Девятка вернулась

1939 год. Мы с Веневидовым главные конструкторы на одном из заводов по авиавооружению. Это новый этап в жизни и работе. Теперь у нас самостоятельное конструкторское бюро — в нем два главных конструктора и ни одного начальника бюро. Директор завода М. С. Жезлов, у которого мы работаем и с легкой руки которого попали на завод, поинтересовался:

— Все-таки кто из вас кто? Разобрались наконец, кто начальник, а кто главный конструктор?

Мы ответили, что это не имеет значения и что мы оба одновременно и начальники, и главные конструкторы.

— Так не бывает, — безапелляционно заявил Жезлов. — Пускай решают в управлении авиапромышленности.

Мы с Веневидовым очень просили, чтобы нам разрешили работать так, как мы привыкли, и не вводили ненужной, на наш взгляд, административной должности.

Управление авиапромышленности пошло навстречу и разрешило оставить двух главных конструкторов в одном бюро, что нам и требовалось. Мы так сработались с Иваном Васильевичем, что понимали друг друга не только с полуслова, а с «полумысли». Приведу только один характерный факт. Однажды Веневидов, на ходу заглянув в чертеж одного из сотрудников КБ, остановился и сделал замечание по конструкции. Не успел еще сотрудник внести исправление, как мимо чертежа прошел я и сделал точно такое же замечание. Это никого бы не удивило, если бы речь шла об ошибке. Тогда замечание мог сделать любой человек, компетентный в данном вопросе. В том-то и дело, что никакой ошибки не было. И Веневидов и я предложили сотруднику внести в чертеж новое, улучшенное решение. Наши конструкторы искренне недоумевали: когда мы успели договориться. А я даже не видел Ивана Васильевича. И это был не единичный случай. [116]

Директор завода с вниманием относился к работе нашего бюро и всячески старался помочь. Он любил заходить к нам, любил поговорить с коллективом о текущей работе и о всевозможных перспективах. Ему определенно нравился коллектив КБ. А коллектив у нас подобрался действительно хороший. Вместе со мной и Веневидовым пришли энтузиасты-старожилы. Среди них были и оба Куликовы. Алексей Куликов возглавил макетную мастерскую, Сергей Куликов работал слесарем. Здесь же находился неизменный Александр Иванович Груздев. Из ОЭЛ ЦАГИ пришли уже известный читателю Виктор Григорьевич Калмыков, Владимир Николаевич Шелепин и другие. С ними легко и плодотворно работалось, и, что очень важно, на этих опытных товарищей можно было смело во всем положиться.

Шелепин принес в КБ свое любимое выражение, которое с готовностью приняла наша молодежь: «Решать конструктивные задачи надо так же, как бороться с медведем. Надо твердо знать, что хотя он тебе не дается, а победить все равно придется».

Сам Шелепин в этом смысле мог быть образцом охотника — немало он уложил «задач-медведей».

Кроме конструкторов, имевших большой опыт, в КБ пришло много молодых инженеров, в основном выпускников Московского авиационного института. Некоторые из них сразу привлекли к себе внимание одаренностью и увлеченностью работой. В первую очередь здесь хочется назвать Федора Васильевича Фонакова, Евгения Алексеевича Сафронова и Николая Максимовича Солдаткина.

Вообще, молодежь у нас подобралась дружная, чуткая к чужой беде. Как-то раз в КБ пришли комсомольцы из ЦАГИ. Они попросили помочь в устройстве на работу дочери старого, всеми уважаемого рабочего П. А. Соловьева. Я пригласил Катю Соловьеву в наше бюро и выяснил, что она умеет немного чертить. Девушку приняли в КБ, ей помогали все, особенно молодежь, и с каждым днем она чертила все лучше. Вскоре она стала выполнять чертежи сначала несложных, а потом и сложных элементов конструкций. Катя старалась изо всех сил. Она не только не отказывалась ни от какой работы, а, наоборот, искала ее. С приходом девушки лаборатория засверкала чистотой. [117]

Екатерина Петровна Соловьева стала впоследствии конструктором. Ее ценили и как серьезного вдумчивого работника, и как прекрасного отзывчивого товарища.

Однажды директор завода сказал мне:

— Все ваши вопросы решены положительно. Пользуйтесь случаем, что у меня сегодня хорошее настроение. Просите еще что-нибудь.

— Хорошо бы выдать сотрудникам КБ белые халаты. Уже во многих бюро так работают, — не растерялся я.

