Синявинские высоты
По радио и из газет мы узнавали о все новых и новых победах советского оружия. Закончилась ликвидация окруженной немецкой группировки на Волге и Дону. Полным ходом шло освобождение Северного Кавказа и других районов нашей страны. Эти сообщения как живительный бальзам действовали на людей, вселяли в них бодрость и силу, воодушевляли на новые подвиги...
В ночь на 3 февраля бригада, вошедшая в состав 2-й ударной армии, сосредоточилась в районе Рабочего поселка № 1, в шести километрах к северу от Синявино.
Мы оказались в тех самых местах, где две недели назад полыхал огонь жарких боев. От построек в Рабочих поселках остались только развалины. Повсюду исковерканные танки, орудия, автомашины.
2-й ударной армии было приказано захватить Синявинские высоты, выйти в район Мги, очистить от врага Кировскую железную дорогу и тем самым расширить «коридор» между Волховским и Ленинградским фронтами.
Командующий армией генерал В. З. Романовский поставил нашей бригаде ближайшую задачу — овладеть юго-западной частью Синявино и высотой 50.1. Слева от нас действовала 364-я дивизия, а справа, как и при наступлении на Тортолово, — 80-я дивизия. Фронт наступления — полтора километра.
Атака должна была начаться утром 7 февраля. Продолжительность артиллерийской подготовки — семьдесят пять минут: сначала огневой налет, затем период подавления отдельных целей и снова огневой налет.
Начальник артиллерии армии генерал Д. Д. Калашников придал бригаде три артиллерийских полка. Боевой порядок бригады строился в два эшелона: в первом эшелоне 1-й и 3-й батальоны, во втором — 2-й батальон, в резерве — 4-й батальон, батальон автоматчиков (без одной роты) и 45-миллиметровая батарея противотанкового дивизиона.
Я представил на утверждение командира бригады состав двух артиллерийских групп, который и был принят. [148] Но когда я доложил обо всех остальных вопросах артиллерийского обеспечения, Симонов посетовал на то, что снарядов дали очень мало: с таким количеством боеприпасов трудно взломать вражескую оборону.
И на этот раз мы не получили полных данных о противнике. Пурга, снегопад, короткий зимний день препятствовали ведению авиаразведки. Мало целей засекли и наши артиллеристы. Мы не видели, что происходит в тылу противника. Зато враг имел возможность следить за всеми нашими передвижениями. С Синявинских высот просматривалась вся местность вплоть до Ладожского озера, весь «коридор». Только отдельные участки уцелевшего леса, разбросанные на снежной равнине, могли в какой-то степени скрыть от вражеского взора наши штабы, резервы и огневые позиции некоторых артиллерийских батарей.
Передовые части бригады прижались к полуобрывистому подножию высот, откуда не видели ничего, кроме отдельных участков первой траншеи и выносных ячеек противника.
Первая линия вражеских окопов проходила по скатам высот, но главный узел сопротивления, его опорные пункты находились на плоских вершинах. Синявино, вытянутое на целый километр по юго-западным скатам, до войны представляло собой большой населенный пункт. Гитлеровцы растащили все дома и постройки. Фундаменты, подвалы, погреба были превращены в оборонительные сооружения. Чтобы выкурить фашистов оттуда, требовалось знать точное расположение всех укреплений.
Куда стрелять — вот что в первую очередь беспокоило меня и начальника штаба артиллерии бригады майора Леонида Михайловича Капустина. Сколько мы ни нажимали на командиров артиллерийских частей, на их штабы и разведывательные органы, на разведывательное отделение штаба артиллерии армии, но собрать достаточно данных для планирования огня нам не удалось. Пришлось скрепя сердце большую часть огня спланировать на глазок, по наиболее вероятным местам скопления противника.
Как-то вечером заехал к нам командир 2-й артиллерийской дивизии полковник К. А. Седаш. Он едва протиснулся в узкую дверь нашей землянки. Поздоровавшись, [149] спросил, какие есть претензии к двум полкам его дивизии, приданным нашей бригаде.
