Пламя в ночи

И вот третий этап — собственно штурм Берлина. Согласно полученной директиве командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова проводится перегруппировка войск. Наша 5-я ударная получила новую полосу наступления, включающую [120] в себя восточно-центральную часть Берлина. На левом фланге продолжал действовать 9-й стрелковый корпус.

Части корпуса, продвигаясь вперед, взяли пригород Берлина Бисдорф, а полки 301-й и 230-й дивизий овладели Карлсхорстом. Штаб корпуса разместился в здании военно-инженерного училища, того самого, в котором 9 мая произойдет историческое событие — подписание представителями германского верховного командования акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Полки вышли к Шпрее, которая отсекала город от его восточного предместья. Там, за рекой, лежал Берлин. Клятва, которую дали воины корпуса, — подойти к столице фашистской Германии накануне дня рождения В. И. Ленина — была выполнена.

Командир корпуса И. П. Рослый (с 20 апреля он стал генерал-лейтенантом) созвал совещание работников штаба и политотдела. Знакомя офицеров с предстоящими боевыми задачами, Иван Павлович разъяснил, что соединению поставлена задача действовать в центре Берлина, так называемой цитадели, в направлении правительственных кварталов. Он сказал, что, поскольку в условиях города полоса наступления значительно сузится, основная тяжесть боев ляжет на давно уже созданные штурмовые группы.

— Очень важно, что все объекты цитадели, которые нам придется брать, являются правительственными зданиями, — подчеркнул генерал-лейтенант И. П. Рослый и перечислил номера объектов, входящих в полосу наступления 9-го стрелкового. — Но прежде всего нам предстоит форсировать Шпрее и захватить плацдарм в районе Трептов-парка. Первой должна преодолеть реку 301-я стрелковая дивизия полковника Антонова. Части генерал-майора Галая будут во втором эшелоне. Даниил Кузьмич Шишков со своими орлами пока останется в резерве командарма и, судя по всему, будет форсировать Шпрее в [121] районе электростанции Клингенберг. Кстати, — добавил веско командир корпуса, — в резерве у командарма генерал-полковника Берзарина. Николаю Эрастовичу вчера присвоено это воинское звание...

Все присутствовавшие на совещании возбужденно-радостно загомонили, как и двумя неделями раньше, еще на одерском плацдарме, когда в такой же ситуации узнали, что Н. Э. Берзарин стал Героем Советского Союза.

После совещания командир корпуса и начальник политотдела полковник В. Т. Поминов предложили мне остаться.

Обратившись ко мне, начпокор сказал:

— Вам, майор Никулина, надлежит позаботиться об изготовлении красных флагов. Они должны быть в каждом подразделении, действующем в первом эшелоне. Мы будем брать правительственные кварталы и здания, в том числе и имперскую канцелярию. Очень важно, чтобы над каждым взятым объектом сразу же заалел наш стяг. Ну а сами будете действовать сообразно с обстановкой, — заключил Василий Трифонович. — И направляйтесь в 1050-й стрелковый. Он, возможно, будет первым форсировать Шпрее...

Вместе со мной шел и инструктор политотдела корпуса майор Я. М. Майофис. Нам с ним надлежало до начала наступлений проверить, как идет ознакомление воинов с благодарственным приказом Верховного Главнокомандующего, в котором отмечались боевые успехи войск, ворвавшихся в предместья Берлина. Своевременное ознакомление с приказом должно было еще выше поднять наступательный порыв личного состава.

Все политработники в это время находились в подразделениях, доводили до бойцов и офицеров приказ Верховного Главнокомандующего и предстоящую боевую задачу. Каждый, конечно, знал, что вступает в последний, завершающий и очень тяжелый бой. Тяжелый потому, что фашисты, стремясь во что бы то ни стало удержать [122] Берлин, очень сильно его укрепили. Все перекрестка улиц были перегорожены мощными баррикадами, противотанковыми заграждениями, подходы к ним заминированы. Все дома, в сущности, гитлеровцы превратили в сильные огневые точки — настоящие крепости, в которых почти каждое окно было бойницей. Оттуда вели огонь или пулеметчики или снайперы. Каждый объект, конечно, защищался орудиями и минометами. Даже юнгштурмовцы, обученные пользованию фаустпатронами, были подготовлены к борьбе с нашими танками.

Но пока перед нами — Шпрее, западный берег которой был окаймлен бетонной набережной, где сосредоточились вражеские артиллеристы и минометчики. У армии и корпуса было довольно много переправочных средств, но особые надежды возлагались на отряд полуглиссеров 1-й Бобруйской Краснознаменной бригады кораблей Днепровской Краснознаменной флотилии. Этот отряд, которым командовал лейтенант М. М. Калинин, был переброшен по сухопутью с Одера.