Эта просьба была выполнена, и через несколько дней мы облачились в новые ослепительно белые халаты, что выглядело весьма эффектно и сразу придало нашему бюро солидный вид.

Мы довольно быстро освоились на заводе и сразу почувствовали преимущество перехода в авиапромышленность: все образцы заводских конструкторов, выдержавшие госиспытания, внедрялись в серийное производство. Изделия нашего КБ тоже шли в серию без задержек. В этом нам очень помогли директор завода М. С. Жезлов, впоследствии удостоенный звания Героя Социалистического Труда, и секретарь партийной организации И. И. Графкин, который оказывал нам всяческую поддержку.

* * *

Наши турели и перископические установки прошли государственные испытания. Для проверки в боевых условиях было решено в 1939 году отправить их на Северо-Западный фронт. На пробу послали две установки с перископами и две верхние турели. Специальная бригада срочно выехала в летную часть, чтобы установить наши изделия сначала на самолетах типа СБ, а затем на ДБ-3. Установками с перископами и верхними турелями вооружили те самолеты СБ, которые шли в строю последними. Я был занят другим заданием, и фронтовую бригаду возглавил Иван Васильевич Веневидов. С ним выехали рабочие и инженеры нашего КБ, в том числе и мастер Груздев.

Наши самолеты летали над Карельским перешейком и несли потери, так как у них не была защищена хвостовая часть. Финские летчики знали слабые места советских машин [118] и методично атаковали их, заходя сзади. Вот почему были так важны перископические установки.

— Знаешь, Георгий, — рассказывал потом Веневидов, — прилетели мы на место. Холод собачий, к сорока подходит. И мало того, ветер хлещет так, что еле держишься на ногах. Летчики тут молодцы, если на земле минус сорок, представляешь, сколько там, на высоте! Никакие комбинезоны и унты не помогут, да и много на себя не накрутишь, работать надо! Ребята рассказывали, что шасси при заходе на посадку невозможно было выпустить — смазку мороз прихватывал. Ну ладно, отвлекся я. Выгрузили мы установки, осмотрелись. Нас ждали. Видно, разговор был, что новое какое-то оружие привезли... Мы, конечно, сразу за дело. По ночам работать не в новинку, а тут тем более — время не терпит. Груздев походил возле СБ, посмотрел и начал. За ним другие подключились. В общем, два СБ оборудовали. Осталось немного: проверить, как будет в бою. Наконец улетели. Честно тебе скажу, места себе не находил — все думал, а ну как что-нибудь не так... Вдруг кто-то кричит:

— Летят!

— Я выскочил наружу, в чем был, только шапку прихватил. Считаю, сколько их, родимых, летит. Один, два... пять... девять! Все целы, все вернулись. Стали мы тут обниматься на радостях. Летчики тоже подоспели, благодарят. Потом рассказали, как бой проходил. Летят они, как обычно, тремя звеньями. Видят, финский истребитель торопится, за ним еще. Идут спокойно, даже нахально, зашли к нашим сзади, и тут сработала МВ-2. Один финский истребитель сбили сразу, в начале атаки, а второй стал маневрировать и удрал в неизвестном направлении. Так что все в порядке. Молодцы ребята, да и мы тоже не зря работали...

Командование ВВС прислало на наш завод просьбу срочно сделать и установить на самолетах 10 турелей МВ-3 и 10 МВ-2 с перископами. Командование Северо-Западного фронта обратилось к члену Главного военного совета Красной Армии А. А. Жданову с просьбой срочно заменить на самолетах СБ и ДБ-3 нижние люковые установки, а также верхние турели.

А. А. Жданов возбудил ходатайство перед И. В. Сталиным о замене всех установок на самолетах бомбардировочного типа установками МВ-2 и МВ-3. Правительством [119] было принято решение на всех отечественных самолетах бомбардировочного типа СБ и ДБ-3 поставить наши верхние и нижние установки.

В январе 1940 года И. В. Сталин вызвал к себе директора нашего завода М. С. Жезлова и поставил перед ним задачу в кратчайшие сроки изготовить по 300 штук установок для самолетов СБ и ДБ-3.

Жезлов ответил, что при полном напряжении завод выпускает в месяц около 100 нижних установок старого типа, без оптической части, а к изготовлению верхних пока вообще не приступал.

— Прошу дать возможность обсудить этот вопрос у нас на заводе, — сказал Жезлов.

Сталин разрешил.

