Глава девятая

1.

Забрызганный маслом, закопченный от мотора до самого стабилизатора рулит к краю летного поля штурмовик. В фюзеляже — рваные дыры. В правом крыле — тоже. Диву даюсь! Как только он добрался?

Кто же это в кабине? Номера машины не разобрать, но по тому, как зарулил, как занял место на стоянке, определяю: самолет Брандыса.

Мотор ревет во всю мощь, словно силится доказать: хоть и трудно было в бою, хоть и досталось машине — а я живой, несломленный, сильный.

Вдруг басовитый гул его переходит в дискант. Успокаивается, перестает дрожать машина, выпрямляется причесанная ветром жухлая трава.

Наконец летчик глушит мотор. Винт уже остановился, но летчик не спешит покинуть машину. Отвалился на спинку сидения, закрыл глаза, расслабился. Видно, очень устал.

Такое бывает с каждым из нас после упорного боя, где каждая клеточка организма, каждый нерв, каждый мускул напрягаются до наивысших пределов.

...Анатолий Брандыс вылетел в паре с Владимиром Фогилевым. На подходе к цели встретились с «хейнкелями [155] «, вынудили их сбросить бомбы на головы фашистов и заставили уйти восвояси.

Штурмовики пошли дальше, отыскали цель — замаскированные в кустарнике танки и бронетранспортеры, — нанесли бомбовый удар. Затем проштурмовали пехоту. Вот там и угодила машина Брандыса под огонь «эрликонов».

Анатолий отдыхает. Но вот подбегает к машине Владимир Фогилев, вскакивает на крыло, открывает фонарь.

— Что с тобой?

Брандыс открывает глаза, смотрит, не мигая, выпрямляется:

— Жалко... Машину жалко! Придется теперь на земле отсиживаться, ждать, пока отремонтируют. А время — вещь необратимая...

— Да будет тебе переживать! Залатают машину ребята, да так, что и не узнаешь!..

— Утешаешь?

— Правду говорю. А сейчас глянь вон туда. Видишь, ребята в футбол играют, нас приглашают.

Усталость словно рукой снимает. Доложив командиру эскадрильи о результатах вылета, Брандыс — плотный, тяжеловатый — заспешил к футболистам. Минута — и он уже со всей ватагой носился по полю, норовя покрепче поддать по мячу. Игра шла без всяких правил. Просто ребята отводили душу, давали разминку уставшим от «малоподвижной работы» ногам.

— Это еще что?! — перекрывая шум футбольной возни, грохнул над полем густой бас Стрельцова. — Да вы же после такой «зарядки» не то что ходить, в самолет забраться не сможете!

— Товарищ майор, все на пользу пойдет! — отозвался Брандыс.

— А, ты уже здесь? — обрадовался Стрельцов. — Ну, давай-ка руку. Спасибо тебе и за танки, и за «хейнкелей»! Твой самолет в ПАРМ придется отправить. Но ты не огорчайся: долго он там не задержится. Я распорядился, чтобы его восстановили в первую очередь...

И командир полка тут же сам включился в игру. Она помогала снять нервное напряжение и усталость.

...Возвращается из боевого вылета Николай Соколов. Садится, заруливает. Парторгу полка Уманскому не терпится. Вскакивает на крыло. [156]

— Николай, тебе из дому письмо!

Соколов неторопливо снимает краги, шлемофон, и, взяв плотный конверт, углубляется в чтение. В глазах появляются радостные огоньки.

— Смотри, парторг! Земляки мне нашу «районку» прислали!

На лице Александра Тимофеевича Уманского — загадочная улыбка.

Лишь спустя некоторое время узнал я, что это парторг послал в районную газету очерк о бывшем колхозном механизаторе, а ныне прославленном летчике Николае Соколове. К очерку была приложена и фотография. Так и узнали на родине героя о его боевых делах.

А он сидел в кабине, держал в руках уже прочитанную «районку» и тихо, раздумчиво говорил — не то парторгу, не то просто размышляя вслух:

— У нас сейчас уборка... Трудно приходится односельчанам, ой, как трудно!.. Тракторов нет. Людей мало — одни женщины да старики остались. Ну, подростки еще есть...

Николай оживился.

— Я до войны трактористом был. Неплохо работал — поэтому, видимо, меня ребята из «районки» и помнят. Вот закончится война, непременно к ним в редакцию зайду. В гости...

