Февральские дни и ночи

3 февраля 1944 года в восемь часов вечера столица нашей Родины Москва салютовала доблестным войскам 1-го и 2-го Украинских фронтов двадцатью артиллерийскими [276] залпами из 224 орудий за прорыв обороны немцев и завершение окружения крупной группировки врага.

Приказ Верховного Главнокомандующего мы услышали в тот же день, находясь на полевом аэродроме в пункте Ленине, северо-западнее Пятихатки. И хотя в приказе о летчиках была всего лишь одна фраза: «В боях отличились войска генерал-лейтенанта авиации Горюнова», каждый из нас считал, что это благодарность и нам, летно-техническому составу Комсомольского авиаполка. Совсем недавно мы всем полком летали бомбить скопление вражеских войск и техники в крупном областном центре Украины Кировограде, затем на уничтожение «малого котла» в Лелековке. Кроме того, почти каждую ночь многие экипажи вылетали на боевые задания в интересах наземных войск, на разведку по тылам гитлеровцев.

В полетах на Лелековку отличилась третья эскадрилья во главе с Алексеем Дорошенко. Это по его инициативе здесь было испробовано такое мощное оружие, как бомбовый залп — залп всей эскадрильи.

Летчики третьей использовали яркое лунное освещение для полетов девятки самолетов строем. Сначала комэск проверил возможность ночного группового бомбового удара в составе звена. Затея понравилась и летчикам, и штурманам. Все они воочию убедились, что при такой атаке образуется мощный, концентрированный взрыв, поражающий осколками бомб значительную площадь. На следующую ночь, оказавшуюся такой же светлой, Алексей Дорошенко предложил отбомбиться по противнику залпом всей эскадрильи.

— Вылетаем, — наставлял летчиков комэск, — по одному. На «коробочке» собираемся в звенья, затем идем эскадрильей.

— Цель.бомбим по сигналу ведущего, — давал указания штурман эскадрильи Павел Закревский. — Частые моргания АНО{5} — «Взимание!». Еще одно, через интервал. — «Сброс!».

Бомбовые удары, нанесенные третьей эскадрильей по окруженным в Лелековке гитлеровцам, получились очень эффективными. Взятые в плен немцы рассказывали, что для них такие залпы были просто ужасны. [277]

Гитлеровцы посчитали, что летчики «русс-фанер» применили какое-то новое оружие.

Большую помощь наземным войскам перед началом Корсунь-Шевченковской операции оказали полеты легкомоторной авиации на разведку войск противника. Ценные сведения, дбставленные воздушными наблюдателями, служили командованию фронтом своеобразным ориентиром при составлении плана «Днепровских Канн».

* * *

На исходе 29 января 1944 года, точно в срок, в назначенном месте встретились танкисты 1-го и 2-го Украинских фронтов. Первая часть операции, намеченной Ставкой Верховного Главнокомандования, была успешно завершена — кольцо окружения замкнулось. А 3 февраля, когда Москва салютовала блестящей победе наших войск, Корсунь-Шевченковский «котел» кипел уже вовсю.

Силы окруженных были весьма значительны. Восемьдесят тысяч солдат и офицеров двух армейских корпусов имели в своем распоряжении многочисленную военную технику — около четырехсот танков и самоходных орудий, не менее тысячи пушек разного калибра, много минометов и свыше полутора тысяч пулеметов. На площади «котла» — а это почти 400 квадратных километров — находились большие склады боеприпасов, снаряжения, продовольствия. К тому же надо добавить, что на выручку окруженной группировке от Кировограда и Умани спешили танковые корпуса, задачей которых было прорвать «котел» извне.

* * *

Из штаба 312-й Знаменской ночной легкобомбардировочной авиадивизии — в штаб 930-го Комсомольского авиаполка:

«Боевая задача: в течение ночи с 9 на 10 февраля действиями одиночных самолетов уничтожать скопление войск и техники противника в лесу, что непосредственно западнее пункта Городище, особенно в северной и юго-восточной частях».