В обсуждении участвовал весь коллектив завода. Было принято обязательство изготовить не 600, а 800 установок.

Прошел месяц. Завод перевыполнил взятое обязательство, освоил новую продукцию и перевел ее на поточное производство. Он выпустил тысячу двести установок (по 600 штук того и другого типа), несмотря на трудность освоения новых изделий и зависимость от смежных организаций, которые поставляли различные элементы, входящие в конструкцию этих устройств.

Именно в тот период мне и Веневидову вручили орден Трудового Красного Знамени. К этому времени мы получили около 20 авторских свидетельств на различные изобретения в области стрелково-пушечного и бомбардировочного вооружения самолетов, и большая часть из них была уже реализована.

* * *

В марте 1940 года успешно закончились военные действия на Карельском перешейке. Мой друг и соавтор И. В. Веневидов вернулся в Москву. Завод ритмично набирал темпы выпуска серийной продукции, а мы на базе уже проверенного принципа действия перешли к установкам под оружие более крупного калибра. Они тоже выдержали государственные испытания с положительными результатами.

Большое внимание уделяли мы эксплуатационным и боевым требованиям, но в то же время нас часто критиковали [120] конструкторы самолетов за то, что колпаки в какой-то степени влияли на аэродинамическое сопротивление самолетов. И все же эти потери не имели решающего значения, ведь обеспечивалась защита самолетов и находящихся в них экипажей.

Вместе с конструкторами-самолетчиками мы находили рациональные решения, идя на взаимные компромиссы и увязки.

Работа на заводе захватила нас полностью. Мы с Иваном Васильевичем часто задерживались в КБ до глубокой ночи. Время летело незаметно, и мы, увлекаясь, забывали об отдыхе...

Очень трудно бывает оторваться от начатого интересного дела. И я и Веневидов работали без отдыха. И однажды, когда возвращались в КБ из Наркомата авиационной промышленности, где был неприятный разговор, я заметил, что Иван Васильевич все время прикладывает руку к сердцу.

— Что с тобой? — забеспокоился я. — Тебе плохо?

— Нет, все в порядке, — коротко ответил он. — А когда машина подошла к проходной завода, Веневидов побелел и потерял сознание.

Врачи констатировали переутомление и строго-настрого приказали обоим заняться здоровьем (я тоже по временам с трудом держался на ногах).

Конечно, мы с Веневидовым учитывали советы и пожелания медиков и даже старались их выполнять. Но удавалось это только отчасти. Шла большая работа. Нас очень заинтересовала проблема борьбы авиации с танками. Этому вопросу уделяли большое внимание в ВВС, ею, как мы знали, давно занимались авиаконструктор С. В. Ильюшин и другие. Сергей Владимирович так же, как и мы, сделал вывод, что самым эффективным оружием против танков могут стать самолеты. Николай Николаевич Поликарпов тоже занимался этими вопросами, но его самолеты по ряду причин не выдержали испытаний. Наша идея была иной.

Заниматься решением этой задачи в течение дня нам было некогда: непрерывно шли срочные задания. Поэтому и приходилось оставаться после работы, забывая о запретах медицины. В опустевшем КБ наступала тишина, но не та рабочая тишина, которая царила днем, а какая-то другая, в которой словно бы витали новые мысли и идеи. [121]

Много вариантов было перебрано и обсуждено, прежде чем мы нашли наивыгоднейшую эволюцию самолета и оружия, при которой танк будет находиться наиболее продолжительное время под обстрелом. Затем разработали комбинированную систему пушечного и бомбардировочного вооружения, действовавшую по заранее устанавливаемой программе.

Когда решение нас удовлетворило, мы подготовили макет, пригласили директора завода и попросили его высказать свое мнение. Михаил Сергеевич всегда охотно откликался на такие просьбы. Самым тщательным образом он осмотрел макет, дотошно изучил чертежи и схемы.

— Идея интересна. Такой еще не было, — сделал он вывод.

— Вся беда в том, что наша конструкция пока не может быть эффективно использована ни на одном самолете, — с горечью признался я. — Придется прорабатывать схему нового самолета.

Посоветовавшись с директором, мы решили государственные испытания этой системы проводить на одном из существующих самолетов, приспособив его для нашей цели, и параллельно прорабатывать схему нового самолета, специально предназначенного для нашего устройства.

