Оптика в войне

С оптической промышленностью Наркомата вооружения я познакомился уже в ходе войны. Встречаясь с Василием Михайловичем Рябиковым, который как первый замнаркома отвечал за состояние дел в этой отрасли, я однажды услышал от него:

— Вот как получается, Владимир Николаевич. Когда разговор заходит о винтовках, пулеметах, автоматах, пушках, танках и другом вооружении, никому ничего объяснять не надо — всем все ясно. А вот если говоришь об оптических визирах, стереоскопических дальномерах, оптическом стекле, для многих это — темный лес. А ведь как подводная лодка без перископа не будет грозным боевым кораблем, так и мы, не познав оптику и оптическое производство, не поймем до конца, что можно получить от того или иного вида оружия.

Вскоре сложилось так, что В. М. Рябиков, уезжая в командировку, сказал мне:

— Пока я не в Москве, оптики будут обращаться к тебе, помогай им.

Так я и вошел в контакт с оптической промышленностью.

Сразу надо подчеркнуть, что в старой России практически не было своего оптического приборостроения — оптику покупали за рубежом. Даже бинокли и стереотрубы и те собирали по чужим чертежам и из импортных деталей. Первая мировая война показала, что вооружение без оптики — что человек с огромной потерей зрения. Без оптического прицела и пушка не пушка, и танк не танк, и снайпер не снайпер. Без оптики не может [321] быть современной армии. Поняв это, и в России стали варить свое оптическое стекло, строить предприятия для изготовления оптических приборов, но делалось это без нужного масштаба. Хорошего «дитя» не родилось.

Столп нашей оптической промышленности — Государственный оптический институт — появился только в 1918 году. В то время мы еще покупали оптическое стекло за границей. Лишь спустя десять лет Советское государство смогло отказаться от его импорта. К началу Великой Отечественной войны оптическая промышленность представляла собой уже развитую отрасль народного хозяйства и промышленности вооружения. В области оптического стекловарения мы подошли к уровню лучших зарубежных фирм, а по некоторым техническим параметрам даже превзошли их, например по стабильности основных оптических свойств стекол. Каталог оптического стекла Ленинградского завода не уступал каталогам зарубежных фирм, а каталог цветного стекла завода в городе Изюме во многом превосходил его зарубежные аналоги.

Советские ученые успешно вели фундаментальные исследования в деле создания новых оптических стекол, проводя самостоятельно все необходимые расчеты. Особое значение имели работы по новым методам определения свойств и качеств стекла, которые ускоренно внедрялись в практику. Шел крупносерийный выпуск многих приборов, создавались новые, оригинальные, каких не было за рубежом, осваивалась самая современная технология. Внедрялась обработка их на автоматах, штамповка и литье под давлением.

Перед войной промышленность все больше выпускала биноклей, стереотруб, панорам, артиллерийских теодолитов, дальномеров для артиллерии, танковых телескопических прицелов, танковых смотровых приборов, авиационных бомбардировочных, пушечных и пулеметных прицелов, аэрофотосъемочных аппаратов, перископов для подводных лодок, приборов для зенитной артиллерии, минометных прицелов и т. д.

Однако получилось так, что с началом войны нам пришлось эвакуировать все оптические и оптико-механические предприятия, ибо они располагались в основном на Украине, в Ленинграде, Москве и Московской области. Эвакуации подлежали и научно-исследовательские институты, в том числе Государственный оптический институт (ГОИ), который представлял собой крупнейший научно-исследовательский центр, обслуживавший и гражданские отрасли промышленности. Двинулись [322] десятки заводов, включая и такие нетранспортабельные, как заводы, изготовлявшие оптическое стекло. Такое смелое передвижение сразу всей оптической промышленности в глубокий тыл могло быть произведено лишь при достаточных запасах оптической продукции для оборонных отраслей, сделанных до войны. Однако смелое передвижение не значило легкое. Скорее, для оптиков создались самые сложные условия.

Начальник оптического Главка наркомата Александр Евгеньевич Добровольский заходил ко мне в отсутствие Рябикова то подписать письмо в Госплан или другой наркомат, то с просьбой позвонить в какую-либо организацию или наркомат другой отрасли и решить те или иные вопросы. Высокий, прямой, подтянутый, с военной выправкой даже в штатском костюме, он был очень краток и постоянно озабочен.

Мне не представляло труда выполнить ту или иную его просьбу, но как важно это было для наших оптиков.

— Отправляем ленинградские оптические заводы и ГОИ, Владимир Николаевич. Приборам и незавершенному производству нужна надежная упаковка. На одни гвозди не надеемся. Надо обшивать ящики тонкой металлической лентой, хотя кое-где обойдемся и проволокой. Однако официально фондов сейчас не добьешься. Не поможет ли Ижевский завод? Лента и проволока нужны не стандартные, любые.

— Сколько надо, Александр Евгеньевич?

— Тонн по двадцать — двадцать пять каждой.

При нем вызвал по ВЧ директора Ижевского завода и дал указание: собрать двадцать пять тонн нестандартной стальной ленты и столько же проволоки и в два-три дня отправить в Ленинград оптикам.

Александр Евгеньевич предложил побывать на московских и подмосковных оптических заводах.

— Вы будете иметь представление о работе наших оптиков. И вообще, хорошо бы вам приобщиться к нашей отрасли.

В скором времени я побывал на двух заводах, которыми руководили А. С. Бессонов и А. С. Котляр. Сразу почувствовал, что попал действительно на приборные заводы. И не просто на заводы, а предприятия, где работают с приборами очень высокой точности. Сразу бросалась в глаза чистота и аккуратность, с которой трудились люди. Она выражалась даже в обращении с деталями, будь то во время работы на станках или на конвейере. Подчеркнутая аккуратность чувствовалась везде и во всем. Не на одном каком-то участке, а на каждом. Ходишь по [323] цеху и боишься испачкать пол. Полы покрыты словно толстым слоем мастики, отполированной до блеска. Почти везде рабочие в белых халатах. Не только полы и потолки, сам воздух кажется прозрачно-чистым. В цехах сборки и регулировки приборов все в специальной обуви. Без белого халата не войдет в цех начальник любого ранга.

