На защите Туапсе
Дорогой таманцев
В середине октября 1942 года командующий Черноморской группой войск генерал-лейтенант И. Е. Петров приказал 83-ю бригаду морской пехоты срочно перебросить под Туапсе, в распоряжение командующего 56-й армией.
В общих чертах мы знали о положении под Туапсе. Не добившись успеха под Новороссийском, гитлеровские войска захватили 6 августа Армавир и устремились на Майкоп и Туапсе, намереваясь прорваться к Черному морю и отрезать 47-ю армию, действовавшую под Новороссийском, и все советские войска в районе Краснодара. Противник превосходил наши силы на этом направлении в четыре раза по пехоте, в десять раз по артиллерии и минометам; он имел 280 танков, а мы ни одного.
14 октября враг начал наступать на Туапсе, нанося сходящиеся удары от станции Навагинская и селения Гунайка и из района Фанагорийского на село Садовое.
Сюда, к Садовому, и перебрасывали нашу бригаду.
Утром 17 октября противник уже захватил ближайший к Садовому город Шаумян и вел бои за Елисаветпольский перевал. Днем мы получили приказ. Нельзя было медлить ни минуты. Кравченко приказал готовиться к маршу.
Вечером мы собрали командиров батальонов и дивизионов и их заместителей по политчасти (к тому [98] времени военкомы стали заместителями командиров по политчасти).
Комбриг сказал, что бригада отправится в район боев на автомашинах, познакомил командиров с маршрутом, предупредил о необходимости строжайшей организованности и маскировки на марше.
Я предложил командирам и политработникам хорошо разъяснить бойцам боевую задачу.
— Наши морские пехотинцы, — говорил я, — оставляют добрую память о себе в 47-й армии. Не уроним же завоеванной кровью и геройским ратным трудом славы! С честью пронесем ее дальше, будем еще отважнее драться на новом участке фронта, не дадим гитлеровцам ходу нигде!
В тот же вечер во всех батальонах проводились беседы с бойцами. Я зашел в 144-й, когда там перед краснофлотцами выступал заместитель командира батальона по политчасти Илларионов. Он говорил об опасности, нависшей над Кавказом:
— Если фашистам удастся прорваться к Туапсе, Черноморская группа наших войск будет отрезана от Закавказского фронта. Прорыв гитлеровцев в район Поти может привести к гибели нашего родного Черноморского флота...
Многоголосый гул пронесся по рядам. Раздались выкрики:
— Обожгутся!.. Растопчем гадов!..
Утро было мрачным, ненастным. Еще не рассветало, когда морские пехотинцы под сильным дождем двинулись к машинам, рассредоточенным в лесу у селений Марьина Роща и Адырбеевка. Посадка прошла быстро, организованно. Машины одна за другой выходили на дорогу.
Учитывая большую активность вражеской авиации, бригада двигалась небольшими автоколоннами по основному гудронированному шоссе вдоль побережья и по лесным дорогам.
Я отправился с головной колонной 16-го батальона, устроившись на машине вместе с комбатом Красниковым и группой краснофлотцев. Комбриг оставался пока в прежнем районе расположения: нужно было позаботиться о доставке продуктов, понаблюдать за отправкой последних подразделений. [99]
Машины были открытые, а дождь проливной, и все мы кутались в плащ-палатки. Пока не выехали на шоссе, машину бросало на ухабах, иногда она застревала в грязи, и краснофлотцы толкали ее плечами. Несколько раз пришлось пересечь русло речки Адырбеевки. Наконец выскочили на шоссе и помчались. Теперь уже не обижались на дождь: низкие облака и дождевая завеса прикрывали нас от вражеской авиации.
К вечеру 18 октября наша головная колонна пришла в село Ново-Михайловское и, свернув влево, медленно и с, трудом двинулась по пойме реки Псебс. Вскоре мы приблизились к поселку Псебс и Псебскому перевалу. Начались крутые подъемы. Дождь лил еще сильнее, и дороги превратились в месиво. Подниматься по ним вверх на машинах было невозможно. Нам пришлось сделать привал и подождать, пока подтянутся остальные подразделения. Часть автомашин я послал назад, чтобы доставить оставшийся в тылу боезапас, минометы, противотанковую артиллерию, лошадей и повозки.
Стемнело. Моряки устраивались на отдых в густом сосновом лесу. Удалось отыскать сухую листву и сухой валежник. Бойцы сооружали шалаши, накрывали их плащ-палатками и ложились спать.
До полуночи сюда продолжали прибывать подразделения. Они сразу же располагались на ночлег. В лесу слышались приглушенные шутки. Настроение у моряков было бодрое.
Ночью я собрал в школе села Псебс командиров и политработников, познакомил их с дальнейшим маршрутом, напомнил о маскировке. Теперь с каждым шагом мы приближались к переднему краю обороны, и требовалась величайшая осторожность.
— Кстати, — вспомнил я, — все ли знают, чем знаменит район, где мы теперь находимся? Здесь совершала свой переход легендарная Таманская армия, описанная Серафимовичем в «Железном потоке». Напомните бойцам об этом, расскажите, какие испытания выдержали тогда герои.
Рыжов зачитал последние сводки Совинформбюро. Вести были хорошие: всюду росло сопротивление наших войск, крепчали удары по врагу. [100]
Утром, обходя подразделения 144-го батальона, я увидел окруженных краснофлотцами командира роты старшего лейтенанта Куницына и его заместителя по политчасти политрука Вершинина. Они только что закончили беседу с бойцами. Куницын, оживленный, радостный, шагнул ко мне навстречу и, отдав честь, доложил:
— Настроение у наших людей отличное, бодрое. Личный состав роты дает слово форсировать перевал успешно. Дождь и грязь не помешают. Отстающих не будет. Поможем и нашим лошадкам перетащить через перевал повозки с боезапасом!
Лошадям помощь действительно была нужна. Зайдя в хозяйственное подразделение, я увидел угрюмые лица ездовых. Они с мрачным отчаянием смотрели на коней, второй день не получавших — ни овса, ни сена. Их кормили опавшими листьями. Привязанные к стволам деревьев, повозкам и бричкам, отощавшие и понурые, они грызли деревянные ящики и кору деревьев.
В полдень подразделения выстроились и берегом реки Псебс потянулись на перевал. Шли по скользким тропинкам, прижимаясь к лесу. Дождь не переставал. Шлепали по грязи флотские ботинки, топорщились намокшие, забрызганные грязью брюки клеш. Бойцы были обвешаны гранатами и сумками с патронами. На плечах у многих висели трофейные автоматы.
Шли молча, сосредоточенно. Требовались усилия и для подъема в гору, и для спуска вниз по скользким скатам.
Кто-то, нарушив молчание, заметил:
— Да, по этой палубе лучше бы погулять в красноармейских сапогах...
Пройдя с головной колонной около двух километров, я остановился у очередного подъема, чтобы проследить, как идут подразделения.
Люди упорно шагали. Хуже было дело с обозом. Лошади медленно, с большим напряжением тянули повозки, нагруженные снарядами и патронами.
На крутом подъеме ослабевшие кони выдохлись и, подавшись вперед, уперлись ногами в раскисшую землю, остановились. [101]
Рядом проходили моряки 16-го батальона — «сборной флота».
— А ну-ка, нет ли тут тяжелоатлетов? — полушутя крикнул я.
— Найдутся! Придется заменить лошадей! — раздались возгласы, и бойцы ухватились за повозку. Приговаривая «Вира помалу!», они быстро вытянули повозку из грязи и втащили на гребень горы. Потом взялись за другую.
Среди бойцов я увидел секретаря комсомольского бюро батальона Григория Гутника. Худощавый, быстрый, веселый, он вместе с краснофлотцами толкал подводу и, как всегда, сыпал шутками:
— Нет, не зря морскую тельняшку в горный край занесло, тут есть где показать силушку... Бери, братва! Взяли — дружно!..
