Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

О детстве и юности

Живописно расположился Бердянск на берегу мелководного Азовского моря. Таких городков было много на побережье, но мне казалось, что лучше моего родного Бердянска нет и не может быть. Нигде не найти таких замечательных дынь, арбузов, абрикосов, такого вкусного винограда, нигде так не клюет рыба. Так думали все мы, местные мальчишки, часами сидевшие с удочками на пристани.

В порту с утра до позднего вечера бурлила жизнь. Приходили и уходили грузовые пароходы из разных стран. Люди с загорелыми лицами и белозубыми улыбками громко и оживленно разговаривали, сопровождая речь быстрой и резкой жестикуляцией. Время от времени раздавались протяжные гудки пароходов. По узким крутым сходням шли грузчики с тяжеленной ношей на спине. Грузили в основном зерно, которое местные купцы за бесценок скупали у крестьян близлежащих деревень. Мостовая порта была покрыта слоем зерна. По зерну [20] ходили, ездили; растоптанная и раздавленная пшеница превращалась в колючую пыль, которая больно резала глаза. Уцелевшие зерна грузчики сгребали в кучки, растирали большими гранитными камнями и тут же на жаровнях пекли себе лепешки. Вкус этого горячего, хрустящего на зубах теста я отлично помню и сегодня.

У меня было три сестры и два брата. Вместе с матерью и отцом мы жили в одноэтажном доме, к которому примыкал открытый летний кинотеатр с загадочным названием «Буфф». В теплое время года мы, дети, могли бесплатно смотреть фильмы через забор и были счастливы этим.

Наша многочисленная семья жила скромно. Отец мой — Мирон Владимирович Можаровский был очень отзывчивым и добрым человеком. Он умер в возрасте тридцати девяти лет от менингита. Мать осталась одна с шестью малолетними детьми. Самому старшему из нас было в то время десять лет, а младшей сестренке — десять месяцев. Все заботы легли на плечи матери. Она стала преподавать музыку в женской гимназии, а каждый из нас добросовестно выполнял свои обязанности по дому.

Я учился в реальном училище, когда по городу прошел слух, будто к нам приезжает из Одессы знаменитый летчик Сергей Исаевич Уточкин, чтобы продемонстрировать свой полет на аэроплане. Об Уточкине рассказывали много необыкновенного, и трудно было поверить, что такой исключительный человек осчастливит Бердянск своим появлением. Мы знали, что Сергей Уточкин одним из первых среди летчиков России рискнул подняться в воздух на аэроплане, знали, что к тому же он замечательный спортсмен. О его ловкости ходили легенды, и трудно было разобраться, что в них истина, а что ложь. С восторгом рассказывали, например, что он умеет ездить на велосипеде на одном только заднем колесе, высоко подняв переднее в воздух. Этот в наше время заурядный трюк тогда, в начале девятисотых годов, изумлял публику.

В один из ближайших дней на берегу моря начали готовить взлетно-посадочную площадку. Это сразу развеяло все сомнения.

Надо сказать, что в тот период Россия почти не выпускала своих самолетов. Русские летчики пробовали [21] силы на заграничных, в большинстве случаев французских машинах. Эти аэропланы-этажерки производили много шуму при взлете, но их попытки оторваться от земли очень часто оканчивались неудачей. На таком самолете типа «Фарман» летал и Уточкин.

Когда взлетно-посадочная площадка была готова, ее обнесли высоким забором. Для нас, мальчишек, забор не был препятствием, и к началу полетов ватага ребят уже находилась у самого аэроплана. Появился пилот — высокий, рыжеволосый, могучего сложения мужчина. Мы смотрели на него с благоговением, как на сверхъестественное существо. Оглядев наши сияющие физиономии, Уточкин улыбнулся и попросил держать самолет перед запуском мотора.

Наконец мотор заработал. У многих зрителей потоком воздуха сорвало головные уборы, но никто не обратил на это внимания: так пристально все следили за разбегом и взлетом аэроплана. Оторвавшись от земли, аэроплан набрал высоту примерно 150–200 метров и плавно полетел. Зрители как зачарованные следили за полетом. Уточкин сделал несколько кругов над площадкой, над центром города, где собрался народ, и ловко приземлился. Его тут же подхватили на руки, с криками «ура» начали подбрасывать в воздух...

После того как я увидел летящий в небе аэроплан, мне стало совершенно ясно, что буду пилотом или в крайнем случае конструктором аэропланов. То же самое решили и мои товарищи. Мы пытались разыскать хоть какие-нибудь книжки, где рассказывалось бы, как надо «делать» самолет. Однажды мне повезло — нашел руководство для постройки моделей. Вместе с дружком Шурой Грунским мы сделали свою первую модель. Несмотря на все наши старания, она так и не взлетела. Зато вторая поднялась в воздух и даже какое-то время летала над нашими головами, а потом стала терять высоту и врезалась носом в землю.

После этого мы взялись за изучение и постройку действующих моделей самолетов Блерио, Таубе, Ньюпор. Потом попытались выполнить схему собственной конструкции, но, потерпев несколько неудач, оставили эту затею и нашли более интересное занятие: изготовление петард и ракет. Дело было поставлено серьезно. Под лестницей первого этажа в доме, где жил Шура, мы [22] оборудовали пиротехническую лабораторию, о существовании которой никто не подозревал. Испытания мы благоразумно проводили вне дома. Все шло хорошо до тех пор, пока не произошел взрыв: мне обожгло лицо, Шуре опалило брови и ресницы, а дым и едкий запах наполнили весь дом.

После этого случая пиротехника была временно забыта, а мы перешли на изготовление самодельных пистолетов для баталий с гимназистами. Наши пистолеты не только стреляли, но и выглядели красиво, совсем как настоящие.

Следующим моим увлечением была «проблема острого угла». Острый угол заинтересовал меня, когда, изучая геометрию по учебнику Киселева, я прочитал, что еще в древности люди пытались разделить острый угол на три равные части с помощью циркуля и линейки. Эта на первый взгляд совсем простая задача оказалась столь сложной, что до сих пор осталась нерешенной.

Неужели нельзя сделать прибор, который будет делить любой угол на несколько равных частей? А что, если все же попробовать? И взялся за дело.

Изобразив свое решение на схематическом чертеже, я пошел на консультацию к знакомому инженеру. Инженер с интересом выслушал, как будет устроен мой прибор и по какому принципу он станет работать. Потом долго разглядывал чертеж, задавал вопросы и наконец после длительной паузы вынес приговор:

— Работать такой прибор никогда не будет. Даже не пытайся пробовать.

Попрощавшись, я, разочарованный, побрел домой и все же принялся мастерить свой прибор из тонких деревянных реек.

Время летело незаметно. Была глубокая ночь, когда я закончил работу.

Прибор был готов, но я не знал, что делать с ним дальше. Попробовал осторожно управлять им — работает. Потрясенный этим, я в ту ночь не сомкнул глаз: никак не мог осознать до конца, что механически я правильно решил задачу, но требуется еще и правильное геометрическое решение.

Когда утром рассказал обо всем маме, она спросила:

— А кому может понадобиться такое устройство?

На этот вопрос я ответить не мог. [23]

— Зачем же, сынок, работать над тем, что никому не нужно? Вот если бы ты придумал такую штуку, которая могла перелистывать ноты, это было бы хорошо!

Я ответил, что постараюсь что-нибудь придумать, и в тот же день сделал нотолистатель, рассчитанный на механизированную перекидку семи нотных листов. Устройство это было очень простым. К каждому листу присоединялась легкая реечка с защепкой. Ноты перелистывались последовательным нажимом на примитивную педаль.

Мама попробовала, как действует нотолистатель, и похвалила меня. По ее мнению, я сделал очень полезную вещь...

Теперь я считаю, что моя изобретательская деятельность началась именно с нотолистателя. Он явился самым первым, робким шагом на длинном и трудном, но единственном для меня пути — на пути изобретателя-конструктора. Мне не исполнилось пятнадцати лет, когда я сделал нотолистатель. Много идей появлялось у меня в то время, появлялось и быстро исчезало — для их осуществления не было достаточных знаний, умения, а главное, терпения. Ведь я был самым обычным мальчишкой, которому, как всем детям, ни на что не хватало времени.

