Последний боевой вылет
В середине марта 1945 года войска 2-го и 3-го Украинских фронтов начали Венскую операцию. Соединения 46-й армии и 2-го гвардейского механизированного корпуса нашего фронта наносили удар от Будапешта на северо-запад. Прорвав оборону противника севернее Чаквар, механизированные колонны двинулись на Дьёр, намереваясь во взаимодействии с Дунайской военной флотилией выйти в район Комарно, чтобы отрезать немцам путь отхода от Эстергома, прижать их к Дунаю и уничтожить.
Из штаба 312-й Знаменской легкобомбардировочной авиадивизии — в штаб 930-го Комсомольского Краснознаменного Трансильванского авиаполка:
«В ночь с 20 на 21 марта 1945 года одиночными самолетами сопровождать корабли Дунайской военной флотилии, подавлять береговые орудия противника. Особое внимание обратить на проход судов под мостом в Эстергоме. В случае противодействия — отвлечь внимание противника от флотилии. В дальнейшем подавлять все огневые точки немцев по берегам Дуная, сопровождая корабли до места высадки десанта».
Перед строем полка подполковник Чернобуров уточнил экипажам боевую задачу:
— В момент высадки десанта мы должны осветить местность САБ. Для наземных войск это послужит сигналом: корабли пришли в назначенный пункт.
— Задание не из легких, — предварил свои соображения штурман полка капитан Самков. — Связь экипажей самолетов с командами кораблей флотилии — только зрительная, точнее — световая. Каждому летчику и штурману следует быть предельно внимательным, при подавлении береговых орудий противника соблюдать ювелирную точность бомбометания.
Такие предупреждения не были излишними: малейшая оплошность могла привести к неприятным последствиям. Ведь рядом находились корабли флотилии. [329]
На предполетной подготовке третьей эскадрильи майор Дорошенко четко распределил обязанности между экипажами. Один самолет выделил для непосредственного сопровождения кораблей. Выполнение этой почетной и ответственной задачи поручалось командиру звена лейтенанту Анисимову и штурману лейтенанту Кострову. Остальные экипажи обязаны были подавлять береговые батареи и наносить бомбовые удары по Эстергому.
— Прошу учесть еще одно обстоятельство, — уточнил комполка. — Над берегами Дуная снизимся до минимальной высоты и пойдем на максимальных оборотах моторов. Рокот наших моторов должен будет заглушить шум корабельных двигателей.
В первой и второй эскадрильях также было выделено по одному экипажу на непосредственное сопровождение флотилии. Это летчики Григорий Усольцев и Федор Парфенов, штурманы Иван Чернышев и Мубарак Зарипов. Самые опытные экипажи.
В первую половину ночи наши По-2 бомбили в основном Эстергом и артиллерийские батареи на берегах Дуная. Усольцев с Чернышевым, идя на предельно малой высоте, обнаружили рядом с мостом через реку артиллерийскую батарею, которая открыла огонь по самолетам Анисимова и Парфенова. Верный своей тактике, Иван Чернышев с низкой высоты сбросил ампулы с горючей жидкостью на артиллерийские позиции врага. Пожар на батарее значительно снизил активность зенитчиков. Довершили начатое Иваном дело Саша Костров и Мубарак Зарипов. Они довольно точно отбомбились по зенитным орудиям, а главное, позволили кораблям Дунайской военной флотилии незамеченными пройти под мостом у Эстергома.
Во вторую половину ночи полку предстояло бомбить войска и технику противника в Комарно, куда уже полетели экипажи 992-го авиаполка, базировавшиеся на одном с нами аэродроме. Парторг полка капитан Изотов побывал на КП соседей, поговорил с летчиками. Вернувшись, Федор Данилович обошел все экипажи, готовившиеся к полету на Комарно, и провел с комсомольцами индивидуальные беседы.
— Куда, Сережа, лететь собираетесь? — спросил он у Ершова.
— На Комарно.
— Тогда слушай меня. Наши войска там с юга уже [330] подошли к Дунаю, учти это. Я только что был у девятовцев.
— Девятовцы туда уже летали?
— Да, недавно вернулись. Говорят, что цель сильно прикрыта зенитками и прожекторами. Я присутствовал при их докладах. Прожекторов там три. — И Федор Данилович подробно объяснил, где установлены прожекторы. — Зенитки же бьют из трех мест: с юго-восточной окраины — две и одна с северной. Давай я тебе отмечу на карте-схеме.
Такие беседы парторг полка провел почти с каждым экипажем, улетавшим на Комарно. Подошел Изотов и к самолету старшего лейтенанта Дмитрия Литвинова. Литвинов прибыл в наш полк недавно и теперь летал с одним из лучших штурманов полка — лейтенантом Суворовым. Капитан Изотов знал, что Литвинов и Суворов в эту ночь были свободны от полетов.