Обработка деталей из цветного металла тоже произвела на меня большое впечатление, хотя подобное я видел и раньше. Такая обработка шла и на наших заводах, когда изготавливали сложные механические изделия. Но здесь была особая, ювелирная тонкость в работе. Более мягкий металл, в основном алюминий и другие сплавы, требовал осторожного, уважительного подхода. Цехи, где обрабатывали стекло, вообще сильно отличались от механических цехов. Шлифовали и полировали оптическое стекло на площадях, занимавших основное место на заводах. Обработку вели на станках, которых я никогда не видел. Стекло крепили на сферической поверхности и филигранно обрабатывали. Особая операция — нанесение специальной градуировки на оптику. Это для нас, механиков, было совсем незнакомо.

Более крупным оказался завод, который возглавлял А. С. Котляр. Это предприятие отличалось не только мощью, но и особой квалификацией среди заводов оптической промышленности. Его построили почти целиком заново, и я с восхищением осматривал огромные и светлые корпуса. Завод выпускал прицелы для танков и полевой артиллерии, минометов и зениток, зенитные дальномеры, стереотрубы, бинокли, панорамы. Все это шло на фронт в возрастающем количестве. Но уже готовились к эвакуации. А где теперь расположить этот завод? Где подобрать необходимые площади? Поставить тысячи точнейших станков? Куда поселить людей?

Возвратился, зашел к Рябикову и Добровольскому, поделился с ними впечатлениями, заговорил об эвакуации. Увидел, что и у них об этом болят головы.

— Видимо, будем перебрасывать завод в Сибирь, — сказал Добровольский.

Эвакуацию предприятия начали в октябре 1941 года. Погрузили оборудование, материалы, инструмент и людей в 21 эшелон. Последний ушел в декабре. Восстанавливали завод в исключительно неблагоприятных условиях. Город, куда попало предприятие, большой, но в нем не нашлось площадей, где мог поместиться завод. Оптики оказались в шести местах, иногда очень удаленных друг от друга. [324]

Механосборочные цехи заняли несколько многоэтажных зданий одного института. Здания и конюшни, принадлежащие пограничной охране, отвели ремонтно-строительному и вспомогательным цехам. Разделенные главной магистралью города, эти площади составили основную часть завода. Инструментальный, кузнечный, автоматный цехи и склады вынесли в район так называемых «красных казарм», до которых было около пяти километров. В помещениях какой-то промысловой артели, состоявших из одного кирпичного и одного деревянного здания, разместили цехи чугунного и цветного литья. Деревообделочный цех оказался в помещении бывшего строительного двора. Наконец, цех резиновых изделий, удаленный от основной части завода почти на девять километров, устроили в зданиях резинового завода и еще одной промысловой артели.

Площадь всех этих помещений была в два раза меньше, чем в Подмосковье, и совершенно не приспособлена для оптического производства. Обеспечение электроэнергией и водой удовлетворяло лишь пятую часть нужд завода. Не было холодильных установок и установок для сжатого воздуха, необходимых при испытании приборов. Недоставало многого другого. Пришлось реконструировать все здания. Перестроили энергетическую сеть. Построили несколько подстанций, проложили многие километры высоковольтных воздушных и кабельных линий. Перераспределили нормы расхода воды в городе, установили строгий график водоснабжения. Резко сократили расход воды на бытовые нужды. Временно отказались от душевых и сократили число цеховых умывальников. Ряд цехов отапливали печами-времянками, что создало ненормальные условия для работающих — дым, угар, копоть. Построили дороги, провели железнодорожные ветки к трем объектам завода. Обзавелись складским хозяйством. Основная работа шла зимой, когда морозы доходили до 45—48 градусов.

Начав выпускать продукцию в декабре 1941 года, завод быстро набирал темпы. В этом месяце выпуск составил две трети довоенного, в январе следующего года он уже на треть превысил довоенные показатели, а еще два месяца спустя оптики перевыполнили жесткий план Государственного Комитета Обороны. В ходе войны на заводе проводили модернизацию приборов, внедряли новую технологию, что позволило еще значительно увеличить выход оптических изделий, улучшить их качество, сократить расход дефицитных материалов. Освоили и много новых приборов. Несмотря на эвакуацию и трудности военного времени, коллектив под руководством А. С. Котляра [325] упрочил славу своего завода как ведущего предприятия оптической промышленности.

В связи с перегрузкой В. М. Рябикова нарком возложил на некоторое время заботу об оптических заводах на меня, несколько разгрузив от оказания помощи отдельным стрелковым заводам, работавшим стабильно. Тогда я и побывал на Сибирском оптико-механическом заводе. Как и под Москвой, я увидел образцовый завод, где на сборке оптических приборов люди по-прежнему работали в белых халатах, а полы в цехах были покрыты специальным лаком. Словно всегда здесь действовал этот завод. Начав работать в невероятно тяжелых условиях, коллектив уже через месяц давал фронту оптику. Еще раз убедился в героизме и самоотверженности советских людей, партийных коллективов, беззаветно трудившихся во имя победы.

Побывал и на Волжском оптическом заводе, где директором был А. Ф. Соловьев. Завод начали строить еще до войны, но не закончили. Война ускорила дело. Когда оказался там, увидел уже вполне завершенное производство, хотя кое-что еще достраивали. А. Ф. Соловьев был лет на десять старше меня, уже поседевший, с солидной лысиной, шедшей ото лба, но по краям еще с богатой шевелюрой. Целый день он знакомил меня с цехами, оптическим производством, самими приборами.

Для сборки биноклей на заводе создали подвесной конвейер с заданным производственным ритмом. Оригинальная конструкция, хорошо продуманная и выполненная. Спроектировали и изготовили его под руководством главного механика И. Ф. Иванова. Этот конвейер занимал мало места и стал первым конвейером в стране для сборки оптико-механических приборов, в данном случае биноклей. Большое достижение заводского коллектива в военные годы!

