Нелегкая военная наука

В повседневных заботах и хлопотах мы не замечали, как быстро летят дни. Госпиталь работал с огромной нагрузкой: фронт был теперь рядом. Пережито немало тяжелых дней и ночей. Но всех нас вдохновляла великая победа Красной Армии под Москвой. Гитлеровцы были отброшены далеко от столицы. Это придавало новые силы, укрепляло в каждом веру в окончательную победу [13] над врагом. Однако до нее надо было еще пройти долгих три года.

Весна сорок второго принесла большие изменения и в мою жизнь. Неожиданно я получила приказ срочно направиться для прохождения боевой подготовки в Ростовское военно-политическое училище, которое эвакуировалось в небольшое селение Докшукино, что в Кабардино-Балкарии.

Директива о боевой подготовке политработников, пришедших в Красную Армию в период войны, была издана Главным политическим управлением РККА еще в июле 1941 года. В ней указывалось на необходимость того, чтобы каждый политработник умел владеть личным оружием, хорошо разбирался в боевой обстановке, наряду с командиром отвечал за подготовку подчиненных, а при необходимости мог бы взять командование на себя. В правильности такой постановки вопроса мне довелось потом не раз убедиться на личном опыте, когда в решающие минуты боя нужно было действовать с оружием в руках и вести красноармейцев в атаку.

В числе прибывших на учебу комиссаров и политруков оказалось двадцать две женщины. Большинство из нас имело опыт партийно-политической работы в аппаратах краевых, областных и районных комитетов партии. Но военную подготовку многие проходили лишь в кружках Осоавиахима.

Командиром отдельного женского взвода был назначен лейтенант Загоруйко, который уже побывал в боях, был ранен и после излечения в госпитале направлен в училище.

Судьба опять свела меня здесь с Ольгой Ковтун. Видимо учитывая наш опыт работы, командование назначило нас командирами отделений.

Учебная программа в условиях войны была настолько насыщена по объему и сокращена по времени, что заниматься нужно было едва ли не круглые сутки. Изучение [14] тактики и стрелкового оружия, боевые стрельбы, длительные марш-броски, ночные подъемы по тревоге — все это изматывало до предела. Уставали все невероятно. Но подчас и уснуть после отбоя не успеешь, как снова загремит команда: «Подъем!» Командиры не делали никакой скидки на то, что мы женщины.

Самыми трудными были марш-броски, когда в полной выкладке и с оружием приходилось бегом мчаться два-три километра, а затем с ходу отрывать окопы полного профиля. И все это в сорокаградусную жару!

Порой казалось, что командир взвода специально придумывает для нас самые тяжкие испытания, что мы чем-то провинились перед ним. Но лейтенант Загоруйко только повторял:

— Все должно быть так, как на войне. Не на бал, барышни, готовитесь. Скидок не ждите! За неумение на фронте можно жизнью поплатиться. Так что — не хныкать!

А мы и не хныкали. Больше того, мне вскоре пришлось этому ратному делу обучать мужчин. Меня неожиданно вызвал начальник училища полковник Власов и объявил приказ о моем назначении старшиной мужской учебной роты, которая состояла из средних командиров, только что вернувшихся из госпиталей. В большинстве совсем еще юноши, но уже побывавшие в боях и хлебнувшие фронтовой жизни, они готовились снова идти на передовую, теперь уже в качестве политруков стрелковых рот.

Назначение старшиной, да еще в роту бывших фронтовиков, скажу прямо, не вызвало у меня радости. Хотя я добывала в жизни уже в разных переплетах, но командовать мужчинами — участниками боев — было для меня делом новым и нелегким. Фактически ответственность за четкое выполнение учебных планов, организация быта и отдыха командиров лежали на плечах старшины. [15]

Да и что касается борьбы с нарушениями дисциплины. Внушать что-либо людям, побывавшим под огнем и готовящимся снова идти в бой, для меня, еще не нюхавшей пороху, было сложно. Тут одними уставными требованиями не обойдешься. Приходилось, как говорится, бить больше на совесть, на сознание людей, а иногда и строго, по-матерински, отчитывать их.

