Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Курс на Прибалтику

Промелькнул июль. Наши войска расправлялись с фашистской группировкой в Белоруссии, вели бои под Львовом, У нас по-прежнему шли учебные полеты. Новый командир дивизии ввел немало новшеств. Фронтовым летчикам не совсем нравилось, например, требование комдива производить взлет и посадку с ограниченны" площадок. Кое-кто явно переоценивал свои силы — мы, мол, все можем, все умеем! — и теперь оказывался незавидном положении.

Спохватившись, летчики начинали догонять менее самоуверенных, но более настойчивых товарищей. А наш комдив Василий Николаевич Рыбаков, с шуточками-прибауточками, а где нужно, и строго, по-командирски, сбивал наносную пену фронтовой удали, добиваясь истинного умения, стараясь научить нас настоящему летному мастерству. Пройдет немного времени, и мы с искренней благодарностью вспомним науку подполковника Рыбакова. Наконец поступила команда получить новые карты и подготовиться для перелета в Прибалтику. Теперь наш маршрут пролегал через Орел, Смоленск, Псков...

— Постой, постой! — весело поблескивая глазами, заговорил подполковник Смыков, проводя на своей карте прямые линии между этими городами. — А ведь кто-то у нас родился в псковских местах, — и хитровато посмотрел на меня. — Везет же людям! Второй раз за войну могут побывать в отпуске. Правда, на этот раз не заезжая домой.

Да, над родными местами я еще не летал. И вывела фронтовая судьба на знакомый маршрут! На карте появились знакомые с детства названия городов и рек, возвышенностей и озер.

— Теперь вам, Василий Васильевич, и карты в руки, — сказал мне Смыков.

Подготовку к перелету мы произвели быстро. Одновременно спланировали и "операцию", которая доставила нам немало хлопот. Незадолго перед вылетом ко мне подошли летчики второй эскадрильи Леонид Кузнецов и Михаил Лобанов. Переминаясь с ноги на ногу, начали:

— Товарищ капитан, мы хотели бы вас попросить...

— Есть одна идея, только без разрешения командования ее не осуществить...

— Не тяните, выкладывайте, — подбодрил их я.

И тогда мой бывший заместитель Леонид Кузнецов с чувством продекламировал:

Нынче у нас передышка,
Завтра вернемся к боям.
Что-то твой голос не слышно,
Друг наш, походный баян!

— Одним словом, товарищ капитан, вторая эскадрилья спланировала операцию под кодовым названием "Баянист", — пояснил Лобанов.

— Ну-ну, — заинтересовался я, поскольку питал особое пристрастие к музыке.

У соседей-артиллеристов на зависть летчикам был превосходный баянист. Мы неоднократно в шутливой форме предупреждали соседей, что если они нам не уступят Колю-баяниста, мы выкрадем его вместе с инструментом. Но те только посмеивались, будучи уверены, что Коля не поддастся на уговоры летчиков.

— Уговорили мы его, товарищ капитан! — жарко рассказывал Кузнецов. — Согласен! Прибудет на аэродром перед самым вылетом.

— Мы уже решили: полетит он с баяном в кабине моего стрелка, — сообщил Лобанов.

— Командир эскадрильи лейтенант Горев знает об этом?

— Мы вначале хотим заручиться вашей поддержкой, — признался Кузнецов.

— Командир согласится. Это же баянист! — Дабы подкрепить свои слова, Леня даже кулаком потряс в воздухе. И снова продекламировал:

На зависть всем соседям
Будет баянист в полку!

И я утвердил план операции. Выговор за нее — не самое тяжкое наказание, зато будет баянист в полку!

— Спасибо, Василий Васильевич! — с чувством поблагодарили летчики и лихо взяли под козырек. — Мы знали, что вы поддержите вторую эскадрилью!

Все было сделано, как задумано. Правда, в последнюю минуту "операция" чуть-чуть не сорвалась. Каким-то образом об отлете Коли-баяниста проведала его знакомая. Она выскочила прямо на взлетную полосу и увидела у самолета своего Колю. Какие только слова не обрушила она на голову парня, грозила ему трибуналом, укоряла в измене! Но баянист улетал не к другой женщине, а на фронт, и поэтому проявил стойкость в принятом решений. Взвилась зеленая ракета — и мы улетели. Однако неожиданный визит изрядно подпортил настроение. После посадки в Орле Кузнецов подошел ко мне:

— Растрезвонит эта чертова баба раньше времени...

— Как баянист перенес перелет? — спросил я подошедшего Лобанова.

— Хорошо! Говорит, будет учиться на воздушного стрелка. За игру на баяне, мол, даже медали не дадут. А здесь можно заработать орден.

Пока шла заправка машин горючим (на аэродроме собралось полка три), мы решили блеснуть "трофеем". Баянист, несмотря на первый в жизни полет, проявил всё своё искусство. Как он играл! И фронтовую "Землянку", и русскую "Барыню", и украинскую "Рэвэ та стогнэ Днипр широкий" и другие народные песни! Одним словом, все были в восторге. И сам подполковник Смыков горделиво поводил глазами перед командиром соседнего штурмового полка: вот, мол, какое у меня богатство!

Однако торжествовали мы недолго. Не успели сесть на фронтовой аэродром, как последовал грозный приказ возвратить баяниста. За ним специально прилетел майор-артиллерист. Парня грозились отдать под суд. Но, видать, решили, что от этого артиллеристы только проиграют. Позже до нас донесся слух, что Коля отделался лишь гауптвахтой. А мы только почесали затылки: так блестяще начавшаяся операция не удалась. А вскоре об этом курьезном случае пришлось забыть. В истории полка открывалась новая боевая страница.

Прибалтика — совершенно новый для нас район полетов. Мы помнили степи калмыцкие и донецкие, приазовские и черноморские. Летали над равнинами Кубани, степной Таврии, окаймленной с юга прибрежными крымскими горами. Здесь была совсем другая погода и другой ландшафт. Сырая Балтика часто нагоняла туман, а внизу — сплошные перелески, блюдца озер, хутора, одинокие домики. За Чудским озером вся земля — в лоскутных одеялах. В Прибалтике господствовало мелкое крестьянское хозяйство. Вместо просторных колхозных или совхозных полей — межа на меже. Для аэродрома трудно было подобрать просторную площадку. А если, не дай бог, придется садиться на вынужденную, — берегись рощиц, высоких меж, ледниковых валунов, болот. Вот где летчики по достоинству оценили требование своего комдива научиться летать с ограниченных площадок!

Кроме этого, подполковник Рыбаков ввел тренировочные ночные полеты на самолетах По-2, "вслепую", под колпаком в закрытой кабине. Хотя нам и не пришлось летать ночью на "илах", но тренировки не прошли впустую. Летчики увереннее действовали в трудных погодных условиях, особенно осенью и зимой. Так что новый комдив оказался человеком дальновидным, умелым авиационным командиром. Даже те из летчиков, кто бросал ворчливые реплики насчет "новой метлы", теперь открыто признали свою ошибку. Среди летчиков нашего полка первыми боевые вылеты в Прибалтике начали разведчики эскадрильи капитана Розова. Чуть забрезжит рассвет, а они уже выруливают на старт и, пара за парой, уходят разными маршрутами на запад.

