Спаянные клятвой
Новые друзья
Вылечившись, я вернулся из госпиталя 12 декабря. Бригада наша стояла уже в Туапсе, в резерве командующего Черноморской группой войск.
Был типичный для южной зимы слякотный день. Снег шел и таял. Город стал неузнаваем. Я всюду видел черные, мокрые руины, торчащие над грудами щебня, искореженные балки, развалины красивых когда-то коттеджей.
Бригада размещалась на окраине города, в рабочем поселке нефтяников. Я попросил первого встречного моряка проводить меня к штабу. У входа в стандартный двухэтажный дом дежурный, увидев меня, заулыбался, четко доложил и указал комнату комбрига.
Открываю дверь — за столом массивная фигура Дмитрия Васильевича Красникова. Он поднимается навстречу, протягивая вперед большие руки атлета.
После горячих взаимных приветствий, которыми обычно обмениваются друзья после разлуки, я спросил:
— Где Кравченко?
— Максим Павлович заболел, — ответил Красников, — проводили мы его в госпиталь. Выбыл из строя, и, кажется, надолго... Командовать бригадой поручено мне.
— О! Ясно. Что ж, поздравляю с назначением!
— Спасибо, Федор Васильевич! — ответил Красников, и продолжал: — Кстати, вас тоже надо поздравить, с присвоением звания полковника. [130]
Я поблагодарил. Эта весть не была для меня неожиданной: все политработники в конце 1942 года получали общевойсковые звания.
— Какие новости еще? — продолжал я расспрашивать нового комбрига.
— О, новостей много, — отвечал он. — Все комбаты сменились. Вострикова отправили на учебу в академию. Шермана, как связиста, — на флот для использования по специальности. 16-м батальоном командует теперь старший лейтенант Рогальский, 144-м — капитан Фишер, 305-м — интендант 2 ранга Янчук... Ну, Рогальского и Фишера мы знаем, превосходные командиры. С Янчуком воевать пока не довелось, но и он с боевым опытом... Думаю, что слабого к нам, пожалуй, не назначили бы. Сейчас мы в резерве, а впереди — десант. Будем штурмовать Новороссийск.
Еще в госпитале я узнал о разгроме гитлеровцев между Волгой и Доном. Обстановка на огромном советско-германском фронте, особенно на Юге, быстро менялась в нашу пользу. Об этом говорила каждая новая сводка Совинформбюро. Приближались дни, о которых мы мечтали, оставляя приморские города. Мы не переставали жить надеждой, что вернем и Новороссийск, и Тамань, и Крым.
Мне захотелось быстрее пойти к нашим морякам, почувствовать их настроение, увидеть, как готовятся они к боям за родной Новороссийск.
Красников продолжал:
— Сменился у нас и начальник штаба бригады. Чиркова тоже отозвали на флот. Вместо него назначен майор Буряченко, недавно окончивший академию имени Фрунзе... Ну, а если говорить о рядовом составе и младших командирах, то тут новичков у нас — почти тысяча. Пришла замена выбывшим из строя. Теперь в бригаде около четырех с половиной тысяч воинов. По числу — достаточно... Но большинство из новичков народ еще необстрелянный, немало и впервые призванных на военную службу. Так что забот нам сейчас хватает — надо людей учить, готовить к боям.
В политотделе я застал Рыжова, замещавшего меня. Утомленный, он сидел за столом, заваленным газетами и бумагами. Андрей Иванович принялся [131] вводить меня в курс дела. Начал он с характеристики состава бригады, очень разнородного и по возрасту, и по специальностям, а особенно по национальностям. Бригада, на протяжении всего боевого пути впитывавшая в себя новые силы, стала теперь, как выразился Рыжов, интернациональной: почти две трети русских, украинцев и белорусов, а остальные — более тысячи человек — азербайджанцы, грузины и представители других кавказских народностей. Для всех них исход битвы на черноморских рубежах был близким, кровным, прямо-таки личным делом. Но в то же время именно среди кавказцев, прибывших к нам, было большинство необстрелянных и впервые попавших в армию. Воинов из них еще предстояло сделать.
— Это сейчас главное, — озабоченно говорил Рыжов. — Боевая подготовка ведется усиленная, а в политработе еще дел непочатый край...
В подразделениях, рассказывал он, проводились партийные и комсомольские собрания, выпускались боевые листки, выступали с беседами агитаторы. Но этим беседам не хватало пока самого главного: они не доходили до сознания новобранцев из глухих горных селений, которые русский язык знали слабо или совсем не владели им. Командиры с трудом, при помощи переводчиков, растолковывали им свои приказы, а беседы агитаторов были вовсе недоступны почти половине новичков.
— Сколько сейчас в бригаде коммунистов и комсомольцев? — спросил я.
— Комсомольцев 813, членов и кандидатов партии — 704. Порядочно коммунистов и комсомольцев и среди новичков-кавказцев, — ответил Рыжов. — Между прочим, нашлись и среди русских знающие грузинский, армянский и азербайджанский языки. Дело за тем, чтобы они стали не просто переводчиками, а нашими активными помощниками, агитаторами, пропагандистами.
На следующий день с утра я отправился по батальонам и ротам. Всюду завязывались оживленные беседы. Моряки наперебой рассказывали о последних боях под Садовым, о буднях в Туапсе, заполненных учебой, тренировками. Подшучивали друг над другом, вспоминая комичные эпизоды. [132]
Переходя из одной роты в другую, я услышал торопливые шаги и знакомый голос сзади:
— Товарищ полковой комиссар, разрешите обратиться!
Оглядываюсь — передо мной Григорий Менагаришвили. Да еще каков! Сержант, на груди — медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.
— Здравствуй, друг дорогой! Поздравляю с наградами, рад тебя видеть! — протягиваю руки к его упругим плечам.
Менагаришвили стоит, счастливо улыбаясь, аккуратный, подтянутый, чисто выбритый, с лихо подкрученными пышными усами. Присматриваюсь к нему: нет, не молодит фронтовая жизнь. Заблестела седина не только на висках, но и в черных усах, резче обозначились морщины на лбу, на худых щеках. Но сколько уверенности, достоинства и задора в его горячем взгляде, какой силой веет от молодцеватой выправки!
Разговорились.
— Ну, а что скажете о своих земляках — нашем пополнении? — спрашиваю его под конец. — Как они себя чувствуют, как готовятся к бою?
— Одно скажу: люди верные, фашистов бить хотят... — ответил Менагаришвили. — Только, конечно, не привыкли еще к военному делу...
— Помочь им надо. Вы, обстрелянные воины, прежде всего сами должны позаботиться о земляках.
Потом мне пришлось говорить о новичках с некоторыми «коренными» нашими моряками. Один из них, махнув рукой, произнес:
— Что это за морская пехота! Не только флотской закалки нет, не только пороха не нюхали, но и вообще... Посмотрите на них во время занятий — тюфяки! А нам, сами знаете, какое боевое задание придется выполнять...
Я решительно возразил скептику, напомнил ему о Менагаришвили и других кавказцах, которые пришли к нам тоже необстрелянными, а как потом себя показали. Но скептики, как известно, с трудом воспринимают положительные примеры. Мой собеседник продолжал выражать недоверие к новичкам. К сожалению, он оказался не одинок. [133]
— Да что там говорить, — вздохнул другой моряк. — Иду вчера мимо санчасти, смотрю — одни новички толпятся. Как же с ними, хворыми, в бой идти?
Такие разговоры меня встревожили, а возникли они не без оснований. Хотя новички пришли к нам с большим желанием бить фашистов, но они и в самом деле не привыкли ни к военному делу, ни к фронтовой жизни. Как обычно, среди новобранцев оказались и неповоротливые, им нужно было тренироваться и тренироваться, а привычки к тренировкам недоставало.
Командиры говорили мне, что кавказцы с большим удовольствием занимаются лишь огневой подготовкой. В стрельбе и гранатометании они с задором состязаются друг с другом, входят в азарт, а ползать, до изнеможения бегать и рыть окопы им не нравится. Да и смотрели на это так, что если, мол, мучиться, так в настоящем бою, тогда нужда заставит. Истину «Тяжело в ученье — легко в бою» им нужно было внушать упорно и терпеливо.
Нашлись и «хворые». В 144-м батальоне после тактических занятий в санчасть пришли два горца: у одного оказалась кровавая мозоль, у другого — ушиб колена. Обоим дали освобождение от полевых занятий на два дня. А на другой день в санчасть пришла целая компания их земляков. Один жалуется на живот, другой на поясницу, третий на головную боль. Батальонный врач, добряк, хоть и не обнаружил особых недугов, но пожалел уставших с непривычки людей и дал освобождение еще нескольким. Потом он понял, что сделал ошибку: число желающих получить освобождение стало расти. Их и заметил моряк, рассказывавший мне об очереди в санчасти.
Политработникам и всему активу бригады предстояло поработать и с этими бойцами, по недопониманию избегавшими трудностей учебы, и с теми из моряков, кто с недоверием смотрел на пополнение. Очень важно было внушить всем побывавшим в боях чувство товарищеской заботы о новичках и ответственности за их боевую подготовку, за их воспитание.
Вскоре мы убедились, что линия взята верная. Ни один командир не мог бы сделать столько, сколько [134] сделали добровольные наставники из опытных моряков, взявшиеся дружески учить новичков и прививать им традиции моряков. Да и сами наши бывалые моряки, почувствовав на себе двойную ответственность, подтянулись, стали требовательнее к себе.
