелым для Ленинграда был первый налет фашистской авиации. Враг сбросил 6327 зажигательных бомб, они вызвали 178 пожаров в разных частях города. Много разрушений было и от 48 фугасных бомб, каждая весом 250-500 килограммов. С тяжелым сердцем смотрели мы со штабной вышки на пламя, бушевавшее над Ленинградом. Один за другим доносились взрывы. Пылал наш родной город...

Фашисты перешли в наступление по всему фронту — с севера, с юга, с востока, где они пытались переправиться через Неву на участке Пороги — Шереметьевка. С огромным трудом все эти атаки были отбиты.

Фашисты истерически орали, что Балтийского флота у русских больше не существует, а шведская печать со спокойствием стороннего наблюдателя сообщала о появлении советских подводных лодок под Таллином, у острова Соммерс. И это была сущая правда: в море вышли из Кронштадта в разведку «М-97» и «М-77».

К середине сентября фашисты прорвались на берег Финского залива в районе Петергоф — Стрельна. Теперь весь Морской канал — единственный путь, по которому поддерживалось сообщение между Кронштадтом и Ленинградом, [183] просматривался и простреливался врагом. Создалось новое для нас осложнение.

Еще в августе наша авиация ставила минные заграждения на узких финских фарватерах, в шхерах по специально разработанному плану. По этому же плану мины ставили и торпедные катера. И вот в тяжелые дни сентября звонит мне по телефону командующий авиацией флота генерал Самохин:

— Что же вы не поздравляете авиацию, ведь на наших минах подорвался и утонул финский броненосец береговой обороны «Ильмаринен».

По такому же поводу ко мне обратились и катерники. Они были убеждены, что в районе острова Утэ броненосец «Ильмаринен» погиб именно на их минах. Долго спорили, хоть спор был беспредметным. Мина-то была прежде всего наша, балтийская, и сработала она хорошо!

Начальник политуправления флота дивизионный комиссар В.А. Лебедев — в прошлом учитель, высокообразованный политработник, интеллигент в самом высоком смысле этого слова, часто заходил к нам в штаб и всегда сообщал что-нибудь новое, ободряющее. Он рассказывал, как дерутся наши матросы, как настойчиво атакуют фашистов наши герои-летчики. Бывало, послушаешь его и невольно приходишь к мысли: ну все, завтра фашистам будет капут. Увы, капут им пришел не скоро. Но оптимизм начпубалта помогал нам в трудные дни, и я любил его слушать.

15 сентября фашисты были в 10 километрах от города. Жаркие бои не стихали ни на земле, ни в воздухе. От взрывов бомб и снарядов качалась земля. Но Ленинград и Кронштадт стоически держались.

Начиная с 16 сентября фашисты усиленно стали обстреливать и бомбить корабли в гаванях и на рейдах. Видимо, им здорово мешал не раз уже «уничтоженный» ими флот.

19 сентября фашисты начали бомбить Кронштадт. Первый налет не причинил нам существенного урона, зато последующие налеты, в которых участвовало до 250 самолетов, принесли много бед и городу, и флоту. Вскоре фашисты начали обстреливать Кронштадт из тяжелых орудий, установленных на южном берегу, за Ораниенбаумом. Штабу флота и Военному совету пришлось перебраться за город — в казармы частей береговой обороны в западной части Кронштадта. Сделали мы это вовремя, [184] ибо на следующий день здание штаба флота было изрешечено осколками, оконные стекла вместе с рамами вылетели на мостовую.

С моря вернулась лодка «М-97». Капитан-лейтенант А.И. Мыльников подробно разведал район, а заодно и потопил на Таллинском рейде фашистский транспорт.

На основе анализа данных разведки, произведенной нашими «малютками», было решено готовить для действий на морских коммуникациях противника пятнадцать подводных лодок. Это вызвало большое воодушевление среди подводников. Они рвались в бой. Им хотелось скорее еще и еще раз ударить по врагу. На партийных собраниях коммунисты советовались, как лучше и надежнее подготовить к походу материальную часть. Начальник штаба бригады подводных лодок Л.А. Курников говорил:

— Ну наконец-то! А то стоим в гавани и ждем, когда фашисты влепят нам снаряд или бомбу... В море и безопаснее, и будет польза для дела...

Лев Андреевич был прав. Подводные лодки в гаванях или даже на Кронштадтских рейдах были действительно уязвимы.

