Глава восьмая
1.
Маршрут проложен. Складываю карту, снова разворачиваю ее, опять складываю. Надо же: линия второго отрезка нашего пути пролегла совсем близко от Изюма. Как хотелось бы хоть заглянуть в родной дом, обнять своих близких!.. Вздохнул, сложил карту. И кнопки планшета хрустнули сильнее обычного.
...Эскадрильи взлетают с интервалом в двадцать минут. Пора и нам. Взлетаю, выполняю над аэродромом круг, иду на второй — высота уже пятьсот метров...
Две четверки «ильюшиных» третьей эскадрильи берут курс на север: впереди — большой перелет. Солнечный свет струится с высоты. Видимость — преотличная. Стальное сердце самолета работает ровно, ритмично. Настроение приподнятое. На какую-то минуту как бы отрываюсь от суровой действительности, чудится, что нет войны, что никакая сила не способна нарушить эту благодать, разбудить дремлющую под южным солнцем землю. Даже не верится, что всего несколько дней тому назад это небо расчерчивали огненные трассы, оно было покрыто дымом, гремели раскаты орудийного грома. Но это длилось только минуту!
Переключаю СПУ:
— Дима, как идет вторая четверка? (Ловлю себя на том, что чуть не называю своего стрелка Антоном...)
— Все в порядке, товарищ командир: идет за нами. Осматриваю пространство — и вновь перевожу взгляд вниз, на зеленеющую крымскую землю. Трудно мне расставаться с ней! Здесь я стал членом партии, командиром эскадрильи. В крымском небе уже сдавал экзамен на командирскую зрелость.
Под крыльями — Сиваш. Значит...
— Прощай, солнечный Крым! — кричу, открыв форточку фонаря, и встречный ветер уносит мои слова в синеющую даль...
Теперь нас ждет Белоруссия.
Во время перелета совершаем четыре посадки — в Запорожье, Харькове, Орле и Смоленске. В Харькове и Орле «сидим» по двое суток в ожидании штаба полка и тылов. Есть время побывать в городе. [136]
Иду по центру Харькова. Сердце сжимается от боли; развалины, обугленные стены, пустые глазницы окон.
В Орле — то же самое. В груди закипает злость. Знаю: отныне врага буду бить еще сильнее.
...Но вот уже сложный перелет остался позади. Нас приютила небольшая белорусская деревушка Жваненки.
Местные жители искренне рады нам, улыбаются. У многих на глазах слезы радости. В деревне в нашу честь сегодня праздник, и я впервые вижу белорусские национальные костюмы. На улицах, на сельской площади — песни, музыка, танцы. Девчата наперебой приглашают нас, и мы быстро осваиваем и «Бульбу», и «Лявониху», и еще с пяток задорных белорусских танцев. На танцплощадке пыль столбом. Но мы не замечаем ее, целиком захваченные весельем. И нет ничего приятней этой музыки, этих девичьих улыбок, этого разудалого перепляса!
А совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы от деревенской площади, — широкое поле, как бы приткнувшееся к темнеющей громаде леса. Не сеют на том поле и не пашут: оно сейчас служит фронтовым аэродромом.
Тут и там, раскинув крылья, стоят наши «ильюшины». Июньское солнце выжгло траву, и поле стало желтовато-бурым, только вдоль леса, где больше тени, где сохранилась в почве влага, трава сочная, густая, зеленая.
Скоро мы обжили новое место. И потекли за днями дни — суровые будни войны.
В этот период в третьей и первой эскадрильях произошли некоторые изменения. Моим заместителем стал старший лейтенант Николай Давыдов, служивший до этого в первой эскадрилье командиром звена. Прибыло пополнение — три молодых летчика, а Карпеев, Кожушкин и Масленцев были назначены командирами звеньев. Командиром первой эскадрильи стал Дмитрий Жабинский, его заместителем — Николай Семейко. Леонид Беда, как и прежде, командовал второй эскадрильей, заместителем был у него Анатолий Брандыс.
Теперь летный состав полка наполовину состоял из молодежи — необстрелянной и не имевшей опыта боевых действий. Невольно вспомнилось, как мы вдвоем с Игорем Калитиным точно так же, как эти новички, стояли перед командиром полка и отвечали на его вопросы. Немногим больше года прошло с той поры. А сколько событий, [137] сколько пережито! Каких прекрасных ребят унесла война!..
В каждом из троих новичков я видел себя, для них же я был тем, кем в свое время были для меня «Бик», Кривошлык, Ляховский... Мы поменялись ролями, произошло смещение во времени. Но задача оставалась прежней: новички должны стать вровень с ветеранами, их надо обучить искусству воевать. У каждого из них есть стремление летать, крушить врага. Каждый видит в этом свой священный долг. Школу идейной закалки они проходят успешно. Значит, им нужна боевая учеба. И я забочусь о том, чтобы каждый свободный час был посвящен им, чтобы новички быстрее совершенствовали свое летное мастерство.
