«Окна ТАСС» в дни обороны Москвы

Семнадцатое октября 1941 года... День был не менее напряженным, чем предыдущие, когда в сообщениях «От Советского информбюро» появились тревожные слова: «Положение на Западном направлении фронта ухудшилось». Много волнующего и тяжелого довелось мне в тот день повидать в потревоженном бедствием родном городе.

Но, пожалуй, наиболее настораживающим был внешний вид мастерской «Окон ТАСС» на Кузнецком мосту. Витрины, на которых с первых недель войны регулярно сменялись плакаты, были ободраны и заколочены наглухо нестругаными досками. Это запомнилось на всю жизнь. Заколочены были и входные двери...

Но несколько дней спустя, проходя мимо мастерской, я остановился, и радостно ёкнуло сердце: входная дверь была широко распахнута.

Я вошел и в полутьме разглядел могучую, чуть согнутую фигуру Соколова-Скаля. Павел Петрович стоял среди художников-трафаретчиков. Он прервал разговор и обернулся ко мне. [606]

— А вот и поэт! Значит, все в порядке! А то у нас сегодня никого нет. Кто эвакуировался, а кто и не знает, что мы отсюда — ни шагу назад!

Лидия Попова, жена Павла Петровича, тепло улыбнулась и обратилась к трафаретчикам:

— Если авторы с нами, то и трафаретчикам будет что делать.

Из других комнат мастерской вышли художники и трафаретчики. Среди них были Сергей Костин, Федор Антонов, Георгий Нисский, Константин Вялов, Александр Бубнов, Петр Шухмин, Николай Радлов, Николай Черкес.

— Что касается меня, — сказал Соколов-Скаля, — то кризиса я не испытаю, даже если все московские поэты уйдут на фронт. Мой поэт — самый надежный!

И он развернул рулон ватмана с карандашным наброском нового плаката. Автоматчик, заслонивший грудью Кремлевскую стену, смотрел с плаката мужественно и гордо. Это был защитник Москвы, воин Красной Армии...

Я взглянул на подписи: «Художник Соколов-Скаля, стихи Лермонтова...»

Так было начертано под рисунком. А над ним — огромный аншлаг, во всю ширину плаката:

«РЕБЯТА! НЕ МОСКВА ЛЬ ЗА НАМИ?»,

Павел Петрович обнял меня и спросил:

— Стихи принес?

— А как же!

— Сколько?

— Вот тетрадь!

Он взял тетрадь и стал быстро перелистывать. Вытащил из кармашка широкого, измазанного краской пиджака карандашный огрызок, начал делать пометки в тетради.

— Вот это для Костина:

С каждым днем фашистам хуже: Затянуть ремень потуже... Замерзать в московской стуже... И полечь в кровавой луже!

Великолепно! Четыре строчки... Первую в заголовок, остальные пойдут подписями под рисунки! Костин, садись, и чтобы к вечеру сдать в трафарет! [607]

После того как Костин удалился в одну из комнат, Павел Петрович отвел меня в соседнюю, окна которой выходили на Кузнецкий мост, и коротко отрубил:

— Ну так вот, Михаил! Считай, что тебе повезло. Все наши старики решением правительства эвакуированы. В том числе Маршак, Демьян Бедный и Лебедев-Кумач. Кирсанов также. Адуев также. Рохович, кажется, в Москве. Здесь же Коган и Левшин. Может быть, появятся... Покуда же нет времени ждать. Садись и работай! Будем делать плакаты для всех районов. Чтобы каждый район готовился к отпору врагу!

Я заметил, что на улицах многие плакаты ободраны.

— Трусят некоторые, — усмехнулся Скаля. — Боятся, что Гитлер в Москву придет.

— Здесь ему и конец, — ответил я, вглядываясь в гневное лицо Павла Петровича.

— Конец-то, может быть, и не конец, но начало конца — это уж верно! — согласился он и сообщил мне, что решил остаться в Москве до окончательной победы.

Оказывается, когда вчера за художниками приехали машины, он категорически отказался эвакуироваться. Так и остался, а вместе с ним Лидия Попова, ее сестра, художники Александр Бубнов и Михаил Соловьев. А сегодня пришли и многие другие, решившие не покидать Москвы.

Поработав и оставив художникам-трафаретчикам оригиналы, мы направились через весь город на Масловку, в дом художников. Там Соколов-Скаля ночевал в своей мастерской.

Рано смеркалось. Москва погружалась во тьму. Город ощетинился на всех улицах надолбами и «ежами». Выли сирены, но мы вопреки всем правилам воздушной тревоги останавливались на какие-то минуты, чтобы переждать поток людей, устремлявшихся в бомбоубежища, и шли дальше. Наш путь лежал через Петровку, Каляевскую, Новослободскую.

Мимо нас шли войска, колонны рабочих батальонов с оружием и без оружия. Шли без песен, сосредоточенные. В сторону Дмитровского шоссе двигались машины с воинами, танки и пушки.

