Харьков минируется вновь
Конец февраля 1943 года застал наш батальон на марше. Весна энергично атаковала суровую зиму. Огрызаясь ночными заморозками, зима быстро отступала. Снег стал рыхлым, грязным и, как говорил старшина роты Хмара, таял на корню. Белые поля расцветились коричневыми и зеленоватыми пятнами. Шагать по дорогам в весеннюю распутицу было нелегко.
Форсированным маршем двигались на Харьков и бойцы нашей роты. На одном из переходов ротную колонну встретил старший лейтенант Ф. Я. Ефременко. Спрыгнув с лошади в дорожную лужу, он сразу сказал:
— Ты что, кавалерийскую часть формируешь?! Шестнадцать лошадей и мулов насчитал в роте.
— Так бойцов подвезти надо. До пятидесяти километров в сутки шагаем по такой дорожке... Люди валятся с ног.
— Видел я, как твои на трофейных подводах расселись. Комбат приказал поторапливаться! Обстановка обостряется...
В это время послышался быстро приближавшийся гул, и сквозь дыры в облаках вынырнули шустрые «мессеры».
— Воздух!.. — раздалось сразу несколько голосов.
Все бросились в сторону от дороги и повалились на раскисшую от влаги землю...
Прогремели взрывы серии маленьких бомб, а затем, со второго захода, по ротной колонне было выпущено несколько длинных очередей из пулеметов. Самолеты исчезли так же внезапно, как и появились. [44]
Когда мы поднялись, счистили с шинелей грязь, огляделись, то увидели рвущихся в разные стороны коней и мулов, а вдоль дороги — множество белых листков.
Младший лейтенант Быков доложил о ранении двух красноармейцев его взвода и Мария Володина побежала к ним, расстегивая на ходу санитарную сумку.
— Та трьох добрых мулив побылы... — сокрушался Петр Корнеевич Хмара.
Мы со старшим лейтенантом Ефременко подняли один запачканный и размокший листок. Это была вражеская листовка. В ней объявлялось о крупном наступлении немецко-фашистских войск и, как обычно в таких случаях, предлагалось сдаваться в плен...
Боевая обстановка быстро менялась. Еще 16 февраля части 3-й танковой и 69-й армий завязали бои на улицах Харькова. Танковый корпус СС, входивший в армейскую группу Ланца, под угрозой окружения сдал город.
Но уже 17 февраля Гитлер, прибывший в свою ставку у Запорожья, приказал смыть «позорное пятно Сталинграда» с мундира германской армии мощным контрнаступлением на харьковском направлении. Для удара по Красной Армии была сосредоточена крупная группировка войск из 23 соединений с бронированным кулаком, который включал семь танковых и механизированных дивизий.
Германские и итальянские самолеты интенсивно бомбили подступы к Харькову, сам город и одновременно сбрасывали листовки. В них говорилось о предстоявшем наступлении и рекламировалась новейшая техника — мощные бронированные крепости на гусеницах, которым якобы не страшны ни противотанковые снаряды, ни инженерные мины.
Над недавно освобожденным Харьковом снова нависла угроза...
Утром 2 марта 1943 года наша рота входила в Харьков.
Город выглядел хмурым. На улицах зияли раны войны. И все же, когда вышло из-за туч солнце, город словно улыбнулся нам освещенными фасадами домов и зайчиками уцелевших стекол.
Рота направлялась на северную окраину Харькова — в Сокольники. На Сумской — главной улице города — [45] было довольно много людей. Одни куда-то спешили. Другие останавливались, радостно приветствуя наших минеров. Третьи подходили к командирам, пытались задавать вопросы. Прошло около двух недель, как Красная Армия освободила Харьков, но люди были настроены тревожно... Мысяков собрал командиров рот в штаб-квартире батальона, расположившейся в бельэтаже одного из домов на Сумской.
— Я только что от комбрига. Полковник Краснов назначен начальником инженерных войск Харьковского оборонительного района. Так-то... Южнее города противник уже перешел в контрнаступление...
Приказав Жигалову выдать нам планы города, комбат посмотрел в окно:
— Сориентировались? Вот она, Сумская. Видите, сколько гуляющих? Высыпали на солнышко. И не ведают люди, что Гитлер дал приказ во что бы то ни стало отбить Харьков назад.
Нашей фронтовой 42-й отдельной инженерной бригаде специального назначения было приказано срочно подготовить город в инженерном отношении к обороне. Для закрепления захваченных рубежей Харьков предстояло минировать вновь...
И три батальона бригады, совершив тяжелый, почти 400-километровый марш, прибыли из разных мест в Харьков.
208-му БИЗ, которым командовал капитан И. А. Ивчар, поручалось минировать западные подступы к городу. 207-му БИЗ под началом капитана Д. М. Бабишина и нашему 210-му БИЗ старшего лейтенанта Ф. В. Мысякова было приказано оборудовать в городе секторы с круговой обороной...
По плану инженерной подготовки Харьков был разделен на две батальонные зоны по три ротных сектора в каждой. 207-й БИЗ оборудовал южную зону обороны с секторами 1, 2 и 3-й. Наш 210-й БИЗ готовил к обороне северную зону с секторами 4, 5 и 6-й. Вторая рота заняла 5-й сектор обороны, а я, как командир роты, выполнял обязанности и секторного инженера. Каждый сектор делился на два-три боевых участка, также подготавливавшихся к круговой обороне.
Когда мы находились еще на марше, на улицах Харькова было объявлено по радио о сборе членов горсовета. [46]
— Кое-кто скептически улыбался: мол, после оккупации вряд ли кого соберешь. И что вы думаете? Пришло почти сорок процентов довоенных членов Харьковского горсовета. Они нам активно помогают, — рассказывал на следующий день командир бригады. — Тысячи харьковчан выйдут на оборонительные работы. И тысячи тонн различных материалов будет поставлено для строительства баррикад...
Оборонительные работы в Харькове развернулись сразу же 2 марта.
Город стал быстро опоясываться противотанковыми баррикадами, рвами, эскарпами. На работы по выполнению инженерных мероприятий ежедневно выходило до 18 тысяч человек. Харьковчане выглядели изможденными и бледными, но полными решимости сделать все, что в их силах, чтобы отстоять город. Помогать нам приходили целыми семьями.
