Майами — Вашингтон — Мелвилл

Ехать поездом не хотелось, и я охотно принял предложение прикомандированного ко мне переводчика, офицера флота США К. Петерсона, совершить поездку на его «форде». Ведь нам предстояло пересечь почти всю страну с юга на север. В первый, а может быть, и в последний раз мне представлялась возможность увидеть жизнь американской «глубинки».

Лейтенант Петерсон — веселый, жизнерадостный молодой человек — русским владел прекрасно. Его отец, обрусевший швед, в прошлом крупный лесопромышленник на российском Дальнем Востоке и в Сибири, эмигрировал с семьей в США в начале двадцатых годов. Надо сказать, что Петерсон относился к своим обязанностям добросовестно. Не могу этого сказать о другом американском офицере связи и переводчике — лейтенанте А., появившемся в нашей бригаде несколько позже. Под маской внешней почтительности этот человек скрывал свою вражду к советским людям, нашей стране. Он любыми способами пытался осложнить решение попадавших в его ведение дел, по самому незначительному поводу ссылался на необходимость запросить Вашингтон. Мне не раз приходилось прибегать к помощи коммандера Мак-Даниела, чтобы прекратить его саботаж. По плохо скрываемой неприязни, с которой относились к нему Мак-Даниел, джентльмен в полном смысле слова, и другие офицеры-американцы, чувствовалось, что работает А. в основном на другое — не военно-морское ведомство. Этому человеку даже удалось направить к новому месту службы переводчиков лейтенанта Петерсона и унтер-офицера Гагарина, с которыми у нас сложились хорошие деловые отношения. Правда, после нашего протеста — опять-таки с помощью Мак-Даниела! — их удалось вернуть. Был у нас еще один переводчик из русских. Однажды ко мне на прием пришел американский офицер, отрекомендовавшийся лейтенантом резерва Юрием Петровичем Хайксаненом.

Было заметно, что он очень взволнован. После неловкой паузы Хайксанен сказал, что он из гардемаринов царского Морского корпуса, бывший белогвардеец. Я никак не реагировал на это заявление, и лейтенант совсем смутился. Наконец Хайксанен проговорил, что прошлое не позволяет ему выполнять обязанности переводчика: как бы добросовестно он ни выполнял их, доверять ему советские моряки не будут. В то же время он — как русский и патриот — любит Россию и всем сердцем на стороне ее народа и героической русской армии. Я успокоил лейтенанта, постарался убедить, что сейчас дело не в прошлом, а в честной совместной работе. Надо сказать, что опыт дальнейшего сотрудничества в базах на восточном побережье Штатов, а затем и на Аляске показал, что Хайксанен говорил правду: работал он очень хорошо.

В США мне не раз приходилось встречаться с представителями русской эмиграции. Состав ее был весьма разнородным. Эмигранты из России, осевшие в Штатах еще до первой мировой войны, покинули родину в поисках выхода из беспросветной нищеты. Большей частью это были крестьяне из западных районов Белоруссии, Украины, евреи-бедняки из местечек черты оседлости, которым Америка казалась землей обетованной. Влившись в армию американских тружеников, они подвергались еще более жестокой эксплуатации, чем трудящиеся, эмигрировавшие из Западной Европы. Мы часто встречали во время пребывания в США их потомков, которые служили в армии и на флоте, работали на заводах, фабриках и фермах. Как правило, эти люди проявляли искренний интерес к родине своих отцов и дедов, гордились нашими победами над армиями фашистской Германии, всегда были рады как-то помочь нам. В большинстве своем второе и третье поколения этого слоя эмиграции уже утратили родной язык, в лучшем случае могло лишь кое-как объясняться на странной смеси английского с русско-украинско-белорусским.

Другой слой эмиграции — те, что оказались в Штатах после Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. Белые офицеры и лишившиеся своих имений помещики, заводчики и купцы, деятели контрреволюционных партий ненавидели Страну Советов. Волна эмиграции прибила к берегам Америки и тех, кто оставил Родину в силу различных, часто случайных обстоятельств — инженеров и ученых, писателей, артистов и музыкантов. Ну а тысячи казаков и солдат, младших офицеров были вывезены из Крыма против их воли или обманом. По-разному сложилась жизнь белоэмигрантов. Бывшие члены Временного правительства, помещики и капиталисты, которым удалось вывезти из России свои капиталы, устроились совсем неплохо. А казаки и солдаты, волею судьбы оказавшиеся на чужбине, стали простыми тружениками и испытали на себе все «прелести» американского образа жизни, дискриминацию в гражданских правах и при устройстве на работу, потогонную систему труда на конвейерах автомобильных заводов-гигантов...

Американские фирмы охотно принимали на работу русских инженеров, ученых. Однако все научные открытия и изобретения становились собственностью работодателя, не сохранялось и авторство. Лишь немногие русские эмигранты-инженеры смогли пробиться на олимп американского общества — получить известность, добиться материального благополучия. Среди них видные инженеры Северский и Сикорский, которым удалось создать свои конструкторские бюро, стать владельцами фирм. Между прочим, на работу к себе они брали в основном выходцев из России и Польши.

Интересно, что пресса и кино, рекламируя Северского и Сикорского, подавали их как чистейшей воды американцев, ни словом не упомянув о том, что они успешно начинали свою деятельность авиаконструкторов в России. Это импонировало обывателю, отвечало его представлениям о США как родине всего нового и прогрессивного.

Как-то я случайно попал на фильм о Северском: американцы гордились конструктором «летающих крепостей» — самых мощных бомбардировщиков эпохи второй мировой войны, и фирмы не жалели денег на рекламу. Из кадров картины, последовательно рассказывавших о жизни «отца американской авиации», следовало, что герой, потерявший ногу в воздушном бою в первую мировую войну, — прирожденный американец. Но вот фотография юноши в форме гардемарина русского флота. На ленте бескозырки надпись: «Морской корпус имени цесаревича Алексея». Диктор же в это время говорит, что Северский окончил военно-морскую академию (так в США называется военно-морское училище). Затем на экране появляется фотография Северского в форме, русского морского офицера, на фоне гидросамолета М-1 конструкции Григоровича. А в дикторском тексте ни слова об участии Северского в боях с немцами на Балтике...

Аналогичный миф был создан в США и об инженере Сикорском, конструкторе первых в мире тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец». В годы первой мировой войны они строились на Балтийском заводе в Петрограде и совершали испытательные полеты с Комендантского аэродрома. Часто «муромцы» на малой высоте проходили над Морским полигоном, и мы, мальчишки, задрав голову, провожали взглядом громадные по тем временам самолеты...

После нападения гитлеровской Германии на СССР русская эмиграция в США разделилась на два лагеря. Небезызвестные Керенский и графиня Толстая не изменили своих антисоветских позиций и возглавили ту часть русской эмиграции, которая продолжала враждебно относиться к СССР. Их орган печати черносотенная газета «Россия» помещала перепевы геббельсовской пропаганды, радовалась нашим неудачам, замалчивала победы Красной Армии.

Но большая часть выходцев из России заняла патриотическую позицию, старалась, насколько могла, помочь нашей стране. Возникшее, кажется, в 1941 году общество «Помощь русским в войне» организовало сбор и отправку в Советский Союз медикаментов, продовольствия и одежды. Общество также ратовало за возвращение эмигрантов в СССР, в связи с этим вело большую разъяснительную работу. Многие решились сделать этот принципиальный шаг и еще до окончания войны стали советскими гражданами. Активно пропагандировала успехи Красной Армии, боролась против дезинформации и клеветы, которой было немало в американской прессе, издававшаяся на русском языке газета «Русский голос». На ее страницах я не раз читал объективные, со знанием дела написанные военные обзоры Курнакова. Подполковник царской армии, участник Брусиловского прорыва, в годы гражданской войны стал белогвардейцем, воевал против молодой Советской республики. Но с первого дня Великой Отечественной войны бывший начальник оперативного отдела штаба дивизии генерала Дроздова заявил о своей поддержке правого дела советского народа. Он не только сотрудничал в «Русском голосе», но и ездил с лекционными турне по стране, призывая незамедлительно оказать помощь Советской России, разъясняя необходимость скорейшего открытия второго фронта в Европе. Мне не раз приходилось встречаться с полковником Курнаковым, беседовать с ним. Его патриотическая позиция была не следствием эмоционального порыва, а плодом долгих раздумий и переоценки прошлого. Недаром свои лекции Курнаков заключал словами В. И. Ленина о непобедимости народа, который знает, за что он борется.

Полковник Курнаков был не столь уж редким исключением. Такую же эволюцию претерпели многие офицеры-белогвардейцы. Во время одной из поездок в Нью-Йорк я побывал на заседании общества «Помощь русским в войне» и пил чай из трехведерного самовара с эмигрантами Путятиным и Черкасским. Черкасский, в прошлом русский морской офицер, был весьма удивлен, когда я рассказал, что написанный им еще в дореволюционные годы учебник по морской практике не раз у нас переиздавался.

Не знаю, что было впоследствии с этими эмигрантами, но в военные годы они делали много полезного для своей бывшей родины. Не все, конечно, и тогда принимали те революционные изменения, которые произошли в России после Великого Октября. Но перед лицом грозной опасности для самого существования русского, украинского, белорусского и других народов Советского Союза, зная о намерениях Гитлера уничтожить славянскую культуру, сровнять с землей ее памятники, эмигранты не могли не понять, что только победа Красной Армии над вермахтом и его союзниками может избавить утерянную родину от фашистского ига.

Недаром нью-йоркское отделение «Помощи русским в войне» после разгрома гитлеровцев под Сталинградом выпустило памятный знак: на фоне щита барельефы русского воина в старинном шлеме и красноармейца в стальной каске, а в нижней части памятные даты — «1242–1942» (год разгрома псов-рыцарей на Чудском озере Александром Невским и год Сталинградской битвы).

...Итак, в последних числах января мы с Петерсоцом выехали из Майами. «Форд» стремительно мчится по прекрасному шоссе. Промелькнули рекламные шиты, призывающие посетить заповедник Эверглейдс, полюбоваться болотами с кайманами и посмотреть на настоящих семинолов. Я вспоминаю романы Майн Рида, много раз читанную в детстве потрепанную книжку «Оцеола, вождь семинолов». Сейчас остатки гордого и свободолюбивого народа живут в заповеднике в декоративной деревушке, их показывают туристам.

Чем дальше к северу, тем интенсивнее становится движение на трассе. Вечнозеленые лужайки Флориды сменяются полями Джорджии. Совсем скоро они покроются всходами хлопчатника. Поля, как правило, небольшие, перемежающиеся рощами. Здесь и там видны невзрачные домики негров-фермеров. Издали они кажутся заброшенными, и только выставленные на продажу по обочинам мешки с апельсинами свидетельствуют о том, что здесь живут. Иногда успеваю заметить белые двухэтажные особняки с неизменной колоннадой — дома белых землевладельцев, потомков плантаторов-рабовладельцев, у которых негры арендуют землю. Сейчас на полях безлюдно, а сколько видел я на них людей в пору уборки урожая! И все — негры, негры. Лишь изредка увидишь фигуру наблюдающего за работой белого.

Петерсон ведет машину отлично, на большой скорости — что-нибудь миль шестьдесят в час. Он успевает рассказывать о местах, что мы проезжаем, но не отрывает взгляд от дороги, то взбирающейся на холмы, то спускающейся вниз. И в самом деле, зевать нельзя. Дороги великолепны. «Выверены по ватерпасу», — говорит Петерсон. На поворотах не снижаем скорости: поворот налево — поднята правая сторона, направо — левая. Через каждые десять миль — автозаправочные станции различных фирм. Здесь не только заправят бензином, сменят масло, но и обязательно осмотрят машину — профилактика! Ведь американец, как правило, не знает устройства своего автомобиля, не умеет его ремонтировать. Зато он отлично сидит за рулем, до тонкостей знает все правила дорожного движения. Впрочем, тот, кто не обладает таким умением, недолго поездит. Мне говорили, что в предвоенный год погибло в автомобильных катастрофах больше людей, чем потеряли вооруженные силы США в первой мировой войне...

Немного отдохнуть и поесть мы останавливаемся в маленьких городках, так хорошо описанных И. Ильфом и Е. Петровым. Все они на одно лицо: центральная улица с двумя-тремя «мини»-небоскребами — этажей в восемь — десять, в которых размещается банк, универмаг и правления местных фирм, автомобильный магазин, хвастающийся последними моделями за зеркальными витринами. Тут же кафетерии, бары и дрог-сторы (аптеки-ресторанчики, каких не встретить нигде, кроме США). А вокруг этого центра — тихие улочки, заросшие деревьями участки с коттеджами. На террасах, а то и прямо на улице сидят в качалках их владельцы. Но все же это не сонный провинциальный мирок эпохи, описанной в «Одноэтажной Америке». В городках появились филиалы промышленных фирм, обычно это сборочные цеха. Повсюду делают деньги! Мы быстро перекусываем в кафетериях или в дрог-сторах. Еда однообразная, но добротная, в помещениях чистота. Иногда, увидев на мне незнакомую форму, хозяин бензозаправочной колонки или дрог-стора интересуется, кто я такой. Ответ всегда вызывает удивление: наша страна для провинциала американца все равно что другая планета. Но, как правило, тут же высказывается пожелание победы над «гуннами». Правда, встретился однажды американец немецкого происхождения, который выразил возмущение бомбардировками городов Германии и дали пытался доказать, что СССР напал на «фатерланд» его предков. Пришлось ему напомнить о руинах Сталинграда и Ковентри, об общеизвестных фактах истории... Надо сказать, что американцы немецкого происхождения составляют значительную по численности и влиянию прослойку в населении Штатов. И хотя большинство лояльно выполняли свой гражданский долг, гитлеровская агентура вербовала свои кадры в основном из немцев.

Наш «форд» преодолел уже чуть ли не полпути — пересекли Джорджию, Северную и Южную Каролину, едем по дорогам Вирджинии. Впечатлений немало. Похоже, что и здесь, вдали от крупных промышленных центров, американцы не испытывают каких-либо трудностей, связанных с войной, которую уже скоро три года ведет страна. Спрашиваю, что думает об этом Патерсон. Лейтенант считает, что я не прав, удивляется моим словам: конечно, трудности есть и их предостаточно. Он говорит о карточках на продукты питания, ограничениях на бензин и автомобильную резину. Пропаганда всячески убеждает среднего американца в необходимости ограничений, рассказывает о тяжелом положении Великобритании, о войне на островах Тихого океана. Каждый день радио и газеты призывают американца пользоваться личной автомашиной только для поездок на работу, в церковь и театр. Рекомендуется соседям при поездке на работу объединяться и ездить на своих машинах по очереди, а если есть свободное место — брать попутчиков. Газеты и радио даже утверждают, что «каждое незанятое место равносильно тому, что оно занято японцем!» Американцы, как всегда и во всем, прислушиваются к призывам прессы и радио — привычка к рекламе! — да и патриотический подъем, безусловно, сказывается. Помню, что, когда мы только прибыли в Майами и не имели машины, нас регулярно подбрасывали американцы, люди совсем незнакомые. Как-то при поездке из Майами в Тампу на моей машине лопнула камера. Ехали мы ночью, на большой скорости, и при торможении покрышка превратилась в лохмотья: хорошо, что машину не разбили и сами уцелели. У вызванного владельцем проходившей мимо машины хозяина бензоколонки было колесо, но продать его без сертификата он категорически отказался. Пришлось, несмотря на ночь, поднять мэра близлежащего городка, чтобы получить разрешение на покупку колеса.

Все эти призывы стойко переносить «трудности» подавались со свойственной американской пропаганде любовью к дешевой сенсации и всяческой шумихе. В первые дни нашего прибытия в Вашингтон из Сан-Франциско все газеты сообщили «о патриотическом поступке русского посла мистера Максима Литвинова», который отправился с женой в театр не на автомобиле, а на городском транспорте. Несколько дней нью-йоркские газеты смаковали бракоразводный процесс, причиной которого было нежелание супруги терпеть излишнюю, по ее мнению, любовь мужа к бифштексам, на которые уходила вся норма говядины по карточкам. Много внимания уделялось перебоям в торговле кофе. Однажды в кинотеатре в Вашингтоне даже показали перед началом сеанса такую сценку. Потух свет в зале, и на сцене мелькнул луч электрического фонарика: к сейфу крадется вооруженный до зубов человек в маске. Он оглядывается, вынимает отмычки и открывает сейф. Торопливо выбрасывает из сейфа толстые пачки долларов, какие-то бумаги. Что же ему нужно? Наконец вор находит то, что искал, — это коробочка с кофе. Не обращая внимания на раскиданные на полу деньги, он прижимает ее к сердцу и скрывается.

В действительности же американцы не испытывали серьезных лишений. Так, норма бензина в общем соответствовала потребностям и практически не была меньше того количества, которое расходовал средний американец до войны. Карточки на говядину и сахар ввели, но свинина, птица, телятина и всякие сладости продавались без ограничений. А в ресторанах, дрог-сторах и кафетериях вы могли заказать бифштексы в неограниченном количестве и выпить кофе... Весь этот шум о «трудностях, испытываемых американским народом во имя помощи союзникам», носил весьма заметный оттенок ханжества и лицемерия. Советскому человеку видеть и слышать все это было неприятно — мы-то знали, какие тяготы принесла война нашей Родине...

Что-то в этом роде я говорю Петерсону, и он конце концов соглашается со мной. «Но, Борис Викторович, — улыбается он, — только потому, что я человек российский. Настоящий американец вас просто не поймет...»

Кончается второй день пути. Пора передохнуть. Мы берем номер в мотеле на окраине маленького виргинского городка. Неподалеку кладбище, на котором, как говорит хозяин, «похоронены и наши (южане) янки (северяне)», павшие в боях во время гражданской войны. Ричмонд, Питерсберг, Фридериксберг.. В штате Вирджиния много мест, вошедших в историю как поля битв армий северян и южан. Не все они принесли победу Северу, но в конце концов конфедераты потерпели поражение. Рабство негров было отменено на всей территории Соединенных Штатов. Но подлинной свободы, равноправия негры не добились и по сей день...

Я спрашиваю Петерсона, помнит ли он о вкладе России, русских в победу правого дела Севера. Но гимназический курс истории забыт весьма основательно... Напоминаю, что, наверное, он читал в детстве «Беспокойного адмирала» Станюковича. Так вот: «беспокойный адмирал» — Попов, контр-адмирал, командовавший русской эскадрой на Тихом океане, в октябре 1863 года привел ее в Сан-Франциско. В начале следующего года русская эскадра спасла беззащитный город от нападения кораблей южан — у северян не было флота на Тихом океане. Велика позитивная роль и русской Атлантической эскадры контр-адмирала Лесовского, которая вошла в порт Нью-Йорка в сентябре 1863 года. Это были трудные для правительства президента Линкольна дни: Франция и Англия строили планы интервенции для поддержки мятежных южан.

Петерсон слушает с большим интересом, а я думаю, что в США не очень-то любят вспоминать о вкладе других народов в их культуру, науку и технику, о помощи, которую оказывали их стране на протяжении полутора столетий другие государства, например, Россия и Франция, немало сделавшие и для победы бывших британских колоний в войне за независимость. О вкладе России в победу Севера в гражданской войне не знали и американские офицеры с торпедных катеров, на которых я совершил переход из Нового Орлеана в Нью-Йорк...

Тем временем минуем Вирджинию и въезжаем в федеральный округ Вашингтон. Наш «автопробег» закончен. Решив ряд текущих дел в нашей закупочной комиссии, выезжаю поездом вместе с Петерсоном в Мелвилл. Поезд пересекает первый штат Севера — промышленную Пенсильванию, и за окном появляются уютные поселки Новой Англии. Это земля первых английских и голландских поселенцев в Северной Америке.

Штат Коннектикут встречает белыми чистенькими городками, может быть самыми красивыми в стране. Кажется, что они остались такими, какими были сотни лет назад — во времена героев замечательного американского писателя Вашингтона Ирвинга. Вот только кареты сменились автомобилями, движение стало интенсивнее, улицы вымощены. Вдоль идущих близ железнодорожной линии дорог выстроились клены. Жаль, что сейчас, зимой, они без листвы. Наверное, вот из таких деревьев герои Фенимора Купера добывали сладкий сироп для того, чтобы приготовить кленовый сахар.

Но вот и берега залива Лонг-Айленд — конец пути и вместе с тем недолгому отдыху. Пора приниматься за дело...