Тучи над Родиной
Вероломно нарушив договор о ненападении, фашистская Германия начала войну против СССР. Черным смерчем ворвалась война на просторы нашей Отчизны. Случилось это солнечным июньским утром 1941 года. С тех пор жизнь, дела и мысли каждого советского человека приобрели как бы новое содержание, новый смысл. И смысл этот выражался словами: «Все для фронта, все для победы!».
Многие сотрудники нашего КБ записались в народное ополчение. Мы с Веневидовым записались тоже, а кроме того, подали рапорт на имя Наркома авиапромышленности с просьбой отпустить на фронт. Вскоре нас вызвали к товарищу Шахурину.
Разговор был короткий.
— Рапорта возьмите обратно, — сказал он. — Об отправке вас на фронт не может быть речи. Есть срочное задание ЦК партии. О нем узнаете на месте. Будьте готовы, сегодня ночью вы выезжаете...
В три часа ночи раздался стук в дверь (мы с Веневидовым жили в одной квартире). Машина на большой скорости помчала нас на аэродром, а там уже ждал самолет.
Вскоре он приземлился на аэродроме базы, где были сосредоточены бомбардировщики ТБ-7 (Пе-8). Встретивший нас генерал-майор инженерно-технических войск Иван Васильевич Марков, в прошлом тоже воспитанник Академии Воздушного Флота, сразу приступил к делу.
— Давно вас ждем. Задание такое: перевооружить ТБ-7 на крупнокалиберные пулеметы Березина. Время не терпит. Пройдемте к главному инженеру, он предоставит все, что нужно для работы. На выполнение задания дается две недели. Действуйте.
Задание действительно было срочным и ответственным. После того как фашисты совершили несколько налетов на Москву, было решено нанести ответный удар по Берлину. Для этой цели тяжелые бомбардировщики ТБ-7 были перегнаны на один из заводов для подготовки их к предстоящей операции.
На группе бомбардировщиков ТБ-7 перед самой войной начали заменять поршневые моторы дизелями М-40 [125] с турбокомпрессорами конструкции воспитанника нашей академии Алексея Дмитриевича Чаромского. Благодаря этой замене намного улучшились летные данные самолетов, в особенности дальность полета. Но начавшаяся война помешала проверить и испытать авиадизели в полете. Теперь на проверку тем более не осталось времени — отложить налет на Берлин было невозможно. Вот эти-то самолеты мы и должны были перевооружить в рекордно короткий срок.
Мы с Иваном Васильевичем в самом бешеном темпе включились в работу. У нас уже имелся некоторый опыт выполнения срочных заданий. Но если раньше мы все-таки отрывались от своих чертежей и макетов, чтобы поспать несколько часов, то здесь этого не было.
Двое суток подряд я не отходил от доски, на которой чертил мелом в натуральную величину необходимые чертежи. На третьи сутки не выдержал и заснул.
Пока я выполнял чертежи, Веневидов готовил производство. По моим наброскам сразу строились грубые макеты. Рядом со мной расположились конструкторы, которые тут же вносили необходимые уточнения.
В темпе сделали специальные стапеля, на них установили макеты.
Наступил решающий момент — испытания. Началась стрельба. Мы с Веневидовым прислушались: несколько выстрелов, и вдруг молчание...
— Что такое?
— Установка не работает, — доложил один из присутствующих.
— Не может быть! Все рассчитано и выверено до последнего.
Опять начинается стрельба. И снова то же самое — несколько выстрелов, и все: установка выходит из строя.
— Попробуем еще раз.
Все повторилось с тем же результатом.
Мы с Веневидовым пришли в отчаяние, и было из-за чего.
— Может, вам еще что-нибудь нужно. Подумайте как следует, — обратился к нам один из членов контрольной комиссии.
— Распорядитесь о приезде на базу автора пулеметов Березина. Пусть он тоже досмотрит, в чем дело, — попросил Веневидов. [126]
В тот же час вылетел самолет, и вскоре Березин с группой своих лучших мастеров прибыл к нам.
