Экзамен на зрелость
Кончалась весна, близилось лето сорок третьего года. Кругом зеленели леса, луга и поля. Белой кипенью оделись вишневые сады. В безоблачном небе выводили свои замысловатые трели звонкоголосые жаворонки.
Уже больше месяца наш полк находится в тылу. Размещаемся мы в лагере, вблизи села Курское-1, в двадцати километрах от Старого Оскола. Подразделения пополнились людьми, техникой. Артиллерийские расчеты получили новые противотанковые орудия. Каждый день от подъема до отбоя идет напряженная учеба.
Сегодня на занятие пришел командир батареи лейтенант А. М. Чередниченко. Вызвал меня из строя и объявил приказ о назначении командиром орудия. Признаться, от столь неожиданного повышения я вначале даже растерялся. Может быть, поэтому не сразу и сообразил, что нужно в таких случаях ответить. Только подумал с тревогой: «Справлюсь ли?» Ведь в расчете семь человек, Да к тому же противотанковая пушка, тягач иностранной марки. Одного шанцевого инструмента с добрый десяток единиц наберется. Многовато!
— Командуйте, Иван Степанович, — между тем дружески напутствовал меня командир батареи. И, словно отгадав мои мысли, добавил: — Справитесь, не боги горшки обжигают.
Присматриваться к своим подчиненным мне уже не надо. Ведь как-никак в этом расчете числился по штатному [32] расписанию, обедал за одним столом. И все же, когда поднял глаза на своих товарищей, сразу же ощутил их цепкие, настороженные взгляды.
Вот стоит на правом фланге помощник наводчика Владимир Севастьянов. Заметный парень: высокий, с тонкой талией и широкими плечами. Хорошо знает свое дело, неплохо справляется и с другими обязанностями. Рядом — заряжающий Александр Буянов, боец любознательный, веселый. Умеет пошутить, но без зубоскальства. Поэтому на него мало кто и обижается. Еще левее — установщик Алексей Беззаботнов, самый пожилой и рассудительный солдат батареи. К его мнению прислушиваются не только рядовые, но и сержанты. Почти вдвое старше многих из нас, он пользуется всеобщим уважением. Поэтому зовут его почтительно — Алексеем Ивановичем. Невозмутимый и несколько медлительный, он в то же время делает все основательно, на совесть. А вот его закадычный дружок Петр Бондаренко на редкость горяч, неуравновешен. Заводится, как говорится, с пол-оборота. И к обязанностям относится с ленцой.
Чуть поодаль стоит мой земляк Юрий Козлов. Нас призвали в армию одновременно. Вначале служили в одном расчете. Затем на некоторое время наши пути разошлись. Он временно исполнял обязанности санинструктора, а меня определили в повара. Слесарь одного из заводов Владимирщины, он, казалось, умел делать все. Превосходно знает стрелковое оружие, противотанковую пушку, неплохо рисует, был даже агитатором, выпускал боевой листок.
Замыкает строй водитель Петр Дегтярев, трудолюбивый парень, хорошо знающий машину. Истинный фронтовой трудяга-шофер.
Надо сказать, командир батареи с умом скомплектовал наш расчет: четверо бойцов уже побывали в боях, ребята надежные. Да и остальные трое тоже под стать им: [33] старательно учатся, жадно перенимают опыт. Одним словом, с ними, как говорится, можно и в разведку.
Когда лейтенант Чередниченко отошел на почтительное расстояние, я осипшим от волнения голосом подал свою первую команду:
— Перекур!
Бойцы окружили меня. Посыпались поздравления. Протиснулся и Бондаренко. Похлопал меня по плечу, с ехидцей заметил:
— Дерзай, Ваня. К концу войны, глядишь, и звездочки на погоны заработаешь.
— Сержанта Артамонова на тебя нет, — цыкнул на него Козлов. — За такие слова он бы так пропесочил.
Алексей Иванович поступил более решительно. Обнял своего приятеля за плечи, сказал вроде бы шутя:
— Если еще раз такую глупость отмочишь, банником по спине поглажу.
Беззаботнов и Бондаренко отошли в сторону. О чем они толковали, неизвестно. Но с той поры никто из бойцов расчета не пытался шутить над моим продвижением по службе.
И еще в одном важном деле поддержал меня Алексей Иванович. На первых порах я чувствовал себя как-то неловко, отдавая ему, пожилому бойцу, распоряжения. Он подметил это мое состояние и однажды заявил при всех:
— Ты, Иван, не стесняйся, командуй. Я солдат, ты командир. Твое дело отдавать приказы, наше — выполнять. В этом смысл службы.
После памятного боя под селом Черкасское младшего лейтенанта Каналина в полку вначале посчитали пропавшим без вести. Но он все-таки сумел пробиться сквозь вражеские заслоны и вывести оставшихся с ним артиллеристов. Его повысили в должности, назначив заместителем командира батареи по строевой части. [34]
Но нашего взвода Михаил Георгиевич по-прежнему не забывал. Очевидно, у каждого командира сохраняется если даже и не любовь, то, во всяком случае, привязанность к своему первому подразделению, в котором началось его становление. Вот почему Капалин часто посещал наши занятия, учил меня и бойцов расчета тому, что необходимо в бою. А знал он немало. Ведь в свое время он тоже был наводчиком, командиром орудия. На фронте первых дней войны. Получил ранение. После излечения в госпитале окончил курсы младших лейтенантов. И снова фронт.
...В один из майских дней мы занимались инженерной подготовкой. Подошел Каналин и недовольно спросил:
— Что это вы за воронье гнездо соорудили? Размеры не выдержаны, маскировка тоже ни к черту.
Он отчитал бойцов за нерадивость, а меня за нетребовательность.
— Окоп отрыть заново! — распорядился младший лейтенант. — Засекаю время.
Я повторно сделал трассировку окопа, определил каждому номеру объем работы. Бойцы приступили к его оборудованию. В присутствии замкомбатра работа спорилась.
— Бруствер и тыльный траверс замаскируйте, — приказал Каналин.
Бондаренко принес несколько дернин. С размаху бросил их на гребень бруствера, потом начал укладывать.
— Вы что, порядок одернения не знаете? — остановил его младший лейтенант. — Откуда нужно начинать?
— Не изучали, — стал оправдываться боец.
— Смотрите, — Каналин ослабил ремень, встал на место Бондаренко. — От подошвы бруствера кладут. Дернины плотно прижимают друг к другу, как кирпичи к стенке.
Завершив работу, отошел на некоторое расстояние, удовлетворенно заметил:
— Теперь никакой противник не обнаружит. [35]
После перерыва занятия возобновились.
— Сейчас посмотрим, чему вы научились по огневой службе, — проговорил младший лейтенант и подал команду: — К бою!
Бойцы начали выполнять свои обязанности. Каналий присел на бруствер, прищурив глаза, наблюдал за их действиями. Вначале досадливо морщился и наконец не выдержал:
— Вы что как на похоронах возитесь! Живей надо работать! Противник в бою не позволит вам так копаться.
Младший лейтенант проворно вскочил, подошел к орудию. И мастерски показал приемы действия каждого номера. Затем снова начал тренировать. Через пять минут мы взмокли. Но он, войдя в азарт, подавал одну команду за другой: «К бою!», «Огонь!», «Отбой».
Когда, по его мнению, бойцы более или менее сносно начали выполнять свои функции, распорядился:
— Огневая позиция впереди. Перекатить орудие!
Мы покатила противотанковую пушку к зеленеющей высотке. И тут из-под наших ног выпорхнула птаха. Севастьянов нагнулся под ходовую часть и удивленно воскликнул:
— Вот так оказия! Надо же!
В глубоком конском следе — гнездо. В нем пять желторотых, еще не оперившихся птенцов. Крохотные комочки копошились, вытягивали шейки, требовательно пищали.
— Что застряли? — спросил Каналин.
— Здесь жаворонки, — ответил Алексей Иванович.
— Что за чушь? Какие жаворонки?
— Гнездо. Там птенцы, — разъяснил Юрий Козлов.
Младший лейтенант подошел к орудию, присел, долго и внимательно рассматривал пушистые комочки.
— Продвиньтесь правее, — наконец произнес он и добавил: — Сколько же гнезд, будь она неладна, разорила воина! [36]
Бойцы охотно выполнили это распоряжение, и тренировка продолжалась.