Но не сбылось. В тот же день Соколов не вернулся из боя...

* * *

Ведомым стал у меня Виктор Молозев. Летает хорошо, смелый, «чувствует» мой маневр, реагирует быстро.

Ни к кому из новичков особых претензий нет: стараются ребята, на земле и в воздухе учатся, постигают тактику, овладевают искусством неотразимых атак. Один лишь лейтенант Обозный задает хлопот. Становление его как боевого летчика явно затянулось.

Работаю с новичками так, как работали в свое время со мной мои наставники и учителя. Подмечаю хорошие качества, даю возможность ребятам развивать их, проявлять инициативу. В этом нелегком деле очень много помогают мне парторг эскадрильи старший техник-лейтенант Борис Поповский и комсорг Николай Никифоров.

Наш комсомольский вожак — воздушный стрелок [157] у моего заместителя Давыдова. Энергичный, смелый, заводила во всем, работать с людьми умеет и любит, может поднять их на любое дело. Любит его комсомолия, уважают все.

* * *

Тем временем войска Белорусского фронта освобождали уже Литву. Наш полк чаще всего помогает танковым частям и подразделениям, уходящим все дальше и дальше на запад.

Однажды утром привычный распорядок был нарушен: объявили построение. Многим летчикам, в том числе и мне, вручили награды. Затем «слово взяли» артисты. Сколько радости принесли нам их песни, частушки, стихи и шутки!

А потом вместе с гостями усаживаемся за традиционный праздничный стол.

Хлопочут сияющие официантки, звучат шутки и смех.

Вдруг над ухом шепот:

— Третью эскадрилью — на ка-пэ!

Оборачиваюсь — посыльный. На лице виноватое выражение:

— Приказано передать...

На меня выжидающе смотрят «мои» ребята.

— Давыдов, Масленцев, Кожушкин — со мной. Ведомым — на стоянку!..

На КП меня ждал командир полка. Когда он ушел из-за стола, я и не заметил. Сейчас командир строг и озабочен:

— В районе Сынтовты прорвались вражеские танки. Ваша задача — нанести штурмовой удар...

Надо спешить. Быстро прокладываем на картах маршрут — и по самолетам! Проходят считанные минуты, и наша шестерка уже в воздухе. К нам присоединяются «яки».

Связываюсь со станцией наведения и получаю разрешение на штурмовку. По курсу внизу слева уже вижу Сынтовты. Там все горит. Сквозь дымную пелену лишь кое-где просматривается земля. Вот они, зловещие черные «коробочки»! Идут в боевом порядке и ведут огонь — то тут, то там вспыхивают и гаснут огоньки.

— Приготовиться к атаке! Я — «Коршун»-ноль три. Работаем с «круга»... [158]

Устремляюсь вниз. В небе вздымаются дымные шары: это ведут огонь зенитки среднего калибра. Не обращаю на них внимания — снаряды рвутся значительно выше. Все увеличиваясь в размерах, «коробочки» принимают четкие очертания танков. Выбираю цель, «прилипаю» к прицелу. Учитываю скорость движения, ветер — и пускаю эрэсы. Тут же выравниваю машину и сбрасываю шестьдесят четыре противотанковые бомбы из одного люка.

Ведомые поступают точно так же.

Захожу еще раз: два танка уже горят. Выполняем третий заход... Шестой. В небе перехлестываются трассы «эрликонов», несутся навстречу огненные пунктиры.

Вдруг замечаю, что из «круга» вываливается кто-то из ведомых и со снижением уходит.

— Командир, Обозный ушел! — докладывает Дмитрий Матвеев.

Бросаю взгляд на цель: три танка полыхают, три дымят. Докладываю станции наведения результаты штурмовки. Затем собираю группу в «кулак». Снижаемся и догоняем Обозного. Не успел еще нажать кнопку передатчика, чтобы спросить его о том, что произошло, как услышал голос:

— Я подбит... Ранен...

— Обозный! Я — «Коршун»-ноль три... Прямо по курсу — площадка. Садись на «живот»!

Раненый летчик может истечь кровью и потерять сознание. Значит, пока есть силы — надо садиться.

— Я дотяну домой! — слабеющим голосом отвечает Обозный.

