Спасибо тебе, тыл!

В начале февраля летим в тыл, на авиационный завод за новыми штурмовиками. Наш маршрут пролегает через Сталинград. Пилот транспортного самолета Ли-2 по фронтовой привычке летит на малой высоте, и мы, прильнув к окошкам, пытаемся рассмотреть места недавних боев. Февральская метель уже успела частично замести следы сражения. Но даже снегопадам оказалось не под силу спрятать под снегом свидетельства танкового побоища под Котельниково.

Перед нами предстало огромное кладбище искореженных взрывами машин с оторванными башнями, задранными вверх стволами пушек и отброшенными лентами гусениц. Над Сталинградом снижаемся до ста метров. Первое впечатление — это мертвый, безжизненный город. Стоят черные дымари, напоминающие поднятые к небу молящие руки, мелькают остатки стен жилых домов с повисшими в воздухе пролетами лестниц. Но вот картину оживляет дымок походных кухонь, шагающий среди развалин пехотный строй, снующие по льду Волги машины. А за рекой тянутся в тыл длинные колонны пленных. Летчики молчат, каждый про себя переживая увиденное. На следующий день прибыли в глубокий тыл, на завод, где делают штурмовики.

Когда писались эти воспоминания, мне попалась книга П. Козлова "Илы летят на фронт". Встреча с этой книгой для меня была все равно, что встреча с добрым, старым знакомым, о котором в свое время не успел многое узнать. Из книги я узнал о героическом труде того заводского коллектива, на самолетах которого в июле 1942 года мы вылетали на фронт. Впрочем, и в последующие годы войны мы старались получить самолеты именно этого завода: на них и пушки мощнее, и управление полегче. Автор книги — инженер-конструктор П. Козлов рассказывает об истории рождения Ил-2 на заводе № 18 имени К. Е. Ворошилова, о трудностях создания по сути нового типа авиационной машины. Позже ее называли "летающим танком", "противотанковым самолетом", "воздушной пехотой", "самолетом поля боя", она по праву снискала легендарную славу. Многое из того, о чем можно рассказать сейчас, в то время было военной и государственной тайной. И мы, летавшие на "илах", далеко не все знали об истории его создания.

В начале 1941 года коллектив завода № 18 им. К. Е. Ворошилова получил чертежи штурмовика из ОКБ С. В. Ильюшина. А через три месяца, в марте 1941 года, с аэродрома завода уже поднялся в воздух первый серийный Ил-2. Надо заметить, что к этому времени было разработано и освоено производство специального двухслойного бронестекла, которое не пробивали пули и даже малокалиберные снаряды. Стекло имело толщину до 70 мм. Наружный его слой был склеен из четырех секторов. Благодаря этому пуля или, осколок снаряда, попав в наружный слой, разбивали лишь один из секторов бронестекла, внутренний же слой был сплошным и оставался невредимым. Выход из строя одного из секторов наружного слоя не лишал летчика необходимого обзора. Таким образом летчик получил хорошую защиту, которая не раз спасала нас от ранений и гибели, хотя самолеты нередко возвращались после задания со следами пуль и осколков на бронестекле.

На штурмовике был установлен специально спроектированный мотор АМ-38 конструкции А. Микулина. Мотор имел мощность 1750 лошадиных сил и по тому времени считался сильнейшим. К слову сказать, у гитлеровцев ни один самолет не имел такого мощного мотора. Как вспоминал С. В. Ильюшин, в феврале 1942 года его вызвал Верховный Главнокомандующий. Он пожалел о прежнем решении запускать в производство Ил-2 в одноместном варианте и предложил немедленно дать фронту двухместные самолеты, но заводской конвейер останавливать запретил. На заводе успешно решили эту сложную задачу. Отштампованное из дюраля жесткое кольцо врезалось в "бочку" фюзеляжа, и на нем укреплялась пулеметная установка. Для защиты стрелка поперек фюзеляжа со стороны хвоста укреплялись броневые створки, которые воздушные стрелки прозвали "царскими воротами". Кабина прикрывалась прозрачным откидным фонарем. Правда, на самолете уменьшилось количество реактивных снарядов. Вместо восьми теперь их стало четыре. В конце марта — начале апреля 1942 года на фронте появились первые двухместные Ил-2 доработанного варианта. А вскоре завод начал изготовлять только двухместные машины. Вот такие двухместные штурмовики получили и мы.