Наконец Каналин ушел. Мы уже решили было закончить занятие, как Александр Буянов, отличавшийся острым зрением, недовольно пробурчал:
— Кажется, снова какое-то начальство пожаловало.
К нам подъехало несколько автомашин. Я построил расчет, доложил подошедшему генералу.
— Как рядовой? — удивился тот. — Командир орудия и — рядовой? В артиллерии редко такое встретишь. Танки бил?
— Так точно.
— И — рядовой! Непорядок! Исправим.
...На вечерней поверке старшина Киселев зачитал приказ о присвоении мне воинского звания «ефрейтор».
Одно из занятий со взводом провел начальник боепитания полка. Он подробно рассказал об устройстве снаряда необычной конструкции. По его словам выходило, что такой снаряд способен пробить броню любого танка. Некоторые не поверили. Разгорелся спор.
— Все это не что иное, как художественный свист, — высказался в обычной своей манере Бондаренко.
— Я тоже так думаю, что ни один снаряд «тигра», к примеру, не возьмет, — поддержал его кто-то из бойцов.
— Возможно, что обычным бронебойным и не возьмет, — доказывал Козлов, — а подкалиберным — будь спокоен: пронзит насквозь и даже глубже.
— Да иди ты, Юра, со своим подкалиберным! — горячился Бондаренко. — Десять сантиметров стали пробить? Извините, не поверю.
— Не извиняйтесь, товарищ Бондаренко, — прервал спор подошедший командир батареи. — Скоро сами убедитесь в силе этого снаряда.
Лейтенант Чередниченко сдержал свое слово. Ночью нас подняли по тревоге и вывели на полигон. Здесь стоял [37] целехонький немецкий танк марки Т-IV. Очевидно, фашисты бросили его зимой, при поспешном бегстве. И вот теперь наше командование использовало эту трофейную машину в учебных целях. Здесь мы бывали не раз. Отрабатывали приемы наводки, целились в борта, гусеницы, моторную часть.
А этой ночью, совершив марш, батарея остановилась на опушке мелколесья. Нашему расчету предстояло стрелять первым.
Водитель Дегтярев не подкачал. По бездорожью выскочил на высоту, лихо развернул тягач. Расчет в мгновение ока отцепил орудие, изготовился к стрельбе. Все мы очень волновались. И потому, что стреляли первыми в батарее, и потому, что за нами наблюдал новый командир полка майор Н. И. Ортыяский.
По трофейному танку расчет произвел три выстрела. А после этого всю батарею повели смотреть результаты нашей стрельбы.
На лобовой броне машины, усиленной стальными плитами, зияли три пробоины.
— Вот это снарядик, вот это сила! — восхищался Юрий Козлов. — Теперь нам никакой зверь не страшен; хоть «тигра», хоть «пантеру» подавай.
— Это ж подкалиберный! — дотронувшись до брони, вступил в разговор наводчик Севастьянов. — Понимать надо.
— Вот тебе, парень, и художественный свист, — подковырнул Алексей Иванович своего дружка Бондаренко. — Теперь-то веришь?
— Да-а, — почесав затылок, согласился тот, — правду, видать, говорили.
Через несколько дней батарея снова выехала на полигон. На этот раз расчеты стреляли по мишени, двигавшейся со скоростью танка. Мы задачу выполнили только на удовлетворительно. А соседи, добившиеся более высокой оценки, ходили очень довольные собой. [38]
— Мало каши ели, чтобы с нами состязаться, — посмеивался командир третьего орудия старший сержант Овчар.
За нас неожиданно вступился младший лейтенант Каналин. «Цыплят по осени считают, — сказал он. — Это еще не бой. Посмотрим, как будете действовать, когда вокруг станут рваться снаряды и мины, а на позицию полезут танки».
Обидчики оставили нас в покое.
...Только в конце июня полк покинул лагерь. Несколькими ночными переходами приблизились к фронту. Заняли противотанковый район, начали его оборудовать. Отрыли окопы для орудий, щели для людей, погребки для боеприпасов. Все это тщательно замаскировали.
Однако простояли на месте недолго. Ночью сменили огневые позиции. И снова пришлось заниматься фортификационными работами. Затем еще раза три нас перебрасывали на новые рубежи. От лопат набили кровавые мозоли на ладонях.
— Всю курскую землю, что ли, решило начальство перекопать, — ворчали некоторые из бойцов.
Но они были неправы. Последующие события показали, что прочные инженерные сооружения — залог успеха в оборонительном бою.
В бой мы вступили 6 июля. А накануне весь день впереди нас, за дальними холмами, неумолчно грохотало. В той стороне клубились облака дыма и ныли, застилая горизонт, а порой даже и солнце. В небе то и дело разгорались жесточайшие воздушные схватки.
Бойцы расчета томились в окопе, прикрытом ветками и маскировочной сетью. Вели незамысловатую, с темы на тему перескакивающую беседу. Но когда грохот боя начал приближаться, она вошла в направленное русло. Петр Бондаренко первым с тревогой в голосе сказал:
— Должно быть, фашисты теснят наших. [39]
— Не может быть, — возразил ему Александр Буянов.
— Выстоим, теперь не сорок первый, — убежденно проговорил Юрий Козлов, — и вперед еще пойдем, вот увидите.
Разумеется, в те дни мы, солдаты, не знали всего замысла советского командования по разгрому немецко-фашистских войск в районе Курской дуги. Он стал известен значительно позднее. Но и тогда каждый из нас понимал, что начавшееся сражение играет громадную, если даже не решающую роль для судеб войны, и поэтому был готов до конца исполнить свой воинский долг.
Под ветер поступил приказ на выдвижение. Водитель Дегтярев подогнал тягач, мы прицепили орудие. Батарея тронулась в путь, балками и перелесками приближаясь к переднему краю. Он угадывался по зареву пожарищ, все усиливающемуся шуму боя.
Остановились в лощине. Замаскировали в кустарнике тягачи и орудия. Лейтенант Чередниченко собрал командиров взводов и расчетов, повел за собой. Короткими перебежками выбрались на высоту, залегли.
Было, еще довольно светло, хотя солнце и скрылось уже за горизонтом. Впереди удалось рассмотреть под маскировочными сетями орудия, темно-зеленые башни врытых в землю танков. Еле заметно темнели извилины двух траншей, окопы, довольно искусно вписанные в рельеф местности.
Командир батареи указал нам ориентиры и отдал боевой приказ. Из него стало известно, что противник все-таки вклинился в нашу оборону. Поэтому нам предстояло срочно занять огневые позиции на важном, танкоопасном направлении.
Вернувшись, принялись за дело. Расчеты работали быстро и молча, понимая, что времени в обрез. И все же командир взвода младший лейтенант Минеев поторапливал. Сухощавый, чуть выше среднего роста, он, работая вместе с нами, беспрестанно покрикивал вполголоса: [40]
— Живее, живее, братцы! Рядовой Бондаренко, не ленись!
— Да я уже и так весь в мыле, — отзывался тот.
— Больше пота — меньше крови, — назидательно подсказывал взводный.
— Так-то оно так, — вмешался в разговор Алексей Иванович, — но вдруг завтра прикажут отходить?
— Нет! — твердо ответил младший лейтенант. — Отхода не будет. Приказано обороняться и выстоять!
В ту короткую летнюю ночь бойцы моего расчета не только не сомкнули глаз, но и ни разу не перекурили. Работали, что называется, не разгибая спины. Окоп оборудовали в рекордно короткий срок — часа за четыре. Вкатили в него орудие, замаскировали. По нишам разложили боеприпасы: отдельно снаряды, отдельно патроны к стрелковому оружию и гранаты.
Когда заметно посветлело, бойцы с повышенным интересом начали разглядывать все сделанное батареей за ночь.
— Ну, теперь фашистам нас ни в жизнь с этого рубежа не сковырнуть! — убежденно сказал Алексей Иванович.
И этим выразил мнение каждого из нас.
Над горизонтом медленно поднимался ярко-красный диск солнца. Бойцы расчета укрылись в щели. А перед этим Козлов сбегал в лощину, нарвал охапку травы, принес сюда. И вот теперь, вдыхая запах перезревших цветов, рассказывал:
— В это время у нас сенокос в разгаре. Выйдешь в пойму — глаза разбегаются. Луг — что твой пестрый ковер.