— Иван Васильевич! — обратился он к Суворову, которого помнил еще по Калининскому фронту. — Рад тебя видеть в боевом снаряжении. Но, как мне известно, ты сегодня отдыхать должен...
— Должен, да не обязан, — отшутился штурман. И уже всерьез: — Не такая сегодня ночь, чтобы отсыпаться.
Литвинову и Суворову Изотов тоже рассказал об обстановке в зоне противника, указал расположение зениток и прожекторов. В конце добавил:
— Ну а как действовать над целью, не мне вас учить.
— Будь спокоен, Федор Данилыч, не посрамим земли русской, — отозвался Суворов.
Это был последний полет экипажа. Вылетев следующей ночью на выполнение боевого задания, молодой коммунист Дмитрий Литвинов и комсомолец Иван Суворов на свой аэродром больше не вернутся...
После того как Комарно был освобожден, командир первой эскадрильи капитан Ершов и штурман старший лейтенант Маслов получили у командира полка разрешение слетать днем в район города на поиски невернувшегося самолета. Вместе с ними полетел и экипаж Анисимова.
Сделали круг над городом. На земле среди множества воронок от бомб и снарядов Ершов обнаружил бесформенную кучу металла.
— Похоже на мотор, — сказал Маслов и спросил Ершова: [331] — Сможешь посадить самолет поблизости от этого места?
— Что за вопрос? Конечно, смогу.
Оба самолета пошли на посадку.
Бесформенная масса металла и в самом деле оказалась мотором М-11 с самолета По-2. Ершов прочитал его заводской номер, затем заглянул в свою записную книжку:
— Это мотор с самолета Литвинова.
К летчикам подошли местные жители и солдаты военной комендатуры.
— Что ищете? — по-русски, хотя и с сильным акцентом, спросил пожилой мужчина, словак.
— Здесь погибли наши боевые друзья, — ответил Изотов.
Старик некоторое время стоял молча, опустив голову.
— Хорошие были у вас друзья, — наконец сказал он. — Они погибли, как герои. Не знаю, что у них случилось в воздухе. Но мотор гудел. А вот тут, — он показал рукой на разбитую неподалеку площадку, — были зенитные орудия. Самолет врезался в расположение артиллеристов. Немцы тогда многих своих недосчитались... А ваших ребят мы той же ночью в воронке похоронили...
«Не посрамим земли русской...» — вспомнил парторг слова Суворова перед вылетом.
Солдаты из комендатуры по просьбе Ершова принесли саперные лопаты. Раскопали землю в воронке. Да, это были тела наших летчиков — Дмитрия Литвинова и Ивана Суворова.
Ершов и Маслов, Изотов и Анисимов сняли шлемы. Обнажили головы и все, кто пришел сюда.
Минута молчания. Самая длинная минута на свете. Минута памяти и минута раздумий. Перед мысленным взором парторга полка Федора Изотова встал русский летчик Иван Васильевич Суворов, один из лучших штурманов в полку, не раз летавший на выручку к партизанам Белоруссии, Калининской и Смоленской областей. Отважный навигатор, отличный разведчик и бомбардир, совершивший свыше 500 боевых вылетов ночью...
Особенно тяжело было прощаться с Иваном Суворовым Георгию Маслову. Перед началом войны судьба свела их в одну эскадрилью. Отступали, оборонялись. И наступали. В одном строю. Под одним знаменем. И вот до Победы — рукой подать, все кругом оживает, цветет... [332] А друг гибнет. «Прощай, Ваня! Пусть словацкая земля будет тебе пухом!..»
Летчики с помощью солдат военной комендатуры перезахоронили тела погибших, отдав им последние воинские почести.
Впоследствии на этом месте появится мраморный обелиск. И каждую новую весну будут приходить сюда благодарные словацкие друзья, каждую новую весну будут ложиться к его подножию живые цветы...
Комарно... Наши летчики прошли по узким улочкам города. Заглянули в крепость. На ее стенах еще сохранились орудия, из которых немцы стреляли по наступающим войскам Красной Армии, по нашим самолетам... В одной из комнат, вероятнее всего, штабе, на стене висела картина, намалеванная немецким художником: войска фюрера наступают, строчат из пулеметов, а русские солдаты в буденовках падают и сдаются на милость победителей. Маслов, плюнув, сорвал со стены эту мазню:
— К чертям! Власть переменилась!
4 апреля войска 2-го Украинского фронта освободили от немецких захватчиков столицу Словакии Братиславу. Перед летчиками полка встали новые задачи. Началось сражение за Брно.
Наземные войска, прорвав оборону противника и выйдя на оперативный простор, наступали мощно и стремительно. Одно направление — от Братиславы на запад, вверх по Дунаю, на Вену. Другое — по долине Моравы, на север, на Брно. И вот уже нашему самолету удается слетать за ночь только один раз: ходим на полный радиус действия.