Сумерки быстро сгущались. Многослойные, словно прокопченные дымом пожарищ, облака низко проносились над землей. Иногда казалось, что, изорванные снизу, они длинными причудливыми крюками вот-вот зацепят [278] крышу штабной хаты и унесут ее неведомо куда. А то налетал вдруг вихрь из снежных хлопьев с дождем. За метр ничего не видать.

— Ну и погодку нам нагадали синоптики, — потирая ладони над раскаленной печкой-«буржуйкой», высказался Дима Климанов, летчик 2-й эскадрильи. — Что-то я такой за всю войну не припомню.

— Одним словом, мура, — поддержал своего командира штурман Иван Антонов.

— Руку вытянешь — пальцев не увидишь, — пробасил Павел Иванович Ивановский, ставший теперь заместителем командира 2-й эскадрильи.

— Ну, это и немудрено, — вставляет Сергей Мастеров, ростом почти вдвое меньше Ивановского. — Даже на моих вытянутых пальцы найдешь только ощупью.

Шутка пришлась по душе. Ребята загоготали.

— Загорай, хлопцы! — раздалось из темного угла казармы,

— Пропали наши боевые сто граммов, — пошутил Гриша Турик, ставший штурманом в экипаже Ивановского.

Этот разговор вряд ли кто принимал всерьез — просто ребята от вынужденного безделья, в ожидании хоть какого-то улучшения погоды сидели и «травили» баланду.

Так не раз бывало здесь, в Ротмистровке. Куда полетишь, если видимость почти нулевая, а скорость ветра временами достигает скорости нашего По-2. Сидели и загорали. Каждый заполнял вакуум «безвременья» как мог. Мне, помнится, тогда пришла бандероль из Алатыря с книгой Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». И я с увлечением читал великого француза. В другом углу казармы за листом фанеры, ставшей игральным столом, в поте лица трудились доминошники. Оттуда доносился стук костяшек и временами, когда проигравшая пара на четвереньках проползала под столом, гиканье и громкий смех.

Но вот буран немного улегся, ветер утих. И казарма приняла боевой вид. Домино и книжки убраны. Механики самолетов ушли на стоянки разогревать моторы. Летчики и штурманы ждут команды на вылет. Боевой приказ уже всем известен, маршрут полета нанесен на карты.

Но тут неожиданно снова разыгрался «буран». В казарму вихрем ворвался любимец третьей эскадрильи [279] младший лейтенант Шмелев или, как все его запросто звали, — Шмеля:

— Слыхали?! — он окинул взглядом летчиков и штурманов, находившихся в это время в казарме.

— Ну, что ты узнал? Говори! — за всех спросил Шмелю Петр Жарликов.

— Позор! Всем нам позор! — зло выкрикнул Шмелев и, переведя дыхание, уже спокойно стал размышлять вслух: — Конечно, погода нелетная. Но лучше она вряд ли станет. И приказ есть приказ.

— О чем ты? Говори толком!

— А вы сидите тут и не знаете? — опять распалился Шмеля и сообщил, что командир группы майор Чернобуров якобы позвонил в штаб дивизии и недвусмысленно заявил, что в такую погоду летать в тыл к немцам — только людей гробить. Словом, просил повременить с вылетом.

— Не может быть!

— А что тут возмутительного? — пытался охладить горячие сердца Вася Муратов, штурман в экипаже Жарликова. — Нашелся человек, который сказал то, что думал. На такое решиться тоже надо мужество иметь.

Молодые горячие души. Они думали не о своей славе, а о чести Комсомольского полка, о девизе комсомола — всегда быть впереди.

— Да какое он имел право на это? — снова начал заводиться Шмелев.

— Как же так? — недоумевал Николай Шабалин.

— Соседи, говорят, уже полетели...

Неизвестно, долго ли бы еще продолжалось это необычное комсомольское собрание и чем бы оно закончилось, если б дверь казармы не открылась, и в ней не показались парторг полка капитан Изотов и командир третьей эскадрильи капитан Дорошенко. Голоса в казарме тут же стихли. Федор Данилович, парторг, сразу же уловил такую перемену:

— Почему замолчали?