А потом... Когда меня командир перед строем представлял курсантам как старшину роты, я заметила, как на лицах некоторых мужчин промелькнула усмешка, кто-то многозначительно подтолкнул соседа локтем в бок. Я ждала со стороны своих подчиненных каких-нибудь подвохов. И они были. То полушуточная жалоба на вещевиков, мол, не выдают предметы обмундирования, которые вообще, оказывается, не существуют, то каверзный вопрос по уставным положениям, то прозрачная ирония в докладе... Словом, ухо нужно было держать постоянно востро.

На каждой утренней поверке я тщательно проверяла внешний вид слушателей и не оставляла без внимания случаи, когда кто-то был плохо побрит, не сменил подворотничок или не почистил обувь. Конечно, и самой приходилось показывать в этом пример. Думаю, что моим подчиненным получать замечания от командира, да еще женщины, было не очень-то приятно, и они заметно подтягивались.

Запомнились и хорошо организованные вечерние поверки и прогулки. Прогулки были непременно с бодрыми песнями, которые поднимали настроение и боевой дух будущих политработников. Особенно популярной была в то время песня А. В. Александрова и В. И. Лебедева-Кумача «Священная война». Ее музыка и слова: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...» — и сейчас волнуют до глубины души, а в то тяжелое время они звучали набатом, зовущим в бой. [16]

...Еще не зарубцевалась рана от потери матери, приходилось жить в постоянной тревоге за судьбу детей, о которых я ничего не знала. И вот новый удар...

Однажды, когда я вернулась с занятии, дневальный вручил мне телеграмму. Скрывая волнение, отошла в укромное место. Неужели что-либо случилось с детьми! Читаю, а строчки прыгают и расплываются: «Наш брат Александр пал смертью храбрых. Варя». Еле сдержала нахлынувшие слезы. Дала волю своим переживаниям только после отбоя, выплакалась. Уснуть, конечно, не могла. Спасибо Ольге, она не оставляла меня наедине с моим горем.

— Мужайся, Аня! Сейчас такое в каждой семье. Вот скоро закончим курсы и пойдем мстить фашистам за все наши потери и беды.

Мы долго молчали. Когда я немного успокоилась, Ольга подсела ко мне, спросила участливо:

— А где твой муж? Где родные? Ты почему-то никогда не говоришь об этом. Ну, что молчишь?

Молчала я потому, что не сразу нашла, что сказать. В памяти всплыли далекие годы детства и юности, все, что привелось пережить пусть еще не за долгую жизнь.

...С фронта первой мировой войны в станицу Баталпашинскую вернулся раненым наш старший брат Иван. Там, в окопах, узнал он силу и правду большевистского слова, после Великого Октября вступил в ленинскую партию. По вечерам в нашей хате собирались станичники. Они слушали рассказы Ивана о войне, о революции, о ленинских декретах...

Когда белогвардейские генералы и иностранные интервенты развязали в Советской России гражданскую войну, Иван стал командиром партизанского отряда на Северном Кавказе. К нему в отряд ушел и наш младший брат Александр. Затем их отряд действовал в горах нынешней Карачаево-Черкесии. Позже Ивану была поручена другая ответственная работа, а Саша сражался с [17] белыми бандами до полного изгнания их с Кавказа. И вот теперь он сложил свою голову в борьбе с фашистами.

Сколько пережила наша семья в годы гражданской! Наш отец Владимир Степанович Никулин был уже немолодым, станичники уважали его и с установлением в Баталпашинской Советской власти избрали председателем комбеда. Время было очень неспокойное. Кругом шныряли белоказачьи банды. Осенью 1918 года банда генерала Шкуро нагрянула и в нашу станицу. Начались повальные аресты и расправы с теми, кто хоть как-то был связан с большевиками. Целой оравой ворвались белоказаки в нашу хату. Узнав от кого-то, что братья находятся в партизанском отряде, бандиты выместили всю злобу на престарелом деде Степане. Они схватили его, вывели во двор и пороли нагайками так, что тот вскоре тяжело заболел и умер.

А отца бросили в тюрьму, всех нас выгнали из родного дома. Мы укрывались в соседских погребах, ничего не зная о судьбе отца.