И вот наступила ночь на 23 апреля. Вышли к нашему уже восточному берегу Шпрее танки и артиллерия, потом была поставлена дымовая завеса. Грянули первые залпы, мощные, сокрушительные. Еще до этого небольшая группа воинов переправилась на западный берег реки и завязала бой. Ей удалось захватить небольшой плацдарм, но удерживать его малыми силами было крайне трудно. А теперь... Один кораблик за другим подходил к противоположному берегу с десантом. Сила удара по врагу нарастала.

Я знала, что перед форсированием комсорг 2-го батальона 1050-го полка Салиджан Алимов провел задушевную беседу с комсомольцами, а сейчас он вместе с ними поднялся в бой. Рядом с узбеком Алимовым — украинец комсомолец Ладога, не менее храбрый воин. Тут же парторг батальона Н. М. Егоренков, калужанин, на счету которого уже множество уничтоженных фашистов. [123]

Он не раз раньше увлекал за собой в атаку бойцов. Ведет их и сейчас.

А комбат Федя Шаповалов хотя и юн годами, но, как всегда, отчаянно храбр, как всегда, четко и мужественно руководит боем.

Немного левее действуют воины 1-го батальона Героя Советского Союза капитана Н. В. Оберемченко и 3-го — майора Н. З. Михайлова.

Прошло, видимо, не более трех часов, и на западном берегу Шпрее в районе Плентер-Вальд 1050-й стрелковый был уже в полном составе. Воины под командованием подполковника Исхака Идрисовича Гумерова начали расширять плацдарм.

Все следующие сутки, не умолкая ни на минуту, гремел на плацдарме жестокий бой. Фашисты, отчаянно сопротивляясь, все-таки понемногу уступали позиции. Ведь наши силы на западном берегу Шпрее с каждым часом продолжали накапливаться. «К утру 24 апреля, — писал впоследствии член Военного совета 5-й ударной армии генерал-лейтенант Ф. В. Боков, — на плацдарме вели ожесточенные бои 230-я и 301-я стрелковые дивизии со средствами усиления и 220-я танковая бригада, которые расширили захваченную территорию до 2,5 километров по фронту и до 2 километров в глубину. В течение дня они отразили пять контратак пехоты противника с танками, к вечеру продвинулись еще на 800–1000 метров и овладели Трептов-парком»{4}.

Противник усилил артиллерийский и пулеметный огонь. Но не менее интенсивно били наши батареи и танки. Фашисты пытались контратаковать крупными силами автоматчиков, поддерживаемых танками. Но путь им на время преградили батарейцы 823-го артполка полковника Г. Г. Похлебаева. Командир батальона капжтав Н. В. Оберемченко передал по цепи команду: [124]

— Ни шагу назад. Стоять насмерть! — А спустя минуту, когда комбат увидел, что в рядах контратакующий немцев началось некоторое замешательство, он крикнул: — Товарищи, вперед!

Командир первым бросился на фашистов. Бой перешел в рукопашную схватку. Стремглав на Оберемченко набросился фашист. Но капитан опередил его, сбил с ног, но тут же сам упал, тяжело раненный.

Воины батальона отбили контратаку, но им не удалось вовремя вынести с поля боя своего командира, и он, не приходя в сознание, скончался. Похоронен Герой Советского Союза капитан Н. В. Оберемченко в братской могиле Трептов-парка.

Место комбата занял в строю его заместитель по политчасти капитан Митрофан Васильевич Давыдов. Он возглавил атаку, и бойцы, удержав плацдарм, стали еще дальше оттеснять врага.

Кстати, уже в самом Берлине нам стало известно, что на пути к Шпрее воины 230-й дивизии Героя Советского Союза полковника Д. К. Шишкова спасли от уничтожения нацистами важнейший объект — крупную электростанцию Клингенберг.

Командованию стало известно, что фашисты, отступая, подготовили энергоузел к взрыву. Поэтому было принято решение ускорить продвижение частей вперед, чтобы сорвать коварный замысел гитлеровцев.

Выполнение этой задачи было возложено на командира 988-го стрелкового полка подполковника А. М. Ожогина. Ему содействовал 990-й полк подполковника А. И. Левина. Руководил действиями обеих частей заместитель командира 230-й стрелковой подполковник Ф. К. Галкин. В передовой отряд была направлена и разведрота старшего лейтенанта В. К. Гусева. Командир артиллерийского полка дивизии подполковник И. Ф. Дорошенко получил задачу окаймлять артогнем электростанцию и не допустить контратак противника. [125]

Проявляя невиданное мужество, воины штурмового отряда дерзко продвинулись вперед и захватили электростанцию.

Оставшиеся на станции немецкие рабочие, возглавляемые дежурным инженером К. Мейнингом, знали, где фашисты заложили фугасы, и помогли нашим саперам найти провод, ведущий к погребам, в которых было несколько тонн взрывчатки. Провод наши воины успели перерезать, и электростанция была спасена. Немецкие рабочие, обслуживавшие энергоузел, пообещали позаботиться о его нормальном техническом состоянии. Это был настоящий подарок воинов 230-й дивизии нашего корпуса жителям Берлина.