— Немедленно садись! Приказываю! — крикнул я. — Выполняй команду!

Но раненый не отвечает. Его самолет уже у самой земли. Садится? Нет! «Стрижет» кусты, цепляет правой плоскостью землю, вздымает вихри пыли вперемежку с дымом. Это конец!..

Сердце сжалось от боли: еще двух крылатых воинов лишилась наша эскадрилья...

...День клонился к вечеру. По пути в столовую встретил Николая Тараканова. На его груди огоньком горит Золотая Звезда. Мрачно протягивает руку — знает уже о гибели Обозного.

В просторной летной столовой светло: шесть «снарядных» [159] ламп горят ярким синеватым пламенем. Все уже собрались. Ждем командира полка и замполита. Вот и они — заходят, садятся. Официантки подают ужин. Командир встал, тихо начал:

— Наш праздник омрачился трагическим случаем. Жизнь как бы еще раз напоминает нам, что победа достигается дорогой ценой. Есть у нашего народа такая традиция — поминать тех, кого не стало...

Все скосили глаза на пустующие места за столом. Молча поднялись. На минуту-другую в столовой зависает звенящая тишина. Каждый про себя клянется отомстить врагу за погибших товарищей, навсегда сохранить в душе их светлые образы.

2.

А дни уже совсем по-осеннему пасмурные. Все реже балует нас солнце, все чаще плывут над головой тяжелые облака, и небо становится каким-то чужим, а земля — неуютной.

Наши войска уже приблизились к границам Восточной Пруссии. Сопротивление врага нарастает. Еще бы — оплот немецкого юнкерства под угрозой!.. Гитлеровское командование спешно перебрасывает сюда свежие резервы, вводит в бой новые танковые соединения, снимает с других фронтов авиацию, шлет артиллерию.

Бои идут днем и ночью. Ожесточенные схватки ведутся за каждый метр земли. Накаляется обстановка и в воздухе. Теперь плохая погода все реже принимается в расчет: надо помогать наземным войскам, надо бомбить. И от восхода солнца до заката гудит моторами наш фронтовой аэродром.

Я как-то подсчитал: за десять дней на новом участке фронта моя группа вылетала на выполнение шестнадцати боевых заданий. Штурмовали огневые позиции артиллерийских и минометных батарей, наносили удары по вражеским аэродромам, нередко в небе вступали в схватки с самолетами противника, контролировали коммуникации фашистов. В этих вылетах крепли крылья наших новичков. Ребята набирались опыта, «нюхали порох», держали экзамен на боевую зрелость. В результате повышалась боеспособность эскадрильи, ее готовность к выполнению все более сложных задач. [160]

Особенно возросла нагрузка у инженерно-технического состава: кроме обычной подготовки самолетов к бою, надо было одновременно переводить технику на осенне-зимнюю эксплуатацию.

Я как командир должен был заботиться о постоянной боевой готовности. В этом много помогали мне опыт и знания нашего инженера — старшего техника-лейтенанта Дмитрия Алексеевича Одинцова. Собранный и подтянутый, он во всем любил порядок. Когда ни придешь на стоянку — у каждого самолета лежат аккуратно свернутые чехлы, стремянки на месте, инструмент и необходимый инвентарь — в исправности.

Как и я, он опирался в своей работе на комсомольскую организацию, возглавляемую Николаем Никифоровым. Горячий, задорный это был народ! Не считались ребята ни с временем, ни с усталостью. Надо к утру отремонтировать самолет — сделают! В свою очередь Николаю Никифорову много помогал парторг Борис Васильевич Поповский. Он часто бывал среди летной молодежи, готовил передовых воинов к вступлению в партию.

— В отношении к делу проявляется сознательность человека, его политическая зрелость, — часто повторял Борис Васильевич.

Эту зрелость постоянно демонстрировали все наши авиаторы, несмотря на то, что многие из них были совсем еще юными. Но они обладали главными качествами — беззаветной любовью к Родине, высоким чувством патриотического долга.

* * *

Между вылетами я, как правило, нахожусь либо на стоянке самолетов третьей эскадрильи, либо на КП полка. И тут и там дел невпроворот.

