Мечты сбываются
Июль 1923 года. Раннее утро, совсем недавно рассвело, и день только начинается. Я стою на Казанском вокзале и крепко держу в руках свои вещи. Меня предупреждали, что в Москве надо быть очень осторожным: чуть зазеваешься — и вещи украдут. А пропажа чемодана, не говоря уже о мешке с моделями, для меня катастрофа.
Расспросив у прохожих, где находится Тверской бульвар, сажусь на трамвай, и он бесконечно долго тащит меня по сонным московским улицам. Доезжаю до строящегося памятника профессору Тимирязеву и выхожу. А вот и нужный мне дом, высокий, семиэтажный. [28]
Здесь размещается Ассоциация изобретателей, здесь живет Иван Федорович Кучеров, к которому у меня письмо. По номерам квартир определяю, что мне придется подняться на последний этаж. Лифт не работает, и я долго иду по грязноватой лестнице. Вот он наконец, заветный номер. Дверь в квартиру открыта, и я попадаю в длинный коридор. Комната, где жил Кучеров, находилась в самом конце.
Я тихо постучал в дверь. Никакого ответа. Постучал громче и тут же услышал быстрые, энергичные шаги. Дверь широко распахнулась. На пороге стоял высокий мужчина лет сорока в черной косоворотке, подпоясанной широким кожаным поясом, и в черных брюках. Гладко зачесанные назад темные длинные волосы делали Кучерова еще выше. Он вопросительно смотрел на меня и на мои вещи.
— Здравствуйте, я привез письмо от Смирнова. Он просил передать большой привет. Вот! — Выпалив все одним духом, я протянул Кучерову письмо. Он взял конверт и любезно распахнул дверь.
Смущаясь, я сел на единственный стул, находившийся в комнате. Хозяин, устроившись на кровати, внимательно читал письмо. Пока он читал, я осматривался. Комната была маленькая, с бедной обстановкой: стол, покрытый старой красной скатертью, сильно забрызганной чернилами, брезентовая кровать-раскладушка и довольно большой черный ящик. На столе соседствовали школьная чернильница с воткнутой в нее ручкой и примус на клеенчатой салфетке, на котором стояла закопченная кастрюля.
— Будете жить здесь, — нарушил молчание Кучеров, закончив читать. — Правда, спать придется на полу, — смущенно улыбнулся он. — Все мое хозяйство перед вами.
Да, не обманул меня старый изобретатель Владимир Петрович Смирнов, когда хвалил Кучерова! Иван Федорович принял меня, как родного, и сразу расположил к себе.
Мой хозяин разжег примус и начал варить картошку, попутно рассказывая, в каком замечательном доме мне придется жить.
Я узнал, что Кучеров является одним из организаторов Ассоциации изобретателей. Узнал, что вскоре после Великой Октябрьской социалистической революции изобретатели [29] обратились к Владимиру Ильичу Ленину с просьбой помочь им.
Владимир Ильич, несмотря на огромную занятость, принял изобретателей, внимательно выслушал их претензии и пожелания. В начале 1918 года группа большевиков инженеров и юристов научно-технического отдела ВСНХ приступила к разработке нормативных актов по изобретательству. В октябре 1918 года Президиум ВСНХ утвердил «Основные принципы Положения об изобретениях». Этот документ лег в основу окончательного варианта «Положения об изобретениях», которое было подписано В. И. Лениным.
Забегая вперед, хочу сказать, что много лет спустя я увидел фотокопию этого документа{2}. Он настолько интересен и важен для нас, изобретателей, что, рассказывая об изобретательской работе, нельзя не привести его полностью.
ПОЛОЖЕНИЕ ОБ ИЗОБРЕТЕНИЯХ
1
Всякое изобретение, признанное полезным Комитетом по Делам Изобретения, может быть по постановлению Президиума В.С.Н.Х. объявлено достоянием Р.С.Ф.С. Республики.
2
Объявленные достоянием Р.С.Ф.С.Р. изобретения (за исключением секретных) по опубликовании об этом поступают в общее пользование всех граждан и учреждений на особых условиях, в каждом отдельном случае оговоренных. Изобретения, объявленные достоянием Государства, относящиеся к государственной обороне или особо важные для России и признанные поэтому соответственным Народным Комиссариатом особо секретными, не подлежат патентованию за границей, передаче третьим лицам или вообще разглашению. Виновные в нарушении сего подлежат преследованию по закону.
