Война пришла

Самый необычный день. — Военные времена — военные заботы. — Нарком вооружения Д. Ф. Устинов. — Секретарь Тульского обкома партии В. Г. Жаворонков. — Эвакуация шла круглосуточно. — «Прощались рабочие с родным заводом. Многие плакали». — Новые адреса вооруженцев: Урал, Сибирь, Медногорск... — Наказ рабочих: «Передайте правительству: вытерпим все — и холод, и голод, и тесноту, все силы отдадим, чтобы победить».

Рано утром 22 июня 1941 года, решив немного отдохнуть, я поехал на заводское озеро — побыть на воздухе, половить рыбу. Хотя я и не любитель-рыболов, но в июне охоты нет, а разгрузка от дел, которыми постоянно занят, нужна. Отъехали на лодке километра четыре от берега, только расположились, смотрим: прямо к нам летит катер. Дежурный по заводу и рулевой — оба кричат:

— Владимир Николаевич, война!

Как был одет на рыбалку, в том и приехал в заводоуправление. Увидел первого секретаря обкома партии А. П. Чекинова, начальника управления внутренних дел М. В. Кузнецова и директора металлургического завода И. А. Остроушко. Почти одновременно со мной пришли секретарь горкома ВКП(б) Ф. Р. Козлов и секретарь райкома Г. К. Соколов. Тут же были главный инженер и другие заводские руководители. Все ждали меня, так как у директора машиностроительного завода хранился мобилизационный план, которым надлежало руководствоваться в случае начала войны. Пакет находился в сейфе у директора еще со времени, когда завод был единым.

Вскрыл пакет. В документе говорилось, что выпуск винтовок завод должен довести до 5000 штук в сутки в течение года. Производство охотничьих ружей, мотоциклов и некоторых других изделий, связанных с гражданскими нуждами, прекратить. Можно использовать в случае необходимости, но в ограниченных [60] количествах находящиеся в мобилизационном запасе материалы: металл, ферросплавы, станки, режущий и измерительный инструмент. План составлен три года назад и с тех пор не пересматривался. Все это время я был главным инженером единого завода, а затем директором машиностроительного, но нигде и никогда не заходил разговор о необходимости внесения каких-либо поправок в мобплан. Понял, что и сам в чем-то виноват, ведь за последние годы произошли крупные изменения на заводе. Оправданием могло служить лишь то, что к этому документу никто, включая руководителей завода, не допускался. Начальник мобилизационного отдела имел дело только с наркоматом, вопрос этот со мной, когда я стал директором, не обсуждал. Документ оказался не полным для практического руководства.

Что же не было учтено? То, что когда-то единый завод разделен на два самостоятельных: металлургический и машиностроительный. Не учитывалось в мобплане и то, что за последний период мы освоили производство самозарядных винтовок, а также стали выпускать в больших количествах крупнокалиберный пулемет конструкции Березина. Объем производства самозарядных винтовок и крупнокалиберных пулеметов на случай войны нам был неясен.

Наметил на девять утра совещание всего руководящего состава завода, в том числе и начальников цехов. В восемь часов позвонил наркому. Дежурный по наркомату ответил, что Дмитрия Федоровича Устинова нет на месте и сегодня, видимо, он не будет. Набрал телефон первого заместителя Василия Михайловича Рябикова. Секретарь ответил, что тот, как и Устинов, уехал в Совнарком. Не получив никаких указаний, решил обговорить некоторые вопросы, требовавшие, на мой взгляд, неотложного решения, в узком кругу, с теми, кто был у меня в кабинете.

Обменявшись мнениями, наметили: производство обычных винтовок увеличивать в соответствии с мобилизационным планом до 5000 штук в сутки с постоянным наращиванием выпуска из месяца в месяц. Ускорить строительство объектов, предусмотренных реконструкцией завода. Тут все было далеко от завершения. Прикинули, что строительную организацию завода надо довести, как минимум, до четырех тысяч человек вместо имевшихся двух тысяч. Тогда сроки окончания строительства можно сократить в два-три раза. Дополнительную рабочую силу направить в прокатные цехи. За счет установки нового оборудования на действующих площадях увеличить выпуск [61] проволоки и ленты, нужда в которой теперь неизмеримо возрастала.

Важно в короткие сроки закончить все работы на газовой станции. Это позволит увеличить ее мощность. Проверять ход строительства объектов энергетики. Подачу дров на завод в ближайшие месяцы довести до 300 вагонов в сутки. Помимо увеличения лесозаготовок нужен дополнительный подвижной состав — вагоны и паровозы. В число очередных работ включили восстановление всего, что раньше считалось списанным, изношенным, непригодным к использованию. До войны нам обещали помощь мазутом и углем, но могли ли мы теперь рассчитывать на это?

Пока обсуждали это и другое, я снова позвонил в наркомат. На вопрос, как нам быть, что делать, как действовать в новой обстановке, В. М. Рябиков ответил:

— Увеличивайте мощности военных производств. Другие указания поступят позднее.

Даже этот общий наказ подбодрил. Москва о нас знает, и в целом мы на правильном пути. Всего теперь, а в первую очередь оружия, надо выпускать больше. Намного больше.

Главное — ясно. Отдаю распоряжения руководящему составу: каждому конкретное задание. На раздумье — как его выполнить и какая нужна помощь — сутки. Завтра утром обсудим все в деталях по каждому мероприятию и по каждому участку производства. В этот день и в течение наступившей затем ночи мы с завода не уходили, пока не закончили первостепенные дела, что возникли в связи с началом военных действий.

22 июня 1941 года был на заводе самым необычным днем из всех за время войны. Порыв большинства людей — немедленно идти на фронт. За несколько часов от рабочих, инженеров, техников и служащих только машиностроительного завода поступило несколько тысяч заявлений с просьбой зачислить в ряды Красной Армии добровольцами и еще несколько тысяч заявлений было подано о зачислении в народное ополчение. Поразительная патриотическая готовность с оружием в руках сражаться с фашистскими захватчиками!

Вот что писал в заявлении работник сверлильно-токарного цеха Амир Султанов: «У меня в Красной Армии служат два брата, оба находятся там, где идут бои с фашистами. Отправляется и мой третий брат на фронт. И мое решение непреклонное — с оружием в руках сражаться с немецкими оккупантами».

После выступления по радио заместителя Председателя Совнаркома СССР, наркома иностранных дел В. М. Молотова [62] на заводе прокатилась волна митингов возмущения вероломным нападением Германии на нашу страну, звучали призывы к ударному труду на производстве.

Рабочий одного из цехов Н. Шемякин заявил: «Я должен с сегодняшнего дня идти в отпуск. Я от него отказываюсь и прошу Советское правительство взять меня в ряды Красной Армии. А пока буду выполнять две нормы в смену».

Подобные митинги прошли и на металлургическом заводе. Многие металлурги в субботу ушли в массовый туристический поход. На рассвете устроили военную игру и возвращались домой довольные и веселые, с песнями, не предполагая, что уже шла война. Другие с утра отправились в новый парк культуры и отдыха на живописные берега заводского пруда. И вот, узнав о заявлении Советского правительства, все хлынули на завод. На митингах выступило несколько сот металлургов.

Сталевар Василий Попов из электромартеновского цеха заявил: «Мы готовы отдать все силы, весь свой опыт, а если потребуется, то не пожалеем и жизни для победы над врагом».

Другой сталевар, Александр Ульянов, работавший на новом мартене, поклялся: «Мы, сталевары, дадим Родине столько стали, сколько потребуется для уничтожения врага».

Обычно после митингов меня окружали рабочие и спрашивали:

— А что же будет дальше, как вы думаете?

Я отвечал, что не первый раз на нашу страну нападают чужеземцы, а потом еле уносят ноги. Наполеон ведь тоже сумел покорить почти всю Европу, но, потеряв на полях России свою «великую» армию, едва спасся бегством. Так будет и с Гитлером.

Лица рабочих светлели. Многие говорили:

— Передайте правительству, что мы все силы отдадим за нашу Родину, а если потребуется, и жизнь.

С началом войны мы, руководители заводов, секретари парткомов, начальники цехов и строек, практически не бывали дома. Времени так мало, что его едва хватало на самые неотложные дела. Надо побывать в каждом цехе, на каждом строительном участке, в других местах. И везде свои особенности и трудности. Выпуск продукции растет, а цеха — в движении: везде переставляют оборудование, размещают дополнительное из мобилизационного резерва. Проходя по заводу, видел, как вместо мужчин, ушедших на фронт в первые же дни войны, становились к станкам женщины, юноши, девушки, пенсионеры. [63] Но если последним не надо было ничего объяснять — это были бывшие кадровые рабочие, то новое пополнение нужно еще обучить профессиям. Неуверенно поглядывали на то, что делается вокруг, женщины и молодежь, но замечал, с каким старанием все начинали работать на станках.

В первые дни войны очень нужен был всем директор.

Подходит начальник цеха ствольной коробки:

— Владимир Николаевич, разрешите разобрать вот эти две стены, за ними — канцелярии. Мы уберем стены, а в канцеляриях поставим станки.

Отвечаю:

— Ломайте, только смотрите, чтобы перекрытие не провалилось.

— Владимир Николаевич, — обращается начальник ствольного цеха, — мне надо человек шесть мастеров прибавить, а то людей обучать не успеваем. Есть готовые специалисты из рабочих, можно назначить?

— Предложение дельное, назначайте, только подбирайте тщательнее.

В цехе мелких деталей такой разговор:

— Нужен дополнительный конвейер для сборки одного из узлов пулемета. Расположим его здесь, Владимир Николаевич, вдоль стены.

— Ставьте. Но только от стены отступите. Надо сделать так, чтобы люди могли работать с двух сторон. Программа будет расти — придется еще один конвейер налаживать, а так — сразу решаем дело.

Соглашаются:

— Правильно.

В других цехах решают вопросы главный инженер и главный технолог.

Следующий день. Еду на строительство нового корпуса, предназначенного для сборки крупнокалиберных авиационных пулеметов и пушек, которые завод пока не выпускает. Дело «подошло» к крыше. Кладка стен из кирпича идет к концу. Спрашиваю начальника участка:

— Сколько людей работает?

— Сто пятьдесят человек.

— Что надо, чтобы за месяц корпус был готов и можно было ставить оборудование?

— Людей добавить.

— Сколько?

— Человек сто. [64]

Обращаюсь к начальнику строительного треста Е. Я. Байеру:

— Евгений Яковлевич, три дня срок — людей надо добавить. Я сам переговорю с обкомом партии, думаю, помогут. Ваша задача — оформить всех без задержки и сразу послать на стройку.

Еду туда, где расширяется объект для отстрела пулеметов Березина. Обращаюсь к начальнику строительного участка:

— Когда закончите?

— За две недели.

— Чем нужно помочь?

— Ничего не надо, Владимир Николаевич, справимся сами.

— Ну тогда две недели — ни дня больше.

Ночью в заводоуправлении работаю с бумагами, принимаю тех, у кого еще не был, кто пришел за советом или с просьбами. Решаем все быстро — иначе нельзя.

Звонок из наркомата:

— Как дела? Чем помочь? Что доложить наркому?

Отвечаю:

— Дела в целом идут нормально. Помощи никакой не надо, справляемся сами. Доложите наркому, что на заводе не знают, как наращивать выпуск березинских пулеметов: свои наметки есть, но каковы запросы авиационников?

— Наркому доложим, в ближайшее время получите точные указания.