Собрав «пополнение» под крылом своего самолета, рассказываю о боевом пути нашей дивизии, нашего полка, о ветеранах эскадрильи и их подвигах, о тех, с кем придется бок о бок жить, плечом к плечу служить и воевать.
Вижу, смотрят на меня очень внимательно, слушают сосредоточенно. Есть ли вопросы? Да, есть: интересуются, какая бывает обстановка над полем боя. «Рисую» — как можно обстоятельнее, подробнее, правдивее. Подчеркиваю: трудностей много, опасностей — не меньше.
— Вам не раз придется пробиваться сквозь огненный заслон, прежде чем выйти на цель. Представьте себе: до начала атаки — всего лишь полминуты. Каждая из этих тридцати секунд на учете, каждая словно бы спрессована напряжением ваших мускулов, ваших чувств. Ни одного неверного движения — все действия должны быть расчетливыми, точными. А рядом рвутся зенитные снаряды, и запах пороховой гари проникает в кабину. Кажется, что все трассы «эрликонов», все снаряды многочисленных зениток предназначены одному тебе. Что вот-вот свалится на тебя «фоккер» или пара «мессеров». Нервы на пределе... Но ты не трусь! Веди машину своим курсом — держись строя. Думай о том, что огненную стену ты уже прошел — коль командир не предпринял противозенитного маневра; что вражеские истребители будут отбиты твоим верным другом — воздушным стрелком, сидящим к тебе спиной и зорко оберегающим тебя от всех случайностей. Приучай себя к мысли, что в любом случае победу должен одержать [138] над противником ты. И учти, что бой не любит слабых, не прощает ошибок, неуверенных действий. Никакого страха, никакой растерянности! Смелость, решительность — высшее качество гвардейца. Надо быть собранным, выдержанным и наблюдательным. Так что — тренировки, тренировки!.. Никого не выпущу в бой, пока он досконально не овладеет самолетом, техникой пилотирования, не выучит «на зубок» район боевых действий.
Вышло, что я почти слово в слово скопировал Ляховского. «История повторяется!» — улыбнулся своим же мыслям и посмотрел на «подопечных». Ребята почему-то сникли. Не такого, видимо, разговора ожидали они от меня.
— Скорее бы только! — произнес Киреев. — А то война вот-вот закончится, а мы так и не понюхаем пороха!..
— Ваше стремление похвально! — ответил я Кирееву. — Но спешить не будем: в бой надо идти хорошо подготовленным. Те дни, когда мы с ходу посылали новичков в бой, уже миновали. Так что приступайте к изучению опыта наших передовых экипажей, «вживайтесь» в обстановку, хорошенько ознакомьтесь с районом боевых действий. Кстати, о наблюдательности. Ну-ка, попробуйте по памяти нарисовать циферблаты своих часов. Только не подглядывать!.. Какие цифры на них, какие стрелки...
Ребята заинтригованы. Рисуют, припоминают отдельные «тонкости».
— Готово?
— Так точно!
— Теперь показывайте каждый свои часы.
Сверяем рисунок с «подлинником». Конечно же, есть ошибки...
К младшему лейтенанту Кирееву я как-то сразу проникся симпатией. Высокий, стройный, подтянутый, с открытым волевым лицом, с серьезными умными глазами. Чувствовалось, что к полетам он готовится серьезно, сознает большую ответственность. А что, если взять его ведомым?
Как-то штаб 3-го Белорусского фронта вызвал всех ведущих групп штурмовиков нашей дивизии на передний край. Выехать приказано было в общевойсковой [139] полевой форме, без погон и знаков различия. Делалось это для того, чтобы не привлекать внимания вражеской разведки.
Рекогносцировка местности проходила в полосе предполагаемого наступления войск — между Оршей и Витебском. Здесь нас ознакомили с системой вражеской обороны, которая состояла из трех линий. С высот, господствовавших над местностью, противник хорошо просматривал позиции наших войск.
Нам сообщили сведения об огневых средствах и боевом составе вражеских частей. И тут же поставили задачу: уничтожать огневые точки, наносить удары по артиллерийским позициям фашистов, углубляясь на расстояние до пяти-семи километров. После того, как наши войска овладеют первой линией обороны гитлеровцев, штурмовики дивизии должны будут расчищать путь наступающим танковым частям, введенным в прорыв для развития наступательной операции.
В заключение нам предложили по очереди посмотреть в стереотрубу. По ходам сообщения мы выдвинулись вперед — ближе к вражеским позициям. По одному осторожно пробираемся на наблюдательный пункт.
Бьют пушки. То и дело шуршат над головой снаряды. Близко разорвался один, другой, шлепнулась мина. Вот крупный осколок пронесся совсем рядом и бухнул в песок.
Спускаюсь в темный блиндаж. Кто-то, легонько придержав меня за руку, подвел к «двурогой» стереотрубе. Я приник к ее окулярам. Поплыли, заплясали перед глазами «притянутые» оптикой окопы, траншеи, заграждения. Вижу, как марево колышется над землей, как тяжело дышит она под тяжестью чужих танков и рявкающих орудий.