3
Изобретения, признанные полезными, объявляются достоянием Р.С.Ф.С.Р. или по соглашению с изобретателем, [30] или, в случае несостоявшегося соглашения, принудительно за особое вознаграждение, не подлежащее налоговому обложению.
4
Авторское право на изобретение сохраняется за изобретателем и удостоверяется авторским свидетельством, выдаваемым изобретателю Комитетом по Делам Изобретения.
5
Всякое изобретение, совершенное на территории Российской Республики, должно быть заявлено в России, прежде чем оно будет заявлено в других странах. Нарушение сего преследуется по суду.
6
Заявление об изобретении, а также всякие акты, относящиеся к нему, совершаются только от имени и на имя действительного изобретателя или изобретателей, в удостоверение чего заявитель обязан выдать подписку.
7
Гербовый сбор и пошлины за заявления и за выданные свидетельства не взимаются.
8
Права нуждающихся и нетрудоспособных родственников и супруги умершего изобретателя устанавливаются на общих основаниях, в пределах, предусмотренных декретом об отмене наследования... применительно к ст. ст. 7–8 декрета о научных, художественных и т. п. произведениях от 1 декабря 1918 года (С.У. № — 86 ст. 900).
9
Все дела по изобретениям сосредоточиваются в Комитете по Делам Изобретений, состоящем при Н.Т.О. Выс. Сов. Нар. Хоз. [31]
10
Все законы и положения о привилегиях на изобретения, изданные до опубликования сего декрета, отменяются.
Председатель Совета Народных Комиссаров: В. УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)
Управляющий Делами Совета Народных Комиссаров: ВЛАД. БОНЧ-БРУЕВИЧ
Секретарь Совета: Л. ФОТИЕВА
Москва, Кремль
30-го июня 1919 года.
Этот ленинский декрет, хотя впоследствии и подвергался некоторым изменениям, является и поныне основным документом при решении всевозможных юридических вопросов, связанных с изобретательской деятельностью. В первые послереволюционные годы «Положение об изобретениях» чрезвычайно помогло изобретателям.
Хотя в этот период молодая Советская страна переживала многочисленные трудности, изобретателям старались помочь. Помощь часто была очень незначительной. Важно было другое. Людей окрыляло сознание, что они нужны, работают для своего народа. В распоряжение изобретателей был отдан семиэтажный дом, что помогло Ассоциации изобретателей упорядочить свою работу. В этом же доме получили жилье наиболее нуждающиеся изобретатели...
Не забывая налаживать фыркающий примус, Кучеров объяснил, что такое Ассоциация изобретателей. Оказывается, это общество состояло из действительных членов и членов-соревнователей. Меня, как подающего надежды, могли принять в Ассоциацию изобретателей лишь членом-соревнователем.
Говорил Кучеров и о себе, хотя мало и скупо. Но я уже кое-что знал об Иване Федоровиче. В Воронеже мне рассказывали о нем. Судьба этого человека интересна и необычна.
Родился Иван Кучеров в Тамбовской губернии, в селе Тарадей. Велика была семья Кучеровых — шестнадцать человек. Бедность в доме была страшная. Никто, [32] кроме Ивана, не умел ни читать, ни писать. Только он один учился в церковноприходской школе и окончил ее. Учительница обратила внимание на незаурядные способности мальчика, на то, как жадно стремился он к знаниям, и всячески поддерживала своего ученика. Особенно интересовало его то, что имело хотя бы какое-нибудь отношение к технике. Он сам постиг действия с дробями, так как в программу по арифметике этот раздел не входил, сам пытался ставить опыты по химии и физике. Много и без разбору читал.
Однажды учительница дала мальчику несколько затрепанных книг Жюля Верна и Уэллса. Иван прочитал их запоем. Но, пожалуй, самое большое впечатление произвела на него повесть «Таинственный остров». По нескольку раз он перечитывал страницы, на которых описывалась жизнь колонистов, особенно те места, где рассказывалось, как инженер Сайрус Смит измерял высоту горы. Мальчика поразило, что с помощью расчетов и простой палки можно, оказывается, делать такие сложные определения. Потом во «Всеобщем русском календаре» Ваня прочитал об Эдисоне...