В моем блокноте тех времен сохранились полустертые карандашные записи:
Представить в райсовет семьи Корженко, Малюги... (далее еще десяток фамилий, которые теперь затрудняюсь разобрать) для поощрения за самоотверженность при возведении баррикад...
Запомнилась с тех времен одна из таких семей. Мужчина лет шестидесяти, его моложавая миловидная жена и светловолосый сынишка лет тринадцати-четырнадцати старательно несли мимо меня тяжелую металлическую балку для ежа.
— Надорветесь, — сказал я мужчине. — Будьте осторожней.
— Может, даже и надорвусь, — сердито ответил глава семьи. — Так ведь для своих!..
Харьковские специалисты-инженеры предлагали свои услуги по совершенствованию конструкций баррикад, увеличению их прочности и устойчивости от танкового тарана.
Работой горожан руководили инструкторы — бойцы роты, выделявшиеся по одному на 20–30 человек. Связная нашей роты с райсоветом комсомолка Зоя без устали моталась по объектам, сопровождая туда все новых и новых людей. Не хватало инструмента. Не успевали ставить новым группам задачи... [47]
А люди не уходили с объектов по 10–12 часов, тут же наскоро съедали принесенную с собой скромную снедь и вновь принимались за работу.
В первую очередь выполнялись мероприятия по устройству баррикад, подготовке к взрыву мостов и установке минных полей. Расположение баррикад предусматривало создание единой сети заграждений с отсечными позициями и «мешками» — ловушками для танков врага.
Баррикады возводились из металлолома, машин, столбов, мебели, заполнялись камнем, обсыпались землей и опутывались колючей проволокой. Все это крепилось к глубоко закопанным рельсам. Для закрытия оставленных проходов подготавливались мины, ежи и металлические балки.
На Шатиловке и Павловке, где имелись обрывистые склоны холмов, оборудовались противотанковые эскарпы.
С 3 по 8 марта на улицах города было построено несколько сот баррикад протяженностью 40 километров. На окраинах отрыто более 12 километров противотанковых рвов и эскарпов. Оборудованы сотни бойниц в каменных зданиях.
Мосты на реках Лопань, Харьков и Уды подготавливались к взрыву. А на основных танкоопасных направлениях устанавливались минные поля...
Большую часть северной зоны обороны в междуречье Лопани и Харькова занимал 5-й сектор. Тут были два основных танкоопасных направления: белгородское у Сумской улицы и дергачевское на Шатиловке.
Основное внимание роты сосредоточивалось на обороне Сумской — главной улицы города, которая упиралась на севере в лесопарковую зону Сокольники, покрытую дубняком, сосняком и невысоким кустарником.
Этот парк был излюбленным местом отдыха горожан в мирное время. Здесь проходило асфальтированное Белгородское шоссе, соединяющееся с Сумской улицей. Между зеленой зоной и современными каменными домами на окраине города лежала ровная поляна шириной 300–500, а кое-где и до тысячи метров.
Все переулки и улицы, выходившие к этой поляне, перекрывались баррикадами или просто завалами. А на [48] поляне у Сокольников, слева и справа от Белгородского шоссе, мы подготавливали минные поля.
Мины, взрывчатые вещества и средства взрывания использовали трофейные. Недалеко от намеченных нами районов минирования были сосредоточены склады противника. Они располагались во дворах нескольких зданий Сумской. Мины ТМи-42 были аккуратно сложены, взрыватели с минными детонаторами находились на расстоянии в специально оборудованных заглубленных бревенчатых погребах. Надо признать, что немецкие саперы организовали складирование по всем правилам инженерно-минного дела. Имелась, конечно, опасность, что эти склады были подготовлены врагом к взрыву. Но тщательная проверка позволила отвергнуть такую версию. Противник, очевидно, готовился к минированию города, но не успел осуществить свои планы. Нам оставалось только воспользоваться трудами саперов фашистской армии...
— Вот молодцы фрицы, — острил Володя Назаров. — Хоть один разок услужили нам. И этих запасов мин вполне хватит... Верно?
В первый день работ у Сокольников к нам прибыл в сопровождении комбата командир бригады Виталий Петрович Краснов. Немолодой, очень подвижный, несмотря на полноту, полковник легко зашагал к взводу, готовившему мины к установке.
— Здравствуйте, мысяковцы! — весело поздоровался комбриг, выслушав рапорт. — Доукомплектовались, лейтенант, полностью? Сто восемь человек в роте — это силища. Считай — почти батальон. Да-а, пополнение-то какое! Харьковчане — молодцы. Один к одному.
Комбриг обошел участок, предназначенный для минирования, а затем, сверяя карту с местностью, обратился к Мысякову, Назарову и ко мне:
— Главное — противотанковые мины. Учтите. Есть данные, что в группу армий Манштейна действительно прибыли сверхтяжелые танки. В уличных боях они могут быть эффективны. Готовьтесь к встрече гостей. Да так, чтобы было повеселей...
Мы внимательно следили за каждым жестом и словом комбрига.
— Здесь, братья-саперы, отличную минную ловушку можно соорудить. Фасы минных полей надо развернуть. Примкнуть к баррикадам... — продолжал Краснов. [49]
Комбриг предложил довольно хитроумную и запутанную систему заграждений из отдельных групп мин, фугасов, минных полей и баррикад, глубоко эшелонированных по шоссе и Сумской улице. Предлагалось и устройство завалов путем взрыва каменных стен нескольких домов.
— Учтите, братья-саперы: задача сложная, но нужная. Параллельно с минированием вам и помощниками своими, харьковчанами, руководить, вам и баррикады возводить...
Полковник Краснов торопился в приданные батальоны, уже минировавшие южные подступы к городу.
— Пора ехать! Надо успеть в тринадцатый батальон гвардейских минеров Карпова и инжбат Казюры. Немецкие танки пытаются прорваться к Харькову с юга. Фашисты мечтают создать что-то вроде «немецкого Сталинграда».
Комбриг отдал необходимые распоряжения Мысякову, затем обратился ко мне:
— Ну, лейтенант, вашей роте пятый сектор оборонять. Будете город с севера защищать, в минную паутину бронированных пауков завлекать...
Когда полковник В. П. Краснов прощался с нами, он с грустью сказал:
— Харьков, Харьков... Не первый раз приходится, родной, минировать тебя...