На заводском испытательном аэродроме, как и на прифронтовом, день и ночь гудят моторы. Одни самолеты находятся в воздухе, другие ждут вылета на земле. Заводские летчики-испытатели работают почти круглосуточно. Облетав один самолет, заруливают его на стоянку готовой продукции, торопливо заполняют документацию и спешат облетать следующий. И так — изо дня в день. Мы сразу убедились — здесь долго не задержимся. Радовал трудовой энтузиазм самолетостроителей. Появилась уверенность: при взятом ими темпе фронт будет обеспечен боевыми машинами. Лозунг тружеников тыла "Все для фронта, все для победы!" на заводе стал личным лозунгом каждого рабочего и инженера. Эвакуировавшись на новое место, рабочие сразу начали сборку оборудования завода.

Стояли жгучие степные морозы, и им приходилось работать на открытом воздухе. Предстояло произвести монтаж и наладку огромного кузнечного пресса, одного из главных в оборудовании завода. В обычных условиях на это отводилось полгода. Рабочие решили, несмотря на сложнейшие условия, сократить срок вдвое. А задачу надо было решать максимум за... месяц. И люди, трудившиеся день и ночь, в мороз и вьюгу, сутками не уходившие на отдых, совершили настоящее чудо. Пресс был смонтирован и пущен за двадцать пять суток! На демонтаж, эвакуацию и развертывание завода на новом месте ушло 35 дней. Уже через месяц работы на новом месте рабочие собрали из привезенных с собой деталей первые штурмовики. За двое суток до нового, 1942 года железнодорожный эшелон увозил 29 самолетов — всю декабрьскую продукцию завода на фронт, под Москву. Это был настоящий трудовой подвиг тружеников тыла.

В феврале 1943 года, когда мы прибыли на завод, он уже выполнял напряженные планы выпуска штурмовиков. Одновременно был освоен и необходимый нам двухместный вариант "ила". Мы побывали в цехах завода, беседовали с создателями знаменитых "илов". В сборочном цеху крыло к крылу, как солдаты в плотном строю, стояли самолеты. Первые еще сверкали желтизной ребер, высвечивали пустыми местами для аппаратуры и вооружения. Последние, уже совсем готовые, ждали облета. Вокруг каждого самолета, как муравьи, трудились рабочие. В основном — женщины и подростки, безусые юнцы и хрупкие девчонки. Так вот кто делает наши грозные штурмовики! Конечно, здесь было немало опытных инженеров и мастеров, кадровых рабочих, составляющих костяк завода. Они направляли производство, обучали молодежь, руководили ее работой. Наравне с ними были достойны самого высокого уважения и юные гвардейцы труда. Например, такие, как дочь хозяйки, у которой мы жили, хохотушка Полинка. Мы узнали, что она клепает бомболюки и успешно справляется с заданием. Однажды Саша Амбарнов, словно совсем не ведая о занятии Полинки, начал жаловаться:

— Всем наш самолет хорош, только одним плох — бомболюки шатаются. Взлетишь, а они ходуном ходят, вот-вот выпадут. Знал бы я, кто их клепает...

Полинка слушала, приоткрыв рот, потом с жаром начала доказывать:

— Ну, дядя Саша, уж это неправда! У нас ОТК проверяет, и всегда без брака! У нас...

— Не знаю, кто и как проверяет, — продолжал разыгрывать девчушку Саша. — Может, в этом ОТК твой знакомый сидит? Заклепки на люках весь полет крутятся в обратную сторону и тормозят движение самолета...

Наконец Полинка улавливает в голосе фронтового гостя шутливые нотки и понимает, что это розыгрыш. Она громко, совсем по-девчоночьи заливисто смеется:

— Ну, дядя Саша, ну, купил меня...

