На заводе

О заводе, на котором предстояло работать, я впервые услыхал еще семь лет назад. В 1923 году здесь определяли стоимость проектных работ по предложенной мною люковой установке с перископом для защиты «мертвой зоны» на самолете. Кстати, сумма по расчетам оказалась такой внушительной, что практически работа была прекращена на много лет.

На заводе существовало правило, по которому каждый вновь принятый сотрудник должен был прежде всего явиться к директору Пауфлеру для личного знакомства. С этого начал и я. После недолгого ожидания в приемной секретарь проводила меня в кабинет директора. За письменным столом сидел крупный широкоплечий мужчина лет сорока пяти. Я представился.

— Слышал уже о вас, — сказал Пауфлер, окидывая меня внимательным взглядом. — Расскажите о себе.

Я знал, что на заводе не так давно образовано Центральное конструкторское бюро (ЦКБ), создающее новые самолеты, что в нем работают Д. П. Григорович, Н. Н. Поликарпов и другие талантливые конструкторы и что, пожалуй, нигде больше, кроме Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ), не было сосредоточено столько блестящих умов. ОКБ ЦАГИ возглавлял тогда Андрей Николаевич Туполев, его помощниками были Владимир Михайлович Петляков, Александр Александрович Архангельский, Павел Осипович Сухой, Иван Иванович Погосский и другие. И не случайно, что из нашего ЦКБ и из ЦАГИ вышел целый ряд ведущих конструкторов, сделавших серьезный вклад в советскую авиацию...

Рассказывая о себе директору завода, я упомянул, что меня направили в секцию стрелкового вооружения, начальником которой является В. Д. Сорокин.

Пауфлер выслушал это благосклонно и даже добавил, что именно к Сорокину думал меня определить.

С Василием Дмитриевичем Сорокиным мы были хорошо знакомы еще по академии; он закончил ее на год раньше меня. Я был на защите его дипломного проекта и уже тогда понял, что это весьма талантливый человек с большими изобретательскими способностями. Еще в 1923 году он изобрел двигатели, работавшие за счет [78] использования энергии морских приливов и отливов. Эти двигатели оказались практически целесообразными — по ним построили отечественные действующие образцы.

Первым, кого я увидел, придя в секцию, был Александр Васильевич Надашкевич, которого я уже встречал в НТК, когда рассматривался мой проект установки для защиты «мертвой зоны» на самолете. За прошедшие годы Надашкевич почти не изменился, был таким же подвижным и энергичным.

Александр Васильевич рассказал, что секция сейчас занимается носовой башней его конструкции, которая будет установлена на тяжелом бомбардировщике, являющемся последней новинкой авиационной техники.

Башня представляла собой цилиндрической формы стакан, вращающийся вокруг вертикальной оси, и имела две узкие щели для движения двух пулеметов в вертикальной плоскости. Перемещение пулеметов в горизонтальной плоскости производилось одновременно с поворотом башни. Стрелок размещался внутри этого стакана и в случае необходимости мог выброситься через большую дверь, расположенную за его спиной.

Эта носовая башня должна была заключать в себе ряд новинок. В ней впервые предстояло установить два спаренных станковых пулемета «ПВ-1», сделанных на базе пехотных «максимов», у которых вместо водяного применялось воздушное охлаждение. Башня, являвшаяся подвижной установкой, впервые вооружалась пулеметами с непрерывным ленточным питанием. Поворот башни в горизонтальной плоскости происходил от электропривода, а в вертикальной его производил сам стрелок, сидевший на сиденье и своим весом уравновешивавший вес оружия. Чтобы осуществить наводку оружия в вертикальной плоскости, достаточно было стрелку легко упереться ногами в пол.