Менее чем за полтора года до описываемых событий Харьков уже минировался нашими войсками. Работами в тот период руководил известный минер полковник И. Г. Старинов. Уже тогда, наряду с обычными минами нажимного действия и минами замедленного действия с часовым механизмом, здесь были применены новейшие мины, управляемые на расстоянии по радио.
25 октября 1941 года гитлеровцы впервые овладели Харьковом. Начальник гарнизона города генерал Георг фон Браун целую неделю ждал, пока «дойче пионирен» разминировали и подрывали обнаруженные мины, неся при этом большие потери. Но когда войска противника обосновались в ряде зданий, в том числе и в доме по улице Дзержинского, 17, скрытые мины были взорваны радиосигналами, посланными за 300 километров, из Воронежа. [50]
Всего в Харькове удалось взорвать 11 радиоуправляемых приборов с крупными зарядами взрывчатки. Среди зданий, поднятых на воздух по радио советскими минерами, был и дом, в котором размещался штаб 68-й немецкой пехотной дивизии.
Взрывы произвели на гитлеровцев ошеломляющее впечатление...
Минная опасность настораживала врага. Любопытно, что оставленное в целости подземное железобетонное двухэтажное убежище в городе, недалеко от здания Госпрома, гитлеровцы так и не использовали ни в 1941, ни в 1943 году, после того как наши войска вторично оставили Харьков. Немцы боялись, что, как только займут убежище, оно будет взорвано вместе с ними.
И вот Харьков вновь начиняли взрывчаткой. Но был уже не 1941-й, а 1943 год. Общая обстановка сложилась совсем иная. Ставить радиоуправляемые фугасы и мины замедленного действия не имело смысла. Город не собирались сдавать врагу.
Начались тяжелые оборонительные бои на подступах к городу. Заняв Павлоград и Лозовую, противник устремился к Харькову с юга. А 4 марта силами 4-й танковой армии гитлеровцы предприняли наступление на Харьков с запада и севера.
Пока мы занимались оборонительными работами в городе, роты 208-го отдельного батальона инженерных заграждений под командованием капитана И. А. Ивчара минировали дороги, ведущие на Харьков, в районах Олыпан, Люботина, Песочина и Мерефы.
Части, с которыми действовали подразделения батальона Ивчара, подверглись танковым атакам врага. 1-я и 3-я роты под огнем противника установили минные поля и уничтожили мосты в районе Песочина, прикрывая отход частей сильно потрепанной в боях 303-й стрелковой дивизии.
Позднее мне рассказали о судьбе командира отделения сержанта Ивлева. После установки минного поля на окраине Песочина его отделение должно было закрыть проход в минах, оставленный для пропуска стрелковых частей, которые вели еще бой впереди. Под вечер среди тревожного шума боя послышался ровный рокот танкового [51] дизеля. Из кустов показался танк. Силуэт его был четко виден на фоне вечернего неба. Принадлежность танка не вызывала сомнений. Сержант только успел крикнуть «закрывай!», как танковый пулемет скосил одного из минеров. Тогда Ивлев, схватив две уже снаряженные взрывателями мины, пополз на проход. Раздался взрыв. Танк, развернувшись, остановился — у него была перебита гусеница. Но в тот же миг оборвалась и жизнь сержанта...
Наиболее ожесточенные бои шли в полосе 62-й гвардейской стрелковой дивизии в районе Мерефы, где минировала вторая рота 208-го БИЗ, которой командовал старший лейтенант Н. Рожков. Четыре или пять атаковавших танков подорвались на минах. Артиллеристы расстреляли подорванные машины врага. Противник начал обход Мерефы с двух сторон. И справа тяжелым танкам удалось вклиниться в боевые порядки стрелковых подразделений...
В роте Рожкова в это время находилась врач 208-го БИЗ старший лейтенант медслужбы Н. Е. Аникейчик. Недалеко от места установки мин, в домике на окраине населенного пункта, она перевязывала двух бойцов роты, готовя их к отправке в полевой госпиталь. Принесли еще одного тяжело раненного минера. Сопровождавшие бойцы скупо рассказали:
— Проходы в минных полях уже закрыли, а фрицы из танка стукнули. Вот и угораздило...
Примерно через час после того, как Надежда Ефимовна отправила на подводе раненых, в дом вбежал санинструктор 2-й роты И. Кулаков.
— Товарищ старший лейтенант, танки!
— Ты о чем?
— Немецкие танки!
Порог комнаты с трудом перешагнула дрожавшая от страха хозяйка дома:
— Тикайтэ, доктор, на горище...
С чердака было отлично видно, как метрах в сорока остановился серо-зеленый танк с белыми крестами. Несколько гитлеровских автоматчиков из десанта, сидевшего на танке, боязливо осматривали соседние дома. Башня танка синхронно поворачивалась за ними. Заглянули и в дом, где на чердаке, затаив дыхание, сидели военврач и санинструктор. Чуть живая, хозяйка сама [52] открыла двери дома немецким солдатам, низко кланяясь, развела руками: мол, никого нет... Взревел мотор, и танк с автоматчиками двинулся дальше.
С наступлением темноты Надежда Ефимовна и Кулаков спустились с чердака и огородами пошли в сторону Харькова. Три ночи шагали они, А днем прятались. На четвертый день добрались до города и присоединились к нашему батальону.
В боях на подступах к Харькову крепко досталось ротам 208-го БИЗ. Но установленные ими минновзрывные заграждения причинили противнику серьезные потери и способствовали срыву темпа контрнаступления.
Рота Рожкова, закрыв проходы в минных полях, взорвала подготовленные ранее мосты через реки Мжа и Мерефа, а затем вышла с боями на Рогань. Две другие роты во главе с комбатом Ивчаром вместе со стрелковыми подразделениями также вышли из окружения.
Прошло несколько дней, и двум батальонам нашей бригады, оставшимся в Харькове, также пришлось испить до дна горькую чашу...
Эсэсовский танковый корпус продолжал пробивать брешь в полукольце советских войск, упорно оборонявшихся на подступах к Харькову. Но только с 8 марта и горожане и мы сами почувствовали огненное дыхание сражения.
С 8 по 10 марта итальянские и немецкие самолеты непрерывно бомбили город. Никогда, ни до этого, ни после, мы не видели такого количества итальянских ширококрылых брюхастых самолетов: это была месть Муссолини за разгромленную западнее Дона итальянскую армию.