Командир пулеметной роты 144-го батальона С. Николаев рассказывал мне о трогательной дружбе между старым, опытным пулеметчиком Козиным и молодыми бойцами грузинами Канделаки и Рухадзе. Козин так привязался к этим темпераментным и душевным горцам, что был с ними неразлучен. Да и сам он преобразился. До этого все замечали за ним грубость, невыдержанность, а иногда неряшливость. Теперь Козин стал совсем иным: аккуратен, подтянут, внимателен ко всем, особенно к кавказцам. Со своими новыми друзьями он изо дня в день занимался у пулемета. Подходили к ним и другие молодые бойцы — Козин отвечал на их вопросы, объяснял устройство пулемета, показывал приемы стрельбы. Грузины прониклись к славному русскому парню большим уважением, ласково называли его «генацвале» — дорогой друг. Канделаки и Рухадзе вскоре стали отличными пулеметчиками.
Мы энергично взялись налаживать работу с бойцами, не владеющими русским языком. Привлекли к этому русских моряков, знавших языки кавказских народов. Так, например, старшина 2-й статьи И. Н. Токарев свободно говорил по-азербайджански, краснофлотец Петросов знал три кавказских языка. Подобрали мы 62 хороших агитатора из самих кавказцев — коммунистов и комсомольцев, провели с ними специальный семинар, и дело пошло. Этот актив помог новичкам изучить команды и научиться четко их выполнять, на родном языке с ними проводились занятия по изучению оружия и боевого устава. Занятия непременно чередовались с беседами о положении на фронтах, о подвигах героев, о задачах морских пехотинцев в защите Кавказа и Черноморского побережья. Однажды я отправился на тактические занятия с 3-й ротой 16-го батальона. Как только рота остановилась в исходном положении и получила передышку после марша, комсомолец Чачава собрал земляков на беседу. Он познакомил их с последней сводкой Совинформбюро, [135] сообщил об успешном наступлении наших войск на ряде фронтов и о взятии ими города Котельниково, а в заключение призвал воинов ответить на хорошие вести хорошими действиями на учениях. На занятии отрабатывалась атака сильно укрепленной высоты. Бойцы пролили немало пота. Командир многих похвалил, а отличившимся объявил благодарность. Сразу после занятий Чачава снова собрал товарищей и разъяснил, чем отличились бойцы, заслужившие благодарность. Один из них, Варакьян, услышав похвалу в свой адрес, просиял, а потом проговорил:
— Скажу откровенно — очень трудно было атаковать эту высоту, хотя я и горец. Но я подумал о тех наших товарищах, которые бьют сейчас немцев, и у меня появились силы... Я не знаю, где этот город Котельниково, который наши взяли вчера, но знаю, что так же будет освобожден от врага и мой родной Зангезур. Вот для этого и я готовлюсь сейчас бить фашистов. И мы перебьем их здесь, как бешеных собак!
По случаю особенно радостных сообщений Совинформбюро мы проводили митинги.
На митинге, посвященном прорыву блокады Ленинграда, выступил краснофлотец Чумаченко. Он вспомнил отца, погибшего в первую мировую войну, и наказ матери: «Твой отец погиб ни за что. Ты идешь в бой за правое дело, против извергов, затевающих войны. Будь честным солдатом, отомсти за отца и за весь наш народ!»
— И когда говорят: «Родина зовет на подвиг», — заключил Чумаченко, — мне кажется, я слышу голос родной матери...
Потом выступил краснофлотец Мирошниченко.
— У меня есть и личная радость, — сказал он. — Получил весточку, что наши войска освободили мой родной город Зимовники. Теперь я чувствую себя в долгу перед теми, кто разгромил врага под Ленинградом и прогнал его из наших Зимовников. Клянусь перед всеми, товарищи и друзья: свой долг я выполню, в бою не дрогну, буду бить врагов и действовать, не щадя ни сил, ни жизни своей! [136]
«Бейте до полной победы!»
В те январские дни войска Закавказского и Южного фронтов приступили к окружению и разгрому кавказской группировки врага. По плану, разработанному Ставкой Верховного Главнокомандования, наша Черноморская группа войск Закавказского фронта начала наступление на Краснодар — Тихорецк, а войска Северной группы нашего фронта — на Минеральные воды — Тихорецк. Одновременно войскам Южного фронта было приказано нанести удар на Тихорецк из района Сальска и отрезать гитлеровцам пути отхода к Ростову.
Теперь любимым занятием наших командиров и бойцов было собираться у карты, отмечать флажками или красным карандашом продвижение наших войск и обсуждать положение на фронтах.
Общее ликование вызвала весть о том, что немецко-фашистская группа армий «А», та самая, которой Гитлер предписывал покорить Кавказ, теперь поспешно отходит с Северного Кавказа, чтобы не оказаться в котле. Северная группа нашего фронта только в первой половине января освободила от врага Моздок, Прохладный, Нальчик, затем Минеральные воды, Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск. Фашисты, удирая, бросали боевую технику и раненых.