— Снарядов мало, и данные о противнике скупые. Если можете, выручайте, — ответил я.
— Ничем не могу помочь, — с сожалением произнес Константин Афанасьевич.
Он ознакомился с огневыми задачами, поставленными полкам. Согласился с ними и пообещал силами своего штаба проверить готовность артиллерии к бою.
После ухода Седаша майор Капустин сказал:
— Не завидую я ему. Роздал свои полки, командовать нечем. А штаб-то у него больше, чем штаб артиллерии армии. Без дела сидят люди.
— Артдивизии созданы недавно, сейчас еще поиски идут, как их правильно использовать, — возразил я.
— А по-моему, артдивизию не надо разбрасывать по всему фронту. Лучше бить огнем в одном месте, мертвые «коридоры» в обороне противника создавать...
В ночь на 7 февраля наша бригада, сменив полк 80-й дивизии, заняла исходное положение у подножия Синявинских высот. Вся артиллерия к этому времени стояла на огневых позициях в полной готовности. Первые залпы намечено было произвести в 8 часов 45 минут. Но из-за сильной пурги наступление перенесли на следующее утро.
Пользуясь возможностью еще раз проверить состояние частей и подразделений, я обошел наблюдательные пункты командиров групп, разместившиеся рядом с пунктами командиров батальонов, уточнил вопросы взаимодействия. Видимость с пунктов, прижатых к самому подножию высот, была очень плохой. Выпуклые скаты скрывали вершину, где размещались главные огневые средства. А что делалось за обратными скатами — этого мы не знали совсем.
Побывал я и у капитана Житника. Истребительно-противотанковый дивизион находился здесь в еще более тяжелых условиях, чем на безымянных высотах под Тортолово, где хоть противник был виден — не мешали ни пурга, ни мороз... По ходу сообщения я добрался до 1-й батареи.
— С огневыми позициями просто беда! Чуть вытащим орудие вперед, сразу попадаем под обстрел, потери [150] несем, — доложил мне командир батареи старший лейтенант И. С. Макуров.
Действительно, удобных мест, с которых можно было бы видеть противника и вести по нему огонь прямой наводкой, не оказалось. Трудно укрыть, замаскировать орудия на голых скатах.
У орудий, спрятанных в снежных окопах, находилось по два дежурных бойца. От сильного мороза и пронзительного ветра спасали полушубки, шапки, ватные брюки и валенки. Надо сказать, что войска хорошо обеспечивались теплой одеждой. Остальные номера по очереди грелись в землянках, которые моряки называли кубриками. В один из таких «кубриков» заглянули и мы. В нем было тесно, народу набилось как сельдей в бочке. Слабый свет коптилки, висевшей в углу, едва пробивался сквозь толщу табачного дыма.
Мы не стали протискиваться вперед, постояли немного у двери. Каких только разговоров здесь не было! Говорили и о сообщениях Совинформбюро, и о трауре, который был объявлен в Германии по поводу уничтожения армии Паулюса, вспоминали о доме, о довоенной жизни. И все это было приправлено шутками, остротами.
— За дух своих бойцов я не беспокоюсь. Орлы! — С красивого лица Макурова, обрамленного бакенбардами, исчезло озабоченное выражение, и казалось, что от теплоты, появившейся в его глазах, тает иней на ресницах. — Пушки и снаряды от самого леса, через всю равнину, на себе тащили. Пришли сюда — и сразу за кирки и лопаты взялись. Ну а сейчас отдыхают. Завтра наступать, а им хоть бы что...
Мы с Макуровым осмотрели запасные огневые позиции, которые выбирал командир огневого взвода младший лейтенант Зайцев, недавно вернувшийся из госпиталя.
