На морском полигоне

В 1910 году, когда мне было четыре с небольшим, отец получил должность телеграфиста на Морском артиллерийском полигоне. С этим временем связаны первые мои детские воспоминания о родителях, старшем брате и двух сестрах.

Морской артиллерийский полигон занимал обширный район на окраине Петербурга, за знаменитыми пороховыми заводами Выборгской стороны (эти места и сейчас называют «Пороховые»). Здесь протекала речка Луппа — приток более полноводной Охты. Квартира у нас была казенная, в жилом городке полигона. Городок ограждали земляные валы для защиты от случайных осколков — на полигоне испытывались орудия и снаряды. Однако осколки фугасных снарядов стучали по крыше дома не так уж редко. Неудивительно, что каждый мальчишка «с полигона» или из рабочего поселка Ржевка гордился коллекцией осколков снарядов самой разнообразной формы и цвета — от золотистого до темно-синего.

Полигон окружал лес. Летом в нем отдыхали, собирали грибы и ягоды. Купались в речке и прудах, образовавшихся на месте карьеров, из которых брали землю для земляных валов.

Как и все поселковые мальчишки, я с дошкольных лет бегал в казарму, где жили матросы-артиллеристы. С восхищением рассматривали мы на стенах кубриков цветные олеографии и вырезанные из «Нивы» картинки, изображавшие подвиги русских моряков на бастионах Севастополя и Порт-Артура, бой крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» с японскими кораблями, гибель броненосца «Петропавловск», портреты прославленных адмиралов П. С. Нахимова и В. А. Корнилова, С. О. Макарова. Матросы и унтер-офицеры, среди которых были участники русско-японской войны, в том числе и оборонявшие Порт-Артур, встречали нас приветливо, охотно отвечали на многочисленные вопросы, дарили ленты бескозырок и красивые нарукавные знаки — так называемые штаты, обозначавшие виды флотских специальностей. Не раз слушал я рассказы бывалых моряков о дальних плаваниях, жарких странах, суровой корабельной службе.

В казарме была неплохая библиотека, которой я стал пользоваться, как только научился читать. Особенно нравились книги о Крымской и русско-японской войнах — с иллюстрациями, на которых изображались боевые корабли и морские сражения. Так с детства появился у меня интерес к флоту, морской службе.

Осенью 1914 года я пошел в первый класс начального училища при одном из пороховых заводов. Мои товарищи были детьми рабочих. Отцов многих из них вскоре призвали в армию — шла первая мировая война. Учиться нравилось, среди одноклассников появились хорошие друзья. Но беззаботная жизнь продолжалась недолго. Ведь и дети с каждым месяцем все более ощущали тяжкое бремя войны: то в одну, то в другую семью приходили извещения о «героической смерти за веру, царя и отечество». Что несет война, все мы увидели воочию летом 1915 года, когда около восьми часов вечера наш дом заходил ходуном от страшного взрыва — взлетел на воздух расположенный неподалеку мелинитовый завод. Мы выскочили на улицу: над зданиями цехов вставал огромный столб огня. От поселка люди бежали к лесу. Только через несколько часов решились мы вернуться домой. На месте завода еще бушевало пламя, а плотный, пахнущий серой дым рассеялся только к утру.

Утром из Петрограда вернулся с ночного дежурства на Центральном телеграфе отец. Брат Алексей и я уговорили его пойти на место катастрофы. Страшная картина, которую я тогда увидел, навсегда осталась в памяти. На месте завода образовался огромный ров, заполненный обломками кирпича и искореженным металлом. Саперы и пожарные команды еще тушили пожары, разбирали развалины.

Санитары подбирали убитых и раненых, относили на подводы. Сотни людей пытались отыскать близких, всматриваясь в изуродованные, обгоревшие тела. Немного было тогда мне и моим товарищам лет, но увиденное навсегда излечило нас от ложных представлений о войне. Больше мы уже не играли в удалого донского казака Крючкова, подвиги которого прославляли «Нива» и «Русский инвалид»...

В 1916 году старший брат поступил в реальное училище. Начал в нем учиться и я — в подготовительном классе. Ездить приходилось к Московскому вокзалу, а в те годы это был дальний путь. Мы садились в маленькие вагончики узкоколейки Ириновской железной дороги, которая шла от Ладожского озера до Охты. Через Неву перебирались к Смольному институту на пароходике (зимой — пешком по льду). Потом, на трамвае, до Знаменской площади (ныне площадь Восстания). Не знаю, где мы узнавали больше нового — в реальном или по дороге от дома до Московского вокзала. Пассажиры — рабочие, крестьяне, которые везли в город на продажу молочные продукты, солдаты-фронтовики рассказывали о положении на заводах и в деревне, обсуждали события на фронте, растущие продовольственные трудности. Так впервые услышали мы о необыкновенном влиянии на царскую семью «старца» Распутина, о подозрительных делах «царицы Алисы» и предательстве полковника Мясоедова. Говорили также о забастовках, волнениях среди солдат и матросов. В феврале семнадцатого брату и мне не всегда удавалось попасть в реальное училище: Знаменскую площадь и Лиговку то заполняли колонны демонстрантов, то перекрывали полиция и казаки.

С начала 1917 года в поселке Морского артиллерийского полигона, в саду матросских казарм чуть ли не ежедневно проходили митинги. В них участвовали матросы и солдаты, рабочие пороховых и других заводов Выборгской стороны. Главной темой выступлений ораторов, как понимаю я сейчас, было отношение к войне. Привлечь на свою сторону гарнизон полигона пытались эсеры. Для этого приезжали к нам в поселок самые известные деятели этой партии: Брешко-Брешковская — «бабушка русской революции», как именовали ее буржуазные газеты, Чернов и бывший народоволец Дейч. Однако никакого авторитета эсеры на полигоне не имели. Зато большевиков встречали бурными аплодисментами. Матрос-балтиец П. Е. Дыбенко, прапорщик Н. В. Крыленко, Л. Н. Сталь разъясняли лозунги, выдвинутые ленинской партией, клеймили антинародную политику Временного правительства. Как и все мальчишки поселка, я не пропускал ни одного митинга. Нашим героем стал Дыбенко, говоривший так просто и доходчиво, что и нам, детям, все становилось понятно. Приезжал на Выборгскую сторону и Владимир Ильич: 1 мая он выступил на митинге, проходившем на Лагерной полянке. К сожалению, отец взял на митинг только старшего брата. Я был кровно обижен — ведь в апреле наравне с Алексеем писал на алых полотнищах лозунги «Долой войну!» и «Долой Милюкова!», когда матросы и рабочие полигона готовились к демонстрации в ответ на ноту министра иностранных дел Временного правительства, обещавшего державам Антанты участие России в войне до решительной победы.

В начале июля мы снова усердно пишем по трафаретам: «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!», «Долой войну!». Рано утром 4 июля колонна демонстрантов трогается в путь — в Петроград. Во главе ее взвод вооруженных винтовками матросов. Вечером поселок облетает весть: на углу Садовой и Невского, на Литейном мирную демонстрацию обстреляли юнкера и казаки, есть жертвы. На следующий день ячейка большевиков полигона — во главе ее стоял матрос Дунаев — отправила на грузовике, вооруженном корабельной пушкой и пулеметом, взвод для охраны Центрального Комитета и Петроградского комитета ленинской партии, размещавшихся во дворце Кшесинской.

Вооруженный отряд матросов и рабочих полигона стал постоянным подразделением и не раз выезжал по заданиям Петроградского комитета. О предстоящем выезде отряда мальчишки каким-то образом узнавали немедленно. Поэтому мы всегда оказывались под рукой у командиров и с радостью, во всю прыть, выполняли обязанности посыльных. Запомнились проводы отряда на фронт во время корниловского мятежа и дни Октябрьского штурма, когда наши матросы по приказу Военно-революционного комитета отправлялись в Петропавловскую крепость, чтобы заменить колеблющихся солдат-артиллеристов. Матросы полигона входили также в отряд П. Е. Дыбенко, который остановил казачьи части, вызванные в Петроград Керенским для защиты Временного правительства. Почти все матросы, унтер-офицеры и рабочие, служившие и работавшие на полигоне, были большевиками. К сожалению, в памяти сохранились фамилии только нескольких матросов-большевиков — порт-артурца Аракчеева, Веселовского, Волкова, Чередниченко, Цурикова, Горышина...

Пришла зима 1918 года. Матросы и рабочие полигона уходили в отряды Красной гвардии — войска кайзера Вильгельма двигались на Петроград. Немцев удалось остановить только под Псковом. Из ушедших на фронт почти никто не вернулся, формирующимся частям Красной Армии требовались надежные кадры. Преданные революции моряки становились командирами и комиссарами.

Весной наступил голод. Случалось, в доме не было и корки хлеба. По карточкам полагалось на день по осьмушке хлеба (50 граммов), но для того чтобы получить его, приходилось выстаивать длинную очередь. А бывало, что хлеб не выдавали по нескольку дней или заменяли овсом и жмыхом.