Одна из таких ночей стала для нас особенно памятной: 17 апреля полк совершил налет на аэродром противника в двух километрах юго-восточнее Брно. Лидером атаки на этот раз стал экипаж старшего лейтенанта Григория Усольцева. Штурман экипажа Иван Чернышев вывел самолет на цель и сбросил сразу две САБ. «Фонарики» на парашютах высветили капониры, в которых были видны бомбардировщики и истребители.
— Гриша, держи капониры справа по борту! — скомандовал Иван.
— Есть! — ответил Усольцев, и через несколько секунд [333] ампулы с горючей жидкостью устремились к земле.
Через каждые четыре-пять минут, сменяя друг друга, экипажи Комсомольского, несмотря на ураганный заградительный огонь, обрушивали бомбовые удары на стоянки самолетов, на аэродромные сооружения.
Затем полк несколько ночей подряд бомбил войска и технику противника в самом Брно. А 26 апреля город стал свободном от оккупантов.
Все мы чувствовали, что приближается час окончательного разгрома гитлеровской Германии. Нам было известно, что войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов в это время штурмовали Берлин. На побережье Балтийского моря в «котел» попала большая группировка немцев. Дело шло к победному концу.
И вот наконец для Комсомольского авиаполка наступила последняя боевая ночь. Ночь с 8 на 9 мая 1945 года.
В первом боевом вылете нам со штурманом Александром Мантуровым было приказано нанести бомбовый удар по сосредоточению войск противника в местечке Славянский Гроб. Видимость, помню, была неважной, и я вел самолет по приборам, лишь изредка посматривая на землю. Линию фронта прошли нормально. Снизу время от времени взлетали вверх осветительные ракеты. Их свет отражается заревом на облаках. Я, оторвавшись на мгновение от приборов, посмотрел вперед. И вдруг прямо перед собой увидел самолет, идущий нам лоб в лоб. Можно было уже даже различить огни выхлопных патрубков. Быстро, в какую-то долю секунды, свалил свою машину в левый крен. Левой ногой ввел самолет в вираж. Шедший навстречу «кукурузник» ударил нас струей воздуха справа. Мы разошлись, едва не задев друг друга колесами.
— «Радость» последних ночей! — крикнул мне штурман, когда пришел в себя. — Кто-то шутить изволит.
— Да, мы могли бы, наверно, и косточки свои здесь оставить, — говорю ему.
— И никто бы их не нашел.
Так мы шли на цель, обсуждая случившееся. Вышли на тот самый Славянский Гроб, отбомбились по отступающему противнику и взяли курс на свой аэродром.
Чуть раньше нашего там приземлился Иван Хотяшов и на чем свет стоит клял неизвестного летчика, который чуть было не столкнулся с ним в полукилометре за линией [334] фронта. А ведь виноват в создании аварийной ситуации в воздухе был прежде всего он сам. Мы с Мантуровым шли по маршруту, по прямой на цель. А Иван держался линии фронта, разбрасывая вдоль передовой листовки. На «перекрестке» маршрута он должен был лететь особенно осторожно, мог бы даже подняться «этажом» выше.
К часу ночи, то есть в первом часу 9 мая, весь фронт уже знал, что Германия безоговорочно капитулировала. В это время весь наш полк находился в полете.
Мы с Мантуровым возвращались от цели на свой аэродром, когда увидели, что на линии фронта стали взлетать вверх осветительные ракеты всего фронтового спектра — белые, красные и зеленые. Странно и непривычно. Затем где-то в районе нашего аэродрома ударили зенитки, и небо прошили трассирующие пулеметные очереди...
— Что это, как думаешь? — спросил Мантуров.
— Думаю, Саша, что это — Победа!
И, как бы подтверждая мою мысль, кто-то из летчиков-ночников выстрелил белой и зеленой ракетами.
Ему тут же ответили. И вот уже в воздухе, как и на земле, заиграл огромный фейерверк!
Подлетели к своему аэродрому и долго никак не могли посадить самолет: каждый приземлившийся экипаж салютовал Победе из всех видов оружия — из пулеметов, автоматов, винтовок и пистолетов.
Но вот, выбрав момент, приземлились и мы.
К самолету подбежал наш механик Николай Подзерей:
— Победа!..
Солдаты всего 2-го Украинского фронта в этот час устроили праздничный салют. До самого рассвета. Наступило утро Великой Победы. Оно пришло на смену темной ночи господства фашизма.
Так пришел к нам на фронт последний день войны.
Победа! Даже в горькое время отступления мы верили в тебя. В минуту опасностей и сомнений жили тобой. В горячих сражениях боролись и умирали за тебя.
Жить тебе в веках!