Террор еще более усилился, когда в Баталпашинскую вошли войска генерала Покровского. Однажды утром станица наполнилась женскими причитаниями горя и отчаяния. Люди узнали, что все арестованные ночью были повешены на ярмарочной площади, что на окраина станицы. Среди трупов мы отыскали и тело своего отца. Однако хоронить казненных белоказаки не разрешили и наскоро закопали их в общей яме близ кладбища.

Горю нашей матери не было предела. Мне, самой старшей из детей, еще не было и пятнадцати... Ради куска хлеба мать вынуждена была отдать меня в прислуги. Терпеливо мы ждали избавления от всех наших бед. И оно пришло весной двадцатого года. Вместе с апрельским теплом, как радостный ветер, в Баталпашинскую ворвалась красная конница.

Две недели простояла красная кавалерийская бригада в нашей станице. Комиссар бригады Рупасов, определенный [18] к нам на постой, днем уходил по своим делам, а вечером подолгу сидел с нами, выслушивая горькую исповедь нашей матери. Сам он увлекательно рассказывал о своей богатой событиями жизни, о встрече с Лениным на первом съезде коммунистов-учащихся, где Никита Рупасов был делегатом от Симбирской губернии.

Встречи с комиссаром Рупасовым сыграли в моей жизни важную роль. Его беседы помогли разобраться в политической обстановке, в сложных жизненных проблемах того времени. Под руководством коммунистов в станице скоро сколотилась довольно крепкая ячейка молодежи. Вступила в комсомол и я. С той поры и началась моя работа в общественных организациях.

Добрая память о комиссаре сохранилась на всю жизнь. Забегая вперед, скажу, что та встреча с ним была не последней. Была и другая — почти через пятьдесят лет. Однажды, готовясь к политзанятиям, я прочитала в журнале «Политическое самообразование» статью старого коммуниста о его участии в воспитании молодежи. Подпись: «Н. Рупасов, член КПСС с апреля 1918 года». Захотелось узнать, не тот ли это комиссар. Написала письмо в Боровский райком партии Калужской области. И вот в один прекрасный день в нашей московской квартире зазвонил звонок. Я открыла дверь и остановилась в изумлении. Передо мной стоял смущенно улыбающийся человек. Да, это был он! Все те же живые голубые глаза, все та же подтянутость. Только вместо пышных кудрей из-под шляпы выбивались белопенные жидкие пряди. В руках гостя была непривычная трость. Время сделало свое дело.

— Здравствуйте, товарищ комиссар!

Да, долгие и тяжелые годы мы прожили, было о чем рассказать друг другу. Я с волнением слушала Никиту Алексеевича. На груди Рупасова сиял орден Ленина, которым он был награжден к 50-летию Великого Октября. За участие в освобождении от белогвардейцев Кубани [19] и Кавказа, за выполнение личных заданий Д. Л. Фурманова, за многолетнюю руководящую работу в текстильной промышленности... Но это было, повторяю, почти через пятьдесят лет. А тогда...

Начало двадцатых годов... Мы, комсомольцы, с отрядом ЧОН гоняемся за бандами. Потом — работа секретарем райкома комсомола, организация продотрядов. Боремся за хлеб для рабоче-крестьянской власти, теряем друзей, которые гибнут от кулацких пуль и топоров... Потом работа в ЧК, новая, трудная и опасная... Сложная обстановка в Абхазии, и я снова на комсомольской работе, но уже в Сухуми... Москва, комвуз... 1925 год, принесший мне личное счастье: в Кабардино-Балкарии, куда меня направили преподавать в совпартшколе, я уже работала вместе с мужем Николаем Виноградовым, назначенным тоже после окончания комвуза в обком партии... 1930-й, Ростовский политехникум путей сообщения, трагическая весть: мой Николай, тогда уже секретарь Балкарского окружкома партии, погиб от рук бандитов... Водить поезда мне не довелось — послали на партийную работу в Северо-Кавказский крайком партии...

...Обо всем этом я и рассказала перед отъездом на фронт, который ожидался со дня на день, своей давней подруге Ольге Ковтун.