Заходит главный инженер, сообщает, что делал, какие вопросы решал.

— В основном все в порядке, — заключает он.

Заместитель директора по коммерческой части Г. Г. Лещинский докладывает о финансовых и других делах. Говорит о трудностях с заготовкой кормов для лошадей из-за нехватки людей. А кормить триста могучих животных, используемых на заводе, придется всю зиму. Позвонил в обком партии, попросил принять Лещинского, помочь с кормами для наших битюгов. Из обкома ответили:

— Пусть приходит. Поможем.

В три ночи зашел начальник строительства Е. Я. Байер доложить, как идут дела на стройках. Сам весь серый — не спал уже двое суток. Не вступая в разговор, приказываю:

— Отправляйтесь домой, расскажете обо всем утром, а то вас уже шатает.

Но Байер из кабинета не уходит:

— Лучше я доложу сначала, Владимир Николаевич, а потом уже пойду спать. Так мне будет спокойнее. [65]

— Хорошо, только покороче.

Это «покороче» занимает два часа. В пять утра оба уезжаем, чтобы хоть немного передохнуть.

С утра до ночи — дела, дела, дела. Одно хорошо: чувствуешь и себя на подъеме и видишь, что все на заводе работают с небывалым напором, я бы даже сказал, с азартом.

В первых числах июля 1941 года звонок из наркомата — 7 июля быть в Москве. Подумал, вызов связан с необходимостью дальнейшего наращивания производства оружия на Ижевском заводе. Но оказалось, надо прибыть в управление кадров Центрального Комитета партии. Меня принял один из руководителей управления С. В. Лелеко:

— Есть мнение назначить вас заместителем народного комиссара вооружения СССР.

Это было настолько неожиданно, что я опешил. Стал объяснять, что уходить с завода мне нельзя. Я проработал на нем уже тринадцать лет. Начал трудиться еще мальчишкой. Без отрыва от производства получил высшее образование. Вступил в партию. Стал директором завода. За хорошую работу вместе с группой рабочих, инженеров и техников награжден орденом. Люблю коллектив ижевцев, и, как мне кажется, заводчане тоже хорошо относятся ко мне. Считаю, что завод то место, где мне надлежит быть во время войны.

Выслушав, Лелеко твердо заметил:

— Вот потому, что идет война, не время выбирать место работы. Вы судите обо всем как директор завода. ЦК оценивает состояние всей оборонной промышленности и потому использует кадры так, как считает наиболее целесообразным. Кроме того, ваше назначение уже состоялось.

Он помедлил и закончил:

— Поезжайте в наркомат и, не теряя времени, приступайте к новой работе.

Одновременно со мной заместителями наркома в Наркомат вооружения были назначены Николай Дмитриевич Агеев, который возглавил вопросы строительства, Александр Николаевич Сергеев, которому было поручено вести патронное производство, и Владимир Георгиевич Костыгов, курировавший вопросы снабжения и транспорта.

Новое назначение означало для меня большую «ломку» в жизни. В какой-то степени я, конечно, знал работу заместителя наркома. Встречаясь с Иваном Антоновичем Барсуковым в наркомате или на заводе, я наблюдал его в деле. Вопросы технические и организационные, связанные с деятельностью завода, [66] меня не беспокоили. А вот характер и стиль работы наркомата, штаба отрасли промышленности, был мне знаком мало. Совершенно не представлял, как взаимодействует он с такими органами, как, например, Госплан СССР, или другими центральными и вышестоящими организациями. Будучи директором, я контактировал в основном со своим главным управлением, ведающим заводами подобного профиля, а также с техническим, плановым и некоторыми другими отделами. Теперь же предстояло решать не эпизодические вопросы, а руководить целой отраслью промышленности, связанной в первую очередь с производством стрелкового и авиационного вооружения. Именно это дело ложилось на мои плечи, дело, которое я по опыту работы на Ижевском машиностроительном заводе лучше всего знал.

В наркомате сразу пошел к Дмитрию Федоровичу Устинову, назначенному на пост наркома за две недели до начала войны. Незадолго до окончания Ленинградского военно-механического института он проходил практику на нашем заводе. По возрасту Дмитрий Федорович был даже на год моложе меня, но хорошо показал себя на практической работе — сначала конструкторской, затем и организаторской, пройдя на старейшем артиллерийском заводе «Большевик» большую производственную школу.

Устинов вспомнил меня и, пожимая руку, дружески сказал:

— Очень рад, что будем работать вместе.

Ознакомил с состоянием дел в наркомате, заметив, что руководство — имелись в виду заместители наркома — еще полностью не скомплектовано, но этот вопрос решится в ближайшие дни.

Д. Ф. Устинов подчеркнул, что обстановка на большинстве заводов сложная. Связано это с тем, что многие предприятия не успели до войны закончить переход на новые образцы военной техники. Не до конца ясен объем производства по тому или иному виду вооружения и т. п. Разговор был откровенный, и он помог сразу понять те большие и важные задачи, которые вставали сейчас перед вооруженцами. Нарком подтвердил, что на меня возлагается руководство теми заводами, которые производят стрелковое и авиационное оружие. С состоянием дел на них меня познакомит начальник одного из главных управлений, которого я хорошо знаю, так как приходилось решать с ним до войны те или иные вопросы.

Выслушав Дмитрия Федоровича, я в свою очередь отметил, что знаком почти со всеми директорами, а также главными инженерами [67] и другими специалистами многих заводов нашего профиля и в целом знаю постановку и состояние дел на этих предприятиях.

— Это очень хорошо, — отозвался Устинов, — это облегчит вашу работу. Но все, что вы видели или о чем слышали, было до войны. Война вносит серьезные коррективы. И вам это абсолютно ясно — вы сами с завода.

Дмитрий Федорович открыл лежавшую перед ним папку:

— Кстати, сколько завод выпускает сейчас ежедневно авиационных пулеметов Березина?

Я назвал цифру.

— Да, на шестое июля она такова, судя по вашему отчету. Но вчера я говорил с товарищем Сталиным, он требует резко увеличить выпуск, поэтому подумайте, как и где лучше это сделать, и доложите.

Дмитрий Федорович показался мне человеком широкого кругозора, технически очень подкованным, волевым и решительным. Это мнение со временем не прошло, даже окрепло. В течение всей войны, а затем и многие годы после нее мне довелось работать под его руководством, и я могу, видимо, как никто другой, сказать об этих его сильных сторонах, а также об исключительной работоспособности, энергии, что в годы войны, да и в последующем, когда мы создавали уже новую боевую технику, имело большое значение. Замечу, к слову, что с Дмитрием Федоровичем у нас установились близкие отношения, и мы уже вскоре перешли на «ты». Наверное, этому во многом способствовал наш сравнительно молодой возраст. Устинову шел лишь тридцать третий год. Он был самым молодым наркомом.

Прежний нарком вооружения Борис Львович Ванников за две с половиной недели до начала войны был отстранен от должности и арестован по надуманному обвинению. О том, что обвинение его, как он сам выразился, «во всех тяжких преступлениях» оказалось несостоятельным, свидетельствует тот факт, что почти сразу после начала войны к Б. Л. Ванникову, находившемуся в одиночном заключении со строгим тюремным режимом, обратились от имени Сталина с предложением написать свои соображения о том, как развивать вооружение, на каких заводах, какое оружие производить с учетом нападения гитлеровской Германии на нашу страну. И такие предложения Борис Львович представил, правда, не зная истинной обстановки на фронте. А уже в июле 1941 года он снова появился в наркомате в ранге заместителя наркома вооружения, обязанности которого исполнял, находясь в основном в командировках [68] на заводах, до 1942 года; потом стал наркомом боеприпасов.

Первым заместителем наркома вооружения был Василий Михайлович Рябиков, работавший в этой должности еще при Б. Л. Ванникове, ранее — в Ленинграде на заводе «Большевик» — он был парторгом ЦК ВКП(б). Знающий технику организатор производства, деятельный, хотя и немного горячий. В наркомате его не только уважали, но, думаю, и любили как человека исключительно честного и порядочного. Будучи первым заместителем наркома, В. М. Рябиков вел производство морской артиллерии, приборов и оптики. Но и другие направления не обходились без его участия.

В те первые дни и недели войны я заходил к Василию Михайловичу часто, рассказывал о положении на заводах, когда возникала необходимость, просил позвонить в то или иное управление или в другой наркомат. Рябиков сразу снимал трубку, и его звонок помогал ускорить доставку на заводы материалов и изделий от предприятий-поставщиков. Звонок Василия Михайловича очень много значил. Его авторитет в других государственных учреждениях был тоже очень высок. Замещая наркома при отъездах, Рябиков вел дело уверенно, и мы, молодые заместители наркома, имели в его лице надежного руководителя и. товарища.

Структура наркомата была типичной для всех промышленных руководящих органов. В основе своей созданная еще в довоенный период, она сохранялась на протяжении всей войны и длительный срок после ее окончания. Все заводы подчинялись главным управлениям. Главк как бы вмещал целую отрасль вооружения. Основными главными управлениями были артиллерийское, стрелкового и авиационного вооружения, патронной и оптической промышленности, а также главк по управлению строительством.

Главные управления несли полную ответственность за выпуск вооружения, военной техники и другой продукции своими предприятиями, за технический уровень производства, разработку и освоение новых образцов вооружения и техники, за подбор кадров, а также обеспечение заводов материально-техническими и финансовыми ресурсами. Таким образом, главные управления руководили, по существу, всей деятельностью заводов и предприятий. В оборонной промышленности был установлен принцип единоначалия на всех уровнях, поэтому начальники главков ревниво следили, чтобы заводские работники не обходили руководство Главного управления. [69]

Было в наркомате управление, которому подчинялись научно-исследовательские и конструкторские организации, не входившие в систему заводов. Ими ведало техническое управление. Учебные заведения, включая институты и техникумы, подчинялись управлению кадров. Многочисленные конторы снабжения, разбросанные по многим районам страны, входили в управление по материально-техническому снабжению. Было еще плановое управление — одно из самых крупных подразделений наркомата. А потом шли отделы — финансовый, рабочего снабжения,главного механика и другие. Это те подразделения, которые не имели подчиненных организаций на периферии.

Аппарат наркомата был немногочисленным. Главные управления состояли из 40—50 человек. Наиболее крупные — техническое, плановое и материально-технического снабжения — имели по 50—70 специалистов. В отделах, как правило, работало не более 15—25 человек.

Не было необходимости проводить в тот период каких-либо реорганизаций. С началом войны лишь упразднили главк морской артиллерии в связи с тем, что его основные заводы, находившиеся в Ленинграде («Большевик» и Ленинградский металлический завод) и в Сталинграде (завод «Баррикады»), перешли на выпуск другой продукции, так как прекратилось строительство крупных кораблей для Военно-Морского Флота. Некоторые функции главка были переданы Главному артиллерийскому управлению.

В структуре наркомата подкупало то, что все имели своего «хозяина». В частности, руководство заводов замыкалось на главные производственные управления. В заводской практике возникает почти ежедневно множество вопросов, требующих решения центральных органов. Эти вопросы невозможно перечислить. Они касаются установления плановых показателей, финансирования, внедрения новой технологии, обеспечения оборудованием, испытания новых образцов вооружения и военной техники, разногласий с военной приемкой, вопросов быта и т. д. Каждое требует внимания и может быть правильно решено в том случае, если известна работа любого завода в комплексе. Нельзя, например, давать задания по новой технике, если не знать состояние дел на заводе на сегодня и перспективу в выпуске старой продукции. Трудно решать вопросы нового строительства или реконструкции предприятия, не зная прогнозов на освоение новых образцов вооружения и т. д. Работу каждого завода знал один орган в наркомате — главк.