Командование постоянно интересовалось тылами противника, изменениями линии фронта. Каждый самолет разведэскадрильи имел на борту радиопередатчик и был оборудован фотоаппаратурой.

Иван Иванович Розов последние недели начал прихварывать. Заметно похудел, порой корчился от боли. Наш "доктор Карло" поставил диагноз — "язва желудка" и хотел отправить в госпиталь. Но командир эскадрильи и слушать об этом не хотел, стремился летать вместе со своими разведчиками. Командование полка, зная состояние Розова, старалось ограничить его вылеты. Но Иван Иванович рвался в небо. Когда же не было разведзаданий, эскадрилья ходила вместе со всеми штурмовать вражеские объекты.

В августе и начале сентября 1944 года в Прибалтике развернулись бои за Эстонию в районе Тарту и Волди, Наносились удары по артиллерии, по контратакующим танкам и отступающим войскам врага.

В середине сентября нас перенацелили на рижское направление. Развернулись бои в районе Тырва, Валка, Валмиера, Смилтене. 1 октября наш полк и весь корпус перебросили на юг Прибалтики, в Литву, под Шяуляй. Маршрут перелета пролегал параллельно линии фронта.

Перебазирование Ил-2 прошло успешно, а вот с частью технического состава, перелетавшего на транспортном Ли-2, случилась беда. Самолет отклонился от маршрута, попал на вражескую территорию и был подбит. Летчик посадил горящую машину в лесу, на территории, занятой противником. К месту посадки устремились вражеские автоматчики. Техники и экипаж бросились врассыпную. Но уйти от погони, выбраться к своим удалось не всем. Среди спасшихся был старший техник-лейтенант Фоменко. Он-то и рассказал о случившемся.

На первом из аэродромов, где мы заночевали, базировались летчики морской авиации. Такой же, как и мы, фронтовой народ, такие же самолеты-штурмовики. Только форма у летчиков своя, морская. Ужинали мы вместе, было много рассказов-воспоминаний об ударах морской авиации на Балтийском побережье по фашистским кораблям и десантам, морским портам и базам. Поднялся летчик-моряк и провозгласил тост:

— За густой туман над Либавой{4}, друзья. И за скорую победу!

Насчет второй части тоста всё ясно. Первая же часть его была не всем понятна. Через Либаву гитлеровцы снабжали свою курляндскую группировку. И нашпиговали этот район зенитными батареями, а с воздуха надежно прикрыли истребителями. Так что нашим штурмовикам приходилось нелегко. Потому-то туман над Либавой становился нашим союзником.

Наш штурмовой корпус действовал в интересах 1-го Прибалтийского фронта, наступавшего в сторону Мёмеля{5}. Вылетать приходилось часто. Противник пытался задержать наши войска и прикрывал подходы к Восточной Пруссии. Гитлеровцы бросали в контратаки крупные массы танков, и нам приходилось пробивать с воздуха бреши в этих бронированных лавинах. В одном из вылетов отличилась группа капитана Александра Карпова. Стало известно: на правом фланге фронта под Шяуляем противник сосредоточил много танков, намереваясь контратаковать советские войска. Наши штурмовики поспели вовремя и метким ударом сорвали замысел врага. Сам командующий фронтом объявил летчикам благодарность. Мой друг Александр ходил в именинниках. Наш герой летал по-геройски! В эти дни полк облетела радостная весть: возвратился Саша Амбарнов! Напомню, что год тому назад мой однокашник по Чкаловскому училищу не вернулся с задания после штурмовки аэродрома Кутейниково в Донбассе. С тех пор мы не знали, жив ли наш боевой товарищ. И только сейчас услышали, сколько горя он хлебнул вместе со своим воздушным стрелком Жогой. После вынужденной, посадки им удалось выбраться из самолета и спрятаться в посевах. Но нагрянула облава, завязалась перестрелка. Амбарнов был ранен в ногу и вместе с Жогой схвачен фашистами. Из лагеря в лагерь перебрасывали гитлеровцы пленных летчика и стрелка, но потом разлучили их.

— Одно время я вдруг почувствовал перемену в отношениях ко мне, — рассказывал Александр. — Начали хорошо кормить, вместо допросов с побоями — угощение беседами о победах армии фюрера. А потом прямо предложили перейти на сторону "Великой Германии". Ну я им ответил... После этого долго отлеживался в карцере. Нет, друзья, вы просто не представляете, какие круги ада пришлось мне пройти! — воскликнул Саша и отвернулся, чтобы никто не видел набежавшую слезу.

Амбарнов оказался под Киевом, в дарницком лагере военнопленных. Гитлеровцы готовились подорвать лагерь, но помешало стремительное наступление советских войск. Наконец, летчик обрел свободу, с трудом, ко добился возвращения в свой полк. Не тот сейчас был Саша Амбарнов. Пропала веселость, заметно хромает на правую ногу, жалуется, что нога потеряла чувствительность. Подполковник Смыков вначале разрешил Амбарнову летать на связном По-2. Это огорчило летчика, он хотел быстрее получить боевую машину, переживал, что ему, как он думал, не доверяют. Мы с Карповым убеждали друга:

— Не спеши, Саша, окрепни. Полетай на "кукурузнике", изучи район. Все-таки год не сидел в кабине...

— Да я ее там, в лагерях, сотни раз вспоминал! — с обидой отвечал Амбарнов. — Закрою глаза и словно щупаю каждую ручку, каждую деталь. О вас думал. Гадал, где воюете, кто жив, а кого уже нет...

Вскоре Амбарнов снова сел на штурмовик. Летал он так, словно хотел быстрее наверстать упущенное, с неистощимой ненавистью к врагам.

В октябре Иван Иванович Мартынов с несколькими летчиками улетел на завод за новыми самолетами. Мне пришлось взять на себя обязанности заместителя командира полка. Забот прибавилось, как говорится, под завязку. Группы одна за другой уходили на задание, а я оставался на земле, выпуская самолеты, находился на командном пункте. И, конечно, завидовал друзьям. Подполковник Смыков был непреклонен: он сам уходил вместе с боевыми группами, но меня оставлял на земле.

— Возвратится Мартынов — еще налетаешься, — говорил Георгий Михайлович. — А пока набирайся командирского опыта. Не все же время тебе ходить в штурманах. Гляди, и полк получишь.

Через несколько дней его словам суждено было сбыться. В одном из вылетов подполковник Смыков получил ранение, еле дотянул до своего аэродрома и сразу же был отправлен в госпиталь. Прибывший в полк комдив, выслушав доклад майора Красюкова, тут же решил:

— Принимай полк, капитан Пальмов. Приказ будет оформлен. — И улетел.