Слушая его, я одновременно изучал через бруствер близлежащую местность. Положено по должности. Командиру противотанкового орудия важно знать, с какого направления [41] могут атаковать танки, на каком рубеже их встретить и с каким прицелом лучше вести огонь.
Подмечаю все. Вон справа на холме примостилась деревушка Дубрава. От нее тянется глубокий овраг, прикрывая фланг нашей батареи. Слева дорога. Местами ее полотно разворочено воронками, а на взлобке перерезано траншеей. Через нее зачем-то переброшен мостик. За дорогой роща. Деревья на опушке изуродованы бомбежкой.
— Всем в укрытие! — неожиданно прозвучала команда. А через минуту фашистские бомбардировщики повисли над нашей высотой. Высыпали бомбы. Взрывной волной у нас сорвало маскировочную сеть, забросило на ствол орудия. Козлов выскочил из укрытия, поправил ее. Вернулся, доложил:
— Деревню вдрызг разбомбили.
Я вспомнил, что забыл выставить наблюдателя. Приказал замковому Буянову нести эту службу. Боец приподнялся, припал к брустверу, начал наблюдать.
Рядом оглушительно грохнуло. На нас посыпался песок, комья земли. Зазвенело в голове. От едкого дыма перехватило дыхание. Владимир Севастьянов ошалело закрутил головой, крикнул:
— Плохо слышу! Уши заложило!
— Рот шире открывай, — то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал ему Юрий Козлов.
— Я и так земли наглотался. Сутки буду отплевываться.
Неожиданно появился младший лейтенант Минеев. Таким встревоженным мы его еще не видели. Одна щека чисто выбрита, другая в мыле.
— Все живы, Носов? — сползая в щель, спросил он, тяжело дыша.
— Пока все, товарищ младший лейтенант.
Только потом мы узнали, почему командир взвода прибежал к нам. Оказывается, с наблюдательного пункта батареи заметили, как рядом с нашим окопом разорвалась [42] бомба. И вот, рискуя жизнью, взводный под бомбежкой бросился сюда проверить, не случилось ли самого худшего.
— Ну, раз здесь порядок, — отдышавшись, проговорил он, — посмотрю второй расчет.
Еще не улетели самолеты, как началась артиллерийская подготовка. Длилась она минут двадцать. И как только начала затихать, мы выкатили орудие на площадку, заняли свои места. Скаты высоты были буквально перепаханы воронками. В стороне горела Дубрава.
— Танки, командир! — предупредил Буянов.
Сквозь пелену дыма и пыли вижу, как на дальние холмы выползают неуклюжие стальные коробки. Преодолев гребни, они спускаются по пологим скатам. Уже слышится приближающийся гул их моторов.
— Лихо идут, гады, — прищурив глаза, проговорил Алексей Иванович. — Как на параде.
— Ничего, сейчас мы их встретим! — пообещал Юрий Козлов. — Сразу лихости убавится.
Над нами, со свистом рассекая воздух, пронеслись «илы». Сделав боевой разворот, они начали штурмовку. Несколько фашистских танков запылало, но остальные продолжают идти вперед.
Вглядываясь в надвигающуюся стальную лавину, с каждой минутой чувствую нарастающее волнение. Тяжело и гулко бьется сердце, кровь стучит в висках. Наступает решающая минута.
Вот уже танки и самоходки спустились в лощину. В нашем секторе восемь машин. Три в первой линии, две во второй и еще три в третьей. Они ползут, оставляя за собой густые шлейфы дыма и пыли.
Время от времени я смотрю влево на сосредоточенное лицо командира взвода. Жду его сигнала. Одновременно прикидываю в уме ориентир, выбираю танк, намечаю точку прицеливания. При фронтальном движении она — центр цели. Снаряд, разумеется, бронебойный. [43]
Наконец младший лейтенант Минеев подает команду на открытие огня.
Теперь жду, когда выбранный мною танк выйдет из лощинки. И как только стальная махина выползает на гребень холма, командую:
— Огонь!
Из дула вырывается сноп пламени. Снаряд, сверля воздух, уносится в сторону цели. Ну, сейчас...
— Перелет. Метров двести, — доложил Севастьянов.
Обидно!
Внес поправку. Снова выстрел. Теперь разрыв встал перед машиной.
Приказываю прицел не менять. Надвигающийся по фронту танк сам скрадет расстояние недолета. И действительно, третий снаряд угодил точно в цель. «Тигр» дернулся, пошел по кругу, расстилая по земле перебитую гусеницу. Наш наводчик не растерялся, влепил ему в борт еще два снаряда.
— Горит фашист! — крикнул срывающимся от радости голосом Буянов.
Но, несмотря на потери, танки по-прежнему ползут на наши позиции. И тут попадают на минное поле. Несколько машин подрываются, другие вспыхивают от метких выстрелов орудий. Нервы у фашистских вояк не выдерживают. Танки, отстреливаясь, начинают отходить.
Итак, фашисты, потеряв несколько танков и самоходок, отошли. Но не отказались от намерения сокрушить нашу оборону. Снова начался массированный артиллерийско-минометный обстрел. Частые столбы разрывов заплясали по высоте.
— Здорово лупят, — проговорил Козлов.
— Взбесились после неудачи фашисты, — дополнил Буянов.
Рядом сдвоенно грохнуло. Стенка окопа обвалилась, [44] нас засыпало землей. Выручили бойцы из расчета Симакова, находившиеся по соседству. Последним откопали Бондаренко.
— Полный рот земли, — отплевываясь, проговорил он и присел на край воронки.
— Закрывать надо, — посоветовал Буянов.
— Вас не поймешь, — обиделся Петр. — Один советует — открывай, другой — закрывай.
Но вот артиллерийский обстрел прекратился. Наступила настороженная тишина. Было слышно, как где-то глухо урчали танковые моторы. По лабиринту ходов сообщения к нам на позицию пробрался лейтенант Чередниченко. Поздоровался. Посмотрел вокруг, заметил разрушения, спросил:
— Достается?
— Есть немного.
Лейтенант навалился грудью на бруствер, поднес к глазам бинокль, стал наблюдать. Коротко кинул через плечо:
— Снова идут.
— Не вижу, товарищ лейтенант.
— Возьми, — подал он мне свой бинокль, — только пользоваться им научись, не демаскируй позицию.
Я с радостью принял командирский подарок, поднес к глазам. Да, действительно идут. В три линии. Впереди приземистые танки с характерной длинноствольной пушкой — «тигры», за ними самоходки, а позади средние танки.
— Готовьтесь, Носов, теперь начнется самое главное. Та, первая атака, была чем-то вроде разведки. — Лейтенант на секунду умолк, потом добавил: — Подпускайте как можно ближе и бейте в упор. И ни шагу назад!
Торопливо ушел к другим расчетам.
Первая линия вражеских машин уже преодолела свой передний край. Из окопов и траншей выскакивают гитлеровские пехотинцы и бегут вслед за танками. Прав лейтенант, [45] сейчас начнется самое главное. Вон ведь сколько танков, сразу и не сосчитаешь.
Открыли стрельбу соседние орудия. На батарее стоит сплошной грохот. Трудно даже разобрать голоса.
Наш расчет тоже стал вести огонь по надвигающимся вражеским машинам. В бинокль видно, как один из снарядов угодил в лоб «тигру», высек сноп искр и срикошетировал.
Враг, видимо, обнаружил наше орудие. Вокруг зачастили разрывы. Но номера расчета продолжают выполнять свою задачу. Даже Бондаренко спокойно протирает снаряды.
Вдруг рядом сверкнуло пламя, чем-то горячим обожгло щеку. Еле устоял на ногах. На огневой позиции — дым и пыль. Когда они рассеялись, у орудия никого не было. Но вот с земли вскочили наводчик и заряжающий, бросились по своим местам, последним поднялся Буянов. Жадно глотая воздух, ошалело покрутил головой и, заикаясь, проговорил:
— Думал, башку оторвало.
Заулыбался, очевидно, от сознания того, что остался жив. Но тут же побледнел, схватился за плечо, медленно осел на землю.
— Что с тобой? — бросился к нему Козлов.
— Кажется, ранен.
— В укрытие, Буянов, — распорядился я.
Козлов помог товарищу добраться до щели, осторожно спуститься вниз.
Батарея отбила и эту атаку. Я пошел к Буянову. Боец сидел на дне окопа, прислонившись спиной к стенке. Бледный, осунувшийся. Около него хлопотал санинструктор батареи. Закончив перевязку, он внимательно посмотрел на меня, участливо спросил:
— Больно, Носов?
— Что больно?
— Да вон рану на лице. [46]
Только тут я вспомнил про ожог во время обстрела и потрогал щеку. На пальцах осталась кровь. Выходит, и в самом деле поцарапало? Киселев тут же обработал рану, наложил пластырь. Пообещал:
— До свадьбы заживет.
Конечно же заживет. Рана так себе, скорее царапина. А вот Буянова придется отправить в тыл. Жаль, конечно, терять такого помощника наводчика, но что поделаешь. Ему ведь лечиться надо.
Но отправить Буянова мы не успели. Снова налетела вражеская авиация. Потом начался обстрел. После него в третий раз пошли в атаку танки и пехота противника.
Время для нас словно бы остановилось. Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. От непрерывного грохота звенело в ушах, раскалывалась голова. В горле пересохло, очень хотелось пить.
Мы отбили очередную, кажется уже четвертую по счету, атаку. Дождавшись отбоя, Козлов снял каску, растянулся прямо у орудия. Рядом с ним Севастьянов.
— Не бравируйте, — крикнул им Беззаботнов. — забирайтесь-ка лучше к нам, в щель. А то не ровен час.
Те последовали его совету. Севастьянов, кивнув головой в сторону противника, сказал с явным удивлением:
— Смотри, командир, мы его танков уже десятка полтора наколотили, а он все еще лезет. И откуда столько техники у него?
— Всю Европу ограбил, — упредил мой ответ Козлов, — так что нечему тут удивляться.
— Эх, этот бы металл да на тракторы переплавить! — пряча самокрутку в кулак, проговорил Алексей Иванович. — Огромная бы помощь колхозам была.
Кое-кто удивленно посмотрел на него.
— А ты случаем не того? — спросил Бондаренко, сделав характерный жест пальцем около виска. — Тут такое творится, а он о тракторах заговорил. [47]
— Я-то в полном здравии. А вот вперед смотреть, между прочим, каждому из нас не мешает, — ответил заряжающий, — Война кончится, многое начинать с нуля придется.
— До этого еще далеко. Сначала фашистов нужно разгромить, — не сдавался Бондаренко.
— Товарищ сержант (к этому времени мне уже присвоили сержантское звание), — вдруг обратился Севастьянов, — может, сменим огневую позицию?
— Куда еще?
— Да вон за тот танк, — показал, привстав, наводчик.
Метрах в двухстах от нашего окопа продолжала гореть вражеская машина, подбитая при отражении последней атаки. Густой черный дым от нее, клубясь, стлался по земле. За этой завесой врагу конечно же будет трудно обнаружить нас.
— Удобное прикрытие, — поддержал наводчика Алексей Иванович.
Соблазн и в самом деле был велик. Подумалось: а почему бы и не проявить инициативу? К тому же наш окоп уже не укрытие. Орудийную площадку и щели наполовину завалило землей, бруствер во многих местах раскидало при бомбежке. А там... Не будут же фашисты бить по своему танку, им это и в голову не придет.
Решился. По моей команде расчет быстро перекатил орудие на новую позицию. И тут откуда ни возьмись появился командир взвода младший лейтенант Минеев. Расположился рядом со мной в воронке, спросил:
— Кто догадался?
— Севастьянов.
— Толково.
А я, признаться, ждал от него разноса за самоуправство.
Потом мы выдержали еще одну ожесточенную бомбежку и не менее ожесточенный артиллерийский налет. И началась пятая за день атака. [48]
...Вижу, как на орудие старшего сержанта Овчара движутся сразу три танка. Он подбил одну машину, но и враг не остался в долгу — вывел из строя половину расчета. И вот теперь два оставшихся танка быстро идут к его огневой позиции. Головной совсем уже близко, угрожающе поворачивается ствол его пушки с утолщенным дульным тормозом на конце. Еще несколько мгновений, и многотонный «тигр» накатится на окоп.
— В борт его, — подсказал я наводчику.
Севастьянов точно слился воедино с орудием. Проходит секунда, вторая... Выстрел! По броне вражеской машины заплясали язычки пламени. Горит!
Третий «тигр» в это время круто развернулся и помчался уже на нас. Я вижу, как его широкие, гусеницы подминают кустарник, траву, врезаются в землю. До нас ему уже метров двадцать, не больше. Севастьянов стреляет. Но снаряд лишь высекает на лобовой броне сноп искр.
Пушка «тигра» тоже выплевывает огонь. К счастью, болванка, сверля воздух, просвистела над нами. Теперь только мгновения решают нашу судьбу. Если не успеем еще раз выстрелить, конец.
Нас опережает кто-то из соседей. Выстрел в борт подкалиберным снарядом останавливает танк. Он чадно дымит.
— Успокоили, — выдохнул Алексей Иванович и тыльной стороной ладони смахнул с лица обильный пот.
Да, действительно, в бою все решают секунды.
Во второй половине дня обстановка резко осложнилась. Фашистские танки, перерезав дорогу, вышли к лесу, а затем обошли и высоту. Бой теперь гремит в нашем тылу.
— Батарее приказано отойти, — сообщил командир взвода. [49]
Снимаемся. Совершаем марш. Когда прибываем на новое место, уже заметно потемнело. Но в сумерках еще отчетливее видно зарево пожарищ на горизонте. Где-то приглушенно рокочут танковые моторы да изредка слышатся короткие пулеметные очереди. Заканчивался первый день нашей схватки с танками врага на огненной черте, имя которой теперь всемирно известно — Курская дуга.
Лейтенант Чередниченко указал нам огневую позицию. Теперь у нас в батарее только три орудия. В центре разместился расчет старшего сержанта Федора Симакова, справа — мой, слева — сержанта Николая Родионова. Кстати, занимаем мы заранее подготовленные позиции. Кто-то, видимо, уже постарался для нас.
— Товарищ сержант! — окликнул меня Беззаботнов, приспосабливая под станину плашку. — А ведь мы в свой старый окоп угодили.
— Не может быть.
— Гляньте-ка вот на этот кустарник, — продолжал Алексей Иванович, — это ж я его рубил, обзор по вашему приказанию расчищал.
А ведь местность действительно чем-то знакомая. Вон впереди темнеет ломаная линия посадки, разделяющая надвое широкое поле. Справа — противотанковый ров, прикрывающий подходы к батарее. Слева — крутой обрыв, а дальше — скат высоты. И вспомнилось: это же и в самом деле мы неделю назад готовили здесь огневые позиции!
— Выходит, не зря тогда землю-то лопатили, — довольным голосом говорит Севастьянов, — хоть теперь отдохнем немного.
Но отдых не состоялся. Привезли боеприпасы. Бойцы часа два таскали на себе тяжеленные ящики со снарядами. Вот тебе и передохнули!
Потом всем расчетом собрались у орудия. Впереди и слева грохотал в темноте бой. Там то и дело взлетали в небо осветительные ракеты. [50]
— Прорвались гады, — сокрушенно проговорил Бондаренко.
— Ничего, парень, сейчас не сорок первый год, — ответил Алексей Иванович, — далеко фашистов все равно не пустят.
— Остановят. Резервов у нас достаточно, — поддержал его Козлов.
В середине ночи основательно подкрепились. Старшина Киселев привез сразу и обед и ужин. А после этого командиров взводов и орудий собрал лейтенант Чередниченко. Он подвел итог дня. Батарея уничтожила девять танков. На наш счет лейтенант записал две машины.
Вернулись к расчету вместе с командиром взвода. Начали устраиваться спать. Первым улегся младший лейтенант Минеев. Положив под голову чей-то вещевой мешок, он вытянулся во весь рост на дне окопа. Прежде чем заснуть, протянул мне свои наручные часы. Сказал:
— Носов, заступай-ка первым на дежурство. Через час разбудишь меня, сменю.
И почти сразу же захрапел.
Я встал, прислонился к брустверу окопа, начал вглядываться вперед, в ночь. По-прежнему кое-где еще постукивали пулеметы, изредка слышались взрывы, доносился приглушенный расстоянием гул танковых моторов. И под эти привычные уже фронтовые звуки невольно унесся мыслями назад, к тому далекому ноябрьскому рассвету сорок второго года, круто изменившему всю мою жизнь.
...На улице еще довольно темно. Мы с приятелем, поеживаясь от холода, спешим на работу. Резкий ветер с Клязьмы рвет полы моего летнего пальто, заламывает козырек фуражки.
Отогрелся в цехе, за станком. Около года я уже работаю на этом заводе. Освоил специальность токаря. Но душа по-прежнему не на месте. Рвусь на фронт, а меня не пускают. И вдруг...
В середине рабочего дня ко мне подошла табельщица [51] и... вручила повестку. В военкомат. Радостно дрогнуло сердце. Зачем вызывают — догадался. Ведь уже на протяжении полутора лет я то и дело обращаюсь туда с просьбой призвать меня в армию, отправить на фронт. Неужели сбудется мое желание?
На другой день пошел в военкомат. Здесь толпа мужчин и юношей призывного возраста ждала своей очереди. Одним из первых вызвали меня. Сначала ходил от одного врача к другому, затем направили к военному комиссару. Моложавый командир со шпалой в петлице внимательно оглядел меня с ног до головы. Просмотрел результаты медицинского освидетельствования и решительно сказал:
— В артиллерию.
Вышел из кабинета окрыленный удачей. В артиллерию! К богу войны! Да о таком назначении можно было только мечтать!
За время, оставшееся до отправки в часть, съездил в деревню, навестил родных. Затем зашел в цех, тепло попрощался с товарищами. Мой мастер Сергей Григорьевич, пожимая руку, дружески напутствовал:
— Воюй, Ваня, по-нашему, по-рабочему. Одним словом, не осрами.
...Утром впереди, за дальними высотами, вспыхнула частая артиллерийская и ружейно-пулеметная стрельба. Гул танковых моторов стал приближаться.
— Опять начинается, — протирая воспаленные глаза, проговорил Беззаботнов. Вчера Алексея Ивановича контузило. И теперь он немного прихрамывает, изредка дергает головой. Но покинуть позицию упорно отказывается. На все мои настойчивые просьбы отправиться в медсанбат отвечает: «С ребятами быстрее вылечусь».
— Нажимают сволочи, — добавил Владимир Севастьянов. Он ранен. Прижимает к груди забинтованную руку, но по примеру Беззаботнова тоже не хочет идти в тыл. [52]
Честно говоря, в душе я даже рад этому. Севастьянов отличный наводчик, с таким не пропадешь. Вчера он подтвердил это делом, подбив два «тигра».
Бойцы расчета пока еще сидят в щели, на пустых снарядных ящиках. Спокойные, сосредоточенные. Ночью они немного поспали. Кратковременный отдых заметно восстановил их силы.
— Рвутся к Обояни, — высказал догадку Козлов.
— Ничего, скоро затормозят, — убежденно проговорил Алексей Иванович.
Между тем гул боя с каждой минутой приближается. У нашей огневой позиции внезапно рвется один снаряд, за ним другой. Начался артиллерийский обстрел.
— К орудиям! — подал в это время команду взводный.
Первым поднялся Севастьянов. За ним легко выпрыгнул из укрытия Беззаботнов, занял место замкового. Козлов встал за заряжающего. Бондаренко открыл ящик, начал протирать снаряды.
Я поднес к глазам бинокль. Сквозь мутную пелену дыма и пыли оптика приблизила широкое поле, на котором уже вовсю грохотал бой. Фашистские танки и самоходки с железным лязгом приближались к высоте.
Цель мною выбрана. Это приземистый танк с длинноствольным орудием. Он значительно опередил другие машины. Искусно обходит воронки, часто меняет направление движения — рыскает то вправо, то влево. Иногда на мгновение замирает. И тогда видно, как из ствола его пушки вырывается язык пламени.
«Хитер гадюка», — подумал я с ненавистью о фашистском механике-водителе и подал предварительную команду.
Номера расчета быстро выполнили ее. Севастьянов навел орудие, доложил о готовности. Я сделал отмах рукой. Грохнул выстрел. Снаряд разорвался чуть правее цели. Внес поправку. Наводчик снова прицелился. Еще выстрел. [53] Но приземистый танк, словно заколдованный, продолжал идти вперед. Севастьянов заметно занервничал:
— Непробиваемый он, что ли?
— Целься в ходовую часть, — посоветовал я наводчику.
Вражеские танки и самоходки, ведя за собой пехоту, тем временем уже приблизились к нашему переднему краю. Взахлеб застучали пулеметы. Фашисты, бежавшие за танками, заметались, стали падать, прятаться в воронках, складках местности. Но что могли сделать пулеметчики со стальными громадинами? Некоторые из них уже ворвались на передний край, начали утюжить окопы нашей пехоты.
Между тем Севастьянов неотступно держал в поле зрения прицела «непробиваемый» танк. Тот в это время как раз клюнул пушкой вперед, угодив в громадную воронку. Наш наводчик вмиг превратился в сгусток напряжения. Ждал, когда «тигр» будет выходить из некстати подвернувшегося ему препятствия. И когда на подъеме обнажилось серое днище, мгновенно выстрелил. Танк на мгновение замер, затем скатился назад в воронку и задымил.
— Так их, гадов! — выкрикнул Козлов, подавая очередной снаряд.
Бой начал принимать для гитлеровцев нежелательный оборот. Только в нашем секторе обстрела уже пылали четыре вражеские машины. Наконец остальные танки не выдержали, повернули назад.
— Прекратить стрельбу! — скомандовал лейтенант Чередниченко.
— Что ж, поработали мы на славу, — как-то уж очень обыденно сказал Алексей Иванович, присаживаясь на снарядный ящик. — А теперь, думается, и покурить не мешает.
Он вынул кисет и начал сворачивать цигарку. [54]
Противотанковая пушка — оружие коллективное. Свои боевые возможности она полностью может проявить только в руках слаженного и натренированного расчета. Однако в бою случалось и так, что у орудия оставался всего лишь один артиллерист. Но и в этом случае оно не умолкало. Выполняя боевую задачу, оставшийся в живых продолжал действовать за весь расчет. Так поступил, например, наводчик ефрейтор Георгий Соснин.
Помнится, в самый разгар боя к нам на позицию прибежал командир взвода младший лейтенант Минеев. Тяжело переводя дыхание, приказал:
— Носов, срочно выдели со мной двух человек. Второй расчет начисто уложило.
— Беззаботнов, Бондаренко.
— Есть! — одновременно ответили названные бойцы и бросились вслед за младшим лейтенантом.
Под вечер, когда в расчет возвратились Беззаботнов и Бондаренко, нам и стало известно о подвиге комсомольца Соснина.
— Все, товарищ сержант. Задание выполнено. К сожалению, пушку «тигр» вдрызг разнес. Болванкой. Мы с Петром чудом в живых остались, — вытирая мокрый лоб, докладывал Алексей Иванович. — Младшего лейтенанта контузило, говорить не может. В санбат увезли. — Помолчал и закончил с восхищением: — А Георгий Соснин молодец! За два дня боев шесть танков списал с лицевого счета вермахта. Герой! Последнего-то «тигра» он в одиночку сжег. Израненый весь, а от орудия не ушел. Только вот сейчас в тыл отправили.
— Вылечат?
— Конечно. Через пару месяцев должен вернуться. Подремонтируют, будет как новый пятак.
После выяснились и детали. В первый день боя расчет, в котором Соснин был наводчиком, подбил три танка, Не менее мужественно действовали артиллеристы и на следующий день. [55]
...Их орудие находилось на левом фланге батареи, куда фашисты направили тогда свой основной удар. Здесь им удалось наиболее близко подойти к нашим огневым позициям.
В первые же часы боя расчет сжег «тигра». Но и артиллеристы понесли потери. У орудия остались лишь наводчик и заряжающий рядовой Шутов.
Противник наседал. Соснин метким выстрелом подбил еще один танк. Но погиб Шутов, да и сам ефрейтор получил ранение.
Потеряв две машины, фашисты отошли. На огневую позицию героя обрушился град снарядов. Соснин был ранен вторично, но и после этого не оставил орудие. В возобновившейся атаке он сам заряжал, сам стрелял. Сжег третий танк. И только после этого к нему подоспели младший лейтенант и Беззаботнов с Бондаренко.
Впоследствии Георгий Александрович Соснин был удостоен за этот подвиг ордена Отечественной войны I степени.
Прошлой ночью батарея сменила огневые позиции. До рассвета расчеты долбили каменистую землю на скате малоприметной высоты, поросшей редким кустарником. Перед нами овраг, за ним ржаное поле, дальше гряда небольших высот.
Слева, в километре, полусгоревший населенный пункт Чапаев. За его развалины вот уже третий час идет ожесточенный бой. Гитлеровцам в конце концов удалось потеснить наши подразделения. И теперь их танки и пехота идут на нас. Мы изготовились к стрельбе.
Но неожиданно фашисты прекратили атаку и в панике повернули назад. В чем дело? И что это за накатывающийся гул справа? Посмотрел в ту сторону, и все стало ясно: наши тридцатьчетверки! Они стремительно шли на врага, ведя огонь на ходу и с коротких остановок. [56]
И снова гул. Теперь уже сзади. Вернее, даже не гул, а оглушительный грохот, будто за нами раскололся на части горизонт. Над головами, расчерчивая небо огненными прямыми, пронеслись десятки реактивных снарядов. Среди смешавшихся вражеских боевых порядков взметнулись темно-багровые столбы разрывов. Несколько фашистских танков пылало.
— Вот это удар! — восхищенно выкрикнул Севастьянов, наблюдая за работой «катюш».
— Надо бы чаще их, сволочей, так угощать, — в тон ему добавил Козлов. — Глядишь, быстрее бы поумнели.
Поступил приказ сняться с занимаемых позиций. Батарея поорудийно начала перемещаться вслед за наступающей пехотой и танками. Нам же пришлось задержаться. Не было тягача. Буквально перед этим лейтенант Чередниченко отправил его за боеприпасами.
Мы ждали. В середине дня он наконец появился. Водитель Дегтярев, черный от копоти, с обгоревшими ресницами, невозмутима доложил:
— Задание выполнено, товарищ сержант.
— Где это тебя так угораздило? — с удивлением разглядывая водителя, поинтересовался Бондаренко.
Дегтярев, будто не расслышав вопроса, промолчал.
По моей команде расчет начал цеплять орудие к тягачу. Тот, под стать водителю, был тоже неузнаваем. Правый угол борта обуглился, краска на нем покоробилась, вздулась пузырями. Кабина и капот иссечены осколками.
— Довезешь? — обойдя тягач вокруг, усомнился Беззаботнов.
— Главное, Алексей Иванович, мотор цел, — ответил ему Дегтярев, — да и колеса тоже.
Но что же все-таки случилось с нашим тягачом? Только дня через два мы узнали наконец о мужественном поступке нашего товарища.
Машины полка, груженные боеприпасами, возвращались на позиции. И в это время на колонну налетели фашистские [57] самолеты, начали бомбить, обстреливать ее из пулеметов.
В кузове машины Дегтярева наряду со снарядами была еще бочка с горючим. В нее-то и попал осколок. Бензин воспламенился.
В этой сложной обстановке Петр Ефимович не растерялся. Остановив тягач, он прыгнул в кузов и стал сбивать огонь, который уже подбирался к снарядным ящикам. Пламя обжигало ему руки, лицо, но Дегтярев, не обращая внимания на адскую боль, продолжал тушить. Ему удалось сбросить бочку и тем самым предотвратить взрыв снарядов.
...Вскоре мы догнали батарею. Она продвигалась непосредственно в боевых порядках пехоты. Заняли указанное лейтенантом Чередниченко место.
Бой шел за деревню. Фашисты ожесточенно сопротивлялись. Затем их танки перешли в контратаку. Навстречу им ринулись наши тридцатьчетверки. Несколько десятков машин с той и другой стороны сошлись в смертельной охватке.
Неподалеку от нас остановился танк Т-34. Подбили? Да, по его броне загуляли язычки пламени. Потом задымило гуще.
— Неужели сгорят ребята?! — охнул Севастьянов. — Помочь бы.
По приказу лейтенанта Чередниченко к танку бросились Беззаботнов, Козлов и санинструктор Киселев. Они подбежали к машине как раз в тот момент, когда из верхнего люка на броню вывалился танкист. Одежда на нем тлела. Но он, не обращая на это внимания, спрыгнул на землю и метнулся к лобовой части танка.
Артиллеристы последовали его примеру. Все вместе вытащили из люка механика-водителя. Но тот, к сожалению, был уже мертв. Через десантный люк помогли выбраться еще двоим членам экипажа. Санинструктор перевязал им раны и увел в тыл. [58]
А мы вскоре снова двинулись вперед. Вместе с пехотой и танками ворвались на окраину деревни. Поработать пришлось немало, у гитлеровцев здесь оказалась масса огневых точек.
А вот и первые пленные. Их ведет молодой веселый сержант. Голова у него забинтована, но на запыленном лице — торжество и радость победителя. Держит автомат на изготовку, покрикивает:
— Шнель, шнель, арийцы! Тоже мне, сверхчеловеки!
Утро началось с артиллерийской подготовки. Минут тридцать, неумолчно гремела канонада. Потом в атаку пошли танки и пехота. Они сбили фашистов с поспешно занятого ими накануне рубежа и начали теснить дальше.
Меня неожиданно вызвали к командиру батареи. Лейтенант Чередниченко встретил приветливо, поздоровался за руку. Он был явно чем-то радостно взволнован. Приказал следовать за ним.
Где перебежками, а где и ползком мы выбрались на одну из высоток. Впереди виднелся какой-то населенный пункт. Но какой?
Лейтенант достал карту и поманил меня к себе. Я придвинулся ближе, всмотрелся в точку, указанную им. Так это же... Ну да, село Черкасское! Там три месяца назад мы вели бой с танками противника. Остались вдвоем с лейтенантом. Подорвали свое орудие и отошли вместе с пехотой под Рясное. Именно тогда пообещал Чередниченко: «Мы еще вернемся сюда, Носов». Вернулись!
Так вот зачем вызывал меня лейтенант! Что ж, это очень приятное напоминание.
Стали возвращаться. Но в этот момент на высоте начали рваться снаряды. Лейтенант Чередниченко, шагавший впереди, неожиданно упал. Я бросился к нему.
— Подними меня, — тихо попросил командир батареи, — хочу еще раз посмотреть на это село. [59]
Я выполнил его просьбу. Он глянул, улыбнулся и вдруг тяжело обвис у меня на руках...
Алексей Матвеевич был исключительно волевым командиром и умелым воспитателем. Несколько резковатый, но отходчивый, он никогда не дергал людей по пустякам. И если взыскивал, то всегда за дело. Под его началом батарея прошла с боями не одну сотню километров. Легко ли терять такого командира? Глядя сейчас на его помертвевшее лицо, я чувствовал, как горло сжимает спазма, а на глаза навертываются слезы.
Вернувшись к расчету, поведал бойцам печальную весть.
— Надо же! В таких переделках бывал и живым оставался, а тут — случайным снарядом, — горестно проговорил Алексей Иванович.
— Судьба. Кому что выпадет, — сказал кто-то.
— Ну это ты брось! К нашему лейтенанту не подходит. Он под Ленинградом воевал. А с нами? Себя не жалел человек, в самое пекло лез, а ты — судьба! — оборвал его Беззаботнов.
Командир взвода управления младший лейтенант Тарабрин, временно принявший батарею, решил отсалютовать в память о Чередниченко залповым огнем из всех орудий. По врагу. Пусть знают фашисты, что за каждое преступление их ждет неминуемая кара.
Медленно сгущаются вечерние сумерки. И еще медленнее спадает жара. Мы прячемся от духоты в щели, Под перекрытием она донимает не так сильно. Только замковый Беззаботнов ведет наблюдение. Остальные номера расчета курят, руками разгоняют сизый дым.
На фронте сейчас затишье. Относительное, конечно. Враг отброшен, как нам разъяснили, на исходные позиции, с которых начал наступление. Но не смирился с этим, изредка контратакует. Сегодня, правда, не лез. [60]
У нас гость — командир радиоотделения батареи сержант Дмитрий Прохоров. Связисты народ знающий. Постоянно около начальства. Вот почему они всегда в курсе событий или, во всяком случае, делают вид, что в курсе. И сейчас сержант, расстегнув ворот гимнастерки, попыхивая самокруткой, подробно рассказывает о подвиге четвертой батареи. Нам тоже уже кое-что известно. Во всяком случае, то, что на днях она вела бой с превосходящими силами противника. А вот теперь из рассказа радиста вырисовываются детальные подробности того боя.