Главк, который ведал заводами стрелкового и авиационного [70] вооружения, был, как и другие главки, укомплектован квалифицированными, опытными специалистами, показавшими себя хорошими организаторами производства. Почти все они прошли школу в качестве главных технологов или главных конструкторов, а иногда и директоров крупных заводов или других руководящих работников. Они не только знали положение дел на каждом заводе, следили за тем, как идет выпуск тех или иных видов вооружения, но и хорошо помогали заводам в материальном обеспечении, постоянно вникали в работу по созданию и испытанию новых образцов оружия. Специалисты главка участвовали и в наиболее важных мероприятиях, связанных с совершенствованием технологических процессов. Вместе с представителями Военно-Воздушных Сил и Главного артиллерийского управления РККА, которое занималось и стрелковым вооружением, они вникали во все вопросы, возникавшие между заводами и военной приемкой, а также откликались на просьбы, поступавшие от руководителей заводов или конструкторов.

Большинство видов стрелкового и авиационного вооружения я знал — ведь многое изготовлялось на Ижевском заводе. Но были и такие виды оружия, о которых я имел смутное представление. Испытания проходила, например, 37-мм авиационная пушка Б. Г. Шпитального. Подобная пушка создавалась и в конструкторском бюро, которым руководил не известный мне тогда А. Э. Нудельман, где разрабатывалась другая пушка для авиации калибра 23 мм, которую незадолго до войны сняли с вооружения, заменив ее пушкой такого же калибра конструкторов А. А. Волкова и С. А. Ярцева. Уже выпускался модернизированный ручной пулемет В. А. Дегтярева. Совершенствовался его же новый станковый пулемет. На заводах осваивался пистолет-пулемет Г. С. Шпагина — известный ППШ. Одновременно рос выпуск пистолетов-пулеметов В. А. Дегтярева, применявшихся еще в финскую войну. К производству ППШ благодаря простоте его конструкции и технологии подключили и многие гражданские заводы.

Состояние дел почти везде сходно — коллективы стремятся в сжатые сроки увеличить выпуск уже освоенного оружия и одновременно поставить на производство новые образцы вооружения. Не везде, конечно, дело идет гладко. Если Ковровский завод, выпускавший пистолеты-пулеметы и другое оружие, работал устойчиво, то этого нельзя было сказать о тульских заводах, где изготовляли станковый пулемет В. А. Дегтярева и самозарядную винтовку Ф. В. Токарева. Токаревских самозарядок [71] делали пока 600 в сутки, а требовалось уже 1500 штук. Примерно такая же картина со станковыми пулеметами — заводы давали их много меньше, чем требовал фронт. И главная причина — та и другая конструкция нуждались в доработке, что, естественно, осложняло всю работу.

Мне доложили о ходе строительства новых заводов. Темп их возведения удовлетворительный, выдерживаются намеченные сроки, но продукцию они пока не дают. Наркомату переданы с началом войны из народного хозяйства небольшие заводы, на которых сейчас организуется производство малокалиберных зенитных пушек, изделий для ППШ и противотанковых ружей. Только закончили разговор — звонок от наркома:

— Зайди, надо переговорить.

В кабинете Дмитрий Федорович спросил:

— Ну что вам докладывают?

Узнав, что наибольшие трудности возникли на тульских заводах, сказал:

— Знаю об этом, туляки сейчас — самое главное.

И добавил:

— Тульские заводы — могучий арсенал. А действуют они, образно говоря, на малых оборотах. Об этом знают и в Государственном Комитете Обороны. Ситуацию на тульских заводах необходимо изменить.

Немного подумав, Дмитрий Федорович закончил:

— Надо, не откладывая, поехать в Тулу тебе самому и разобраться, что мешает наладить выпуск столь необходимого фронту вооружения. Постарайся вопросы решать на месте. Если что-то потребуется от меня, звони в любой час.

До Тулы на машине езды три часа. В тот же день был на заводе. Пошли в тир, где вели отстрел пулеметов. Тут впервые повстречался с Василием Алексеевичем Дегтяревым, которому недавно исполнилось шестьдесят лет. Кроме него, директора завода и стрелков в тире находились конструкторы завода и военные представители. Новый пулемет Дегтярева я еще не видел. Бросалось в глаза отсутствие кожуха и щита. Щит просто не поставили, а кожух, в который заливали воду, как в пулемете Максима, не предусматривался конструкцией. Когда давали задание на создание нового станкового пулемета, то, главное, хотели снизить вес пулемета и заменить водяное охлаждение ствола на воздушное. Пулемет Максима нуждался в воде, пулемету Дегтярева она была не нужна. Большое преимущество. Ведь когда осколок или пуля пробивали кожух, то вода вытекала и при интенсивном огне пулемет выходил из строя. [72]

Дегтярев сделал открытый ствол, с множеством тонких ребер, отводивших тепло от разогретого при стрельбе ствола. Пулемет оказался проще своего предшественника, в производстве более технологичен, и весил он меньше «максима», и обращаться с ним было легче. Работал пулемет неплохо, но изредка неправильно подавался патрон в патронник, происходило преждевременное извлечение гильзы. Пулемет умолкал. Требовалось время, чтобы вновь привести его в боевое состояние.

В тире мы провели около суток и убедились, что ряд узлов требовал серьезной доводки. Выпускавшимся пулеметам недоставало надежности.

Патриарх в плеяде конструкторов стрелкового автоматического оружия, так много сделавший для армии, В. А. Дегтярев очень переживал неполадки со своим пулеметом и готов был отдать все силы, чтобы поправить дело. В кабинете директора я попросил его высказать свое мнение.

— Надо пулемет дорабатывать, — убежденно сказал Василий Алексеевич.

— А сколько времени уйдет на доработку?

— Думаю, месяца три-четыре.

При этих словах директор завода Борис Михайлович Пастухов даже подскочил на стуле.

— А что же будет делать завод? У меня пять тысяч рабочих занято этим пулеметом! Неужели они будут сидеть и ждать у моря погоды? Что мы дадим армии, скажите?

Когда начали производство станкового пулемета Дегтярева, выпуск «максима» посчитали необходимым уменьшить, и к началу войны туляки его уже не изготовляли совсем. А если восстановить производство старого пулемета? Я спросил Бориса Михайловича, сколько времени потребуется, если хотя бы временно вернуться к изготовлению пулеметов Максима.

Видимо, вгорячах директор заявил:

— Одни сутки.

Я попросил его не торопиться и назвать более реальный срок.

— Через неделю пулеметы Максима пойдут в армию, — твердо заявил Пастухов и добавил: — Незавершенное производство мы на всякий случай сохранили.

Все, кто находился в кабинете директора, выжидательно смотрели на меня. Я высказал свое мнение: надо вернуться к производству «максима», а за это время доработать пулемет Дегтярева.

Пастухов осторожно заметил:

— С вашим мнением заводчане согласны. Но пока вы согласуете [73] это дело в наркомате, пока поставите вопрос перед правительством, мы что, должны сидеть сложа руки?

Тогда я сказал уже твердо:

— Можете восстанавливать производство пулеметов Максима, а официальное решение об этом получите.

Пастухов и все остальные посмотрели на меня с недоверием. Ведь снять с производства один пулемет и поставить другой без разрешения правительства, да еще во время войны — тут можно и головы не сносить. Но я подтвердил свое распоряжение: иначе мы оставим сражающиеся войска без станковых пулеметов.

— А под чью ответственность?

— Ответственность возьму на себя я.

Пастухов так обрадовался тому, что можно восстановить производство пулеметов Максима, что сразу стал давать необходимые указания, а я поехал на другой завод, где делали самозарядные винтовки. Здесь пробыл всего несколько часов — большим временем не располагал. Прошел по цехам. Когда идет массовое производство изделий и дело отлажено, больших скоплений деталей у станков или на отдельных операциях нет. Глаз у меня был на это наметан. Тут же увидел груды деталей, лежащих в отдельных пролетах между станками. Что-то не совсем ладилось. Директор завода А. А. Томилин заверил, что выпуск винтовок все-таки достигнет необходимого уровня.

— Но когда и за счет чего?

— Нажмем.

— Это не ответ, в чем причина?

Директор замялся, дальнейший разговор вел главный инженер Константин Николаевич Руднев, который позднее стал директором этого завода. Уже после войны он ряд лет возглавлял Комитет по новой технике при Совете Министров СССР и был заместителем председателя Совета Министров СССР. Руднев прямо сказал, что военные товарищи не удовлетворены винтовкой и поэтому вместе с Федором Васильевичем Токаревым продолжают вносить изменения в отдельные детали, что нарушает ритм производства.

— Работаем, как говорится, на нервах, — закончил Руднев откровенно.

Я поделился опытом ижевцев, рассказал, как мы преодолевали трудности с этой винтовкой, которая, конечно, проигрывала в сравнении с винтовкой Симонова, но не нам тут было выбирать. Попытка облегчить токаревскую самозарядку (а такая задача, как известно, была поставлена) ни к чему хорошему [74] не привела. Это породило массу дополнительных трудностей, которые до конца так и не удалось преодолеть. Война внесла в это дело свои коррективы. Вскоре тульские заводы в связи с приближением врага эвакуировали. Самозарядную винтовку стали выпускать в другом месте. Но со стороны военных, прежде всего ГАУ (Главного артиллерийского управления), внимание к этой винтовке постепенно ослабло. Это объяснялось отчасти тем, что бойцы более охотно воевали с обычной винтовкой, а также тем, что промышленность быстро насыщала армию автоматами. К исходу 1942 года производство самозарядных винтовок прекратили.

Оказавшись в Туле, зашел к первому секретарю обкома Василию Гавриловичу Жаворонкову. Увидел, что забот у него много и с выполнением заданий тульской промышленностью, и с обеспечением населения продовольствием, и с подготовкой города к обороне. Но он внимательно выслушал меня о возобновлении производства пулемета Максима. О недостатках дегтяревского станкового пулемета Жаворонков знал, поэтому пообещал поддержку:

— Заводы сейчас не могут стоять. Идет война. Другого выхода я тоже не вижу.

Вернувшись в Москву, все доложил Дмитрию Федоровичу. Он немного походил в раздумье и заметил:

— Решение правильное. Но пулемет Дегтярева поставили на производство решением правительства. Мы не можем его отменить. Поедем вместе к начальнику Главного артиллерийского управления генералу Яковлеву, все расскажем ему, посоветуемся, как быть.

Для генерал-полковника Н. Д. Яковлева, который за несколько дней до начала войны сменил маршала Г. И. Кулика на этом посту, не были новостью недостатки принятого на вооружение нового станкового пулемета. Он тоже хорошо понимал, что пулемет требует доводки. Но отменить постановление правительства было не в его силах. Решили направить в Государственный Комитет Обороны письмо с просьбой временно восстановить производство пулемета Максима вместо пулемета Дегтярева. Отрицательное отношение к этому предложению могло иметь серьезные последствия, особенно для меня, приостановившего самовольно производство одного пулемета, чтобы начать изготавливать другой. Но все мы очень надеялись, что восторжествует здравый смысл. Можно ли было поступить иначе в сложившейся обстановке? Так оно и оказалось. Производство пулеметов Максима восстановили. [75]

Спустя неделю директор тульского завода Б. М. Пастухов, проведя сверхгероическую работу по перестройке производства, переместив несколько сот станков, «подняв» сохранившийся инструмент, приспособления и незавершенку, доложил о возобновлении выпуска пулеметов Максима.