Рабочие семьи жили скученно, не хватало жилья. А здесь еще с фронта прибывали летчики за продукцией завода, надо было их разместить. Жители ущемляли себя, но охотно уступали лучшие углы фронтовикам. Нам троим, Амбарнову, Карпову и мне, досталась комнатушка Полинки. Здесь еле поместились две односпальные койки. На одной из них мы с Александром Карповым размещались вдвоем: спали вытянувшись, даже во сне ухитрялись переворачиваться по команде. Но мы на эти мелочи не обращали внимания, знали, что это временно: со дня на день ожидался вылет.

А тут новость: нашего полку прибыло! Майор Еськов представил нам, "старикам", молодых летчиков, пополнение из запасного полка. Здесь же, на заводе, произошло и наше беглое знакомство. Это были десять летчиков со своими воздушными стрелками. Мы в первую очередь заинтересовались их летным опытом. Налет на Ил-2 оказался небольшой: всего пять-шесть часов. Боевое применение: два вылета на бомбометание и стрельбу по наземным целям. Впрочем, в свое время и мы прошли такую программу. В запасном полку учили главным элементам полета на новом самолете: взлету, посадке, основам пилотажа и боевого применения. Опыт, практику летчик должен был получить во фронтовой части. Это диктовалось обстановкой начального периода войны, когда было мало самолетов, мало горючего, мало боеприпасов. И мало времени.

Запасные авиационные полки трудились, как и заводские бригады, день и ночь. Особенно доставалось летчикам-инструкторам, которые рвались в действующую армию, "бомбили" начальство рапортами и даже "дезертировали"... на фронт. Но их часто возвращали и строго наказывали. Единственной лазейкой была фронтовая стажировка. Если инструктору удавалось убедить командира полка и высшее начальство в необходимости своего пребывания на фронте, проявить себя, такого в порядке исключения оставляли. Знакомясь с каждым новичком, стараюсь уловить черты характера, привычки, угадать в нем будущего штурмовика.

Самый старший из них — Алексей Будяк. Еще до войны он летал инструктором в аэроклубе. Алексей производит впечатление напористого, самостоятельного летчика. Круглолицый, крупной кости, с чуть выпученными пристальными серыми глазами. Отмечаю главное — раз у Будяка есть некоторый опыт полетов, с ним будет легче работать. Если бы я мог знать наперед, как сложится его дальнейшая, фронтовая судьба! Может, тогда совсем другими глазами смотрел бы я на Алешу Будяка в момент нашего первого знакомства... У летчика Гуляева гибкая, высокая фигура, длинное лицо, привлекающий внимание нос и пухлые, юношеские губы. Взгляд мягкий, доброжелательный. Каким будет летчик в бою? Как поведет себя в трудной ситуации? Василий Свалов таит хитринку в карих улыбчивых глазах. Возможно, в школе был задавакой, это проскальзывает в его ответах. В то же время не лишен чувства юмора. Это хорошо, на фронте острое слово, добрая шутка ценятся высоко. Меньше всех ростом Леонид Кузнецов. Тихий, спокойный паренек. И снова хочется сказать: знал бы я тогда, куда нас с ним поведут жизненные дороги! Обнял бы в нарушение всех уставных требований молодого летчика и сказал бы ему: "А ведь мы с тобой, Леня, через годы, через десятилетия вспомним этот день, эту первую встречу!" Среди новичков самым незаметным казался Коля Маркелов, скромный, тихий, задумчивый. Позже я узнал — Маркелов пришел в авиацию из университета, со второго курса физико-математического факультета. Пройдут первые недели совместной боевой работы, и в полной мере раскроется характер этого замечательного человека и летчика.

Таким было пополнение, которое должно было стать в строй вместо выбывших летчиков. Хотелось верить, что достойной будет замена. В эти февральские дни по радио были переданы сообщение об освобождении Ростова и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении капитану В. А. Ширяеву посмертно звания Героя Советского Союза. Это был первый Герой в нашем полку! Получив самолеты, мы возвращались на них "домой", под Ростов, недавно освобожденный от врага. Наш аэродром находился в совхозе № 1 у станицы Пролетарской. В полку нас ожидала куча новостей. И главная из них — боевые награды. В первые месяцы войны их приходилось ждать долго, наградные документы отправлялись в Москву. Потом порядок награждения упростился, право награждать многими орденами и почти всеми медалями получили командиры фронтовых частей и соединений. Лишь звание Героя Советского Союза по-прежнему присваивал Президиум Верховного Совета СССР. Боевые ордена и медали вручались торжественно, перед строем всего личного состава полка. Каждый, получая награду, отвечал: "Служу Советскому Союзу!" А когда состоялся митинг, награжденные заверили, что будут еще отважнее сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, беспощадно уничтожать фашистскую нечисть на земле и в небе.

Была еще одна новость организационного порядка. В штат полка вводилась третья эскадрилья, в дивизии создавался третий полк, две дивизии объединялись в корпус. Раньше полк имел 20 самолетов, сейчас — больше тридцати. В штурмовом корпусе теперь были 200 "плов"! Нетрудно подсчитать его огневую мощь. Корпус мог одновременно сбросить 800 стокилограммовых бомб, выпустить 800 реактивных снарядов, дать залп из 400 пушек и 400 пулеметов. "Да плюс наших 200 крупнокалиберных пулеметов", — подсказывали воздушные стрелки увлеченным статистикой летчикам.

Теперь каждый летчик имел боевого напарника — воздушного стрелка. Правда, почти все они еще не встречались с "мессершмиттами" и "фоккерами". Стали добровольно воздушными стрелками некоторые авиационные механики и мотористы полка, знакомые с пулеметом и штурмовиком. Они наскоро овладели основами стрельбы по воздушным целям: ознакомились с ракурсами, умением определять расстояние до цели. В числе первых, кто овладел новой боевой специальностью, были комсомольцы полка — механики Сычев, Баранский и моторист Кресик. Сычев уже не раз поднимался в воздух в импровизированной кабине за спиной летчика и сейчас выступал в роли наставника новых добровольцев. Первую эскадрилью принял у меня старший лейтенант Иван Александрович Заворыкин. Высокий, подтянутый, энергичный, он сразу пришелся всем по душе. Я остался заместителем у нового комэска. Такое перемещение меня более чем устраивало. Иван Александрович был старше меня годами и опытом, у него было чему поучиться. Меня же больше интересовала чисто боевая работа, хотя командование полка дало понять — в заместителях мне ходить недолго. Новую, третью эскадрилью возглавлял старший лейтенант Ходоров, ее пополнили боевыми летчиками. В нее вошли мои товарищи Александр Амбарное и старший лейтенант Иван Устинов. Первая эскадрилья теперь наполовину состояла из молодежи. После нового распределения к нам были назначены молодые летчики Виктор Смирнов, Василий Свалов, Александр Игнатенко, Николай Маркелов, Борис Остапенко. Все они были комсомольцами. Комсорг эскадрильи Геннадий Щукин радовался такому пополнению, рассказал новичкам о боевых традициях полка, его боевой славе, добытой в тяжелых боях с фашистами. Время было горячее, в марте над Кубанью разразилось ожесточенное воздушное сражение, в котором с обеих сторон участвовало большое количество самолетов разных типов. Печать и радио сообщили имена советских асов, диктовавших фашистским летчикам свои условия боя. Они побеждали врага, применяя новые тактические приемы. Именно на Кубани я впервые услышал о мастерстве А. И. Покрышкина, о его знаменитой формуле боя: высота — скорость — маневр — огонь. И хотя А. И. Покрышкин вел речь об истребителях, эту формулу умело применяли и штурмовики. Правда, у нас было свое понятие высоты и многие свои приемы, но принцип действия оставался один — наступательный.