В те же дни произошло радостное для нас событие: 83-я бригада морской пехоты за образцовое выполнение боевых заданий была награждена орденом Красного Знамени.
Вручать бригаде орден прибыл член Военного совета Черноморского флота Н. М. Кулаков. Зал клуба нефтяников был не весьма обширен, и мы пригласили сюда лишь храбрейших воинов из каждого батальона, делегатов от молодого пополнения и представителей трудящихся Туапсинского района.
Когда член Военного совета, зачитав Указ Президиума Верховного Совета СССР, вручил орден Красного Знамени комбригу Д. В. Красникову, в зале на миг воцарилась торжественная тишина, а в следующее мгновение вспыхнула буря аплодисментов, раздались возгласы: «Да здравствует наше родное Советское [137] правительство и Коммунистическая партия! Ура! Ура! Ура!..»
Н. М. Кулаков, выждав, когда утихнет зал, выразил уверенность, что воины 83-й бригады и впредь будут героически выполнять боевые задания. Потом А. И. Рыжов зачитал приветственные телеграммы Военных советов Черноморской группы войск, 47-й и 56-й армий. В зале снова и снова гремели аплодисменты.
Волнующим был миг, когда на сцену вышла с развернутым Красным знаменем делегация трудящихся. На знамени мы прочитали: 83-й Отдельной Краснознаменной бригаде морской пехоты от трудящихся Туапсинского района. Вручая знамя Д. В. Красникову, председатель райисполкома П. М. Куприн говорил о великой надежде народа на свою могучую Красную Армию, на свой Военно-Морской Флот.
Позже Красное знамя туапсинцев стало боевым знаменем нашей бригады. Морские пехотинцы с честью пронесли его через все рубежи. С этим знаменем бригада шла вместе с частями Красной Армии на запад и освобождала от фашизма братские народы Румынии, Болгарии, Венгрии, Чехословакии, Югославии.
После награждения мы усилили работу по пропаганде боевых традиций бригады и каждого батальона. В план работы агитаторов включили и тему: «Герой нашей бригады сержант Менагаришвили». Беседы о своем земляке с особым интересом слушали кавказцы, все хотели увидеть самого героя, поговорить с ним. Те бойцы, которым удалось с ним познакомиться, ходили за Менагаришвили по пятам, одолевали его расспросами.
Заместитель командира батальона по политчасти Пономарев, заметив это, решительно предложил Менагаришвили:
— Придется тебе, Григорий Есифович, стать оратором. Соберем вместе всех твоих почитателей, и, как можешь, расскажешь им о себе, ответишь на их вопросы.
Менагаришвили согласился. Он рассказал землякам, как самостоятельно тренировался перед первыми боями, как овладел снайперской винтовкой и научился [138] в бою занимать выгодные позиции, как росла его сноровка и с каждым боем прибавлялось смелости.
Эту беседу ему пришлось повторить в других подразделениях. А потом уже Григорию Есифовичу стали поручать беседы с бойцами на самые разнообразные темы. У него появилось влечение к агитационной работе. К беседам он готовился очень добросовестно, тщательно, читал газеты, обращался за консультацией к заместителю командира роты по политчасти, и тот замечал, как приходит к воину политическая зрелость.
В один из январских дней Рыжов показал мне заявление Г. Е. Менагаришвили: «Прошу принять меня в члены партии Ленина. В боях за Родину я уничтожил свыше 70 фашистов. Я заверяю партийную организацию, что в предстоящих боях оправдаю звание коммуниста и не пощажу своей крови и самой жизни для быстрейшего разгрома врагов Родины».
Когда парткомиссия вынесла решение о приеме Г. Е. Менагаришвили в члены партии, мы все от души поздравили его, а русские моряки послали на родину снайпера, в грузинский поселок Ланчхути теплое коллективное письмо, в котором рассказали о подвигах Григория Есифовича и о том, как он стал любимцем и воспитателем молодых бойцов.
Вскоре из поселка Ланчхути пришел ответ:
«Мы, родители, жена и дети сержанта вашей части Григория Менагаришвили, горячо приветствуем и благодарим вас за письмо о боевых подвигах нашего сына, мужа и отца и о награждении его медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Эта весть вызвала среди его родных и товарищей неописуемое радостное волнение... Мы горячо желаем нашему родному и любимому Г. Е. Менагаришвили и всем командирам и краснофлотцам беспощадно громить и уничтожать фашистских захватчиков, пока они совсем не будут истреблены.
В ответ на награждение нашего сына, мужа и отца даем слово отдать все свои силы делу помощи фронту, укреплять советский тыл, выполнять и перевыполнять все государственные задания».