* * *

Сейчас, когда прошли десятки лет, я могу спокойно сказать, что мой родной Бердянск ничем не отличался от других провинциальных городов и городишек, рассыпанных без числа на необъятной русской земле. Жизнь в нем шла тихая, размеренная, лишь изредка нарушаемая чрезвычайными происшествиями местного значения, и люди в большинстве своем были самыми обычными провинциалами, которых интересовали главным образом их личные дела и личное благополучие. Слухи о событиях, происходивших в мире, часто доходили до Бердянска в довольно искаженном виде и воспринимались обывателями с позиций «наша хата с краю».

Однако наступил день, когда все вокруг изменилось. Огромная страна проснулась от многовекового сна — ее разбудила Великая Октябрьская социалистическая революция. И в тихом Бердянске началось, как выражался отец моего товарища Шуры, «брожение умов». [24]

В моей жизни в тот период произошли серьезные перемены: я поступил учеником слесаря на небольшой заводик, занимавшийся изготовлением канцелярских кнопок и мелкой металлической галантереи. Этот заводик имел необычную историю. Его организовала на кооперативных началах группа русских рабочих-эмигрантов, которые за несколько лет до революции, спасаясь от преследований царского правительства, уехали за границу, а затем вернулись в Бердянск и привезли с собой кое-какое оборудование. Завод разместился в бывшем амбаре и вскоре начал выпускать свою нехитрую продукцию. Рабочие этого завода имели очень высокую квалификацию, у них было чему поучиться.

Для начала мне поручали подсобные работы. Затем перевели на штамповку ложек. Штамповали их на двух прессах: на одном вырубался плоский контур ложки, на другом выдавливалась ее форма. Я работал на штамповке плоских контуров, а мой приятель — на прессе. Несколько дней я внимательно приглядывался к операциям.

«А что, если объединить резку и выдавливание ложек в одном штампе? — подумал я. — В этом случае вместо двух прессов понадобится один, а для обслуживания этой операции вместо двух человек тоже потребуется только один».

Главный инженер, когда я поделился своими соображениями, сказал:

— Вы предлагаете так называемый комбинированный штамп. Мысль интересная. Надо доложить начальству.

Вскоре на техническом совещании было принято решение: «Предложение тов. Можаровского Г. М. принять, премировать автора за инициативу и изготовить рабочие чертежи для первого образца штампа».

Когда все детали были готовы, сборку штампа поручили старому опытному мастеру:

— Это по твоему предложению делается? — с удивлением и уважением спросил он.

— Предложение мое, картинка тоже, а чертежи делал завод.

— Знаешь, парень, изобретать очень опасно, — серьезно сказал мастер. — Я однажды начал изобретать одно приспособление и чуть с ума не спятил. Ночей не спал, ничего не ел, так похудел, что родные не узнавали. Жена сказала, что, если не брошу это занятие, возьмет детей [25] и уйдет из дому... Пришлось бросить. Так что ты смотри поаккуратней, чтобы не свихнуться. — Увидев мое испуганное лицо, мастер добродушно рассмеялся. — Не бойся, молодец, действуй дальше. То, что случилось со мной, бывает не со всяким.

Через несколько дней штамп был собран. Рядом с прессом лежала пачка металлических пластинок. Мастер сел на табурет, нажал педаль пресса.

Удар! Еще удар!

Готовые ложки полетели прямо в деревянный ящик. Пресс выдавливал их, одну за другой, из пластинок, нарубленных штампом, а я стоял рядом и растерянно улыбался.

Комиссия одобрила работу штампа. На память об этом дне главный инженер торжественно вручил мне ложку. Она потом долго путешествовала со мной.

Уже работая над штампом, я понял: надо учиться, надо уметь делать расчеты и чертежи самому. Но об учебе нечего было и думать: шла гражданская война. В город входили то белые, то германские войска с отрядами украинских националистов, то «партизаны» батьки Махно...

Нормальная жизнь началась только осенью 1920 года, когда Бердянск заняли регулярные части Красной Армии.

Проработав около года техником в отделе топлива уездного совнархоза, я окончательно убедился, что необходимо получить техническое образование.

В Бердянске не было технического учебного заведения, значит, надо было думать об отъезде в другой город.