Пройдя пять километров, люди и кони передохнули на коротком привале и двинулись дальше.
Путь и впереди не предвещал ничего хорошего. Дождь все лил, нудный, холодный, размывал горные склоны, просачиваясь сквозь дырки в стареньких плащ-палатках. По дорогам, колеям и тропам бежали мутные желтые ручьи. Все чаще раздавалось в колонне дружное: «Раз-два, взяли!» Это опять бойцы вытаскивали из грязи повозки.
Лишь под вечер, когда головная колонна прошла больше половины Псебского перевала, дождь перестал. Из-за облаков появилось уже спускавшееся к горизонту солнце, и мигом ожили, засверкали изумрудными каплями заросли. Шагать стало веселее»
Я снова остановился, чтобы пропустить и проверить все три батальона. Ординарец краснофлотец Гурьянов отвел верховых лошадей в лес.
Присматриваясь к лицам проходящих мимо морских пехотинцев, я заметил на них следы усталости. Таких переходов нам совершать до сих пор не приходилось. Преодолели за день, правда, не столь уж большое расстояние — 16 километров, но все по крутым горам, под дождем, по грязи, голодные. «Привезут ли хлеб к вечеру?» — думал я.
Вдруг по колоннам прокатилась тревожная команда «Воздух!». [102]
Из-за гор со стороны города Шаумян появился «фокке-вульф».
— «Рама»! — с ненавистью крикнул кто-то.
Колонны быстро рассыпались. Моряки притаились в зарослях. На дороге остался лишь обоз, и фашист приметил его. Самолет сделал разворот и, снизившись, пошел вдоль дороги. Было видно, как от «рамы» отделялись черные точки. Бомбит!
Три бомбы разорвались у дороги, недалеко от хвоста обоза. Четвертая угодила между двумя повозками 16-го батальона. Разлетелись в стороны обломки повозок, куски лошадиного мяса, рухнули наземь поврежденные минометы. Как ни привыкли мы к потерям и жертвам, а снова больно сжалось сердце.
Самолет, набрав высоту, скрылся в северо-восточном направлении.
— Ушел, стервятник, — произнес чей-то мрачный голос в кустах. — Но это, видно, только разведчик. Теперь жди их целую ватагу!
Опасность приходилось учитывать и быть начеку, но медлить и прятаться было некогда. Колонны вытянулись по дороге и пошли, готовые в любой момент снова рассыпаться по лесу.
Мы с Красниковым прошли к месту разбитых повозок. Комбат приказал погрузить на фуражные повозки минометы и собрать куски лошадиного мяса.
— Приготовим горячий ужин из конины, — с прежним спокойствием сказал он.
К нашему удивлению, вражеские самолеты больше не появлялись. Это объяснялось, вероятно, тем, что бригада вовремя укрылась в лесу и фашист не придал особого значения этому обозу — мало ли их двигается на тыловых дорогах!
Темнело. Посоветовавшись с Рыжовым и начальником штаба бригады А. Я. Чирковым, я распорядился о привале на ночь. Люди быстро разбрелись по лесу в поисках мест посуше.
Рыжов ушел к штабному радисту. Вскоре он снова разыскал меня и показал записанную карандашом на листке бумаги очередную сводку Совинформбюро. [103]
В ней упоминались два района самых ожесточенных боев: на берегах Волги и под Туапсе. Внимание страны вновь привлекли южные фронты, и в частности район, где предстояло сражаться нам.
Мы решили размножить и немедленно разослать эту сводку в подразделения.
Я пошел посмотреть, как люди устраиваются на ночлег в этом пропитанном водой лесу. В полумраке слышались и воркотня, и шутки.
— Хоть бы дупло какое найти... Или медвежью берлогу... С косолапым уж как-нибудь договорились бы...
Пока варился ужин, бойцы рубили подсохшие на ветру ветки и строили шалаши.
В расположении 144-го батальона командир роты автоматчиков Андрей Пилипенко учил моряков, как лучше сделать шалаш, чтобы он не промок. На вопрос, каково самочувствие моряков, Пилипенко ответил:
— Отличное, товарищ полковой комиссар! Конечно, сыровато. Думаем вон в том просторном шалаше развести огонь, соблюдая, разумеется, светомаскировку, и посушим там брюки, носки...
Мне сразу захотелось остаться тут, присесть у костра в шалаше, подсушиться. Потягивало ко сну, сказывалась усталость. Ординарец Гурьянов, словно угадав мои мысли, спросил:
— А где вы ночевать думаете, товарищ полковой комиссар?
— Да, друг, этот вопрос мы с тобой пока не решили... Ну ничего, придумаем что-нибудь, — ответил я и направился к группе моряков. Это был взвод автоматчиков. Подошел туда и командир роты. Он осмотрел шалаш, сооруженный взводом, похвалил краснофлотцев, ухитрившихся разыскать под обрывами сухие листья и валежник для подстилки и для костра.
Пока мы разговаривали с краснофлотцами, подошли Илларионов и начальник штаба батальона старший лейтенант Н. М. Герасименко, а вскоре и Востриков. [104]
Мы вошли в шалаш. На столе, сделанном из ящиков, лежали ложки.
— Хлеба нет, — вздохнул Илларионов. — Но из тыла уже сообщили, что завтра привезут и хлеб, и еще кое-какие продукты.
У меня отлегло от сердца. Значит, не зря наш Кравченко остался в тылу.
Ординарец комбата принес и поставил на стол флотский бачок. Над столом заклубился пар, и потянуло своеобразным запахом, знакомым тем, кому доводилось употреблять конину. А ординарец хвалит ужин.
— Братва говорит, что превосходная еда, когда в ней ложка плавает стоймя, — сказал он и с довольной улыбкой поставил ложку в густой суп в центре бачка.
— Хорошо! — одобрительно произнес комбат. — Признаться, аппетит разыгрался основательно...
В шалаш вошли секретарь партбюро Мастеров и секретарь комсомольского бюро Харламов.
— Мы тут сейчас кое о чем посовещаемся, а заодно и поужинаем вместе, — сказал Востриков.
Потом он вдруг хитро подмигнул ординарцу, делая ему какой-то знак, и продолжал:
— Кстати, мы сегодня можем позволить себе перед ужином и по сто граммов. Разрешите, товарищ комиссар?
Я удивился, откуда появилось у Вострикова спиртное. Он пояснил:
— Наш начпрод побывал в селе Псебс, колхозники преподнесли нам целый бочонок чачи. Говорят: выпейте за наше здоровье и бейте фашистских гадов насмерть! Приказал я выдать по сто граммов бойцам. Пусть согреются.
Трапеза закончилась крепким горячим чаем. Востриков к тому времени обсудил со мной, с начальником штаба и политработниками свои распоряжения на завтрашний день. Решили сделать подъем в четыре часа, чтобы с рассветом продолжать марш. Я передал приказание об этом и в другие батальоны.
Комбат предложил мне остаться на ночлег у него. [105]
Задача, достойная сильных
На рассвете мы преодолели последний крутой подъем и вышли на гребень Псебского перевала. Опять заморосил дождь. Дороги, набухшие еще накануне, снова превратились в месиво. Бойцы опять вынуждены были помогать обозу.
На привале в районе хуторов Садовые я разговорился с командирами рот 305-го батальона Ржеуцким и Бутвиным. Они сказали, что бойцы чувствуют себя хорошо и предлагают не делать больше ночного привала, а дойти сегодня до места назначения — села Садовое.
После привала, пропустив и осмотрев все подразделения, я пришпорил коня и поехал догонять головную колонну.