До этого я чувствовал широкую спину Георгия Михайловича Смыкова, командира многоопытного и умного. Сейчас моей надеждой и опорой оставались умелые организаторы боевого коллектива Красюков, Поваляев, Григин, проверенные в боях надежные командиры эскадрилий лейтенант Н. А. Караман, старший лейтенант Н. Н. Горев, капитан И. И. Розов.

Наши войска продолжали бои против курляндской группировки врага. Помощь авиации требовалась ежедневно, В конце октября полк получил задачу нанести удар по переднему краю противника. В части было немало опытных летчиков и командиров, которые могли возглавить группу. Но я решил взять эту ответственность на себя. В ходе наступления линия фронта становилась подвижной, нужно было действовать очень осторожно, чтобы не ударить по своим. Отыскав заданную цель, даю команду ведущим групп. Дружные, последовательные атаки полка штурмовиков прижали гитлеровцев к земле. Замолчали их огневые точки, что и требовалось нашим наземникам. Со станции наведения слышатся восторженные одобрения. На одном из повторных заходов я заметил поезд с несколькими вагонами, он уходил в тыл противника. Но вот беда! Атаковать его нечем, боеприпасы были на исходе. Вернувшись на аэродром, я не преминул в докладе вспомнить о железнодорожной ветке и поезде.

— Всего несколько вагонов, говорите? — переспросил командир дивизии. В его голосе почувствовалась заинтересованность. — Хорошо, я уточню...

Через несколько часов срочный вызов на командный пункт. Подполковник Рыбаков сообщил: по данным разведки мы обнаружили бронепоезд, который часто беспокоил наши войска.

— Надо найти его и уничтожить, — приказал комдив.

— Разрешите мне вести группу? — спросил я, уверенный, что имею на это все основания.

— Нет, поручите это Гореву.

Началась лихорадочная подготовка к вылету. Сразу возникло несколько вопросов: где сейчас искать бронепоезд, чем бить по нему? До сих пор летчики нашего полка громили танки, огневые точки, штабы, передний край противника, десятки других целей и объектов. Но бронепоезд им встретился впервые. Командир собрал летчиков, довольно обстоятельно рассказал о размерах бронепоезда, его броне, вооружении, способности маневрировать. Решено было взять стокилограммовые фугасные и противотанковые бомбы — птабы. Поиск цели производить с высоты до полутора тысяч метров, с более широким обзором местности. На задание снаряжались две группы: ударную вел старший лейтенант Горев, группу обеспечения, предназначенную для удара по зениткам, вел его заместитель старший лейтенант Кузнецов. Группы ушли, оставалось только ждать результатов. На всякий случай в боевой готовности находилось еще несколько самолетов.

Примерно в ожидаемое время на горизонте появились две группы "илов". Шли они поочередно. Первая, Кузнецова, — бреющим, лихо; вторая, Горева, — на высоте, спокойно. Чувствовалось, в воздухе произошла какая-то перестановка. Для доклада на командный пункт ведущие групп прибыли с разным настроением. У моего бывшего заместителя Кузнецова сияла улыбка во все лицо, он весь горел нетерпением поделиться радостью. А Горев с огорчением пожимал плечами, Через несколько минут все выяснилось. Вот что произошло в воздухе.

Выйдя в район цели, Горев прошел по всей железнодорожной ветке. Но бронепоезда не увидел. Как планировалось на земле, в этом случае нужно было идти на запасную цель, что Горев и сделал.

Кузнецов со своей восьмеркой шел следом. До рези в глазах всматривался он в железнодорожную колею. И вдруг в одном месте заметил: рельсы внезапно обрываются, а потом снова выползают из-под зеленого кустарника. Что бы это значило? Леонид решил проверить подозрительное место пулеметно-пушечным огнем. Заплясали снаряды, высекая брызги искр, отскакивая от зеленых зарослей, как горох от стены. Стало ясно — стена бронированная. И ведущий дал команду на атаку всей группой. Сразу же заговорили вражеские зенитки. Но поздно: фокус с маскировкой был разгадан, бомбы падали на бронепоезд.

Через два дня были освобождены город и станция Мажейкяй. Выбрав свободную минуту, летчики полка поехали посмотреть на свою работу. Начальник воздушной разведки дивизии капитан Попп сфотографировал то, что осталось от вражеского бронепоезда.

Говорили, что увеличенный снимок разбитого бронепоезда долго висел в кабинете Главнокомандующего Военно-Воздушными Силами А. А. Новикова. Что и говорить, удар был мастерский! Его участники были отмечены наградами. Ведущие групп Леонид Кузнецов и Николай Горев удостоены ордена Александра Невского.

В Прибалтике поздняя осень щедра на дожди и сырые туманы. Полк находился в постоянной боевой готовности, но после ноябрьских праздников летчики чаще сидели на земле, чем летали: мешала погода. Да и на фронте наступило временное затишье, производилась перегруппировка войск. На очередном совещании в штабе дивизии подполковник Рыбаков сообщил о переброске советских войск в направлении Тильзита и Кенигсберга. Из доклада Верховного Главнокомандующего на торжественном собрании в Москве в честь 27-й годовщины Великого Октября мы узнали, что "Баграмян доколачивает немецкую группировку в Прибалтике", Наша дивизия принимала самое активное участие в этом доколачивании.

Перед нами стояла задача: помешать немецко-фашистскому командованию перебрасывать дивизии из Прибалтики в Восточную Пруссию и на другие направления очередных ударов Красной Армии. Главным из них было, конечно, берлинское. Разумеется, все летчики мечтали попасть туда. Пока что наш полк прикрывал сухопутный участок до Либавы, а наши соседи, морские штурмовики, — от Либавы и дальше по Балтийскому побережью. Мы использовали каждый мало-мальски погожий день, чтобы проверить шоссейные и железные дороги, не движутся ли по ним колонны противника. Опытные следопыты Розов, Демехин, Кошман, Федоров, Непапчук, Зеньков и другие вылетали при малейшей возможности. В случае обнаружения противника по их сигналам направлялись ударные группы. Небо прояснилось только в первых числах декабря. Наступили солнечные дни, воздух стал прозрачный, видимость увеличилась. И сразу ожил, загудел аэродром. Разведчики ушли первыми и вскоре сообщили по радио: по железной дороге на Либаву движутся эшелоны. Противник прикрывает их сильными эскортами истребителей,

— Пойдем на бреющем, в стороне от дороги, — предложил командир первой эскадрильи капитан Кузнецов. Он был назначен на эту должность после недавней гибели лейтенанта Карамана.

Карамана мы потеряли в один из ненастных дней ноября. Тогда он штурмовал цель, был подбит и не смог вывести самолет из пикирования. Этот летчик, прибывший вместе с новым командиром дивизии, вскоре стал своеобразной достопримечательностью полка: высокого роста красавец-мужчина, с темно-русыми вьющимися волосами, гибким станом, всегда подтянутый, был он немного горяч характером, но отличный товарищ. Мы уже давно убедились — подполковник Рыбаков взял с собой в дивизию летчиков достойных. Говорили, что у летчика перед войной была красавица-жена, но по каким-то причинам они разошлись. Теперь под Москвой на попечении бабушки росла маленькая дочь Карамана. И вот она осталась сиротой. Мы переживали гибель боевого друга и заботливого отца.