Из-за частых перебоев в обеспечении некоторыми видами материалов на заводе все детали бинокля, кроме корпуса, изготавливали из латунных прутков, труб и листа. Пытались даже отливать латунные «палки» и из них делать детали, но резко возросли затраты труда, и появился брак. Главный технолог М. А. Минков предложил изготавливать детали под давлением из цинковых сплавов, в том числе и крышки корпуса. Детали при такой операции выходили почти готовые, требовалась лишь незначительная их обработка. Правда, бинокли, сделанные таким образом, жили несколько меньше, но войска согласились с этим. Бинокли-то уходили не на склады, а на фронт, где сроки обращения с ними подчас были очень короткими. [326]

В это исключительно сложное время, когда самые большие трудности возникали с обеспечением необходимыми материалами, нередко выручали инициатива, сметка, а то и «господин случай». Вспоминает начальник цеха В. А. Шестаков: «На совещании у директора завода начальник производства А. И. Брусиловский поставил вопрос о хронической нехватке резцов. По этой причине простаивало много станков — не было стали с определенным сечением для изготовления этого инструмента. С тяжелым сердцем возвращаясь после совещания в свой цех и поднимаясь по лестнице, встретил старшего мастера заготовительной мастерской И. X. Шкилева. Предложив ему закурить (курили махорку), я сказал о создавшемся положении и непроизвольно постучал ногой по боковому ограждению лестницы. Вдруг, оцепенев, смотрим друг на друга: на наших лицах и страх и радость. Боковое ограждение лестницы сделано как раз из металла нужных профилей. И таких лестниц в корпусе восемь. Заверив главного технолога в том, что металлическое ограждение заменим деревянным, мы в этот же день приступили к изготовлению резцов с пластинкой из твердых сплавов. Эти резцы пополнили оборот и сняли напряжение. А через некоторое время поступил и нужный металл».

Однако на заводе не хватало транспорта, а металл требовалось доставить со станции железной дороги. Откликнулись на это все рабочие инструментального цеха. Снова вспоминает В. А. Шестаков: «Представьте картину — триста пятьдесят человек, одетых далеко не по-сибирски, идут друг за другом бесконечной вереницей и каждый несет по одному-два тяжелых прутка металла на плече. Во главе колонны — начальник цеха и секретарь партийной организации. Мороз около 30 градусов, с ветерком. Несу и я эти тяжелые прутки и думаю: «Разве нас можно победить!»

Шла на заводе разработка новых изделий. Улучшалось и то, что применялось в войне. Установленные на катерах-охотниках морские дальномеры, изготовленные заводом, иногда выходили из строя при близких разрывах глубинных бомб. Как создать подобную «встряску», чтобы найти причину дефекта? Построили железнодорожный тупик, а на платформу установили дальномер и подцапфенники, что держали его на катерах. Разгоняла платформу из-за нехватки электроэнергии бригада конструкторов, загоняя ее в тупик. Получался удар той же силы, что и в море. Дефект оказался не в дальномере, а в подцапфенниках, которые и заменили. Дальномеры стали безотказно действовать в боевых условиях. [327]

Возросла нужда в авиационных прицелах, которые производили другие заводы. Но они не поспевали за ростом программы. Тогда их стали изготовлять на разных предприятиях отрасли, в том числе и на этом заводе. Под руководством главного конструктора П. С. Конева освоили прицелы для пикирующего бомбардировщика ПЕ-2, усовершенствовав его так, что электрическая следящая система сама находила угол прицеливания при любом положении самолета и в любых условиях полета. Другой главный конструктор, С. И. Буяновер, со своим коллективом освоил в производстве принципиально новые прицельные устройства, которые сбрасывали бомбы в заданное время с учетом высоты полета и относа бомбы.

Прицелы для снайперской винтовки или противотанковых ружей казались игрушками в сравнении с прицелами для бомбометания, стрельбы по самолетам или по морским целям. Но и простое и сложное было необходимо армии. На заводе выпускали модернизированный минометный прицел, которым до этого здесь не занимались. Прицел оказался настолько удачным, что его с успехом применяли в течение всей войны не только на минометах, но и в танках. Совершенно новые для завода орудийные, танковые, снайперские и другие прицелы также шли на фронт сплошным потоком.

На заводе ярко горело пламя социалистического соревнования бригад, участков, цехов, отделов, существовали различные формы индивидуального соревнования, что помогало успешно выполнять и перевыполнять задания Государственного Комитета Обороны. Значителен был удельный вес сверхплановой продукции. Только в 1943 году коллектив завода произвел сверх плана и особых заданий ГКО оптических приборов для восьми артиллерийских, десяти минометных, четырнадцати авиационных полков и шестнадцати боевых кораблей.

Всесоюзная инициатива танкостроительной фронтовой бригады Агаркова нашла широкий отклик и среди молодых рабочих завода. Комсомольско-молодежные фронтовые бригады стали одной из наиболее популярных форм соревнования. Члены комсомольско-молодежных фронтовых бригад брали такие обязательства и так строили свою работу, что высвобождалась значительная часть рабочей силы, а производительность труда не только не падала, но и росла. Так, прессовщицы Чуева и Круглова вместо двух прессов обслуживали пять. Токарь комсомолец Максимов вдвое больше, чем требовалось, изготовлял деталей. Сборщики Пронин и Макаров выполняли задание, рассчитанное на сорок пять человек. [328]

Производством самого главного элемента оптических приборов — оптического стекла — занимался вначале всего один завод. И в последующем этот завод оставался основным поставщиком специального стекла. Находился он в Приуралье и возник из эвакуированных сюда двух заводов оптического стекла — из Ленинграда и Изюма. Почему оптики оказались именно здесь? Тут был небольшой завод художественного стекла. Как будто неплохо, что заводы попали туда, где делали художественное стекло. Но, как оказалось, художественное и оптическое стекло сильно разнятся как по варке, так и по обработке. Завод пришлось переоборудовать полностью, приспособив его к новому производству.

Но это только сказать — переоборудовать. На заводе художественного стекла работали деды, отцы и внуки, составившие костяк рабочей силы нового завода. И вот то, что создавалось сто пятьдесят лет, что было их смыслом жизни и предметом гордости — производство неповторимых произведений искусства, слава о которых шла за пределами страны, нужно было буквально уничтожить собственными руками — золотыми руками мастеров. Это была большая трудность, но не главная. Оптическое стекло во всем мире тогда варили только из двух глин — одно месторождение находилось в нашей стране, другое — в Германии. Месторождение, что было на Украине, захватил враг. Где взять новую глину? Ее нашли на Урале. Это была, безусловно, не та глина, но приготовить из нее оптическое стекло было можно.

Еще трудность — лепка горшков для варки стекла. Казалось, какие тут сложности? Однако горшки стали камнем преткновения. Традиционный способ их изготовления — гончарный. Слепить не сложно. А вот высушить до нужной кондиции — целая проблема. Сохли горшки почти полгода — такова технология. Без подобной сушки в печь горшок лучше не ставить. Выйдет бракованное стекло.