— Да мы так, — примиренчески сказал Сергей Мастеров, — о погоде, о полетах...

— Вот и мы о том же с вами хотим поговорить. — Парторг не видел всего накала страстей. Он пришел просто для того, чтобы прощупать настроение. И сразу же — персональный опрос. И знал ведь кого спросить — Шмелева. — Ну, какова погодка, Николай? [280]

— Да нормальная, — потупясь, ответит тот. — Прикажут полететь — полечу.

— Вот это я понимаю, слова не мальчика, но мужа, — похвалил Изотов. И сразу же к другому: — А что на этот счет скажет Дима Климанов?

— В нашем роду трусов не водилось! — выпалил летчик.

— Саша Токарь?..

— Со всеми вместе.

— А ты, Павел Иванович? — Изотов повернулся к Ивановскому.

— Какой может быть разговор, — с нажимом на «о» пробасил Паша.

На пороге вдруг появился начальник штаба дивизии полковник Бондаренко. Было видно, что он чем-то очень недоволен. Сопровождал его майор Чернобуров.

Капитан Дорошенко первым заметил начальство:

— Товарищи офицеры!...

Летчики дружно встали.

— Вольно, вольно, — остановил полковник капитана, когда тот начал было рапорт. — Продолжайте беседу.

— А мы уже обо всем договорились.

— И о чем же это?

— Товарищ полковник, группа Комсомольского авиаполка в составе четырнадцати экипажей к выполнению боевой задачи готова! — доложил капитан Изотов.

Полковник Бондаренко взглянул на Чернобурова, затем перевел взгляд на Изотова. Глаза начальника штаба дивизии сразу как-то потеплели:

— Спасибо, капитан! Другого решения от комсомольцев я и не ждал.

На выполнение боевого задания полетели только самые опытные экипажи — Ивановский с Туриком, Анисимов с Костровым, Жарликов с Муратовым, Климанов с Антоновым, Токарь со Скрябиным, Шмелев с Ланцовым, Титаренко с Суворовым, Дорошенко с Закревским.

Первыми поднялись в хмурое февральское небо Алексей Дорошенко с Павлом Закревским. Очень важно было нанести сосредоточенный бомбовый удар по противнику в населенном пункте Капустино. И потому Дорошенко с Закревским перед вылетом заявили, что они первыми выйдут на цель и сбросят на танки противника ампулы с горючей жидкостью — КС. Пожары послужат [281] ориентиром для бомбометания другим экипажам.

Свое слово Алексей и Павел сдержали. В неимоверно трудных условиях они точно вышли на Капустине. И вот уже на земле вспыхнуло до пяти движущихся костров — это горели танки противника, посланные на прорыв кольца окружения.

Дорошенко и Закревский отошли от цели — их место на боевой вахте в ночном небе тут же заняли Шмелев и Ланцов. На головы фашистов полетели фугасные и осколочные бомбы. Затем на цель вышли Павел Ивановский с Гришей Турином, Дмитрий Климанов с Иваном Антоновым...

И вот уже в штаб полка поступила телеграмма: «По населенному пункту Капустине не действовать. Бомбардировать войска и технику противника в Корсунь-Шевченковском».

* * *

Группа гитлеровцев, попавшая в окружение, вела себя в «котле» довольно уверенно, надеясь на свои силы (как-никак — девять пехотных и одна танковая дивизии) и особенно — на помощь извне.

Советское командование с помощью установленных на передовой громкоговорителей передало на немецком языке ультиматум — предложение окруженным сдаться в плен во избежание ненужного кровопролития. Затем в расположение немецких войск были направлены парламентеры. Однако генерал Штеммерман отверг условия капитуляции.

* * *

Утром 15 февраля парторг полка Ф. Д. Изотов зашел к командиру группы А. И. Чернобурову — посоветоваться.