За мужество и героизм, проявленные при захвате электростанции и овладении другими важными объектами, подполковникам Ф. К. Галкину, А. М. Ожогину и А. И. Левину было присвоено звание Героя Советского Союза, а сотни бойцов и офицеров дивизии удостоены орденов и медалей.

К исходу дня 24 апреля части 301-й и 230-й дивизий преодолели Ландверканал, значительно продвинулись вперед и в упорных боях овладели крупным опорным пунктом — Герлицким вокзалом.

В это время форсировали Шпрее и полки 248-й дивизии генерала Н. З. Галая. Вместе с частями 230-й стрелковой они заняли Ангальтский вокзал, гостипографию и здание датского посольства, а 301-я завязала бои за здания гестапо и министерства авиации.

Этот день нам всем запомнился еще и тем, что больше чем за неделю до окончательного падения фашистской столицы комендантом Берлина и начальником его гарнизона был назначен наш любимый командарм Герой Советского Союза генерал-полковник Николай Эрастович Берзарин.

Мы с майором Я. М. Майофисом перешли в 3-й батальон 902-го стрелкового полка 248-й дивизии, который, [126] отбивая у гитлеровцев в боях квартал за кварталом, продвигался к центру Берлина.

Перед глазами ужасная картина. Куда ни глянешь — завалы железобетона, битого кирпича, коробки изуродованных домов. Каждый перекресток забаррикадирован. Штурмовые отряды ведут жесточайшие бои за каждое здание, этаж, подвал, за груду развалин, превращенных гитлеровцами в опорный пункт...

Фашисты проявляют коварство, используя подземные коммуникации. Они кое-где предпринимают попытку зайти в тыл нашим подразделениям — нужна особая бдительность. Наши воины, настойчиво продвигаясь вперед, заботятся и о том, чтобы не получить удар в спину.

К вечеру противник усилил огонь, наша артиллерия и танки тоже стали энергичнее бить по вражеским огневым точкам, и главным образом по угловым домам, в которых засело больше всего фашистов.

Мы ползем от развалины к развалине, руки исцарапаны в кровь, на коленях ссадины. Вокруг рвутся и снаряды и мины.

За развалинами дома группа офицеров обсуждала, как успешнее прорваться в следующий квартал. Лейтенант-танкист предложил создавать на перекрестках дымовые Завесы. Под их прикрытием бойцы будут проникать вперед и захватывать дом за домом. Так и решили.

Здесь произошел поначалу курьезный, а потом трагический эпизод. Неожиданно сверху что-то упало и, будто камнем, грохнуло меня по плечу. Я от неожиданности даже отпрянула в сторону. Все засмеялись, видя, что ударил меня не камень и не осколок, а... живой попугай, невесть откуда свалившийся. Я взяла диковинную, особенно в такой ситуации, птицу, но она тут же стала зло клевать мне руки.

И тут, громыхнув гусеницами, рядом остановилась наша тридцатьчетверка. Открылся люк, и из него показалась [127] девушка в шлемофоне. Увидев у меня попугая, она ойкнула от удивления и попросила:

— Товарищ майор, отдайте мне его. Вам он ни к чему, а у нас в машине жилплощадь для птахи найдется...

Я передала попугая девушке и отошла за угол дома, где офицеры продолжали что-то обсуждать. Вдруг страшной силы взрыв потряс воздух, со стен даже стали осыпаться куски кирпича и штукатурки. Мы все отпрянули от стены, а когда рассеялся дым, увидели, что взорвался наш танк — прямое попадание фаустпатрона. И, видимо, в боезапас. Ни голубоглазой девушки, ни попугая...

Повернувшись к баррикаде, что была впереди и левее от нас, я заметила, что на секунду из-за нагромождения булыжника и кирпича показалась голова гитлеровца с темными очками на глазах. И тут же оттуда грянул глухой выстрел. Фаустпатрон пролетел над нами и угодил в угол дальнего полуразрушенного здания, не причинив на этот раз никому вреда. И тут же из-за дома появились наши артиллеристы, катившие на руках сорокапятку. Командир орудия, здоровенный сержант в прожженном во многих местах бушлате, когда я ему сказала о фаустниках, укрывшихся за баррикадой, понимающе козырнул:

— Сейчас мы им дадим прикурить, товарищ майор!

Он приказал развернуть орудие, прогремело несколько выстрелов — и баррикада замолкла.

Тем временем в упор по баррикаде стали бить и подошедшие танки. В ней появились проломы, через которые попытались прорваться пехотинцы. Но засевшие в этажах угловых зданий снайперы и пулеметчики вели такой плотный огонь, что преодолеть перекресток было невозможно.

Тогда командиры танков перенесли огонь на выявленные огневые точки противника. После их подавления пехотинцы успешно преодолели перекресток, продвинулись вперед и укрепились в развалинах домов следующего [128] квартала. С ними ушел и майор Майофис. Я еще оставалась на месте. Дым рассеялся, и подошедшие наши подразделения стали пересекать перекресток. В это время снова начали действовать вражеские снайперы. Они вывели из строя несколько бойцов.

Не дождавшись, когда еще раз ударят по притаившимся фашистам наши орудия и танки, я бросилась через улицу вперед, но едва добежала до ее середины, неловко наступила каблуком на кусок кирпича, потеряла равновесие и упала. И тут же рядом с моим плечом — сухой щелчок. Брызги раздробленного пулей снайпера кирпича больно хлестнули по лицу... Молниеносно пронеслась мысль: лежать, сделав вид, что ты убита, или, поднявшись, двигаться дальше? Берет верх второе, и я, мгновенно вскочив, бросилась вперед и снова упала, но уже за развалинами дома.

Ко мне подбежал майор Майофис:

— Ты жива? Ранена?

А я и сама еще не пойму, что произошло. На ладонях кровь, сильная боль в коленях, которые разбила при падении...

— Да нет, все, кажется, в порядке, Яков Михайлович... Видно, я все-таки заколдованная. На этот раз даже пуля снайпера не взяла...

Штаб 902-го полка подполковника Г. М. Ленева находился в подвале одного из домов.

Мы с Майофисом и заместителем командира полка по политчасти майором М. А. Глагольевым обходили бойцов, которые закрепились в развалинах зданий. Здесь обстановка осложнялась: воинам полка более суток не удается пробиться к Вильгельмштрассе, потому что фашисты бросают все на спасение фюрера и его приспешников. На Вильгельмштрассе расположена имперская канцелярия, логово Гитлера, поэтому на подступах к ней оборонялись отборнейшие части эсэсовских головорезов. Всего несколько [129] сот метров отделяли наши полки от Вильгельмштрассе. Но как их преодолеть?

Это было 30 апреля 1945 года.

Командир 248-й дивизии генерал-майор Н. З. Галай требовал от подполковника Г. М. Ленева «кварталов, метров» продвижения, даже грозил отстранить его от командования полком, но роты залегли в развалинах домов, а огонь противника просто не дает поднять бойцам головы.

Начальник политотдела корпуса полковник В. Т. Поминов вызвал меня к телефону:

— Мне известно, — сказал он, — что Ленев, в полку которого вы находитесь, топчется на месте! Видимо, командиры и политработники еще недостаточно хорошо разъяснили офицерам, коммунистам, комсомольцам, всем бойцам, что корпусу отведен самый ответственный участок, где расположены правительственные учреждения и ставка Гитлера. Медлить с продвижением нельзя. Вы понимаете это?

— Конечно, товарищ полковник, но такая обстановка...

— А вы что, ждете, когда фашисты перестанут стрелять? — оборвал меня начпокор и добавил строго: — Скажите майору Майофису, чтобы он немедленно прибыл в политотдел, а сами направляйтесь в хозяйство полковника Антонова...

Заместитель командира 902-го полка по политчасти майор М. А. Глагольев, чувствуя свою личную ответственность за действия полка, пошел в роты, чтобы поднять людей для продвижения вперед. После бесед с бойцами политработник бросился через улицу к цепи красноармейцев, прижатых огнем противника к мостовой.

— Товарищи! В атаку, за мной! — крикнул Михаил Алексеевич и рванулся вперед.

За ним, рывком поднявшись, устремились воины, но тут же пуля снайпера сразила офицера. Надо было срочно [130] вынести Глагольева с поля боя. Танкисты быстро поставили дымовую завесу, и под ее прикрытием удалось отнести майора Глагольева в безопасное место. Но ранение оказалось смертельным. По пути в медсанбат майор М. А. Глагольев скончался...

Простившись с командиром полка Леневым и парторгом полка майором Г. М. Эрайзером, я пошла в 301-ю дивизию. Добралась туда вполне благополучно и попала на участок, занимаемый 1050-м стрелковым полком подполковника И. И. Гумерова. Провести меня на командный пункт полка, который находился в это время в здании датского посольства, вызвался адъютант командира полка лейтенант С. Баталов.

Увидев меня, Гумеров нараспев сказал своему замполиту майору Е. П. Леонтьевскому:

— Видишь, корпусное начальство пожаловать изволило...

Поздоровавшись, мы обменялись сообщениями о событиях минувших дней, и Гумеров с Леонтьевским рассказали, что полк вел тяжелые, жестокие бои за правительственные здания и Ангальский и Герлицкий вокзалы. За три дня, с 27 по 30 апреля, продвигаясь вдоль Ландверканала, пехотинцы захватили гестапо, министерство авиации и теперь оказались перед зловещим зданием имперской канцелярии.