Передо мной колыхалась в неровном шаге масса людских фигур под мокрыми брезентовыми накидками. Некоторые бойцы на ходу жевали дикие яблоки, собранные во время привала в лесу.
Меня охватила жалость к этим сильным мужественным людям, заброшенным сюда войной. Бредут, промокшие и голодные, измученные дорогой, раскисшей, ползущей то вверх, то вниз.
Но разве кто-нибудь жалуется, сетует на судьбу? Ни один. И чем труднее, тем упорнее становятся люди.
...Колонна шла мимо хуторов Садовых. Из крестьянских домиков выходили женщины, угощали моряков молоком, хлебом, вареной картошкой. От этого теплело на сердце, и люди прибавляли шаг. Народ готов был помочь нам, чем мог, и многого ждал от нас.
Поздно вечером передовой батальон бригады достиг села Садовое. Оно оказалось совершенно разрушенным бомбами и снарядами. Было безлюдно, чернели обгорелые руины. Подразделения разместились в лесу и на окраине села — в уцелевших избушках и сараях, в землянках, вырытых какой-то стоявшей здесь до нас частью, в шалашах. Штаб бригады и политотдел устроились в большом сарае. Я собрал командиров батальонов и рот, политработников, выслушал их доклады о состоянии подразделений. Напомнил, что теперь мы находимся в зоне вражеского артиллерийского [106] обстрела. Скрепя сердце сообщил, что продуктов нам еще не подвезли и придется довольствоваться пока скудным ужином.
Прибывший из штаба 56-й армии офицер связи доложил, что командира бригады утром вызывает командующий армией. Поскольку Кравченко еще не было, к командарму решил идти я.
Переночевав в полуразрушенном домике, рано утром в сопровождении офицера связи и трех краснофлотцев я направился на КП армии. Шагать пришлось через лес и горы около пятнадцати километров.
Командный пункт размещался в лесу на горном склоне.
Я доложил командующему армией генерал-лейтенанту Рыжову о положении дел в бригаде. Он выразил недовольство и тем, что застрял где-то наш комбриг, и тем, что мы не сумели запастись продовольствием и фуражом, отправляясь в поход. И тут же приказал начальнику тыла армии немедленно снабдить бригаду продовольствием и фуражом.
Командарм познакомил меня с обстановкой на фронте. Не пробившись к морю вдоль дороги Майкоп — Туапсе, гитлеровцы стремятся выйти к Туапсе обходным путем — долиной реки Псекупс и горно-лесистыми тропами. В результате ожесточенных боев они потеснили один полк 395-й стрелковой дивизии, вышли на господствующую высоту и теперь контролируют дорогу вдоль реки Псекупс, служащую нашей основной коммуникацией на этом участке. Нужно во что бы то ни стало сбить врага с высоты. 83-я бригада должна быть готова к боевым действиям через два дня.
Вернувшись в бригаду, я увидел Кравченко. Максим Павлович хмуро сообщил, что его хозяйственные хлопоты не дали желаемых результатов: продуктов удалось получить очень немного — совсем оскудели продсклады.
В тот день погода прояснилась. Чащу леса пронизали яркие солнечные лучи. Потеплело. Наши подразделения вышли с бивуака на рубеж хутор Кочканов — Афанасьевский постик и начали рыть щели, [107] строить блиндажи, приводить в порядок оружие и обмундирование.
Враг дал знать о себе в тот же день. Над Садовым загудели фашистские самолеты. По сигналу «Воздух» бойцы разбежались в укрытия, но скрыть тысячи людей, хозяйство целой бригады было не просто. Фашисты что-то заметили. На наши позиции посыпались бомбы, а потом и снаряды. Из батальонов поступили донесения об убитых и раненых.
Комбриг собрал командиров и политработников. Они докладывали, что моряки с нетерпением ждут боевого приказа, хотят быстрее встретиться с врагом.
Объявив боевую задачу бригады, Кравченко сказал:
— Будет не легко. Враг уже накрыл нас огнем и, конечно, готовится к встрече. Но мы должны быть искуснее его, суметь приблизиться к нему скрытно и напасть внезапно.
48 бойцов и командиров вступили в те дни в партию, в числе их командир роты автоматчиков младший лейтенант А. Пилипенко.
На партийных и комсомольских собраниях обсуждались вопросы боевой готовности подразделений.
В батальонах шли последние приготовления. Я был в 16-м, когда Красников с начальником штаба старшим лейтенантом П. И. Ивановым и командирами рот проводил рекогносцировку местности на исходном рубеже атаки. Мы со старшим политруком Дмитрием Пономаревым обошли роты и убедились, что люди даром времени не теряют. Те, кто успел привести в порядок оружие и получить боезапас, занимались тренировкой.
Командир взвода Д. Мерцалов следил, как краснофлотцы метают болванки гранат.
Он то одобрительно восклицал: «Так, отлично!», то огорченно качал головой: «Эх, пропал запал... Рано разжал руку!» — и бежал сам показывать, как нужно метать.
Заметив меня с Пономаревым, он смахнул пот со лба, отдал честь и сказал:
— Каждый получил по 6–8 гранат. Не так-то уж много... Вот и занимаемся, чтобы не было промахов. [108]
А на другой поляне мы увидели, как известный всему флоту чемпион по борьбе старшина 2-й статьи Савенко учит разведчиков приемам борьбы самбо.
Савенко схватил могучими руками голову одного из бойцов. Тот вскрикнул.
— Понял? — неторопливо пробасил Савенко, освобождая голову товарища. — Это болевой прием. Со своими его применяй жалеючи. Ну, а схватишь немца — сам знаешь: жми до конца.
Под вечер я встретил Красникова. Он рассказал о результатах рекогносцировки, с которой только что вернулся.
Его батальону выпала на этот раз, пожалуй, самая трудная задача: атаковать высоту Кочканово с северо-запада. Надо было штурмовать ее высокие, крутые скаты.
— Что ж, Дмитрий Васильевич, — заметил я. — Все учтено. Тебе дали задачу, достойную сильных.
— Да, задумчиво ответил Красников. — Тут нашим спортсменам придется всем разряд повысить. Потребует гора и крови, и пота...
Когда стемнело, комбриг отдал батальонам приказ — занять исходный рубеж для атаки.
Впереди, меж стволами и над вершинами деревьев, чернел силуэт горы. За горными цепями, в сорока километрах отсюда, ждал нашей помощи приморский город Туапсе. Врага, рвавшегося туда, надо было сломить здесь, на дальних подступах.
Штурм высоты Кочканово
Утро 24 октября выдалось хмурое, туманное. В течение часа высоту Кочканово сотрясали взрывы.
После артиллерийской и авиационной подготовки 805-й батальон двинулся к высоте с запада, 16-й — с северо-запада. 144-й был во втором эшелоне, лишь одну роту Востриков, в соответствии с планом боя, послал на юго-восточные скаты высоты отвлекать врага от главного направления атаки.
Западные скаты высоты, куда устремился батальон Шермана, были пологими, путь здесь не представлял особых трудностей. Моряки приготовились к броску. [109]
И вдруг тишину нарушил гулкий взрыв, за ним другой, послышались приглушенные стоны.
Мины!
Гитлеровцы, захватив высоту, именно здесь, на ее пологих западных скатах, ожидали появления наших войск. Они прикрыли свои позиции минными полями.
Как только шедшие впереди бойцы нарвались на мины, обстановка на участке атаки 305-го батальона резко изменилась. Взрывы мин послужили для немцев сигналом, и они немедленно открыли огонь по наступающим.
Моряки залегли. Теперь им предстояло преодолевать и минные заграждения, и плотный огонь. Щупов у нас не было. Рота, напоровшаяся на минное поле, свернула в сторону и залегла; разведчики, высланные вперед, ползли и осматривали землю, лишь по трудно уловимым признакам угадывая, где могут быть мины и где можно двигаться.
Шерман приказал разбить роты на группы по четыре — пять человек, поставить во главе каждой из них коммуниста или комсомольца. Рассредоточившись в зарослях, мелкие группы упорно продвигались вперед. Но вражеский огонь все усиливался. Моряки залегли и, несмотря на бессонную ночь и усталость, окопались.
Наступавшие на юго-восточные скаты высоты востриковцы тоже были встречены сильным огнем и завязали перестрелку.
Я шел с 16-м батальоном, выполнявшим главную задачу.
Мы двинулись ночью. Шли узкими тропами, сквозь густой лес, заваленный буреломом. Преодолев реку Псекупс южнее хутора Кочканово, мы увидели потрясающую картину. От красивого и богатого поселка, раскинувшегося на берегу реки в одном из живописнейших уголков Кавказа, остались груды развалин. На месте его торчали обгорелые столбы, валялись головешки. Фашистские варвары до основания разрушили и сожгли селение. Уцелевшие жители ушли в горы.
На северо-востоке над рекой нависла обрывистая горная гряда. За нею засел враг. Мы шли, прижимаясь к обрыву, укрываясь в густом хвойном лесу. Слева [110] шумела быстрая горная речка, заглушая своим рокотом звуки наших шагов.
Красников вскипал от каждого неосторожного звука, сразу же делал выразительное предупреждение командиру подразделения. По мере приближения к цели колонна двигалась все более осторожно, бесшумно.
К рассвету мы зашли уже во фланг и тыл противника и прямо с марша, без отдыха, начали карабкаться на крутую гору. Иногда крутизна достигала пятидесяти градусов. Бойцы цеплялись за выступы, скользили и срывались. Случалось, из-под ног осыпались камни и с шумом катились вниз — все замирали, боясь выдать себя.
На вершине горы временами маячили фигуры двух гитлеровцев — наблюдателей. Они скрывались, когда вблизи рвались снаряды нашей артиллерии, потом высовывались снова. Мы заметили, что они следили больше за западными скатами высоты. Фашисты, видимо, совсем не ожидали, что кто-то решится подняться на гору по крутизне, и потому в нашу сторону не вели наблюдения. Только бы не обнаружить нам себя преждевременно!
Мы с Красниковым нашли удобный наблюдательный пункт на выступе высоты среди каменных глыб. Отсюда было видно, как впереди батальона в маскировочных халатах и плащ-палатках, прячась в расщелинах и впадинах, все выше взбираются разведчики взвода лейтенанта Окунева. За ними, так же припадая к скалам, двигались роты Дмитрия Мартынова и Михаила Криворучко. Дальше, развернувшись цепями, тщательно маскируясь, поднимались на гору автоматчики и пулеметная рота.
Я посматривал на Красникова. Обычно спокойный и хладнокровный, он был теперь весь в напряжении, не отрываясь следил за движением своих воинов. Фашистские наблюдатели пока что не замечали ничего подозрительного, но могли заметить каждую минуту — шутка ли, целый батальон взбирается на гору прямо у них под носом! И комбат молча, вытянувшись за камнем, смотрел и смотрел вперед. Я тоже с тревогой глядел на горный склон, усеянный бойцами. Скорее, скорее и осторожнее, дорогие! Остались считанные [111] метры. Передовые бойцы подползают вплотную к камню, возле которого, мирно беседуя, сидят фашистские наблюдатели.
Красников, необычайно взволнованный, обернулся ко мне и выдохнул с хрипотцой: «Ну теперь все».
В тот же миг разведчики краснофлотцы Журкин, Науменко и Сидоров бросились на гитлеровцев. Быстрый и ловкий прыжок, взмах финкой — и путь нашим открыт. Вражеский дозор снят без звука.
Красников передал сигнал ротам, и моряки, напрягая силы, устремились к вершине горы.
На северную оконечность гребня высоты вышли роты Мартынова и Криворучко. Только теперь враг заметил их. Никак не ожидавшие нападения отсюда, фашисты вначале ошалели, заметались, потом залегли среди скал и открыли яростный огонь.
Упал, сраженный насмерть, комсомолец Сидоров, в числе первых смельчаков ворвавшийся на высоту. Завязалась отчаянная схватка. Но моряки, стреляя на ходу и швыряя гранаты, неудержимо приближались к вражеским позициям. Неумолчно трещали автоматы, гремели взрывы, по высоте разносился мощный, нарастающий клич:
— За Родину! Ура! Полундра! Бей фашистскую сволочь!
Внезапный удар батальона Красникова в тыл и фланг гитлеровцев спутал их карты. Теперь им пришлось отбиваться от наших подразделений, наступавших с запада и юго-востока, и налаживать круговую оборону.
Батальон Шермана не упустил этого момента и усилил натиск. Дружной атакой роты Ржеуцкого и Бутвина ударили по врагу и заняли важные рубежи. На юго-восточных скатах высоты решительно рванулась вперед и стала теснить противника рота автоматчиков 144-го батальона.
Но вот гитлеровцы подтянули из глубины свежие силы. В рост, стеной, поливая все впереди автоматным огнем, шли фашисты в контратаку. Моряки держались стойко: косили врага пулеметным и автоматным огнем, забрасывали гранатами, при первой возможности бросались врукопашную. [112]
«Сборная флота» умела драться! После длительного, труднейшего марша, преодолев крутые скалы, выматывавшие все физические силы, бойцы, словно не зная, что такое усталость, неудержимо и бесстрашно рвались вперед, навстречу вражескому огню.
Геройски сражался командир взвода лейтенант В. Н. Пигалов. Он захватил очень выгодную позицию на фланге. Фашисты несколько раз бросали сюда в контратаку отряды автоматчиков. Моряки взвода Пигалова встречали врага частым прицельным огнем, гранатой, штыком, прикладом. Показывая пример бойцам, ловко и сильно дрался врукопашную сам командир взвода. Взвод не только отстоял позицию, но и неуклонно продвигался вперед.
Неутомимые, отчаянно храбрые, верные своей клятве во что бы то ни стало разбить врага, моряки упорно удерживали за собой инициативу на всех участках.
В момент вражеской контратаки у краснофлотца Н. Кустова кончились патроны. Он стремительно рванулся вперед с гранатами в обеих руках. Швырнув гранаты в не ожидавших такой дерзости гитлеровцев, он внес замешательство в их ряды. И тут, как по сигналу, поднялись и бросились на врага остальные краснофлотцы. И фашисты повернули назад.
Краснофлотец Г. Ординат, первым поднявшийся навстречу контратакующим фашистам, был тяжело ранен, но он и не подумал оставить поля боя.
— Пока есть патроны, гранаты и хоть сколько-нибудь сил, буду бить гадов... — проговорил Ординат.
Разве могли его товарищи, услышав это, хоть на шаг отойти? Они отбили все контратаки. А Ординат дался санитарам лишь тогда, когда взвод снова пошел вперед.
Позади одного фашистского подразделения вдруг раздался зычный возглас:
— Ура! За мной, друзья! Капут фашистам!
И в гитлеровцев полетели гранаты.
Смельчак Иван Соколов, бросавший эти гранаты, пал смертью храбрых, но гитлеровцы дорого заплатили за эту смерть.
Услышал я в этот день и о своем знакомом, славном снайпере Григории Менагаришвили. Он забрался [113] на высоту в числе первых бойцов 16-го батальона, выбрал удобную позицию и во время вражеских контратак уложил 18 фашистов.
Жаркий бой на высоте Кочканово длился почти полсуток. Оставив на вершине и на скатах горы около 200 трупов, противник отошел в северо-восточном направлении. В 15 часов 21 минуту мы полностью овладели высотой.