Вечером расчеты четвертой батареи сменили огневые позиции и подтянулись ближе к переднему краю, на высоту 229,8. Как обычно, до глубокой ночи готовили окопы. А под утро, утомленные работой, легли отдохнуть, оставив только наблюдателей.
На рассвете фашистским автоматчикам удалось внезапным ударом потеснить наших пехотинцев и выйти непосредственно к огневым позициям батареи. Лишившись пехотного прикрытия, ее командир лейтенант Терехов организовал круговую оборону. Враг был встречен артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем и, понеся значительные потери, откатился.
Но через час все повторилось сначала. На этот раз на батарею двигалось до пехотного батальона с шестнадцатью танками. Мужественные защитники высоты не дрогнули, смело вступили в неравную схватку. Командир батареи приказал подпустить фашистские танки как можно ближе и бить наверняка. И когда до вражеских машин осталось не более пятисот метров, подал команду на открытие огня. Загорелся один, затем второй, третий танк... Вспыхнули еще два. Но и гитлеровцы не остались в долгу. На высоту обрушился град снарядов и мин. Обливаясь кровью, падали у орудий артиллеристы. А фашистские танки и пехота все ближе подходили к высоте. Им удалось даже частью сил обойти батарею с тыла.
Теперь батарейцы дрались в окружении, удивляя врагов [61] непоколебимой стойкостью. На склонах высоты уже пылало одиннадцать крестастых машин, валялись десятки трупов фашистов. И все же гитлеровцы продолжали наседать.
Вскоре на батарее сложилась крайне тяжелая обстановка. Многие расчеты выбыли из строя, погиб лейтенант Терехов. Повреждены почти все орудия, на исходе боеприпасы. Но оставшиеся в живых артиллеристы продолжали удерживать высоту.
Чтобы выручить попавшую в беду батарею, наше командование решило предпринять контратаку наличными силами пехоты при поддержке артиллерии. Она, к счастью, увенчалась успехом. Наши воины ворвались на высоту и выручили артиллеристов.
Затаив дыхание, мы слушали бесхитростный рассказ сержанта Прохорова, восхищаясь мужеством и отвагой однополчан.
— Комиссар идет, — предупредил вдруг Алексей Иванович.
Бойцы прекратили курить, начали приводить себя в порядок. Я поднялся, пошел навстречу комиссару, так мы еще по старой привычке называли заместителя командира полка по политической части майора М. А. Шевардина. Приняв мой рапорт, тот подошел, поздоровался, присел на снарядный ящик. Прищурив глаза, внимательно оглядел нас. Спросил:
— Ну, о чем вы тут беседуете?
— О четвертой батарее, товарищ майор, — доложил я.
— Что ж, хорошее дело. На их примере нам всем учиться надо, как фашистов бить. Герои!
Беседа снова наладилась. Майор дополнил то, что упустил сержант Прохоров, рассказал нам о последних событиях на фронте. При этом подчеркнул, что мы пока что выполнили ближайшую задачу — остановили фашистов, сорвали их план разгрома наших войск в районе Курской дуги. Теперь же предстоят наиболее сложные дела — продолжить [62] освобождение советской земли от немецко-фашистских захватчиков.
— А когда вперед, товарищ майор? — полюбопытствовал Севастьянов.
— Будто сами не знаете? — хитровато улыбнулся Михаил Авксентьевич. И обнадежил: — Скоро двинемся, готовьтесь.
Предсказания замполита сбылись. Примерно через неделю мы перешли в наступление.
Наступление, начатое советскими войсками в начале августа, развивалось успешно. В столице нашей Родины Москве вскоре прозвучал первый артиллерийский салют! в честь освободителей Орла и Белгорода.
Наша батарея теперь почти постоянно на колесах. Вот и сейчас уже конец ночи, а мы все пылим по проселочной дороге. По обе стороны ее торчат обгоревшие громады, танков, самоходок, валяются разбитые автомашины, искореженные орудия, минометы.
Ведет нас двадцатидвухлетний командир батареи лейтенант Федор Шаталов. Чуть выше среднего роста, с приятным улыбчивым лицом, он, несмотря на молодость, пользуется у артиллеристов непререкаемым авторитетом.
Командир батареи едет впереди колонны, часто останавливается. Выходит из машины, смотрит на карту, сверяется с местностью.
На рассвете подъехали к селу, разбросанному по косогору. Свернули с дороги вправо, на клеверное поле. И тут наш тягач внезапно тряхнуло, раздался взрыв.
— Стой! Стой! Куда вас черти несут? — бросился к нам, отчаянно ругаясь, боец с миноискателем.
— Спал, что ли? — набросился на него Шаталов.
— Какой сон, товарищ лейтенант? Всю ночь проходы в минном поле делали. [63]
— Указки ставить надо, — заметил ему Алексей Иванович.
— А вам смотреть в оба положено, — нашелся сапер. — И не сворачивать куда не надо. Вон ведь указки.
— Да в темноте кто их видит, — смутился Беззаботнов.
Наш водитель Дегтярев выбрался из кабины, осмотрел машину, проговорил с сожалением!
— Доездились. Опять безлошадными остались. Хорошо еще, что хоть не на противотанковую нарвались. Та бы в клочья разнесла.
— Носов, перецепите орудие к «виллису», — распорядился командир батареи, — а снаряды перегрузите в тягач второго расчета.
Мы быстро выполнили его распоряжение, и колонна снова двинулась вперед. Теперь по проходу через минное поле нас вел сапер.
За селом, в саду, батарея заняла огневую позицию. Впереди на высотах закрепился враг. На него-то и обрушились наши снаряды. Ободренная огневой поддержкой, окопавшаяся было у села пехота перешла в наступление. Фашисты начали отходить.
Вскоре снялись и мы. И снова остановились на опушке реденькой рощицы. Здесь в неглубоких окопах лежала группа бойцов.
— Впереди фашисты, — предупредил нас сержант с орденом Красной Звезды на выцветшей гимнастерке. Его левая рука покоилась на перевязи. Были перебинтованы и почти все другие бойцы группы.
— Что же вы в тыл не идете? — поинтересовался у сержанта Севастьянов.
— Сначала дома побываем, — ответил тот, — в селе, что впереди, моя хата.
— Везет же людям, — искренне позавидовал Бондаренко. — Это ж надо! К жене в гости среди войны заявиться. [64]
— Еще не известно, повезет ли, — осторожно заметил Козлов.
Командир батареи распорядился готовить орудия для стрельбы прямой наводкой. И пока бойцы отцепляли пушки от тягачей, мы, командиры расчетов, по-пластунски выдвинулись вслед за лейтенантом Шаталовым на гребень высоты.
Взгляду предстала следующая картина. Впереди залегла наша пехота, ведя редкий огонь. Дальше — лощина, поле. На взгорке село. На его окраине закрепился противник. В бинокль видны окопы, проволочные заграждения. Над селом стелется густой дым, несколько домов пылает. Горит и стоящий на отшибе ветряк. Огненные языки пламени лижут конусообразное строение, мечутся по его кровле, по раскинутым крыльям.
Пока расчет выкатывает пушку на огневую позицию, внимательно осматриваю местность в секторе предполагаемого обстрела. У мельницы обнаруживаю пулемет. Прикинув до него расстояние, определяю прицел и угломер. И — быстро к расчету. Подаю команду. Открываем огонь. Рядом почти одновременно зазвучали выстрелы орудий сержантов Николая Родионова и Федора Симакова.
Пулемет у ветряка захлебнулся. Замолчало еще несколько огневых точек. Наша пехота поднялась в атаку. Ушел вперед со своими бойцами и раненый в руку сержант.
Батарея снялась с позиций и двинулась к селу. На околице снова встретили знакомых пехотинцев. Они стояли с суровыми лицами около одной из сгоревших хат. На земле лежал их командир. Он был мертв.