А. Д. Зайцев был ранен при авиабомбежке в конце сентября прошлого года. Тогда он был мичманом и старшиной 1-й батареи. Осколок бомбы так разворотил Зайцеву грудь, что страшно было смотреть. Фельдшер Аня Прохорова с большим трудом сумела наложить повязку на такую большую рану. Перед тем как отправиться в медсанбат, Зайцев, оттолкнув поддерживавших его бойцов, подошел к кухне, съел полкотелка каши и сказал: [151]
— Ну а теперь можно и подлечиться... Смотрите у меня, морские волки! Воюйте как следует! Не подкачайте! Вернусь — проверю!
Жалко было расставаться артиллеристам со своим старшиной, а командир батареи Ярош чуть не расплакался при прощании с мичманом. Все желали Зайцеву быстрейшего выздоровления и возвращения в дивизион.
И Зайцев вернулся в свою батарею, но уже командиром взвода. Ему присвоили звание младшего лейтенанта.
— Вы почаще Зайцева одергивайте, а то он чересчур уж смел, — сказал я, видя, как тот без всяких предосторожностей ходит во весь рост. — Такой богатырь на всю бригаду один.
— Говорил ему, да разве удержишь?.. Разгуливает, как по палубе. Таких у нас немало. Старший лейтенант Макаров, Мирсанов...
— И вы в том числе, — добавил я.
— Нет, — смутился Макуров, — я стараюсь поосторожней.
Простившись со старшим лейтенантом, я пошел в другие батареи. Там позиции артиллеристов тоже оставляли желать много лучшего. Младший лейтенант А. И. Алехин, бывший командир орудия, командовал теперь огневым взводом. Он, как и у Тортолово, разместил свои орудия в окопах, отрытых под разбитыми немецкими танками. Танков тут было достаточно, особенно правее, в районе Рабочего поселка № 6.
Беседуя с батарейцами, я обратил внимание, как мало осталось в дивизионе моряков. Во взводах их насчитывалось по нескольку человек. Остальные бойцы — новички, незнакомые мне лица.
Возвращаясь из дивизиона, я столкнулся с подполковником Коноховым и майором Жук. С Коноховым — заместителем командира бригады по политической части — я встречался на дню несколько раз: то на нашем пункте, то в боевых порядках, где он пропадал целыми днями, а Дмитрия Ильича не видел уже с неделю, поэтому этой встрече очень обрадовался.
— Вот показываю подполковнику все наше хозяйство, — сказал Дмитрий Ильич, здороваясь со мной.
— Хозяйство не плохое, есть что показать. Был я в батареях. Настроение у бойцов отличное, — ответил я. — [152] Поговорили обо всем. Правда, незнакомых много. За два месяца, как я ушел из дивизиона, сменилась почти половина людей.
— Зато растут быстро наши моряки. Глядишь, матросом был, а теперь сержант, а то и в офицеры вышел, — сказал Жук.
— Так и должно быть. Война — самая лучшая академия для настоящего воина, — подтвердил Конохов.
«Отличный заместитель у Симонова», — думал я, идя в штаб группы. Дмитрий Петрович Конохов, прибывший к нам в бригаду с партийной работы, был во всех отношениях обаятельным человеком, умел заразить любого веселым, бодрым настроением и ненавистью к врагу.
К утру 8 февраля пурга наконец утихла. В 10 часов, после 75-минутной артиллерийской подготовки, два батальона бригады атаковали Синявинские высоты. Соседи справа и слева тоже перешли в наступление.
Наш бригадный командно-наблюдательный пункт размещался около Рабочего поселка № 5, на опушке рощицы, наполовину изреженной снарядами. Отсюда хорошо видны были скаты высот, где шел бой.
Цепи атакующих почти слились со снегом. Бойцы, одетые в маскировочные халаты, шли во весь рост, с трудом поднимаясь по скользкому насту. До вражеской траншеи пехоте надо было пройти около трехсот метров. Наша артиллерия перенесла огонь на вершину высоты, где, по расчетам, находился главный узел сопротивления противника.
— Молодцы! Смело идут! — воскликнул Симонов. — Вижу, что артиллеристы хорошо поработали.
— Кажется, неплохо, — согласился я. — Первую траншею видим, поэтому и бьем точно, а вот по вершине стреляем наугад, по площади. Другого выхода нет.