Я в свою очередь доложил об этом Устинову. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его со Сталиным. Разговор был коротким.

— Товарищ Сталин попросил передать тулякам благодарность, — сказал мне Дмитрий Федорович. — Сообщи им об этом.

А война шла. В наркомате непрерывно раздавались звонки с заводов, из конструкторских бюро и технологических организаций, из Главного артиллерийского управления, штаба Военно-Воздушных Сил и т. д. Вопросы животрепещущие: снабжение, ускорение строительства, неполадки на испытаниях, разногласия между конструкторами и потребителями оружия и пр. Несколько часов сна в кабинете — снова разговоры с заводами, новые указания наркома, вызовы специалистов, доклады подчиненных.

Заходит Ефим Степанович Соболев, ведущий инженер главка стрелкового и авиационного вооружения, докладывает, что пружинной ленты для производства пистолета-пулемета Дегтярева (ППД) осталось на одном из заводов на три дня работы.

— Где же лента?

— В Ижевске. Изготовлена, могут грузить, но вагон будет идти десять — двенадцать дней, перерыв в выпуске пистолетов-пулеметов окажется не менее семи-восьми дней.

Звоню заместителю наркома Владимиру Георгиевичу Костыгову, который занимается снабжением и транспортом. Прошу перебросить из Ижевска в Ковров эту ленту самолетом.

— Владимир Николаевич, — отвечает он, — в Ковров не могу, там садятся только У-2, а в Москву организую.

— Хорошо, давай в Москву, но не позднее послезавтра, из Коврова пригоним автомашину.

Новое дело. В Туле при испытаниях самозарядных винтовок Токарева появилась трещина на затворе, военпред остановил приемку. Звоню директору завода.

— Алексей Алексеевич, что с затвором?

— Появилась небольшая трещина.

— Причина?

— Думаю, повлияла царапина от инструмента, которую не обнаружили раньше. [76]

— Сколько винтовок под отгрузку из предыдущей серии?

— Пять тысяч.

— Что предлагаешь?

— Надо попросить ГАУ отстрелять две винтовки по пять тысяч выстрелов и, если дефектов не будет, разрешить отгрузку.

— Как на это смотрит военпред завода?

— Согласен, но требует подтверждения ГАУ. Звоню в Главное артиллерийское управление генералу Н. Н. Дубовицкому.

— Николай Николаевич, в Туле событие с винтовками. Отвечает:

— В курсе дела, уже позвонил военпреду. Дал команду отстрелять две винтовки и, если будет все в порядке, принять эту партию винтовок и отправить на фронт.

— Хорошо, спасибо.

Звонок от Костыгова. Сообщает, что самолет с пружинной лентой для Коврова будет послезавтра в 11 часов утра в Москве. Вечером вызывает нарком.

— Владимир Николаевич, сегодня в девять часов у меня встреча с наркомом авиапромышленности Шахуриным. Он приедет по поводу ускорения поставок новых авиационных пушек и прицелов для истребителей. Подготовься и заходи ко мне минут за тридцать до его прихода.

И вот в кабинете наркома А. И. Шахурин, с ним его заместитель А. С. Яковлев. От нас кроме меня В. М. Рябиков и начальник оптического главка А. Е. Добровольский. Я сказал, что вопрос об ускорении поставок пушек Шпитального и прицелов для них изучен. Пушки уже в производстве, все передадим заводам авиационной промышленности в срок, установленный Государственным Комитетом Обороны. Отправку начнем через шесть дней; лучше, если за первыми пушками пришлют самолет. Добровольский подтвердил, что и прицелы будут изготовлены в установленный срок за счет модернизации тех, что находятся в производстве. Все технические вопросы согласовали с А. С. Яковлевым. Авиационники высказали пожелание уменьшить силу отдачи пушек, а также удобнее расположить короб под патроны. Обменялись мнениями о военных событиях, трудностях, которые в ту пору переживал каждый из наркоматов.

И снова звонок Устинова:

— Владимир Николаевич, надо завтра поехать (он назвал город) и посмотреть завод, где недодали план за прошлые сутки. Помоги, чем надо. Выезжай пораньше, чтобы часам к восьми [77] утра быть там, а вечером возвращайся в Москву, расскажешь, что сделал.

С самого начала работы в наркомате я заметил стремление Устинова диктовать время выезда на заводы и приезда с них. Нарком беспокоился, чтобы мы много там не «прохлаждались». Так было в это самое трудное время. Так случалось зачастую и потом, когда уже война шла к закату.

Надо сказать, что с особым напряжением работало и правительство: на любой поставленный нами вопрос реакция была незамедлительной. Через день либо через два мы получали решение. А если в дело включались и другие органы, с которыми необходимо было что-то согласовать, предложения вносились в двухдневный, максимально в трехдневный срок. Если какой-то вопрос возникал, допустим вечером, то обычно утром мы имели результат.

Подобным образом решали вопросы и в наркомате. Вспоминаю, как приехал в Москву заместитель директора Ижевского машиностроительного завода по материально-техническому снабжению Г. Г. Лещинский и направился прямо в Главснаб с просьбой выделить фонды на двести тонн рельсов для заводских железнодорожных путей. Из Главснаба позвонили в главк, который ведал заводом, и спросили, как быть с рельсами, которые просят ижевляне. Ответ был таков:

— Этот вопрос у нас уже решен. Мы переговорили с заводом. Пусть Лещинский приходит и получает наряд.

Конец июля 1941 года. Меня требуют из Наркомата обороны:

— Товарищ Новиков?

— Да.

— Вас вызывает маршал Кулик.

О Кулике я слышал, видел его фотографии в газетах. До войны он был, как уже упоминал, начальником Главного артиллерийского управления и заместителем наркома обороны одновременно. Какую должность исполнял Г. И. Кулик в июле 1941 года, я тогда не знал. Теперь могу сказать, что после освобождения от поста начальника ГАУ он оставался какое-то время заместителем наркома обороны, а потом стал выполнять другие обязанности.

Маршал встретил меня в своем кабинете без ботинок, в расстегнутой тужурке, под которой виднелась нижняя рубашка. Было жарко, и, видимо, этим объяснялся несколько неподходящий для официальной обстановки вид Кулика. Полный, постриженный наголо, он казался очень утомленным.

Окинув меня оценивающим взглядом, маршал спросил: [78]

— Сколько вы выпускаете в день автоматов ППШ?

Я ответил, что за сутки даем тысячу автоматов, но выпуск нарастает и достигнет того количества, которое определено Государственным Комитетом Обороны.

Кулик недовольно бросил:

— Обстановка требует увеличить выпуск.

Он поднялся из-за стола и принялся ходить по кабинету:

— Записывайте, что вы должны обеспечить. Если сегодня даете тысячу автоматов, завтра надо дать две тысячи, послезавтра две тысячи пятьсот, а дальше прибавляйте ежедневно по пятьсот штук и так до пяти тысяч автоматов в сутки.

Не зная, что сказать в связи с таким нереальным указанием, я осторожно заметил, что выпуск постепенно нарастает и будет нарастать все более быстрыми темпами. В ближайшее время он составит не менее пяти тысяч автоматов в сутки. Но это произойдет не за несколько дней, а за больший период.

Однако Кулик прервал меня:

— Пишите то, что я вам сказал.

Все-таки мы условились, что о нашем разговоре я доложу наркому и что, конечно, мы в ближайшее время справимся с выпуском такого количества ППШ.

Из этой встречи с Г. И. Куликом я понял, что он никогда не сталкивался с производством и поэтому пытался навязывать нереальное задание. Возможно, это была его собственная инициатива, а может быть, ему поручили немного подтолкнуть Наркомат вооружения, не знаю.

О встрече с маршалом Куликом я доложил наркому. Дмитрий Федорович позвонил Николаю Дмитриевичу Яковлеву о «настояниях» маршала по производству автоматов. Яковлев не стал вдаваться в обсуждение этого вопроса по телефону и договорился с наркомом о личной встрече. Мне Устинов все же сказал:

— Надо нажать, на выпуск автоматов. Они очень нужны фронту.

Этот разговор имел продолжение через несколько дней. Вызвав меня, Дмитрий Федорович распорядился:

— Надо срочно вылететь на Украину и помочь организовать там производство пистолетов-пулеметов Шпагина. Товарища Сталина просил об этом Хрущев. От нас требуют оказать содействие в этом деле.

Вылетел сначала в Харьков, затем перелетел в Полтаву. Там мне сказали, что нужно обождать до вечера. Когда стемнело, [79] за мной подошла легковая автомашина с завешенными окнами. Куда везли, не знаю, да я и не спрашивал. Остановились во дворе большой хаты. Вошли в нее. В комнате за столом сидел невысокий плотный человек, бритый наголо.

— Хрущев, — коротко бросил он и, пристально посмотрев на меня, добавил: — Вам надо побывать в Харькове, Ворошиловграде и Сталино. В этих городах находятся предприятия, где, по нашему мнению, можно изготовлять автоматы.

Неожиданно появился С. М. Буденный, а вместе с ним генерал, который сказал Хрущеву, что немцы бомбят баржи, идущие к Киеву. Шесть барж уже горят.

При мне стали решать, как спасти оставшиеся баржи. Я понял, что нахожусь в штабе Юго-Западного направления. Обстановка складывалась острая. У всех — озабоченный вид. Хрущев снова взглянул на меня:

— Летите! Потом мы встретимся для окончательного разговора.

Утром на самолете У-2 с молодым летчиком Григорием Васильченко вылетели в Харьков. Пилот предупредил, что будем идти на бреющем полете, так как немцы гоняются за любым самолетом, который попадает им на глаза. Самолет едва не касался колесами земли, огибая многочисленные овраги и балки.

Названные города облетели за два дня. Осмотрел одиннадцать заводов. На любом из них можно было организовать производство автоматов. Особенно запомнилась встреча с молодым и боевым первым секретарем Ворошиловградского обкома партии Антоном Ивановичем Гаевым. Он сопровождал меня в поездке и тут же давал указания о перестройке производства.

Обратно летели снова близ самой земли. Около деревень самолет разгонял стаи кур, уток, индеек, гусей и прочую живность, которой в селах Украины было в изобилии. У города Сталино садились несколько раз вблизи огородов. С малой высоты не могли отыскать аэродром. Ребятня, немедленно окружавшая самолет при этих посадках, пальцами указывала:

— Вон, дяденьки, аэродром в той стороне.

Только на пятый или шестой раз сели где надо.

Из Сталино вернулись в Полтаву. Там мне передали, что Хрущев обо всем уже знает и благодарит за проделанную работу.

Дальнейшее обострение обстановки на Юго-Западном направлении не позволило организовывать производство ППШ [80] везде, где намечали. Но в Ворошиловграде и некоторых других городах автоматы выпускались, а значит, поездка на Украину оказалась не напрасной.

Вернулся в наркомат поздно ночью. Д. Ф. Устинов был у себя, подробно доложил ему обо всем.

— Обсудим новые неотложные дела, — заметил он.

Я бы не назвал вид вооружения, которому нарком в эти первые и такие напряженные недели войны уделял больше или меньше внимания. В течение дня он успевал вникнуть почти во все, чем занимался наркомат. Утром — просмотр сводки о работе заводов и сдаче изделий за прошедшие сутки. Сводку Устинову готовили его помощники, которые после полуночи обзванивали заводы, а также собирали материалы внутри наркомата.