— Значит, маршрут проложим в стороне от дороги, — поддержал я Кузнецова. Паровоз будет нетрудно обнаружить по дыму. Так и сделали. Вылетали небольшими группами на предельно малой высоте. После обнаружения эшелона "илы" делали резкий поворот, выскок в сторону цели и совершали несколько заходов. Пока вражеские истребители прикрытия разбирались в сложившейся ситуации, штурмовики на бреющем уходили от разбитого состава. Такой способ оправдал себя. Когда же видимость ухудшалась, но высота облаков еще позволяла видеть цель, мы переходили к ударам по целеуказанию. В этом случае впереди и выше ударной группы шла пара штурмовиков. Обнаружив цель, они вместе с боевыми сбрасывали бомбы цветного дыма, которые были заметным ориентиром для остальных. В этих полетах не раз отличался мастер штурмовых ударов Леонид Кузнецов. Но иногда Леонид по молодости слишком увлекался и чрезмерно рисковал.

Однажды он возвратился из полета с винтом, лопасти которого были согнуты, как бараньи рога.

— Как же ты летел? — спрашиваю.

— Нормально.

— Мотор трясло?

— Было малость, но подобрал обороты — и нормально.

— За что зацепил: за фрицев или за землю?

— Понимаете, возвращался уже обратно, и вдруг перед носом — артбатарея. Ну как по ней не пройтись? Отжал ручку вперед, дал очередь. Видать, поздно вывел. Жаль винта...

— А голову? — Хотел было поругать его да вспомнил: такое и со мной бывало.

Может, поэтому и не стал распекать летчика. Он-то и сам понял свою оплошность, второй раз ее не повторит.

С Алексеем Ивановичем Поваляевым, замполитом полка, мы сработались хорошо. Он оказывал мне деловую помощь в воспитательной и боевой работе. Я был молодым командиром полка не только по опыту командования, но и по возрасту. На фронте тогда встречалось немало двадцатипяти-двадцатисемилетних командиров частей (были и моложе), и они успешно справлялись со своими сложными и ответственными обязанностями.

В туманное осенне-зимнее время перед командованием полка и политработниками встала задача организовать досуг летчиков. В период вынужденной бездеятельности личного состава это — неотложная проблема, особенно во фронтовых условиях, где приходилось надеяться только на свои силы. Здесь сказали свое слово партийная и комсомольская организации. Появилась художественная самодеятельность, часто проводились лекции, доклады. В напряженные дни боев для этого не всегда удавалось выкроить время. Сейчас его оказалось вдоволь.

В полку нашлось немало способных, даже талантливых людей, они охотно, с огоньком участвовали в массовых мероприятиях. Порой приходилось удивляться: авиамеханик оказывался заправским певцом, авиатехник — танцором. А летчик лейтенант Ельшин неожиданно для всех оказался гипнотизером. Вот об этом "артисте" и хочется рассказать особо. Началось все с того, что как-то за ужином Ельшин спросил своего друга летчика Джураева:

— Чем это ты балуешься?

— Как чем? Чаем, — добродушно ответил сын казахских степей.

— Ишь ты, хорошо замаскировал под чай мускатное вино, — обратился Ельшин к товарищам по столу. — Поделился бы.

Джураев потянул из стакана напиток и раскрыл от удивления глаза:

— В-верно, мускат! Степью пахнет...

Многие тогда решили, что это был обыкновенный розыгрыш. В следующий раз Ельшин продемонстрировал свой дар гипнотизера в одном из самодеятельных концертов. Новоявленный "медиум" попросил на сцену четырех воздушных стрелков. Потом усыпил их и дал команду:

— Подходим к цели! Атакуют "мессеры"!

И воздушные стрелки "заработали": докладывали о разрывах зенитных снарядов, перебрасывали пулемет с борта на борт, открывали огонь. После такого сеанса даже скептики поверили в гипнотические способности молодого летчика. Однако они не помогли ему в беде. В одном из декабрьских боев Ельшин был подбит и сделал вынужденную посадку на территории противника. Фонарь заклинило, пришлось выбираться через форточку прямо под дула немецких автоматов. Здесь уже было не до гипноза... Прошло несколько месяцев, пока летчик вернулся в полк.

В воздухе уже носилось слово "победа", авиаторы все чаще произносили это слово, хотя до Берлина еще был трудный и неблизкий путь. Некоторые полковые "психологи" судили о приближении победы по совсем, казалось бы, неожиданным признакам. Один из летчиков как-то заметил:

— А наши девушки уже думают о семейном гнезде...

Подумывали о брачных узах и некоторые летчики, нашедшие свою любовь на полевых аэродромах. Именно здесь, в Прибалтике, и я встретил свою судьбу. В конце октября мы перелетели на один из полевых аэродромов поближе к линии фронта. Во время посадки самолетов рядом со стартом, как и положено, стояла санитарная машина. Поднимаясь из кабины, я вдруг услышал певучую украинскую речь. Голос принадлежал девушке — дежурному медику.

— О, ридна Украина! Яким витром в Прибалтику занэсло? — удивился я.

Нам, прошедшим с боями по Украине, полюбившим мелодичную украинскую речь, услышать ее здесь, в Прибалтике, было полной неожиданностью.

— Витром вийны, — ответила девушка.

Как потом мне стало известно, старший лейтенант медицинской службы Маша Бугера оказалась человеком с необычайной фронтовой биографией.

...22 июня 1941 года состоялся ускоренный выпуск Киевской фельдшерской школы. А в понедельник было получено военное обмундирование и предписание, в котором указывалось, что военфельдшер Мария Ивановна Бугера направляется командиром санитарного взвода в Белорусский особый военный округ. Было Маше в то время неполных семнадцать. Худенькая девушка с лейтенантскими кубиками в петлицах, подпоясанная ремнем, с пистолетом на боку и тяжелой санитарной сумкой сразу попала в самый круговорот войны. Первые недели и месяцы были похожи на кошмарный сон. Отступление, жесточайшая бомбежка, вражеские танки, которые перерезали дороги, выскакивали из засад и крушили гусеницами повозки с ранеными и автобусы с красным крестом. Так случилось, что фронтовые дороги повели Машу через мои родные места. В первую военную зиму эвакоотделение, которым заведовала военфельдшер Бугера, оказалось в заснеженной деревне Белки Калининской области. В помещении школы разместили около сотни раненых. Командир медсанбата, пожилой майор, жаловался:

— Ума не приложу, как вывезти всех. Дивизия ведет жестокие бои, полевые госпиталя переполнены...

В самом деле, положение было тяжелое. Село Белки было как бы отрезано от всего мира. Вокруг — бездорожье. Крепчал мороз. По занесенному снегом полю мог пройти только санный обоз. И тогда майор решил: останется Маша с ранеными в Белках, через день-другой пришлет он транспорт и вывезет всех... Майор уехал добывать транспорт, а семнадцатилетний военфельдшер осталась с сотней раненых ждать его. Прошел день, другой... Не пришла помощь ни на третий день, ни на четвертый... Закончились бинты и лекарства, нечем было кормить раненых. Тогда Маша послала ходячих раненых в разведку. Возвратившись, они вызвали из школы лейтенанта и хмуро доложили:

— Плохи дела, гитлеровцы вокруг. Никому не пробиться к нам. И нам не выбраться...

Что же делать? Нагрянет враг — уничтожит раненых. За них она, Маша, в ответе. Если сообщить сейчас о "мешке", в котором находится деревня, начнется паника, многие раненые начнут самостоятельно пробиваться к своим и погибнут. Нужно действовать!

— Вот что... — предупредила девушка разведчиков. — Об окружении — ни звука...

Прежде всего, решила Маша, надо сделать раненым перевязки, накормить. Местные жители — вот кто должен помочь. От дома к дому пошла военфельдшер. И ожила деревня. Жители несли простыни на бинты, хлеб. Появились помощницы, изучавшие в школе санитарное дело. Крестьяне почувствовали себя сильнее, сплоченные общей заботой о раненых. Не спавшая уже несколько суток Маша взбодрилась от такой поддержки. Но в сознании острой болью жила тревога: вот-вот нагрянет враг! Достаточно случайной разведке заглянуть в деревню, как сразу обнаружится целый госпиталь! И тогда все пропало. К девушке-фельдшеру обращались за советом и указанием раненые и жители. Она делала перевязки и кормила раненых. У одного из них началась гангрена ноги.

Операцию в таких условиях не сделаешь, да и нечем. Собрались несколько оставшихся в деревне пожилых мужиков, женщины. Маша сообщила: если не удастся вывезти раненых, начнутся заражения, люди погибнут. Посоветуйте, помогите!

— Я знаю, как пройти Нелидовскими лесами, — сказал бородатый мужчина, который, по всему видать, пользовался у односельчан авторитетом. В Белках действовали советские законы, и люди жили по ним. — Надо собрать лошадей, назначим проводников.

К вечеру снарядили обоз. Жители нанесли теплой одежды — одеяла, полушубки, старые пальто, укутали раненых. Стояли жестокие морозы, а путь был неблизкий и трудный. Заскрипели полозья, тронулся обоз. Вскоре Маша поняла: не только ей известно о близости врага. Проводник успел разведать расположение вражеских постов и гарнизонов и обходил их стороной. Лошади выбивались из сил, пробираясь лесными просеками и тропами. К утру вышли к одной из советских частей. Было у Маши на руках более сотни раненых. Из них умер только один, от гангрены.

Об этом необычном госпитале в тылу врага и ночном рейде через линию фронта написала дивизионная газета. Но дороже всего для Маши были слезы благодарности раненых. Старые и молодые, они благодарно целовали руки семнадцатилетнему военному фельдшеру, маленькой хрупкой девушке. проявившей столько мужества и заботы.

Вернулась Маша в свой медсанбат, где ее считали погибшей. На лице — одни глаза. Истощала так, что на ремне и дырочек-то колоть уже негде. Может, день и отдохнула. А затем попросилась на передовую. И сразу же была ранена. Лежала в полевом госпитале в Торопце, в 60-ти километрах от моего села. Поправилась — и снова в бой, снова командовать санитарным взводом, выносить из-под огня раненых. Взвод — это несколько санитаров да повозка с лошадью по имени Орлик.

Шли тяжелые бои под Ржевом, стрелковая дивизия оказалась в окружении. Наступило новое испытание — голод. Варили конину, пили болотную воду. В этих тяжелых условиях на выручку людям пришла дружба, глубоко человеческие отношения друг к другу. Маша была единственной девушкой во взводе. Мужчины, как могли, берегли свою сестричку, старались ее подкормить. Бывало, сварят конину — и самый лучший кусочек Маше. Старый санитар уговаривает:

— Съешьте, товарищ лейтенант. Глаза закройте и ешьте. Потому что нужно.

И ели, чтобы не свалиться с ног. Дивизия готовилась к прорыву, и надо было иметь силы, чтобы выносить с поля боя раненых. Когда шли тяжелые бои на Калининском фронте, взводу приходилось спасать по 200 — 300 человек. Во время прорыва Маша была ранена второй раз Снова госпиталь. Врачи удивлялись, откуда силы берутся у этой хрупкой девушки, которая столько вынесла за два с половиной года войны! Когда ее вылечили, главный хирург госпиталя решил:

— Вот что. Маша... Отвоевала ты свое в пехоте. Направим тебя в авиацию...

В ответ она заплакала. Жаль было расставаться с теми, с кем столько пережито, с людьми, которые, как никто, знали цену жизни и дружбы, которые любили ее и которых любила она. Но хирург был неумолим. Говорили, что его дочь тоже где-то в пехоте командовала санитарным взводом. А жестокая статистика войны утверждала: в этих взводах самый большой процент погибших. Так лейтенант Мария Бугера оказалась на одном из полевых аэродромов Прибалтики. Работала военным фельдшером в батальоне аэродромного обслуживания. Вначале ей показалось, что здесь глубокий тыл. Нигде не стреляют, можно спать раздевшись. Вместо кирзовых сапог она носила теперь хромовые. Но вскоре Маша убедилась: здесь тоже идет война, не менее жестокая, хотя и не всем видимая. Выруливает на старт, уходит на задание шестерка самолетов, а возвращаются четыре или три. Остальные сгорели в небе. Часто молодые, веселые ребята, которые полчаса тому назад приветливо улыбались симпатичному военфельдшеру, больше никогда не возвращались на свой аэродром. И снова, как и раньше при виде смертельно раненого пехотинца, щемило и болело сердце...

На аэродроме приземлился новый полк истребителей. Маша обратила внимание: один из летчиков как-то необычно поднимался и вылезал из кабины. Сразу решила — раненый! Схватила санитарную сумку. Но руководитель полетов упредил:

— Не спешите. С летчиком все в порядке.

Маша долгим обеспокоенным взглядом провожала коренастую фигуру истребителя. Вначале он шагал так, будто шел по тонкому льду, потом шаги его стали увереннее. Под вечер военфельдшера попросили захватить санитарную сумку и зайти в общежитие, где размещались летчики.

— Кто болен, товарищи? — спросила Маша, перешагнув порог.

Навстречу поднялся тот самый летчик, которого она уже приметила. У него оказался богатейший чуб, открытое лицо, выразительные глаза.

— Я просил бы вас помочь обработать потертости. После полета очень уж беспокоят...

Пока летчик раздевался, Маша копошилась в сумке. Подняла голову и чуть не обомлела — минуту тому прочно стоявший на земле парень оказался... без ног. Рядом с кроватью лежали протезы... Собрав всю силу воли, чтобы не показать охватившее ее волнение. Маша приступила к работе. Когда закончила ее, тепло попрощалась, пообещав завтра снова прийти после полетов. Только за порогом спало огромное напряжение и из глаз хлынули слезы. Многое перевидела девушка в свои девятнадцать лет: на ее руках умирали раненые, она бинтовала исколотых штыками бойцов, отправляла в тыл обожженных детей. Казалось, от горя запеклось, обуглилось сердце. Но нет, живо в нем чувство сострадания! Правда, сейчас слезы были вызваны иным — чувством восторга перед человеком, который летал без ног и сражался с врагами! А вечером летчики устроили танцы. Полковой врач, который уже рассказал Маше о необычной судьбе летчика, посоветовал:

— Обязательно сходите на танцы. Вы увидите там кое-что необычное...

Танцы были в каком-то невзрачном помещении. Мужчинам надоело танцевать друг с другом, а девчат было мало. Поэтому, хоть Маша и стала в сторонке, ее сразу приметили. Только баянист заиграл вальс, как сразу несколько кавалеров бросились к симпатичной девушке. Но она увидела, как через весь зал к ней шел он, Алеша. И перед ним все расступились. Смущаясь, он спросил:

— Разрешите...

От волнения Маша не могла сдвинуться с места, словно ее новые сапожки кто-то к полу гвоздями приколотил. Но, преодолев себя, она подала руку и с трудом сделала первый шаг. Как он мягко и красиво танцевал, как легко вел партнершу! Не верилось, что у летчика вместо ног протезы. Утром полк улетел.

Больше не удалось Маше встретить Алексея. Только после войны, прочитав книгу Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке", она узнала в ее герое знакомого летчика — Алексея Маресьева. Он стал для Маши Настоящим Человеком на всю жизнь.

После истребителей на этот аэродром сел наш полк, где и состоялась моя первая встреча с военфельдшером Машей Бугерой. Вскоре наши фронтовые пути разошлись.

Вторая встреча стала возможной лишь в 1946 году. С тех пор мы на одной фамилии.

* * *

Когда наступил новый, 1945 год, мы не смогли отсалютовать ему даже из ракетниц. Дома, в которых стояла дивизия, были в основном деревянными, и поэтому подполковник Рыбаков категорически запретил всякие салюты. Пришлось отложить салюты до победы. В первых числах января поступил приказ вывести наш полк из боев и приступить к тренировке и вводу в строй молодых летчиков.

— У вас есть бывшие инструкторы училищ, — говорил мне комдив. — Подключите их и постарайтесь быстрее справиться с задачей. Вот тогда и будем вести речь об участии полка в новых боях.

Это для меня явилось неожиданностью. В условиях прибалтийской зимы, в прифронтовой зоне предстояло обучать летное пополнение групповой слетанности и боевому применению. Вот где пригодились мне навыки командира эскадрильи, опыт работы с молодыми летчиками. Был такой опыт у Карпова и у других командиров. И мы дружно взялись за дело.

Очень мешала нам погода. В конце января началась оттепель с дождем. Потом за ночь мороз сковал летное поле, и оно превратилось в каток. Взлететь и сесть можно, но тормозить и не думай, выкатишься без остановки за все ограничительные знаки. Что делать? Нельзя же приостанавливать учебу! Решили с помощью местного населения посыпать взлетную полосу песком, как тротуар в городе во время гололеда. И полеты продолжались.

Не обошлось без курьезов. Один из молодых летчиков нежданно-негаданно для себя слетал за линию фронта. Отрабатывая в зоне индивидуальный пилотаж, он потерял из виду свой аэродром. И вдруг увидел пару "илов". Решив, что они из нашего полка, пошел за ними следом. Летит и летит, а аэродрома все нет и нет. Что делать? Вот уже и береговая черта Балтийского моря. "Илы" делают разворот и заходят на цель. Пришлось пикировать и молодому летчику, хотя и вхолостую. Зато "илы" привели его "домой", на соседний с нами аэродром. С тех пор к фамилии молодого летчика, который по случайности участвовал в штурме окрестностей Мёмеля, ради шутки "прикипела" приставка "Мёмельский".

В феврале 1945 года полк облетела радостная весть

— Николаю Маркелову и Леониду Кузнецову присвоено звание Героя Советского Союза.

Состоялся полковой митинг. После зачтения Указа Президиума Верховного Совета СССР, приветственных телеграмм, выступлений офицеров и солдат слово предоставили летчику Маркелову. От волнения Николай не сразу смог говорить.

— Спасибо вам... — начал летчик, — спасибо командирам, которые учили, боевым друзьям, которые помогали мне своим плечом, спасибо всем наземным труженикам, кто обеспечивает наши полеты. Высокое звание обязывает меня воевать еще лучше, чтобы быстрее приблизить светлый день Победы!

Герой дожил до победы и испытал ее радость. Но прожил недолго. Жизнь Героя Советского Союза Николая Даниловича Маркелова оборвалась в ноябре 1945 года.

А пока еще шла война со своими бедами и печалями. Они подкрадывались со всех сторон, и никто не знал, как от них уберечься. К нам на полеты приехал подполковник Рыбаков. Командир дивизии был в добром настроении, живо интересовался ходом подготовки молодых летчиков и остался доволен. Я доложил, что недели через две, к середине марта, мы завершим программу и будем готовы к боевой работе.

Василий Николаевич поговорил с летчиками, сообщил фронтовые новости, пожал всем руки и уехал. К вечеру мне позвонил начальник штаба дивизии полковник Соковых.

— Василий Васильевич, у тебя командир не садился?

— Нет, он уехал на машине еще перед обедом.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Рыбаков в тот день вылетел на боевое задание с одной из групп соседнего полка. В районе цели шел обильный снегопад. После штурмовки возвратились все летчики, но без командира дивизии. Его долго и упорно искали, но безрезультатно.

И только после войны стала известна трагедия подполковника Рыбакова.

Зенитный снаряд угодил в мотор "ила" в момент захода на цель. Летчик при плохой видимости еле посадил машину, но... в расположении немецкой зенитной батареи. Выскочив из кабины, Рыбаков и стрелок бросились в лес, отстреливаясь от автоматчиков. Когда стало ясно, что плена не избежать, Василий Николаевич Рыбаков последний патрон приберег для себя. Смерть он предпочел плену.

Это была последняя жертва войны в нашей дивизии. В начале апреля весь штурмовой корпус выехал на Волгу для переучивания на новые самолеты Ил-10. Тогда мы еще не знали, что война для нас практически закончилась. Замкнулся круг нашего маршрута: именно с этих, теперь глубоко тыловых аэродромов, мы стартовали в полет в 1942 году. Из двадцати летчиков, начинавших здесь свой боевой путь, в живых осталось четыре: Александр Амбарнов, Иван Мартынов, Александр Карпов и автор этих строк. Тогда, в 1942 году, нашу отправку на фронт на три месяца задерживала очередь на переучивание, не хватало самолетов. Сейчас весь штурмовой корпус за один месяц овладел новой машиной. Не терпелось испытать в бою более мощный, более маневренный Ил-10. Он прекрасно выполнял все фигуры высшего пилотажа, мог свободно лететь "на спине" т. е. в перевернутом положении. По сравнению с Ил-2 новый самолет был мощнее, маневреннее, меньше размером. Уже отпраздновали 1 Мая, а готовый к боям корпус находился на далеком тыловом аэродроме, ждал команды. Радио принесло весть: пал Берлин! Над рейхстагом взвилось Красное знамя.

В первых числах мая многих летчиков направили в Дом отдыха на волжском берегу. Здесь мы и встретили День Победы. Трудно описать радость, которая охватила каждого. И хоть в этот момент мы оказались далеко от тех, кто произвел последние залпы войны, душой и сердцем мы были вместе с ними. И здесь, за тысячи километров от последнего рубежа войны, народ приветствовал нас, как победителей. Но каждый из нас знал: не только мы своими яростными атаками громили врага. Удары по нему наносили рабочие, ковавшие броню "илов" и стволы автоматов, колхозники, чей хлеб ели фронтовики, ученые, давшие в руки воинов оружие победы. Она была общей, эта победа, и праздновал ее весь народ.

В тот день я достал свою летную книжку, перелистал ее страницы, возобновил в памяти события от первого фронтового вылета в августе 1942 года до последнего — в марте 1945 года. Почти три года в небе войны! Долго сидел я над раскрытыми страницами летной книжки, а мысли мои были далеко. Мысленно я повторял маршруты войны. И встали передо мной лица боевых друзей — Сережи Вшивцева, Гриши Панкратова, Всеволода Ширяева и многих других ушедших в бессмертие однополчан. Все они погибли молодыми на пути к победе. Им поставят памятники, их имена будут навечно занесены в списки живых. А оставшиеся в живых ветераны войны всегда первый тост будут провозглашать за тех, кто не дожил до Дня Победы, утвердив ее ценой своей жизни.

* * *

Началась мирная жизнь, о которой мы так мечтали в кабине готового к вылету штурмовика, в тесном кругу после напряженного летного дня, на госпитальной койке. Какой она будет, эта мирная жизнь, после пропахших порохом четырех лет войны? Многие из нас мечтали о возвращении к своим семьям, к мирному труду. Уходили в запас старшие товарищи. Я и мои друзья получили назначения в разные части и разъехались. Меня назначили штурманом дивизии. Возвратившийся из госпиталя Георгий Михайлович Смыков стал заместителем командира одной из дивизий, Мой друг Александр Карпов ушел учиться в военную академию.

Мечтая о мире, мы надеялись, что с войной покончено если и не навсегда, то на долгие годы. Но вскоре в воздухе снова запахло грозой: англо-американские империалисты развязали "холодную войну", начали угрожать нашему народу атомной бомбой. Помню, с каким возмущением читали мы, вчерашние фронтовики, сообщение о поджигательской речи в американском городке Фултоне премьер-министра Англии У. Черчилля. Интересы безопасности Родины, завоеванная большой кровью победа требовали надежной защиты. И мы приступили к совершенствованию боевого мастерства. В послевоенные годы я летал на Ил-10. Приходилось осваивать не только технику пилотирования, но и вырабатывать новую тактику применения штурмовика. Теперь нашим полем боя стали полигоны. Я, как штурман дивизии, обобщал опыт боевого применения самолета, писал инструкции по бомбометанию и стрельбе, составлял программы обучения.

Порой казалось, что фронтовые вылеты на штурмовку вражеских позиций были более легким делом. Один из командиров эскадрильи, опытный летчик-фронтовик, так и заявил:

— Уволь, Василий Васильевич, от писанины. Лучше пять раз слетать на полигон, чем описывать это на бумаге.

Летал и бомбил летчик отлично, а вот грамотно и четко рассказать, обосновать свои результаты не мог. Это был практик, мастер метких ударов. Но ему явно не хватало теоретической подготовки. А время требовало новых знаний, более солидного образования, и фронтового опыта уже становилось недостаточно.

В начале пятидесятых годов началось усиленное обучение летчиков-штурмовиков полетам в облаках и ночью. Читатель помнит: на фронте "илы" ночью не летали, для этого на самолете не было необходимых приборов, а на аэродромах — светового и радиотехнического оборудования. Совершенствуя боевую подготовку на Ил-10, летчики чувствовали: в авиации наступает новая эра. На смену винтомоторной идет реактивная авиация.

Приятно было сознавать, что у колыбели ее рождения стоял воспитанник Чкаловского летного училища капитан Григорий Яковлевич Бахчиванджи. 15 мая 1942 года в глубоком тылу, на одном из заводских аэродромов, он первый в мире совершил полет на реактивном самолете, И вот реактивный истребитель МиГ-15 бис должен заменить Ил-10. Все летчики, от рядового до командира соединения, засели в учебных классах за изучение новой техники. Велик был интерес к новой необычной машине без винта. Впечатление после первых полетов было огромное. Особенно если учесть, что прежде мы летали на Ил-10. На штурмовике мы поднимались до трех тысяч метров. А здесь — сразу 12,5 тысячи! Совсем иным было и вооружение — три пушки: одна 37-мм и две 23-мм. Автоматический стрелковый прицел, с помощью которого достаточно обрамить цель ромбиками — и открывай огонь, снаряды попадут в нее, прицел автоматически введет поправку. Это ли не мечта боевого летчика? Мне и сейчас помнится, с каким азартом обсуждали летчики достоинства новой машины.

— Перейти с Ил-10 на МиГ-15 — все равно, что после повозки пересесть на легковую машину! — говорили некоторые.

— Понимаешь, подхожу после взлета ко второму развороту, думаю, ну, уже есть 200 метров. Глянул на высотомер, а там — две тысячи! Вот это мощь! — делился после полета летчик впечатлениями.

— Вывел двигатель на взлетные обороты — рвется вперед так, что прижимает к спинке сиденья! И бежит по полосе прямехонько, можно даже закурить. Наш старый "ильюха" все норовил вильнуть в сторону, — рассказывал другой.

Пожилой полковник, освоивший за свою долгую летную службу не один десяток самолетов, откровенно доволен:

— Хоть под конец службы удалось полетать на настоящем агрегате. Почувствовать скорость и высоту!

Официально мы именовались уже истребителями-бомбардировщиками. Теперь это наименование носят летчики, принявшие у фронтовых штурмовиков эстафету метких ударов по врагу, боевое наследство ветеранов войны, славных героев штурмовых атак. Навсегда в боевом строю истребителей-бомбардировщиков осталось имя нашего славного однополчанина капитана Всеволода Александровича Ширяева. На вечерней поверке личного состава одной из частей первым старшина называет его фамилию. И в ответ звучит голос правофлангового:

— Герой Советского Союза капитан Ширяев пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины.