Я с готовностью включился в работу: мне, молодому инженеру, было интересно принять участие в решении серьезной и важной проблемы. К тому же привлекала, если можно так выразиться, многогранность задания... В такой работе трудно, даже, пожалуй, невозможно отделить конструкторскую часть от изобретательской. То надо решить задачу фиксации оружия в двух плоскостях, то надо разработать новую кинематическую схему перемещения [79] оружия при крайне ограниченных габаритах. Все эти сложности были мне по душе, и я не жалел времени на их преодоление. В изобретательской работе чрезвычайно важно увлечься своей задачей, иначе дело не сдвинется с мертвой точки, будь ты хоть семи пядей во лбу. Так случилось с моим напарником талантливым конструктором Борисом Ивановичем Черановским. Идея башни нисколько не заинтересовала его, и Черановский постепенно отошел от этой работы.

После того как Черановский отключился от работы над башней, на его место был назначен конструктор высокой квалификации К. Н. Бажанов. Это был очень впечатлительный человек, так же, как и я, любивший поразмыслить над конструкциями. Он тяжело переживал творческие неудачи. По его внешнему виду всегда можно было определить, как у него идут дела: если плохо, то Бажанов выглядел совершенно больным, а если хорошо, то он даже казался выше ростом и солиднее.

А мне нравилось, что во время работы появлялось много «орешков», которые не сразу удавалось разгрызть. Бывали такие моменты, что, казалось, выхода нет. Бьешься и так и этак — все безрезультатно. Позовешь на помощь товарищей, а они насоветуют такое множество вариантов, что голова пойдет кругом. Потом ходишь и думаешь, какое же решение окажется правильным? Эта мысль нигде не дает покоя: едешь в трамвае — ищешь, в автобусе — ищешь, спишь — и то тебе снится, как надо решить задачу. Проснешься, вспомнишь — приснилась глупость. Разговариваешь с людьми, а сам опять же думаешь над этой чертовщиной. И вдруг тебя осенит. Бежишь к своему чертежу. Проверишь — частично выходит. Идешь на макет, крутишь на все лады, оказывается, есть выход, иногда такой, как ты думал, а иногда ничего общего не имеющий со всеми твоими долгими поисками. И каждый раз, отыскав решение, не перестаешь удивляться, как это раньше не пришла такая простая мысль...

Покажешь свои прикидки руководителю, он радуется вместе с тобой: «Это то, что надо», а иногда тебе говорят: «Неплохо бы подумать. Ваше предложение приемлемо, но все же посмотрите еще». И снова поиски, порой бесплодные. Такое тоже приходится переживать конструктору. Ведь вся его деятельность — это неутомимая, невидимая [80] борьба человека и конструкции, которую сам конструктор нередко считает не только живым, но иногда еще и упрямым существом...

Мне нравилась такая азартная работа, она доставляла огромное удовольствие.

Мы дружно работали с Баженовым и наконец увязали и разместили все агрегаты.

Когда построили образец, то сперва обнаружилось много всевозможных неувязок. Пришлось кое-что изменить и доделать. После того как отстреляли оружие во всех возможных положениях, выяснилось, что надо еще произвести полную отладку изделия.

Наконец все уладилось. Башню установили в носовой части бомбардировщика, и она органически слилась с конструкцией самолета.

Когда объявили об испытаниях самолета, мы с Бажановым вместе с другими конструкторами побежали к ангару. Из ворот ангара вывели красивый новый самолет, и каждый конструктор кинулся еще раз посмотреть на «свою» часть. Так и толпились мы возле машины: кто пристально смотрел на фюзеляж, кто на крылья, а мы с Баженовым не спускали глаз с носовой части, где разместилась наша башня. Она хорошо сочеталась с плавными обводами фюзеляжа, а когда самолет поднялся в воздух, то мы убедились, что башня с пулеметами видна и с земли: по форме она напоминала голову животного с двумя клыками (пулеметами).

Испытания прошли удачно. Многие конструкторы, в том числе и мы с Баженовым, были награждены.

Мне вообще хорошо работалось с Бажановым. Добросовестность моего коллеги, граничащая с педантизмом, удачно сочеталась с моей азартностью и торопливостью. По-видимому, мы в какой-то мере дополняли друг друга, так как работа шла успешно.