Момент был более чем ответственный: выяснялось, кто виноват — мы, вооруженцы, или конструктор пулемета.
С Березиным прилетел старый опытный мастер, слово которого было, пожалуй, решающим.
Он разобрал один пулемет, потом второй, третий... десятый. Затем выборочно взял еще несколько экземпляров из присланной партии (пулеметов было несколько сот штук) и наконец вынес приговор:
— Вооруженцы не виноваты. У пулеметов не доведены две технологические операции, в них все дело. Эти неполадки можно устранить здесь, на месте. Я сам берусь это сделать.
Пулеметы, побывавшие в руках мастера, поставили на наши башни, и испытания были продолжены.
Теперь оружие действовало безотказно. Системы тоже работали как часы. Мы даже обнялись с Иваном Васильевичем от счастья. Но предаваться радости было рано. Предстояло еще проверить, как поведут себя пулеметы на всех трех системах в основных точках самолета ТБ-7. И здесь все прошло отлично. Мы с другом облегченно вздохнули.
О выполнении задания было доложено И. В. Сталину.
11 августа 1941 года переоборудованные ТБ-7 вылетели на бомбежку Берлина. Советские самолеты дошли до цели и сбросили свой смертоносный груз на столицу третьего рейха.
Сразу после возвращения с базы нас с Веневидовым опять вызвали к Шахурину.
— Вы вот на фронт просились, а у нас и тут срочные дела имеются, — сказал нарком. — Необходимо разработать конструкцию зенитных установок. Мы вас знаем и поручаем сделать это в кратчайший срок...
Нам дали неделю и на разработки, и на внедрение установок в серийное производство.
Неделя на выполнение такого задания — срок фантастически сжатый. Для ускорения процесса работы к нам направили товарища Афанасьева. [127]
Через день утром в КБ вошел незнакомый человек с довольно большим свертком в руках.
— Афанасьев, — представился он. — Меня к вам послал товарищ Шахурин. Говорить вам, как срочно надо выполнить задание, я не стану, вы сами все понимаете. Будем работать вместе. Помогу всем, что в моих силах. Отсюда я не уйду, пока задание не будет выполнено.
Пока мы разговаривали с Афанасьевым, Иван Васильевич успел пригласить в кабинет конструктора Калмыкова, Груздева и, как обычно, Алексея и Сергея Куликовых.
Еще до прихода Афанасьева я сделал эскиз установки. Мы вместе показали эскиз приглашенным мастерам, напомнили, что установки надо готовить к завтрашнему дню, а одновременно выпустить комплект рабочих чертежей.
Испытания должны были проходить через день на Центральном аэродроме.
Мы понимали, что требуем от людей невозможного, но иного выхода не было — враг не ждал. Все выслушали задание молча и спокойно. Никто не удивился и не возразил ни слова. Чувствовалось: люди уверены в себе.
Наверное, именно в такие острые моменты и выявляются скрытые в человеке возможности. Известно, что, например, во время пожара или какого-либо другого бедствия физически слабые люди показывают иногда чудеса храбрости, проявляют невиданную силу. Толчок извне помогает человеку до конца познать свои возможности.
Нечто подобное произошло в тот решающий момент с членами нашего небольшого, но дружного коллектива.
— На сколько патронов надо сделать патронный ящик? — со свойственной ему деловитостью осведомился Груздев. — На такой ящик, как у вас нарисован, мне понадобится два — два с половиной часа. Скажите точно, и я сразу начну работу.
— Как быть с прицелом? — поинтересовался кто-то.
В ответ на это Афанасьев развернул сверток, который принес с собой. Там был уже готовый освоенный прицел, состоящий из нескольких разноцветных концентрических проволочных колец с отвесом в виде грузика. [128]
Прицел попросил Сергей Куликов. Внимательно осмотрев его, Куликов сказал:
— Такие прицелы можно к завтрашнему утру сделать. А если найду быстросохнущую краску, то сдам полностью готовые изделия сегодня ночью.