Наш боевой командир остался навечно в списках живых. Он участвует в учениях и боевых тренировках, присутствует на классных занятиях и собраниях личного состава. В далекие годы войны он служил для нас, молодых летчиков, примером выполнения воинского долга. Сейчас наш командир воодушевляет и вдохновляет новые поколения авиаторов на верное служение Отечеству. На войне мы часто пели полюбившуюся песню "Давай закурим!" С особым чувством фронтовики повторяли: Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать. Об огнях-пожарищах, О друзьях-товарищах... Пророческими стали эти слова. О боях-пожарищах, о друзьях-товарищах мы, фронтовики, помнили и помним всегда.

Через тридцать лет после окончания войны исполнилось заветное желание моих однополчан — собраться вместе прежней дружной боевой семьей. И вот снова рядом боевые побратимы. Мы узнаем и не узнаем друг друга.

— Постой, постой, кто этот полковник со звездой Героя и пепельной сединой? — спрашивает меня жена...

— Это же Леня Кузнецов! Леонид Кузьмич! Недавно уволился в запас.

— А эти трое в форме гражданского флота?

— Алексей Ефимов — командир Ту-104 в Борисполе, Николай Пичугин — работник Министерства гражданской авиации. Третий, Петр Мацнев, так и остался верен "илам" — в Домодедово командир корабля Ил-18.

Подходит Александр Карпов. Мы живем с ним в Киеве. Сплотившая нас фронтовая дружба с годами стала еще прочнее. Александр — генерал, кандидат исторических наук, автор ряда книг о военных годах.

Навстречу мне идет рослый, плечистый мужчина в светлом костюме, с депутатским значком на лацкане, Ваня, нет, Иван Никитович Гальянов! Дорогой мой воздушный стрелок! Объятия, поцелуи, дружеские похлопывания по плечу... Оказывается, Гальянов — председатель райисполкома на Смоленщине, уважаемый человек. Да иначе и быть не могло! Фронтовик, коммунист!

А вот и наши москвичи, чьими дружескими усилиями организована эта встреча, — Александр Амбарнов, Александр Козлов, Михаил Барулин.

Бывший полковой писарь Александр Сергеевич Козлов — кандидат химических наук, долгое время работал доцентом в одном из московских институтов.

А наш сослуживец Николай Зубов, один из лучших авиационных механиков второй эскадрильи, ныне директор научно-исследовательского института, лауреат Государственной премии.

А вот и наш славный комиссар Сатаев! Он приехал с женой из далекого Уральска.

А Виктор Щербаков — из Читы.

Андрей Яковлевич Красиков, наш бывший начальник штаба, ныне полковник в отставке. Он около двадцати лет работает начальником отдела кадров на крупнейшей стройке страны — Северо-Крымском канале. На груди рядом с боевыми наградами сверкают ордена и медали за трудовую доблесть. Раздаются вопросы:

— Почему не приехала Елена Григорьевна Ширяева?

— Она в Калмыкии на открытии бюста мужу, установленного на месте его гибели. В Утте местная школа носит имя Ширяева, кстати, школа — инициатор установки бюста, — рассказывают товарищи.

— А это кто такой молодой?

— Бывший летчик второй эскадрильи Розанов Владимир Иванович.

Он действительно моложе многих из нас. В полк прибыл под конец войны, в Прибалтике. Сейчас живет и работает в Луцке.

Разговор прервала знакомая песня "Давай закурим!" Кто-то вспомнил:

— Хорошо пел эту песню Веня Шашмурин. Помните, погиб под Мелитополем...

Многих однополчан, как сказал поэт, если "на войне не взяла война, на мушку взяли года". Сказались старые раны, болезни, пережитое. Незадолго до встречи однополчан пришла скорбная весть — нет полковника запаса Георгия Михайловича Смыкова. Не дождался встречи и наш любимый "доктор Карло". После войны он работал врачом на высокогорном кавказском курорте в Теберде, там и умер. Давно уже нет в живых доброго труженика авиации Гурия Кононовича Савичева, нет и моего земляка боевого летчика Пети Федорова... В дни, когда готовилась к печати эта книга, страна широко отмечала 40-летие битвы за Днепр. В честь этого жители города Мелитополя, в освобождении которого участвовала наша 206-я Мелитопольская Краснознаменная штурмовая дивизия, пригласили в гости группу ее ветеранов. Всего 27 человек смогло откликнуться на приглашение, в том числе восемь бывших воинов из моего родного полка. Встреча была теплой и дружеской. Мы услышали немало искренних слов благодарности, почувствовали истинное уважение и любовь со стороны тех, кто помнит войну, и тех, кто знает о ней из книг и кинофильмов, из уст дедов и отцов.

Много интересных моментов было в этой встрече прошлого с настоящим. Рассказывать о ней — значит снова пройти дорогами войны. За три дня, проведенные на мелитопольской земле, очень часто звучало: "А помнишь?"

— А помнишь, Василий Васильевич, майский вечер сорок третьего? — вдруг спросил меня бывший механик по радио В. Ф. Недздвецкий, — как пели мы "Песню о Днепре". Ее исполнял Алеша Будяк.

— Конечно, помню! — живо откликнулся я, немало удивившись совпадению наших мыслей.

По радио как раз передавали "Песню о Днепре". Алексей исполнял ее и осенью сорок третьего над Днепром, когда мы шли с ним в атаку. Недздвецкий, тяжело вздохнув, сказал:

— Да, хорошие были ребята. Ушли из жизни молодыми...

Мне понятна боль старого ветерана. Редеет строй и тех, кто дожил до Победы. С каждым ее юбилеем все меньше остается боевых спутников, которым можно сказать: "А помнишь, товарищ?". Уходя, они остаются в памяти поколений. Ведь человек и дело его живы до тех. пор, пока о них помнит род людской. Пусть нетленной будет память и навсегда сохранит имена тех, кто отважно сражался за родную землю!

* * *

Работая над книгой, я постоянно обращался к своим однополчанам за советом и помощью. Как бы ни была хороша память одного человека, она не может вместить и сохранить фамилии всех людей, с которыми сводили его фронтовые дороги, запомнить во всех подробностях боевые эпизоды и дни, ознаменованные тем или иным событием.

Выручила коллективная память боевых друзей. Я выражаю искреннюю признательность и благодарность летчикам, воздушным стрелкам, техникам, механикам, моим командирам, товарищам и подчиненным, которые первыми прочли рукопись будущей книги и поделились своими замечаниями, внесли в нее изменения и дополнения, — А. С. Козлову, А. Я. Амбарнову, А. Я. Красюкову, И. Н. Гальянову, Н. Д. Зубову, М. П. Барулину, Г. А. Друмову, В. С. Щербакову, И. И. Мартынову, Н. Н. Гореву, Д. К. Фещенко и многим другим.

Примечания