Оборонительные работы были парализованы: жесточайшие бомбежки разогнали тысячи людей. Только бойцы 207-го и 210-го БИЗ продолжали свое нелегкое дело. Часть баррикад была разрушена, десятки домов разбиты, сотни — горели. Пожарные и спасательные команды не успевали оказывать помощь — в ней нуждались слишком многие.
От инженер-капитана Кузьмина, входившего в состав оперативной группы полковника Краснова, мы узнали, что надо быть готовыми к встрече немецких танков. И действительно, [53] к вечеру 10 марта 1943 года они прорвались с севера по Дергачевскому и Белгородскому шоссе к окраинам города.
Бомбежка, которая была особо интенсивной в тот день, внезапно прекратилась. И почти сразу завязались уличные бои: немецкие автоматчики стали просачиваться в Харьков, обходя его со стороны Большой Даниловки.
А в городе между тем резко активизировались притаившиеся враги. Украинские националисты открыли огонь с чердаков и из окон по военнослужащим и горожанам, которые вели оборонительные работы. Позже мы узнали, что в Харькове действовало несколько немногочисленных, но опасных групп оуновцев. Это они стреляли нам в спину.
Подразделения 3-й танковой армии, введенные в город после тяжелых боев, имели в бригадах всего по 18–20 танков. Эти боевые машины неустанно маневрировали по секторам обороны, отбивая непрерывные попытки противника пробиться к центру города.
5-й сектор обороны, инженерная подготовка которого выполнялась нашей ротой, подвергся атаке неприятеля в первую очередь. Здесь находились 20 милиционеров, рота НКВД, несколько танков и наша инженерно-минная рота. Других войск в этом секторе не было. А наличные силы, которые я перечислил, рассредоточились по многочисленным улицам и переулкам...
Володя Назаров со связным поспешил на Шатиловку — надо было успеть силами взвода лейтенанта М. Е. Данилова закрыть проходы в минных полях, перекрывавших дергачевское направление. А я остался со взводами младшего лейтенанта В. И. Быкова и старшего сержанта М. С. Данилова у Сокольников, где Сумская улица выходила к Белгородскому шоссе. Это считалось главным направлением северной зоны обороны.
Стояла обманчивая мартовская погода. Перед вечером, часов в шесть или семь, холодок ранней весны уже сменил робкое дневное тепло. Мы поеживались от сырости, ожидая появления гитлеровцев у Сокольников.
Словно не желая испытывать наше терпение, впереди, на Белгородском шоссе, послышался приближающийся лязг гусениц. Головной немецкий танк начал стрелять с коротких остановок. Вдоль Сумской полетели бронебойные снаряды... [54]
«Можно ли закрывать проходы в минных полях у Сумской? Нет ли впереди наших частей, которые надо еще успеть пропустить? Ждать команды или действовать по обстановке самому?» — вот вопросы, над которыми я ломал голову в тот момент.
События развивались стремительно. Через одну-две минуты мы стали четко различать необычно длинные стволы танковых пушек с набалдашниками дульных тормозов и кресты на бортах впервые увиденных «тигров». Медлить было нельзя:
— Закрывай проходы! — внезапно услышал я собственный взволнованный выкрик.
Связные бросились к отделениям, расположенным впереди и на флангах.
По шоссе у Сокольников и в начале Сумской саперы подготовили в асфальте лунки и заранее вставили в них корпуса мин без взрывателей. Мины были эшелонированы на шоссе по глубине и примыкали к минным полям, установленным в Сокольниках, или прямо к каменным зданиям на улицах. Обойти их, не разминировав, было невозможно. Асфальт же в целях маскировки мы разбили во многих местах, и потому издали мины оставались почти незаметными. Кроме того, из трофейных ТМи-42 были подготовлены связки на тросах{2}. Минеры, притаившиеся в подъездах ближайших к дороге домов, могли в нужный момент подтащить эти связки мин за тросы прямо под гусеницы вражеских танков.
Теперь оставалось срочно привести в боевую готовность основные мины, заложенные на дороге. К ним поползли бойцы роты. Но над минами уже свистели вражеские снаряды. Неужели я поздно подал команду на закрытие прохода...
Как командиру, мне пришлось пережить тогда серьезное испытание. С одной стороны, я отлично знал, что от своевременности команды во многом зависела жизнь подчиненных... Но с другой... Ситуация сложилась такая, что любое иное решение могло также оказаться не лучшим. Бой, как правило, — сложная задача со многими неизвестными... А что, если бы сначала появились наши [55] войска, которые (мы знали это!) веди бой впереди? Что, если бы из глубины города подошли наши танки для поддержки передовых частей? Много было передо мной тогда различных «если»...
Минеры уже приблизились к группам мин. Мне было хорошо видно, как Середа, самый старший из однофамильцев, вместе с Новиковым, Высоцким и Колодяжным, прижимаясь к асфальту, отвинчивают плоские крышки ТМи-42. Вот они бережно вставляют взрыватели, завинчивают крышки и ладонями надвигают на них куски разбитого асфальта... Время от времени минеры оглядываются на движущиеся танки. Успеют или не успеют? Чтобы снарядить мину ТМи, опытному специалисту нужно всего несколько секунд. Но как растягиваются эти секунды, когда, грохоча шестидесятитонным бронированным телом, движется на тебя враг...
Немецкие танкисты, очевидно, заметили минеров. Передние танки остановились. Вместо очередной бронебойной болванки ударили шрапнелью.
— Эх, не успели немного! — крикнул младший лейтенант Быков и кинулся к ближайшей группе мин. Несколько отрывистых нервных движений, и он, прикрываясь телом убитого Середы-старшего, сделал то, что не успел сделать его погибший подчиненный.
Когда Быков оттаскивал с мостовой тело красноармейца Середы, вражеские танкисты вновь ударили шрапнелью. Младший лейтенант был ранен в спину и в горло. Мы с бойцами и с Володиной занесли его в подъезд дома на Сумской. У Быкова красным родничком бежала изо рта струйка крови... Молодое, в веснушках лицо его, обрамленное золотистыми волосами, выражало отчаянную борьбу с болью. Быков молчал, крепко сжав зубы. Маша быстро бинтовала его, разрывая один за другим индивидуальные пакеты...
«Тигры» остановились: видимо, не рискнули идти на минные поля, но продолжали вести огонь вдоль улицы. Тревожно прошла бессонная ночь. А перед утром к нам подошли пять тридцатьчетверок, и немецкие танки перенесли свой удар на другой участок.
Общая обстановка в городе была пока неясной, но мы чувствовали, что задача минеров на нашем участке выполнена. «Тиграм» так и не удалось совершить бросок на Сумскую улицу. [56]
...К северо-западной окраине Харькова гитлеровские танки подошли по Дергачевскому шоссе почти в тот самый момент, когда «тигры» появились в Сокольниках. Немцы попытались прорваться на Клочковскую улицу.
Старший сержант А. М. Щербак из взвода лейтенанта М. Е. Данилова тут же установил связь с командиром танковой роты и сразу доложил прибывшему Назарову:
— Вы, товарищ лейтенант, в самый раз прибыли. Комвзвода на Журавлевке. А как с мостом быть?.. Подрывать? Ведь наши впереди еще...
— Вставляй детонаторы в заряды! А взрывать погодим...
Через глубокий овраг с ручьем был перекинут деревяный мост метров десять длиной. От оврага в направлении Сокольников харьковчане оборудовали эскарп, а перед оврагом, справа и слева от моста, наша рота установила группы мин. Благодаря этому небольшой мост превратился в основное «узкое» место на данном участке, и его значение понимал каждый боец.
Наши танкисты предусмотрительно отвели танки за мост. А минеры привели в боеготовность группы мин, примыкавшие к каменным строениям.
— С мостом-то пришлось попотеть, — рассказывал Назаров, когда мы встретились на Шатиловке. — Слышим: ревут моторы. Я — к танкистам. А те тоже сомневаются — не свои ли? Правда, прояснилось все довольно быстро: у моста показался «тигр». Щербак и крутанул подрывную машинку...
К ночи обстановка изменилась. Немецкие танки перенесли удар и начали обстреливать улицы, примыкавшие к Клочковской. Еще задолго до рассвета гул танков послышался левее моста. Щербак бросился к баррикаде, закрывавшей одну из прилегавших улиц. Здесь никого не было. Он бежал к проходу в баррикаде навстречу немецкому танку, двигавшемуся с зажженными фарами. Опытный старший сержант понимал, что при отсутствии войск только одни минеры могут перекрыть путь вражеским танкистам и помешать им выйти в тыл нашей роты.
Расстояние между человеком и танком быстро сокращалось. Щербак вспоминал потом, что его бросило в дрожь — уж очень неравны были силы. [57]
«Нужно ли начинать борьбу за проход? — судорожно соображал он. — Не лучше ли сразу отойти разведанными дворами к своим на Сумскую и там доложить о танках? Скорей думай, Андрей, — приказал он себе. — Иначе будет поздно! Гусеницей придавит, и вместо Щербака мокрое место останется».
В этот момент старший сержант увидел, как из-за угла, громыхая, появился второй танк. Одновременно он услышал топот и крики. Оглянулся — свои, красноармейцы Ф. А. Пузанов и В. И. Ерац.
— А ну скорей, хлопцы! Мины надвигай! Тяни ежи! Так! Еще! — кричал Щербак уже через несколько секунд, преодолев шоковое состояние...
Неспокойно стало вражеским танкистам, хотя они и находились за броней. Гитлеровцы не знали, что перед ними только три советских бойца. Танки остановились, тяжело урча и подмигивая прожекторами. А затем начали разговор танковые пушки. «В вас, в вас, в вас!..» — просвистели снаряды, выпущенные по баррикаде.
Закрыв проход ежами и минами, минеры спрятались в ближайший подъезд. Трудно им было прийти в себя после бешеного двухминутного физического и морального напряжения. Чуть отдышавшись, открыли для острастки автоматный огонь по танкам через баррикады. Постреляв немного, решили, что самое время отходить через дворы...
Каково же было удивление Щербака, когда он услышал, как взревели моторы танков и звук их стал удаляться. Гитлеровцы не захотели рисковать. Дав задний ход, танки скрылись за поворотом.
— Вот это да... — только и смог произнести Щербак, поглядывая на Пузанова и Ераца. Он все еще не верил, что единоборство с танками выиграно.
Перед рассветом 11 марта на Сумскую прибыл Назаров.
— Ну как, доблестная вторая? Воюете еще? А я уж думал, может, скисли без нас... Кстати, друзья, война войной, а закусить бы надо. Верно?! — Володя Назаров потащил меня в подвал дома, где был КП роты. — Ну-ка, дай гитару... — сказал он и тихо запел:
Толпы не видно городской,И действительно. Володя не успел закончить куплет, как рядом вновь послышались выстрелы. Мы выскочили из подвала. Мимо с карабинами наперевес пробежали бойцы подразделения НКВД. Кто-то из них крикнул нам, как старым знакомым:
— Держитесь, саперики! В случае чего нас зовите...
Артиллерийская дуэль между тридцатьчетверками и «тиграми» возобновилась. Снова засвистели снаряды.
Утром наконец была установлена связь со штабом батальона, который уже убыл с Сумской. Связной принес пакет с приказанием Мысякова об отходе роты через Харьковский мост на Рогань.
Но собрать роту было нелегко. Ведь особенностью минных и саперных рот является использование бойцов отдельными самостоятельными мелкими группами, от двух человек до отделения. Поддерживать связь с ними в боевой обстановке в городе с десятками улиц и переулков очень сложно. Вот если бы каждое отделение имело свою портативную рацию... Но об этом тогда можно было только мечтать.
15 человек из роты мы нашли убитыми и ранеными. Но, кроме них, в роте недосчитались еще около 30 бойцов. Продолжать поиски не было возможности. Оставив минеров закрывать проходы, мы двинулись к площади Промышленности.
На огромном пустынном, замощенном камнем пространстве сумрачно чернела громада Дома Госпрома. Ротная колонна с повозками и кухней уже пересекла площадь, когда путь нам преградила легковая машина.
— Кто старший, где командир? — спросил, вылезая из газика, невысокий, широкоплечий полковник с волевым лицом.
— Слушаю вас, товарищ полковник.
— Ни шагу дальше. Возвращайтесь на свои места!
— Но приказ командира части...
— Выполняйте мой приказ! Я уполномоченный Военного совета фронта. Мне поручено восстановить положение в городе...
Рота развернулась кругом и направилась назад — к Сокольникам и Шатиловке.