Письмо подписали все члены семьи героя: отец [139] Есиф Менагаришвили, мать Федосия, жена Тамара, дочки Цацуна и Русико, сын Гено.
Сам Григорий Есифович, кроме горячего поздравительного письма от родных, получил письмо от земляков. Они писали: «Из коллективного письма воинов к Вашим родным мы узнали, что за мужество, стойкость и самоотверженность при защите социалистической Родины Вы удостоены высоких правительственных наград. Горячо поздравляем и шлем братский привет. Желаем Вам умножить количество убитых фашистских оккупантов. Мы даем слово в ответ на радостную весть о Ваших боевых подвигах и правительственной награде еще больше помогать фронту своим самоотверженным трудом в тылу. Бейте врага до полной победы!»
Мы размножили эти письма, читали их вслух в подразделениях. Командиры стали чаще посылать письма родным лучших бойцов. Ответы на эти письма, приходившие в часть, всегда глубоко волновали людей. Они доносили до нас голос народа, ждущего от воинов новых подвигов, быстрейшего сокрушения врага.
Политработники присматривались к людям, беседовали с ними по душам о жизни до войны, об их родных городах, селах, семьях. Приметил как-то зам. командира 16-го батальона по политчасти Пономарев молодого бойца Р. Даниеляна, очень усердно действовавшего на занятиях. Подошел к нему, похвалил. Тот расцвел, довольный, и сказал:
— Мне нужно научиться воевать не хуже старшего брата. Он тоже на фронте — старший лейтенант, награжден орденом Красного Знамени... Моя мать проводила на фронт уже четырех сыновей. Мне, самому младшему, она сказала на прощание: «Смотри не опозорь нашей семьи. Воюй хорошо, как твой старший брат!..»
Даниеляну начали поручать беседы с другими молодыми бойцами. Так в подразделении прибавился еще один активист.
В 144-м инициативно работал Илларионов. Однажды он пригласил меня на церемонию вручения оружия молодым бойцам. [140]
У Красного знамени части выстроились лучшие воины, герои прежних боев. Молодые бойцы подходили один за другим к знамени и из рук командира получали оружие.
— Я не забуду этой минуты. Клянусь перед вами, перед Родиной, что изучу наше оружие в совершенстве, чтобы бить врага наверняка! — сказал азербайджанец Мирзаев и, сжав винтовку в крепких руках, поцеловал ее.
Обходя подразделения, я с интересом читал свежие номера боевых листков. Сначала они выходили только на русском языке, а потом коммунисты и комсомольцы-кавказцы стали выпускать их и на грузинском, армянском, азербайджанском.
Помню, в 16-м батальоне я застал группу бойцов у боевого листка. Они читали заметку краснофлотца Авдахана, награжденного медалью «За отвагу». Он писал: «Я убедился, что смелость в бою не только ведет к победе, но и сохраняет жизнь. Фашисты боятся встречи с бесстрашными моряками».
Основной закон десантника
На занятиях бойцы усиленно тренировались в ходьбе по горам, в штурме высот и населенных пунктов, в стрельбе на скатах высот, в стремительных перебежках и переползаниях, а вскоре приступили к тренировкам в высадке морского десанта.
Многие бывалые воины нашей бригады участвовали в высадках десантов в Керчи и Феодосии. Но предстоящая высадка в районе Новороссийска уже представлялась нам несравненно более сложной и трудной, чем предыдущие. Усложняло ее и то, что противник успел сильно укрепиться на побережье, и время года — зима, когда через горные перевалы то и дело перекатываются северо-восточные ветры, которые не пускают корабли к берегу, заставляют их отстаиваться где-нибудь в закрытой гавани. Десанту же еще труднее подойти на маленьких катерах к опоясанному бурными волнами берегу.
С учетом всех этих трудностей мы и проводили тренировки. [141]
Ночью подразделения со всем оружием грузились на десантные суда — сейнеры, болиндеры, баржи — и отправлялись в другой район побережья, северо-западнее Туапсе. Для высадки десанта некоторые корабли подходили вплотную к берегу, условно занятому «противником», а остальные останавливались где-нибудь на мелководье, и десантники прыгали в море. Они погружались в ледяную воду по пояс и выше и шли к берегу, неся оружие, патроны, двухсуточный запас продовольствия. Все это надо было суметь не замочить. «Купание» было, конечно, не из приятных, но там, под Новороссийском, нас ждал не условный, а настоящий враг, испытания предстояли потруднее, и навстречу вражескому огню там надо было идти, может быть, не по пояс, а по горло в бушующей ледяной воде.
Обо всем этом командиры заранее с суровой прямотой предупредили бойцов. И морские пехотинцы готовились к трудному испытанию, полные решимости выдержать боевой экзамен.