* * *

На нашем заводе создавались истребители, бомбардировщики, штурмовики. Каждый из этих боевых самолетов вела группа, во главе которой стояли известные уже в то время конструкторы-самолетчики. Наша секция вооружения обслуживала разработками каждый из образцов этих машин. [81]

В процессе работы выяснилось, что для доводки макетов вооружения самолетов необходимо специальное помещение. И такое помещение нам выделили. Макеты из деревянных и металлических элементов делались быстро и аккуратно. Я требовал, чтобы наши макеты имели вид, близкий к натуре, и мы этого достигли.

В макетную я подобрал рабочих с изобретательской или рационализаторской жилкой, которые умели быстро находить техническое решение и тут же претворять в металл двою или данную им для разработки идею. Среди них особенно выделялись Сергей Куликов, Жора Вурст и Николай Москвин. Огромное удовольствие получал я, общаясь с этими замечательными умельцами.

В зале, где мы работали, размещались секции стрелкового и бомбардировочного вооружения. Как уже упоминалось, я был зачислен в стрелковую секцию к В. Д. Сорокину. Меня больше всего интересовали конструкции, обеспечивающие огневую защиту самолетов, — башни, турели, люковые и другие установки, несущие на себе стрелково-пушечное оружие.

В процессе творческого общения с Василием Дмитриевичем Сорокиным я окончательно понял, что дальше мне надо заняться вооружением самолетов. Работа у Сорокина очень способствовала осуществлению моих планов, и прежде всего потому, что она носила изобретательский характер: надо было непрерывно находить конструктивные решения для ряда новых технических проблем по установке оружия на самолете. Василий Дмитриевич всячески поощрял мое стремление работать в этой области, он даже рекомендовал меня на свое место, когда сам был назначен на другую должность. И я рискнул дать согласие, хотя опыта у меня было не так-то много.

Секцию бомбардировочного вооружения возглавлял опытный конструктор Иван Васильевич Веневидов, деятельность которого на этом поприще началась еще до революции. Когда Иван Васильевич принимался рассказывать, как он стал конструктором, я всякий раз мысленно благодарил судьбу за то, что сам я начал учебу уже при Советской власти, тем более что разница в возрасте у нас с Веневидовым была не очень значительная — всего девять лет.

Иван Васильевич Веневидов родился в Петрограде в 1892 году. Его отец был кузнецом конно-гренадерского [82] полка. Он явно не предполагал, что Ванюшка станет когда-нибудь конструктором. А случилось именно так. Вначале Ваню Веневидова взяли «мальчиком» в конструкторское бюро на металлическом заводе. Потом шустрый парнишка стал копировщиком, а затем и чертежником. Бюро, где работал Иван, специализировалось на вооружении царского морского флота. В кем проектировались башни для кораблей, системы подачи снарядов на корабли. Именно это бюро занималось вооружением броненосцев «Три святителя», «Двенадцать апостолов» и других.

Иван Васильевич обладал не только отличными деловыми качествами. Природа щедро наградила его находчивостью, чувством юмора. Это нередко помогало ему в жизни и работе. Как-то мне пришлось сидеть рядом с Веневидовым на одном довольно скучном и очень затянувшемся производственном совещании. Выступавшие сменяли один другого, а уставшие слушатели ерзали на стульях, с трудом сдерживая зевоту.

— Хорошо бы циркуль достать, — задумчиво сказал Иван Васильевич.

Я, конечно, спросил, для чего.

— Незаменимое холодное оружие, — совершенно серьезно ответил Веневидов. — Особенно для пробуждения тех, кто любит поспать на совещаниях...

За время совместной работы на заводе мы очень сблизились с Веневидовым, а когда узнали, что принято решение сделать центром вооруженческих работ ЦАГИ и туда переведут конструкторов-вооруженцев, наш контакт стал еще теснее. Да это было и понятно: обе секции — мою и Веневидова — перевели с завода в конструкторский отдел сектора опытного самолетостроения (КОСОС), причем переводили не только людей, но и станочный парк. Нам предстояло и дальше работать в тесном контакте, а значит, надо было держаться вместе.

Решение о переводе состоялось в конце августа 1931 года, а уже к первому октября наши секции полностью перебазировались в ЦАГИ.