Наша радость оказалась несколько преждевременной. До передовых окопов противника оставалось каких-либо сто метров, как вдруг из них затрещали автоматные очереди, ударили уцелевшие пулеметы. Цепи пехоты стали редеть, все больше и больше оставалось на снегу белых бугорков. [153]
— Эх какая досада! — Симонов схватил телефонную трубку. — Яркин, Скляров! Ну еще, еще немножко! Нажимайте смелей!
Трижды батальоны пытались сделать последний бросок, но безуспешно. В бой был введен 2-й батальон. Он залег буквально в пятидесяти метрах от вражеской траншеи, перед проволочными заграждениями, и больше не смог подняться, прижатый сильным и точным огнем.
После третьей попытки ротам 3-го батальона удалось в конце концов ворваться в окопы противника. Гитлеровцы были отброшены к окраине Синявино. Мы продвинулись вперед на триста метров.
Полковник Симонов по телефону доложил командарму о первом успехе, а потом снова принялся звонить в батальоны, отдавая распоряжения. Опять поднялись в атаку наши бойцы. Но продвинуться дальше они не смогли. Все попытки захватить вторую траншею успеха не имели.
Я требовал от командиров артиллерийских групп, чтобы они быстрее подавляли огневые точки. Но артиллеристы не видели противника. Командиры групп майор Илларионов и полковник Узлянер жаловались на большую убыль наблюдателей, находившихся в цепях наступающей пехоты.
Командир противотанкового дивизиона капитан Житник сообщил, что вести огонь прямой наводкой очень трудно: из снежных окопов не видно целей, а стрельба с лыж не получается. Большие потери в орудийных расчетах.
Понимая бесполезность повторных атак, полковник Симонов приказал командирам батальонов закрепиться на достигнутых рубежах и немедленно эвакуировать всех раненых, замерзавших на скатах высот. Остатки 2-го батальона, понесшего наибольшие потери, были распределены по частям в качестве пополнения.
Наш командно-наблюдательный пункт в этот день был обнаружен немцами и подвергся обстрелу. Завыли тяжелые снаряды, с нарастающим свистом приближаясь к нам. Мы успели укрыться в блиндаже. Земля вздрагивала. Прыгало пламя в коптилке, сделанной из снарядной гильзы. Близкий разрыв отбросил плащ-палатку, служившую дверью, в нос ударило запахом гари. Блиндаж [154] — объемом десять кубометров — сразу превратился в душный, пыльный мешок. В горле першило, дым к пыль затрудняли дыхание.
Еще разрыв. Над головой разошлись бревна.
— Саперы, черти, только два наката сделали. Вот уж покажу я им после боя, — ворчал Симонов.
Грохот затих, обстрел прекратился. Выбравшись из блиндажа, люди с удовольствием вдыхали свежий морозный воздух. Вся опушка леса была изрыта большими воронками, из которых еще шел дымок. Деревья скошены, торчали расщепленные высокие пни. Снег кругом почернел. Погибли два радиста: снаряд попал прямо в их окоп.
«Вот так и мы долбим, долбим опорный пункт, расходуем сотни снарядов, а противник отсиживается в блиндажах, землянках и «лисьих норах», — подумал я. — Грохота много, а результат невелик...»
На следующий день бригада предприняла еще одну попытку овладеть Синявинскими высотами. Мы опять понесли потери, но вперед не продвинулись.
— Довольно! Хватит перемалывать свою пехоту! — заявил полковник Симонов. — Пусть добавят нам артиллерии и снарядов. Ни у меня, ни у соседей успеха нет. Зря людей губим!
К чести полковника надо сказать: как он решил, так и сделал. Мы вели бой небольшими группами и производили ночные поиски. В общем, создавали шум. Командир бригады всячески старался уменьшить потери, сохранить личный состав.
Над Синявинскими высотами в морозном воздухе полыхал фейерверк. Это противник освещал ракетами подходы к своему переднему краю.