Поставку стекла необходимо было возобновить на новом месте через два месяца, иначе кончатся все запасы и остановятся оптико-механические заводы. До войны пробовали тромбовать горшки из менее влажной глины. Такие горшки сохли всего 7—10 дней. Но в то время горшков хватало. А теперь главный технолог завода И. М. Бужинский не спал дни и ночи вместе со своими помощниками, решая эту и другие проблемы.

Завод художественного стекла то ли случайно, то ли специально построили когда-то так, что до него просто так и не доберешься. Он лежал в глубинке — в двадцати километрах от [329] железной дороги. Топливо для печей — дрова. И теперь они оставались главным энергетическим сырьем. Но дрова надо еще взять у леса. К пятистам постоянным лесорубам присоединились и старые кадровые рабочие. Золотые руки стекольщиков-художников взяли топоры. Даже инженеры привлекались к этому. Существовал закон: независимо от должности, каждый должен заготовить и вывезти из леса (на себе) три кубометра дров. От вывозки дров освободили только главного инженера и по совместительству начальника стекловаренного цеха И. М. Бужинского. За него взялся вывезти эти дрова из леса директор завода, понимая, как много зависело от главного инженера. И парторг ЦК ВКП(б) на заводе И. Е. Шаповал доставил на самодельных саночках несколько кубометров дров.

Когда топлива было в обрез, работал только пятнадцатисильный движок. Его энергии хватало, чтобы поддержать необходимую температуру в остывающих чанах со сваренным стеклом. Стекло не должно остывать быстрее или медленнее — только в заданном режиме. Лишь в таком случае его можно использовать для производства оптики. Стекловарение, как и варка стали, — непрерывный процесс. Даже небольшая пауза в теплоподаче приводила к неприятным последствиям. Все сваренное стекло выбрасывали.

Смешно сказать, но однажды один из технологов выбил стекла в доме, где жил первый директор завода, увидев, что у того горит электрическая лампочка, когда всем отключили свет. Директор провел в свою квартиру освещение тайком как раз от аварийного движка. И технологу за его поступок (а положение с варкой стекла было в то время прямо-таки отчаянное) ничего не было. А директора (не только, конечно, за это) освободили от должности.

И это не все. Враг забросил на завод свою агентуру. Если бы не стало завода в Приуралье, мы остались бы без оптического стекла. Как бы воевала армия без приборов? За первый год войны на заводе более двадцати раз загорались склады, были пущены под откос несколько паровозов с готовой продукцией, было предотвращено уничтожение самого завода. Бдительность заводских тружеников помогла выявить тех, кто готовил эту диверсию. Попытка гитлеровской агентуры уничтожить наш единственный в то время завод оптического стекла провалилась.

В январе 1942 года И. М. Бужинский приехал в Москву, к наркому, чтобы попросить для завода несколько лошадей для вывозки дров. Несмотря на огромную занятость, Д. Ф. Устинов [330] долго не отпускал И. М. Бужинского от себя, вникая во все проблемы, которыми жил коллектив завода. В ходе беседы нарком давал задания службам наркомата, связался с С. М. Буденным, которого попросил выделить заводу лошадей, позвонил наркому путей сообщения и его попросил помочь заводу рельсами, вагонами, железнодорожной техникой. Своему первому заместителю В. М. Рябикову поручил проследить за выполнением обещанного.

А. Е. Добровольский неделями пропадал на заводе, делая все, чтобы завод на новом месте пустили в срок и не сорвали поставку оптико-механическим заводам оптического стекла. И эта помощь, как и помощь главного инженера главка С. И. Фрейберга, старейшего и опытнейшего инженера по производству оптического стекла, была чрезвычайно важной.

Несмотря на все трудности, завод вступил в строй в указанный срок и стал давать столько оптического стекла, сколько его выпускали в гитлеровской Германии заводы Цейса и Шотта, находившиеся в несравненно лучших условиях. Когда И. М. Бужинский и другие советские специалисты побывали после войны на этих заводах, они убедились, в сколь благоприятных условиях работали немцы.

— Они бы не справились с нашими трудностями, — сказал мне как-то Игорь Михайлович Бужинский. — Это смогли только советские люди, которые защищали свое Отечество.

В стекольном цехе одного из заводов Цейса было установлено 120 специальных кранов для обслуживания рабочих. Стекольный цех И. М. Бужинского проработал всю войну с... одним таким краном. Но он выпускал продукцию, не уступавшую по качеству хваленой немецкой. Наши снайперы прекрасно поражали фашистскую живую силу. И другие прицелы и приборы, которые оснащали оптическим стеклом -из Приуралья, надежно служили нашей армии и флоту в годы Великой Отечественной войны.

В 1942 году заработали еще два завода по производству оптического стекла, но они давали продукции значительно меньше, чем завод, которым руководил почти до конца войны И. Е. Шаповал.

Много сделал Государственный оптический институт, который находился в свое время в Ленинграде, а в годы войны — в городе Йошкар-Оле. Значение ГОИ выходило за пределы одного ведомства. Он занимался и проблемами теоретической и прикладной физической оптики, оптотехникой, оптическим стеклом и т. д. В институте работало много известных ученых-академиков, [331] членов-корреспондентов Академии наук, докторов наук. С. И. Вавилов, будущий президент Академии наук СССР, был в то время заместителем директора института по научной части.

Йошкар-Ола удобна была тем, что здесь имелся оптический завод, а другой завод находился поблизости. Так же недалеко сосредоточилось много научно-исследовательских организаций. Сюда эвакуировалась и Академия наук СССР. Сама же Йошкар-Ола не была особенно перегружена эвакуированными, и здесь легче оказалось устроиться с жильем и питанием. В Ленинграде осталась лишь небольшая часть научных сотрудников ГОИ, которые обслуживали нужды фронта и Балтийского флота — ремонтировали приборы, занимались маскировкой, демаскировкой и т. п.

В Йошкар-Оле ГОЙ предоставили помещение лесотехнического института, которое имело деревянные междуэтажные перекрытия. Лишь в одной части здания перекрытия оказались бетонными. Эвакуированному коллективу пришлось проделать огромную работу, чтобы приспособить помещение для лабораторий и мастерских. Делали все с большим подъемом. Начальников лабораторий и тех, кто имел ученые степени и звания (доктора, профессора, академика), освободили от погрузочно-разгрузочных и других тяжелых работ. Однако они шли вместе со всеми и с гордостью позднее рассказывали о своем участии в общем труде.