— Александр Иванович, а не кажется ли тебе, что плохая погода, долгое ожидание ее улучшения, вынужденное безделье летного состава расхолаживают коллектив?

— Не то слово, Федор Данилович, — Чернобуров, видно, тоже беспокоился в этой связи. — Не расхолаживают, а разлагают!..

— Ну, это ты, Батя, уж лишку хватил, — видно было, что Изотов в корне не согласен с такой оценкой. — Разлагающийся коллектив... — Парторг искал [282] аргументы, чтобы опровергнуть слова Чернобурова. — Да если говорить откровенно, этот коллектив, ты уж не обижайся, оказался на голову выше командира. Помнишь, неделю назад в казарме был разговор?..

— Вмешательство подчиненных в действия начальства я и считаю верхом недисциплинированности.

— Позволь с тобой не согласиться. — Парторг пошел в наступление. — Я лично полагаю так: если подчиненные начинают обсуждать приказ командира, ища в нем лазейку, чтоб отсидеться в тепле, тогда — да, это... Согласен, это признак разложения. Но ведь комсомольцы в ту ночь возмущались как раз нерешительностью командира — лететь на задание или нет. И тогда, и сейчас я глубоко убежден в правильности действий летчиков. Ведь они четко определили свое отношение к главному вопросу дня: надо бить противника при любых погодных условиях. Ребята отлично понимают, что мы — Комсомольский полк. Это наименование обязывает нас быть впереди других частей. А ты тогда, чего уж там, смалодушничал, принизил значение боевого порыва молодежи.

— Такой «боевой порыв» может привести к неоправданным жертвам, поломкам самолетов...

— У меня иная позиция. Я за то, чтобы всемерно развивать разумную инициативу, боевую сметку нашей молодежи. И самое главное в этом деле — пример коммунистов. Молодежь надо вести за собой, больше доверять ей.

— Ты хочешь сказать, что я против такого доверия? Или я не веду за собой молодежь?

— Тогда я к тебе не пришел бы.

— Чем же мы закончим разговор?

— Предлагаю сегодня же провести открытое партийное собрание.

— Вопрос?..

— Вообще-то — «Об уничтожении окруженной группировки противника», а если конкретнее — об авангардной роли коммунистов группы на заключительной стадии Корсунь-Шевченковской операции.

— Кто выступит с докладом?

— Если позволишь, я.

Собрать людей парторгу тогда не составило труда: вылетов в этот день не было, все находились в казарме. Но вот как вызвать их на откровенный разговор?..

Федор Данилович отвергал штампы в любых докладах [283] и речах. Вот и сейчас он не стал говорить по давно установленной и чуть ли не утвержденной схеме: сначала о положительном, затем о недостатках, а потом о предстоящих задачах. Он любил брать быка за рога, анализировать обстановку на фактах. И еще одно он усвоил твердо: если хочешь на чем-нибудь сосредоточить внимание, выставляй такие факты в начало доклада.

— Доклада как такового у меня нет, — начал парторг после того, как председательствующий предоставил ему слово. — Хочу просто по душам поговорить с вами о наших сегодняшних и завтрашних делах.

Участники собрания переглянулись. Что-то Федор Данилович не то говорит. Как же это так: собрание без доклада?

— Вижу, кое-кто такой постановкой вопроса озадачен. — Изотов оглядел ряды летчиков, штурманов, механиков. — А я лично считаю, что в данной обстановке именно такой доверительный разговор, разговор по душам нам и нужен.

Парторг сделал маленькую паузу, чтобы по реакции в зале уловить настроение участников собрания. В первом ряду плечом к плечу сидели Павел Ивановский и Григорий Турик. Лица сосредоточены, напряжены. Но вот Ивановский, улыбнувшись, взглянул на Турина, Турик — на Ивановского. Летчик и штурман поняли друг друга без слов. Мол, посмотрим, что из этой затеи получится. А за нами в случае чего дело не станет.

Мотнул озорно головой Петя Жарликов: знай наших! Ведь Изотов — политрук их эскадрильи. О чем-то перекинулись несколькими фразами и Дорошенко с Закревским.

— Вчера, как и позавчера, полку боевая задача не ставилась. Видимо, из-за метеоусловий. Но мы все — и летчики, и механики — дежурили на аэродроме, — продолжал свою беседу с залом Изотов: — Я уверен, что если б тогда нам предстояли боевые полеты, вся группа Комсомольского полка поднялась бы в буранное ночное небо. Правильно я говорю?

— Правильно!..

— Что за вопрос...

— И все-таки — или это мне только так кажется? — безделье кое-кого изводит, и мы занимаемся не тем, чем надо. Игра в домино, конечно, развлекает. И отвлекает. А кто скажет, куда нам сейчас предстоит лететь, каков был бы ожидаемый боевой приказ? [284]

— Снова на Стеблев...

— На Лисянку...

— На Хижницы...

— А хорошо ли мы изучили предполагаемые цели? — ставил вопрос за вопросом парторг. — То-то и оно, что не особенно хорошо. Погода между тем не улучшается, и значит, ориентироваться в воздухе будет очень сложно. Надо знать все характерные ориентиры в районе целей назубок. Мне думается, штурману полка коммунисту Иванову следует занять неожиданно образовавшееся свободное время подробным изучением географии Правобережья. Коммунисты — летчики и штурманы — обязаны в этом деле быть примером для всех.

Далее Изотов обстоятельно говорил о сложившейся боевой обстановке в районе «котла», о том, что немецкие генералы предпринимают отчаянные попытки любой ценой вырваться из окружения.

— Сложившаяся метеообстановка не позволяет поднять в воздух штурмовики и истребители, — продолжал парторг. — По окруженным войскам можем воздействовать в данном случае только мы на По-2. Условия крайне сложные. И может случиться так, что с минуты на минуту, даже сейчас, днем, поступит приказ немедленно вылететь на боевое задание.

В такой обстановке задача каждого коммуниста группы, особенно летчиков и штурманов, — личным примером увлечь за собой весь состав. Вопрос стоит так: умереть, но задачу выполнить. Подчеркиваю: умереть, но задачу выполнить!

Изотов внимательно окинул взглядом ряды летчиков и не утерпел, задал вопрос, словно приглашая участников собрания к прениям:

— Что на это скажет коммунист Турик? Что думает об этом Павел Иванович?..

— Я так понимаю свою задачу, — сказал штурман звена Турик. — Умирать нам еще рановато, да и не с руки. Тут ты, Федор Данилович, немного перехватил. Нам еще хочется своими глазами посмотреть на торжество окончательной Победы над врагом. Ну а если обстановка сложится так, что на чашу весов будет положено — жить или умереть в бою, то и смертью своей докажу, что традиции Комсомольского полка свято чтутся. Память об Иване Карпушкине и Михаиле Морозове, Трофиме Мосякине и Владимире Шаховцове в нас жива. Говорю это и от себя, и от имени командира — Павла [285] Ивановича Ивановского: мы поведем за собой молодежь и любое задание Родины выполним с честью.

Слово взял парторг второй эскадрильи штурман экипажа Василий Козлов:

— Думаю, что выскажу общую мысль: не опозорим звания Комсомольского полка.

— Хоть сейчас готовы выполнить самую сложную боевую задачу! — высказался, привстав с места, Иван Антонов.

На техсостав можете положиться — такая мысль прозвучала в выступлении механика Николая Подзерея.

В заключение выступили командир группы майор Чернобуров и штурман полка майор Иванов.

Собрание приняло постановление. Оно отвечало злобе дня, было по-деловому конкретно и лаконично.

* * *

Получилось так, что пока шло собрание, в штабе полка стало известно: обстановка на фронте изменилась. И летчикам пришлось прямо с собрания отправиться на аэродром. И — в полет. В полет днем, на бомбежку рвущегося из окружения противника. В тот день в воздух поднялись все 14 комсомольских экипажей, дислоцировавшихся на аэродроме в Ротмистровке.