Вскоре меня вызвали в штаб подошедшей танковой бригады. В подвале дома на Сумской я увидел генерала. Значит, дела не так уж плохи... Это был начальник гарнизона [59] города Харькова генерал-майор танковых войск Е. Е. Белов.
— Ваша рота должна обеспечить контратаку танкового батальона в направлении Сокольников. Понятно?..
Мне ничего не было понятно, но я почему-то буркнул, что все ясно, и помчался к себе. Все стало на свои места довольно быстро. К минным полям подошли восемь или девять тридцатьчетверок, и майор-танкист тут же растолковал, что от нас требуется.
Мы сняли мины с проходов. За каждым танком, прикрываясь броней, побежали минеры. Наши и немецкие танкисты завязали огневую дуэль. Вспыхнуло несколько немецких танков и тридцатьчетверок. Затем наши, отстреливаясь, медленно отошли «на исходные». Мы тоже вернулись, не досчитавшись четырех товарищей. Но гитлеровцы не возобновляли больше попыток пробиться на Сумскую лобовой атакой.
Уличные бои продолжались уже третьи сутки. Подразделения роты, распыленные по многочисленным улицам и переулкам, выполняли боевые задачи не только по закрытию проходов в заграждениях и взрыву мостов, но и по их огневому прикрытию. Они действовали по обстановке, устанавливая, где это было возможно, связь с нашими немногочисленными подразделениями.
Тревожно было вокруг. С прилегающих улиц слышались автоматные очереди. Противник обходил Сумскую с флангов и продолжал просачиваться в город...
Связь с командиром 2-го взвода лейтенантом Даниловым мы потеряли. Группы наших минеров, ничего не заметив, оказались на улицах, которые обошел враг.
Так случилось с младшим сержантом И. П. Фроловым и красноармейцем П. А. Самойленко, которые после взрыва моста через реку Лопань отошли назад, чтобы привести в боевую готовность заранее установленные мины на одной из близлежащих улиц. Но сделать это они так и не успели.
Улица была пустынной. Слева и справа слышалась стрельба, да еще откуда-то сзади, через лабиринт уличных проездов, доносился приглушенный шум боя...
Неожиданно послышались команды на немецком языке. [60]
Первым взял себя в руки младший сержант. Разрядив из-за стены диск трофейного автомата в показавшихся невдалеке гитлеровцев, он схватил Самойленко за рукав и нырнул с ним в подъезд.
— Сейчас фрицы прочесывать придут... Вчера в этом доме нас хозяйка кормила. Одно спасение — к ней.
Клавдия Александровна Домская, жившая с сынишкой лет шестнадцати, сразу открыла дверь. Взглянув на лица минеров, женщина все поняла.
— Скорее в подвал! Там пересидите до ночи...
К вечеру, поскрипывая протезом, в подвал спустилась Клавдия Александровна:
— Выходить нельзя. Во дворе гитлеры свою солдатскую кухню поставили. Так и снуют... Вот поесть вам. А это на всякий случай штатские костюмы, мужнины. Он ведь тоже воюет где-то, если жив...
Домская рассказала, что по улице прошли немецкие бронетранспортеры и машины, что наших частей не видать, но стрельба в городе продолжается.
— Машины врага снуют, а в мостовой мины не снаряженные... — скрипнул зубами Фролов.
На следующий день вновь торопливо застучал протез и в подвале появился свет:
— Милые, родные, помогите! — рыдая, причитала Домская. — Сынишку моего, единственного... Помогите отомстить гитлерам. Нет у меня сил... Помогите!
Оказалось, что Клавдия Александровна послала сына разузнать, как лучше вывести из города минеров, томившихся в подвале. Сын пошел с товарищем. Ребята старались держаться подальше от немецких солдат. Но уйти далеко им так и не привелось. Обоих схватили гитлеровцы. Схватили возле временного продсклада, обвинили в попытке украсть какие-то продукты, немедля повесили на небольшой площади возле дома, где жили мальчики. Об этом Домской рассказали соседи.
Все это казалось таким чудовищным, что мать не поверила людям. Сама пошла к месту казни и рухнула у виселицы, потрясенная свалившейся на нее бедой...
Горе матери вылилось в неистребимую жажду мести.
С наступлением темноты Клавдия Александровна вывела минеров во двор, уже покинутый немецким хозяйственным подразделением. Оккупанты открывали огонь по любому подозрительному прохожему. Выждав, пока [61] стихнет стук кованых сапог, она решительно повела Фролова и Самойленко дворами к площади, где стояла виселица. Минеры и мать, прижавшись друг к другу, молча смотрели на освещенные луной два худеньких трупа.
— Вот слева, это мой... Видели? — со стоном сказала Домская. — А теперь пойдемте...
Стараясь не стучать протезом, она повела минеров к месту установки мин. Женщина первая вышла на улицу и подала знак, что никого нет. Минеры быстро определили место, где находились установленные ими мины, и сняли маскировочный слой асфальта. Мины оказались нетронутыми. Фролов и Самойленко поставили взрыватели.
Когда мины были снаряжены и замаскированы, младший сержант и красноармеец подошли к Домской, стоявшей в сторонке у стены дома. Она знаком показала, что надо идти во двор, а сама, непрестанно оглядываясь, покинула улицу последней. Клавдия Александровна повела минеров по дворам и закоулкам в сторону тракторного завода... В каком-то дворе они и расстались. На прощание мать расцеловала минеров. Почти одновременно вдали прогремел взрыв...
— Может, это и наша с вами месть... — прошептала она. — Не дай вам бог пережить то, что пережила я...
— А потом, обойдя немецкие патрули, мы выбрались из Харькова и дотопали до Волчанска, где у Самойленко были родные, — рассказывал позднее Иван Павлович Фролов. — Там и батальон разыскали... Только вот виселица с мальчишками да бескровное лицо несчастной матери до сих пор стоят перед глазами...
Танки, с которыми мы ходили в атаку у Сокольников, получили приказ контратаковать противника на другом участке. Оставшиеся для прикрытия Сумской две тридцатьчетверки продолжали вести артиллерийскую дуэль с тяжелыми «тиграми».
Отправив в Волчанск повозки с ранеными и кухней, мы все еще ждали какого-то чуда. Но чуда не случилось. Вместе со взводом танков измученные, отстреливаясь на ходу, отошли и минеры...