День выдался замечательный. В безоблачном небе ярко сияло солнце. Моряки, смертельно уставшие, но торжествующие, с наслаждением растянулись на сухой листве. Они победили.
Мы все от души поздравляли комбрига Кравченко. Это он так удачно оценил обстановку, местность, соотношение сил, задумал подобраться к врагу по крутым скатам.
Вечером я побывал в роте А. Пилипенко, которая должна была лишь демонстрировать наступление с юго-востока. Она действовала на отшибе, и мне в течение дня не привелось наблюдать за ее действиями. А когда пришел в роту и послушал, что происходило на этих «второстепенных» юго-восточных скатах, то был просто поражен самоотверженностью бойцов.
Развернувшись длинной цепью, автоматчики Пилипенко так внушительно и шумно продемонстрировали наступление, что сковали на юго-восточных скатах большие силы гитлеровцев. И как только бойцы заметили, что фашистские подразделения начинают поворачивать на северо-запад, где начал внезапную атаку 16-й батальон, младший лейтенант Пилипенко поднял роту на штурм вражеских позиций.
Интересный человек этот Пилипенко. С виду совсем не похож на лихого вояку. Всегда скромный, уравновешенный, даже застенчивый, он в бою вспыхивал, как огонь, и тут проявлял безграничную смелость, стремительность, предприимчивость.
На мои вопросы он со спокойной улыбкой отвечал: — Что ж, дело обычное. Когда 16-й их там оглушил и стал отвлекать на себя, нам, как говорится, сам бог велел не зевать. Действовали, как подсказывала обстановка. Пока у немцев было замешательство, по ложбинкам и кустарникам подобрались к ним поближе, [114] потом шарахнули из всех автоматов. Бежим, огонь ведем на ходу, ну тут уж правило известное: не давай гадам опомниться. Скорее к их окопам, забросали гранатами — и врукопашную. Кто хорошо дрался? Многие. На моих глазах отчаянно лупили фашистов краснофлотец Игнат Куклин, политрук Ступка... Каждый уложил по несколько гадов... А вон идет — видите? — еще орел.
Пилипенко указал на высокого статного краснофлотца, которого я примечал здесь и раньше.
— Ванюша Ромашкин, — представил его командир роты. — Этот никогда страха не знает. Ворвался сегодня в окоп и давай молотить фашистов по башкам диском автомата.
Мы подозвали Ромашкина, стали расспрашивать, как это он «порядок наводил» на позициях фашистов.
— Хоть и говорят, что они отборные, а бить мы их будем... — сказал он под конец и нахмурился: — Обидно только, хорошие люди у нас погибли.
— Да, — насупился и лейтенант. — Жертв у нас не очень много, но тяжелые... Погибла Лена Кроль, санинструктор...
Елена Кроль шла в атаку с передовой цепью автоматчиков, перевязывала раненых, оставляла их в укрытии и снова спешила вперед. Вражеская пуля прострелила ей грудь.
О гибели этой девушки мне подробнее рассказала потом ее подруга Панна Козлова:
— Рана была тяжелая, Лена очень мучилась и хотела даже пристрелить себя из пистолета «ТТ». Я отняла у нее пистолет. Она умоляла вернуть. Я, говорит, медик, чувствую сама, что с такой раной до госпиталя не дотяну все равно. Я успокоила ее, перевязала и отправила на повозке с другим раненым — Витей Тархановым... Но случилось неожиданное. Уцелевшие немцы кое-где прятались в горах. На них и напоролась наша санитарная повозка. Сволочи! Пристрелили и повозочного и раненых...
Помолчав, Панна добавила:
— О Викторе Тарханове очень горюет Дима Сахарник. Большие друзья они были... Дима сейчас тоже у меня в санчасти. Он и сам был на волосок от смерти, [115] да, можно сказать, еще легко отделался: только уха лишился...
Сахарник был командиром отделения. Во время атаки он вырвался с отделением далеко вперед. Смельчаки залегли в углублении и отстреливались от неприятеля, решив во что бы то ни стало удержать рубеж. Фашисты стали забрасывать их мелкими гранатами, были у немцев тогда такие гранаты, наподобие наших «лимонок». Одна из них разорвалась у командира отделения прямо на плече, но каким-то чудом осколки разлетелись, почти не повредив головы. Взрывом порвало ватник, оглушило моряка и оторвало ему часть уха. Очнувшись через несколько минут, Дмитрий Сахарник снова открыл огонь по неприятелю, и только когда на этот рубеж вырвались остальные автоматчики роты, он, окровавленный, ушел в санчасть.
Так дрались моряки.
Но ликовать нам было слишком рано. Фашисты не могли примириться с потерей такой выгодной позиции, как высота Кочканово.
Оставив высоту, они открыли по ней артиллерийский и минометный огонь, принялись бомбить наши позиции с воздуха.
Краснофлотцы глубже зарывались в землю, укрепляли блиндажи. А гитлеровцы нацелились на самое уязвимое наше место — дороги. Их не зароешь в землю, и без них не обойтись. Самой острой проблемой у нас стала доставка в район обороны боезапаса и продовольствия.
Чтобы сохранить походные кухни, нам пришлось укрыть их в лесистой низине за горой. Коки готовили пищу там и подвозили ее лесом к подножию высоты. На позицию обед доставляли ползком краснофлотцы, выделяемые от каждой роты. Прижимаясь к земле, они пробирались по расщелинам и зарослям. Конечно, поднести таким путем на высоту горячий суп нечего было и думать. Поэтому коки варили только густую пшенную или рисовую кашу. Ее из котлов перекладывали в совсем, казалось, не подходящую «посуду» — полевые вещевые мешки. Взвалив этот теплый груз на плечи, бойцы с величайшей осторожностью карабкались вверх, ползли по-пластунски. Таким же способом [116] доставлялся на позиции боезапас. Ящики с патронами, минами и гранатами волоком тянули по скатам горы.
С наступлением темноты бой утихал. Подразделения приводили себя в порядок. Начиналась эвакуация раненых, в район обороны доставлялись боезапас и продовольствие.
В первую же ночь, проведенную на осажденной врагом высоте, моряки не только отдохнули после трудного боя, но и укрепили занятые позиции. Вдоль опушки леса на восточных и северо-восточных скатах вырыли окопы, щели, построили блиндажи с амбразурами. Там, где лопата упиралась в скалы, сложили высокие брустверы из камней, предохранявшие бойцов не только от пуль, но и от осколков снарядов и мин.
Утром, как мы и ожидали, после бомбежки с воздуха и артиллерийского обстрела гитлеровцы лавиной полезли на высоту. Наши батальоны упорно отбивали атаку за атакой, склоны вскоре покрылись вражескими трупами, но гитлеровцы снова и снова поднимались на штурм. Видно, были на этот раз перед нами хорошо вымуштрованные фашистские полки.
Так продолжалось три дня. Моряки не только твердо держали свои рубежи, но и часто переходили в контратаки. Все попытки противника были тщетны. Казалось, хватит уж, должны же гитлеровцы тоже наконец устать и сделать передышку.
Но передышки не наступило.
Два огня
С утра 27 октября с северо-востока подул сильный ветер. Он гнул оголенные ветви деревьев, бил в лицо нашим обороняющимся бойцам.
Разъяренный враг начал обстреливать лес зажигательными снарядами. Все горело вокруг нас. Горели сухие листья, кусты, валежник, пни, высохшие деревья. Высоту заволокло дымом.
Теперь нам предстояло выдержать два огня: непрекращавшийся вражеский обстрел из всех видов оружия и неумолимый лесной пожар. Последний был страшнее пушек и минометов. Языки пламени подступали к нашим позициям, горький дым душил и разъедал глаза. [117]
Враг возобновил свои атаки. Фашистские автоматчики с наглыми выкриками шли на приступ. На их стороне теперь были все преимущества. Ветер относил дым на нас. И они шагали уверенно, предвкушая, видимо, реванш.