Пример всем на этих занятиях показывали наши бывалые моряки — коммунисты К. Харламов, Г. Гутник, главстаршина А. Гуляев, краснофлотцы Б. Жерновой, Н. Суворов и многие другие. Они первыми бросались с борта судна в воду, первыми достигали берега и изготавливались к бою.
Надо было видеть, как люди, выскочив из пенистых волн на берег, мокрые и продрогшие, четко выполняли приказы командиров, занимали позиции, окапывались. Перед ними на берегу сооружались искусственные огневые точки, доты, обтянутые брезентом грузовики были «танками противника». Особое внимание уделялось тренировке в отражении и истреблении танков, в метании гранат, в меткой стрельбе по появляющимся в разных местах целям.
На наши учения приезжали командир Туапсинской военно-морской базы контр-адмирал Г. В. Жуков и специалисты из штаба Черноморского флота. Они оказали большую помощь в обучении десантников.
Учтя опыт прежних десантных операций и советы опытных морских специалистов, мы разработали «Памятку десантнику», которую вскоре почти наизусть [142] выучили все воины. В ней было много важных советов. Вот некоторые из них:
«Десантный бой быстротечен, успех в нем зависит от умелых действий мелких подразделений и отдельных бойцов. В таком бою, как нигде, важны организованность, дисциплина, ловкость и хитрость.
Готовясь к десанту, проверь свое оружие — тщательно осмотри, вычисти, смажь, иначе оно подведет в бою.
Возьми побольше боезапаса и не складывай в вещевую сумку, а распредели его так, чтобы он всегда был под рукой. Большую часть патронов неси в патронташах или в специально сшитых сумках, привязанных на груди, на лямках ранца или вещевого мешка. Ни в коем случае не клади патронные диски в вещевой мешок.
Бери с собой 6–10 ручных гранат, лучше всего «лимонок», — они легки, удобны и действуют безотказно. Подвешивай их к поясу. Заранее вложи в гранаты запалы, но не ослабляй чеки.
Идя на посадку, не кури, не шуми, соблюдай строгий порядок, скрытность, на корабле занимай отведенное тебе место и изготовь оружие к бою.
При высадке на берег действуй быстро, точно выполняй приказы командира. По команде немедленно прыгай на берег или в воду. Не отбивайся от своего отделения, держись своих и помогай товарищам.
Кидайся на врага дерзко и смело. Знай — он тебя не ждал, растерян, и ты побьешь его. Проявляй больше инициативы, хитрости, сметки. Смело просачивайся на фланги и в тыл врага, наноси ему внезапные удары.
В полной мере используй имеющиеся у тебя огневые средства, особенно в первый момент высадки, чтобы создать панику в лагере врага. Ночью ему один человек за десяток покажется.
Больше инициативы и смелости! Помни: основной закон десантника — наступать, наступать, наступать, захватывать шире плацдарм для своих войск. Будешь отсиживаться — враг опомнится, соберет силы и уничтожит тебя.
Действуй бесстрашно, решительно и умело. Смелость города берет!» [143]
Это было хорошее пособие. Внушая определенные правила боя, памятка волновала моряков, вызывая у них боевое настроение.
Решающий час приближался. Бригада получила приказ приступить к формированию штурмовых отрядов, которым надлежало первыми высадиться на вражеский берег.
В них решили зачислять только добровольцев. Объявили запись в три штурмовых отряда — по 30 человек в каждый.
В штаб бригады пришло 127 добровольцев вместо 90.
Добровольцы выстроились. Комбриг Красников произнес короткую речь:
— Особые штурмовые отряды создаются для того, чтобы первыми броском высадиться с моря на берег, занятый врагом, уничтожить его огневые точки и живую силу и обеспечить высадку основных частей десанта. Предупреждаю: бой будет жаркий. Высаживаться придется, вероятнее всего, не сразу на берег, а сначала прыгать в воду и потом, выйдя на берег, штурмовать вражеские укрепления. На учениях вы получили представление об этом, в бою все будет еще сложнее. Справиться с задачей смогут только действительно отважные и умелые воины.
Мы с Красниковым начали опрос каждого воина. Все стоявшие в строю твердо заявили о непоколебимом желании высаживаться первыми и нещадно бить врага.
Я увидел среди добровольцев много грузин, армян, азербайджанцев. Кавказцы за прошедшие два месяца доказали, что они готовы не хуже бывалых моряков постоять за родную землю.
В строю я увидел сержанта Менагаришвили. Подошел к нему и начал откровенный разговор:
— Рад вас видеть здесь, Григорий Есифович. Рад за ваше мужество и решимость. Но давайте поговорим начистоту... Все ли вы хорошо обдумали?
Я думал в этот момент о том, что он — отец троих детей и, может быть, не стоит ему сейчас отправляться на столь рискованное дело.
Но Менагаришвили молча смотрел на меня, не понимая вопроса. [144]
— Я, конечно, обдумал... — начал он растерянно.