Предприятия, расположенные за Уралом, где разница во времени с Москвой была значительной, передавали сведения рано утром. Если еще не было в это время на месте помощников наркома, то записывал дежурный, который всегда находился ночью в приемной. Цифры красноречиво говорили о том, сколько сдано пушек, пулеметов, автоматов, винтовок, пистолетов, оптических приборов и т. д. за истекшие сутки, а также с начала месяца. И там, где данные свидетельствовали, что дело не в порядке, там сразу же останавливался обостренный взгляд Дмитрия Федоровича. Он звонил по телефону тому или иному заместителю наркома или лицу, его замещавшему, и спрашивал, почему такой-то завод вчера недодал, к примеру, десять пушек или двадцать пулеметов.

— В чем причина? Какие приняты меры? Будет ли дело поправлено сегодня или нужен какой-то другой срок?

Если ответ не удовлетворял, то заместитель наркома или начальник главка, в ведении которых был тот или иной завод, вызывались в кабинет Устинова. Из кабинета звонили прямо директору или главному инженеру, уточняли причины невыполнения задания, а также то, в чем нуждается завод, если срыв произошел не по вине заводчан. Обычно заместители наркома и начальники главков старались иметь данные с заводов раньше наркома, но иногда это не удавалось. Тогда приходилось все узнавать из уст Дмитрия Федоровича, а это значило, что разговор был более крутым.

Особенно трудно приходилось работникам снабжения наркомата. Перебои в поставках в начале войны стали обычным явлением, и кое-кто искал причины невыполнения планов частенько на стороне: то металл не подошел, то вагон со штамповками [81] где-то застрял, то рабочих много больных в таком-то цехе. Нарком без особого сочувствия воспринимал эти объяснения. Обычно строго говорил:

— А где вы были раньше? Почему заранее не приняли мер?

Общими объяснениями отделаться не удавалось. Однако если Дмитрий Федорович чувствовал, что нужно не только потребовать, но и помочь, тогда снимал телефонную трубку и звонил другим наркомам, в Госплан, любой орган, от которого зависел выход из положения. Утренним просмотром сводок нарком держал в напряжении работников наркомата. Он всегда знал состояние дел не только в каждом главке, но и на каждом крупном заводе.

Это чувствовали и на местах, понимая, что недовыполнение поставок вызовет необходимость объяснения не только с начальником главка или заместителем наркома, но часто и с самим наркомом. Руководители всех рангов знали, что можно, конечно, объясниться раз-два, но потом уже будут объяснения в присутствии всего руководства наркомата и соответствующие выводы. В войну иначе было нельзя.

Я ежедневно, если не был в отъезде, заходил к Дмитрию Федоровичу. Наибольшее беспокойство его в этот период вызывали дела, связанные с артиллерийским производством, а из относящихся к моей компетенции — выпуск вооружения для авиации. Об этом речь шла ежедневно. А ведь это была только часть айсберга, как образно можно назвать промышленность вооружения. На «плечах» наркомата лежал не только выпуск оружия, вооружения, но и заботы о производстве боеприпасов для стрелкового и авиационного оружия, оптики и т. д. Какую же ответственность нес руководитель наркомата за то, чтобы все шло без существенных промахов! В случае необходимости представители наркомата немедленно выезжали на завод. Причем нередко нарком ехал сам или посылал своих заместителей, а иногда выезжал вместе с кем-либо из заместителей.

Помню первую поездку с Д. Ф. Устиновым в Ковров. Дмитрий Федорович быстро схватил обстановку и состояние дел на заводе. Времени чрезвычайно мало, поэтому целый день на ногах. Побывали во всех цехах, а также познакомились с опытным производством. Завод в наркомате важнейший. В первый период войны он единственный обеспечивал армию ручными пулеметами. Этот же пулемет в специальном исполнении устанавливали и на танки. Это производство было как бы отдельным заводом, во главе которого стоял совсем молодой инженер Горячий. Еще одно важнейшее дело, которое не выпускало [82] из поля зрения не только руководство завода, но и наркомат и правительство, — авиационные пушки ШВАК, в то время самые мощные. Изготовляли здесь и автоматы.

На нас произвели хорошее впечатление как организаторы производства и специалисты директор В. И. Фомин и главный инженер Г. И. Маркелов, заместитель главного инженера молодой специалист В. В. Науменко, а также конструктор В. В. Бахирев, впоследствии министр машиностроения, многие начальники цехов и среди них П. В. Финогенов, ныне министр оборонной промышленности СССР. Дело было в надежных руках.

Весь день и почти всю ночь мы знакомились с заводом, пытаясь уяснить, каким образом увеличить выпуск производившихся здесь и авиационных пушек конструкции Волкова — Ярцева: что может завод и какая необходима помощь от наркомата. То же в отношении выпуска автоматического оружия — пистолетов-пулеметов Дегтярева и Шпагина. Утром возвратились в Москву и, не ложась спать, занялись другими неотложными делами.

Такой темп диктовала начавшаяся война. Он возник с первых ее часов и оставался таким для работников Наркомата вооружения, можно сказать, до ее последнего часа, хотя, конечно, потом стало полегче. А для Д. Ф. Устинова этот ритм был характерен и после войны: он продолжал работать по режиму военного времени. Не все выдерживали такой темп. Не все выдержали бы его и сегодня. Но иного выхода, как работать не покладая рук, у нас не было.

В августе — сентябре 1941 года, когда положение на фронте стало еще более сложным в связи с продвижением немецко-фашистских войск в глубь страны, наркомат приступил к эвакуации заводов, расположенных в районах, которые мог занять враг. До войны, безусловно, никто не думал, что наступит время, когда придется снимать с мест предприятия, производившие вооружение, и перебрасывать их за сотни и тысячи километров. Однако уже первые недели после начала боевых действий показали, что делать это придется. Еще в начале июля 1941 года наркомат дал указание провести на отдельных заводах подготовительную работу, связанную с возможной эвакуацией. Те из них, что получили такое задание, прикидывали, что следовало сделать, чтобы эвакуироваться, если это потребуется, быстро и организованно, с наименьшими потерями в изготовлении военной продукции.

Понятно, чем короче срок эвакуации, тем скорее мог начаться выпуск оружия на новом месте. Очередность отправки цехов [83] и оборудования зависела от характера производства, объема заделов узлов и деталей, состояния связей с другими заводами и т. д. Некоторым предприятиям лучше было эвакуировать сначала сборочные цехи с запасом готовых деталей, другим, наоборот, заготовительные. Подлежало отгрузке все свободное оборудование и материалы, которые могли пригодиться на новой базе в первую очередь. И, конечно, надо было позаботиться о наиболее ценном и уникальном оборудовании, о людях, без которых на новых местах ничего нельзя было бы сделать.

Совет Народных Комиссаров СССР в каждом наркомате утвердил уполномоченного по эвакуации. У нас это дело возглавил первый заместитель наркома В. М. Рябиков. На многие заводы направляли уполномоченных и специалистов. На наиболее крупные и важные предприятия были назначены уполномоченные СНК по эвакуации. К этой работе привлекались и все заместители наркома, начальники управлений и многих отделов.

Трудно предусмотреть все, что связано с перебазированием заводов в глубь страны. И все-таки предварительные усилия принесли несомненную пользу. Многое, например дублирование производства, подбор новых баз, строительство путей к заводам и цехам, устройство погрузочных площадок и эстакад, обеспечение транспортными средствами, материалами для упаковки оборудования и станков и т. п., удалось сделать, и это сыграло свою роль, когда наступило время сниматься с насиженных мест.

На тульском оружейном заводе в каждом цехе работали заранее созданные бригады такелажников, которые использовали изготовленные загодя тележки и другие приспособления для перевозки оборудования. Установленные на заводах различные подъемные устройства, пробитые в стенах зданий проемы, площадки, подготовленные для погрузки и выгрузки оборудования, ускоряли эвакуацию.

Когда по заданию наркома я приехал в Тулу, то отметил предусмотрительность, которую проявили туляки. Они умело снимали оборудование, стоявшее на разных этажах. На каждом станке, агрегате и приборе я видел таблички и бирки с указанием цеха, отдела, а также номера детали, обрабатываемой на станке. На самом станке этот номер дублировали еще масляной краской. Вместе с оборудованием и станками отправляли всю техническую документацию. На новые места выезжали технологи, конструкторы, монтажники, которые встречали [84] прибывавшие эшелоны, помогали их выгружать, размещали людей и оборудование, налаживали выпуск продукции в новых условиях.

Настроение туляков, покидавших родной город, не было, конечно, радостным. Бывший начальник цеха Н. Д. Беляков вспоминает: «В несколько раз легче вновь создать завод, чем остановить старый и перевести его на новое место. Здесь играл большую роль психологический момент. Завод, работавший более двух столетий, вдруг внезапно должен прекратить свое существование. И не просто выключить моторы, закрыть ворота. Нет. Нужно срочно и быстро уехать. Куда? Урал, Сибирь, в том числе и Медногорск, для коллектива рабочих были понятием абстрактным. Оружейный завод — это Тула...»

Свидетельство бывшего секретаря цеховой парторганизации В. И. Гребенщикова: «Накануне отъезда иду в цех с погрузочной площадки. На улице хлещет дождь. Жутко идти по пустынным, темным цехам. Отчетливо слышен каждый звук. И вдруг у меня мурашки забегали по спине — слышится песня: «Сидел Ермак, объятый думой...» Комок подступил к горлу. Песня неслась из кабинета начальника термического цеха П. Д. Александрова. Так прощались рабочие с родным заводом. Многие плакали...»

Покидая завод, люди покидали и свои дома, нередко оставляя их на произвол судьбы. В Туле было немало таких домов, построенных самими рабочими, мастерами. Около них имелись нередко и участки земли с огородом и садом. Можно ли было прихватить с собой сад или огород, уезжая за тысячи верст от родных мест в незнакомые края? Нетрудно понять, сколько было волнений, переживаний и даже слез.

Первый секретарь Центрального райкома партии А. Н. Малыгин вспоминал впоследствии об этих днях: «Несколько раз выезжал я на станцию, откуда убывали люди, отправлялось оборудование предприятий. Однажды во второй половине октября, когда эвакуировался цех Оружейного завода, пришел я вместе с секретарем райкома Н. А. Томилиным на погрузочную площадку. Ночь выдалась холодная, шел мокрый снег. Кругом ни огонька. Вдоль эшелона по чавкающей под ногами грязи туда и сюда сновали люди. Женщины с детьми тащили в вагоны свою немудреную кладь. Отправляясь в далекий путь, они брали с собой только самое необходимое.

Тяжело было на душе... Хотелось чем-то помочь людям, облегчить их страдания. Нужно было всех усадить, успокоить, выдать продовольствие и топливо хотя бы на первые дни. [85]

Но продуктов не хватало. Единственное, чем мы были богаты, так это топливом. Его давали сверх нормы.

Грустно было коренным тулякам покидать родной город в минуты грозной опасности. Рабочим хотелось сейчас же, немедленно с оружием в руках встать в ряды защитников Родины. Вместо этого, подчиняясь приказу, они ехали на восток, чтобы там, на новых местах, развернуть и наладить производство оборонной продукции. В Туле оставались лишь пожилые рабочие, которые заняли место уехавших и сутками, без сна и отдыха, при скудном питании, в холодных цехах, ремонтировали оружие и боевую технику, поступавшую с переднего края.