Первым изобретением Ивана Кучерова был дальномер, построенный на основе подобия треугольников. Когда прибор был готов, Иван вместе со своим дедом измерил расстояние от церкви до села: сначала проверили дальномером, а потом недоверчивый дед измерил саженью — все было правильно. Очень хотелось Ивану применить свое изобретение, но как и где? Надо было прежде всего думать о заработке на жизнь, и он вместе с дядей уехал в Маньчжурию, на Китайско-Восточную железную дорогу. Оказалось, что там такая же глушь, такая же нищета, как и на родной Тамбовщине.
Многочисленные советчики говорили Кучерову: напиши письмо царю, расскажи о своем изобретении.
Иван послушался, написал, но ответа так и не дождался.
Вскоре Кучерова забрали в армию. Несколько лет тянул он солдатскую лямку, после окончания срока военной службы вернулся к себе в село, потом переехал в Одессу.
В Одессе Иван Федорович работал в фотолаборатории, попутно изучал цинкографию, автомобильное дело, читал журналы, где публиковались заметки об изобретениях. [33]
Тогда он и прочитал об однобазисных цейсовских дальномерах. Это сообщение заставило Кучерова снова вернуться к своему дальномеру. Он обратился в одесское патентное бюро, которое в то время возглавлял инженер Фукс. Инженер предложил изобретение Кучерова запатентовать в Германии. Иван Федорович согласился и на это. Однако описание изобретения было составлено очень хитро: фиксировалась только идея конструкции, а не ее сущность. Благодаря такому описанию можно было менять конструкцию, используя идею, и тем самым обойти патент.
Чтобы добиться справедливости, изобретатель поехал в Германию, но поездка не дала никаких результатов. Время шло. Ценное изобретение оказалось никому не нужным, и отчаявшийся изобретатель отдал свой дальномер одному офицеру, который обещал помочь через военную академию.
В 1914 году началась первая мировая война, и этот офицер навсегда исчез. Только после Великой Октябрьской социалистической революции, в 1921 году, Иван Федорович Кучеров получил патент на свой дальномер.
Много разнообразных изобретений числилось на текущем счету Кучерова, начиная от долгоостывающей печки и до арифмометра. Изобрел Кучеров и оригинальный велосипед, двигавшийся без вращения педалей.
Иван Федорович Кучеров был человеком безгранично преданным изобретательской деятельности и удивительно бескорыстным. Большую часть своего гонорара, например за арифмометр, он отдал в фонд изобретательства при Центральном Совете Осоавиахима. Редкостная одаренность сочеталась в нем с удивительной трудоспособностью и непреходящей тягой к знаниям. После революции имя Кучерова было довольно широко известно среди изобретателей, он пользовался всеобщим уважением, но был по-прежнему очень скромен, неприхотлив и увлечен любимой работой...{3}
Я смотрел на Ивана Федоровича и, слушая его, проникался все большим уважением и симпатией к нему.
Еще за завтраком я рассказал Кучерову, что приехал поступать в Академию Воздушного Флота. Он посоветовал [34] мне для начала побывать в Научно-техническом комитете Главного управления Военно-Воздушного Флота и показать свои модели.
Мы вышли на лестничную клетку. Проходя мимо квартир, Кучеров объяснял, где какой изобретатель живет, а иногда шептал:
— Вот пошел изобретатель звукового глаза для слепых Горев, а вон там идет Кузнецов, работавший раньше у профессора Жуковского. По профессии Кузнецов столяр, а поди ж ты — изобрел новый воздушный винт для аэроплана. Необыкновенно способный человек. Знаете, что он придумал? Максимально использовал втулку винта. Причем учел все возможности: подобрал необходимое сечение винта, включил саму втулку в работу, придал ей соответствующий профиль. Коэффициент полезного действия винта намного повысился. Самолеты с винтами Кузнецова имеют большую скорость.