Сегодня день на редкость ясный, солнечный. Но он уже на исходе: близятся сумерки. Заглянул в диспетчерскую. Там поминутно звонят телефоны, и Катя зовет то одного, то другого офицера «на провод». По обрывкам фраз, по тону разговоров, по характеру вопросов и ответов нетрудно определить: обстановка на фронте усложняется.

Вот звонкой трелью залился до этого молчавший «первый» аппарат. Его «голос» — сигнал на бой. Мы уже [161] знали: если командир разговаривает по «первому» — будет вылет.

Катя поспешила за командиром. Неужели вылет? Ведь уже почти вечер. Взлететь еще можно, а вот как садиться?!

Неудобно присутствовать при разговоре командира, и я, покинув диспетчерскую, захожу в отсек начальника штаба.

Вдруг распахивается дверь:

— Недбайло! Командир вызывает. Скорее!..

Стрельцов — уже подполковник — предельно кратко излагает боевую задачу:

— Под Вилкавишками прорвались танки дивизии «Великая Германия». Командный пункт фронта под угрозой окружения. Любой ценой надо остановить их.

Стрельцов испытующе смотрит мне в глаза.

— Понял вас! Разрешите выполнять?

— Выполняйте! Летчиков предупредите о сложности и ответственности боевого задания, — добавил командир, провожая меня к двери. — На подходе к аэродрому четко держите радиосвязь...

Задачу своим летчикам я ставил уже буквально на бегу: ведь каждая секунда на счету.

— По самолетам!

Идем в боевом порядке «клин», спешим. В паре со мной летит Виктор Молозев. У Давыдова ведомый Новиков, у Карпеева — Васильев. В четырех-пяти километрах от предполагаемой линии боевого соприкосновения перестраиваю группу в правый пеленг и связываюсь со станцией наведения. Слышу:

— «Ландыш»-один работать по цели разрешает...

Тем временем видимость ухудшилась. Солнечный диск уже коснулся линии горизонта, и яркие лучи слепят глаза. Перестраиваю группу в «круг» с левым разворотом и, пристально всматриваясь вниз, ищу вражеские танки, прикидываю, как лучше зайти на цель. Но вот в шлемофоне раздается голос:

— Вас атакуют двенадцать «фоккеров» — будьте внимательны!..

Это осложняет обстановку. Решаю навязать противнику свою волю. Радирую:

— Будем вести оборонительный бой с «круга»! [162]

Осматриваю воздушное пространство, ищу в нем врага. Истребители идут со стороны солнца. Вначале они кажутся черными точками, но постепенно увеличиваются в размерах. Да, их двенадцать! Вот они набрасываются на четверку прикрывающих нас «яков», пытаясь оторвать их и сковать боем. Это противнику почти удается: две пары «фоккеров» завязали бой с парой Як-9, а восемь «фокке-вульфов» пытаются рассеять мою группу. Но не так-то просто разомкнуть наш безотказный «круг»! Да еще пара «яков» ходит над нами правым кругом. Нет, фашисты не рискнули приблизиться и пошли на хитрость.

Две пары «фоккеров» растаяли в слепящих солнечных лучах. А две пары, улучив удобный момент, атаковали моего ведомого Молозева сверху и снизу.

Ведущий моего прикрытия решил атаковать нижнюю пару. Я успел заметить лишь огненную трассу — и вот уже один из «фоккеров» пошел к земле, оставляя за собой дымный шлейф.

И в это мгновение я ощутил сильный удар в грудь. От боли даже губу прикусил. Перед глазами все поплыло, затуманилось. Беру себя в руки. Чувствую — жив. Стучит сердце, есть в руках сила. «Держись, командир! Ты должен помочь ребятам... Ты еще не выполнил задания!..» — приказываю себе.

Осмотрелся. Иду ниже последнего ведомого. Между нами образовался разрыв. А на него летят огненные трассы. Определяю: «фоккер» справа, чуть выше меня. Вот он в прицеле: мгновенная реакция — и восемь реактивных снарядов срываются с балок, огненной струей вонзаясь в сигарообразное тело вражеского истребителя. Брызнуло пламя, и понесся к земле, разбрасывая обломки, горящий клубок. За спиной гулко застучал турельный пулемет. Вторая пулеметная очередь сотрясает машину.

— Командир! Еще один стервятник падает! — кричит по СПУ Матвеев.

— Молодец, Дима! — отвечаю ему, не скрывая радости.