В тот навсегда запомнившийся день я переходил, прыгая через огонь, протирая слезящиеся глаза, из подразделения в подразделение, помогал, чем мог, командирам, обращался к бойцам с ободряющим словом и видел, что стойкость их непоколебима. Не было ни уныния, ни страха, лишь вскипала жгучая ненависть, росла яростная решимость устоять перед смертельной угрозой, победить.
Превосходный пример показал старшина 2-й статьи Владимир Зроховский. Пока рота отбивала фашистов, двигавшихся в психическую атаку, он с группой бойцов прорвался слева сквозь пламя лесного пожара во фланг атакующим и внезапным налетом привел их в полное замешательство. Враг побежал назад. Зроховский с товарищами захватил вражескую минометную батарею.
На моих глазах отбивали атаку за атакой бойцы 16-го батальона. Отбросив врага, они принимались тушить бушующий вокруг лесной пожар. Глушили огонь плащ-палатками, бушлатами и шинелями, разбрасывали тлеющие листья и засыпали их пригоршнями песка, рыли канавы, чтобы остановить огонь. Едва рассеивался дым, бойцы снова по-хозяйски занимали свои позиции.
Вот на холме, поросшем кустарником и молодым сосняком, заняли позицию пулеметчики Царев, Белов и Быков. Задыхаясь от дыма, то и дело протирая воспаленные глаза, они приникли к «максиму» и автоматам и, как только сквозь серую пелену прояснялись силуэты гитлеровцев, открывали дружный, прицельный и меткий огонь. У гитлеровцев, видимо, создавалось впечатление, что перед ними целое подразделение. Девять фашистских атак отбила эта тройка. Когда вражеские пули сразили Царева и Быкова, Белов один продолжал удерживать позицию и вести огонь по наседающему врагу. Но и его вдруг ранило. Умолк пулемет на холме. Прибежавшая сюда медсестра Фаина Трубина увидела Белова лежащим за пулеметом без [118] сознания. Правая рука в крови, левая сжимает гранату. Фаина быстро сделала Белову перевязку и сама легла за пулемет. Приближавшихся немцев девушка косила очередями, и заставила их залечь. Подоспевшая группа наших автоматчиков воспользовалась этим и двинулась в контратаку.
Я следил за ходом боя с наблюдательного пункта командира роты П. К. Яброва. В разгар боя в роту пришел закопченный, измазанный сажей секретарь комсомольского бюро батальона Григорий Гутник. Он развеселил бойцов какой-то шуткой. Воины приободрились, усилили огонь. Гутник разглядел поблизости овражек, ведущий в сторону противника. Вместе с заместителем политрука Бабаковым и четырьмя краснофлотцами комсомольский вожак прополз овражком вперед и укрылся под крутым берегом старого водоема. Отсюда отважная шестерка внезапно открыла по атакующим фашистам огонь из автоматов и пулемета. Те прекратили атаку, залегли. Вскоре две группы гитлеровцев осадили засевших в овраге моряков, но они отбивались, не подпуская врага близко, тем самым отвлекали его и мешали фашистам атаковать основную позицию роты.
Охваченную огнем гору сотрясали взрывы, оглашала неумолчная стрельба. Миновало обеденное время. Бойцы не замечали ни усталости, ни голода, хотели только пить и просили патронов, гранат. Боезапас и свежая вода — вот что в этом аду больше всего нужно было воинам. И в каждом подразделении были свои «заготовители». Краснофлотец Панченко весь день неустанно сновал к подножию горы и обратно, вверх. Сквозь огонь, дым, фонтаны разрывов он тащил к позициям патроны, гранаты, студеную ключевую воду. Когда Панченко ранило, его заменил краснофлотец Горелов.
Кое-где гитлеровцы вклинились в нашу оборону. На фланге роты лейтенанта Мартынова старшина 1-й статьи Антропов вдруг заметил невдалеке фашистского солдата, торопливо тащившего по ложбине ящик с патронами к своему подразделению, которое прорвалось вперед.
— Куда, гад! — крикнул Антропов и метким выстрелом уложил фашиста. [119]
К ящику с патронами подскочил, пригибаясь, другой гитлеровец. Антропов сразил и его. Но тут услышал свист мины, вздрогнул от удара в руку и оторопел: вражеская мина, скользящим ударом разорвав моряку рукав бушлата, упала на землю рядом и не разорвалась. В тот же момент старшина сквозь дым заметил приближающихся гитлеровцев. Едва отскочив от мины, Антропов с криком «полундра» швырнул в фашистов гранату, другую. И только тогда ушел с опасного места.
Опасения у нас вызывал юго-западный участок высоты — наименее укрепленный и удаленный от наших главных сил. На этом участке натиск фашистов отражала горстка бойцов 305-го батальона: коммунист Семен Савотченко, краснофлотцы Дмитрий Назаренко, Семен Ткаченко и Василий Долбня, только что принятый по рекомендации Савотченко в партию. У них были пулемет, автоматы, гранаты. Укрывшись в лесу, группа Савотченко фланговым огнем косила гитлеровцев, атаковавших роту Ржеуцкого.
На чью-либо помощь бойцам во главе с Савотченко рассчитывать не приходилось: они были отрезаны от роты полосой горящего леса. Их непрерывно атаковали фашисты, и до роты лишь иногда доносились хриплые возгласы Савотченко:
— Огонь по сволочам!.. Полундра!.. Бей гадов насмерть!
Весь день там трещали пулеметные и автоматные очереди, бухали взрывы гранат. Четверка храбрецов мужественно отбивала атаки, отвлекая на себя значительные силы врага.
Командир роты старался поддержать Савотченко огнем ротных минометов и пулеметов. Но стрелять приходилось вслепую: кругом полыхал пожар, клубился дым, а связи с Савотченко не было.
Разведчики, посланные командиром роты к Савотченко, услышали за дымовой завесой яростные автоматные очереди и крики: «Рус, сдавайся!..» Взрывы гранат заглушили эти крики. Стрельба прекратилась. Выскочив на опушку леса, разведчики сквозь поредевший дым разглядели силуэты гитлеровцев, снова убегающих назад. На них обрушила огонь наша полевая [120] артиллерия. Рота Ржеуцкого перешла в контратаку и преследовала бегущих.
Поздно вечером, когда утих бой, санитары обнаружили в лесу обгорелые трупы четырех героев. В них узнали Семена Ивановича Савотченко, Василия Сергеевича Долбню, Дмитрия Петровича Назаренко, Семена Ефимовича Ткаченко. У Долбни нашли измазанный, исписанный карандашом листок. Из того, что удалось разобрать на этом листке, мы узнали о подвиге доблестной четверки. Савотченко с товарищами отбил за день одиннадцать атак. Когда враг откатывался, бойцы бросались тушить наседавший на них лесной пожар, потом снова занимали свою позицию, решив держаться до конца. Когда рядом разорвалась вражеская мина и насмерть сразила троих, оставшийся в живых Долбня продолжал вести по врагу огонь из автомата. Он был ранен в обе ноги и не мог больше передвигаться, но фашистам не сдался. Последнюю их атаку герой отбил, вышвырнув в гущу наседавших врагов одну за другой все гранаты, оставшиеся у него и убитых товарищей.
Погиб Долбня не от руки врага, а от пламени лесного пожара, бороться с которым был уже не в силах.
Вокруг позиции четверки героев мы насчитали сорок трупов гитлеровцев{1}.
...Утихла опаленная гора. Затих и пожар, только кое-где еще вспыхивали огненные языки, тлели листья и пни. В темноте мы разыскивали друг друга. Не зная еще всех жертв, я с тревожным чувством обходил подразделения и радовался каждому знакомому лицу.