Так, беседуя, мы вышли на улицу. Иван Федорович пожелал мне успехов, сказал, что ждет меня, и мы расстались.
Я так был погружен в мысли, что не заметил, как дошел до Варварки (ныне улица Степана Разина), где находился Научно-технический комитет (НТК). Еще по дороге решил, что пойду прямо к председателю комитета П. С. Дубенскому, и пусть он решает мою судьбу.
О Петре Сергеевиче Дубенском я слышал много хорошего. Коммунист с дореволюционным стажем, он отличался большой выдержкой, доброжелательностью, прекрасно разбирался в людях, был эрудированным инженером и легко ориентировался в самых различных технических проблемах. Я очень волновался, когда шел к Дубенскому, ведь от него в первую очередь зависела моя судьба.
Приняли меня не сразу, пришлось подождать, пока из кабинета выйдет посетитель. Судорожно сжимая мешок с моделями, я постучал в дверь кабинета.
— Войдите! — произнес негромкий голос.
Толкнув дверь, я вошел и остановился возле порога.
У стола стоял рослый светловолосый человек с усами и маленькой бородкой, одетый в форму командира Военно-Воздушного Флота. Серая суконная гимнастерка с горизонтальными [35] остроконечными полосами на груди и бриджи, заправленные в сапоги, ладно сидели на нем. На рукаве был нашит голубой клапан с тремя ромбами.
— Здравствуйте, — сказал Дубенский. — Что вы хотите?
Я смотрел в его проницательные светло-голубые глаза и молчал. Дубенский сел за стол и вопросительно взглянул на меня. Наверное, со своим мешком, прижатым к груди, я выглядел довольно комично.
— Так что же вы хотите? — явно сдерживая улыбку, снова спросил он и несколько раз провел рукой по светлым волнистым волосам.
Я ответил, что в мешке мои модели, что я хочу их показать и узнать, представляют ли они интерес для Военно-Воздушного Флота.
— Это интересно. Покажите, что у вас, — разрешил Дубенский. Он серьезно и внимательно приготовился меня слушать. Я начал с первого своего изобретения — авиационной бомбы.
Дубенский слушал не перебивая, но, когда я закончил, сказал, что такая бомба совсем недавно уже изготовлена и поэтому ничего нового здесь нет.
Несколько обескураженный, я перешел ко второму изобретению — тренажеру, на котором можно учиться бомбометанию с самолета.
— Подобное устройство уже имеется в одной из авиационных школ. Если хотите, мы можем дать вам туда командировку, — предложил Дубенский.
Я почувствовал, что меня охватывает отчаяние. Видимо, председатель комитета понял мое состояние и решил меня поддержать.
— Вы. товарищ, не падайте духом, — мягко сказал он. — У нас есть очень важная нерешенная проблема. Надо найти конструктивное решение для защиты пулеметным огнем задней нижней зоны самолета Р-1, так называемой «мертвой зоны». Согласно тактике воздушного боя противник может войти в эту зону и безнаказанно сбить наш самолет. Задачу надо решить так, чтобы не менять конструкцию самого самолета. Вот и займитесь этим.
Я согласился, но вид у меня был достаточно унылый. Дубенский с искренним участием стал расспрашивать, [36] где работаю, где живу. Тут я и сказал, что приехал поступать в Академию Воздушного Флота{4}.
— А вы знаете, что поступить туда очень трудно, что надо держать конкурсные экзамены?
Я ответил, что все это знаю и, несмотря ни на что, буду пытаться сдать экзамены.
— Если удачно решите поставленную перед вами задачу, то я постараюсь вам помочь поступить в академию, — подбодрил меня Дубенский. — Как только найдете решение, приходите.
Я возвращался к Кучерову в полном смятении: все мои модели не представляли никакого интереса, и, по сути дела, я оказался у разбитого корыта. Теперь все зависело от того, решу ли задачу, поставленную Дубенским. А что, если не решу? Я шел и мысленно подводил итоги. Деньги на исходе, значит, никаких трамваев — только пешком, питание свести к минимуму — хлеб, иногда что-нибудь еще. Хорошо, хоть не надо думать о квартире. Буду жить, пока Иван Федорович не прогонит. [37]
Медленно поднялся на седьмой этаж, постучал в знакомую дверь.