С накоплением боевого опыта назрела необходимость проанализировать тактику боевого применения штурмовиков Ил-2, обменяться опытом воздушных боев, тактическими находками и новинками. Этому и были посвящены трехдневные сборы командиров эскадрилий и их заместителей шести штурмовых авиационных полков. На сборах обсуждалось два вопроса: об использовании радиосвязи на Ил-2 и о тактике штурмовой авиации, перешедшей на новую организацию. Основой опыта служили бои за Сталинград, приводились также примеры применения штурмовиков и на других фронтах. В последнее время радиосвязь активно входила в нашу фронтовую жизнь, потому и уделили ей на сборах много внимания. На всех двухместных самолетах, которыми был вооружен корпус, стояли радиоприемники, а на каждом третьем — радиопередатчики. Батальоны аэродромного обслуживания (БАО) обеспечивались наземными связными радиостанциями на автомашинах. Появились радиостанции на старте аэродрома. В период активных воздушных операций предполагалось высылать в наземные войска авиационного представителя для управления самолетами над полем боя.

Вот это то, что нужно! Отсутствие такого квалифицированного управления часто снижало эффективность штурмовых ударов. Ни одного полета без радиосвязи! Хорошее требование. Главное, что оно подкреплено материально. В штат полка вводились должности начальника связи и радиомехаников. Теперь шлемофоны, без которых мы не могли вести радиосвязь, стали неотъемлемой экипировкой летчика. Злободневным был вопрос о боевых порядках, о тактике действия штурмовиков над полем боя. В небе Калмыкии мы убедились: боевой порядок звена и эскадрильи в виде клина, взятый из бомбардировочной авиации, для штурмовиков не подходит. Бомбардировщики наносят удар по крупноразмерным целям и с горизонтального полета. Для "илов" же лучше "пеленг" (боевой порядок самолетов в виде уступов вправо или влево от ведущего). Такой строй позволял свободно маневрировать, перестраиваться. Перемены коснулись и звеньев. В них стало вместо трех четыре самолета" то есть две пары. Воздушные бои подсказали: пара — самая лучшая боевая единица.

И еще одну новинку, рожденную во фронтовых боях, признали на сборах. Атаку целей над полем боя рекомендовалось вести из боевого порядка "круг самолетов". Как это выглядело на деле? Группа подходила к цели в пеленге. Выполнив первый заход на цель, ведущий энергичным маневром заходил в хвост замыкающему группы. Остальные самолеты повторяли маневр, образуя вертящийся круг, наклоненный к земле при пикировании на цель. Такой круг свободно замыкали шесть "илов" на дистанциях 600 — 800 метров. Преимущества "круга" особенно сказывались при самообороне штурмовиков, атакованных вражескими истребителями: выстроившись "кругом", "илы" получали возможность прикрывать огнем друг друга. Пока кольцо не разорвется, противник не сунется под пушки и пулеметы. Помогал этот боевой порядок и в момент поддержки своих войск, атакующих врага. Прижатый к земле непрерывным огнем штурмовиков, враг не мог оказать сильного сопротивления нашей атакующей пехоте. "Круг" не ограничивал инициативу летчика, который мог самостоятельно выбирать цель и решать, какой вид оружия применить. Вблизи линии фронта рекомендовалось проводить атаки параллельно переднему краю; это исключало случайные удары по своим войскам.

Однако остались и нерешенные проблемы. Большую сложность представляли выход из боя и сбор группы. Опыт подсказывал два способа решения задачи. Первый: не размыкая круга, перемещать его, вытягивая в сторону своих войск. Второй — выход на свою территорию "змейкой". Первый способ был надежнее во время обороны. Однако при нем требовалось больше времени и горючего. Второй был рациональнее, хотя и сложнее. В этом случае командир группы, прикрыв атаку последнего самолета, энергично разворачивался в сторону, обратную кругу, словно распрямляя его, затем шел со своими ведомыми на встречных курсах, готовый отсечь вражеские истребители, если они увяжутся за последним, замыкающим штурмовиком. Поравнявшись с ним, командир разворачивался в сторону своих войск. Ведомые повторяли маневр ведущего. Так, виток за витком, прижимаясь к земле, чтобы исключить атаки снизу, прикрываясь сверху огнем воздушных стрелков, группа выходила из боя.

Отработка таких маневров требовала четкости в управлении, слаженности и взаимопонимания летчиков. Это избавляло группу от лишних потерь. После сборов мы начали усиленные тренировки в отработке рекомендованных тактических приемов. После полетов летчики выходили из кабин мокрые от пота, но довольные. Они убеждались в том, что смогут не только успешно выполнить боевую задачу, но в случае необходимости и защитить себя от "мессеров" и "фоккеров". Готовясь к предстоящим воздушным схваткам, мы старались как можно эффективнее использовать каждую минуту учебы. Авиаторы претворяли в жизнь суворовское правило: трудно в учении, легко в бою. Или: больше пота в учебе, меньше крови в бою. И хотя фашистское командование сосредоточило на Кубани большую массу авиации, надеясь добиться здесь господства в воздухе, это не испугало наших авиаторов. Теперь уже были другие времена: окрепла советская авиация, пополнилась самолетами, ее летчики научились бить фашистских асов. И сейчас они шли в бой с уверенностью в победе. Наступила весна... Как волнует она молодые сердца, какие рождает мысли и думы! В садах поют соловьи, сальские степи покрыты буйной зеленью. Весь аэродром наполнен терпкими запахами цветов, молодой травы и парами бензина от разогретых самолетов. Там непрестанно идут полеты, не смолкает моторный гул. Летчики отрабатывают поиск цели и выход на нее, способы атак. Тренируются в слетанности пар, в бреющих полетах, отрабатывают индивидуальный пилотаж. Воздушные стрелки учатся в воздухе правильно определять дистанцию до цели. А по вечерам, когда прекращаются полеты, после их разборов и анализов молодежь собирается у совхозного клуба. И словно не было перегрузок на виражах, до тумана в глазах. Звучат песни, шутки, смех. Оказывается, Алексей Будяк хорошо играет на гитаре, трогательно поет родные украинские песни. Да так выводит, что за душу берет. А когда запоет "Землянку", все стихает вокруг, слышны только протяжные вздохи.

Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой,

— задушевно поет Алексей.

И кто знает, где в эту минуту бродят мысли авиаторов. У многих, как и у лейтенанта Будяка, родные и любимые находятся по ту сторону фронта, на оккупированной врагом территории. Далеко отсюда мой отчий дом. Слушая песню, я ушел думами в прошлое, вспоминая свои родные места — живописный уголок русской земли.

С детских лет хранит моя память пологие холмы Валдайской возвышенности, поросшие мхом огромные валуны ледниковой эпохи, широкие зеленые луга, стройные сосновые рощи, голубые глаза бесчисленных озер. На холмах Псковщины стоят села Михайловское, Тригорское, Святогорский монастырь. Их названия освящены славой великого русского поэта А. С. Пушкина. Мой отец, имевший пять классов образования, считался по тому времени человеком грамотным. Многие пушкинские строки он знал наизусть и часто повторял нам, своим детям. Так в наш бедный крестьянский дом проник свет прекрасной поэзии. Может, поэтому и я, когда пришло время идти в школу, уже мог читать и знал наизусть многие пушкинские сказки. Наша деревня Болваново была настоящей глушью. Ее девять дворов, разбросанных на пригорке, робко смотрели на мир подслеповатыми глазницами маленьких окон. Жители села были почти сплошь неграмотными. В двенадцать лет, будучи пионером, я участвовал в ликвидации безграмотности.

Сейчас слово "ликбез" не всем понятно. Но в конце двадцатых, начале тридцатых годов оно было не менее популярным, чем Магнитка, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, ХТЗ... Эти слова тогда проникали в самые глухие уголки помолодевшей Советской России, будоражили юные умы, души. Школьные годы запомнились мне своей заполненностью, активностью. Мы учились в школе и работали в только что созданном колхозе, участвовали в различных кружках самодеятельности, помогали крестьянам овладевать грамотой. Однажды весенним вечером нас, пионеров, собрали в сельском клубе. Его деревянные стены выглядели нарядно, празднично. Через всю сцену был протянут плакат: "Приветствуем достойное пополнение Ленинского комсомола!"

Мы давно ждали этого дня, волновались — а вдруг откажут? Правда, все вроде было в порядке: Пальмовы с деда-прадеда — труженики-пахарей. Что касается моей учебы, то здесь тоже все было в норме: ходил в отличниках, числился активистом. И все же я переживал. Наверное потому, что прием в комсомол — очень ответственный момент в жизни подростка. На сцену поднялись председатель колхоза, учителя.

Пионервожатый объявил:

— Сегодня мы передаем своих лучших пионеров в ряды Ленинского комсомола.

И начал называть фамилии по алфавиту. Дошла очередь и до меня. Я вышел на сцену и дал, по примеру товарищей, клятвенное обещание быть достойным высокого звания комсомольца. Я был ровесником Советской страны. Ей тогда тоже было пятнадцать. Она только расправляла плечи. В свои пятнадцать лет мы уже многое делали для того, чтобы наша молодая страна росла и крепла, стала сильной и могучей. Вскоре комсомольцы избрали меня секретарем школьной комсомольской организации. Работы у комсомольцев было много. Мы активно агитировали за полную коллективизацию, участвовали в посевных кампаниях и уборочной страде, разоблачали кулаков и их приспешников, читали односельчанам газеты, устанавливали в селе радиоточки. Это было незабываемое время, наполненное заботами о счастье Родины. Мы входили в жизнь с огромной верой в будущее- Комсомол был для нас большой школой жизни, наставником. И, как показало время, для многих моих сверстников он сыграл очень важную роль в выборе жизненного пути. За работу в комсомольской организации райком ВЛКСМ наградил меня денежной премией. Об этом даже сообщила районная газета. Премия очень пригодилась: после семилетки я собирался учиться дальше и уже выбрал авиационный техникум. Правда, тогда еще я отчетливо не представлял, что это такое. Но сердце волновало и будоражило само слово "авиация" и все, что было с ней связано. В феврале 1934 года земной шар облетела весть: в полярном море, раздавленный льдами, затонул ледокольный пароход "Челюскин". Экипаж высадился на лед: 104 человека, среди них 10 женщин и двое детей.

В нашей школе каждое утро вывешивалась сводка с сообщением о ходе спасательных работ. У всех на устах были имена летчиков, которые на самолетах пробивались к лагерю челюскинцев. В еще недавно глухой псковской деревне с волнением и тревогой следили за эпопеей челюскинцев. Мы старались все узнать о тактико-технических данных самолетов, которые участвовали в спасении. К сожалению, информация по тому времени была очень скупой. Гораздо позже я узнал, что большинство самолетов, участвовавших в экспедиции, было Р-5. Впервые я увидел самолет в одиннадцать лет. Это был, как позже я понял, Р-5. В тихий летний полдень я пас стадо коров, которые разбрелись по сочному лугу. Кругом тишина, в небе — ни облачка. И вдруг откуда-то из-за леса послышался все нарастающий мощный гул. Такой гул я слышал впервые в жизни. Незадолго перед этим в районном центре Сережино трактор демонстрировал для крестьян вспашку. Но тот гул не был похож на голос тракторного двигателя. Мои размышления прервал грохот девятки самолетов, которые тройками, на бреющем полете, совсем низко промчались над лугом. Появление их настолько взволновало меня, что уже давно растаял гул скрывшихся за горизонтом самолетов, а я все еще стоял, как завороженный, подняв к небу глаза. Так вот они какие, самолеты! Кто управляет ими? В моем представлении летчик был фигурой почти легендарной. Сама мысль стать летчиком казалась мне дерзкой и несбыточной. Я долго ходил под впечатлением увиденного. Прошли годы, и это впечатление несколько сгладилось. А весть о спасении челюскинцев снова возродила желание поближе познакомиться с авиацией. Отправил документы в Москву, в авиационный техникум Гражданского Воздушного Флота. И начал ждать. Ответ пришел скоро. С нетерпением разрываю конверт, достаю небольшой листок. В нем сообщалось об отказе в приеме документов. Причина одна: наплыв желающих большой, и техникум удовлетворить все просьбы не может.