— Наши ребята дрались здорово, — сказал Леонтьевский. — Особенно проявили себя комсомольцы 2-го батальона. Агитатор Николай Некрасов в бою за здание гестапо не только отважно дрался, но пробрался на крышу здания и водрузил там красное знамя. О его подвиге сразу же узнал весь полк. А вслед за Некрасовым отличились комсорг 2-го батальона Салиджан Алимов и комсомолец Иван Иванов. Когда они поднялись на крышу здания министерства авиации, чтобы укрепить знамя, то столкнулись с фашистами. Дело дошло до рукопашной... Наши ребята, конечно, одолели гитлеровцев. [131]

— Ты только представь, как сражались здесь братья Мусич, — сказал, дополняя своего замполита, И. И. Гумеров. — Старший был первым номером расчета «максима», младший — вторым. Во время контратаки противника они уничтожили несколько десятков гитлеровцев, каждый был дважды ранен, но ни тот, ни другой не покинули позиций. Но пуля врага сразила старшего Мусича, его место занял младший брат и тоже героически погиб при отражении контратаки.

Беспощадно уничтожал фашистов и пулеметчик сержант Решетников. Будучи раненным, он не ушел с поля боя и, истекая кровью, продолжал отражать вражескую контратаку до тех пор, пока от большой потери крови не лишился сознания. Решетников и умер, не выпустим из рук «максим».

Подполковник достал карту.

— Мы приняли решение, — пояснил он, — что в первом эшелоне будет действовать 2-й батальон майора Шаповалова. У него, правда, сложилось довольно тяжелое положение: правый фланг открыт, а по Вильгельмштрассе фашисты могут бросить в контратаку танки и пехоту. Но сейчас батальон уже усилен артиллерией, тайками, его поддерживают гвардейские минометы и сверхмощная крепостная батарея из дивизиона майора Бадаева.

В этот батальон майора Ф. К. Шаповалова мне и порекомендовал направиться подполковник И. И. Гумеров.

Воинов 1050-го полка отделяла от позиций гитлеровцев, оборонявших имперскую канцелярию, только улица — Фоссштрассе. На противоположной ее стороне, в подземелье здания, — вся фашистская свора во главе с Гитлером и Геббельсом.

На КП полка, находившемся недалеко от станции метро на Лейпцигерштрассе, собрались командиры приданных ему поддерживающих частей. Здесь же были собраны комбаты и их заместители по политчасти.

И. И. Гумеров взял за локоть командира 823-го артиллерийского [132] полка полковника Г. Г. Похлебаева, подвел его к окну и, указав рукой вперед, спросил:

— Видишь бойницы в окнах имперской канцелярии?

— Конечно, вполне ясно...

— Когда мои орлы пойдут на штурм, сделай так, чтобы твои батарейцы били прежде всего по этим огневым точкам. И с прямой наводки, поближе, наверняка... — Потом, обращаясь к командиру танкового полка полковнику И. А. Мясникову, Гумеров сказал: — А твои герои должны держаться своих штурмовых групп, как мы расписали, чтобы они четко сопровождали пехоту... Хорошее взаимодействие не только обеспечивает успех, но и уменьшает потери. Это сейчас крайне важно.

Батальоны стали готовиться к атаке. Я ушла во 2-й батальон. На КП майора Ф. К. Шаповалова собрались командиры рот. Там же были парторг Егоренков и комсорг Алимов. Комбат ознакомил всех с поставленной боевой задачей и в заключение сказал:

— Главное, что нам необходимо, — это взаимодействие, взаимовыручка и взаимопомощь.

Перед тем как уйти в роты, мы получили из политотдела соединения радостное сообщение: воины 150-й Идрицкой стрелковой дивизии уже водрузили на рейхстаге Знамя Победы.

Это сообщение вдохновило всех нас. Но каждый понимал, что хотя войне не сегодня, так завтра конец, что фашисты неизбежно капитулируют, но предстоят еще суровые бои. Нам же нужно было штурмовать имперскую канцелярию. А это крепкий орешек...

Я, кстати, не расставалась никогда с номером «Правды» за 1 января 1945 года. В ней был опубликован интересный материал для работы с бойцами, который я рекомендовала использовать всем политработникам, — стихотворение Демьяна Бедного «Русь»:

Там же была опубликована очень важная и интересная статья Всеволода Вишневского «Привет 1945 году Победы!». Известный писатель и журналист говорил в ней:

«Минул великолепный, грозовой 1944 год...

...Мы ведем войну, несем на себе всю тяжесть уже четвертый год.

Кто-то ждал, кому-то казалось, что советская кривая пойдет вниз... Нет и снова нет!

...Россия шагать умеет!

Русская армия брала Берлин в Семилетнюю войну... Штурм был назначен на 9 октября. Нервы немцев не выдержали, и в ночь на 8-е берлинский гарнизон начал отступление, и в 5 часов утра первые русские эскадроны ворвались уже на королевскую площадь... и в жестокой схватке весь арьергард врага был разгромлен.

Берлин был взят.

...Ключи от германской столицы были доставлены в С.-Петербург и сданы на вечное хранение в Казанский собор».

Сообщение о водружении Знамени Победы над рейхстагом, стихи Демьяна Бедного, статья Всеволода Вишневского, о которых мы напоминали бойцам, и почетные задачи, поставленные перед воинами батальона, порождали среди них новую волну патриотических чувств и неудержимое стремление быстрее разгромить врага и завершить войну.

В ротные парторганизации, парторгу батальона поступило множество заявлений от рядовых, сержантов и офицеров с просьбой принять их в партию.

Около полудня парторг полка майор Телегин вызвал парторга батальона Егоренкова в штаб полка, где было назначено заседание партийного бюро, которое должно рассмотреть поступившие заявления. [134]

Вместе с подавшими заявления лейтенантом Абрамовым, сержантом Квашей, рядовыми Сергеевым, Островским и другими мы тронулись в путь. Лейтенант Абрамов был в голове нашей колонны. В его руке скользил телефонный провод, который шел от батальона к штабу полка. Всего пройти надо было метров пятьсот, но какой же это был тяжелый и опасный путь!.. В развалинах домов затаились разрозненные недобитые группы фашистов, которые в любой момент могли напасть на нас.

Через руины, кучи щебня мы в ночной тьме все же добрались до штаба полка, который расположился в подвале разрушенного дома. У входа нас встретил майор Телегин.

— Значит, прибыли вовремя и благополучно? — обрадованно спросил парторг. — Ну, пойдемте поближе к столу.

Стола, собственно, не было. Его заменял фанерный ящик, на краю которого горела коптилка из артиллерийской гильзы, а вместо стульев вокруг ящика возвышались стопки кирпичей. На них сидели офицеры — члены партбюро.

Майор Телегин открыл заседание партбюро. Все наши боевые товарищи были единогласно приняты кандидатами в члены партии как особо отличившиеся в боях. От имени партбюро Телегин поздравил молодых коммунистов и пожелал им новых успехов в боевых делах.

Лейтенант Виктор Абрамов и рядовой Михаил Островский поблагодарили парторганизацию за оказанную им честь и заверили, что в предстоящем бою будут драться, как подобает настоящим большевикам.

Все мы благополучно вернулись в батальон. Мне нужно было пойти в 4-ю роту старшего лейтенанта Яковлева. Она закрепилась в пятиэтажном доме на Фоссштрассе, и на это подразделение, видимо, возлагалась задача действовать в качестве одной из первых штурмовых групп. Туда же пришли комсорг батальона лейтенант [135] С. Алимов и парторг лейтенант Н. М. Егоренков. Салиджан рассказал об одном интересном эпизоде. Когда он беседовал с бойцами 3-го взвода и уточнял, как они знают боевую задачу, заместитель командира отделения ПТР комсомолец Иван Залыгаев сказал:

— Товарищ комсорг! Чтобы выполнить боевую задачу, мы даже кое-что сами придумали. Чтобы прорваться на территорию имперской канцелярии, нужно пробить брешь в железобетонном заборе. Мы и решили сделать это фашистским же оружием, фаустпатронами, которых у нас больше чей достаточно. Мы их уже успешно использовали при штурме немецких укреплений на Зееловских высотах.

— Ну что ж, хорошо придумали, — одобрил Алимов и добавил: — А все же, друзья, на нашу крепостную артиллерию надежд больше...

И вот оглушительный залп артиллерии всех калибров, скрежет и рев «катюш»... Мы из укрытий видели море огня вокруг здания имперской канцелярии и прилегающих к ней строений, черные клубы дыма и раздробленного бетона, сизую пелену пороховых газов, которая мешала наблюдению... Содрогалась земля, рушились впереди стены, взвизгивали осколки и пули. Я наблюдала за бойцами. Конечно же на лице у каждого не только решимость, но и оттенок тревоги: через несколько минут они должны броситься в атаку, в этот кромешный ад... А ведь это последний бой, каждый был уверен в этом и, конечно, хотел не только победить, но и выйти живым из жестокой схватки.

Воины 3-го взвода бросились в атаку вдоль Вильгельмштрассе, чтобы атаковать имперскую канцелярию со стороны главного входа. Но вынуждены были залечь. Артиллерия, пулеметы и минометы фашистов ожили и преградили путь атакующим. Чтобы не нести неоправданных потерь, командир 2-го батальона майор Ф. К. Шаповалов приказал старшему лейтенанту Яковлеву пробить фаустпатронами [136] брешь в бетонном заборе, просочиться во двор и оттуда повести бой за здание канцелярии, а силами 3-го взвода отвлекать противника.

Хочу, чтобы меня правильно поняли. Имперскую канцелярию брали не батальон и не полк, а едва ли не все штурмовые отряды 9-го стрелкового корпуса со средствами усиления и поддержки. Я же рассказываю о локальных эпизодах этой борьбы, о том, что видела своими глазами, в чем участвовала лично. А это — рота, батальон...

Надвигалась ночь 2 мая. Командир хозвзвода лейтенант Гарагуля, его помощник старшина Гришин, повар Ладутько, преодолев только им известными путями заграждения и завалы, доставили воинам горячий ужин.

Пока солдаты ужинали, командиры и политработники, собравшись вместе, обсуждали различные варианты действий наших подразделений, позволяющие подойти к имперской канцелярии с наименьшими потерями.

Когда снова начался бой, наши правофланговые штурмовые группы стали просачиваться к зданию имперской канцелярии и попытались овладеть ею со стороны фасада, но мощный огонь противника прижал бойцов к земле. Тогда комбат Шаповалов приказал оставить там только отвлекающую группу, а основным силам батальона идти в обход здания со стороны сада, прорываться к объекту через проломы в мощном бетонном заборе, которые уже были сделаны артиллеристами.

Первыми ворвались на территорию имперской канцелярии воины роты И. И. Яковлева. С ними находилась и я. Но, сделав несколько шагов от забора, мы вынуждены были залечь: на нас неслись потоки трассирующих пуль, рядом рвались мины...

— Вот это дают фрицы, последние судороги... — сказал комсорг батальона Салиджан Алимов, оказавшийся рядом со мной. Он тяжело дышал. Когда раскатилась новая пулеметная очередь, он потянул меня за рукав [137] фуфайки к обломкам стены: — Здесь, товарищ майор, будет безопаснее, а то ведь пуля — дура...

— Это так, но нам надо дойти до цели, — сказала я. — У меня ведь Знамя с собой...

— Знаю, — откликнулся комсорг. — Сейчас комбат добавит огонька, чтобы подавить эти проклятые пулеметные гнезда, что бьют по нас.

И правда, через минуту снова грохнули наши пушки. Фашистские пулеметчики заметно приумолкли. Воспользовавшись моментом, мы сделали бросок вперед, но тут ударил пулемет с фланга, и нам пришлось еще раз уткнуться в землю.

Следом за бойцами 4-й роты в сад канцелярии стали просачиваться воины других рот 2-го батальона, а также батальонов майора Михайлова и капитана Давыдова.

Мы короткими перебежками приближались к сухому бассейну, расположенному в центре сада. Его стены стали для нас укрытием от огня и рубежом для накопления сил к решающей атаке.

Наша артиллерия сделала несколько проломов уже в самом здании, подавила большинство огневых точек противника. Я думала, что наступил самый благоприятный момент для решающего броска. И не ошиблась, потому что тут же услышала голос ротного:

— Товарищи! Вперед, за Родину!

Не чувствуя под собой земли, я тоже бросилась к зданию. Кажется, тогда и страха никакого не ощущалось, вроде бы над всем главенствовала, все совсем затушевывала одна главная мысль: поскорее пробиться к цели... Туда, где можно поднять алый стяг.

Рядом со мной с группой воинов-комсомольцев бежал комсорг батальона Салиджан Алимов, справа слышался голос парторга Никиты Егоренкова:

— Вперед!

В окна здания и проломы в стенах полетели гранаты. Выждав момент, подсаживая друг друга, мы бросились [138] в окна и бреши. Завязался бой внутри имперской канцелярии. Там стоял густой дым, от пороховых газов резало глаза, было трудно дышать и настолько темно, что бойцы вели огонь по вспышкам выстрелов фашистов.

Одиночные выстрелы раздавались и с верхнего этажа, но особенно интенсивный огонь гитлеровцы вели из помещений первого этажа и подвала. Но в проломы и уже выбитые двери вливались в здание все новые и новые группы наших бойцов. Они теснили фашистов, освобождая одну за другой комнаты и залы имперской канцелярии.

Воспользовавшись тем, что эсэсовцы под натиском наших воинов отошли от лестничной клетки, я стала взбираться вверх. За мной бросились комсорг батальона Салиджан Алимов, комсомольцы Иванов, Бондаренко, Хмельницкий и другие.

Еще одно усилие — и мы на третьем этаже. Теперь надо преодолеть чердак, но сил уже нет, кажется, что вот-вот замертво грохнешься — и конец. Но автоматные очереди затаившихся на чердаке фашистов заставили нас забыть об усталости. Пуля попала в голову Салиджану, и он упал, успев крикнуть:

— Товарищ майор, Знамя!

В ответ на выстрелы фашистов в угол чердака ударили очереди автоматов Бондаренко, Хмельницкого, и эсэсовцы (их было двое) затихли. Комсомольцы бросились к своему вожаку, чтобы оказать помощь.

И тут неведомо откуда взялись у меня силы. Я быстро стала пробираться по чердаку, где через развороченную снарядами кровлю виден был просвет ночного, полыхающего зарницами боя неба. Бросилась к этому просвету. У самой кромки крыши зияла большая пробоина, и из нее вверх вздыбились какие-то металлические штыри, видимо, от развороченной арматуры кровли. К одному из них кусками телефонного провода я прикрепила Красное знамя. Озаренное светом ракет, отблесками пожаров, оно колыхалось, как пламя в ночи. [139]

Укрепив Знамя, я почувствовала такую слабость во всем теле, что долго не могла сдвинуться с места и, прислонившись спиной к какой-то перекладине, стояла и смотрела на объятый пламенем Берлин, а по лицу текли горячие слезы радости...

...Бойцы подняли Салиджана Алимова, понесли вниз, там сделали комсоргу перевязку, и он остался в строю.