Наша конструкция успешно выдержала госиспытания. А когда были завершены расчеты и выполнена общая конструктивная схема самолета, мы послали все материалы в Научно-технический совет авиапромышленности. Пока там рассматривали это предложение, директор завода пригласил Народного комиссара авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина посмотреть макет самолета с нашей установкой.

Заключение наркома было лаконичным:

— Вы меня покорили, — сказал он.

Шахурин уехал, обещав доложить о нашем проекте в правительстве...

* * *

Прошло много дней, но никаких сигналов от Наркома авиапромышленности Шахурина не поступало. Мы с Иваном Васильевичем были заняты по горло: на заводе шел серийный выпуск наших турелей. [122]

В памятный вечер 17 марта 1941 года оба находились в цехе, когда туда прибежал запыхавшийся комендант:

— Вас ищет директор завода, просит немедленно зайти, — выпалил он, не переводя дыхания.

Мы поспешили на вызов. Михаил Сергеевич Жезлов сообщил, что нас срочно вызывают в Кремль.

Сборы были недолги, и вскоре машина довезла нас до Спасских ворот Кремля.

Было около десяти вечера, когда мы вошли в бюро пропусков. Быстро покончив с необходимыми формальностями, мы вместе с сопровождающим вошли на территорию Кремля. Кабинет Сталина находился в северном углу трехэтажного треугольного здания, расположенного недалеко от Никольских ворот. В вестибюле еще раз проверили пропуска, мы разделись и зашагали по длинному коридору. Сначала нас проводили в кабинет секретаря И. В. Сталина — Поскребышева.

— Подождите, пока над дверью загорится лампочка. Входить можно только тогда, — предупредил он.

Мы с Веневидовым, волнуясь, вошли в кабинет. В комнате кроме Сталина находились К. Е. Ворошилов, А. И. Микоян, С. М. Буденный, С. К. Тимошенко, представители ВВС и авиапромышленности СССР. Был здесь и Нарком авиапромышленности А. И. Шахурин, ободряюще посматривавший на нас.

Сталин бесшумно ходил взад-вперед по комнате. Он был в сером кителе и брюках и против обыкновения курил не трубку, а папиросу. Говорил негромко, не торопясь, с сильным акцентом. И оказался вблизи совсем невысокого роста.

— Докладывайте, — коротко сказал он.

Мне показалось, что он предлагает разложить чертеж на полу и я, нагнувшись, стал разворачивать лист.

— Не здесь, — поправил меня Сталин и показал рукой на специальные зажимы.

Мы стали докладывать свой проект. Сталин очень внимательно слушал и задавал нам поочередно вопросы, которые показывали, что он хорошо понимает суть дела. Особое внимание он обращал на защиту пилота и предлагал за счет сокращения дальности полета увеличить толщину [123] броневой защиты. Разговаривая, он делал пометки красным карандашом на соответствующем чертеже.

Тон разговора не был безапелляционным. Сталин высказывал, как он сам подчеркивал, свои пожелания.

Надо сказать, он очень четко и правильно сформулировал сущность, цели и возможности нашего проекта. После того как Сталин высказал свою точку зрения и отметил положительные стороны нашей работы, он предложил присутствующим высказаться.

Особых замечаний не последовало. После обсуждения было единогласно решено выделить средства на постройку самолета. Мы тут же достали список с фамилиями конструкторов, которых желательно было привлечь к работе, и попросили Сталина написать свою резолюцию.

— А вы говорили с руководителями предприятий, где работают эти товарищи? — поинтересовался он.

— Да, но получили отказ... Но если вы, товарищ Сталин, дадите свое согласие, то этих людей отпустят.

— Так нельзя, — сказал Сталин. Наверное, эти люди выполняют правительственные задания, и перевод их без согласия руководителей может сорвать работу.

— Что же нам делать?

— Поговорите еще раз с руководителями о переводе к вам конструкторов, — предложил Сталин.

На этом наша беседа закончилась. Когда мы вышли из Кремля, было далёко за полночь.

В короткие сроки с помощью Наркома авиапромышленности был создан прекрасный коллектив конструкторов-самолетчиков и вооруженцев. Разработка самолета была поручена известному конструктору А. А. Архангельскому, хорошо знакомому нам по совместной работе.

Мы были очень рады, что Александр Александрович согласился сотрудничать с нами, и в скором времени наши бюро слились в одно. Архангельский стал главным конструктором по самолету, а работами над системой вооружения руководили мы с Веневидовым.

Все, казалось бы, складывалось отлично, однако война перечеркнула наши планы и расчеты... [124]