Дальнобойные немецкие батареи систематически вели огонь по району обводных каналов, прижатых к Ладожскому озеру, где тянулась железная дорога. Днем движение на ней замирало. Зато ночью эшелоны с грузами шли в Ленинград один за другим почти впритык.
Всех нас злило то, что противник держит важнейшую артерию под обстрелом. Всем хотелось согнать врага с господствующих высот и отбросить подальше от Ладожского озера.
Состав артиллерийских групп в бригаде изменился: артполки 2-й артиллерийской дивизии были заменены [155] 109-м и 120-м минометными полками из той же дивизии. В каждом полку по тридцати шести 120-миллиметровых минометов. Сила большая. Мы вначале обрадовались, но пришлось тут же разочароваться. Боеприпасов на день боя этим полкам было выделено мизерное количество: по восемь — двенадцать мин на миномет.
— Опять голыми руками Синявино брать придется, — недовольным голосом сказал майор Капустин, когда командиры полков покинули нашу землянку.
Утром 13 февраля после непродолжительной артиллерийской подготовки два батальона нашей бригады атаковали Синявино. Запланированный бомбовый удар авиации не состоялся из-за нелетной погоды. Роты, встреченные сильным заградительным огнем противника, залегли, а потом, неся потери, начали отползать назад. Такая же участь постигла и наших соседей. Эта неудача обескуражила нас.
— Пехота несет большие потери, а мы, боги войны, никак врага подавить не можем, — сердито сказал Капустин.
— Раз Синявино не взяли, плохие из нас боги получаются, — ответил я.
На следующий день мы повторили атаку — и снова безуспешно. Противник крепко держался за свою ключевую позицию. Я был вызван к начальнику артиллерии армии генералу Калашникову с докладом.
Мы подъехали к штабу артиллерии, разместившемуся в землянках, врытых в насыпь обводного канала. Свист тяжелых снарядов прижал нас с шофером к земле. Когда смолк грохот разрывов, я увидел в одном месте груду развороченных бревен. Это была землянка Дмитрия Дмитриевича Калашникова...
Погиб замечательный командир.
Контрбатарейная группа огневыми налетами обрушилась на вражеские батареи, мстя за смерть генерала. После этих налетов враг замолк на целые сутки.
Всю следующую неделю части бригады действовали только мелкими группами, блокируя отдельные огневые точки.
Началась подготовка к новому штурму Синявинских высот, назначенному на 22 февраля — канун 25-й годовщины Красной Армии. Вместо поредевшей 80-й дивизии правее нас была введена 64-я гвардейская дивизия [156] (бывшая 327-я дивизия). Бригада получила на усиление пять артполков. Из двух артполков и двух дивизионов бригады были созданы группы поддержки пехоты для двух батальонов, которым предстояло действовать в первом эшелоне. Из 21-го и 430-го тяжелых артполков мы создали группу АР (артиллерии разрушения). Встал вопрос, в какую группу включить 439-й гаубичный артполк. А что, если создать на основе полка группу общей поддержки пехоты всей бригады? Мы сможем маневрировать огнем этой группы, сосредоточивать его на решающих направлениях — разве это не целесообразно? Задачи этой группе будет ставить сам командир бригады. Но раньше таких групп у нас не было. Как посмотрит на это новшество командование? Решили рискнуть.
Свое детище мы назвали тогда группой дивизионной поддержки пехоты (группой ДПП). Наше начинание одобрили вновь назначенный начальник артиллерии армии генерал Бриченок и генерал Дегтярев — начальник артиллерии фронта. Подобные группы начали создаваться и в других армиях. Они послужили прообразом для возникших позже дивизионных артиллерийских групп.