А тем временем к группе возвращается пара «яков», что вела бой с «фоккерами». Отбились от врагов наши истребители, устояли.

Итак, первый этап пройден. Начинаем второй. [163]

Землю окутывают сумерки. С каждой минутой они сгущаются. «Удастся ли отыскать цель? Не ударить бы по своим!» — тревожит мысль. Зрение адаптируется медленно, но тут на выручку приходят артиллеристы: они обозначили цели воздушными реперами, и над вражескими танками вспыхнули один за другим четыре огонька, через секунду превратившиеся в четыре белых мячика.

Теперь осталось лишь выбрать цель и, главное, наверняка ударить по ней.

Снижаюсь. Бронированные машины ползут, выплескивая огонь.

— Внимание: атака! — передаю ведомым команду. — Каждый выбирает цель самостоятельно...

Полетели вниз ПТАБы. Еще заход, еще... Шесть бронированных чудовищ застыли на месте, горят.

— «Ландыш»-один! Я — «Коршун»-ноль три, разрешите кончать работу?

— Молодцы, «Коршуны»! Молодцы! Вам «первый» объявляет благодарность. Работу закончить разрешаю.

Полминуты — и группа собрана в «кулак». Новый метод сбора оправдал себя, и мы с успехом применяем его. Все шесть «илов» и четыре «яка» возвращаются домой. На душе радостно — задание выполнено! Одновременно растет тревога: ведь сумерки уже сгустились, как произойдет посадка?..

Связываюсь с командиром полка.

— Поле посадки обозначаем кострами, — сообщил он.

Мне уже видны вдали тонкие пунктиры огоньков, обрамляющих прямоугольный участок поля. Там нас ждут с такой же тревогой. Ведь посадка — один из самых сложных элементов, требующих от летчика высокого искусства управления машиной, произведения расчетов, «видения» и «чувствования» земли. А тут еще сумерки!

— «Коршуны»! Посадка с ходу, внимательней с расчетом! — предупреждаю летчиков и, левым разворотом отделившись от группы, снижаюсь. В таких плотных сумерках мне еще не приходилось совершать посадку. Машина словно зависает над землей. Плавно беру штурвал на себя — и жду, сейчас колеса коснутся земли. Толчок, самолет словно бы подпрыгнул. Еще небольшой толчок — и машина, подрагивая, бежит между [164] двух рядов костров. Все! Теперь можно заруливать на стоянку.

Выключаю мотор. Расстегиваю лямки парашюта и пристально наблюдаю за посадкой остальных. Вот уже шестой совершает пробежку. Какие молодцы, мои ребята! Теперь — к командиру на доклад: вражеские танки атакованы, командный пункт фронта в безопасности, в воздушном бою сбито три «фоккера».

Да, но почему такая усталость? И отчего так болит грудь?

Машинально оглядываю себя. На груди в куртке замечаю дырочку. Просовываю палец и нащупываю кусочек металла. Достаю — пуля. Немного сплющенная, с заусеницами. Стал размышлять: откуда? Неужто ударилась о бронестекло и срикошетила в замок парашютных лямок? А он как раз над нервным узлом груди. Да-а, и на сей раз смерть меня обошла.

...Подходят летчики, докладывают о результатах боевого вылета.

— Спасибо, товарищи! — говорю им совсем не уставные для такого случая слова и направляюсь на командный пункт.

3.

И снова большое поле приютило наши «илы», а нас принял под свои крыши населенный пункт, название которого не на всех картах сыщешь, — Балгудзей. Домики словно бы забежали в лес — вокруг них и близ хозяйственных строений — семейки деревьев. Ветки на них уже голые: осень. Опавшие листья плотным грязно-желтым слоем устлали землю, и от нее идет острый прелый дух.

Стоянка моей эскадрильи на этот раз оказалась в нескольких минутах ходьбы от командного пункта полка. Под свой командный пункт мы приспособили какое-то строение из закопченных бревен: не то сарайчик, не то баньку. Там же и место моего ночлега.

Пообедав, летчики укрылись на нашем КП от холодного ветра. Технический состав — на совещании, которое проводит Одинцов. А я хожу по стоянке, осматриваю машины, наблюдаю, как ветер треплет концы самолетных чехлов, а в ушах звучит упрек, высказанный мне командиром полка: [165]

— А кто за вас должен думать о людях эскадрильи?