Скопление машин и людей у Харьковского моста, куда мы прибыли, привлекло внимание «мессеров». Они сбросили серию мелких бомбочек. Вскрикнув, упал раненый [62] Володя Назаров. Мы втолкнули бледного от потери крови замполита в кузов остановленной санитарной машины, и она двинулась, быстро набирая скорость. У заднего борта мелькнуло лицо Володи. Он что-то прокричал, но разобрать было невозможно...
Не сразу осознали мы всю тяжесть потери ротного комиссара. Долго еще в ушах звучала его торопливая речь. Долго стояла перед глазами его добрая улыбка, расплывавшаяся на худощавом лице. Говорил он поспешно, словно опасаясь, что не хватит времени закончить мысль... Политбеседы проводил с каким-то особым задором. Мы не уставали удивляться его находчивости и памяти. Всегда открытый для товарищей, озаренный негаснущим внутренним огоньком, он был очень нужен людям, и они верили его простоте, искренности.
— Вот говорят о человеке — бесстрашный, — завел однажды Назаров разговор с минерами. — А ведь это не совсем точно. Чувство страха знакомо всем, но проявляется оно по-разному. Смелость и состоит в том, чтобы преодолеть страх. Ты боишься, а все же идешь под огонь. Так надо. Это долг перед Отчизной, перед родными.
Володя помолчал, внимательно оглядел бойцов.
— Возьмем нас с вами. Давно известно: минер ошибается один раз в жизни. Так что же, не браться за мину?.. Риск, конечно, большой, дело опасное. А все равно от минирования у нас никогда и никто не отказывался. Знают бойцы — опасно, но задание выполняют. Да иначе и быть не может. Чувство долга — оно сильнее всех прочих чувств, испытываемых каждым из нас...
Любил Володя философские обобщения: «Ничто так не нужно людям, как справедливость...» Любил помечтать: «Как думаешь, если так наступать будем, когда до Берлина дойдем? Интересно посмотреть, что Гитлер тогда делать будет...»
Всем сердцем потянулся Володя к светловолосой девушке — добровольцу Марии Зубковой, которую незадолго до прихода в Харьков приняли к нам ротным писарем. Но окружающие ни о чем даже не догадывались. Не знаю, чего это стоило замполиту, но он держался с ней подчеркнуто официально, чтобы «не разлагать других». Все объяснения он оставлял на «после войны»...
С большой теплотой вспоминал Володя о матери. Как-то перед сменой пехоты в Новопскове он написал ей очередное [63] письмо. Передавая его старшине роты Хмаре, сказал:
— Отошли, Петр Корнеич, но не раньше чем дней через пятнадцать.
Я поинтересовался — почему не сразу.
— Так сегодня я уже отправил одно письмо. А это — пусть подождет. Мало ли что может случиться. Пусть тогда мама подольше не узнает о несчастье...
Володя долго молчал, словно раздумывая, говорить или нет.
— Ладно. Тебе скажу, — наконец произнес он. — Читал я до войны книжку. Названия уже не помню. Так там одного юношу ни за что приговорили к смертной казни. И когда его спросили о последнем желании, он попросил побольше бумаги и перо. Писал трое суток. Адрес на всех конвертах был один — адрес его матери. — Володя грустно улыбнулся: — И знаешь, о чем он писал? О том, как будет жить и что делать через полгода, год, через десять, через пятнадцать лет. Он выдавал фантазию за реальность. Ему пообещали, что письма будут отсылаться адресату в соответствии с проставленными в них датами... Не знаю, правильно ли, но я поступил бы так же...
Перед выходом на задание Назаров обычно спрашивал:
— С каким взводом мне идти? Где, ты считаешь, нужнее, опаснее? Учти, я должен быть именно там. Это предусмотрено даже инструкцией...
Он действительно стремился быть там, где опасней. Но не по инструкции, а по долгу.
И вот сегодня санитарная машина увозила раненого замполита из шумевшего еще уличными боями Харькова...
Прибыв в госпиталь, Володя сразу написал в роту. У меня сохранилось его письмо, датированное 15 марта 1943 года:
...Нас раз 20–30 бомбили и обстреливали в местах, где скапливались машины. На этой машине убило шофера и медсестру. Как остался жив, не знаю. Контузило, Левое ухо не слышит, но, думаю, пройдет. Всего, что было, не опишешь.
Моя рана тяжелая. Перелом кости, но врачи говорят, что снова встану в строй. Однако опасаюсь, чтоб не было загноения. [64]
В Купянске, где я нахожусь, все госпитали забиты ранеными. Почему — сам знаешь...
Жди меня, Саша, к себе. Надеюсь еще вместе много поработать, ты и я понимали с полуслова друг друга... Большое спасибо фельдшеру Марусе. Привет Хмаре, Бовину... (далее следовал длинный перечень фамилий). Как там Люся и Мусенька, как они воют? Привыкли? Ты девушек оберегай, знаешь, обстановка и так сложная. Мой чемодан отдай Мусе Зубковой... Желаю тебе быть живым и здоровым! С коммунистическим приветом. Вова.
Все в роте верили, что Назаров обязательно вернется к нам после выздоровления. Мы просто не мыслили, чтобы его мог заменить кто-то другой.
Прошло месяца полтора-два. Назаров прислал несколько весточек из златоустовского госпиталя. Затем в письме от 24 июня 1943 года сообщил, что наконец удовлетворили его просьбу о досрочной выписке. Но направили замполитом командира противотанковой батареи.
Прошел еще месяц, и мы получили от Володи письмо уже со штампами его новой полевой почты:
...Вот я опять воюю. Нога порою ноет, напоминая о харьковском ранении. Ну да это пустяки. У нас здесь были горячие денечки. Знание наших «картошек» очень пригодилось, частенько пользуемся ими и здесь. По этой части меня считают профессором... Вспоминаю о вас всех, пожалуй, так же часто, как о матери... Породнились ведь на всю жизнь...
На мое письмо по новому адресу вскоре пришел ответ. Но написан он был чужой рукой. В нем сообщалось, что Владимир Назаров погиб смертью храбрых при отражении танковой атаки фашистов...
Днем 12 марта на улицах, ведущих к юго-восточной окраине города, и у моста через реку Харьков стало тесно и беспокойно.