Матери очень не хотелось меня отпускать: мой заработок был подмогой семье, да к тому же двое ее детей уже покинули родной дом. Мой старший брат Зиновий служил в коннице Буденного. Редко приходили от него весточки — наскоро исписанные странички, от которых, как мне казалось, пахло порохом и гарью. Я втайне завидовал брату, писем его ждал с нетерпением, жадно читал и перечитывал те места, где он рассказывал о боях. И совсем не понимал, почему всегда плакала мама, только проглядев первые строки письма.

Получали мы письма и от моей сестры Валентины: она училась в музыкальном училище в Воронеже. Когда сестра сообщила, что в Воронеже открылся политехнический институт и начался прием на первый курс, я решил [26] ехать в Воронеж. Тем более что на первое время был улажен и вопрос с жильем — сестра договорилась со знакомыми.

Начались сборы. Добраться до Воронежа было не так-то просто: наступала зима, а дорога предстояла длинная. Надо было одеться потеплее, взять с собой кое-что из продуктов. Ни теплой одежды, ни еды у нас не было. Но это меня не остановило. В дорогу мать дала мне сухари, несколько сушеных тараней, немного денег, и я тронулся в путь.

* * *

В Воронеже все сложилось для меня благоприятно. Знакомые сестры охотно приютили меня. С учебой также получилось удачно — без всяких трудностей меня приняли в Воронежский практический политехнический институт. Сбылась моя мечта, я стал студентом, но кроме учебы надо было думать и о том, на какие средства жить. В поисках работы побродил по улицам, читая подряд все вывески. Одна сразу привлекла мое внимание. «Мастерская вывесок» — было написано на ней яркими, лихими буквами. Я умел рисовать и решил предложить свои услуги. Владелец мастерской, однофамилец знаменитого русского художника Шишкина, одновременно являлся и единственным исполнителем всех заказов. Помощник ему был необходим, и он искренне обрадовался моему предложению. Так был решен вопрос с работой. А через некоторое время мне удалось получить небольшую комнату на Грузовой улице. И хотя жил я на втором этаже с полуразрушенной лестницей, хотя приходилось доставать дрова и топить печку-буржуйку, чтобы не замерзала питьевая вода в ведре, я был счастлив.

Жизнь моя была заполнена до предела. Времени не хватало. Выручали только молодость и энергия: спал три-четыре часа в сутки, ел неизвестно когда и неизвестно что, а главное, не придавал значения такого рода сложностям и трудностям.

Да и могло ли хватать времени? Я и мои сверстники не только учились. Каждый зарабатывал деньги на жизнь. Все свободное время мы отдавали работе в Обществе друзей Воздушного флота (ОДВФ), которое только что возникло в Воронеже.

В институте я дружил с сокурсником Володей Морозовым. [27] Мы подолгу обсуждали разные мировые проблемы, в том числе и такую: что будем делать, когда окончим институт. Я твердо знал, что постараюсь, чего бы это ни стоило, поступить в Академию Воздушного Флота имени профессора Н. Е. Жуковского в Москве. Володины планы пока не определились. Но произошло неожиданное: наш институт закрыли. Надо было что-то срочно предпринимать. Володя быстро собрался и уехал в Москву, пообещав прислать мне условия приема в академию. Он сдержал слово. В условиях было подробно изложено, какие конкурсные экзамены надо сдавать и кто может быть допущен к ним. Прочитав, что экзаменов двадцать два и что принимают в основном военных, я понял, что поступить почти невозможно. И все же не отказался от своей мечты.

Сборы были недолгими. Подхватив небольшой чемоданчик и мешок с моделями своих изобретений, я двинулся в путь. Во внутреннем кармане пиджака лежали мои бесценные сокровища: газетная вырезка и рекомендательное письмо. В газетной заметке было напечатано, что студент Воронежского практического политехнического института Можаровский Г. М. предложил несколько изобретений, содействующих развитию военной авиационной техники. А письмо мне дал живший в Воронеже изобретатель Владимир Петрович Смирнов. Адресовано оно было его знакомому, тоже изобретателю, Ивану Федоровичу Кучерову, проживавшему в доме Ассоциации изобретателей в Москве на Тверском бульваре.

Дальше