— Вот и дошел наш сержант до дому, — с горечью проговорил один из бойцов, подняв на нас повлажневшие глаза, — да только не нашел своей семьи. И самого на пороге родной хаты убили. [65]
Через несколько суток наступления наша батарея оказалась уже под Боромлей. Ранним утром мы проскочили по ее тихим улицам, переправились через неширокую речку и остановились посреди поля. Колыхающееся на ветру пшеничное раздолье чем-то напоминало море. Бойцы выбрались из кузова.
— Не успели убрать, — горестно вздохнул Севастьянов, взяв в горсть несколько колосьев с осыпающимся зерном.
— Орудие на высоту, машину в укрытие! — распорядился в это время младший лейтенант Минеев.
Водитель тягача Дегтярев замешкался. Ему, хлеборобу, знавшему истинную цену тяжелого крестьянского труда, жалко было губить пшеницу.
— Чего медлите?! Вперед! — прикрикнул командир взвода.
Дегтярев крякнул, забрался в кабину и осторожно, как по шаткому настилу, повел свой тягач по пшеничному полю. На высоте мы отцепили орудие. Позиция была превосходная. Окружающая местность просматривалась на несколько километров вокруг. Впереди проходила насыпь железнодорожного пути. Там закрепилась наша пехота. Справа — гряда высот, поросших мелколесьем. Слева — речка Боромля. Над ней еще курился утренний туман.
Командир батареи лейтенант Шаталов на этот раз лично расставил каждое орудие. Первый взвод — справа от дороги, второй — слева. Отдавая приказ, лейтенант еще раз предупредил командиров расчетов:
— Окопы оборудовать в полный профиль. Возможна контратака танков.
Когда солнце уже окончательно выползло из-за горизонта, на батарею привезли завтрак. Получив свои порции гречневой каши, бойцы расселись на влажном бруствере. Дружно застучали алюминиевые ложки о края котелков. [66]
Самые проворные уже выгребали со дна остатки каши, когда показалась группа фашистских самолетов. Замковый Бондаренко резво спрыгнул в окоп, приставил козырьком ко лбу ладонь.
— Поесть стервецы по-человечески не дадут, — с обидой проговорил он.
— Может, пронесет? — отозвался Алексей Иванович.
— Вряд ли, — заметил Козлов и тоже укрылся в щели.
Вначале показалось, что бомбардировщики пролетели стороной.
— Вроде пронесло, — с облегчением вздохнул Севастьянов.
И ошибся. Самолеты в это время сделали боевой разворот и ринулись на высоту. Началась бомбежка. Потом артиллерийский обстрел. Еще гудели разрывы снарядов и мин, а команда уже поставила нас к орудиям.
Справа, с гряды высот, уже сползали фашистские танки. Они двигались прямо на нас. За танками в полный рост шла густая цепь автоматчиков.
— Танки справа! Батарея, к бою!
Расчеты развернули орудия, открыли стрельбу. От метких выстрелов сразу же загорелись две машины. Остальные, замедлив ход, открыли ответный огонь.
Внезапно по высоте ударили шестиствольные минометы. Взрывной волной меня отбросило в сторону, я потерял сознание. Когда очнулся, увидел у орудия младшего лейтенанта Минеева и Юрия Козлова.
— По правому бейте! — кричал взводному орудийный номер.
С трудом приподнялся. Преодолевая головокружение и подступившую тошноту, пополз на помощь товарищам. Но раньше меня к орудию подбежал Севастьянов.
— Разрешите, разрешите, — повторял он, оттирая младшего лейтенанта от прицела, — я ему сейчас...
Командир взвода посторонился, уступая место наводчику. Тот проворно прицелился. Выстрелил дважды кряду, [67] но промахнулся. А стальная громада — вот она, почти совсем рядом. И тут на ее пути словно из-под земли вырос тяжелораненый помощник наводчика Шутов. Швырнул гранату. Танк, теряя гусеницу, развернулся, подставил борт. На этот раз выстрел Севастьянова был точным. Потеряв несколько машин, гитлеровцы отошли. И снова на огневой позиции стали рваться снаряды и мины. Упал, обливаясь кровью, Козлов. Я подполз к нему. Торопливо разорвал индивидуальный пакет, начал перевязывать. Юрий крепился, сдерживал стон. На его побледневшем лице выступили крупные капли пота.
— Что-то поясницу жжет, — пожаловался он.
Я перевернул его на спину. Да, и сюда угодил осколок. Хорошо еще, что не задел позвоночник. Тогда бы конец. А так...
Перевязал, подбодрил:
— Ничего! До ста лет жить будешь. Еще и до Берлина дойдешь.
Угадал. Юрий действительно вылечился, вернулся в строй. День Победы встретил в Берлине.
А бой между тем продолжался. Фашистам удалось потеснить наши пехотные подразделения. Мы тоже отошли за реку и закрепились на высотах южнее села Боромля.
С каждым боем мы все ближе подходим к Днепру. Запомнился Миргород. В тот день батарея остановилась на его окраине. Ждали подвоза боеприпасов и горючего. Отдыхали в вишневом саду. На зеленевшую, но уже прихваченную первыми ночными заморозками траву осыпались пожелтевшие листья.
— Носов, сейчас собрание, — предупредил меня комсорг полка лейтенант Сигалов.
Значит, сегодня решится моя судьба. Гулко забилось сердце.
...Коммунистов в батарее человек двенадцать, не больше. Собрались около нашего орудия, расселись прямо на [68] земле. На гимнастерках у каждого — правительственные награды. Храбро воюют партийцы! Для бойцов они всегда служат примером безупречного выполнения воинского долга.
Взять хотя бы старшего сержанта Федора Симакова. В одном из последних боев прямым попаданием снаряда у его орудия сбило колесо. Пушка накренилась. А вражеские танки продолжали наступать.
Командир расчета не растерялся. Приказал бойцам подложить под лафет несколько снарядных ящиков и продолжал стрельбу. В таком положении они сумели подбить еще один фашистский танк.
И подобных примеров мужественного поведения коммунистов в бою у нас немало. Вот почему беспартийные бойцы и командиры всегда стремятся быть похожими на них.
К началу собрания пришел замполит полка майор Шевардин. Михаил Авксентьевич был из той категории политических работников, которые не только хорошо знали нужды и заботы воинов, но и умели личным примером воодушевить их на подвиги.
Помнится, в одном из боев, в самую его критическую минуту, он появился на нашей огневой позиции. Сказал всего лишь несколько самых обычных слов:
— Надо выстоять, ребята. Командование полка очень надеется на вторую батарею.
Зато до конца боя находился рядом с нами. И нужно было видеть, с каким мужеством встретили расчеты очередную атаку врага. Видели: замполит с нами, он не сгибается под градом снарядов и мин. В тот день батарея подбила десять фашистских танков...
Собрание открыл парторг батареи сержант Родионов. Зачитал мое заявление: «Прошу партийную организацию подразделения принять меня в члены ВКП(б). Обязуюсь истреблять немецко-фашистских захватчиков до полного их разгрома». [69]
Я встал, посмотрел на сосредоточенные лица присутствующих. И... еще больше разволновался.
— Вопросы к товарищу Носову будут? — спросил председатель.
— Какие еще вопросы, — откликнулся лейтенант Шаталов, — воюет он превосходно.
От похвалы стало как-то неловко. Но командир батареи дружески кивнул головой, подбадривая.
— Как вы думаете форсировать Днепр? — вдруг спросил замполит.
Я растерялся. Ожидал любого вопроса, но только не такого.
Заметив мою растерянность, майор пояснил:
— Что практически следует предпринять для успешного преодоления реки? На чем будете форсировать ее?
— Построим плот из подручных материалов. Постараемся в числе первых достичь противоположного берега.
— Похвально, — одобрил Шевардин.
— Пусть о себе расскажет, — предложил кто-то из коммунистов.
А что рассказывать? Мне только что исполнилось двадцать лет. Далеко на Владимирщине моя родная деревня Кочнево. Там родился и вырос. Окончил сельскую школу, трудился в колхозе. В деревне остались мать и отец, две сестры. Старший брат, Ефим, на фронте. Сам я в первые дни войны перебрался в город, работал на заводе токарем. С ноября сорок второго в армии. Получил две правительственные награды. Вот и все.
Автобиографию рассказал буквально за три минуты.
После меня выступили двое — ефрейтор Георгий Соснин и сержант Василий Овчар. Они высказались за мое принятие.
— Какие будут другие предложения? — спросил у собрания парторг.
Их не последовало. Так я стал членом партии. [70]