Лаборатории поместили в основном в аудиториях. Опытный цех — на первом этаже, для него прорубили полы, сделали кирпичные и бетонные фундаменты для установки оборудования. Тут же устроили заготовительное отделение и кузницу. Термическую обработку деталей вели в голландских печах, служивших раньше для отопления. Ремонтно-строительный цех оборудовали в дощатом сарае, после того как его утеплили, засыпав между дополнительно набитыми досками опилки.

Государственный оптический институт, как и другие институты и конструкторские бюро, не имел своей строительной организации, и всю работу проделали сами научные сотрудники. Небезынтересно отметить некоторые оригинальные решения в связи с недостатком материалов, оборудования и площадей, о которых сохранились данные в материалах по эвакуации оптического института.

«Так, например, — говорится в одном из документов, — для увеличения площадей большой актовый зал высотой в два этажа разделили вертикальной перегородкой на две половины. [332]

Одну использовали для устройства зала, где испытывали аэрофотообъективы, так как требовалось большое удаление испытательной камеры от щита, занимавшего всю противоположную стену помещения. Остальную площадь использовали под установку другого оборудования и вспомогательных служб института.

Другую половину зала разделили горизонтальной перегородкой, что дало возможность получить помещения в два этажа, где разместили две очень важных лаборатории. Такой подход позволил получить значительные дополнительные по тогдашним масштабам рабочие помещения».

Лестничные площадки в здании опирались на бетонные столбы, проходившие через все этажи. К столбам пристроили перегородки и так разместили склад стекла, бухгалтерию и отдел светокопий. Архив и секретную часть, требовавшие специальных помещений, поместили на балконе актового зала и в недостроенной кинобудке.

Институт испытывал крайнюю нужду в электроэнергии из-за недостаточной мощности городской электростанции. В одном из колхозов взяли тракторный двигатель, а спустя некоторое время приобрели и локомобиль. Эти агрегаты около двух лет служили основными источниками электроэнергии для института. Двигатель и локомобиль поместили в небольшое каменное здание, которое построили научные сотрудники.

Эвакуация, безусловно, нанесла большой ущерб работе института. Более полугода происходило перебазирование и устройство на новой базе. Многие лаборатории развернули полностью только в следующем году. В связи с недостатком площадей и отсутствием ряда специфических материалов, в частности жидкого кислорода, направление работы некоторых лабораторий изменили и объем исследований ограничили, а, например, астрономическое приборостроение свернули до минимума.

Несмотря на это, Государственный оптический институт за годы войны проделал огромную работу. Его сотрудники решили ряд проблем, имевших исключительно важное значение. Не один, а множество военных приборов сконструировали в стенах института, оказав тем большую помощь конструкторским бюро и заводам в создании новой оптики и внедрении ее в серийное производство.

Значительную работу проделал небольшой коллектив Государственного оптического института, оставшийся в блокадном Ленинграде. Выезжая на батареи, корабли, базы и огневые точки, [333] сотрудники института исправляли поврежденные приборы, проверяли их работу, инструктировали расчеты, читали лекции на специальных учебных курсах для воентехников армии ПВО, на краткосрочных сборах с целью повышения квалификации командного состава.

Непрерывные артиллерийские обстрелы, бомбежки стали для оставшихся гоивцев привычными: на них они не обращали особо внимания. Более опасным стал другой союзник врага — голод и сопутствующие ему дистрофия, цинга. Филиал потерял своих сотрудников в основном по этой причине.

Артиллерийское управление Ленинградского фронта прикомандировало к филиалу института несколько военнослужащих, имевших специальности слесарей или механиков, во главе с воентехником, до войны работавшим по сборке дальномеров. Командование флота часть сотрудников ГОИ зачислило в ряды флота с отбыванием службы в маскировочной лаборатории, расположенной на территории филиала. Таким образом, удалось сохранить основной состав для возобновления деятельности филиала.

Сотрудники ГОИ занимались и другим исключительно важным делом — контролировали оптические свойства маскировочных покрытий, что имело большое значение для обороны города. Предприятия, выпускавшие маскировочные материалы, а их было около десяти, например гардинно-тюлевая фабрика, институт коммунального хозяйства, Лесотехническая академия, Гипроцемент, Ботанический институт и другие, на основе этих исследований улучшали качество маскировочных покрытий. Выяснилось, что образцы, имитировавшие естественную зелень, оказались непригодными. Только после упорной работы под контролем оптиков удалось получить такие красители, которые не дешифрировались ни с помощью фотографирования, ни визуальным наблюдением.

Исследуя окраску листьев деревьев, кустарников и трав осенней поры с многообразием цветных оттенков — от зеленого, желтого, желто-зеленого, оранжевого до красного и бурого цветов, сотрудники филиала ГОИ вместе с представителями предприятий подобрали соответствующие покрытия осенних цветов, которые показали свою надежность. Зимой потребовались белые маскировочные материалы под снежный фон. Их изготовили тоже. И это оказалось не так легко, несмотря на кажущуюся простоту.

Инженерное управление Ленинградского фронта высоко оценило эту работу, которая велась на протяжении всей блокады [334] города. Сохранившийся с той поры альбом, куда занесены все средства применявшейся маскировки, представляет и сейчас большую научную и практическую ценность.

Маскировали, камуфлировали и боевые корабли. Особая важность этого очевидна, если учесть, что часть кораблей Балтики — основные боевые и вспомогательные суда — находилась практически в черте города, в дельте Невы. Оптики помогли укрыть от авиации противника крейсер «Киров», линкоры «Октябрьская революция», «Марат» и другие военные суда. С командным составом проводились практические занятия по методам маскировки кораблей. Эти занятия проходили на борту вспомогательного судна «Свирь», где хранились рисунки, модели, стенограммы лекций. Все это, к сожалению, погибло в одну из ночей, когда в корабль попала авиабомба и он затонул.

Большую работу проводили по улучшению боевого и аварийного освещения на подводных и надводных кораблях, а также по маскировке особо важных городских объектов с помощью светящихся составов. Тут применяли различные светосоставы длительного или кратковременного действия. Под руководством наших оптиков в Ленинграде получили светомаскировку Смольный, Витебский вокзал, гостиница «Астория» и многие другие объекты. Применение недемаскируемых светящихся красок на кораблях стало одним из средств повышения их боеспособности ночью и в аварийной обстановке.