* * *

Наступила ночь с 16 на 17 февраля, последняя ночь обреченных на смерть оккупантов.

Около полуночи сильно похолодало. Сорвался резкий порывистый ветер, порой до 15—20 метров в секунду, повалил, закружаясь во тьме, снег. А потом началась такая метель, какой ни мне, ни моим товарищам не приходилось до этого видеть ни разу. Свистел ветер, крупными хлопьями валил снег, и порой начинало казаться, что с неба на нас идет сплошная белая лавина. Но ночь от этого не стала светлее. Снежная пелена, нависшая над полями, делала мрак еще более непроглядным.

Мы отдыхали на нарах длинного барака. Никто из нас не предполагал возможности боевого вылета в такую погоду, и все-таки летчики и штурманы не спали: а вдруг...

И это «вдруг» произошло. В барак вошел майор Чернобуров и как бы шутя, когда группа построилась, спросил: [286]

— Ну как, ребята, полетим?

— Если Родина прикажет... — в том же тоне ответил Николай Шмелев.

— Я серьезно спрашиваю, — повторил командир группы и рассказал, что минуту назад его вызвал к телефону командующий фронтом и попросил — попросил, не приказал! — найти в полку летчиков-добровольцев, которые в такую непогодь смогли бы подняться в воздух и выполнить очень сложное боевое задание — разбомбить скопление фашистских войск в последнем оставшемся опорном пункте — селе Шендеровке.

Никто из комсомольцев-летчиков не пожелал остаться в стороне. И когда майор скомандовал: «Добровольцы, шаг вперед!» — все, стоявшие в строю, дружно шагнули к командиру.

Через несколько минут Чернобуров докладывал командующему фронтом:

— Есть добровольцы!

— Кто? — командующего интересовали фамилии, должности, звания храбрецов.

— Все! — последовал ответ.

На аэродроме, по которому с воем метался буран, закипела работа. Под крылья маленьких По-2 оружейники подвешивали бомбы и кассеты с ампулами КС. Бензозаправщики доливали горючее в баки. Через считанные минуты самолеты один за другим скрылись в снежной мгле ночи. Вслепую они пошли на Шендеровку.

Вместе с нами на бомбежку последнего опорного, пункта немцев вылетели и несколько самолетов соседнего полка.

Первым на цель вышел экипаж капитана Виктора Заевского и лейтенанта Владимира Локотоша. С минимальной высоты штурман сбросил на танковую колонну ампулы с горючей жидкостью. Огромное зарево, окрасившее в багровый свет снежную пелену, увидели другие экипажи. Вниз полетели фугасные и осколочные бомбы.

И в это время, получив от летчиков отличный ориентир для прицеливания, ударили по окруженным войскам артиллеристы. Поднялась в атаку пехота. В действие пришли все огневые средства обеих сторон.

Гитлеровцы, гонимые призраком смерти, ошалевшие от выпитого шнапса, лезли напролом и гибли сотнями. Трупы ложились на трупы.

Наступил момент, когда противник на узком участке [287] одолел числом. Образовалась брешь в первом рубеже наших войск. В эту дыру хлынул поток немецких войск — ударные отряды прорыва — танки дивизии СС «Викинг», бронетранспортеры с офицерами.

С флангов наша артиллерия в упор расстреливала гитлеровские колонны. Под шквальным огнем войска противника быстро теряли свой первоначальный порядок. На дороге образовались пробки автомашин, танков, бронетранспортеров.

Только единицам из нескольких десятков тысяч окруженных солдат и офицеров противника удалось пробиться через огненное кольцо. Корсунь-Шевченковская операция была победоносно завершена.

...Буранные февральские ночи и один такой же февральский день... В них словно сфокусировались накопленный комсомольцами-летчиками опыт, умение летать в любых погодных условиях, боевой задор, свойственные молодежи смелость, отвага, мужество и героизм. Комсомольцы с честью выдержали труднейший боевой экзамен.