Всю дорогу Павел Петрович вспоминал предвоенное время, рассказывал о своей дружбе с Маяковским, Савицким, [608] Грековым, Авиловым, Яковлевым, Черемных, Дени. Имена знаменитых советских художников обретали в его рассказе бытовые краски. Честно говоря, я слушал Павла Петровича не совсем внимательно, потому что мысли о войне, о вторжении врага в глубину России не давали думать ни о чем другом.

В мастерской, окна которой были наглухо закрыты, при свете маленькой синей лампочки художник в эту первую ночь нашей совместной работы говорил о прерванных войной планах, о смертельной опасности, нависшей над страной, о том, что, возможно, надо будет встать в строй защитников Москвы, тем более что Москва уже стала прифронтовым городом.

В мастерской сохранилась пачка молотого кофе, а у меня карманы были набиты изюмом, купленным за два дня до того в магазине Военторга.

Пили кофе, и я, по требованию Павла Петровича, читал ему свои военные стихи: «Москва вступает в бой...»

Спустя два дня они были опубликованы.

...Плакаты мы выпускали ежедневно и помногу. Одни плакаты тиражировались и направлялись во все концы СССР, другие вывешивались через час-два после радиосообщений на витрины «Окон ТАСС» и вскоре сменялись другими. Это были уникальные плакаты, и, видимо, большинство их не сохранилось.

Не было, пожалуй, ни одной сводки, которая не комментировалась бы в те дни нашим коллективом. В грозную пору обороны Москвы на Кузнецком мосту собрался монолитный коллектив плакатистов-художников и поэтов, продолжавших дело, начатое Маяковским. Такие литераторы, как Владимир Левшин и Левашов, Алексей Машистов и Василий Захарченко, Аркадий Коган и Морис Слободской, а впоследствии и Сергей Михалков, Алексей Сурков и Анисим Кронгауз, вместе с художниками работали в то время над созданием плакатов, ставших неотъемлемой частью облика прифронтовой Москвы.

Тысячи москвичей останавливались у витрин с нашими плакатами на Кузнецком мосту и в других местах. Особенно активизировалась мастерская в канун 24-й годовщины Великого Октября. Вместе с Соколовым-Скаля, Петром Митрофановичем [609] Шухминым, Александром Бубновым и Николаем Эрнестовичем Радловым я сделал в те дни несколько праздничных плакатов.

Тремя картинками решил Соколов-Скаля эту тему: сначала морда Гитлера с биноклем, затем в гитлеровском бинокле — башни Кремля, затем — внушительный пинок фюреру от Москвы!

Плакат оказался пророческим. В дни бешеного натиска полчищ Гитлера для москвичей он прозвучал озорно и оптимистически. Так же прозвучал наш плакат по случаю побед Красной Армии под Ростовом, Тихвином и Ельцом.

В то время мастерская «Окон ТАСС» работала и для Западного фронта: сотни плакатов шли в дивизии и полки — к К. К. Рокоссовскому, Л. А. Говорову, И. В. Болдину, Л. М. Доватору, П. А. Белову, Д. Д. Лелюшенко, Ф. И. Голикову, к их войскам, готовившимся к сокрушительному разгрому гитлеровцев.

Не случайно начальник Политического управления Западного фронта Д. А. Лестев и другие политработники говорили нам, что плакаты «Окон ТАСС» — сильное оружие в борьбе с ненавистным врагом.

Нашим «фронтовым соседом» на улице Станкевича была редакция газеты «Красноармейская правда», где под руководством ее редактора бригадного комиссара Т. В. Миронова работали такие замечательные литераторы, как А. Сурков, В. Кожевников, М. Слободской, Е. Воробьев, Ц. Солодарь и другие. Художник Орест Верейский вместе с Морисом Слободским создавал своего нового Швейка. Кожевников писал превосходные рассказы и очерки о героях первых месяцев войны.

Здесь же, в помещении редакции «Гудка», находился «фронтовой юмор», журнал, который редактировал Михаил Коган. Первый номер его мы верстали в типографии по рисункам художников «Окон ТАСС», сделанным в два-три дня. Типография журнала помещалась на Петровке, во дворе. Это была типография издательства «Московский рабочий». Коган затащил меня туда, чтобы я «в оперативном порядке» [620] сделал подписи под карикатурами. Пришлось на ходу писать стихи.

Среди событий этого времени на всю жизнь запечатлелись в памяти фронтовые «Окна ТАСС», выпущенные нашими выездными группами во время наступления под Калугой и Можайском.

В Калуге мы выпустили плакат, посвященный наступлению Красной Армии. Его сделали на морозе, в горящем городе Соколов-Скаля и Шухмин. Мы подарили оригинал плаката командующему действовавшей под Калугой группировки войск генералу Василию Степановичу Попову. Он переслал его поздно ночью наступающим полкам, штурмовавшим Тихонову Пустынь. Мы направились вслед за своим плакатом и вместе с боевыми подразделениями вступили в этот важный пункт.

В Можайске, только что очищенном от противника, мы с Павлом Петровичем сделали плакат «По старой Смоленской дороге». Тень Наполеона саркастически провожала удирающего Гитлера. Помню стихи к этому плакату: