Новое оружие
В августе 1941 года необычную картину представляли собой лагеря Первого Московского Краснознаменного артиллерийского училища имени Л. Б. Красина. В лесу срочно натягивались палатки, командирские домики заполнялись новыми людьми, деревянные бараки занимали вновь созданные, буквально за несколько дней, штабы. Шло формирование полков реактивной артиллерии залпового огня. О новом секретном оружии мы узнали в начале августа, будучи в резерве Ставки. Но прежде надо рассказать, как я попал в этот резерв.
Есть в Москве Белорусский вокзал, с которого ежедневно уезжают и на который ежедневно приезжают тысячи людей. Для них он обычен, как и другие вокзалы столицы. Но мне этот вокзал напоминает радостные и тревожные дни. В 1939 году я окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, и с Белорусского вокзала меня провожали в город Речицу жена — спутник моей боевой жизни, бесконечно дорогие дети: черноглазая Галя и сероглазый Вовка. Друзья поздравляли с назначением на должность командира 170-го артиллерийского полка 37-й стрелковой дивизии. Мы были молоды, сильны, полны энергии. В то время мне исполнился 31 год.
Быть командиром артиллерийского полка большая честь. Но не имея опыта в командовании даже дивизионом, я очень тревожился. Все время не давала покоя мысль: «Справлюсь ли?» Правда, боевое крещение я получил еще в 1929 году под городами Чжалайнор и Маньчжурия во время конфликта на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). В действующую армию меня [6] направили сразу же после окончания Томской артиллерийской школы. Я был назначен командиром огневого взвода в гаубичную батарею 21-го артиллерийского полка. В боях с белокитайцами наша батарея дважды отражала контратаки пехоты и конницы огнем с открытых позиций. Уже тогда я познал силу и мощь артиллерийского огня и был горд тем, что моя боевая служба началась в артиллерии.
В августе 1939 года наш 170-й артиллерийский полк в составе 37-й стрелковой дивизии из города Речицы убыл на Халхин-Гол громить самураев, вторгшихся на территорию Монгольской Народной Республики. Однако в боях нам участвовать не пришлось, так как наши войска под командованием Г. К. Жукова разгромили японских милитаристов и наша помощь уже не потребовалась. 37-я стрелковая дивизия, в том числе и наш полк, были оставлены в Сибири.
В том же 1939 году 170-й полк в составе все той же 37-й стрелковой дивизии из Сибири был переброшен на петрозаводское направление и участвовал в боях с белофиннами. За эти бои мы с комиссаром полка Н. Д. Вишняковым были награждены орденом Красной Звезды.
23 июня 1941 года, уже на второй день Великой Отечественной войны, 170-й артиллерийский полк вступил в неравный бой с фашистскими танковыми колоннами. Это было возле деревни Товстюны, что в 35 километрах от города Лида. Затем бои шли на реке Жижма, на станции Говья, у населенных пунктов Ивье, Рубижевичи, Негорелое. С тяжелыми боями нам приходилось отступать, но мы все же наносили ощутимые удары по превосходящему нас в силах врагу. С подразделениями своего полка я прорывался из окружения. Выходили мы с оружием в руках, в полной форме. С боями нам удалось пробиться к Мозырю, откуда нас отправили в Гомель.
В Гомеле бойцов и сержантов, вышедших из окружения, приказано было передать во вновь формируемые части 21-й армии, а я с группой офицеров 170-го артиллерийского полка был направлен в резерв Западного фронта под Москву.
И вот в первых числах июля 1941 года я вновь прибыл на Белорусский вокзал. Перроны и все его помещения были переполнены военными, ранеными, эвакуированными стариками, женщинами, детьми. Огромное горе [7] обрушилось на нашу страну! Враг рвался к Ленинграду, Одессе, Киеву, Харькову. Тяжелые бои шли под Смоленском, Ярцевом, Ельней. Мы не знали, что с нашими семьями, которые остались в Лепеле и Витебске...
Прежде чем направиться в резерв Западного фронта, я решил побывать в ЦК партии и Оперативном управлении Генерального штаба. Я понимал, что работники ЦК и Генштаба сейчас особенно заняты, и, может быть, все, о чем я им сообщу, не будет для них ново. Но у меня горела душа, и я считал своим партийным долгом рассказать в ЦК о первых боях с фашистами, о боевых действиях 37-й стрелковой дивизии, о выходе из окружения ее остатков, рассказать о том, как сложилась обстановка в первые дни войны для 21-го стрелкового корпуса, и в частности для нашего 170-го артиллерийского полка, поведать о мужестве и стойкости бойцов и командиров, высказать свои соображения.
Дело облегчалось тем, что в ЦК работал мой товарищ В. А. Фролов. В свое время он давал мне рекомендацию в партию. С довоенной поры у меня сохранился его телефон.
Свои мысли я решил кратко изложить на бумаге. На вокзале в киоске купил три ученические тетради и раздобыл пару листов копирки. Там же, на вокзале, написал докладную в трех экземплярах. Письмо мы подписали вдвоем с политруком Н. И. Грибковым.
С этим документом я поехал в ЦК. Фролов принял меня тепло, внимательно выслушал мой рассказ и предложения, проинформировал, разумеется в пределах возможного, о мероприятиях, проводимых ЦК и правительством по мобилизации сил и средств для решительного отпора врагу.
Сообщение Фролова меня подбодрило и воодушевило. На сердце стало легче. Письмо мое Фролов обещал доложить руководству. Мне же по-товарищески посоветовал духом не падать и пожелал удач в тяжелой и суровой борьбе с врагом.
Обрадованный и окрыленный, направился я в Оперативное управление Генерального штаба. Взял с собой и Боевое знамя 170-го артиллерийского полка, вынесенное нами из окружения. Мы были уверены, что под этим знаменем будем еще сражаться.
Возвратившись на вокзал, я рассказал боевым товарищам [8] о результатах моего визита в ЦК и Генеральный штаб. С первым же поездом мы выехали на станцию Мещерскую в резерв Западного фронта.
И вот мы уже на месте. Под вечер я прилег отдохнуть в наспех сделанном шалаше на раскинутой плащ-палатке, которая с первых дней войны заменяла мне и шинель и постель, а потом служила чехлом для Боевого знамени.
Над шалашом нависли развесистые кроны берез. В природе все было спокойно и величаво, а меня одолевали тяжелые мысли. Нелегко в первых же неравных боях потерять полк, испытанных боевых друзей, не иметь сведений о семье и терзаться мыслями, что она могла попасть в руки врага. А тут еще неутешительные сводки Совинформбюро...
Мои тяжкие раздумья прервал начальник разведки нашего полка старший лейтенант Н. Голиков, человек большой отваги. Это он спас Знамя полка.
— Товарищ командир! На Западном фронте наши применили новую секретную пушку, — взволнованно сообщил он. — Говорят, своим огнем она наводит ужас на гитлеровцев...
Эти сведения «по секрету» передавались из уст в уста. Говорили, что новое мощное оружие в короткое время создает море огня, что фашисты в панике бежали из Орши. Говорили... Как хотелось верить, что все это не вымысел, а правда.
Через несколько дней я получил предписание Полевого управления Западного фронта. Мне приказывалось срочно выехать в 16-ю армию, которая сражалась под Ельней и Ярцевом, и в ее артиллерийских частях отобрать восемь офицеров (шесть командиров батарей и двух командиров дивизионов). В мое распоряжение была выделена полуторка с опытным водителем. Старшим начальникам предписывалось оказывать мне полное содействие в выполнении задания.
...На вторые сутки я был в действующей армии. Прибывая в артиллерийские части, после предъявления документов я просил называть лучших командиров дивизионов и батарей. По правде говоря, мне без особой радости давали эти сведения. Я понимал командиров: кому хочется отдавать лучших офицеров, да еще во время тяжелых боев! Но приказ есть приказ... У меня случайно [9] сохранилась копия одного из распоряжений того времени. Вот оно:
«Командиру 721 гап
Командующий армией приказал: отобранных представителем Запфронта майором Нестеренко командиров немедленно откомандируйте в распоряжение отдела кадров Запфронта. В случае отсутствия указанных командиров в части немедленно замените их по указанию майора Нестеренко из числа лучших боевых командиров».
Документ подписан 8 августа 1941 года начальником штаба 16-й армии полковником Шалиевым и военкомом штаба полковым комиссаром Седенковым.
Двое суток понадобилось мне, чтобы выполнить приказание Полевого управления Западного фронта. К указанному сроку я с группой командиров прибыл в лагеря Первого Московского Краснознаменного артиллерийского училища имени Л. Б. Красина.
Здесь работала комиссия Центрального Комитета партии. Она отбирала офицеров для частей реактивной артиллерии. Формирование полков было возложено на начальника училища полковника Юрия Павловича Бажанова, ныне маршала артиллерии. Этот высокий, богатырского сложения офицер отличался строевой выправкой. Властный громкий голос, решительные уверенные движения свидетельствовали о незаурядной силе воли. Штаб формирования возглавлял подполковник В. И. Задорин. Военные дороги потом не раз сводили меня с ними.
Список офицеров, с которыми я прибыл, было приказано передать в комиссию ЦК. Через некоторое время и меня самого пригласили туда.
Председатель комиссии попросил рассказать о себе, о боевом пути, о том, как я очутился в резерве. Члены комиссии тоже задали немало вопросов. Наконец мне сказали, что я могу выйти и подождать решения.
Пригласили меня минут через десять. На всю жизнь запомнилось, как председатель комиссии торжественно объявил:
— Товарищ Нестеренко! Вы назначаетесь командиром четвертого гвардейского минометного полка реактивной артиллерии резерва Верховного Главнокомандования.
От радости и волнения сердце забилось так, что был слышен каждый его удар. Взволнованно поблагодарил [10] комиссию за высокое доверие и обещал оправдать его с честью.
Меня предупредили, что оружие секретное, поэтому, приступая к формированию полка, надо особенно тщательно подбирать личный состав. На прощание председатель комиссии пожал мне руку и сказал:
— Не теряйте времени, приступайте к делу. Подробные указания вам дадут в штабе формирования...
Вслед за мной комиссия пригласила капитана Н. В. Скирду, который был откомандирован из 16-й армии и прибыл со мной.
— Назначен во второй полк, — сказал он, выходя минут через десять.
— Как это во второй? — удивился я. — А почему не в четвертый?
Снова иду туда, где заседала комиссия ЦК. Прошу, чтобы Скирду и всех офицеров, прибывших со мной из 16-й армии, направили в четвертый полк.
— Хорошие офицеры и в других полках нужны! — с улыбкой сказал мне председатель комиссии, однако пообещал выполнить просьбу.
Я попросил также, чтобы в четвертый полк назначили из резерва всех офицеров 170-го артиллерийского полка. Однако мне ответили, что они, вероятно, получили уже новые назначения.
Я собирался уйти из приемной, как вдруг в дверях показался молодой, невысокого роста офицер с тремя кубиками в петлицах. Я не верил своим глазам! Передо мной, широко улыбаясь, стоял мой воспитанник из Томской артиллерийской школы В. М. Соломин! Мы крепко обнялись.
— Володя, просись в четвертый полк! — сказал я.
Он ушел, а мною овладело беспокойство. Вдруг ему откажут?
И опять ринулся я к заветной двери, уже в третий раз... Просьба наша была удовлетворена. Соломина назначили ко мне в полк помощником начальника штаба.
Он был на редкость способным, исполнительным офицером. Его вклад в дело формирования полка трудно переоценить. Подбор людей, создание штаба полка — все это лежало на нем. Мог ли я думать тогда, что уже в декабре сорок первого Володя Соломин погибнет смертью героя! В боях под Верхней Любовшей, командуя дивизионом, [11] он вызвал огонь на себя, чтобы пресечь яростные атаки врага.
В лагеря непрерывным потоком прибывали призывники, будущие воины-гвардейцы. На основании приказа Ставки Верховного Главнокомандования здесь было начато формирование первых восьми полков реактивной артиллерии. Вновь создаваемым полкам присваивалось наименование гвардейских минометных полков артиллерии резерва Верховного Главнокомандования.
Команды призывников состояли в основном из москвичей и жителей Московской области, коммунистов и комсомольцев. Так, наш четвертый гвардейский полк на две трети был укомплектован коммунистами и комсомольцами. А в дальнейшем создавались и целиком комсомольские части, такие, как 85-й гвардейский комсомольский минометный полк.
День и ночь трудился штаб полка. До прибытия начальника штаба капитана И. И. Громова вся работа велась под руководством старшего лейтенанта В. М. Соломина. Большую помощь ему оказывал старший лейтенант Г. А. Дроздов, один из первых офицеров, прибывших в полк. Ходом формирования постоянно интересовались товарищи из комиссии ЦК партии, командующий войсками Московского военного округа генерал П. А. Артемьев, член Военного совета округа К. Ф. Телегин.
— Когда дадут боевые установки? — с нетерпением спрашивали Ю. П. Бажанова командиры полков.
— Получите, когда приведете гвардейцев к присяге, — отвечал он, — а пока изучайте оружие, средства связи... Работы у вас много...
Работы действительно было много. Формирование шло круглые сутки. Приходилось решать одновременно массу неотложных организационных вопросов: отбирать прибывающих по специальностям, распределять их по подразделениям, наконец, кормить, мыть, стричь. Требовалось получать обмундирование и снаряжение, вооружение и транспортные машины, формировать боевые подразделения и службы тыла, создавать партийные и комсомольские организации, решать вопросы вещевого и денежного довольствия, технического обеспечения.
На четвертый день после начала формирования прибыл комиссар полка И. Н. Радченко (он же начальник политотдела), только что окончивший Военно-политическую [12] академию имени В. И. Ленина. Он разыскал в лесу мою палатку, четко, по-военному представился.
Высокий, подтянутый, в новом, ладно подогнанном обмундировании, батальонный комиссар Радченко производил хорошее впечатление. Однако я тут же вспомнил другого человека — комиссара нашего 170-го артиллерийского полка Н. Д. Вишнякова. Вот с кем мне бы опять хотелось сражаться плечом к плечу. Но, увы, его уже не было в живых.
...Командиром 170-го артиллерийского полка я стал в апреле 1939 года. А вскоре комиссаром к нам был назначен Николай Данилович Вишняков, для меня просто Коля. С ним мы вместе учились в Томской артиллерийской школе. Это был эрудированный, богато одаренный, душевный человек, большой оптимист. В курсантские годы он считался непревзойденным танцором, имел хороший голос, охотно пел в компании и в концертах художественной самодеятельности. После окончания артшколы Вишняков так же, как и я, командовал взводом в артиллерийском полку и участвовал в боях с белокитайцами во время конфликта на КВЖД. Потом он командовал батареей, был помначштаба полка. В мае 1939 года Николай Данилович окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина и прибыл к нам. О лучшем комиссаре я не мог и мечтать.
В боях с белофиннами Вишняков сражался отважно. В это время особенно ярко проявилось его незаурядное воинское дарование.
Появление Вишнякова в подразделениях всегда оставляло неизгладимое впечатление у подчиненных. Он, казалось, излучал оптимизм и энергию. Это был человек красивый внутренне и внешне. Люди к нему тянулись, раскрывали ему свою душу, делились горестями и радостями. Николай Данилович все делал с каким-то необыкновенным подъемом, легко, просто, радостно. Он прекрасно знал артиллерийско-стрелковое дело, материальную часть артиллерии, к тому же был пламенным оратором, отличным лектором-методистом, увлекался конным спортом и был хорошим наездником, великолепно владел шашкой. Его все любили и глубоко уважали за знание дела, душевность, простоту и многогранность.
Мы часто с ним вечерами выезжали на манеж, на рубку лозы, соревновались в преодолении препятствий. [13]
Я часто думал о том, как щедро природа наградила его всеми лучшими человеческими качествами, как легко и приятно было с ним работать. Его здравый, ясный ум, его оптимизм всегда помогали в решении спорных вопросов. Это был настоящий комиссар. Наша дружба с ним прошла проверку в боях.
Перед самой войной Вишняков был назначен комиссаром вновь формируемой под Гродно противотанковой истребительной бригады. Участвуя в отражении танковой атаки в один из первых дней войны, он пал смертью храбрых. О его героической гибели мне потом рассказал командир дивизиона капитан П. Н. Гуща.
Знакомясь с новым комиссаром, я думал о Вишнякове, мысленно спрашивал Радченко: «Сможешь ли ты быть таким, как он? Иначе трудно нам будет сработаться».
К моему счастью, в характере комиссара Радченко оказалось немало черт, присущих Вишнякову. Я с радостью узнал, что Радченко, как и Вишняков, до поступления в Академию командовал батареей и отлично знает артиллерийско-стрелковое дело. До армии Радченко работал шофером, имеет права водителя первого класса. Иметь комиссара, прекрасно знающего автотехнику, — это вовсе не плохо! Я сразу же попросил его взять под контроль подбор водителей боевых машин и автотехнического состава полка. В ответ Радченко улыбнулся и сказал с уверенностью:
— Думаю, что с этой задачей справлюсь.
Мы быстро нашли с ним общий язык, и работа у нас пошла дружно.
С первых дней пребывания в полку основное внимание комиссар уделял изучению личного состава, коммунистов и комсомольцев, созданию партийных и комсомольских организаций в подразделениях, проведению политзанятий и политинформаций, обеспечению воинов газетами. Деловые качества комиссара, его тактичность и душевность снискали ему уважение среди личного состава полка.
В подразделениях по мере их укомплектования немедленно приступали к боевой подготовке и политическим занятиям. Все воины до получения боевых машин изучали винтовки, гранаты, пистолеты. Проводились стрельбы из личного оружия. [14]
Как только прибыли первые боевые установки, с командным составом полка сразу же были организованы занятия по их освоению. Изучение проходило так. Установка под чехлом привозилась в лес, на поляну. Вокруг нее выставлялось охранение. Занятия вели офицеры из Главного артиллерийского управления, военпреды и инженеры завода «Компрессор», где изготовляли эти боевые машины.
Помню, что внешний вид установки под брезентовым чехлом напоминал понтон. А когда сняли чехол, перед нашими удивленными взорами предстал обычный трехосный грузовик ЗИС-6, на шасси которого была смонтирована какая-то металлическая ферма. «В чем же грозная сила этой очень простой машины?» — мысленно спрашивали мы себя.
О боевой машине БМ-13 нам сообщали очень скупые сведения: данные о дальности стрельбы, скорости хода. Особенно немногословными становились наши лекторы, когда речь заходила о снаряде. Сведения о нем давались лишь в пределах эксплуатационной необходимости. Нам рассказывали, как хранить снаряды, перевозить, как с ними обращаться, как устанавливать взрыватель на осколочное и на замедленное действие.
— Боец должен уметь обращаться с машиной и со снарядом, — подчеркивали нам. — Боевая часть снаряда состоит... В ракетной камере располагаются пороховые шашки...
И далее — показывалось, как разобрать снаряд в случае неисправности. Зато более подробно рассказывалось о том, как заряжается боевая установка, как наводится, как обеспечивается темп стрельбы. Кстати сказать, реактивным снарядам было дано условное наименование «мина». Боевые машины иногда называли боевыми установками, иногда орудиями, но никогда не называли минометами.
Что же собой представляла боевая машина?
На трехосном шасси автомобиля ЗИС-6 была установлена металлическая ферма, на которой смонтирован пакет из восьми пятиметровых стальных двутавровых балок. Для облегчения боевой установки по всей длине каждой балки были высверлены круглые отверстия. Ферма с пакетом направляющих прочно соединялась с поворотной рамой. Установка имела простейшей конструкции [15] поворотный и подъемный механизмы, кронштейн для прицела с обычной артиллерийской панорамой, железный бак для горючего, прикрепленный сзади кабины. На задней части шасси были смонтированы два откидных домкрата. Стекла кабины закрывались броневыми откидными щитами. Против сиденья командира боевой машины на передней панели был укреплен небольшой прямоугольный ящичек с вертушкой, напоминающей диск телефонного аппарата, и рукояткой для проворачивания диска. На диске имелось 16 номеров. Это приспособление называлось пультом управления огнем, сокращенно — ПУО. От пульта шел жгут проводников к специальному аккумулятору и к каждой направляющей.
При одном обороте рукоятки ПУО происходило замыкание электроцепи, срабатывал пиропатрон, помещенный в передней части ракетной камеры снаряда, воспламенялся реактивный заряд и происходил выстрел. Темп стрельбы определялся темпом вращения рукоятки ПУО. 16 снарядов из БМ-13 могли быть выпущены за 8–10 секунд.
Для изучения боевой машины подготовленному артиллеристу требовалось буквально несколько часов. Простота новых установок обусловливалась использованием реактивной силы при горении порохового заряда. Снаряд не выстреливался из прочного ствола под большим давлением пороховых газов, как это происходило в артиллерийских системах, а постепенно разгонялся по направляющей и затем на протяжении всего времени горения реактивного заряда набирал нужную скорость.
После первого ознакомления с боевыми машинами и устройством ракет нам стало ясно, что в этой новой артиллерии главное не установки, а самодвижущиеся снаряды. Тяжелые и дорогостоящие орудия тут не требовались. Да и сами реактивные снаряды того времени после разработки и доводки их в производстве были не дороже артиллерийских того же калибра. Особенно если их сравнить со шрапнельными, имеющими дистанционные трубки двойного действия, прочные стальные, идеально выточенные корпуса, достаточно сложный профиль головной и оживальной части и специального ведущего пояска.
Итак, реактивный снаряд М-13 состоял из ракетной камеры с пороховым зарядом, корпуса, головной части с [16] разрывным зарядом, взрывателя, детонатора, воспламенителя, пиропатрона, колосниковой решетки, сопла, обтекателя, четырех стабилизаторов и двух направляющих. В ракетную камеру вставлялись пороховые шашки, состав пороха которых нам не был известен. Не знали мы и состав разрывного заряда, да нам это было и не нужно. Мы должны были знать поражающее и разрушительное действие снарядов, правила обращения с ними, причины несхода с установки и способы их устранения.
Для командиров полков, дивизионов, батарей и политработников вскоре была организована показательная стрельба. Две машины БМ-13 поставили в специально вырытые окопы. Из них виднелись только пакеты направляющих и часть фермы. На верхних направляющих каждой машины находилось по восемь снарядов. Установки были поставлены так, что направляющие имели малый угол возвышения. Мы расположились в траншеях в 150–200 метрах от огневой позиции. Трасса стрельбы проходила через лощину, за которой на поле с уклоном в нашу сторону были расставлены мишени — деревянные щиты.
Стояло теплое августовское утро. Кое-где в низинах еще лежал туман. Поле с мишенями заливали яркие лучи солнца. Тишина стояла необычайная...
Взоры всех присутствующих были обращены в сторону заряженных боевых машин. Руководитель стрельбы полковник Ю. П. Бажанов объявил, что вначале будет произведен пуск одного снаряда, а затем — залп еще семи снарядов из первой боевой машины. По сигналу руководителя был сделан первый выстрел. Из одного снаряда вылетела огненная струя, затем он сорвался с места и с необычным шумом, пронизывающим утреннюю тишину, промчался по направляющей и полетел, все больше и больше набирая скорость. Вслед за ним тянулся огненный хвост с ярко-белым факелом у самого сопла. Постепенно белое пламя факела переходило в оранжево-красное, оставляя за собой серое облако. Через несколько секунд на расстоянии 300–400 метров от пусковой установки факел исчез, а в районе мишенного поля произошел мощный взрыв. Вокруг разорвавшегося снаряда вначале задымилась, а затем загорелась трава.
После этого последовала команда: «Первой установкой — огонь!» Снаряды один за другим сошли с направляющих [17] и так же, как первый, оставляя за собой длинные огненные хвосты, со скрежетом и шипящим шумом устремились к цели. В районе мишеней громовым раскатом прозвучали разрывы, возникли очаги огня. Горели трава и кустарник.
Через несколько минут на машинах нас доставили к мишеням. Все они оказались пораженными многочисленными осколками. Воронки были небольшие, но зона поражения превосходила зоны поражения 122– и 152-миллиметровых гаубичных снарядов. Пожары возникли от зажигательного вещества — термита, который добавлялся в разрывной заряд. Мы увидели, что поражающий эффект нового оружия большой. По восьми выпущенным снарядам можно было представить, каким будет дивизионный, а тем более полковой залп.
Командиры прикидывали плотность огня, площади поражения батарейных и дивизионных залпов. Свой восторг выражали кратко: «Здорово!», «Вот это да!», «Это сила!»... Комиссар сказал мне на ходу:
— Ну, командир, дадим же мы прикурить фашистским гадам! Ведь это только восемь, а если дать полковой залп?!
Гвардейский минометный полк представлял собой сложную организацию. Так, в нашем полку (кроме четвертого дивизиона, сразу же отправленного в Ленинград) было три дивизиона, вооруженных боевыми машинами БМ-13, и зенитный дивизион. Всего 1414 человек, в том числе 137 офицеров, 260 сержантов, 1017 рядовых. В штатах полка предусматривался политотдел. Полк имел 36 боевых машин, 12 зенитных 37-миллиметровых пушек, 9 зенитных и 18 ручных пулеметов, а также 343 грузовых и специальных автомашины.
Дивизионы нашего полка были трехбатарейного состава, по четыре 16-зарядных боевых машины в батарее. Залп дивизиона составлял 192 снаряда, а залп полка — 576 снарядов 132-миллиметрового калибра. Все они могли быть выпущены буквально за секунды. Это же море огня! Вот почему под Оршей от залпа батареи Флерова фашисты бежали в панике.
Итак, показательная стрельба продемонстрировала мощь нового вида артиллерии. Перед нами сразу возникла задача научиться умело использовать это грозное оружие, изучить характер и особенности рассеивания снарядов, [18] огневые и маневренные возможности батарей, дивизионов, полка. В нашем распоряжении не было никаких правил стрельбы, никаких наставлений и руководств по использованию этой артиллерии, да и вообще их не имелось, за исключением небольшой инструкции. Рождалось новое оружие, и от нас требовалась творческая инициатива, дерзание.
В инструкции по боевому применению реактивной артиллерии говорилось главным образом о том, что это оружие секретное, предусматривались меры его прикрытия и обеспечения. Категорически запрещался вывод на огневые позиции боевых машин без прикрытия. После залпа установки требовалось немедленно отводить в безопасное место. Указывалось, что огонь должен вестись массированно по крупным скоплениям врага.
Мне, как артиллеристу, имевшему уже немалый боевой опыт, было нетрудно представить задачи, которые смогли бы выполнять подразделения полка. Однако требовалось еще найти общий язык с командирами дивизионов и батарей, чтобы в бою мы понимали друг друга с полуслова.
После показательной стрельбы, не теряя времени, мы приступили к полевым батарейным и дивизионным учениям. Особое внимание обращалось на подготовку командиров батарей и дивизионов, на умение ими быстро и точно ориентироваться по карте и на местности, готовить исходные данные в любых условиях. Командирами батарей и дивизионов назначались лучшие по своим деловым и политическим качествам артиллеристы. Поэтому подготовка шла успешно.
В штате полка был предусмотрен особый отдел из четырех офицеров, которые прибыли в первые же дни формирования. Это были М. И. Жерновский, Я. Г. Оганезов, В. Ф. Шадрин и А. Д. Николенко. Работы и после сформирования у них было немало. Фашистское командование настойчиво пыталось разгадать секрет столь эффективного оружия. С этой целью к нам засылались шпионы и диверсанты. Работники особого отдела впоследствии показали себя не только хорошими чекистами, но и храбрыми офицерами.