* * *

На другой день, 18 февраля 1944 года, в первом часу дня в эфир понеслись знакомые всему миру позывные Московской радиостанции. Торжественно-взволнованным голосом Юрий Левитан начал читать приказ Верховного Главнокомандования:

«Генералу армии Коневу...»

В приказе сообщалось, что войска 2-го Украинского фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение четырнадцати суток, завершили операцию по уничтожению большой группировки немцев, в результате которой противник потерял на поле боя убитыми около 55 тысяч человек. Более 18 тысяч солдат и офицеров сдались в плен.

В приказе назывались отличившиеся войсковые соединения и части. За отличные боевые действия была объявлена благодарность всем войскам 2-го Украинского фронта, участвовавшим в боях под Корсунь-Шевченковским.

За отличное выполнение боевых заданий командования и проявленные при ликвидации корсунь-шевченковской группировки противника личным составом мужество, отвагу и героизм 930-й Комсомольский авиаполк [288] Указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Красного Знамени.

19 февраля к нам приехал американский корреспондент. Ему хотелось увидеть прославленных летчиков и штурманов, а также посмотреть с высоты птичьего полета на недавнюю арену грандиозного сражения. А посмотреть действительно было на что. Противник потерял в «котле» 471 самолет, 271 танк, 110 самоходных орудий, тысячи автомашин и множество другой военной техники. Вся она осталась в основном на дорогах, на аэродромах, в крупных селах.

Да и это еще не все. К потерям окруженной группировки следует приплюсовать урон, понесенный противником на внешнем кольце окружения. Здесь советские войска нанесли поражение еще пятнадцати фашистским дивизиям. Восемь из этих пятнадцати дивизий были танковые.

* * *

Разбушевавшийся 17 февраля над Правобережьем буран был, похоже, последним приступом зимы в здешних местах. Уже 18 февраля небо очистилось от туч и стало таким нежно-голубым, словно его только что постирали и разгладили. Засверкал, заискрился на солнце ярко-белый снег. Казалось, что все вокруг стало сразу светлее и чище. Это сама природа приветствовала нашу победу под Корсунь-Шевченковским.

Командир группы полка майор Чернобуров в распоряжение заморского гостя выделил летчика Александра Токаря. Саша с огромным удовольствием облетел с корреспондентом на своем По-2 район недавних боев.

Американец все увиденное зафиксировал на пленку.

Когда самолет приземлился, гость стал рассматривать По-2. Он даже похлопал ладонью по фюзеляжу, по крыльям. Желал, видимо, узнать, из какого материала сделан аэроплан.

— О! Это невозможно себе представить! — воскликнул корреспондент по-английски.

— Чем он недоволен? — спросил переводчика Саша Токарь.

— Не верит, — ответил тот, — что на таких самолетах вы громите немцев.

— Скажи американцу, что в полку пока другой техники нет. Но и эта нам очень нравится.

— Может, наши опознавательные знаки ему кое-что [289] прояснят? — вступил в разговор Иван Антонов, показывая на комсомольский значок, нарисованный на руле поворота. Потом повернулся к гостю: — Комсомол, комсомол, понимаете?

Корреспондент долго и пристально рассматривал рисунок на самолете, но ничего не говорил.

— Что это есть, — наконец по-русски спросил иностранец, показав на надпись, сделанную на фюзеляже — «Стахановец Татарии». И вдруг воскликнул: — О, комсомоль отчень богат!

Сказать бы ему, да ведь не поймет, что в полку уже получено почти двадцать таких самолетов-подарков от наших шефов — комсомольцев Татарской Автономной Советской Социалистической Республики. И все они с дарственными надписями: «Победа будет за нами!», «За Русь!», «Казанский комсомолец», «Комсомолец Татарии», «Кзыл Татарстан»...

Да, комсомол очень богат. Богат своим мужеством, своей стойкостью, своей отвагой, своей дружбой.

Заморский гость что-то записывал в блокнот. Но не знаю, опубликовал ли он все это в своей газете.