«Хорошо, очень хорошо делает фронтовое начальство, приглашая нас на совместный разговор, знакомя с планом предстоящей операции!» — подумал я. И, внеся в план поправки, стал наблюдать за тем, что делалось дальше — за первой линией вражеской обороны. Я внимательно изучал вражескую оборону, выбирал цели, по которым не сегодня-завтра будем наносить удары, оказывая нужную поддержку нашим наземным войскам в полосе прорыва. О, работы штурмовикам будет немало!.. [140]
...Вечером мы уже были на своем аэродроме. Летчикам, техническому составу приказано: готовиться!
А утром следующего дня все ведущие групп во главе со штурманом полка майором Стрельцовым вылетели в район предстоящих боевых действий, чтобы осмотреть его с воздуха, определить координаты основных целей и установить систему противовоздушной обороны. Шли, конечно, не «налегке» — и всей группой сделали два захода с бомбометанием и штурмовкой.
Противник встретил нас шквалом огня. Неистово били зенитки, полосовали небо трассы «эрликонов». Но мы оказались для них недосягаемыми. Домой возвратились все.
Сразу же после посадки ведущие собрались на методическое совещание. Вопрос один: как лучше провести бои? Наступление начинается завтра, и надо спешить...
Летчики готовились весь день. Все получили крупномасштабные фотопланшеты, на которых четко видны вражеские оборонительные сооружения, огневые позиции артиллерии, окопы и траншеи. Надо было хорошо изучить этот район, запомнить систему огневых средств противника, знать, по каким признакам легко отличить наши танки от вражеских, какова скорость и тех и других, каково вооружение, как строить маневр для захода в атаку.
Вечерело. Весь личный состав полка собрался прямо на стоянке на традиционный митинг, и все понимали: завтра — в бой, завтра — новая проверка моральных и боевых качеств каждого и всех вместе, завтра — испытание мужества, стойкости, мастерства. Вспомнились митинги перед началом освобождения Донбасса, перед битвой за Днепр, затем — перед освобождением Крыма. Теперь на повестке дня лозунг: «Освободим родную Белоруссию!».
Парторг третьей эскадрильи старший техник-лейтенант Борис Поповский говорит взволнованно, страстно. «Освободим родную Белоруссию!» — стучат наши сердца в ответ.
2.
Едва забрезжил рассвет, как все пришло в движение — размеренное, рассчитанное, четко выверенное. Первыми, пожалуй, начали новый день повара. Завтрак [141] готов, и летный состав уже в столовой. Завтракаем быстро. Через десять минут столовая пустеет. Официантки, провожая нас, просят не запаздывать на обед. Они по-матерински заботятся, чтобы мы вовремя поели, чтобы пища была вкусной и питательной. С нами делят и боль утрат. Сколько слез видел я на их лицах, когда чье-то место за столом оказывалось пустым, когда прибор, поставленный на стол, оставался нетронутым!.. Значит, не вернулся еще один из боя.
Сегодня женщины провожают нас с особой теплотой и тревогой. Хочется сказать им что-то ласковое, бодрое, но водитель полуторки уже сигналит, и я, ухватившись руками за борт, вскакиваю в кузов. Поехали!..
На командном пункте Беда, Жабинский и я подходим к большому столу, на котором разложена карта боевой обстановки. Вид у Ляховского озабоченный, но голос ровный, спокойный.
— Войска Третьего Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского сегодня переходят в наступление на Оршанско-Витебском направлении, — сообщает командир. — Уже идет артиллерийская подготовка. Она закончится в шесть ноль-ноль. И сразу же штурмовики нашей дивизии должны поддержать действия танков и пехоты, прорывающих первую полосу вражеской обороны. Наш полк начнет первую атаку в шесть тридцать. В течение сорока пяти минут эшелонированными действиями трех шестерок с боевого порядка «круг» нужно подавить огневые средства. — Ляховский указкой обвел на карте район действий. — Порядок взлета шестерок: первая — ведущий Жабинский, вторая — ведущий Беда, третья — ведущий Недбайло. Взлет первой группы по зеленой ракете с командного пункта. Последующие вылеты — по готовности...
Мы покидаем КП и спешим в свои эскадрильи.
У моего самолета стоит Григорий Мотовилов. Завидев меня, бежит навстречу с докладом:
— Товарищ командир, самолет к вылету готов! Все гаечки проверил. Мотор работает нормально! — он делает особое ударение на последнем слове.
— Отлично! — отвечаю ему в тон, здороваясь с Сашей Чирковой и Анатолием Барановым.
Летчики и воздушные стрелки эскадрильи собираются [142] у моего самолета. Объясняю им боевую задачу, уточняю детали будущей атаки.
— По самолетам!
Через минуту все на своих местах.