— На щите иль со щитом? — встретил меня Кучеров.
Я все по-честному рассказал.
— Главное, не падать духом! — резюмировал Иван Федорович. — Я уверен, задачу вы решите и обязательно поступите в академию. А пока давайте поедим.
Весь вечер я перебирал разные варианты решения задача. Даже ночью не мог уснуть, а когда все же задремал, то видел во сне самолеты, падающие на землю. На другой день меня вдруг осенило. Вспомнил подводников. Находясь под водой, они видят все, что происходит на поверхности. Они могут наводить свой перископ на корабль и подвергать его торпедированию. А что, если этот перископ сделать меньшего размера и повернуть объектив «головой вниз»? На подлодке он выдвинут вверх, а здесь мы пропустим его через пол самолета. Хорошо. Противника я увижу. А как теперь навести этот перископ на любую точку и связать с пулеметом?
«А пулемет свяжу с перископом так, что направление луча зрения перископа будет соответствовать направлению стрельбы», — сам себе отвечаю я.
Кажется, я на верном пути. Для осуществления идеи начинаю искать зеркала. Милейший Иван Федорович идет к соседям и приносит два зеркала для бритья. Беру зеркала, проверяю и... получаю нужный ответ. Решение найдено! Неужели же все так просто? Не может быть! Беру бумагу и начинаю рисовать схему, по которой можно было бы понять замысел и разработать конструкцию. Хорошо, что, уходя от Дубенского, я попросил показать примерные размеры самолета. Теперь можно оперировать ими при решении поставленной задачи.
Сопоставив найденную схему с реальными размерами машины, я убедился, что все правильно и задачу можно решить именно так.
Через три дня, сделав схематический чертеж, я помчался к Дубенскому.
— Я пришел, чтобы показать, как можно решить поставленную вами задачу защиты «мертвой зоны» самолета.
— Что-то быстро вы пришли с решением, — удивился Дубенский. [38]
— Видите ли, это еще не решение... Вернее, только вы можете сказать — решение ли это... Разрешите доложить?
Выслушав меня, Петр Сергеевич долго рассматривал мой чертеж, потом задал несколько вопросов, явно был удовлетворен ответами и наконец сказал:
— Мне нравится ваше решение. На днях состоится заседание секции вооружения самолетов. Вы доложите свое предложение. Там и дадут окончательный ответ.
В назначенный день я пришел на заседание секции вооружения НТК.
В секцию входили опытные специалисты. В комнате за большим столом сидело то ли десять, то ли двенадцать человек — сосчитать от волнения я так и не смог.
Доклад, по-видимому, я сделал довольно бойко, никто не прерывал. Потом начались бурные прения. Посыпались многочисленные вопросы, совсем не те, что я предполагал, пришлось обстоятельно отвечать. Несколько довольно сложных вопросов задал энергичный человек, сидевший рядом с руководителем секции. Потом я узнал, что это был Александр Васильевич Надашкевич, который впоследствии много лет работал помощником Андрея Николаевича Туполева. Члены секции сделали несколько замечаний, но в принципе все были «за». Мое изобретение было признано заслуживающим внимания и подлежащим реализации. Руководитель секции Евгений Викторович Агокас{5} предложил сделать макет по размерам, приближенным к образцу. Для того чтобы определить размеры перископа в натуре и согласовать их с размерами самолета, надо было произвести расчеты оптики и определить геометрические размеры конструкции всей установки, увязав ее с самолетом. Сам я сделать этого не мог — не хватало знаний и образования. Предстояло заказать перископ соответствующим специалистам.
Комитет дал направление на завод, где специалисты должны были составить смету на проектирование и постройку опытного образца. Сумма оказалась большой, комитет не мог пойти на такие расходы. Но все это выяснилось позже, когда я уже был слушателем 1-го курса [39] академии. Изобретение так и не было реализовано, у меня осталось лишь авторское свидетельство, датированное 1925 годом.
Тогда же, после заседания, Петр Сергеевич Дубенский пригласил меня к нему в кабинет.