— Подумали о риске, об опасности? Прыгать почти наверняка придется в воду, а потом — трудный бой...
Тут мой собеседник сразу вспыхнул:
— Знаю, товарищ полковник. Все знаю! Все равно пойду! Разве Менагаришвили вас подводил?
Комбриг решил: раз пришло столько добровольцев, создать четыре штурмовых отряда.
Морская душа
Вечером мы с Красниковым возвращались из штаба. Жили мы вместе в одной из квартир нефтегородка, оставленной эвакуированными жителями. Город был, как всегда, погружен в темноту. Фашисты продолжали его часто бомбить, и оставшиеся жители тщательно соблюдали светомаскировку. Я подумал о том, какое счастье придет в эти дома, когда можно будет убрать с окон черные непроницаемые занавески и без тревог смотреть в звездное небо... Но сколько еще усилий и жертв потребуется от нас ради этого!
Придя в свое не очень уютное жилище, мы с Дмитрием Васильевичем стали обсуждать планы на завтра. Вдруг раздался телефонный звонок. Красников снял трубку и, прикрыв ее рукой, шепнул мне: «Из штаба флота...» Потом я увидел на его лице улыбку. Он кого-то благодарил.
Повесив трубку, Дмитрий Васильевич сообщил, что ему присвоено сразу два звания.
— Про одно я знал: недавно представляли меня к званию подполковника. А вот второе — сюрприз: дали звание заслуженного мастера спорта СССР. Ни за что бы не подумал!
— Но это же замечательно! — воскликнул я. — Значит, следили в спортивном ведомстве и за успехами твоей «сборной флота». Она ведь и честь черноморцев, и славу спортсменов берегла и умножала. Поздравляю!
Утром к нам зашел Рыжов, принес записанную радистом сводку Совинформбюро. Вести были хорошие, как и в течение всего последнего месяца. [145]
Гитлеровцы еще не могли прийти в себя после удара на Волге и Дону, и наши войска всюду развертывали активные наступательные операции. Решающие бои, теперь уже с явным перевесом на нашей стороне, продолжались на Кубани и Кавказе. После освобождения Кисловодска наши части нигде не давали врагу закрепиться. 21 января был освобожден от захватчиков Ставрополь, 23 января наши войска вступили в Армавир, 26 января — на станцию Кавказская, 30 января — в Тихорецк.
Северная группа войск Закавказского фронта в эти дни была преобразована в Северо-Кавказский фронт, развернувший бои на просторах Кубани. Войска нового фронта отрезали гитлеровцам путь отхода на Ростов.
Наша Черноморская группа войск, начавшая большое наступление 11 января, действуя на широком фронте, вела очень трудные бои. Перед нею оборонялась 17-я немецкая армия, в которую входили 17 дивизий, 5 отдельных полков и 12 отдельных батальонов. Гитлеровцы располагали огромным количеством боевой техники и сопротивлялись с отчаянным упорством.
Наступлению наших войск мешала и погода. Зима была мокрая. Почти непрерывно шли дожди. Их сменял сырой снег, сразу же таявший. Всюду — слякоть, бездорожье, самые невыгодные условия для наступающих. И все же черноморцы неудержимо двигались на врага. Главный удар по фашистским полчищам наносился на краснодарском направлении. К концу января наши войска, выйдя на левый берег реки Кубань, завязали бои на дальних подступах к Краснодару с юга.
Мы в Туапсе радовались успехам Черноморской группы, гнавшей врага на север, и думали: а вот тут, под боком у нас, осиное гнездо, из которого выбить врага пока не удается.
По очередной сводке Совинформбюро, в которой сообщалось, в частности, о боях за Тихорецк, мы с Рыжовым решили провести в подразделениях политинформации.
Направляясь в батальоны, я читал на домах и заборах, где размещались роты 16-го батальона, четко написанные на фанерных щитах лозунги. Один из них [146] призывал: «Встретим 25-ю годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота образцовым выполнением боевого задания!» На других щитах было написано: «Бей фашистов так, как бьет их герой нашего батальона Григорий Менагаришвили!», «Фашистов меньше — к победе ближе!», «Фашист, убитый тобою под Новороссийском, не будет стрелять в тебя на Тамани».
Зайдя в один из домов, я увидел группу бойцов, окруживших сержанта Менагаришвили. Они сидели на краю нар, внимательно слушая агитатора. Менагаришвили говорил по-русски, иногда переходил на грузинский. Рассказывал он о боях под Шапсугской и на высоте Кочканово, Закончив рассказ, достал из кармана шинели аккуратно свернутую «Правду» и сказал:
— А теперь я почитаю вам, что пишет про моряков писатель Леонид Соболев.
Осторожно развернув газету, он начал читать:
«Морская душа. Шутливое и ласкательное это прозвище краснофлотской тельняшки, давно бытовавшее на флоте, приобрело в Великой Отечественной войне новый смысл, глубокий и героический...»