И вот на светлом фоне неба, описав дугу в форме вопросительного знака, ярко вспыхнула зеленым огоньком ракета. Первая шестерка улетела. Прошло десять минут, и на старт вырулила шестерка Леонида Беды. Вот «ильюшины» один за другим устремляются на взлет и в четком строю уходят на запад.
Через несколько минут наступит черед моей группы. Надеваю кожаные перчатки, парашют и сажусь в кабину. Проверяю арматуру, устанавливаю радиосвязь с ведущими пар и командиром полка. Поглядываю на часы. Время!
— «Коршуны», запуск! — подаю команду, и стоянка враз оглашается раскатистым ревом двигателей. Потянулись на старт тяжело нагруженные бомбами и снарядами крылатые машины.
...Высота — шестьсот метров. Внизу проносятся леса, поля, извилистые речушки и луга. С каждой минутой мы все ближе к цели.
Проверяю связь:
— «Блеск»-один! «Блеск»-один!.. Я — «Коршун»-ноль три, как меня слышите?.. Прием...
Теперь надо переходить на детальную ориентировку, и я сличаю карту с местностью. Слышу по радио голос Леонида Беды. Его группа заканчивает атаку, и мы идем ей на смену.
Продолжаю «читать» местность. Внизу блеснули яркие сполохи — и потянулись, помчались на запад огненные нити. Это бьет наша легендарная «катюша».
Идем над «ничейной» полоской земли. На ней видны дымные столбы. Их происхождение нетрудно установить: это догорают деревушки, подожженные фашистами. А вот передо мной и панорама: широкое поле — все в движении. Огонь, дым... Идет жестокий бой.
В кабину проникает удушливый, кисловатый запах. «Цена» секунд повышается: вражеские зенитки ведут огонь. Снаряды рвутся на «нашей» высоте, поэтому приказываю группе выполнить противозенитный маневр, чтобы помешать противнику пристреляться. [143]
Идем ниже, и поле боя предстает теперь перед нами крупным планом. Густой дым застилает цели. Где-то здесь должны быть артиллерийские и минометные позиции фашистов. Они, естественно, замаскированы, и увидеть их и без того трудно, а тут еще дым!
Вспышка. Еще одна... Внимательно всматриваюсь.
— Ах, вот вы где! — не могу удержаться от восклицания, заметив стволы, словно бы вдавленные в землю лафеты, укрытия, ящики со снарядами. Артиллерийская батарея врага демаскировала себя. Но она здесь не одна: в стороне замечаю еще одну огневую позицию.
А зенитки не унимаются. Ухожу в сторону и готовлюсь к атаке. Быстрый взгляд вверх: наши «яки» барражируют. Запрашиваю станцию наведения — и получаю разрешение на «работу».
— «Коршуны», атакуем! За мной! — командую своей группе и, выполнив разворот, с пикирования атакую цель. «Круг» начинает действовать. Штурмовики засыпают вражескую зенитную батарею эрэсами и бомбами. Через пятнадцать минут на том месте, где только что была огневая позиция противника, лишь столбы дыма.
Теперь — удар по другим целям.
...После шестого захода станция наведения разрешает возвращаться домой. Шестерка идет строем «клин». Ведомые довольны: задание успешно выполнено, боевой вылет в новой операции состоялся. Мы внесли свой первый вклад в освобождение Белоруссии от гитлеровских оккупантов.
Ко мне подходят летчики, докладывают о выполнении задания.
Радуемся общему успеху: цели поражены, а на наших самолетах — ни царапины!..
Солнце палит нещадно. Обшивка самолетов накалилась, от моторов, как от печей, пашит жаром. Над капотами — марево. Но механикам некогда ждать, и они, обжигая руки и обливаясь потом, готовят машины к новым вылетам. Слышу, как торопит своих подчиненных инженер эскадрильи. Звучат команды, звенят инструменты. Стремянки переходят из рук в руки. Хлопают створки бомболюков. Вооруженны, мотористы действуют по четко разработанной схеме, быстро, уверенно выполняют необходимые операции. Спешат ребята — некогда! Скорее надо заправить, снарядить машины — им ведь [144] снова туда, в гущу боя, где ждут их наступающие войска.
Хочется обнять каждого из них, сказать спасибо за усердие, за самоотверженность. Но обстановка не располагает к сентиментам.
Прошу старшего техника-лейтенанта Одинцова обратить особое внимание на моторы, ведь в такую жару они очень медленно остывают. Надо проверить и системы управления, вооружение, приборное оборудование.
Суровым было фронтовое небо и здесь, в Белоруссии. В первый же день каждый летчик совершил по нескольку боевых вылетов. Трижды вылетала и моя группа. На нас набрасывались вражеские истребители, бешено били зенитки. Невероятным казалось, что мы без каких-либо потерь прорывались сквозь плотную завесу огня. Возвращались усталые, взмокшие от напряжения, но гордые от сознания своей причастности к оперативному наступлению советских войск.
— Товарищ командир, когда же наша очередь подойдет? — уже в который раз за день спрашивает меня Киреев. В его глазах читаю нетерпение, желание скорее пойти в бой.