В полк был назначен и старший врач полка, совсем еще молодой человек в звании военврача 3 ранга. Встреча с ним произошла в лесу, возле нашей с Радченко палатки. [19]
Он подошел четким, строевым шагом и доложил скороговоркой, чуть-чуть окая:
— Товарищ майор! Военврач третьего ранга Холманских прибыл в ваше распоряжение.
— Здравствуйте, товарищ Холманский! — ответил я ему, дивясь его молодости и невольно думая, что комиссия Центрального Комитета могла бы назначить в гвардейский полк, да еще вооруженный совершенно секретной техникой более зрелого человека. За годы службы в армии я привык видеть на должностях начальников санитарных служб полков умудренных жизнью и опытом медиков. А этот уж слишком молод и «несолиден» на вид.
— Не Холманский, а Холманских! — довольно строго поправил меня новый подчиненный.
— Ну, хорошо, Холманских, — ответил я, — простите, не расслышал.
Оказалось, что Холманских, несмотря на его молодость, уже воевал. Он был врачом лыжного батальона во время боев на Карельском перешейке, награжден орденом Красного Знамени. Как участник войны с белофиннами, я знал, какой героизм в бою проявляли лыжные батальоны. Врачу там тоже было нелегко.
— Ну что ж, товарищ Холманских, — сказал я, — очень рад, что вы человек «обстрелянный». В таком случае немедленно приступайте к формированию санитарной части полка. Подбирайте людей, получайте машины, медикаменты.
— Есть, товарищ майор! — бодро ответил он. — Я знаю, что такое медикаменты в бою.
— Через три дня доложите о готовности. Если будут какие-нибудь затруднения, сразу же обращайтесь ко мне.
Но он так и не обратился ко мне ни разу за эти три дня, а в назначенный срок доложил, что санчасть полка сформирована, народ подобран хороший, получено две машины медикаментов.
— Молодец! — похвалил я его. — Теперь не теряйте времени, организуйте занятия. Остались считанные дни, а вам свой медсостав надо успеть подготовить к самостоятельным действиям. И чтобы все санитары первую помощь могли оказать и раненых эвакуировать. Бои будут жестокие.
...Формирование полка подходило к концу. На все четыре дивизиона мы получили 48 боевых машин. Вручать [20] их предполагалось после того, как личный состав полка примет присягу. Принятие присяги проходило по дивизионам и службам. Для большей торжественности вручение боевых машин расчетам решили произвести перед строем полка. Нами был разработан специальный ритуал и подготовлен текст клятвенного обязательства — присяги гвардейцев.
В лесу на поляне, перед общим строем, у стола, покрытого красной скатертью, было выставлено развернутое Боевое знамя 170-го артиллерийского полка с почетным караулом. К столу поочередно вызывались расчеты с установками.
Командир боевой машины перед строем своего расчета зачитывал текст клятвенного обязательства. После этого каждый гвардеец расписывался под ним. Командир и комиссар полка поздравляли ракетчиков с вручением им грозного оружия и выражали уверенность, что гвардейцы с честью оправдают высокое доверие партии и правительства.
14 сентября — день вручения расчетам боевых машин — стал праздником для вновь сформированного коллектива. Как ни были загружены ракетчики, с помощью комиссаров дивизионов и батарей Радченко сумел выявить таланты — музыкантов, певцов, танцоров и рассказчиков, которые в этот торжественный день должны были выступить с самодеятельным концертом.
На лесной поляне поставили две грузовые машины борт о борт. Их кузова стали импровизированной сценой. Здесь же стояла клубная машина с громкоговорителями. Настроение у всех было приподнятое. Но праздничному концерту не суждено было состояться...
Во второй половине дня мы получили приказ — полку ночью выступить своим ходом в Харьков и поступить в распоряжение командующего Юго-Западным фронтом. Четвертому дивизиону, которым командовал капитан Н. С. Богданов, предписывалось следовать в Ленинград.
Обстановка на Юго-Западном фронте была тревожной. Враг уже захватил Полтаву, рвался к Харькову. Под Ахтыркой шли кровопролитные бои. Нам нужно было спешить... [21]