Штаб наметил в первую очередь выход пяти подводных лодок. В числе их была подводная лодка «Щ-320» капитан-лейтенанта И.М. Вишневского. Она потопила в Южной Балтике транспорт. Добиться этой победы было нелегко, ибо конвой шел по мелкому месту. Узнали мы об этом еще до возвращения Вишневского, из печати нейтральных стран, которая, издеваясь над мнимым господством немцев на Балтике, уверяла читателей, что Южная Балтика «кишмя кишит» советскими подводными лодками.

Я не могу не вспомнить и о нашей первой на Балтике Краснознаменной подводной лодке «Щ-323». Она удостоилась высокой награды 17 января 1942 года. Командовал лодкой опытный подводник, участник войны с белофиннами капитан-лейтенант Ф.Н. Иванцов. Выйдя 10 октября из Кронштадта, «Щ-323» неоднократно форсировала минные поля. В Балтике Иванцов настойчиво искал врага. И нашел. 16 октября вечером он потопил фашистский танкер.

Вторая половина октября в Балтике была штормовая. Ветер иногда достигал 10 баллов, разводя осеннюю тяжелую волну. И вот на лодке вышел из строя вертикальный руль. Это означало, что корабль стал неуправляем. Надо было воспользоваться темнотой и срочно исправлять повреждение. [185] Работая более часа в ледяной воде, коммунист главный старшина М.Н. Винюков и комсомолец краснофлотец К.В. Подгора справились с заданием, исправили вертикальный руль. Боевой поход продолжался, подводники отправили на дно еще два больших вражеских судна. До самого ледостава наши подводные лодки топили фашистские корабли.

В конце сентября гитлеровские войска, штурмовавшие Ленинград, были остановлены. Они начали окапываться, переходить к обороне.

Оставшись в тылу, героически держалась под ударами врага наша военно-морская база Ханко под командованием генерал-лейтенанта С.И. Кабанова и его верных боевых соратников — дивизионного комиссара А.Л. Раскина, начальника штаба капитана 2 ранга П.Г. Максимова, начальника политотдела полкового комиссара П.И. Власова, а также многих прославленных командиров частей — генерал-майора И.Н. Дмитриева, капитана Б.М. Гранина, капитана 2 ранга М.Д. Полегаева... Ханковцы держали врага в предельном напряжении, сумев не только выстоять, но еще занять 19 окрестных островов. Неоднократно фашисты пытались штурмовать базу, но все их попытки были напрасны. Ханко превратился в неприступную крепость.

Хуже были наши дела в Моонзунде. Начав в первых числах сентября наступление на острова со стороны материка, фашисты 13 октября высадились на острове Муху. Помочь нашим частям на Эзеле и Даго в те дни не представлялось возможным, и нам пришлось оставить эти острова.

27 сентября фашисты последний раз отбомбили Кронштадт. Не добившись своей цели, решив, наверное, что игра не стоит свеч, они оставили его в покое. Флот и крепость неколебимо стояли, и их огонь продолжал сокрушать вражеские полчища, рвавшиеся к Ленинграду.

...Бывший командующий флотом адмирал В.Ф. Трибуц и член Военного совета КБФ вице-адмирал Н.К. Смирнов в своих мемуарах, увидевших свет в последние годы, отзываются о штабе флота как о хорошо [186] сколоченном, дружном коллективе. Вероятно, это соответствует действительности, но ведь такая организация сама по себе не приходит. Она была достигнута неутомимой деятельностью штабных командиров, при активном участии партийной организации и комиссара штаба флота Леонида Васильевича Серебрянникова. Он появился в самый напряженный период обороны Таллина. Всегда подтянутый, с твердым, уравновешенным характером, Леонид Васильевич начал не с критики и отрицания всего, что делалось до него, как это нередко бывает, а очень тактично и незаметно вошел в курс нашей жизни, и через несколько дней мне и штабным работникам казалось, что мы вместе с комиссаром служим давным-давно... У него был живой интерес к нашей работе. Он прочитывал все оперативные документы и телеграммы. Иногда Леонид Васильевич просмотрит подготовленную нами бумагу и скажет мне:

— Слушай, прочти, пожалуйста, вот это место, что-то здесь не все ладно... Я перечитывал документ, обнаруживал недоработку и с благодарностью принимал замечание комиссара.

Известно, что всякий вынужденный отход под натиском противника порождает неврозы во всех звеньях руководства, и особенно там, где встречаются люди неуравновешенные, вспыльчивые. Серебрянников в любой обстановке был тверд, хладнокровен и своими спокойными суждениями быстро гасил «вспышки на солнце».

Замечательными качествами обладал наш комиссар штаба. Не случайно через год он получил новое высокое назначение — стал начальником политотдела Ладожской военной флотилии.