При планировании огня нас опять мучили два неразрешимых вопроса: ограниченное количество снарядов и скудость разведывательных данных о противнике, особенно о его главной позиции в самом Синявино и на высоте Клык. Приходилось думать и о подавлении артиллерии противника, хотя эта задача возлагалась на армейскую контрбатарейную группу. Беспокойство наше вызывалось тем, что, по сведениям разведки, значительная часть вражеских батарей сменила свои позиции. Маскируя их, противник начал широко применять так называемые рабочие (пристрелочные) орудия, выставленные на некотором расстоянии от остальных орудий своей батареи. Это, естественно, сбивало с толку нашу звуковую и оптическую разведку. Авиаразведка батарей противника не велась: мешали низкая свинцовая облачность и снегопад.
22 февраля, с утра, снова загремела канонада — началась двухчасовая артиллерийская подготовка. Вся равнина до берега Ладожского озера покрылась дымками и вспышками орудийных выстрелов. Над Синявинскими высотами повисла пелена дыма. [157]
— Артиллерии много, полторы сотни орудий, а огонь все же слабоват, — недовольно произнес Симонов, не отрывая глаз от бинокля. — Беда, когда снарядов не хватает. К тому же ни «катюш», ни авиации. Трудно будет пехоте. Танки здесь не пройдут, а без них не атака — одни потери!..
Зеленые ракеты, взвившиеся к облакам, медленно снизились и погасли в сером дыму.
Огонь артиллерии ушел вперед, освобождая пехоте ближайшие объекты атаки. Белыми комками, сливаясь со снегом, возникли возле окопов наши бойцы.
Медленно потянулись цепи атакующей пехоты к вершинам высот, преодолевая проволочные заграждения и минные поля. Корка ледяного наста ломалась под ногами, люди проваливались в глубокий снег. В довершение всего открыли заградительный огонь пушки и минометы противника. Слева ожила высота Клык, оттуда во фланг наступающим ударили пулеметы. Сразу поредели цепи батальонов.
Капустин подал команду нашему первенцу — группе ДПП.
«Хорошо, что мы ее создали!» — удовлетворенно отметил я, видя, как на высоте Клык взметнулись разрывы тяжелых гаубичных снарядов.
Пехота броском достигла гребня высоты и ворвалась в окопы. Два батальона уцепились за передний край вражеской обороны.
— Житник! Выдвигай быстрей орудия! Закрепляй рубеж! — приказал я.
— Командиров батарей на высоту! — кричал в телефонную трубку Капустин. — Не отставать от пехоты!
Заняв окопы противника, расположенные почти у самого водораздела Синявинских высот и на бывших огородах Синявино, батальоны дальше продвинуться не смогли. Мы отвоевали еще одну узкую полоску земли. Огонь вражеской артиллерии не давал нашей пехоте продвинуться вперед.
После полудня бой стал затихать. Симонов позвонил по телефону в соседние дивизии, справился, каковы успехи. Но полученные сообщения были неутешительными. Сосед слева залег перед высотой Клык, захватив на своем левом фланге лишь несколько окопов противника. У соседа справа, в 64-й гвардейской дивизии, дела [158] обстояли еще хуже. Первый эшелон дивизии не смог ворваться в траншею противника и залег перед ней.
Полковник Симонов приказал выдвинуть на захваченный рубеж как можно больше орудий для стрельбы прямой наводкой, послать туда передовых наблюдателей и командиров батарей. Но командование армии требовало от нас другого. Положив телефонную трубку, комбриг сказал:
— Приказано к восемнадцати часам командный пункт бригады основать в Синявино. Вот, брат, какие дела... Собирайся, вместе пойдем.
Надев белые маскхалаты, мы отправились в путь. Нам предстояло пересечь снежную равнину, лишенную растительности. Всего один километр, но какой километр! Днем по этой равнине, как правило, никто не ходил, как и по болоту около Тортоловских безымянных высот.
Несколько раз мы залегали, попав под огонь снайперов и минометный обстрел, двигались перебежками, ползли по-пластунски, прежде чем достигли подножия высоты.
Под обрывом почти вплотную друг к другу были врыты землянки. Здесь находились штабы батальонов, дивизионов, пункты медпомощи и боевого питания. И конечно, неотъемлемая часть войскового хозяйства — солдатские кухни. Противник систематически обстреливал из минометов эту узкую полоску земли, но землянки спасали людей.