20 июня отец прочитал нам сообщение «Петроградской правды» об убийстве эсерами В. Володарского, члена Президиума ВЦИК, видного большевика. А в июле вспыхнул эсеровский мятеж в Ярославле. Его ликвидировали за две недели. О мятеже, о зверствах контрреволюционеров месяц спустя я услышал рассказ очевидца — вернувшегося из Ярославля матроса нашего полигона Косолапова, Он находился в Ярославле в составе караульной роты матросов-балтийцев, охранявшей тыловые склады Балтийского флота. Крахом закончилось и выступление левых эсеров в Москве.

Но силы контрреволюции активизировались. 30 августа было совершено покушение на жизнь В. И. Ленина, был убит председатель Петроградской ЧК М. С. Урицкий. Двумя днями позже газеты сообщили об объявлении Советской республики военным лагерем. Пустели домики нашего поселка: матросы и рабочие уходили в Красную Армию, на создаваемые речные флотилии, а семьи, спасаясь от беспощадного голода, уезжали в деревню.

В дождливый сентябрьский день собралась в дорогу и наша многочисленная семья — мать и пятеро детей. Отец отпросился на работе сопровождать нас: ведь старшему брату всего четырнадцать лет, а младшему нет и полугода. Запас еды на все время пути невелик: два чугунка вареной картошки, пять селедок да горбушка хлеба. До Москвы добрались благополучно. В тот же день на Казанском вокзале нам удалось попасть в идущий на юг поезд. Сколько дней ехали в теплушке до Козлова — не помню, но все запасы еды за это время пришли к концу. К счастью, отцу выдали на питательном пункте фунт хлеба и тарелку гуляша. Все полученное он принес матери. Мать есть мать: хотя на руках у нее плакал голодный малыш, каждому из нас достался кусочек...

Сошли с поезда на станции Сагуны, не доезжая до Воронежа. Никакого плана у отца не было — просто дальше ехать не могли, так как все мы не ели уже сутки. Комендант станции, матрос в лихо заломленной бескозырке и с громадным маузером в деревянной кобуре на боку, помог «питерским» да еще своим, «флотским». При его содействии отец купил каравай вкуснейшего пшеничного хлеба и вареной баранины. Сонные от давно забытого ощущения сытости, мы устроились на подводе и поехали в село Покровское, что на левом берегу Дона.

Отец снял хату, немного устроил наш быт и вернулся в Петроград. Мы быстро подружились с местными ребятами, и вскоре уже казалось, что давным-давно живем в богатом воронежском селе.

Беленые хаты под соломенными крышами, перемежающиеся с крытыми железом домами богатеев, тянулись вдоль Дона, отступая от берега его на ширину заливных лугов. В селе была маслобойка, крупорушка и три ветряные мельницы. Неподалеку, верстах в десяти, на реке Битюг, — торговое село Лосеве с Хреновским конным заводом, известным лошадьми-тяжеловозами — «битюгами».

Зима прошла спокойно. Отец регулярно присылал деньги и посылки с вещами, часть которых мать меняла на продукты. Но весной связь с Петроградом прервалась. По селу поползли слухи, что армия генерала Юденича дошла до самых окраин города. Все это очень беспокоило нашу семью. К счастью, в июне в Покровском появились матросы-кронштадтцы, присланные закупить продукты для экипажей кораблей Балтийского флота. От них мы узнали о разгроме Юденича, о жизни в Петрограде. Вскоре матросы выполнили задание и отправились в обратный путь. Вместе с ними уехал к отцу и старший брат Алексей. Так я стал первым помощником матери, которой нелегко было справляться с четырьмя детьми.

Прошло всего несколько дней, и на правом берегу Дона появились разъезды белоказаков — конный корпус генерала Мамонтова прорвал фронт и стремительно двигался на Воронеж. Река стали границей между красными и белыми. Почтовое отделение, куда приходили письма отца, было в селе Сагуны на правом берегу Дона. Вот и пришлось нам с братом Николаем раза два в месяц переходить линию фронта, чтобы попасть на почту.

Обычно мы переплывали Дон на лодке и, спрятав ее в кустах, взбирались на крутой, покрытый лесом берег. Шли версты две полем, пока не выходили на дорогу к селу, в котором стояли войска белых. Страшно было нам, двум мальчишкам, идти по занятым белыми местам. Но и на почту нельзя не пойти: от отца уже давно не имели вестей. Помню, возвращались мы однажды грустные — писем из Петрограда не оказалось, и вдруг навстречу казачий разъезд. Хмуро глянул на нас дюжий есаул, проехал, помахивая нагайкой. Прошли еще около версты и увидели на дороге зарубленного солдата. Тут припустились мы к Дону что было сил...

Минувшей зимой мы с Алексеем работали на крупорушке и маслобойке. Пшено и подсолнечное масло, которыми нам платили, позволяли матери кормить младших. Но летом мы были не нужны, найти другую работу не удалось. Мать брала в долг, пока ей верили. Пришел, однако, день, когда в доме иссякли все запасы. Сшила мать мне и младшему брату Николаю котомки, и пошли мы по дальним селам просить кусочки хлеба. Что ж, и сами как-то кормились и младшим что-то приносили...

Наконец наступила зима, снова заработали крупорушка и маслобойка. Хорошо, когда есть работа! Я и Николай стали приносить домой заработанные пшено и масло. Но главным источником дохода семьи стало уменье матери: начала она шить крестьянам шапки. За малахаи и папахи, сшитые из телячьих шкур и овчины, заказчики расплачивались мукой, пшеном, молоком и даже салом и бараниной. Только спичек не было, и мне здорово надоело каждое утро раздувать тлеющий кизяк. Решил я «проблему» так. Когда в село вошли белые, стащил из подсумков у казаков несколько обойм и немало патронов россыпью. После ухода белых на правый берег Дона занялся разрядкой патронов. Пороха набралось больше фунта. С его помощью растапливать печку стало совсем просто.

Через несколько дней, преследуя деникинцев, через Покровское прошел кавалерийский полк Красной Армии. Часть, переброшенная с Восточного фронта, произвела на крестьян большое впечатление своей дисциплиной, отличным вооружением и красивой формой — все бойцы были в шлемах-буденовках и шинелях с цветными клапанами, сидели на крепких башкирских лошадях одной масти. «Разбили Колчака, разобьем и Деникина!» — прочитали мы на красном полотнище, которое везли два красноармейца перед колонной полка. Кавалеристы рассказали о боях с Колчаком, о разгроме Юденича.

Теперь, после прохода красных воинов, сельчане уже не сомневались в близкой победе над белой армией. А уж как радовалась наша семья — не передать.

Незадолго до нового, 1920 года в селе вспыхнула эпидемия тифа. Страшная болезнь, унесшая столько жизней в годы гражданской войны, не миновала ни один дом. Каждый день по улице проносили покойников. В нашей семье тифом переболели все: и мать, и все братья. Весной, с трудом переправившись через широко разлившийся Дон, к нам приехал отец. И его сразу же свалил тиф. Болел отец тяжело и долго, отъезд в Петроград все откладывался... А еды снова не было, и купить невозможно: стояла засуха, и никакие молебны (местный поп служил их чуть ли не каждый день) не могли вызвать долгожданного дождя. Суховей раскачивал пустые колосья пожелтевших хлебов. Селу грозил голод.

В Петроград уезжали, имея не больший запас продуктов, чем при отъезде на Дон. И все-таки мы были полны радостного ожидания встречи с родным городом, домом. Светлой июньской ночью мы вышли из здания вокзала на Знаменскую площадь. Транспорта не было. До полигона добирались пешком, через весь город.

Осенью я поступил в Пороховское ремесленное училище, вскоре получившее название фабзавуч — фабрично-заводское ученичество. Учили нас общеобразовательным предметам, умению работать с инструментом и на металлообрабатывающих станках.

Полигон не был глухой окраиной города: все новости политической жизни, события внутри страны и за рубежом сразу же становились известными, живо обсуждались и в нашей семье, и в школе. Хорошо помню тревожные дни кронштадтского мятежа в марте 1921 года. Под руководством партийной ячейки полигона были приведены в боевую готовность мощные дальнобойные орудия, усилена охрана орудийных установок и складов. Матросы и рабочие влились в части Красной Армии, стянутые для разгрома мятежников.

С интересом слушал я матросов, участвовавших в штурме Кронштадта. На полигоне каждый день читали в матросском кубрике материалы X съезда партии. Живой отклик получали решения съезда и в особенности строки о возрождении и укреплении Красного Военного Флота.

Летом крепко задумался я о дальнейшем жизненном пути и решил идти на флот добровольцем. Решение это не было неожиданным: детство на морском полигоне, встречи с моряками и их рассказы в годы первой мировой и гражданской войн определили круг моих интересов. Я мечтал стать морским артиллеристом и когда-нибудь вести огонь из таких же исполинских орудий, какие видел на нашем полигоне.