На одном из крупных военных кораблей Балтийского флота светящиеся краски положили на всех путях передвижения краснофлотцев по боевой тревоге — от выходов на верхнюю палубу до боевых постов на мостиках. Освечивали также трапы, люки, двери, пороги, поручни и т. д. Светящиеся стрелки указывали направления, повороты, обозначались контуры узких проходов, препятствий и предметов. В результате повысились быстрота выполнения команд, появилась уверенность уличного состава, а также возможность работать там, где ранее это не получалось. Особенно важным подобное освечивание оказалось на подводных лодках. Стали освечивать шкалы и стрелки большинства приборов управления кораблем и его вооружением. С помощью группы ГОИ прошли освечивание все основные надводные и подводные корабли Балтийского флота. Затем этот опыт перенесли за пределы Ленинграда.

Сотрудники ГОИ, оставшиеся в Ленинграде, занимались ремонтом фотоаппаратуры для подводников, а также создавали портативные фотокамеры для съемок через перископ подводной [335] лодки. Командование флота требовало от командиров подводных лодок подтверждать торпедирование или потопление кораблей противника специальным фотографированием. Однако те камеры, которые входили в комплект перископа, не давали четкого снимка. Оптики-ленинградцы разработали и изготовили аппараты, позволявшие фотографировать результаты боевых действий лодки в любых условиях.

В момент эвакуации Государственного оптического института в разведывательный отдел ВВС Ленинградского фронта поступила большая партия новых аэропленок с аппаратов, только что принятых на вооружение. Требовалось срочно провести ряд исследований, чтобы на основании их составить инструкцию по проявлению пленок. Все это было сделано. Воздушная разведка Ленинградского фронта смогла успешно использовать новый фотоматериал.

И еще одно полезное дело выполнили специалисты-оптики — освоили панорамный фотоаппарат дальнего действия, исключительно важный для аэроразведки. Сотрудник ГОИ А. К. Войчунас выполнял боевые задания командующего Ленинградским фронтом по фотографированию переднего, края противника. После получения фотопанорамы южного побережья Невской губы на участке Урицк — Петергоф А. К. Войчунаса по просьбе командующего Волховским фронтом командировали туда, и он успешно выполнил ряд заданий по панорамному фотографированию важных укреплений противника.

Деятельность сотрудников ленинградского филиала ГОИ не ограничивалась этой работой. Как и все ленинградцы, они заготовляли топливо, расчищали развалины разрушенных зданий, восстанавливали сады и скверы, работали на укреплении военных сооружений, а когда блокаду сняли, наладили на одном из заводов изготовление дефицитного для Ленинграда оконного стекла.

В книге английского писателя Александра Верта «Россия в войне» описано посещение им одного оптического предприятия в Ленинграде — Государственного оптико-механического завода. Впечатления англичанина, оказавшегося на предприятии, работавшем в блокаду, заслуживают того, чтобы быть процитированными:

«Почти все небольшие деревянные строения были здесь разобраны в прошлые две зимы на дрова. Завод размещался в большом корпусе, наружные кирпичные стены которого были испещрены следами от осколков снарядов. Директор завода В. Н. Семенов — человек с суровым, энергичным лицом, одетый [336] в скромный китель защитного цвета, с медалью «За оборону Ленинграда» и орденом Ленина на груди. В кабинете у него были собраны образцы продукции, выпускавшейся теперь заводом, — штыки, детонаторы и большие оптические линзы. В. Н. Семенов сообщил мне, что его завод — крупнейшее в Советском Союзе предприятие по производству оптических приборов... «Но в первые дни войны, — сказал он, — основная часть нашего оборудования была эвакуирована на восток, поскольку завод считался одним из главных оборонных предприятий и рисковать им было нельзя. В начале 1942 года мы провели вторую эвакуацию, и квалифицированные рабочие, которые не уехали в прошлый раз, то есть кто еще оставался в живых, были вывезены теперь».

Уже в первые недели войны, когда большую часть оборудования и квалифицированных рабочих завода эвакуировали, здесь стали работать исключительно для нужд Ленинградского фронта. Делали то, что позволяло оставшееся оборудование и в чем больше всего нуждались защитники города, — ручные гранаты, детонаторы для противотанковых мин и многое другое, и все это в сотнях тысяч единиц. На протяжении всей блокады гомзовцы ремонтировали стрелковое оружие, винтовки и пулеметы, а затем снова стали производить оптические приборы, в том числе перископы для подводных лодок.

Вот что рассказал еще директор о жизни завода во время войны: «К началу блокады половина наших людей была эвакуирована или ушла в армию, так что осталось у нас лишь около 5 тысяч человек. Должен признаться, вначале трудно было привыкнуть к бомбежкам, и, если кто скажет вам, что не боится их, не верьте! И все же, хотя бомбежки пугали людей, они вместе с тем разжигали в них яростный гнев против немцев. Когда в октябре 1941 года начались массированные бомбежки города, наши рабочие отстаивали завод, как не отстаивали собственных домов. В одну из ночей только на территорию нашего завода было сброшено 300 зажигательных бомб. Наши люди гасили их с какой-то сосредоточенной злостью и яростью. Они поняли тогда, что находятся на передовой, и этого было достаточно. Никаких больше убежищ. В убежища отводили только малых детей да бабушек. А позже, в декабре, в двадцатиградусный мороз взрывом бомбы у нас выбило все стекла в окнах, и я подумал: «Больше мы действительно не сможем работать. Во всяком случае, до весны. Мы не можем работать при таком холоде, без света, без воды и почти без пищи». И все же каким-то образом мы не прекратили работу. Какой-то инстинкт подсказывал, [337] что мы не должны ее прекращать, что это было бы хуже, чем самоубийство, что это походило бы на измену. И, действительно, не прошло и полутора суток, как мы снова работали, работали прямо-таки в адских условиях.

...Я еще и сегодня никак этого не пойму, никак не пойму, откуда бралась эта сила воли, эта твердость духа. Многие, едва держась на ногах от голода, ежедневно тащились на завод, делая пешком по восемь, десять, двенадцать километров... Мы прибегали ко всевозможным средствам, чего только мы ни делали, чтобы работа не прекращалась, — когда не было тока, мы пристраивали велосипедный механизм и ногами вращали станок.

Почему-то люди знали, когда они умрут. Помню, один из пожилых рабочих, шатаясь, вошел в мой кабинет и сказал мне: «Товарищ начальник, у меня к вам просьба. Я один из старых рабочих завода, и вы всегда были мне хорошим другом. Я знаю, вы не откажете мне. Больше я никогда вас не побеспокою. Не сегодня завтра я умру, я знаю это. Семья моя в очень тяжелом положении, все очень ослабли, самим им не справиться с похоронами. Будьте другом, закажите для меня гроб и пошлите семье, чтобы не пришлось им вдобавок ко всему хлопотать еще о гробе, вы же знаете, как трудно его достать!»

Это случилось в один из самых черных для нас дней декабря или января. И такие вещи происходили изо дня в день. Многие рабочие заходили в этот кабинет и говорили: «Товарищ директор, сегодня или завтра я умру!» Мы отправляли их в заводскую больницу, но они всегда умирали. Люди ели все, что было возможно и невозможно съесть. Они ели жмыхи и минеральные масла (обычно мы их сперва кипятили), столярный клей. Люди пытались поддержать себя горячей водой и дрожжами. Из 5 тысяч оставшихся рабочих умерло несколько сот. Многие из них скончались прямо здесь. Многие, с трудом дотащившись до завода, шатаясь, входили в ворота, падали и умирали... Некоторые умирали у себя дома, умирали вместе с семьей... Так продолжалось примерно до 15 февраля. После этого нормы увеличили и умирающих стало меньше. Мне больно сейчас рассказывать обо всем этом...»

К рассказу англичанина о работе оставшегося в Ленинграде коллектива Государственного оптико-механического завода нужно добавить, что эти люди с честью выполнили свой долг не только созданием и отправкой на фронт необходимых деталей и изделий боевой техники — взрывателей, гранат, деталей для пушек и т. д., но и проведением в течение всей блокады огромной [338] работы по техническому обслуживанию оптико-механических приборов, установленных на кораблях Балтийского флота. Ремонт поврежденных в боях оптических корабельных приборов продолжался даже после полного прекращения подачи электроэнергии. Необходимые для ремонта механические и оптические детали изготовляли на станках с ножным приводом. Приборы ремонтировали прямо на объектах во время бомбежек и обстрелов, а также во время ведения огня кораблями и береговыми орудиями.

Гомзовцы выдержали испытание голодом и холодом. Они выстояли потому, что оставались коллективом, где постоянно чувствовали заботу друг о друге. Но самое главное, что помогло выстоять и победить, — поразительная сила духа. Об этом свидетельствуют и строки заводской многотиражки: « Кто из нас не стыл в холодных, нетопленых цехах, когда пальцы прилипали к металлу, деревенело тело, и только сверхчеловеческое напряжение воли, сознание высокого долга перед Родиной и ненависть к врагу помогали выстоять и перевыполнять план, непрерывно насыщая фронт необходимыми средствами борьбы с кровавыми палачами нашего народа...»

Как признание подвига защитников Ленинграда стало учреждение медали «За оборону Ленинграда». Среди награжденных было и 12 гомзовцев, в их числе комиссар рабочего батальона И. Т. Максимовский и главный инженер С. П. Нилушков. Эту медаль заслужил и тринадцатилетний Володя Смирнов, который через много лет стал одним из ведущих инженеров завода.

Летом 1943 года коллективу вручили знамя 189-й стрелковой дивизии, защищавшей Ленинград. Знамя учредили как переходящее, но оптики никому его больше не уступили. С августа 1943 года начался выпуск и мирной продукции, восстанавливали производство киноаппаратуры, необходимой и армии, и населению освобожденных от врагов городов и сел.

Тяжелые раны были нанесены ГОМЗу. Около двух тысяч зажигательных и фугасных бомб сбросил враг на территорию завода, сюда попало и множество снарядов. Оказались поврежденными цехи, мастерские, культкомбинат. Материальный ущерб исчислялся в несколько миллионов рублей. И ничем не заменимые потери — более полутора тысяч гомзовцев погибло в дни блокады.

Коллектив своими силами восстановил завод. Уже в 1944 году в строй вступил ряд новых цехов и корпусов, были отремонтированы сотни станков. И хотя выпуск продукции составлял [339] малую часть от довоенного, завод вносил свой вклад в победу.

Что касается Ленинградского завода оптического стекла, то его судьба и работа в блокадном Ленинграде была такова. После эвакуации большей части оборудования и людей оставшийся коллектив выполнял производственную программу по выпуску оптического стекла, используя запасы сырья и топлива. Так продолжалось до 1942 года. Затем из-за отсутствия электроэнергии завод остановился.

Период бездействия ЛенЗОСа продолжался до марта 1943 года, когда решением горкома партии, руководившего в это время промышленностью Ленинграда, заводу поручили обеспечивать оптическим стеклом местную оптико-механическую промышленность. ЛенЗОС в качестве цеха временно присоединили к филиалу Государственного оптико-механического завода. Так продолжалось до полного освобождения Ленинграда от блокады, когда по приказу наркома вооружения стали восстанавливать ЛенЗОС. Директором завода назначили И. Е. Шаповала, которого перевели сюда из Приуралья. Несмотря на громадные трудности, небольшой коллектив завода восстановил и подготовил к эксплуатации во время войны две трети производственных мощностей, а затем приступил к выпуску прежней продукции. Отмечу, что дрова, которые были нужны для многого, в том числе и для стекловаренных печей, научные сотрудники заготавливали на Карельском перешейке.

Война подходила к концу, но оптики не покладая рук работали над тем, чтобы фронт не испытывал нужды ни в чем, думали о новых приборах, совершенно для того времени необычных, которые нашли применение или в конце войны, или после нее. Одна демонстрация особенно поразила меня. Как-то около одиннадцати часов вечера ко мне зашел уже одетый в пальто Д. Ф. Устинов и сказал:

— Одевайся, поехали в ЦК. Там будут показывать новые оптические приборы.

Вошли в здание ЦК, по памяти, поднялись на пятый этаж. Там в раздевалке уже висело несколько пальто. Нас провели в небольшой зал. Заместитель директора Государственного оптического института С. И. Вавилов объяснял руководителям партии и правительства устройство приборов, установленных на треногах. Аппараты были со смотровыми стеклами, но не очень внушительные. Поскольку мы опоздали, я к объяснениям особенно прислушиваться не стал, подумал, что расскажут отдельно. Устинов, видимо, был в курсе даже отдельных деталей, так как время от времени что-то добавлял к пояснениям. [340]

Секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков сказал:

— Ну что же, тушите свет, посмотрим, что нам покажут.

Свет погас. Мы оказались в абсолютной темноте. Окна плотно зашторены. Поочередно нас стали подводить к аппарату и спрашивать:

— Что видите?

Когда подошла моя очередь, я, посмотрев в стекло, едва удержался, чтобы не выразить изумление. На другом конце зала, примерно метрах в 30—35, я ясно увидел стоящего человека. Правда, не так, как днем, но туловище, голову, даже подбородок и брови видел отчетливо. Вот только выражения лица узнать было нельзя. Но человек разводил руками, снимал и одевал головной убор, передвигался.

Все присутствовавшие высказали большое удовлетворение увиденным. Я понял, что прибор предназначен для действий в боевых условиях в ночное время. А про себя подумал: «Вот бы такую штуку заиметь после войны для ночной охоты».

Ведущую роль в использовании инфракрасного излучения в оптических приборах заняли ученые ГОИ под непосредственным руководством Сергея Ивановича Вавилова. Они предложили эту новинку и такие приборы, как известно, создали. Их назвали приборами «ночного видения». Теперь трудно представить армию, не вооруженную подобными приборами. Тогда это дело только начиналось. Наши ученые-оптики смотрели далеко вперед.

В конце войны стал вопрос и о создании отечественной радиолокации. Для работников нашего наркомата это было совершенно новым делом, не оказалось и специалистов. Создали государственную комиссию, работу которой направлял академик Аксель Иванович Берг. Д. Ф. Устинов так объявил мне об этом:

— Создается новый вид военной техники — радиолокация. Войдешь в комиссию от наркомата. Ты помоложе других.

В комиссии работали представители всех оборонных отраслей. Пожалуй, бодьше других запомнился Александр Иванович Шокин, будущий министр электронной промышленности. Он хорошо разбирался в этом деле и был, по сути, правой рукой А. И. Берга.

Остальные поначалу понимали немного. Наркомату поручили отработку систем улавливания вражеских самолетов и автоматического наведения зенитных пушек. Нам был передан для этих целей институт, занимавшийся радиолокацией. У Берга собирались обязательно раз в неделю, докладывали, что делается и что предстоит сделать. Наркомат частично освободил ряд [341] заводов от производства другой продукции и организовал на них изготовление систем ПУАЗО — приборов управления артиллерийским зенитным огнем.

Главная трудность заключалась в том, что мало было людей, хорошо знавших новую технику. С муками, но все же это дело освоили, в процессе работы выросли и специалисты. Зенитные пушки, изготавливавшиеся все в больших количествах, получили «глаза». Ввели должность заместителя наркома вооружения по радиолокации, которому и поручили руководить новым направлением в вооружении.

Оптико-механическая промышленность справилась с оснащением армии и флота современными оптическими приборами. В ходе войны значительно модернизировали принятые на вооружение и разработали новые оптические приборы, среди которых — зенитная командирская труба, перископическая артиллерийская буссоль, танковая панорама, перископ разведчика, танковые телескопические приборы, шарнирные стабилизированные прицелы для зенитных пушек,, минометные прицелы, ряд морских и авиационных прицелов, фотоаппаратура для самолетов дальней и ночной разведки.

Оптики-механики справились и с другими задачами, выдвинутыми войной. Они успешно решили вопросы, связанные с маскировкой и камуфляжем наземных, подводных и надводных объектов против средств воздушной и наземной разведки, усовершенствовали методы обнаружения замаскированных объектов противника, создали аварийное и маскировочное освещение с помощью светящихся составов, разработали и выпустили приборы ночного видения и т. д.

За годы войны оптическими приборами были оснащены сотни тысяч орудий, самолетов, танков, самоходок и минометов. Поставлено на фронт громадное количество биноклей и прицелов для снайперских винтовок. Удовлетворены запросы армии и флота в оптических приборах для различных целей.

Нарком вооружения Д. Ф. Устинов в одном из своих выступлений в годы войны говорил: «Оптико-механические заводы Наркомата вооружения бесперебойно обеспечивали нужды фронта военными приборами и, откликаясь на все запросы Красной Армии, наряду с модернизацией существующих образцов успешно разрабатывали новые типы и конструкции. За время войны разработано и поставлено на серийное производство 85 новых и модернизированных оптических приборов».

Особо надо отметить, что оптико-механическая отрасль промышленности вооружения приносила нам значительно меньше [342] хлопот, чем другие отрасли, что объясняется в первую очередь высокой квалификацией работавших в ней кадров и отлаженностью производства. Не помню случая, чтобы так же остро, как в других наших отраслях, допустим в стрелковом вооружении или в артиллерии, стояли вопросы обеспечения армии этим видом продукции. Лишь изредка Д. Ф. Устинов напоминал о том или о другом, но без ссылки на И. В. Сталина, который, видимо, тоже полагал, что, если фронты молчат, значит, этот участок обеспечен надежно.

Достижения оптико-механической промышленности явились плодом творческой мысли ученых, напряженного труда рабочих, техников и инженеров. Деловой контакт научных сотрудников Государственного оптического института, директоров и главных инженеров заводов, конструкторов приборов, характерный для этой отрасли в предвоенное время, оставался таким же и в годы войны и служил залогом успешного решения стоявших перед оптиками проблем.

Большую роль на предприятиях оптико-механической промышленности в Великую Отечественную войну сыграли парторги ЦК ВКП(б) С. А. Сеничкин, Я. С. Гицель, К. Б. Арутюнов, И. И. Васильев, И. П. Калашников и другие. Партийные, комсомольские и профсоюзные руководители своим умением подойти к людям, требовательностью и тактом сумели поднять и мобилизовать коллективы заводов на свершение небывалых трудовых подвигов.

Всемерное содействие секретарей местных партийных организаций — райкомов, горкомов и обкомов ВКП(б), их понимание трудностей в работе предприятий, правдивая оценка и справедливая критика работы также обеспечивали производственные успехи. Кроме планового выпуска оптических приборов для армии и флота заводы оптико-механической промышленности выполняли многие просьбы местных партийных организаций и в кратчайшие сроки дали народному хозяйству необходимую продукцию.

Оптики-механики внесли достойный вклад в разгром врага и вписали славную страницу в летопись нашей великой Победы. [343]