— Во-первых, поздравляю с успехом, — сказал он. — А во-вторых, как мне известно, вы хотите поступить в академию. На днях я буду у Главнокомандующего Вооруженными Силами Республики Сергея Сергеевича Каменева и попрошу его содействия. А теперь последнее. На какие средства вы существуете?
Я признался, что с сегодняшнго дня средств к существованию у меня нет.
Дубенский написал несколько слов на гербовой бумаге и подал мне. Это был документ для банка о выдаче предъявителю десяти рублей...
Не помню, как я добрался до дома Ассоциации изобретателей, зато хорошо помню, с каким нетерпением ждал меня Иван Федорович и в какой восторг пришел он от моих скромных успехов. Он тут же заставил меня написать заявление на имя начальника академии о допуске к конкурсным экзаменам.
Я всегда мечтал стать слушателем академии, однако только тогда, да и то под давлением Кучерова, решился изложить свое заветное желание на бумаге.
На другой день я отнес свои документы к академию. Их приняли. Теперь оставалось терпеливо ждать решения.
Каждый мой день начинался одинаково: я шел в академию. Шел от Никитских ворот пешком — экономил деньги, да и время так проходило незаметнее. Когда я видел издали красные и белые башни Петровского дворца, то сердце начинало биться сильнее — что-то скажут сегодня? Знакомый двор, ажурные железные ворота. Я всегда на секунду задерживался около фасада основного здания: очень мне нравилась его лестница с кувшинообразными колоннами, поддерживающими большой балкон дворца. А потом я входил в здание и, не задерживаясь, шел в приемную комиссию. Списков допущенных к экзаменам еще не было, и я тем же путем, только по другой стороне улицы, возвращался обратно.
В один из дней наконец узнал, что допущен к конкурсным экзаменам! [40]
Мне было известно, что процесс приема в академию состоит из трех этапов и что прежде всего необходимо пройти мандатную и медицинскую комиссии. Обе эти комиссии я прошел, как говорится, без сучка без задоринки. Начинался самый серьезный этап — вступительные экзамены.
Еще в те дни, когда проходил мандатную и медицинскую комиссии, я обратил внимание на абитуриента в летной форме с двумя ромбами на клапане рукава. Познакомились. Выяснилось, что Александр Петрович Кожевников до поступления в академию являлся комиссаром Воздушного Флота Туркестанского фронта. Надо сказать, что среди поступавших в тот период были командиры частей и подразделений, военные комиссары авиачастей, морские летчики и крупные советские работники.
Мы быстро сблизились с Кожевниковым, откровенно рассказали друг другу о себе. Оба мечтали поступить в академию, а потому договорились, что если нас допустят к экзаменам, то готовиться будем вместе на квартире Кожевникова у Чистых прудов.
Сочинение прошло благополучно. Математику мы с Шурой сдали на «отлично», физику — тоже. На этом экзамене произошел забавный случай. Один из абитуриентов — командир, одетый в горскую кавказскую форму, взял билет с вопросами, сел на свое место, потом достал учебники, разложил их перед собой и начал готовиться к ответу. Возмущенный преподаватель пригрозил абитуриенту, что если тот еще раз заглянет в книги, то будет немедленно удален с экзамена.
Экзаменуемый — Олег Михайлович Земский с сильным грузинским акцентом (он жил и воспитывался в Тифлисе) спокойно сказал: «Душа любезный, чем тебе плохо, что я смотрю в учебник? Разве запомнишь все, что там написано? А я ведь и так не все понимаю. Но коли нельзя, то смотреть не буду...» Забегая вперед, скажу, что Олег Земский успешно сдал физику и остальные экзамены и был принят в академию. Веселый и отзывчивый человек, прекрасный товарищ, он был у нас всеобщим любимцем.
Впоследствии он отлично закончил академию и был оставлен при ней в качестве адъюнкта. Вместе с братом Борисом Михайловичем Земским, начальником кафедры гидромеханики, они в 1934–1936 годах разработали под [41] руководством Бориса Николаевича Юрьева первую в академии сверхзвуковую аэродинамическую трубу. А сам Олег Михайлович многое сделал для успешной работы аэродинамической лаборатории...
Не буду перечислять все экзамены, которые пришлось сдавать, их было много. Мне очень помогло, что готовился вместе с Шурой Кожевниковым. Один я наверняка не одолел бы все двадцать два предмета. Другое дело — вдвоем.
Однажды, когда я пришел, чтобы готовиться к очередному экзамену, Шура встретил меня с номером «Правды» в руках.
— Читал? — был его первый вопрос. — Это вчерашняя газета.
Я отрицательно помотал головой.
— Тогда возьми и прочитай статью «Наше и заграничное», — таинственно произнес Кожевников.
Взяв газету, я увидел в статье свою фамилию и просто не поверил глазам. Статью написал Петр Сергеевич Дубенский. Он подчеркивал, что у нас в стране пока уделяют недостаточно внимания отечественным изобретателям и конструкторам...
После того как мы сдали последний, двадцать второй экзамен, нам объявили, что через два дня будут вывешены списки принятых. Мы с Шурой Кожевниковым нашли там свои имена и были очень счастливы.
До чего же здорово жить на свете, когда сбываются самые фантастические мечты! Несколько дней мы ходили как ошалелые, все не могли прийти в себя. Теперь мы уже слушатели академии, члены одной большой семьи.
Всех принятых собрали в круглом зале Петровского дворца, куда приехали портные Военторга. Через несколько дней мы получили новое обмундирование. Гимнастерки из темно-серого сукна с голубыми, окаймленными черным кантом полосами на груди — «разговорами». На воротнике голубые петлицы с черным кантом, на них золотая эмблема — крылья и металлические буквы АК (академия).
На левом рукаве, выше локтя, была эмблема в виде ромба с крыльями и пропеллером, а над манжетой — голубая нашивка со знаками различия. Головной убор — [42] остроконечный шлем с большой голубой звездой, а на ней — маленькая металлическая красная звездочка. Форма была очень красивая, и всем нравилась. В ней мы выглядели намного лучше, чем раньше.
Тут же каждый получил комплект учебников, учебных пособий, а желающие — чертежные столы с чертежными принадлежностями.
Вскоре выдали содержание, каждому по его воинскому званию. Шура Кожевников получал 160 рублей в месяц, так как до академии имел высокое звание и занимал ответственную должность. Мне установили оклад 44 рубля. Для меня это были огромные деньги. Я находился в блаженном состоянии и чувствовал себя богачом. Все казалось невероятно прекрасным.
Бездомников вроде меня оказалось пять человек. Нас поселили на третьем этаже Петровского дворца. Но мы недолго прожили там. Вскоре слушателям академии предоставили под общежитие прекрасный дом на Садовой-Самотечной, и вся наша пятерка с удовольствием справила новоселье на новом месте.
Дисциплина в академии была строгая. Во главе каждого курса стоял начальник курса, кроме того, был еще староста. Старостой нашего курса мы единодушно выбрали Сергея Илларионовича Фролова, отличавшегося добрым и ровным характером. Ребята любили Сергея за чуткое отношение к товарищам и за то, что он был всегда справедлив. Его даже называли отцом. Сережа Фролов впоследствии был избран секретарем партийной организации, до этого, в 1922 году, он был помощником военкома академии.
Курсы были разбиты на несколько групп, во главе каждой тоже был староста. В моей группе старостой выбрали Шуру Кожевникова, пользовавшегося большим авторитетом среди сокурсников. Шура был доброжелателен, но строг и поблажек никому не давал, а ко мне, как к другу, относился особенно требовательно. Его слушались все, независимо от бывшего служебного положения.
Я уже говорил, что среди слушателей были люди, различные по возрасту и служебному положению. Но в одном все мы были одинаковы: каждый с волнением и [43] трепетом ждал начала учебного года, первого года, который предстояло провести в стенах академии.
После утверждения списка личного состава слушателей первого курса приема 1923 года была создана партийная организация нашего курса. В состав партийного бюро вошли лучшие коммунисты: Яков Емельянович Афанасьев, Адольф Карлович Аузан, Сергей Илларионович Фролов, Олег Михайлович Земский и Николай Федорович Чехонин. Секретарем партийного бюро был избран Яков Емельянович Афанасьев.
Партийная организация курса пользовалась непререкаемым авторитетом у слушателей и являлась их подлинным вожаком.