— Скоро, Коля, скоро! — успокаиваю его. — Вот только с зенитками на нашем участке покончим. А пока что забирайся в кабину и отрабатывай до автоматизма действия, изучай район предстоящих боев. Пригодится...
Второй день был не менее напряженный, чем первый.
Враг оказывал упорное сопротивление, и наши войска продвигались вперед медленно. Фашисты все время вводили в бой резервы, много танков и артиллерии, чем прибавили нам работы. Мы появлялись там, где особенно тяжело приходилось пехоте.
В этот день молодые летчики Киреев и Обозный получили боевое крещение. Киреев проявил себя отлично, действовал уверенно и смело. У Обозного не все ладилось. После полетов я провел с ним краткий разбор, указал на ошибки, дал ряд советов.
На третьи сутки зенитный огонь заметно ослабел, но вражеской авиации стало больше. «Мессершмитты» и «фоккеры» неутомимо охотились за «илами», но к плотному боевому порядку штурмовиков, прикрываемых «яками», подходить не решались. Не могли они подступиться к нам и тогда, когда штурмовики становились [145] в «круг» и начинали обрабатывать цель. Но стоило только одному оторваться от группы и отстать, как вражеские истребители мигом набрасывались на добычу. Некоторые экипажи попадали под огонь фашистских истребителей в тот момент, когда «илы» перестраивались в боевой порядок «клин».
Так произошло и с лейтенантом Обозным.
...Когда после штурмовки артиллерийских позиций «илы» пошли на сбор, самолет Обозного зенитным огнем был отсечен от группы. Этим воспользовались два «фокке-вульфа» и атаковали Обозного. Гитлеровские летчики уже дали несколько очередей, но на помощь товарищу подоспели наши истребители. «Фоккеры» поспешно ретировались. Когда Обозный сел, мы обнаружили в его «ильюшине» много пробоин.
— Счастливо отделался! — говорили летчики.
Этот эпизод поторопил меня с реализацией «собственного» метода сбора группы. Теоретически он был уже разработан. Однако напряженная боевая обстановка не оставляла времени для эксперимента. Теперь стало ясно, что настала пора внедрять его.
Накануне вылета на новое задание я кратко изложил летчикам свой замысел и разъяснил порядок действий. После того, как самолеты произведут атаки с «круга», я подаю команду: «Конец!», — которая на первый раз будет продублирована зеленой ракетой. На последнем отрезке «круга» мой самолет опишет кривую, как бы переходя в новую атаку. Но это — лишь обманный маневр, чтобы ввести противника в заблуждение относительно дальнейших наших намерений. В действительности же вместо пикирования на цель последует резкий разворот вправо, который и будет означать начало сбора.
Как только мой самолет пойдет вправо, три следующие за мной штурмовика быстро занимают место правее, вблизи друг от друга. Последняя пара на максимальной скорости срезает круг по направлению к своей территории. Затем я в правом развороте «подхватываю» три штурмовика и на замедленной скорости ввожу всю четверку в левый разворот, чтобы дать возможность пристроиться оставшейся паре. Тем временем воздушные стрелки четверки, находясь в выгодном положении, ведут пристальный обзор задней полусферы и в случае опасности «все вдруг» открывают плотный огонь по [146] врагу, защищая пристраивающуюся пару. Расчетное время полного сбора не должно превышать сорока секунд.
...В районе цели нас встречает заградительный огонь. То выше, то ниже вздуваются шапки разрывов. Идем плотным строем. Истребители прикрытия барражируют над нами, оберегая от неприятных неожиданностей.
Вот-вот должна показаться цель, и я пристально всматриваюсь вниз. Различаю темные прямоугольники вражеских танков. Теперь — к действию. Шестерка снижается, наносит удар в «правом пеленге», затем становится в «круг». Штурмовики, поочередно пикируя, выполняют пять заходов подряд. «Вертушка» действует безотказно. Горят и взрываются от прямого попадания ПТАБов танки.
— Конец! — командую я, когда последний самолет третьей пары заходит на пикирование. Затем отсчитываю несколько секунд и энергично разворачиваю машину. Мои ведомые с разных сторон устремились ко мне. Вот они поворачивают «все вдруг» — и полминуты спустя мы уже идем плотным «клином шестерки».
Итак, маневр, наконец, удачно осуществлен! Расчеты оказались правильными. Быстро, слаженно и четко действовали все летчики.
Вскоре этот метод сбора стал достоянием летчиков всего полка. А затем на одном из совещаний руководящего состава дивизии генерал Хрюкин сказал о моем методе:
— Это наиболее совершенный и целесообразный из всех способов, которые здесь предлагались...
3.
Вражеская оборона сломлена. Противник отступает. Наши войска, прочно завладев инициативой, успешно развивают наступление по всему фронту. С каждым днем все обширнее становится освобожденная от оккупантов территория Белоруссии. Советские войска ушли далеко вперед, оставив позади, в тылу, немало окруженных вражеских частей.