Снова встретившись с командиром роты Ябровым, мы присели на мшистый холм под сосной. Рядом мы услышали веселый голос Гриши Гутника. Подойдя, он достал из кармана папиросы:
— Теперь, товарищ полковой комиссар, можно и покурить всласть, правда?.. Кстати, и спичек не нужно: огонек готовый...
Он нагнулся и прикурил от дымившегося пня.
Наш разговор прервал посыльный, доложивший, [121] что вторая рота хоронит Савотченко, Долбню, Назаренко, Ткаченко.
Воины выстроились на поляне среди темного леса. Лиц в сумерках не было видно. В гнетущей тишине глухо шуршали лопаты, комья земли сыпались в братскую могилу.
Над свежим холмом отдали последнюю почесть погибшим: прозвучал, эхом раскатившись в горах, салют из автоматов. У края могилы поставили простой солдатский памятник.
Тихо, дрожащим от волнения голосом, говорил комбат Шерман:
— Это не все, что осталось от вас, беззаветные герои, друзья наши! Гордая память о вас и о вашем прекрасном подвиге будет жить в сердцах наших однополчан, в сердцах ваших родных и близких. Родина прославит ваши имена. Тысячи новых героев пойдут на врага, чтобы отомстить за вас и отстоять жизнь, свободу, счастье народа!
Потрясенные пережитым, молча шли мы с Шерманом по лесной тропе.
Острый запах гари напоминал о пожаре. На одной из полян бойцы тушили не унявшийся еще огонь. Я увидел старшину 1-й статьи Манилкина.
— Как дела, Манилкин? — опросил его.
— Нормально... — ответил он уклончиво, а после паузы угрюмо произнес: — Дорого досталась нам эта гора... Два моих лучших друга убиты. В первый день подорвался на мине Виктор Шиманов. Сегодня погиб Толя Озеров. Он первым бросился в контратаку. Всех нас поднял, крикнул: «За Родину! Полундра!..» Мы тут смяли фашистов, захватили пулемет, два миномета, двух лошадей с вьюками... А Толю Озерова прошила автоматная очередь...
Манилкин постоял молча, смахнул слезу.
— Два лучших друга были... Отомстить за них — отомстим, а друзей не вернешь.
У меня снова защемило сердце. Обнял моряка за плечи, сказал:
— Мужайся, Манилкин. Освободим Родину, тогда скажем: недаром погибли друзья наши, недаром мы проливали кровь и смотрели в лицо смерти. [122]
Манилкин помог мне найти командира роты Бутвина. Вместе с Бутвиным мы обошли взводы, очищавшие от горелой трухи места для ночлега. Мужественно перенеся потрясения минувшего дня, люди работали молча.
В одном из взводов мы встретились с инструктором политотдела политруком Григорием Цвилием. Беседуя с краснофлотцами, он разъяснял им общую обстановку на нашем участке фронта, говорил о роли нашей бригады, с честью выполняющей свою боевую задачу, о героизме морских пехотинцев.
Узнав, что я был во время боев в 16-м батальоне, краснофлотцы попросили меня рассказать, как дрался шестнадцатый. Я поделился своими впечатлениями о самых острых моментах боя и заключил:
— Раз уж мы смогли устоять сегодня, в пламени и в дыму, под натиском остервеневших фашистских полчищ, то теперь нам ничего не страшно. Морские пехотинцы преодолеют все и победят. Надеюсь, что и вы такого же мнения.
— Да, верно! — ответили бойцы.
Вернувшись в 16-й батальон, я встретил у КП начальника связи лейтенанта Г. Н. Овчинникова.
Он показал мне запись перехваченного нашим радистом разговора гитлеровских офицеров — штабного и командира подразделения: «Все уже подтянули?» — «Нет, пришла только часть...» — «Скорее начинайте!» — «Господин полковник, люди пришли без ручных пулеметов, и у меня их почти нет...» — «Ладно, подкинем пару станковых».
Спустя некоторое время разговор возобновился: «Ну как, готовы?» — «Ждем, когда начнет действовать авиация». — «Какая? Так вы и до завтра будете ждать...» — «Как же быть? Я не могу так начинать, это риск...» — «Кто не рискует, тот не побеждает. Начинайте, мы поможем!» — «О нет, я прошу вас... Я подожду пополнения...».
Как видно, гитлеровцы понесли чувствительные потери и уже не столь решительны, как были в начале боя, но от наступления не отказывались.
— Завтра надо ждать новых атак и встретить их смелее, — сказал я и предложил начальнику связи [123] показать эту запись радиоперехвата комбату Красникову.
— А вот как настроены наши, — сказал подошедший к нам Пономарев и извлек из полевой сумки боевой листок, выпущенный батальонной редколлегией.
Вверху через весь листок был выведен призыв ЦК ВКП(б) к 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции: «Доблестные защитники Кавказа! Отстаивайте каждую пять родной земли, громите ненавистного врага! Да здравствуют свободолюбивые народы Кавказа!».
В боевом листке рассказывалось о воинах, отличившихся в боях на высоте Кочканово и представленных к правительственным наградам. Я прочитал знакомые фамилии: Н. В. Бастрыкин, П. С. Спивак, А. М. Одноперов, И. В. Соколов, Г. Т. Ординат, заместитель политрука Е. С. Бабаков, сержант А. Я. Волков, лейтенант В. Н. Пигалов, медсестра Ф. Г. Трубина и другие.
Листок призывал воинов следовать примеру отважных, учиться у них крепче бить ненавистного врага.
Налет на КП
Утром 28 октября противник, обрушив на высоту Кочканово тучу снарядов и бомб, возобновил атаки. Но мы теперь не задыхались от дыма, оборонялись, можно сказать, в нормальных условиях. Все атаки гитлеровцев были отбиты.
Ночью комбриг приказал вывести в резерв больше всех уставший и поредевший 16-й батальон. Его место занял 144-й, силы которого мы до сих пор приберегали.
О наступлении следующего утра возвестили, как и в предыдущие дни, гулкие взрывы, эхом отдавшиеся в горах.
Спустя некоторое время связываюсь по телефону с батальоном Вострикова, спрашиваю, как дела. Илларионов спокойно докладывает:
— Все в порядке. Несколько атак отбили. Свирепствует фашистская авиация, но и ей наши зенитчики дают сдачи. Из зениток подбили «фокке-вульф» и «Ю-88». А одного стервятника наши соседи, 305-й, даже из винтовки подстрелили. [124]
Я позвонил в 305-й. Шерман рассказал, как было дело. Над позициями батальона появился «хейнкель». Он снизился и на крутом повороте мчался вдоль переднего края обороны. Тут его и подцепил краснофлотец Попов. Он прицелился, рассчитал упреждение и точным выстрелом сбил налетчика. Самолет вспыхнул и грохнулся возле наших позиций.
Наконец гитлеровцы убедились, что атаками им ничего не добиться.
Чтобы перерезать наши коммуникации, фашистские части стали стягиваться в район юго-восточнее поселка Кочканов.
Наши разведчики обнаружили эти передвижения. По приказу командарма мы передали оборону горы Кочканово действовавшему здесь ранее полку 395-й стрелковой дивизии. Наши 144-й и 305-й батальоны сосредоточились южнее поселка Кочканов и, взаимодействуя с частями 395-й дивизии, 1 октября контратаковали противника, прорвавшегося к хутору Киркорово.
Завязался тяжелый кровопролитный бой. Силы у гитлеровцев были большие, они имели много артиллерии, господствовали в воздухе.