Дело в том, что Стрельцов проверял на новом месте состояние укрытий для личного состава на случай бомбежки. Оказалось, что только в первом звене об этом позаботились вовремя.

— Хорошо, что вам на голову ни разу не сыпались бомбы! — сердито выговаривал мне Стрельцов. — А если налет — что тогда?..

Вижу, спешит ко мне адъютант эскадрильи Егоров, передает приказание Стрельцова срочно явиться в его «кабинет».

— Вот что, — обращаюсь к Егорову. — Немедленно организуйте рытье щелей во втором и третьем звеньях. Продумайте с инженером, как это лучше и быстрее сделать. О готовности доложите...

У входа на командный пункт встречаю двух наших штабных офицеров. Веселые, чему-то улыбаются. «С чего бы это?» — пытаюсь уловить связь между их настроением и вызовом к командиру, но так ни к чему и не прихожу. Стучусь в дверь командирского «кабинета».

— Присаживайся. Сейчас должны подойти Семейко и Беда. Надо потолковать кое о чем, — говорит Стрельцов и звонит кому-то по телефону. Майор Иванов наклоняется ко мне:

— Сегодня обстановка позволяет отметить третью годовщину полка. Надо прикинуть, как это сделать.

А вот и командиры первой и второй эскадрилий. Стрельцов встал из-за стола, подошел к Леониду Беде:

— Вам присвоено воинское звание «капитан». Поздравляю! — и, крепко пожав комэску руку, по-отцовски обнял его, поцеловал.

От души поздравили Леонида и мы. Затем сели за рабочий стол командира. Обсуждаем, как организовать торжественную часть: поэскадрильно построить личный состав, зачитать приказ, рассказать о боевом пути, о наших героях, поздравить людей, пожелать им новых успехов и побед. Замполит посоветовал вместе с парторгами и комсоргами эскадрилий обсудить, как лучше провести юбилейный вечер гвардейцев.

Что сказать людям? Мне еще никогда не приходилось выступать перед большой аудиторией, и я, конечно, [166] волновался: получится ли у меня, как надо? Советуюсь с Поповским, Никифоровым. Вместе решаем.

И вот началось...

Принимаю доклад своего заместителя, выхожу на середину, здороваюсь, поздравляю авиаторов. Затем Егоров зачитывает приказ по полку. Слушаем его и словно заново проходим славный боевой путь от Сталинграда до Севастополя, от Орши до границ Восточной Пруссии. А полк-то какой! 259 авиаторов удостоены высоких правительственных наград! Двум летчикам присвоено звание Героя Советского Союза!

В приказе отмечается боевое мастерство летчиков и поистине героическая работа летно-технического состава. Объявляется благодарность многим нашим авиаторам. Лица воинов озаряются: приятно, когда твой труд замечен.

Смотрю на ребят и радуюсь: замечательные люди! Жаль только, что очень редко видимся мы вот в такой праздничной обстановке.

— Каждый из вас совершил не один подвиг, — говорю я, волнуясь. — За три года позади осталось тридцать аэродромов. Вы сроднились в боях, возмужали. Летный и технический состав — это одна крепкая, дружная семья... Пройден большой и трудный боевой путь, и пройден со славой...

Говорил, а на меня смотрели глаза моих боевых товарищей — понимающие, дружелюбные. От этого сразу стало легко и волнение исчезло.

Лишь только закончилась торжественная часть, как в небе послышался нарастающий гул. С юга на бреющем шел Ил-2.

— Дивизионное начальство прилетело! — сообщил Егоров.

Самолет планирует, выравнивается у земли, совершает посадку и рулит поближе к командному пункту. Там уже маячат фигуры встречающих. Любопытство влечет туда и меня. Ах, вот кто вел самолет! — Наум Федорович Ляховский — заместитель командира дивизии! И начальник штаба дивизии гвардии полковник Березовой. То-то я и приметил: уж очень знакомым показался мне «почерк».

Гости поздравляют с праздником. Вскоре прибывает группа политработников во главе с заместителем начальника [167] политотдела дивизии подполковником Морозовым.

...Полковой праздник продолжался до позднего вечера. Торжественный ужин, большой концерт, песни, танцы.

Весь вечер мы с Катюшей были рядом. И я испытывал от этого двойную радость.