В эти дни в полк пришла новость: подполковник Ляховский назначен заместителем командира дивизии. Полк принимает майор Стрельцов. [147]
Нового командира мы хорошо знаем. Это один из самых опытных летчиков полка, участник боев на Халхин-Голе. За проявленный там героизм награжден орденом Красного Знамени. Молодежь охотно летала с ним на задания, полностью доверялась богатому опыту своего командира.
Старожилам полка был памятен довольно неприятный эпизод, происшедший со Стрельцовым. Впоследствии все стало на свои места, и он оказался прав, но случившееся чуть было не стоило ему жизни.
...Случилось это еще на Миус-фронте. В полку был парковый день, и все самолеты подвергались тщательному осмотру. Немало оказалось таких, которые нуждались в ремонте, и вышестоящая инстанция дала на это разрешение.
Но вот в разгар ремонтных работ на аэродром прилетел генерал и приказал срочно отправить на выполнение боевого задания одну группу. С трудом удалось отобрать только пять самолетов. Уже на старте еще один «ильюшин» был задержан из-за обнаружившейся течи охлаждающей жидкости.
В воздух поднялось лишь четыре самолета. Повел группу Стрельцов. А через несколько минут он передал по радио:
— Возвращаюсь. Мотор работает с перебоями. Четверка сбросила бомбы на полигоне и села.
Стрельцов доложил генералу о причине возвращения. Генерал подозвал Клубова и приказал опробовать мотор.
Клубов вскочил в кабину, запустил двигатель, опробовал его на всех режимах. Тяга хорошая, показания приборов устойчивы. Инженер недоумевал.
— Парашют! — приказал генерал.
Надев парашют, генерал ловко вскочил на крыло, сел в кабину, запустил мотор, вырулил на старт и взлетел.
«Ильюшин» носился над аэродромом, выделывая всевозможные фигуры. Мотор работал ровно и ритмично.
— Я был бы очень рад, если бы на всех самолетах так хорошо работали двигатели, — сказал генерал, соскочив с крыла только что севшего штурмовика. — [148] Стрельцов просто трус. А за это расстреливают на фронте.
Это было неожиданно и для Ляховского, и для нас, а особенно для самого Стрельцова. Ляховский знал его как летчика высокой отваги, честного, прямого и очень порядочного человека. Мы, молодые летчики, да и многие ветераны-сталинградцы, учились у него искусству побеждать противника. И вдруг — трус!..
Нет, тут что-то не так. И Ляховский поспешил к телефону.
Вскоре в полк прибыл заместитель командира дивизии полковник Прутков. Он хорошо знал каждого летчика и должен был разобраться в случившемся, чтобы доложить подробности лично командующему Воздушной Армией. Генерал Хрюкин знал Стрельцова как отважного воздушного бойца — смелого, бесстрашного, решительного.
— Я Стрельцову верю. Пусть летает! — ответил командующий.
Вечером Стрельцову сказали об этом. Он молчал. Только на осунувшемся, бледном лице стал появляться румянец: летчик приходил в себя после нескольких часов тяжелейших переживаний.
Вскоре состоялся очередной боевой вылет, и Стрельцов повел на задание группу. Мотор его самолета работал с перебоями. С риском для жизни Стрельцов продолжал полет и выполнил боевое задание. После этого мотор подвергли тщательной проверке и нашли неисправность: лопнул кулачковый валик.
Когда Стрельцов узнал об этом, он подошел к разобранному двигателю, взял из рук техника злополучную деталь, подержал, словно взвешивая, а потом, размахнувшись, швырнул ее далеко в поле...
26 июня воздушная разведка обнаружила несколько десятков вражеских эшелонов на участке железной дороги Орша — Толочин. Командование приняло решение не дать им уйти в тыл.
— Вам, товарищ Недбайло, — сказал новый командир полка, ставя передо мной боевую задачу, — надо нанести удар по вражеским эшелонам и задержать их отправку. [149]
И снова моя группа в воздухе. Идем правее Орши. Среди зелени полей и лесов темнеет узкая длинная ленточка, уходящая далеко на юго-запад. В нескольких местах она словно бы прикрыта небольшими полосочками. Над ними — белые дымки. Это эшелоны!
Снижаюсь и, пролетая справа от железной дороги, считаю составы на указанном участке. Их насчитывается двадцать три!
Решаю нанести удар в десяти-двенадцати километрах восточнее станции Толочин, «запереть» составы, а потом разделаться с ними.
Идем плотным боевым порядком под углом градусов в двадцать к железной дороге, сбрасываем бомбы на один из эшелонов и, став в «круг», начинаем «утюжить» составы. В воздухе противника нет. Наши истребители начеку. А внизу пылают цистерны, рвутся боеприпасы, и от вагонов только щепки летят. Покончив с одним эшелоном, переходим к другому, за ним — к третьему...