— Значит, эта самая авиация — не твоя судьба, сынок, — сказал отец. — Слышал я, что в Ленинграде есть такое заведение, где лесному хозяйству учат. Это ближе нашему крестьянскому занятию.

В техникуме зеленого строительства, о котором говорил отец, учился мой дружок Петя Цветков. Уехал он туда в прошлом году и теперь звал меня. "Что ж, разве на авиации свет клином сошелся? — решил я. — Деревья, травы, цветы я тоже люблю". Впервые за семнадцать лет я уезжал далеко от дома — верст за 500, в большой и неизвестный мне город Ленинград. По тому времени такая поездка считалась необычным делом, и потому провожала меня вся родня. Наслушался я наставлений и советов, надавали мне харчей на дорогу, и колхозная лошадка увезла меня из родного Болванова в неизвестную большую жизнь. Грустно было расставаться с родными до боли местами — полями и перелесками, широкими лугами и древними каменными изваяниями на них — "болванами", в местах древних захоронений. Прощай, детство, здравствуй юность! Техникум оказался в центре города, рядом с Таврическим дворцом, недалеко от Смольного. Меня поразило множество людей на улицах, высокие дома, величественная архитектура зданий, обилие памятников. Три года учебы в техникуме запомнились на всю жизнь. В техникуме подобрался хороший состав преподавателей. Они не только учили нас по программе подготовки специалистов зеленого строительства, но и воспитывали высокое чувство любви к молодой советской Родине, к героическому прошлому, к великому культурному наследию, созданному народом, его лучшими представителями, водили нас в музеи и театры, учили понимать прекрасное. Это было время, когда в Германии к власти пришел фашизм. На востоке японские милитаристы прощупывали прочность советских границ. В войне против республиканской Испании немецкие и итальянские фашисты испытывали новые образцы оружия и боевой техники, в том числе самолеты. Мы с болью и тревогой следили за ходом войны, еще не зная, что она все ближе подходит к нашему порогу. Наши комсомольцы, как один, записались в кружки Осоавиахима, "Ворошиловский стрелок", ходили в тир, стреляли из малокалиберной винтовки, прыгали с парашютной вышки. И вдруг — вызов в комитет комсомола техникума, затем в смольненский райком, короткий разговор: надо пройти медицинскую комиссию в военном госпитале. Потом узнали — Центральный Комитет ВЛКСМ объявил внеочередной призыв комсомольцев в авиацию. От такой новости голова шла кругом. Старичок-медик, осматривая меня, доверительно спросил:

— Летать хотите, молодой человек?

— Хочу.

— Значит, будете.

А в смольненском райкоме военный с голубыми петлицами тоже задал такой вопрос, только еще спросил:

— А не боитесь?

Нет, мы не боялись, мы просто волновались: вдруг не пройдем комиссию. Я написал отцу письмо: так, мол, и так, есть шанс попасть в военные летчики. Отец, по своей крестьянской привычке все взвесив и рассудив, ответил длинным посланием. Он писал о том, что не только в нашем крестьянском роду, но и во всей деревне не было летчиков. Много неизвестного таила авиация. "За ней будущее, это бесспорно, — рассуждал отец, умевший своим хлеборобским умом смотреть в завтрашний день.

— Ну, а если война? В газетах пишут — в Германии появились фашисты, коммунистов сажают в тюрьмы. На земле воевать спокойнее, каждая кочка укроет. А в небе ты один..."

Наконец сообщили список кандидатов в училище. В этом списке была и моя фамилия. По сей день помню дату — 12 августа 1937 года, день, когда узнал о новой своей судьбе, определившей дорогу на всю жизнь...