После того как продвижение гитлеровцев было приостановлено, востриковцы разбились на мелкие штурмовые группы, усиленные пулеметами и минометами. Группы скрытно подползали к фашистским позициям, внезапно открывали смертоносный огонь из всех видов оружия, забрасывали неприятеля гранатами. Враг терял людей, оружие, важные позиции и не знал, откуда ожидать следующего нападения «черных дьяволов».
Гитлеровцы усилили артиллерийский и минометный огонь по нашим наступающим подразделениям и тылам батальонов. Пользуясь хорошей погодой, немецкие бомбардировщики группами по 25–30 самолетов, то и дело проносились над лесом, забрасывая бомбами район расположения наших частей.
Нашим подразделениям пришлось снова перейти к обороне, зарыться в землю.
После полудня рота противника со станковыми и ручными пулеметами просочилась в стык двух полков [125] 395-й стрелковой дивизии и проникла юго-восточнее поселка Кочканов, где располагался командный пункт нашей бригады.
Мы с комбригом были в одной из землянок, когда раздалась неожиданная пальба. Кравченко выглянул из землянки, увидел двигавшихся к КП гитлеровцев, выругался.
Мы решили, что комбриг и начальник политотдела с секретными документами и группой офицеров и бойцов, необходимых для связи с частями, немедленно отправятся во второй эшелон бригады, а мы с начальником штаба останемся на месте и организуем оборону командного пункта.
Пока мы говорили об этом, вторая группа гитлеровцев обошла нас с другой стороны и открыла огонь с очень выгодной позиции — с возвышенности.
Штабные командиры и бойцы спецподразделений рассыпались по склону высоты, залегли за укрытиями. И когда противник был уже метрах в двухстах, наши воины открыли огонь. Фашисты залегли, но потом снова полезли вперед, прячась в кустах и стреляя из укрытий.
В эти нелегкие минуты я словно впервые увидел нашего начальника штаба капитана 3 ранга Чиркова. Андрей Яковлевич спокойно, без тени волнения, выслушивал меня, отдавал распоряжения подчиненным, говорил и делал все с таким хладнокровием, будто ничего не стряслось. Но надо было видеть, как он потом с автоматом в руках метался между землянками и палатками, перебегал или переползал от подразделения к подразделению. По пути он устраивался где-нибудь за камнем или деревом и сам посылал автоматные очереди в наседающего врага. Я, признаться, даже удивлялся, откуда такая живость у обычно спокойного, даже флегматичного в повседневной обстановке Чиркова.
Я перебрался к крайней землянке, откуда легче было следить за ходом боя. Ясно вижу фашистов, стреляющих из-за кустов и холмов. Не удержался, схватился за свой автомат. Рядом со мной стреляют из автоматов и винтовок четыре штабных писаря и санинструктор Полина Щербань. [126]
Прибежал связной, доложил, что наши разведчики продвинулись вперед и просят патронов. Я оглянулся — ящик с патронами стоит у землянки. Не ожидая приказания, за него ухватилась Полина Щербань:
— Разрешите доставить боезапас?
И она проворно поползла по склону горы, таща за собой ящик.
На левом фланге усилилась стрельба, я забеспокоился: не обходят ли нас слева? Посоветовавшись с Чирковым, мы выделили трех краснофлотцев для наблюдения за юго-западными скатами высоты.
Чирков направился к узлу связи доложить обстановку комбригу. Слева в это время еще более усилился грохот стрельбы, донеслись разрывы гранат, крики «ура». Я перебежал туда. Вижу — наши разведчики короткими перебежками мчатся в сторону противника. Молодцы, атакуют!
Вернувшийся с узла связи начальник штаба сообщил, что комбриг приказал Шерману оказать нам помощь и Шерман уже идет к нам с ротой автоматчиков.
Через связных немедленно оповещаю все подразделения об успехе разведчиков, теснящих гитлеровцев, и о том, что к нам спешит подкрепление. Эта весть воодушевила бойцов. Дружно пошли в атаку связисты под командой лейтенанта Всеволода Львовского.
На центральном участке нашей обороны выбежали вперед, на широкий холм, краснофлотцы штаба — писаря, связные, коки — принялись дружно косить отступающих фашистов из пулемета, винтовок, автоматов. Теперь уже было ясно: наша взяла!
Когда прибыло подкрепление из 305-го, оставшиеся в живых гитлеровцы уже скрылись в лесу на соседней безымянной высоте. Я приказал прибывшей роте занять высоту.
В журнале боевых действий 56-й армии за 1 ноября об этом эпизоде было записано несколько строк: «В 15.00 после массированного огневого налета противник численностью до роты, вооруженный станковыми и ручными пулеметами, просочился в стык [127] 814-го и 226-го стрелковых полков, занял безымянную высоту юго-восточнее Кочканово и неожиданно произвел налет на командный пункт 83-й бригады.
Полковой комиссар Монастырский организовал оборону командного пункта. Семьдесят штабных работников и бойцов спецподразделений трижды переходили в контратаку. Бой длился около четырех часов. В результате атаки противника были отбиты с большими для него потерями. На поле боя осталось до 30 трупов автоматчиков и офицеров».
Вскоре мы получили приказ командующего 56-й армией. Он объявил благодарность всему личному составу 83-й бригады за успешные действия на высоте Кочканово и особо отметил мужество краснофлотцев и командиров, отбивших налет гитлеровцев на КП бригады. Командарм представил к наградам многих воинов штаба бригады, а также меня и начальника штаба.
2 ноября наши батальоны продолжали тяжелые наступательные бои в горах и в лесу юго-восточнее поселка Киркорово. Нам удалось потеснить противника и захватить ценные документы, из которых мы узнали, что немецко-фашистское командование приказало своим частям, действующим в этом районе, добиться успеха любой ценой, чтобы открыть немецкой армии путь на Туапсе.
Отброшенные нами с ряда позиций, гитлеровцы подтянули резервы и во второй половине дня нанесли сильный бомбовый удар по нашим боевым порядкам.
Одна бомба разорвалась в районе нашего командного пункта, разрушила две землянки. Были убитые и раненые. Осколком ранило и меня, в голень правой ноги. Рана показалась мне легкой, и я после перевязки остался на КП.
На следующий день немцы продолжали атаки, стремясь прорваться в долину реки Псекупс.
Вечером мне все же пришлось признаться врачу и комбригу, что самочувствие мое неважное. Рана на ноге гноилась, поднялась температура. Максим Павлович снарядил повозку и отправил меня в санбат в село Псебс.
Медсанбат помещался в школьном здании, стоявшем посреди села. Здесь мне довелось быть свидетелем [128] волнующей встречи. К раненым воинам пришла делегация трудящихся Туапсинского района. Делегаты сердечно поздравили нас с приближающейся 25-й годовщиной Октября, передали горячую благодарность трудящихся воинам, стойко защищающим Черноморское побережье от врага, вручили подарки.
Затем туапсинцы отправились за село Садовое, в расположение нашей бригады, чтобы передать поздравления и подарки тем, кто несет боевую вахту.
Утром 7 ноября краснофлотцы вместе с гостями скромно, по-фронтовому, отметили праздник.
...А бой в районе Садового продолжался. С гор доносился гул взрывов. Раненые, прибывшие оттуда, рассказали, что на помощь нам пришла 255-я бригада морской пехоты и уже вместе с нашими частями ведет бой.
Я спросил у одного краснофлотца, каково настроение бойцов. Тот пожал плечами:
— Известно, какое. Разделаемся тут с фашистами. Недолго они будут огрызаться.
Разговор с врачом меня не обрадовал. Мне предложили немедленно отправляться в тыловой госпиталь для более основательного лечения.
Под вечер санитарная машина отправилась в путь. Я окинул прощальным взглядом горную гряду, где оставались мои боевые друзья. Там, на ветру и морозе, они завершали тяжкие бои. [129]