По ходу сообщения мы добрались до траншеи, захваченной у немцев. Кругом виднелись следы недавнего боя: разбитое оружие, выброшенные за бруствер трупы, свежие воронки.
И вот мы на наблюдательном пункте командира батальона капитан-лейтенанта Н. А. Склярова. Окоп длиной метров восемь, несколько ячеек. Чуть в стороне — блиндаж-землянка. Тут же разместился командир артиллерийской группы майор Илларионов — командир 943-го артполка.
— Ну, докладывайте! — сурово приказал Симонов Склярову.
— Минометный и пулеметный огонь не дает подняться пехоте, — спокойно ответил тот, застегивая полушубок, под которым виднелся черный морской китель. [159]
— Мины не страшны: в снег зарываются! Показывай, откуда бьют пулеметы?
Скляров навел стереотрубу на какую-то точку и уступил место Симонову. Полковник шагнул к ней, но в эту секунду что-то звякнуло. Стереотруба была разбита. Симонов отшатнулся.
— Тут и высунуться нельзя, — сказал Скляров. — Снайперы жить не дают.
— А ваши снайперы где?
— За трое суток они уничтожили больше сорока гитлеровцев. Но им трудно спорить с фашистскими стрелками: те нас видят, а мы их нет. Вот смотрите! — капитан-лейтенант надел на черенок саперной лопатки обгоревшую каску и высунул из окопа. По ней сразу же с визгом ударила пуля.
— Показывай пулеметы, которые тебе мешают, — настаивал Симонов.
Скляров навел на цель перископ. Полковник взглянул и уступил место мне. В трехстах метрах от нас тянулась траншея противника. Она была заметна по выброшенному из нее снегу, по каскам, изредка мелькавшим над бруствером.
— Дай распоряжение уничтожить пулемет! — приказал мне Симонов и, подумав немного, спросил: — Можем ли мы через час-полтора мощный налет по всей траншее организовать?
— Организовать дело не хитрое. Но боеприпасов осталось мало, только для отражения контратак. Траншея-то длиной больше километра, на нее уйма снарядов требуется, минимум тысячи полторы.
— Ну тогда подави часть ее, хотя бы метров триста. Сделав кое-какие расчеты, я доложил Симонову:
— Риск большой, но попробовать можно. Четыреста метров хватит?
— Отлично! Давай поскорее, — обрадовался полковник.
Мы выбрали участок траншеи длиной около полукилометра. Только отошли от перископа, в воздухе раздался свист мин. Перед окопом фонтаном взвихрился снег.
Минометная батарея ударила по пункту. Видимо, немецкий наблюдатель заметил на нем необычное скопление [160] людей. Мы укрылись в землянке и там продолжали обсуждать детали атаки.
— Доставай, Скляров, карту, — распорядился Симонов. — Наступает твой батальон. Если успех — сразу введу второй эшелон и даже резерв. Только на высоту ворвись... Когда лучше начать? — повернулся ко мне полковник.
— Часа через полтора, не раньше.
— Хорошо, атака через два часа. Сверим время... Сейчас пятнадцать часов две минуты. Атака в семнадцать, за час до наступления темноты.
— Может быть, с соседями договориться, они поддержат? — предложил я.
— Предупредить их нужно, а надеяться на них нечего: все равно не помогут. У шестьдесят четвертой дивизии такие потери, что ей пора снова в резерв уходить.
Как только кончился минометный налет противника, я разбил участок вражеской траншеи на три части и на каждую из них выделил по два-три дивизиона внакладку. Группа майора Илларионова тут же начала пристрелку своего участка. За следующие тридцать минут я успел поставить задачу другим командирам групп. Они тоже начали пристрелку непосредственно по траншее.
