Под Яссами и Кишиневом

Маршал С. К. Тимошенко вез в штаб 2-го и 3-го Украинских фронтов план «Новых Канн». По замыслу Ставки предусматривалось прорвать оборону противника силами двух фронтов на далеко отстоящих друг от друга участках: северо-западнее Ясс и южнее Бендер. И, развивая наступление по сходящимся к району Хуши-Васлуй направлениям, окружить и уничтожить основные [298] силы немецких и румынских войск группы армий «Южная Украина» в приграничных районах, не допуская их отхода к Фокшанским воротам, обеспечивая тем самым нашим войскам быстрое продвижение в глубь Румынии и выход к границам Болгарии, Югославии и Венгрии.

В это время наш Комсомольский авиаполк вместе с БАО базировался на небольшой площадке близ села Нигурени, а боевую работу вел с аэродрома подскока, что находился недалеко от села Сарата.

Началу Ясско-Кишиневской операции предшествовала напряженная боевая работа. В то время полк в несколько ослабленном составе (большая группа летчиков, штурманов и техников выехала в Казань за самолетами и в ЗАП за пополнением личного состава) выполнял самые разнообразные задания командования. Вел разведку войск противника, бомбил узлы сопротивления врага, сбрасывал парашютистов в расположение молдавских партизан. Почти ежедневно мы вылетали также и на спецзадания по переброске боеприпасов штурмовикам и истребителям. По сути дела, и днем и ночью летать нам приходилось с максимальным напряжением сил. На сон и отдых времени почти не оставалось, и уставали мы, конечно, изрядно.

В одну из ночей я с Михаилом Киреевым вылетел на разведку по маршруту: Кишинев — Котовск — Хуши. Вместе с нами в воздух без штурманов поднялись командир звена Сергей Ершов из нашей эскадрильи и Николай Шмелев из третьей. Им предстояло южнее Котовска сбросить в расположение партизан парашютистов.

Парашютисты-диверсанты, парашютисты-разведчики, партизаны... Со всеми из них нам уже приходилось иметь дело. Сначала на Калининском фронте, затем на Украине. А недавно отряд партизан гостил на Большой земле.

Они появились в Негуренях около полудня — пестрая колонна вооруженных людей. Фуражки, кепи и, несмотря на жару, даже меховые шапки. Солдатские хлопчатобумажные гимнастерки и рубашки-косоворотки, расшитые цветными нитками на груди; брюки галифе и шаровары; широкие матросские брюки клеш и обыкновенные штаны. Брезентовые и кирзовые сапоги, ботинки и туфли... У каждого за плечами или на груди ППШ или же трофейные «шмайссеры» с магазинами-рожками [299] и складными прикладами. Почти у всех к поясам подвешены гранаты. Некоторые крест-накрест перехвачены пулеметными лентами...

Партизаны, ни с кем не вступая в разговоры, стали устраиваться на привал у колодца с журавлем.

Кто-то из наших ребят, наблюдая за партизанским привалом, заметил:

— Вот что значит привычка. Даже в такой обстановке, можно сказать, на отдыхе, ведут себя безупречно.

В это время из-за каменного забора большого дома вышли женщина и две девочки. Видно, хотели поглядеть на народных мстителей. Вслед за ними с большим бочонком в руках показался и глава семейства.

— Ребята, хлопчики! Разве по такому случаю холодную воду из крыницы пьют? Угощайтесь вином! — Он поставил бочонок на стол. — Наливайте! Свое, виноградное!

С разрешения командира отряда партизаны выпили по одному стакану. От второго, поблагодарив хозяина за гостеприимство, отказались, объяснив, что там, откуда они пришли, в тылу у немцев, у них действует сухой закон.

Один из молодых партизан-бородачей показался мне очень знакомым. Каштановые волосы, черные цыганские глаза...

— Климов! Виктор! — невольно вырвалось у меня.

— О-о! Сколько лет, сколько зим!..

Мы расцеловались.

— Помнишь запасной авиаполк?..

— Еще бы!..

— А как в партизаны попал?

— Сбили.

— Значит, борода-то пригодилась?

— Как видишь, в самую пору.

— А самолеты?..

— О них все время мечтаю. Буду, обязательно буду летать!

Вот какие порой случаются встречи. Недаром говорят, мир тесен...

Сгустились над селом сумерки, партизаны двинулись дальше в тыл, а мы полетели на аэродром подскока. Снова — на разведку по дорогам и на сброс парашютистов в тыл. [300]

В отсутствие опытных экипажей быстрей приобретали боевой опыт молодые. Пришло время, и я стал среди летчиков считаться уже «стариком». Полк получил боевое задание разбомбить аэродром противника близ города Роман. Меня и штурмана-комсомольца Ивана Чернышева командир полка послал в голове боевого расчета. Мы должны были первыми прийти в район цели и сбросить на аэродром ампулы с горючей жидкостью.

— На этот пожар выйдут молодые экипажи, — наставлял нас начальник штаба майор Чухно. — Смекаете: сегодня на вас будут равняться все.

К вылету мы с Иваном готовились очень тщательно. Но на меня вдруг напала какая-то хандра, вызванная непонятным тревожным предчувствием. Более всего меня смущала боевая заправка самолета — ампулы с КС. А ведь к ним мы уже вроде привыкли. Порой и в разведку летали — просили подвесить кассеты с ампулами.

Первые полеты с такой заправкой действительно страшили. Да и как было не опасаться, когда все наперебой советовали да стращали: мол, не делайте то да остерегайтесь этого. На взлете, смотрите, хвост не передерите, а то капот «зароется», начнется тряска, ампулы в кассетах треснут, жидкость потечет, самовоспламенится... Стращали и тем, что над линией фронта самолет может поджечь обыкновенная шальная пуля. С бомбами летишь — обстрел не страшен: попадет пуля в бомбу — срикошетит. Ну а если она угодит в кассету с ампулами — пожара не избежать, сгоришь, не долетев до земли. Летали мы без парашютов, и, конечно, кассеты с ампулами над сильно защищенной целью были очень опасны. Попадешь над аэродромом противника в лучи прожекторов — только о кассетах и будешь думать.

Все эти прежние страхи, о которых я напрочь уже успел забыть, сейчас словно сфокусировались в одной точке: можно сгореть над целью.

Пока в полку не хватало летчиков, мне приходилось летать на боевые задания почти со всеми штурманами. С Иваном Чернышевым летать мне нравилось. С ним было как-то весело в полете — шутки, побасенки, да и землячество нас сближало — оба родились в Горьковской области.

Сейчас Иван заметил мою скованность и попытался развеселить.

— Ты что скис? — ткнул он меня в бок. — Может, перед [301] полетом в бане помылся? — Мыться в бане перед боевым вылетом считалось плохой приметой.

— Нет, Ванечка, — ответил я на полном серьезе, — водные процедуры мною принимаются, как правило, после приземления.

— Так, может, ты по пути на аэродром попа на дороге встретил?

— Опять не угадал. Если б встретил, то сейчас мы бы с тобой еще не летели.

— Почему?

— В обход пошел бы, а это путь неблизкий.

— Ну, тогда письмо перед вылетом получил и прочитал? Так?

— Получить — получил, а прочитаю, когда прилетим.

— В таком случае ничего не понимаю.

— Что-то меня кассеты смущают, — поделился я с другом опасениями...

Предчувствие на этот раз не обмануло. Вражеские прожектора поймали наш По-2 дважды. Первый раз на полпути к цели, близ Ясс, а второй...

Город Роман встретил нас сильным заградительным огнем. Однако эти «рифы» мы с Иваном миновали удачно. Чернышев подал команду:

— Боевой курс!

Вскоре вышли на цель. Под нами аэродром, стоянки самолетов. Тут-то мы и попали вторично в перекрестье лучей прожекторов. И сразу же ударили немецкие зенитки.

Иван открыл кассеты с ампулами, как мне показалось, с опозданием. Хотелось крикнуть другу, чтоб быстрее сбрасывал «каэсы», чтоб не испытывал судьбу... Но Чернышев сам знает, что делать, здесь я ему не советчик. Штурман в этой огненной круговерти сумел точно прицелиться и сбросил кассеты прямо в «десятку». Ампулы с горючей жидкостью легли очень удачно — на прожекторы. Два из них сразу погасли. А вскоре выключились и другие.

Цель была обозначена, и следовавшие за нами экипажи, удачно отбомбившись, без потерь вернулись на аэродром.

Перед самым началом Ясско-Кишиневской операции в полк прибыли экипажи из Казани и ЗАПа с новыми самолетами и пополнением летного состава.

К тому времени транспортники подремонтировали дороги, подтянулись отставшие тылы, базы снабжения. [302]

Днем 18 августа полк перебазировался на новую точку, ближе к линии фронта. Явный признак приближающегося наступления.

Ночь с 19 на 20 августа 1944 года — ночь начавшегося прорыва войск нашего фронта. До этого мне не приходилось видеть с воздуха крупных наземных сражений. А тут столько артиллерийских батарей, столько «катюш» сразу вступило в дело! Воздух буквально содрогался от грохота артподготовки.

«Мельница» из всех родов войск добросовестно работала и днем 20 августа.

К исходу 21 августа вражеская оборона была сокрушена. Танкисты и артиллеристы расширили прорыв до 65 километров по фронту и до 40 километров в глубину и вышли на оперативный простор, овладев городами Яссы и Тыргу-Фрумос.

К концу дня 22 августа Ставка Верховного Главнокомандования приказала командующим 2-м и 3-м Украинскими фронтами замкнуть кольцо окружения в районе Хуши, разгромить основные силы противника и открыть таким образом путь к основным экономическим и политическим центрам Румынии.

Точно в назначенный срок войска двух фронтов, преодолевая упорное сопротивление врага, вышли к реке Прут и почти замкнули кольцо окружения огромной группировки противника. Еще через день операция была уже близка к стадии своего завершения: все пути отхода за Прут были перекрыты. Представитель Ставки доложил 23 августа в Москву: «В результате четырех дней операции войска 2-го и 3-го Украинских фронтов сегодня — 23 августа — завершили окружение кишиневской группировки».

* * *

Село Кэзэнешти — первая точка нашего иностранного базирования. В глаза бросилась страшная бедность крестьян. Убогие домишки, столь же незавидные хозяйственные дворы. Очень мало домашнего скота — только куры и уцелели. Видно, немецкие власти со своими союзниками не особенно церемонились.

Нам еще до вступления на румынскую землю выдали на руки карманные книжечки-разговорники; по ним мы уже объяснялись с молдаванами. Сейчас, вступая в Румынию, каждый из нас мог уже несколько фраз сказать румынам на их родном языке. Что-то попросить, о чем-то [303] узнать. Экипажи разместились с комфортом — каждому в распоряжение была отдана целая хата. Ребята знакомились с хозяевами, вникали в дела и заботы местных жителей.

— Вы одни живете? — спросили хозяина дома Петр Жарликов и Василий Муратов.

Тот ответил, что сейчас в доме живут только двое — он и жена.

— А на фотокарточке кто?

— Это старший сын, — ответил хозяин. — Он погиб под Одессой. А рядом младший. Тоже с войны не вернулся. Говорили, что погиб под Сталинградом.

— Может, не погиб, — успокоил Жарликов. — Под Сталинградом много румын в плен сдалось.

Алексею Томилову хозяин квартиры попался какой-то робкий. Дичился, в разговор вступал неохотно, с опаской. Но так продолжалось недолго. Через какой-то день-два советский летчик и румынский крестьянин уже стали друзьями. Узнав у Томилова, что тот родом из Сибири, хозяин спросил:

— А что у вас там растет?

— Как что? Все растет. Лес всякий, больше хвойный — тайга. А также хлеб.

— Хлеб? — удивился румын. — Так в Сибири же страшные морозы?

— Зимой — да, морозы сильные бывают, аж земля трещит. А лето у нас жаркое.

Как выяснилось, хозяин неспроста завел этот разговор. Слыхал он, что Сибирь — это ссылка. И немцы пугали румынских крестьян: «Вот придут русские, всех в колхоз загонят. А кто в колхоз не пойдет, в Сибирь сошлют».

Томилов в популярной форме объяснил, что Сибирь — это его родина и что лучше ее он ничего на свете не знает. Рассказал и о колхозах, да так доходчиво, что румынский крестьянин убежденно заявил: «Если так, то другое дело. Колхоз — это добрый помощник бедняку. Если так, то я за колхоз».

— И никто вас в колхоз загонять не собирается. Вы сами будете решать, как вам жить.

Крестьянин повеселел.

В результате победоносного завершения Ясско-Кишиневской операции Румыния вышла из гитлеровского союза и пошла вместе с нами против фашистской Германии. [304]