К 4.00 в имперскую канцелярию прибыл командир 1050-го стрелкового полка подполковник И. И. Гумеров. Вслед за ним появились командир 9-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант И. П. Рослый и командир 301-й дивизии генерал-майор В. С. Антонов. Исхак Идрисович Гумеров доложил им о выполнении полком боевой задачи, а я — о водружении Красного знамени.

Когда комкор и комдив уехали, И. И. Гумеров приказал майору Ф. К. Шаповалову взять под охрану здание имперской канцелярии, бункера и имущество, находившееся там.

По его приказанию со здания был снят и герб фашистской Германии — орел, державший в когтях круг со свастикой. Хотя он был прикреплен к фронтону могучими винтами, бойцы вместе с парторгом батальона лейтенантом Егоренковым с радостью выполнили эту задачу. Поверженное чудовище вскоре распласталось на мостовой. Потом герб был отправлен как трофей в Москву. Он и сейчас хранится в Центральном музее Вооруженных Сил СССР.

* * *

После завершающих боев в Берлине наступили мирные трудовые будни. Может быть, странно звучат слова «трудовые будни» применительно к войскам и армии, только что разгромившей грандиозную германскую милитаристскую машину и уничтожившей величайшее зло человечества — немецкий фашизм и нацизм, но это было так. Не стану рассказывать о работе наших военных комендатур, [140] о налаживании нормальной жизни берлинцев и жителей других городов, о становлении новой демократической Германии — об этом написано уже очень много.

Хочется вспомнить лишь о Параде Победы, в котором мне довелось участвовать. Как известно, сводный полк 1-го Белорусского фронта было приказано возглавить командиру нашего 9-го стрелкового корпуса Герою Советского Союза генерал-лейтенанту Ивану Павловичу Рослому. Меня зачислили в состав сводного полка парторгом одного из батальонов.

И вот мы в дороге. Трудно передать, с какой огромной радостью мы ехали в столицу нашей Родины. С нами было много знамен фашистских частей, разгромленных в Берлине.

Столица встретила нас тепло. Поезд окружили тысячи людей, которые не давали нам пройти по перрону. Незнакомые люди обнимали солдат, целовали их, плакали от радости.

Почти месяц сводный полк тщательно готовился к Параду Победы. Пришлось основательно заниматься строевой подготовкой. К вечеру все от усталости валились с ног, но настроение у каждого участника было радостное, приподнятое.

Однажды я попросила у начальства разрешения сходить к морякам — участникам парада — и узнать, нет ли там кого-нибудь из тех, с кем я до войны училась в Академии водного транспорта.

Моряки расположились в районе метро «Сокол». Зайдя к капитану 1 ранга, которого мне назвали старшим, я назвала несколько фамилий своих сокурсников, но никого из знакомых в списках участников парада не оказалось. Тогда я спросила, не участвуют ли в параде курсанты морских училищ.

— Участвуют. Здесь есть курсанты военно-морских училищ имени Фрунзе, имени Дзержинского и другие. [141]

— А нет ли среди них случайно Владимира Виноградова. Понимаете, это мой сын...

Капитан 1 ранга взял какие-то списки, просмотрел их и сказал:

— Подождите меня минутку.

Эта минутка показалась мне вечностью. Я терялась в догадках: ушел и ничего ясного не сказал. Шагала четверть часа по комнате из угла в угол в волнении. Вдруг дверь открылась, и моряк ввел рослого курсанта. От неожиданности я будто онемела.

— Сыночек! Володя! — Думала, что от радости сердце разорвется.

Владимир был выше меня ростом, подтянут, строен и... совсем взрослый мужчина. Мы обнялись...

Пожилой капитан 1 ранга почему-то быстро вышел из комнаты. Я его понимала. А сын только повторял:

— Ну не надо же плакать, мама! Не надо...

От души наговорившись с Володей, я ушла к себе — время торопило.

Хорошо запомнился этот день. Все участники парада и зрители были по особому взволнованны. А погода была совсем не праздничной. Шел дождь. Но ничто не могло помешать ликованию народа.

Войска проходили по Красной площади Москвы в четком строю, строю победителей. Фашистские штандарты, которые мы привезли с фронтов, были брошены солдатами к подножию Мавзолея В. И. Ленина. Этим они рапортовали партии и правительству о великой победе над самым злейшим врагом человечества — фашизмом.

Я видела огромную радость в глазах тысяч людей, когда они провожали взором наши полки. Участники войны конечно же думали о нашем великом народе и благодарили его за то, что он обеспечивал фронт всем необходимым для разгрома ненавистного врага.

Много было в моей жизни и очень грустных и очень радостных минут. Но эти... Эти были самыми-самыми... [142]

Торжество победы, одержанной великим народом, твоим народом, и сознание, что сама что-то сделала, чтобы пришел этот славный, торжественный день, наполняло душу и сердце еще не испытанным счастьем и удовлетворением. И это светлое чувство останется в жизни, в памяти навсегда. Как то пламя в ночи, которое мы зажгли над Берлином в мае 45-го. Я и мои боевые друзья.