Конструктор Калмыков обещал закончить со своей группой комплект чертежей на следующий день.
— Постараюсь обязательно сделать, — заверил он.
«Ночной мастер» Леша Куликов тут же начал составлять комплектовочный список деталей, необходимых для опытного образца. Обсудив еще раз свои возможности, мы сказали Афанасьеву, что через день установка будет готова.
Работа закипела.
Чертежи делали одновременно с заготовками деталей установки. Работали молча, собранно. Тишину изредка нарушал только Леша Куликов, время от времени произносивший свое любимое словечко — «минуточку».
Незаметно наступили сумерки. Мы с Афанасьевым вышли на балкон и стали смотреть на темнеющее небо. До чего же непривычно было видеть темную, без огней, Москву, притихшую и настороженную.
Вскоре, правда, в небе засветились яркие полосы прожекторов, замелькали вспышки зенитных снарядов: это начала свою героическую работу зенитная артиллерия ПВО Москвы.
Наши зенитки были предназначены для борьбы с самолетами противника на малых высотах.
— Будем надеяться, что скоро начнут стрелять и ваши установки, — сказал Афанасьев.
— Раз обещали, значит, сделаем, — подтвердил я.
Вернувшись в КБ, мы, не сговариваясь, пошли к двери, ведущей в маленький опытный цех, — там собиралась тренога, обрабатывались детали установки, делалось прицельное устройство.
Александр Иванович Груздев то и дело примерял на треноге свой ящик: не будет ли он задевать при поворотах оружия на разных углах.
В углу цеха Сережа Куликов колдовал над прицелом. Все были сосредоточенны и деловиты. Поздно вечером ко мне подошел Калмыков.
— Общий вид установки увязан. Все детали сели на свой места и не мешают друг другу, — тихо сказал он. [129]
Только изменившийся, хриплый голос показывал, как устал Виктор Григорьевич.
— Товарищи, надо отдохнуть, — решительно сказал я. — И никаких возражений! Все ложимся и несколько часов поспим.
Нашего «гостя» товарища Афанасьева мы устроили на чертежных столах, и он сразу заснул. Остальные расположились кто где, и тоже заснули как убитые.
Проснулся я от ударов медницкого молотка. «Ночной мастер» Куликов и здесь остался верен своим привычкам. Он стоял у пулеметной треноги и за рукоятку поворачивал пулемет, проверяя его на всех углах обстрела. К вечеру установку окончательно собрали. Леша Куликов еще раз все проверил, устранил мелкие дефекты и пригласил нас посмотреть на готовые изделия.
— Чей прицел на установке? Мой или сделанный у вас в цехе? — поинтересовался Афанасьев.
— Прицел мой, — скромно сказал Сергей Куликов.
Различить прицелы было невозможно.
Снова все остались ночевать в КБ: идти домой было поздно. Рано утром под руководством Леши Куликова погрузили установку на грузовик и поехали на отстрел. Стрельба прошла без задержек, стреляли в воздух очередями. Питание, а также отводы гильз и звеньев работали без отказа.
— Ну и молодцы! — восхищался Афанасьев. — Прав был Шахурин. Только в одном он ошибся: не хорошо вы работаете, а отлично!
Мы сдали Афанасьеву комплект рабочих чертежей, опытный испытанный образец и акт испытания зенитной установки. Он еще раз поблагодарил всех и, тепло попрощавшись, уехал.
Чертежи и заказы с помощью Афанасьева были размещены на нескольких заводах. Серийное производство быстро наладилось, и зенитные установки под крупнокалиберный пулемет Березина одна за другой вступали в строй.
Я не раз думал о вступлении в партию, но считал, что коммунистом может быть только тот, кто сделал для Родины что-то полезное. Вот почему, выполнив два ответственных [130] правительственных задания, я решил, что настал момент вступить в партию. И в сентябре 1941 года отнес заявление секретарю нашей партийной организации.
Через несколько дней меня вызвали на заседание партийного бюро. Я очень волновался и, не ожидая вопросов, рассказал о своих мыслях, о том, почему не вступил в партию раньше. «Не считал себя достойным», — так закончил я свое, наверное, не очень складное выступление.