Неслись автомашины. Группами брели бойцы и командиры. Тащились конные обозы. Все торопились перейти через мост. Кавалеристы рассказывали, как чудом вырвались из огненного мешка в районе Люботина. Пехотинцы из-под Мерефы вспоминали о единоборстве с эсэсовскими танками. [65]
Западная, северная и половина восточной части города уже находились в руках противника. Возле Харьковского моста, то там, то здесь вспыхивала стрекотня автоматов: очевидно, фашисты пытались захватить мост невредимым.
После напряженного боя и бессонных ночей минеры нуждались в отдыхе. Мы расположились в помещении бывшего детского сада в доме недалеко от моста. Бойцы наспех пообедали и задремали на полу.
— Сусидка клыче поснидаты, — доложил немногословный Рубленко.
— Видела вас с балкона. Уставшие, голодные. Ну, думаю, хоть командира покормлю, — встретила нас с Рубленко дородная женщина и усадила за стол.
Автоматные очереди ударили так близко, что заставили сразу вскочить.
Мы бросились поднимать личный состав роты.
Едва наши бойцы успели перейти трехпролетный мост через реку Харьков, как к дому, который мы только что покинули, вплотную приблизились гитлеровцы.
— А-а, двести десятый пожаловал! — приветствовал меня за мостом командир 207-го батальона Д. М. Бабишин. — Подключайтесь скорей к Рыкову!..
Разорвавшиеся рядом снаряды оборвали разговор с Бабишиным. Послышался звонкий лязг гусениц. Кругом все закружилось...
В 17 часов 12 марта 1943 года у заминированного Харьковского моста появилось несколько танков и гробоподобных бронетранспортеров с крестами и знаками СС. Мост был заранее подготовлен к взрыву 2-й ротой 207-го БИЗ, которой тогда командовал воентехник 1 ранга А. Рыков.
Вот Рыков резко крутанул ручку подрывной машинки. Мы ждали взрыва. Но его не последовало. Зато все отчетливей прослушивалась работа танковых моторов. Что случилось? Неужели перебиты осколками провода взрывной электросети?
А немецкие танки приближались. Огонь их становился все сильней. И вдруг... Высокий худой красноармеец бросился им навстречу, а затем исчез под мостом. Теперь уже все решали секунды. Первый танк подошел вплотную к мосту. В этот момент мощный взрыв потряс воздух. Над [66] землей поднялось черное облако, насыщенное металлическими обломками. В ближайших домах повылетали стекла.
Это сержант А. Г. Рысис из роты Рыкова под сильным огнем прямо перед танками противника добрался до дублирующей огневой сети и поджег бикфордов шнур. Смельчак не успел укрыться и был сильно контужен взрывной волной.
Очнулся Рысис, когда уже совсем стемнело. К рассвету ему удалось выбраться из Харькова, вновь занятого немецко-фашистскими войсками. А еще через несколько дней Рысис разыскал свой батальон, с которым до конца прошел весь боевой путь.
Отважный сержант погиб уже после войны, спасая по просьбе местного бургомистра немецких детей, оказавшихся на «диком» минном поле (наш батальон в то время дислоцировался в Германии). Разминировав проход, он вынес мальчика. А когда попытался обезвредить мину, чтобы добраться до другого ребенка, допустил какую-то неточность. Минер же, как известно, ошибается только раз в жизни...
Символично то, что Рысис отдал жизнь, спасая детей, отцы которых, быть может, погнали в душегубки его маленьких братьев из далекого Хмельника.
С болью оставляли мы Харьков. В городе все еще слышалась стрельба. Но она уже затихала...
Противник истратил тысячи снарядов, обстреливая баррикады, за которыми не было войск. Очень сковали маневр гитлеровских танков и затруднили действия пехоты многочисленные заграждения. Но особенно задержал противника подрыв советскими минерами заблаговременно заминированных мостов. Только 207-й отдельный батальон инженерных заграждений полностью уничтожил десять мостов через реки Лопань и Харьков, разрезавшие город на три части. Три моста взорвала наша 2-я рота 210-го БИЗ. А всего в Харькове удалось поднять на воздух 21 мост из 22, подготовленных к взрыву.
Долго пришлось немецким саперам разминировать танкоопасные направления и проходы между баррикадами. А для оборудования временных мостов потребовались дни и недели. [67]
13 марта рота покинула Харьков. Путь на восток был перерезан. Остался один выход на юго-восток. Прошагав по грязи не менее десяти километров, мы сделали передышку лишь у Змиевского шоссе.
В роте осталось всего 19 человек, включая одного бойца из артиллерийского дивизиона, приставшего к нам по пути. Из командиров, кроме меня, никого не было. Бойцы смотрели на меня так, как сам я несколько дней назад смотрел на генерала Белова. Пришлось подтянуться и сделать вид, что тревожиться не о чем. Но все понимали, что опасность может настигнуть нас в любую минуту. Не доходя до Безлюдовки, мы свернули на восток. На полях еще белели большие снежные заплаты. К рассвету услышали лай собак и вскоре подошли к деревне. Поколебавшись, решили зайти в один из домов — голод не тетка. Вскоре несколько хозяек радушно кормили нас, причитая:
— Та що тилькы робыться...
На следующую ночь, сделав большой крюк, мы приблизились к Рогани. Мне казалось, что шоссе Харьков — Волчанск все еще обороняют наши войска. Однако здесь тоже было тихо. Правда, тишина оказалась обманчивой. Как только мы подошли к крайнему дому, гитлеровцы открыли пулеметный огонь. К небу взвились осветительные ракеты...
И снова мы шли и шли. Топографическая карта кончилась. Двигались по компасу. На нас стеной наступали чугуевские леса. Деревья местами были вырублены. На просеках кое-где виднелись следы боев: брошенные машины, оружие, каски. Ночью лес выглядел густым, деревья вроде бы смыкались друг с другом, а расстояния казались длиннее, чем при свете дня. Кругом не было ни души. После грохота уличных боев в Харькове и обстрела возле Рогани нас оглушила тишина.
Вскоре нам стали попадаться группы советских военнослужащих, тоже выходивших из окружения. На душе стало легче.
В конце третьих суток встретили группу танкистов во главе с майором. Мне удалось взглянуть на топографическую карту и снять с нее схему.
Только на четвертые сутки наша группа выбралась к Северскому Донцу. По тонкому битому льду, ежеминутно рискуя провалиться, мы преодолели реку и вышли к своим. [68]