Подходишь, бывало, к группе рабочих и спрашиваешь: как дела? Они отвечают:

— Все ничего, товарищ секретарь райкома, только вот кипяточку нет...

Прихожу в другой раз, у рабочих небольшая пауза. Они здесь же в цехе поели хлеба с солью, запивая кипяточком, а потом взялись за дело.

Коммунисты и беспартийные сознательно шли на жертвы и лишения, довольствуясь самым необходимым, отдавали свой труд, свои силы на благо Родины. Это было проявлением подлинного патриотизма, высокой сознательности».

Каждый день в разное время то там, то тут появлялся первый секретарь Тульского обкома партии Василий Гаврилович Жаворонков, помогавший коллективам заводов пережить это трудное время. Его видели на станции, в цехах, на погрузочной площадке. Он беседовал с рабочими, давал распоряжения областным и городским учреждениям, связывался с Москвой. Его присутствие вносило успокоение, уверенность, что все трудности преодолимы, эвакуация пройдет успешно. Вместе с военным командованием обком партии принимал меры для прикрытия с воздуха железнодорожной станции и погрузочных площадок во время отправки людей и оборудования. Вражеские летчики вынуждены были сбрасывать бомбы с больших высот, что снижало ущерб от бомбежки.

Организованность и патриотизм проявили в эти дни тульские железнодорожники. Многие работники тульского железнодорожного узла не уходили со станции по трое-четверо суток. Когда требовалось, дежурные и машинисты становились стрелочниками, сцепщиками вагонов, грузчиками. Только через станцию Тула-1 за сутки в среднем проходило до 200 поездов — в три раза больше, чем до войны. [86]

Эвакуация шла круглосуточно. С заводов вывозили все, кроме старья и ненужных станков, обязательно арматуру и вспомогательное оборудование. Даже памятник Петру I и музей оружия забрали с собой туляки. Последний эшелон ушел 30 октября 1941 года — в самый разгар ожесточенных боев на окраинах города. Там сражались бойцы Тульского рабочего полка и милицейских отрядов с передовыми танковыми и моторизованными подразделениями генерала Гудериана.

Эвакуацию на восток осуществляли одновременно с доставкой оружия и войск в действующую армию. Для этого подняли весь транспорт. Перегруженный, он не успевал вывозить людей. Несколько тысяч оружейников уходили из города пешком. Другие ехали к новому месту расположения завода на попутных машинах и, поездах. Директор А. А. Томилин с руководящим составом добирался до оренбургских степей, куда убывала основная часть туляков, тоже на машинах. Неблизкий путь и опасный. Отдельные эшелоны гибли под бомбежками. Около станции Узловая фашисты разбомбили поезд с учащимися ремесленного училища. Налеты вражеской авиации продолжались почти до Тамбова.

Эвакуация тульских заводов завершилась в основном за две с лишним недели. Это было невероятно.

— Если бы меня спросили, — говорил В. Г. Жаворонков, — сколько времени понадобится, чтобы переместить тульские заводы, которые создавались еще при Петре I, я бы сказал, что не менее трех месяцев. Практически мы уложились за восемнадцать дней.

Известно, что в Тулу гитлеровцев так и не пустили. Героическая оборона города вошла яркой страницей в историю Великой Отечественной войны. Однако меры, принятые правительством и наркоматом по эвакуации тульских заводов, не должны показаться сегодня излишними. А если бы ход военных событий повернулся по-иному, более драматично для туляков? Как бы тогда оценили нашу непредусмотрительность?

В дни, когда шла эвакуация тульских заводов, я побывал и на одном из наших предприятий, расположенных недалеко от Москвы. Там изготовляли магазины для пистолета-пулемета Шпагина и крупнокалиберные зенитные пулеметы ДШК (Дегтярев, Шпагин, крупнокалиберный). Обстановка под Москвой была настолько серьезной, что перед выездом мне сказали, что фашисты могут перерезать шоссе, по которому мы собирались ехать. На всякий случай взял с собой автомат. Думаю, что он вряд ли помог бы мне, но с оружием чувствуешь [87] себя как-то увереннее. Шоссе оказалось свободным. Мы благополучно добрались до места.

Оборудование и станки с завода отправили наполовину, еще многое предстояло сделать. Подбодрил людей, но они и так старались изо всех сил. Совещание с руководящим составом показало, что завод уложится в сроки, отведенные ему для эвакуации. Однако работать нужно день и ночь. Директор завода доложил, что погрузили около 400 единиц оборудования, а также паровые котлы, предназначенные для отопления.

— На новом месте все будет нужно, все пригодится. Ведь доставать электропроводку, кабель, сантехнику, трансформаторы и прочее будет негде, да и некогда, надо сразу начинать работать.

Увидел, что грузят готовые и полуготовые детали автоматов, по сути все, из чего их собирают. Сразу после установки оборудования на новом месте на фронт пойдет готовая продукция. Благоустраивали теплушки, в которых уезжали люди. Стены обивали войлоком, полы плотно застилали тесом и тоже утепляли. В каждом вагоне нары — есть где спать. Все стараются делать добротно. Но теплушка остается теплушкой — это не пассажирский вагон.

Хотя уже начались заморозки и с топливом случались перебои, не услышал ни жалоб, ни сетований. На вокзале попытался ускорить погрузку станков, что скопились на платформе, но не хватало порожняка. Вместе с начальником станции бродили по путям, чтобы найти хотя бы несколько платформ или исправных вагонов, но не нашли ничего — было только то, что уже непригодно к передвижению. В это время появились над станцией немецкие бомбардировщики. Люди прижались к стенам здания вокзала. Началась бомбежка, к счастью оказавшаяся неточной. Бомбы взорвались в лесу — метрах в 150 — 200 от станции.

Бомбардировщики вскоре улетели, а заводчане продолжили погрузку. В лесу ранило мальчика и женщину. Через несколько дней эвакуация этого завода закончилась. Последние эшелоны уходили с подмосковной станции, когда первые уже выгружали оборудование на новом месте.

Наркомат точно знал, как идет погрузка на тех или иных заводах, где находятся двигающиеся эшелоны. Имелась информация даже об отдельных вагонах, если в них перевозили уникальное оборудование. Случалось, однако, что «нить» терялась и возникала необходимость выяснить, куда делись вагоны с дефицитными материалами или с готовой продукцией, нужной [88] нашим заводам или другим оборонным заводам. Тогда в поиски включался транспортный отдел наркомата, наши снабженцы, нередко и заместители наркома, а то и сам нарком.

Надо отдать должное заместителю наркома вооружения Владимиру Георгиевичу Костыгову. Он был у нас главным по контролю за организацией подачи вагонов, продвижением эшелонов, их розыском и даже получал иногда задание найти затерявшийся единственный вагон. Работа у него была, прямо сказать, сумасшедшая. Однако Костыгов никогда не роптал и исполнял свой долг с завидной самоотверженностью.

Интересное свидетельство. Нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин в своей книге «Крылья победы» вспоминает об одном эпизоде, характерном для того периода. Дело касалось авиационных пушек. Завод, который производил их, эвакуировался, а на новом месте производство еще не развернул. Но пушки для авиационников были изготовлены впрок и отправлены по назначению, однако вагоны где-то затерялись. Из Наркомата авиационной промышленности раздался звонок:

— Где пушки? Когда вы их нам доставите?

Ответ:

— Они в пути. Говорят:

— Пушки не поступили.

Оба наркомата включаются в поиск. Среди тысяч составов, десятков тысяч вагонов в конце концов находим те, что загружены пушками для авиационных заводов. И не за несколько недель, как справедливо отмечает А. И. Шахурин, а за несколько суток. Угрозу срыва выпуска самолетов ликвидировали.

Теперь можно лишь удивляться, как удавалось выкручиваться из очень острых ситуаций, чтобы обеспечить тех же авиационников всем необходимым в это трудное время. Вопросы, связанные с транспортом, продвижением грузов, вставали иногда настолько остро, что работники наркомата шли прямо к наркому и просили:

— Дмитрий Федорович, позвоните, пожалуйста, в Наркомат путей сообщения, пусть нас примут.

Конечно, просили позвонить не просто в наркомат, это мог сделать и другой работник. Принять нашего представителя должен сам нарком путей сообщения. Только его помощь в отдельных случаях могла быть эффективной.

В начале ноября 1941 года я и заместитель наркома [89] И. А. Барсуков получили указание вылететь на Урал: он — в район города Златоуста, а я — в Медногорск. Задание — помочь быстрее организовать производство тульских изделий на новых местах. На Барсукова возлагали заботы по производству станковых пулеметов, на меня — за выпуск самозарядных винтовок.

Из Ижевска за нами прилетел прикрепленный к заводу небольшой самолет. У него было два места впереди — для летчика и механика и два сзади — для пассажиров. Этих самолетов я больше никогда и нигде не видел, возможно потому, что они выпускались в небольших количествах, а может быть, даже в то время уже не выпускались вовсе. Долетели до Ижевска, заночевали. Барсуков до этого на самолетах не летал, поэтому после первой остановки предложил:

— Давай, Владимир Николаевич, возьмем две грузовые машины, загрузим их быстрорежущей сталью, которая очень нужна уральцам, и поедем сначала в Златоуст, а затем ты переберешься в Медногорск.

Хорошо зная эти места, я сказал, что это безнадежная затея. Все дороги заметены снегом. Доедем ли? Но даже если доедем, то поездка в таких условиях займет очень много времени. Иван Антонович настаивал, и я уступил. Завод выделил два грузовика, в них уложили все, что было нужно, и мы отправились в город Сарапул, что в семидесяти километрах от Ижевска. Пробивались туда весь день. Не раз откапывали застревавшие в снегу машины. К вечеру въехали в город. Барсуков понял, что так до места назначения мы будем добираться не одну неделю.

На следующий день на том же самолете, который прилетел за нами в Сарапул, мы вылетели в Уфу. Там заправились, но погода не позволила лететь дальше. Спустя день или два начальник аэропорта заявил, что получил распоряжение забрать наш самолет для срочной доставки других работников в Москву. Пришлось звонить в наркомат. На третий день мы наконец покинули Уфу.

Пролетая над Уральским хребтом, любовались гордой красотой этих мест: горами и скалами, сосновыми и еловыми лесами. Но вот, приоткрыв занавеску, механик попросил меня перейти в кабину летчика. С этим экипажем в свое время, когда я работал в Ижевске, мне приходилось летать частенько, пилоты меня хорошо знали.

— Владимир Николаевич, — обратился ко мне летчик, — надо делать вынужденную посадку. Падает давление масла, [90] вместо шести атмосфер уже четыре. От перегрева может воспламениться мотор.

— А куда садиться? Под нами горы, скалы и леса.

— Ударимся крылом о деревья и будем падать в снег под откос.

Положение было серьезным, однако летчики, несмотря на потерю высоты, перелетели через хребет. Минут через тридцать пошли на посадку. Приземлились на поле, прямо в глубокий снег. Но все обошлось благополучно. Когда Иван Антонович узнал, почему сели здесь, то заявил, что «лучше сто километров пройдет пешком, чем еще хоть раз сядет в самолет». И решительно направился к дороге, которая оказалась поблизости. Остановил сани и попросил довезти до ближайшего районного центра. Оттуда он и добрался до Златоуста.

Оказалось, в масляную систему самолета попал кусочек тряпки. Ее выбросили. Мотор снова заработал ровно и сильно. В Медногорске, куда эвакуировали основную часть туляков, в нескольких километрах от города оборудовали посадочную площадку для самолетов. Туда и приземлились. По дороге на завод узнал, что эшелоны уже все прибыли: последние разгружаются, а из первых оборудование установлено в недостроенном ремонтно-механическом цехе строившегося здесь еще до войны завода для переработки руды.

Когда приехал на площадку, увидел, что корпуса завода не только не готовы, но и требовали еще большой переделки. Завод был задуман с иной целью. В корпусах — огромные бункера с пробитыми для них межэтажными отверстиями, что для нас не годилось. Подобное и в других зданиях. Везде нужна капитальная перестройка. Небольшая местная строительная организация справиться с этим не могла. Решили влить в нее рабочих, приехавших из Тулы, и ускорить достройку и переделку корпусов. Одновременно строили котельную и жилье, а пока всех приехавших подселили временно к местным жителям. Неудобно, далеко от завода, но иного выхода не было. А зима — бездорожье, добраться на завод можно только на лошадях, да где их взять. На работу шли пешком. Руководителей завода, инженеров и часть мастеров расселили в деревянной гостинице, что располагалась в нескольких километрах от завода. Тут же открыли столовую.

Создание завода на новом месте проходило в исключительно тяжелых условиях. Суровая зима. Недостаток строительных рабочих, материалов, автотранспорта и т. д. Пришлось проявлять немалую изобретательность, подчас идти на риск. [91]

При строительстве промышленных объектов широко применяли деревянные конструкции и перекрытия вместо бетонных и металлических. Полы выстилали кирпичом на «ребро». Заменяли бетонные фундаменты под стены также каменной кладкой. Подсыпку делали гранулированным шлаком с медно-серного завода. Металлические настилы корпусов утепляли не торфоплитами, как это было положено, а опилками.

Недоставало кабеля — делали проводку открытой. Медные и железные провода укрепляли на деревянных клицах собственного изготовления. Мрамор, что шел на распределительные щиты, заменили сухим деревом. Взамен асбоцементных прокладок также применили доски, которые пропитывали специальным составом. Вместо штукатурки использовали фанеру, а при строительстве жилья как утеплитель — «финскую» стружку собственного изготовления.

На заводе оказалось поначалу всего две автомашины и те неисправные, а также трактор, переданный медно-серным заводом. Часть автомобилей убыла на фронт, часть находилась еще в пути. Доставку оборудования и других грузов производили в основном вручную, да еще по неблагоустроенным и забитым снегом дорогам. И снаружи и внутри помещений температура одна — 25—30 градусов ниже нуля. Вместо радиаторов, которые тут не предусматривались прежним проектом, протянули в несколько рядов трубы, по которым шел пар от паровозов, переданных тулякам местными железнодорожниками.

Главным в то время было тепло. Первое производственное задание — установить и подключить за ночь в ремонтно-механическом цехе пятьдесят станков — оказалось невыполненным. Установили только тридцать пять.

Приходим утром в цех:

— В чем дело?

Рабочие отвечают:

— Замерзаем, товарищ Новиков, невозможно ничего делать.

Тепла, действительно, почти нет. Даем команду выжать из двух паровозов все, что можно, но цех в восемнадцать тысяч квадратных метров нагреть этим паром нельзя. Холод грызет кожу и кости. Приходится чаще менять рабочие группы, чтобы ставить станки и подключать их к электросети. Работа идет и днем и ночью. Через две недели начался выпуск первых винтовок.

Общая радость: [92]

— Даем винтовки на новом месте!

Производство винтовок растет, однако в основном за счет дневных смен. Когда приходишь в цех утром, «ночники» сидят на теплых трубах — отогреваются. За ночь из-за сильных морозов помещение совсем выстывает. В такой холод отказывают даже станки. Если днем в цехе еще бывает 10 — 12 градусов тепла, то ночью смазка в станках густеет или совсем замерзает. Рабочие заявляют:

— Товарищи начальники, поверните ручку хотя бы на одном станке.

Дополнительное тепло необходимо как воздух. Правдами и неправдами достаем еще два паровоза. Это меняет дело. Теперь и по ночам крутятся станки. Выпуск винтовок Токарева нарастает.

Пробыл я в Медногорске около месяца. За это время туляки выпустили на новой базе первые семь тысяч самозарядных винтовок.

И тут звонок из Москвы:

— Товарищ Новиков, оставьте Медногорск на попечение руководства завода, а сами вылетайте в Ижевск — займитесь организацией там производства пулеметов Максима.

Прошел по цехам. Попрощался с рабочими, с кем за это время подружился.

Говорят одно:

— Передайте правительству: вытерпим все — и холод, и голод, и тесноту, все силы отдадим, лишь бы победить.

Собрал руководителей, поблагодарил за героический труд и полную самоотдачу. Потом добавил: через два-три месяца нужно не только выполнять свою программу, но и добавить к ней пятьсот самозарядных винтовок в день.

— Как? Почему?

— Самозарядные винтовки мы снимем с производства в Удмуртии.

Недоумение. Объяснил, что еще до вылета в Медногорск звонили из Москвы и предупредили: «Товарищ Новиков, положение на фронте таково, что одни бойцы дерутся, а другие ждут освободившиеся винтовки. Надо увеличить производство обычных винтовок до двенадцати тысяч в сутки. Вы специалист и должны решить эту задачу».

— И вот, — пояснил я товарищам, — находясь в Медногорске, я постоянно думал, как и за счет чего повысить производство обычных винтовок в Ижевске. По моим представлениям возможности Ижевска исчерпываются пятью тысячами винтовок [93] в сутки. Как дать двенадцать тысяч — этого и сейчас пока до конца не представляю. Ведь постоянно увеличивается и производство авиационных пушек, противотанковых ружей, пистолетов, револьверов. А теперь в Ижевске организуем и выпуск пулеметов Максима. Надо облегчить судьбу ижевлян. Вот я и решил передать вам пятьсот суточных самозарядок, что изготовляют они.

— Винтовки точно такие же, что делаете вы. Зачем же одинаковую винтовку изготавливать в двух местах?

Согласились.

Прощай, Медногорск! За малый срок так много тут пережито! Видел, как самоотверженно работали полуголодные люди в холоде, а жили в тесноте, но не слышал, чтобы кто-то на что-то посетовал. Железные туляки! Вместе с ними встречал известия о продвижении фашистов к Москве, о боях за Тулу. Любое сообщение об этом вызывало обсуждение: ведь каждый что-то оставил в родном городе. У многих там были семьи, не поехавшие в Медногорск. И какой радостью в сердцах отозвалось торжественное заседание в Москве, весть о состоявшемся 7 ноября 1941 года параде войск. Это буквально встряхнуло всех. Помню, шел по цеху, а женщины, плача, сквозь слезы говорили:

— Значит, не боимся фашистов.

Рабочие-мужчины спрашивали:

— Выходит, наши дела под Москвой налаживаются? Побьем гитлеровцев, остановим, победим?

Отвечал:

— А как же, обязательно побьем и победим фашистскую нечисть. Не видать им Москвы.

Настроение у всех приподнятое. В столовой на обеде увидел за соседним столом семидесятипятилетнего дровокола при кухне — очень крепкого старика.

— Я, Владимир Николаевич, — сказал он мне, — с радости уже стаканчик самогону пропустил.

— Ладно, — ответил, — только нас без ужина не оставь.

— Будьте спокойны, не оставлю, фашистов-то бить пора.

Везде чувствовался подъем.

За работой туляков в Медногорске я продолжал следить и дальше. Случалось, приезжал к ним и видел, как коллектив все крепче становился на ноги. С начала 1942 года медногорцы получили твердый план. И он был намного сложнее, чем на старом заводе в Туле. Планом предусматривали выпуск пятидесяти тысяч самозарядных винтовок в месяц. А ведь людей [94] было в Медногорске меньше, и условия на необжитой оренбургской земле другие.

В первую зиму, да и по весне в столовой давали одно блюдо — затируху, или болтушку, как его называли рабочие. Это была заваренная в воде мука. «Трудно? Не то слово. Проще и вернее сказать — голодали мы, — вспоминает жена механика А. И. Подъемщикова. — Весной крапива, дикая морковь, конский щавель как-то пополняли наше меню. И этих даров природы было мало».

Не хватало рабочих рук. На первых порах квалифицированные рабочие участвовали сразу в нескольких операциях, пока подростки из ремесленного училища, а также местные жители и эвакуированные не освоили свои специальности. «Как нас выручали эти 14—15-летние мальчики и девочки в то время! — рассказывал бывший заместитель начальника цеха В. А. Ильин. — Цены им нет. По мужеству и стойкости они приравнивались к оружейникам. Они работали наравне со взрослыми. Если бы не война, разве бы мы позволили им нести такую тяжесть?!»

Большая заслуга в подготовке молодых рабочих принадлежала М. В. Крапивенцеву, начальнику технического бюро. Он был уже в том возрасте, когда людей называют не только папами, но и дедушками. Но, несмотря на это, у него хватало и сил, и терпения, и самоотверженности, чтобы неутомимо обучать молодежь самым различным специальностям.

И других трудностей было немало. Когда построили котельную, электростанцию, насосную, компрессорную, проложили водопровод, смонтировали отопительную систему, возникли иные проблемы, которые требовали решения. Например, термические и кузнечные печи работали в Медногорске на мазуте. В связи с нехваткой этого топлива завод перестал получать его. Надо переходить на твердое топливо. Начальники цехов П. Д. Александров и А. Н. Куликов и начальник энергобюро Н. И. Сорокин со своими коллективами создали и освоили новые печные установки, работавшие на угле.

Однажды на заводе вышли из строя сразу два котла. Слесари во главе с начальником котельной А. Ф. Хрусталевым не покидали котельную несколько дней и ночей до тех пор, пока не пустили котлы. Медногорцы находили выход и когда не хватало угля, электроэнергии, воды, и когда были перебои с металлом и инструментом, и когда, случалось, не приходила продукция с заводов-поставщиков.

Своими глазами, бывая в Медногорске, видел, как налаживалась [95] на оренбургских землях жизнь. Вошли в строй две столовые более чем на тысячу человек. Появились клуб, баня, прачечная. Выросло при заводе свое подсобное хозяйство. Открылись пошивочные и сапожные мастерские. Построили хлебозавод. Рабочие занялись индивидуальным огородничеством и строительством жилья. Появился даже свой однодневный дом отдыха. Открылись детские сады, магазины, поликлиника. Заговорило радио.

«Пожалуй, мы не сумели бы так быстро пустить завод, — вспоминает бывший начальник планово-производственного отдела завода Евгений Иванович Гребенщиков, — если бы не та отеческая помощь, которой окружили нас медногорцы во главе с секретарем горкома партии Петром Ивановичем Балабановым. Не было ни одной просьбы, которую бы они не выполнили. Не было ни одного вопроса, которого они не решили бы положительно».

С начала 1943 года завод возглавил Константин Николаевич Руднев, имя которого уже здесь упоминалось. Он был коренным туляком, поэтому и в Медногорске делал все, чтобы не порывались связи рабочих и инженеров с родным городом. Когда в Туле снова заработал завод, многие затосковали по прежнему месту. Ведь там дом, у кого-то семья, да и нужны рабочие руки. И вот как-то в обеденный перерыв все повалили во двор, а не в столовую. «Кругом смех и тут же слезы, — пишет бывший начальник планового отдела С. Н. Потапов. — Во дворе, около цеха П. Б. Пахарькова, красуется настоящая наша зареченская голубятня, и наши зареченские белокрылые голуби делают большие круги в небе. Радости не было конца. А ведь за этими голубями ездил в Тулу специальный человек по заданию Константина Николаевича Руднева».