Вопросов никто не задавал. Меня единогласно приняли в кандидаты, а потом — в члены ВКП (б).
О своей работе во время войны и после нее я надеюсь, если позволит здоровье, когда-нибудь написать отдельную книгу. Эти годы были очень богаты событиями и встречами, о них есть что рассказать. А пока лишь вкратце перечислю некоторые важные для меня вехи.
Обстоятельства сложились так, что вся моя жизнь самым тесным образом была связана с Военно-воздушной инженерной орденов Ленина и Октябрьской Революции Краснознаменной академией имени профессора Н. Е. Жуковского.
Впервые я пришел в ее стены в 1923 году и проучился там пять лет.
Потом вторично «встретился» с академией в 1937–1938 годах, когда, работая Главным конструктором, доводил свои установки на Центральном аэродроме.
В 1943 году меня пригласили в академию преподавать вооружение самолетов. Я был поражен, насколько квалифицированными и эрудированными оказались слушатели даже младших курсов, как прекрасно разбирались они в самых сложных вопросах. Поделился этими мыслями с начальником академии генерал-лейтенантом авиации Николаем Александровичем Соколовым-Соколенком.
— Чему же тут удивляться, — спокойно сказал он. — Большинство наших слушателей учились до академии на физико-математических факультетах...
Я преподавал в академии до 1948 года, а затем продолжал заниматься научно-исследовательской работой в [131] одном из институтов. Но: конечно, ни на минуту не прекращал изобретательской деятельности.
Теперь у меня около сорока изобретений, официально подтвержденных авторскими свидетельствами, кроме того, еще в 1940 году мне без защиты диссертации присвоили степень кандидата технических наук.
Я не стал бы упоминать об этом факте, если бы это событие не произошло несколько необычно.
Осенью 1940 года мы с женой отдыхали в санатории в Кисловодске. Рано утром меня разбудил телефонный звонок.
— Пожалуйста, спуститесь вниз, — сказал дежурный, — на ваше имя пришло двадцать телеграмм...
На первом этаже, где получали почту отдыхающие, мне вручили довольно солидную пачку серых бланков.
«Поздравляю присвоением кандидатской степени», «Поздравляем остепенившегося», «Поздравляю», «Поздравляем»...
Все телеграммы начинались с этого слова. Я даже растерялся от неожиданности.
В довершение всего дежурный сказал:
— Я тоже поздравляю вас с присвоением ученой степени. Видел ваш портрет в сегодняшней газете.
Я побежал искать газету. В «Правде» была напечатана беседа с Наркомом авиационной промышленности СССР А. И. Шахуриным. Статья называлась «Новаторы»{8}. Были помещены и фотографии людей, о которых говорилось в тексте. Среди них увидел и себя...
За мою долгую жизнь было много радостных и светлых минут, были, конечно, и неудачи. Но самым лучшим периодом моей жизни навсегда остались годы, связанные с академией.
Об этом же говорили многие мои сокурсники, когда мы в 1968 году собрались отметить сорок лет, прошедших после окончания академии. Немолодые, седовласые люди, имеющие большие звания и заслуги, шутили и смеялись в тот день, как много лет назад. Ведь для каждого из них то была встреча с юностью... [132]
Сложен, но бесконечно увлекателен труд изобретателя. Много препятствий подстерегает его на пути. Зато какое счастье переживает он, когда его мечты, мысли и расчеты претворяются в реально зримую и ощутимую модель или образец. Эту огромную радость, удовлетворение и даже какое-то облегчение можно сравнить разве только с радостью художника, положившего последний мазок на своем полотне, с радостью композитора, наконец-то добившегося, что разрозненные звуки слились в единую гармонию, с. радостью писателя, поставившего точку в последней строке своего произведения.
В моем представлении изобретатель — это человек, который посвящает техническому творчеству всю свою жизнь, все помыслы и стремления. Он работает, пока бьется сердце.