Агитатор читал медленно, поглядывая на слушателей и интонацией подчеркивая значительность слов:
— «...Веселая и отважная краснофлотская душа, готовая к отчаянному порой поступку, незнакомая с паникой и унынием, честная и верная душа большевика, комсомольца, преданного сына Родины».
Я стоял в сторонке и прислушивался к торжественно звучавшему голосу Менагаришвили. Подошел секретарь парторганизации батальона Лимарев. Улыбнувшись, кивнул на бойцов, слушавших агитатора, и тихо сказал:
— Нарасхват идет эта газета. Все агитаторы просят дать им «Правду» с Соболевым. У меня было всего три экземпляра. Теперь их уже зачитали и затаскали до основания.
Как бы подтверждая это, Менагаришвили запнулся, с трудом разбирая стертые буквы на сгибе газеты.
— «Морская душа... — произнес он и, расправив газету, начал фразу снова: — Морская душа — это решительность, находчивость, упрямая отвага и неколебимая стойкость. Это веселая удаль, презрение к смерти, [147] давняя матросская ярость, лютая ненависть к врагу. Морская душа — это нелицемерная боевая дружба, готовность поддержать в бою товарища, спасти раненого, грудью защитить командира и комиссара...»
Я пошел в соседнее подразделение. Там тоже краснофлотцы сгрудились вокруг агитатора. Он читал:
— «...Если моряки идут в атаку, то с тем, чтобы опрокинуть врага во что бы то ни стало. Если они в обороне — они держатся до последнего, изумляя врага немыслимой, непонятной ему стойкостью. И когда моряки гибнут в бою, они гибнут так, что врагу становится страшно, потому что моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой».
В подразделение вошел комбат Фишер. Мы обменялись приветствиями.
До сих пор как-то так получалось, что хотя я о Фишере слышал много хорошего, но встречался с ним реже, чем с другими командирами. Не довелось мне ни разу побывать и в бою там, где действовала его рота.
А Фишер недаром пользовался доброй славой в бригаде. Бывший учитель, скромный, вежливый, тихий, внешне он не производил впечатления боевого человека. Но в его твердом взгляде, веских фразах, четких манерах угадывалась сильная воля.
Прислушавшись к агитатору, Фишер сказал мне:
— Очень любят новички кавказцы читать о морской душе. Все заверяют, что будут действовать, как бывалые моряки. Я слышал, как один горец с чувством сказал: «Кровь у нас горячая, кавказская, а душа морская, и мы будем истреблять фашистов с моряцкой отвагой и яростью!»
Комбат помолчал, слушая глуховатый, взволнованный голос агитатора, и улыбнулся:
— Только вот какая встает проблема. Опять напоминают новички: раз мы морские пехотинцы — дайте нам морскую форму. И не для форса просят. Говорят, хотим в морской форме в бой идти, чтобы фашисты видели, что мы — «черная туча», и больше боялись...
В тот же день мы поговорили об этом с Красниковым, и я поехал к члену Военного совета Черноморского [148] флота И. И. Азарову. Он выслушал меня и к просьбе отнесся серьезно, сразу стал выяснять, есть ли у хозяйственников на складах бушлаты, бескозырки, тельняшки. Запасы нашлись, и начальник тыла получил приказание выдать нам требуемое морское обмундирование. На прощание Азаров посмотрел мне в глаза, тепло и крепко пожал руку, попросил передать воинам 83-й бригады, что Военный совет верит в них, ждет от них большого подвига.
Вскоре в бригаду прибыли грузовики с тюками обмундирования. Молодые воины встретили их восторженно, дружно бросились разгружать, торопливо распаковывали и восхищенно разглядывали бескозырки, тельняшки.
Выдачу обмундирования мы решили обставить торжественно, соответственно настроению моряков. В клубе нефтяников устроили сначала встречу бывалых воинов с пополнением. Выступили комбриг, главстаршины Лимарев и Гуляев, старшина 1-й статьи Котов, сержант Менагаришвили. Говорили о традициях моряков, давали советы молодым воинам. Потом на сцену вышли с ответным словом представители нового пополнения — дагестанец Калантаров и грузин Рабакидзе. Они говорили о том, что сыны солнечного Кавказа не пожалеют ни сил своих, ни крови, ни жизни для достижения победы над врагом.
Рабакидзе заверил:
— Обещаем всем воинам нашей бригады, что морские пехотинцы-кавказцы оправдают высокое звание бойцов Краснознаменной бригады.
Началась веселая процедура примерки бескозырок и тельняшек. Я увидел, как молодой худощавый дагестанец, закончив свою экипировку, с гордым видом вытянулся перед товарищем. Тот с неподдельным восхищением произнес:
— Настоящий черный дьявол!
Это звучало как наилучший комплимент. [149]