Через два дня мы узнали, что нашим наступающим войскам достались в качестве трофеев эшелоны противника с техникой и награбленным фашистами имуществом, которые так и не могли проследовать через станцию Толочин: удиравшим гитлеровцам было не до ремонта разрушенного нами участка железнодорожного пути.
4.
Фронт катился все дальше и дальше на запад. Мы продолжали поддерживать наши наступающие войска, штурмовали отходящие колонны автомашин, «обрабатывали» эшелоны на станции Городзики, наносили удары по вражеской группировке, оказавшейся в так называемом Минском «котле». Инициатива на земле и в воздухе прочно перешла в наши руки.
Теперь риска было меньше, и я постепенно вводил в строй молодежь.
Каждый из молодых летчиков уже совершил по нескольку боевых вылетов, правда, в упрощенных условиях, каждый четко представлял, как вести себя в бою. Киреев летал со мной в паре и надежно прикрывал меня с тыла.
«Будет превосходный летчик!» — радовался я успехам новичка. [150]
Стремительное наступление советских бронетанковых и мотомеханизированных частей вызвало в войсках противника панику, деморализовало их, и гитлеровцы тысячами сдавались в плен. Длинные вереницы сложивших оружие вражеских солдат медленно брели на восток. Но в тылу наших наступавших частей остались окруженные группировки противника, не спешившие складывать оружие и не терявшие надежды пробиться к своим.
Утром 8 июля одна из таких организованных группировок — при этом довольно многочисленная — подходила к Минску с юго-востока. Танки, артиллерия, автомашины с живой силой быстро двигались по лесной дороге к переправе через реку Свислочь. В этом месте нам и предстояло нанести по колонне противника бомбово-штурмовой удар.
...Местность отлично просматривается. Ищу цель.
То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: по лесной дороге двигалась вражеская колонна, растянувшаяся на километры. Голова ее уже достигла Свислочи. На широкой поляне у переправы скопилось множество машин и разнообразной техники.
«Сейчас мы вам поможем ликвидировать пробку!» — подумал я, выводя группу в правом пеленге на цель.
Бомбы легли точно. Теперь — наш безотказный «круг»! Противник явно не ожидал такого: нет зенитного прикрытия, не бьют «эрликоны». Это хорошо, особенно, если учесть, что сегодня половина группы — молодежь.
«Круг» постепенно смещается в сторону дороги. Горят машины, разбегаются в панике гитлеровцы. А мы жмем на гашетки.
Вдруг рядом промелькнули какие-то темные капли. «Что такое? — напрягаю мысль. — Подобного еще не приводилось видеть!»
И тут же замечаю, что огонь ведется из танковых орудий. Стволы приподняты кверху, и каждый раз над серо-зелеными «коробочками» поднимается облачко порохового дыма.
— Внимание, по самолетам бьют из танков. Осторожно! — предупреждаю ведомых и тут же бью по танкам реактивными снарядами. Земля стремительно летит мне навстречу, отчетливо вижу мечущихся фашистов. [151] Набираю высоту, а мой стрелок ведет огонь из пулемета. Смотрю, как действуют летчики. Но что это с Киреевым? Пора выводить машину из пикирования... Что он делает?!
— Выводи, выводи! — кричу ему по радио. Но тут же замечаю предательскую струйку пламени и дыма, бегущую из-под самолета.
Вдруг горящий штурмовик огромным снарядом вонзается в скопление вражеских танков и автомашин. Выплеснулось, покатилось, полилось вдоль колонны оранжево-белое пламя — и запылал на лесной дороге гигантский костер.
Эх, Киреев, Киреев! Как же это случилось? Дорого заплатит враг за твою гибель! И пятерка самолетов снова устремляется в атаку.
Последний заход. Я долго смотрю на высоко взметнувшееся над лесной дорогой пламя. То пылает сердце бесстрашного юноши — моего ведомого, для которого этот боевой вылет стал полетом в бессмертие.
...Весть о подвиге отважного сокола облетела весь фронт. Политуправление посвятило ему специальную листовку, в которой рассказывалось о героическом поступке комсомольца Николая Киреева, повторившего подвиг экипажа капитана Гастелло. Вместе с Киреевым погиб и его воздушный стрелок Сафонов, тоже до конца выполнивший свой священный долг перед любимой Родиной.
Однажды перед вечером у командного пункта нашего полка появился худощавый, вылощенный, причесанный «под фюрера» немецкий летчик в сопровождении конвоира-пехотинца, вооруженного винтовкой.
Увидев вышедшего из землянки офицера-авиатора, конвоир скороговоркой выпалил:
— Товарищ майор! Примите под расписку этого фрица. Ваш один «горбатый», — простите, ваш штурмовик — так «юнкерсу» влепил, что он сразу свечой запылал. Только этот, — конвоир кивнул на офицера, — с парашютом успел выпрыгнуть. Ну, мы его с сержантом и сцапали. Наш командир велел к вам его доставить. Только, говорит, расписочку возьми, что сдал его в надежные руки. Так вы, пожалуйста, примите этого душегуба...