Семь дивизионов плюс минометные батареи — всего около 100 орудий и минометов. Если израсходовать в среднем по десяти снарядов на каждый ствол, получится два снаряда на каждый погонный метр траншеи. С такой высокой плотностью нам еще не приходилось стрелять. Вот что значит сосредоточение огня по наиболее важному объекту противника. Только бы снаряды легли точно, да пехота не опоздала с броском...
Огневой налет начался своевременно и прошел вполне удачно. Наши бойцы отсиживались в землянках, подбрустверных нишах и других укрытиях, так как осколки снарядов попадали и в наши окопы. Какая-то батарея умудрилась долбить по пустому месту — по нейтральной зоне. Видимо, не ввели нужных поправок. «Зря пропало сорок снарядов», — досадовал я. Остальные батареи вели стрельбу точно: разрывы сплошной стеной закрыли траншею противника.
Едва закончился огневой налет, батальон смелым броском преодолел триста метров. Наши бойцы буквально [161] свалились на головы гитлеровцев, которые не предполагали, что артподготовка будет такой короткой. Вражеские пулеметы на высоте Клык открыли фланговый огонь только тогда, когда наша пехота уже дралась в немецких окопах, находившихся в самом Синявино.
Бой длился еще полчаса, до тех пор, пока не были перебиты все фашисты, скрывавшиеся в убежищах и «лисьих норах».
Начало получилось хорошее, но закрепить успех нам не удалось. Опомнившись, гитлеровцы засыпали нас снарядами и минами. Стрельба велась с флангов, что давало значительный процент попаданий непосредственно в траншею. Потери наши возрастали. Полковник Симонов лично следил, как подходят резервы, подтягиваются орудия для стрельбы прямой наводкой.
До поздней ночи пробыли мы на передовой. В темноте вернулись на свой командный пункт.
— Когда командный пункт менять будем? — спросил я, остановившись возле землянки.
— За Синявино зацепились, теперь спешить некуда. Командарм будет доволен, — ответил полковник.
Перед самым восходом солнца противник шквальным огнем из пушек и минометов обрушился на опорный пункт, в котором ему были известны все закоулки. Если мы с большим трудом разведывали местонахождение каждой вражеской огневой точки, то немцам этого не потребовалось. Они знали, куда стрелять.
Вслед за огневым налетом два батальона полупьяных автоматчиков контратаковали наших моряков с флангов и фронта. Заградительным огнем артиллерии удалось их рассеять.
Симонов ввел в бой 4-й батальон — последний резерв бригады. Но оказать существенной поддержки он не смог, так как попал под сильный обстрел.
Гитлеровцы повторили огневой налет, а затем снова атаковали. Ценой больших потерь им удалось захватить траншею и тем самым свести на нет нашу вчерашнюю удачу. Неоднократные попытки исправить положение успеха не имели. Синявино опять оказалось в руках гитлеровцев.
Бои на Синявинских высотах стали затихать, наши войска, отказавшись от наступления, с 27 февраля перешли к обороне. [162]
Бригада, понесшая за восемнадцать дней большие потери, в ночь на 28 февраля была выведена в армейский резерв...
В эти дни я получил приказание сдать дела своему начальнику штаба майору Капустину и явиться в отдел кадров артиллерии Волховского фронта. Ни Симонов, ни мои товарищи в штабе армии не знали, какое назначение ждет меня.
Жалко было расставаться с моряками, с боевыми друзьями, вместе с которыми прошел долгий и трудный путь. Но служба есть служба. Я уехал.
А наша бригада, перейдя вместе со 2-й ударной армией в состав Ленинградского фронта, еще полгода вела оборонительные бои в районе Синявино. Полковник Николай Васильевич Симонов вскоре после моего отъезда сдал дела полковнику Н. Г. Лященко, а сам вступил в командование 379-й дивизией. С ним мы впоследствии встречались довольно часто.
В августе — сентябре 1943 года бригада была расформирована. Ее личный состав влился в другие соединения. Уцелевшие моряки, составлявшие когда-то костяк бригады, вернулись на корабли и в части Военно-Морского Флота.
Я всегда с гордостью и душевной теплотой вспоминаю об этих отважных людях.