Маленький эпизод, но в жизни туляков, оторванных от дома, он оставил неизгладимое впечатление. У людей поднялось настроение, а на заводе выросла производительность труда.

Каким-то шестым чувством Руднев узнавал, когда начальники цехов доходили до предела. Тогда он вызывал их к себе, сажал в машину и вез в дом отдыха, где тишина, тепло, чистая постель, белые занавески.

— Переночуем в раю, — вспоминает Н. Д. Беляков, — и заряд на целый месяц!

У разъезда Медный сначала возник, а затем все больше набирал силу промышленный район с хорошо налаженным хозяйством. Отсюда потоком шло на фронт стрелковое, а потом [96] и авиационное вооружение, сработанное туляками за тысячи километров от родных мест.

А что делалось в это время в Туле? Те, кто оставался в городе, помогали отстоять его своим самоотверженным трудом. Вот признание секретаря Центрального райкома партии А. Н. Малыгина, который посетил Оружейный завод вскоре после его эвакуации: «Уже смеркалось, когда мы подошли к проходной. Совсем рядом на фоне темнеющего неба выступал кусок стены разрушенного здания, а внизу были насыпаны горы кирпичной крошки и щебня... Меня потрясла какая-то кладбищенская тишина, царившая на всей заводской территории. Огромное предприятие, прежде всегда полное народу, блестевшее огнями, шумевшее и гремевшее, сейчас было неузнаваемо. Мы молча шагали по линии заводской узкоколейки и вскоре достигли механического цеха. Он был пуст, лишь неистребимый запах металлической пыли и машинного масла свидетельствовал о том, что сравнительно недавно здесь кипела жизнь... С щемящей грустью ходили мы по опустевшим цехам завода. Свыше двухсот лет все здесь крепко стояло на своем месте. Уходящие поколения завещали потомкам искусство оружейников. Теперь же тульская кузница оружия отбыла на Урал... Мы обошли почти всю территорию. Ничего существенного, что можно было бы использовать в производстве, обнаружить не удалось. Остались лишь огромные пустые корпуса».

На следующий день в райкоме состоялось совещание, на которое собрали оставшихся в городе представителей дирекции и парткома Оружейного завода, а также несколько опытных специалистов. Люди были в основном преклонного возраста. Разговор шел о том, как начать на бывшем заводе хотя бы ремонтировать оружие. Оказалось, что на складах хранились отработавшие свой век машины, которые можно привести в порядок. Какие-то станки остались в артелях и мастерских. Ветераны завода предложили использовать личные комплекты инструментов, которые были у каждого оружейника.

Спустя неделю Секретарь райкома снова приехал на завод: «Прежнего ощущения запустения уже не было. В цехах стояло некомплектное оборудование, собранное с ряда предприятий местной промышленности. Пели станки, разысканные рабочими на складах и свалках и отремонтированные в кратчайшие сроки. А люди? С какой страстью взялись оружейники за любимое дело! Потомки знаменитого Левши, подковавшего блоху на удивление зарубежным мастерам, деловито стучали молотками, вытачивали детали. Я наблюдал за быстрыми движениями [97] их рук, и меня наполняла гордость за земляков-оружейников, слава о которых разнеслась далеко за пределы Родины».

В цехах слышали разрывы снарядов и бомб, сюда доносился грохот боев с окраин Тулы. Совсем близко проходил передний край. Но рабочие, среди которых было немало пенсионеров и инвалидов, не обращали на это внимания. Прямо с передовой привозили исковерканные пушки, пулеметы, неисправные винтовки, автоматы. Запасные части, металлические детали изготовляли тут же. Если чего-то не хватало, снова отправлялись на передовую и там находили то, что нужно. Исправное оружие возвращали защитникам Тулы. Иногда по нескольку суток кряду рабочие не уходили от своих станков, но заканчивали дело.

Нельзя без удивления вспоминать, как из оголенных заводских цехов тульские оружейники ежедневно отправляли за заводские ворота полуторку, груженную винтовками, ручными и станковыми пулеметами, противотанковыми ружьями. А на переднем крае туляки прямо во время боя на открытом воздухе ремонтировали оружие и тут же возвращали его обратно. Известен факт, когда в разгар острой схватки с врагом принесли «максим». Пулемет был изрешечен осколками, кожух пробит в нескольких местах, у основания станка выкрошило бок, искорежило спусковой механизм. И оружейники, среди которых были Чичелов, Шишкин и Афанасьев, через два часа вернули пулемет на передовую.

В ходе обороны Тулы заводские рабочие восстановили 70 поврежденных танков, 1000 артиллерийских орудий, собрали из оставшихся деталей 423 пулемета, 1764 винтовки, более тысячи пистолетов и револьверов, изготовили 40 минометов, сделали многое другое для победы над врагом.

16 декабря 1941 года осада города была снята и началось преследование противника. Эта дата знаменательна и для Тульского оружейного завода. Именно тогда началось второе рождение старейшей оружейной кузницы страны. Но еще ранее, когда шли бои под Тулой, по распоряжению председателя городского комитета обороны В. Г. Жаворонкова из оставшихся оружейников выделили организаторов, на которых возложили комплектование будущих цехов завода.

«Я хорошо помню, — вспоминает В. Г. Жаворонков, — первое собрание оружейников. Немцы бомбят город, идут бои на его окраинах. В пустом нетопленом цехе сидят рабочие на скамейках, сколоченных на скорую руку. Вопрос один — восстановление [98] завода. Где взять оборудование, инструмент, как быть с чертежами? — сыплются вопросы со всех сторон.

Встает старый оружейник, кажется это был Пуханов, и говорит: «Как это, ничего нет? Во дворе лежат старые, списанные еще в 1939 году станки. Помните, хотели их отправить на металлолом? А мы, старички, сказали: обождите, может быть, пригодится. Починим их, поставим опять трансмиссии, и будут работать. А инструмент принесем из дома: ведь у каждого из нас в чулане, на чердаке есть ящик с инструментами. Ведь мы мастеровые. А чертежи? Разве мы забыли размеры каждой детали винтовки? Будем делать ее, родимую, по образцам». Затем встает другой оружейник: «Я уже давно на пенсии. У станка стоять не могу, а учить новых рабочих буду. И винтовки будем делать не хуже, чем раньше. Давайте поменьше говорить, а побольше делать. За работу!»

Еще не вышло решение Государственного Комитета Обороны, а восстановление завода в Туле шло полным ходом. К середине декабря организовали семь цехов: инструментально-лекальный, механический, термический, энергетический, ремонтно-строительный, транспортный, по ремонту оружия. Оборудовали производственные помещения, заготовляли и подвозили топливо. Ремонтировали старые, изношенные станки. Восстанавливали энергетическое хозяйство. Смонтировали котел для подогрева мазута, в цехах поставили печки-времянки. Рабочие, главным образом токари, грели руки теплом обработанных деталей.

«Пуск котельной отмечали, как победу, как праздник, — рассказывал один из ветеранов завода А. П. Крапивенцев. — Это было не только тепло. Ведь от котельной зависела работа парового молота, смолки, лесосушилки, деревоцеха. Немцы со своей стороны тоже постарались «отметить» наш праздник: всю ночь фашистские стервятники бомбили территорию завода».

В отделе главного технолога составили чертежи по образцам оружия, дали чертежи инструментов, калибров, приспособлений, по памяти восстановили технологические процессы. Даже небольшой просчет мог привести к браку и срыву всего задуманного. Старые чертежи и документы получить сразу обратно оказалось невозможно. Еще трудность. Раньше завод получал стволы для винтовок из Ижевска. Теперь тулякам предложили изготовлять их самим, так как ижевляне едва справлялись с заданием, которое навалилось на них с началом войны. Сделали свои сверла и сами стали сверлить стволы. [99]

«Много сил и бессонных ночей потребовалось, прежде чем решили эти вопросы, — вспоминает работник завода Н. З. Сорокин. — Надо было прежде всего разработать конструкции и изготовить в металле приспособления, инструмент, калибры, чтобы обеспечить получение сверл нужного качества».

Государственный Комитет Обороны отвел два месяца на восстановление завода. Затем началось планирование производства. В феврале 1942 года тульские оружейники дали фронту 1080 винтовок, в марте — 2430, апреле — 5250, в октябре уже 30 тысяч. В полную силу завод заработал к концу 1942 года.

В следующем году остро встал вопрос об обеспечении командных кадров личным оружием. Наркомат увидел выход в том, чтобы возложить производство его в связи с перегрузкой других предприятий на Тульский оружейный завод. Тем более что до войны туляки уже занимались этим делом: выпускали пистолеты «ТТ» и револьверы. Однако, несмотря на все усилия, освоение производства пистолетов и наганов шло тяжело. Не было соответствующей оснастки и инструмента. В конце марта 1943 года в Тулу выехал сам нарком. Вместе с руководителями завода он разработал чрезвычайные меры, способствующие выполнению плана. Меры, по мнению бывшего начальника производства С. Б. Вартазаряна, действительно были чрезвычайными. Ответственные места производства укрепили коммунистами, лучшими кадровыми рабочими, обеспечили сырьем и материалами. Возрос фонд премирования. Все руководители, связанные с производством пистолетов и наганов, перешли на казарменное положение. Спали лишь два-три часа в сутки. О том, как шло дело, докладывали ежедневно в государственные и партийные органы.

Уже в апреле 1943 года туляки не только освоили производство личного оружия, но дали три плана. Темп выпуска пистолетов не снижался до конца 1944 года. Выполнение срочного и ответственного задания ускорило введение поточного производства на заводе.

Сколько неприятностей доставляла оружейникам обычная тарная доска. Готовую продукцию на фронт отправляли в ящиках. Но с доставкой леса были большие перебои. А без досок ящики не сделать. Приходилось грузить винтовки в вагоны или в автомашины прямо штабелями.

Коллектив Тульского оружейного завода трижды во время Великой Отечественной войны был отмечен государственными наградами. В первый раз в 1942 году за досрочное восстановление [100] завода, во второй — в 1944-м и в третий — в 1945-м за выполнение правительственных заказов и своевременное снабжение Красной Армии стрелковым оружием. Это признание героических усилий туляков.

Несмотря на эвакуацию подавляющего большинства заводов и другие трудности, вставшие перед страной в этот период, во второй половине 1941 года производство винтовок и карабинов в сравнении с первым полугодием выросло почти в два раза, а пистолетов-пулеметов и пулеметов всех видов более чем в восемь раз. Подобное наблюдалось и в выпуске орудий, минометов, другого вооружения, а также боеприпасов. А ведь три четверти заводов Наркомата вооружения оказались перемещенными в новые места.

Справедливо подчеркнуть, что в героической летописи Великой Отечественной войны своевременное перебазирование промышленности вооружения и других оборонных, и не только оборонных, отраслей и восстановление производства в короткий срок на новых базах было делом огромной важности, равным выигрышу решающих сражений войны. История не знала ничего подобного. Переместить производительные силы в таких масштабах, на такие расстояния и в такие сроки, как это случилось в годы Великой Отечественной войны, и одновременно снабжать фронт оружием могла только страна, где народ, опираясь на преимущества социалистического строя, проявил свои лучшие качества, показал свой характер и те черты, которых не имел ни один народ в мире. [101]