Немец поднял голову и высокомерно произнес: [152]
— Я есть официр! Я буду требовайт... — и, торопливо расстегнув кожаную куртку, под которой блеснули кресты, стал доставать из нагрудного кармана какой-то документ.
— Требовать будем мы! — перебил гитлеровца майор Стрельцов. — А пока что поговорим кое о чем.
— Я ничего не буду сказать! — истерически выпалил пленный. — Я зольдат, я давал присяга майн фюрер!..
— Ну, что ж — можете не говорить. Только это будет нами учтено. Часовой! — позвал Стрельцов солдата. — Отведите пленного пока что на «губу».
— Вас ист «губа»? — глаза гитлеровца расширились, растерянно забегали. — Я не хочу «губа»! Международна конвенция э-э...
— О конвенции вспомнил, шкура! — не удержался подошедший к КП Дмитрий Жабинский. — А бомбы швырять на санитарный поезд, а раненых расстреливать — тогда о конвенции не думал?!..
Дмитрий покраснел, глаза его налились кровью, кулаки сжались.
— Успокойтесь, он сейчас по-иному заговорит! — шепнул Дмитрию Стрельцов.
Гауптман понял, что проиграл, и низко опустил голову.
— Я буду шпрехен... Что надо коворить? У меня в фатерланд есть маленькие киндер, — словно бы оправдывался гауптман.
Майор Стрельцов поморщился:
— У многих из нас тоже были дети!
Пленный, осторожно ступая, спускался в землянку.
...Через час оперативники сверили показания гитлеровца с разведывательными данными. Почти все сходилось. И рано утром следующего дня две группы «ильюшиных», ведомые мной и Жабинским, отправились на штурмовку вражеского аэродрома.
Запылали на стоянках машины. Выплеснули пламя цистерны. Ни один фашистский самолет не смог подняться в воздух. Хорошенький «фейерверк» получился!..
Вскоре наступило затишье. Измотанный непрерывными боями, летный состав отдыхал, одновременно готовясь к новым сражениям.
...Шагаю по притихшему аэродрому — и словно вижу его впервые. Передо мной — обыкновенное поле! С одной [153] стороны — лес, с другой — деревушка. Пьянящий дух разнотравья. Звон кузнечиков. Пение птиц над головой. Тонкостволые красавицы-березки, в задумчивости остановившиеся на краю оврага, покачивают ветвями. И непривычная тишина.
Выбираю укромное местечко и растягиваюсь на траве. Как это здорово — отрешиться от волнений и тревог, полежать с полчасика, дав отдых уставшему телу!.. Хочу отвлечься, но не получается. Гляжу в небеса — и вижу боевые схватки. И нет уже тишины — гудят, ревут моторы, стучат отрывистые очереди пулеметов. Болит душа: не всем суждено выжить. Вот и Коля. Еще одного замечательного парня не стало...
— Толя! Тебе письмо из Изюма!
Оборачиваюсь — передо мной Катюша. Присела, протягивает «треугольничек».
— Спасибо!
Читаю — и чувствую на себе Катюшин взгляд.
— А ты похудел, осунулся, — вздохнула она. — Устал?
— Не так устал, как замотался...
Катя легко провела пальчиками по моим шрамам.
— Не болят?
— Нет. Только бриться неловко...
— Знаешь, я загадала: если увижу аиста — мое счастье сбудется, — щурясь от солнца, сказала Катя.
Я улыбнулся.
— Если не секрет — скажи, в чем же оно?
— Какие у меня от тебя секреты? — Катя нахмурилась. — Хочу, чтобы скорее кончилась эта проклятая война, чтобы мы скорее победили фашистов...
— И я того же хочу!
— А тогда мы поедем на Волгу... Ты когда-нибудь был на Волге? — девушка оживилась.
Я покачал головой:
— Нет.
— Она широкая, полноводная! — Катюша говорит, словно декламирует. Лицо одухотворенное, глаза сияют. — А красивая какая!.. Нет, рассказать о ней невозможно: ее надо видеть!..
«Надо видеть, — мысленно повторяю я. — А если собьют? И поедет Катюша на Волгу одна, без меня»...
— О чем ты сейчас думаешь? — Катя всегда заполняла паузу этим вопросом. [154]
— Ребята наши все время перед глазами... Киреев...
— Ты хочешь сказать, что и с тобой может это случиться? Ты не должен так думать, слышишь, не должен. С тобой такое не случится. Я это хорошо знаю!
Катюша осторожно поцеловала уже затянувшиеся рубцы на моем лице.
— Я смотрела сегодня на карту: скоро мы будем у границы. Значит, скоро и войне конец!
— Тогда и о свадьбе можно будет поговорить, — вставил я в тон ей. Весело переговариваясь, мы шли через притихший аэродром. Закатное солнце играло на стеклах кабин штурмовиков. Шумел лес, пахло увядающей листвой.
Близилась осень.